Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теория международных отношений о международном вооруженном вмешательстве как подмене миротворчества после «холодной войны» 13
1.1. Эволюция миротворчества с окончанием «холодной войны» 13
1.2. Доктрина «гуманитарных интервенций», «контртеррористические миссии» и операции по свержению режимов 23
Глава 2. Историография современной военной политики Японии 35
Глава 3 Предпосылки участия Японии в военной операции США против Ирака (ноябрь 2001г. - март 2003г.) 78
3.1. Политические и экономические предпосылки отправки «сил самообороны» в Ирак 78
3.2. Поддержка японским руководством антитеррористической кампании США (сентябрь 2001 года - март 2003 года) 86
3.3. Вовлечение Японии в антииракскую коалицию 95
3.4. Неспособность ООН противостоять агрессии США и союзников против Ирака. Дипломатическая поддержка Японии планов США по вторжению в Ирак 101
Глава 4 Эволюция в формировании юридической базы участия японских войск в международных миссиях 118
4.1. Закон «О сотрудничестве в сфере миротворческих операций ООН и прочих операций». Первые миротворческие миссии «сил самообороны» Японии 118
4.2. Политические усилия властей Японии и США по подготовке нового законодательства для участия «сил самообороны» в миссии в Ираке 121
4.3. Обострение внутриполитической борьбы накануне обсуждения закона «Об особых мерах по оказанию помощи Ираку в гуманитарной сфере и восстановлении» и его утверждение 140
4.4. Обработка общественного сознания японцев в целях получения поддержки участия японских войск в войне в Ираке 173
Глава 5 Особенности участия Японии в боевых действиях в Ираке в составе антииракской коалиции во главе с США 197
5.1. Ввод войск и дебаты в парламенте 197
5.2. Деятельность японских войск в Ираке и их возвращение 212
5.3. Результаты в достижении основных задач, стоявших перед «силами самообороны» Японии в Ираке 224
5.4. Итоги миссии «сил самообороны» в Ираке и ее последствия для практической политики Японии 235
Заключение 248
Библиографический список используемой литературы 260
- Доктрина «гуманитарных интервенций», «контртеррористические миссии» и операции по свержению режимов
- Вовлечение Японии в антииракскую коалицию
- Обработка общественного сознания японцев в целях получения поддержки участия японских войск в войне в Ираке
- Итоги миссии «сил самообороны» в Ираке и ее последствия для практической политики Японии
Введение к работе
Актуальность исследования. Военно-политическая доктрина Японии в последнее десятилетие прошлого и первое десятилетие нынешнего века претерпела принципиальные изменения. В сравнительно недолгий срок японское государство распрощалось с принятыми для себя после Второй мировой войны принципами пацифизма, превратившись в одну из ведущих военных держав, способную и не отвергающую возможность использовать свой силовой потенциал за пределами собственных границ, причем не только в целях самообороны.
Этот процесс, начавший набирать обороты после распада СССР и, соответственно, исчезновения двуполярной системы, т.е. фактически, после окончания «холодной войны», в свою важнейшую фазу вступил после произошедших на территории США террористических атак 11 сентября 2001 года: именно эти события подтолкнули Японию к скоротечному и окончательному отходу от фактического соблюдения не только духа «мирных положений» японской конституции, но и конкретных ее положений, указывающих в статье 9, что: «Искренне стремясь к международному миру, основанному на справедливости и порядке, японский народ на вечные времена отказывается от войны как суверенного права нации, а также от угрозы или применения вооруженной силы как средства разрешения международных споров. Для достижения цели, указанной в предыдущем абзаце, никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно-воздушные силы, равно как и другие средства войны. Право на ведение государством войны не признается»1.
Отправив военнослужащих «сил самообороны» в Ирак, Япония разместила свой крупный воинский контингент за пределами собственной территории, в стране, где велись боевые действия - впервые после окончания Второй мировой войны, что ознаменовало ее окончательный отход от положений прежней военной политики, от так называемой Доктрины Ёсиды, предполагавшей приоритетное внимание экономическим аспектам развития государства, а не военно-дипломатическим. Новая военная политика Японии, окончательно оформившаяся в итоге иракской миссии «сил самообороны», предполагает для Японии новые геополитические цели и задачи, однако, вместе с тем, ставит перед этим государством новые вызовы и подвергает его новым значительным угрозам.
В этой связи, по мнению автора, особое значение представляет анализ внутри- и внешнеполитических процессов, которые произошли на протяжении последних 15-20 лет и в первые годы нового XXI века (в особенности в 2003-2006 гг., когда сухопутные «силы самообороны» непосредственно находились в Ираке) в области внешней и военной политики Японии. Вопрос
1 [Электронный ресурс]: Конституция Японии // yy4y4v.nk-ilk.iunod.ru%^amtb
формирования новой военно-политической стратегии превратился в один из ключевых в политической повестке дня Японии, один из наиболее актуальных и спорных в контексте внутриполитической борьбы в этой стране, а также в один из важнейших факторов, оказывающих влияние на формирование новой архитектуры безопасности в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР).
Актуальность исследования определяется и тем, что новая военная политика Японии, оформившись, в ближайшее время так или иначе будет эволюционировать, трансформироваться, реагируя на стремительные геополитические процессы как в АТР, так и в мире в целом. Определение вектора указанных трансформаций представляется крайне важным для правильного формирования современной политики России в АТР.
Цель исследования - изучение изменений во внешней, военной и внутренней политике Японии на фоне ее участия в операциях многонациональных сил в Ираке в 2003-2006 гг.
Цель работы предопределила постановку и решение следующих задач:
провести многоаспектный анализ сформировавшейся в начале XXI века военно-политической стратегии Японии;
выявить ключевые изменения военной политики Японии, произошедшие в указанный хронологический период, в том числе в связи с отправкой японских военных за рубеж;
определить степень значимости названных изменений, их воздействия на формирование внешней политики Японии и на формирование архитектуры безопасности в Азиатско-Тихоокеанском регионе;
выяснить восприятие указанных изменений японским обществом;
спрогнозировать на основе сделанных выводов дальнейшие вероятные изменения в военно-политической стратегии Японии и геополитическое воздействие этих изменений на мировую политику, политику в АТР и внешнюю политику РФ.
Хронологические рамки исследования охватывают период, выходящий за рамки собственно участия «сил самообороны» Японии в операции многонациональных сил в Ираке в 2003-2006 гг. Непосредственно отправка крупного воинского контингента за рубеж, на территорию, где велись активные боевые действия, стала реальным итогом довольно длительных внутри- и внешнеполитических процессов. По мнению автора, старт этим процессам был дан в начале 90-х годов, когда с распадом СССР исчезла биполярная система и началось строительство нового миропорядка. Анализ этих процессов в работе представляется обязательным.
Таким образом, хронологические рамки работы включают в себя последнее десятилетие XX века и первое десятилетие XXI века.
Объект исследования - военно-политическая стратегия Японии после окончания «холодной войны».
Предмет исследования — внешняя и военная политика Японии в начале XXI века на примере участия японских военнослужащих в операции многонациональных сил в Ираке (2003-2006 гг.).
Методологическую основу данной работы составляет, в частности, метод историзма, методы исторического анализа, в том числе сочетание исторического и логического анализов, мысленный эксперимент, получение первичной информации о политических фактах - использование социологических опросов, анализ документов.
Источники исследования, на которых основана диссертация, могут быть разделены на три группы: (1) официальные, (2) сообщения мировых информационных агентств, японской и англоязычной периодической печати, (3) альтернативные.
(1)Из официальных документов наиболее важными оказались документы государственных органов Японии, японских политических партий и общественных движений, а также документы международных организаций, прежде всего, ООН.
Богатой фактологической основой служат официальные заявления премьер-министра Японии, генерального секретаря кабинета министров Японии, пресс-релизы японского МИД. Все они полностью размещены на официальных сайтах японских ведомств. Эти документы помогли в динамике проследить опорные точки и изменения официальной позиции японского государства по целому ряду затрагиваемых в диссертационной работе вопросов: начиная с непосредственно японо-иракских отношений и заканчивая вопросом отхода Японии от мирных принципов, пока еще закрепленных в конституции страны. Крайне полезными в качестве источников стали стенограммы заседаний японского парламента, где в указанный хронологический период происходили жаркие дебаты. Также важными представляются стенограммы официальных переговоров японских высших чиновников - с партнерами из США, Ирака, с функционерами ООН.
Сообщения ведущих российских, японских и мировых информационных агентств - ИТАР-ТАСС, РИА «Новости», Киодо Цусин, Дзидзи-Пресс, Синьхуа, Associated Press, Reuters; публикации ведущих японских газета: «Ёмиури», «Асахи», «Майнити», «Нихон кэйдзай», «Токио симбун», «Санкэй симбун», «Japan Times».
Альтернативные источники - это, главным образом, японские чиновники - сотрудники МИД, с которыми автору диссертации удалось общаться как в годы работы в Японии (в 2003-2005 гг. - то есть непосредственно в дни принятия ключевых решений по отправке «сил самообороны» в Ирак), так и в последующие годы - с дипломатами и японскими чиновниками, приезжающими в Россию. Такое общение, зачастую происходившее не в форме интервью, а в форме неформальной беседы, позволило вникнуть в «кухню» японской дипломатии, узнать взгляды и мотивы людей, непосредст-
венно участвовавших в принятии политических решений, касающихся отправки японских военнослужащих в Ирак.
Теоретическую и методологическую базу исследования сформировали работы ведущих российских, американских и английских ученых-японоведов, а также труды японских ученых, исследующих военную и внешнюю политику Японии в период окончания «холодной войны», в том числе участие японских «сил самообороны» в Ираке, а также труды ученых, освещающих теорию и практику современных международных отношений в целом в мире и в Азиатско-Тихоокеанском регионе, эволюцию миротворческой деятельности ООН в период окончания «холодной войны».
Существенное влияние на содержание выполненного исследования, особенно в части раскрытия сущности, особенностей и перспектив военно-политической стратегии Японии оказали работы отечественных авторов: Бунина В.Н., Кистанова В.О, Кошкина А.А., Крупянко М.И., Латышева И.А., Павлятенко В.Н., Сенаторова А.И., Стрельцова Д.В., Тихвинского С.Л. и др.; свою роль сыграл критический анализ выводов трудов ряда известных зарубежных специалистов по исследуемой проблеме, в частности трудов японских историков и политологов: Иногути К., Иногути Т., Исихара.С, Кубота А., Косуги Я., Масаюки Я., Масаю О., Минамияма А., Моримото С, Морита А., Накасонэ Я., Тэрасима Д., Фудзивара К., а также трудов американских и английских ученых-японоведов: Hassal G., Hughes С, Pyle К., Samuels R., Vogel S. и др., которые подверглись необходимому в таких случаях тщательному изучению.
Научная новизна работы заключается в том, что впервые в российском востоковедении проведено комплексное исследование процесса вовлечения Японии в антииракскую коалицию, в том числе в хронологическом порядке рассматриваются действия японского руководства, направленные на поддержку антитеррористической кампании США (в период с сентября 2001 г. - по март 2003 г.). В работе впервые показано влияние на принятие судьбоносного для страны решения не только определенного сегмента элиты -неоконсерваторов, которые находились у власти в рассматриваемый период времени, но также показана роль личности при принятии решения премьер-министра Дзюнъитиро Коидзуми. В диссертации впервые подробно рассматриваются все детали и особенности участия японских военных в боевых действиях в Ираке в составе антииракской коалиции во главе с США, начиная с ввода японского воинского контингента в Ирак и заканчивая выводом войск и подведением итогов миссии «сил самообороны» в Ираке и ее последствий для практической политики Японии. До настоящего времени более-менее объемных работ на тему первой за полвека отправки японских военных за рубеж — с детальным изучением их деятельности в Ираке, с анализом предпосылок и значимости этого события для японской внешней, внутренней и военной политики и с прогнозом дальнейших изменений в военно-политической стратегии Японии не появлялось.
Практическая значимость данной работы заключается в выявлении ключевых изменений в современной военной политике японского государства, которые принципиальным образом влияют на формирование военно-политической ситуации в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Анализ выявленных изменений в военной политике Японии способствует не только лучшему, правильному пониманию существующей военно-политической стратегии этого государства, но и позволяет прогнозировать дальнейшее развитие этой стратегии. Таким образом, результаты исследования могут быть полезны в практическом плане для дальнейшего изучения современной военной политики Японии, а также могут быть использованы при формировании новой российской глобальной стратегии в Азиатско-Тихоокеанском регионе, при реализации поставленных в ней военных и политических задач.
Все указанные выводы нашли адекватное отражение в опубликованных автором статьях в ряде ведущих отечественных научных журналов по вопросам современной истории востоковедения и газете «Известия».
Диссертация выполнена в соответствии с планом НИР Института востоковедения РАН, обсуждалась на заседании Центра исследования общих проблем современного Востока (ЦИОПСВ) ИВ РАН и была рекомендована им к защите.
Доктрина «гуманитарных интервенций», «контртеррористические миссии» и операции по свержению режимов
На фоне активизации миротворческой деятельности в период после окончания «холодной войны» в миссиях, предполагающих военное присутствие на территории того или иного государства в том или ином регионе,, активное участие стали проявлять великие державы (речь идет в первую очередь о государствах-членах НАТО). Как уже отмечалось выше, определяющими мотивами этого участия в большинстве случаев становились отнюдь не гуманистические соображения, а политические, геополитические интересы. В связи с этим за последние два десятилетия накопилось немало примеров, когда миссии, преподносившиеся как миротворческие, либо изначально по сути своей были вооруженными интервенциями, либо оборачивались такими по ходу реализации. С участием в миротворческих миссиях великих держав, обладающих внушительной материально-финансовой, организационной и военной базой, расширение масштабов миротворческих операций и нередкое делегирование управления рядом миссий региональным организациям — все это способствовало ощутимому размыванию границы миротворчества и вооруженной интервенции. Однако между двумя этим понятиями есіь принципиальная разница, заключающаяся не только в практических путях реализации в средствах, но, прежде всего, в мотивации и конечных целях.
Если миротворчество во главу угла ставит установление мира, процесс миростроительства - в государстве либо регионе проведения миротворческой операции, то, по мнению российского ученого Владимира Кулагина, крупномасштабные вооруженные вмешательства имеют целью принуждение государств-объектов такого вмешательства - к изменению своей внешней и внутренней политики. «В отличие от миротворческих операций, в которых вооруженные силы применяются как ограниченная мера обеспечения мирного процесса, широкомасштабное применение вооруженной силы является основным содержанием операций такого рода, — отмечает Кулагин. - Целью такого применения вооруженных сил является нанесение военного поражения противнику и принуждение его либо к выполнению выдвигаемых коалицией политических требований, либо к свержению правящего режима» 1.
В последние десятилетия международные вооруженные вмешательства проводились не раз, причем с течением времени их число увеличивается, а масштаб операций растет. Подобные формы военной агрессии стали, таким образом, реальным инструментом современных международных отношений, привлекая все больше участников - как объектов, так и субъектов.
Между тем, участники и сторонники подобных «миссий» — а чаще всего в этой роли выступают США и их союзники - отвергают обвинения в незаконности такого характера операций (даже в случаях, если они проводились без санкции ООН), отстаивая якобы существующее право на проведение так называемых «гуманитарных интервенций» — один из основных видов международного вооруженного вмешательства.
На сегодняшний день не существует единого определений термииа «гуманитарной интервенции», для которой отсутствует и какая-либо конкретная юридическая база. Кроме того, в экспертной среде по сей день ведутся споры об авторстве этого термина и о времени его возникновения.
В лексикон практической дипломатии он попал во второй половине прошлого века. Известно, что одним из первых в политологический дискурс этот термин ввел нынешний министр" иностранных дел Франции Бернар Кушнер, который еще в 1968 году сформулировал положения "о «необходимости западного вооруженного вмешательства в этнополитические конфликты с целью недопущения геноцида». Тогда Кушнер активно поддерживал сепаратистское государство этнической группы христиан игбо -Биафра на территории Нигерии, и тесно взаимодействовал с миссией «Врачи без границ», которая требовала5 вооруженного вмешательства Запада в Биафрский конфликт (Биафра поддерживалась Францией, ЮАР, Португалией и Израилем, а Нигерия - Британией и Советским Союзом).
В 1993 году появилось не единственное и не исчерпывающее, но одно из наиболее часто встречающихся определений этого термина, принадлежащее известному британскому юристу Кристоферу Гринвуду: «Гуманитарная интервенция - это военная интервенция в государстве, осуществляемая вне зависимости от согласия его правительства, имеющая своей целью предотвратить широкомасштабное страдание и гибель населения»1.
В основе концепции «гуманитарных интервенций» лежит тезис о том, что гуманитарная катастрофа никогда не может считаться чисто внутренним делом того или иного государства и что международное сообщество не только вправе, но даже обязано «решительно вмешаться» в подобные острые гуманитарные кризисы (то есть во внутренние дела суверенных государств) «для их оперативного выправления». «Налицо, таким образом, связь между «гуманитарной интервенцией» и еще одной продвигаемой рядом стран Запада концепцией «ограниченного суверенитета», также предполагающей возможность внешнего, в том числе силового вмешательства во внутренние дела государств под гуманитарными предлогами»1. Причем, что принципиально важно, «гуманитарная интервенция», как уверены адепты этой концепции, предполагает, что «международное вмешательство» возможно и при отсутствии санкций на то со стороны Совета Безопасности ООН, что, естественно, само по себе является прямым нарушением сформировавшейся после Второй мировой войны системы международного права.
«Обкатка» концепции «гуманитарных интервенций» была начата американцами еще в SO -x годах прошлого века. Так в 1983 году президент США Рональд Рейган отдал приказ провести «превентивную военную операцию против островного карибского государства Гренада (хотя формально решение о применении военной силы американцы переложили ра региональную структуру - Организацию государств восточной части Карибского моря). Поводом для начала вторжения стала «гуманитарная причина» - взятие в заложники американских студентов, к которым, как выяснилось потом, власти Гренады всего лишь приставили охрану для обеспечения безопасности .
В 1989 году американские войска по решению президента США Джорджа Буша-старшего вторглись в Панаму. Поводом для вторжения американцы назвали причастность режима панамского лидера Мануэля Антонио Норьеги к поставкам наркотиков в США, а также превращение Панамы в международный центр по отмыванию денег.
В 1993 году американские военные (на сей раз с санкции ООН) проводили закончившуюся провалом «миротворческую операцию» в Сомалп, которая по сути своей была «гуманитарной интервенцией». Поводом для вторжения стало убийство четырех солдат военной полиции США.
Между тем, приведенные выше примеры «гуманитарных интервенций» не были поистине масштабными операциями, но важны с точки зрения того, что в них новая концепция прошла «обкатку», они стали своего рода прелюдией перед другими - уже масштабными единоличными действиями американцев и союзников.
«Ключевой в этом плане стала агрессия НАТО в Югославии в Л 999 году. В ходе этой операции, предлогом которой стало «предотвращение гуманитарной катастрофы в Косово», НАТО во главе с США впервые позволили себе безнаказанно обрушить свою мощь на крупное государство без санкции Совета Безопасности, преследуя, прежде всего, собственные геополитические цели. И именно острому кризису вокруг действий НАТО в отношении Югославии сопутствовало обновление стратегической концепции Североатлантического альянса:, формулировки относительно активизации «миссий, выходящих за пределы задач статьи V Вашингтонского договора» (коллективная оборона) и за пределы «географической зоны непосредственной ответственности» НАТО (то есть территории стран-членов), были поспешно дополнены. Появились положения, указывающие на то, что альянс и впредь может повторять прецедент 1999 года (Косово) и проводить силовые операции с элементами принудительных действий без мандата ООН, по решению собственного высшего политического органа - Совета НАТО»1.
Таким образом, агрессия против Югославии стала первым крупномасштабным опытом претворения концепции «гуманитарных интервенций» и продемонстрировала, что эти интервенции де-факто становятся действенным инструментом агрессивной политики США и их союзников, использованию которого остальной мир противостоять не в силах. События на Балканах продемонстрировали крайне опасную заявку НАТО (при ведущей роли США) на фактически лидирующую роль в сфере кризисного регулирования - в условиях все большей субъективности в определении кризисности того или иного региона, либо государства.
Между тем, «гуманитарная интервенция» - по прошествии десяти лет после своего фактического оформления - уже вовсе не единственный тип международного вооруженного вмешательства, имеющийся в арсенале НАТО во главе с США. «Гуманитарная интервенция», на практике опробованная администрацией Демократической партии США и проводимая под предлогами необходимости защищать нарушаемые права и свободы граждан оказалась, конечно, очень удобной, но, все-таки, не универсальной. В связи с этим следует отметить вооруженное вмешательство США в 1991 году во время операции «Буря в пустыне», которая5 не может быть причислена к «гуманитарные интервенциям»: там речь шла о «пресечении агрессии» Ирака в отношении Кувейта - изначальный конфликт заключался в отношениях двух государств, и урегулирование такой ситуации с помощью международных механизмов вполне предусматривался Уставом ООН.
Вовлечение Японии в антииракскую коалицию
По антитеррористическому законодательству, принятому японским парламентом 29 октября 2001 года, «силы самообороны» отправили в Индийский океан корабли для снабжения там горючим американских и британских военных кораблей, участвующих в операции против Афганистана. «В апреле 2002 года эта миссия была продлена еще „ на 6 месяцев после того, как американская администрация убедила Коидзуми в том, что «японским кораблям нет смысла направляться домой в тот момент, когда война с международным терроризмом только начинается (решение о продлении миссии было принято 17 мая, к этому моменту Япония предоставила союзникам почти 130 мегалитров топлива на сумму свыше 3,5 млн. долларов, транспортные самолеты японских ВВС более 50 раз доставляли грузы на американские базы в ь Японии и на тихоокеанском острове Гуам)»1. Естественно, к середине 2002 года - когда нападение на Ирак представлялось уже более чем реальным - в представлении США о возвращении японских морских «сил самообороны» домой не могло быть и речи. В такой ситуации к лету 2002 года японские политики у власти уже стали всерьез рассматривать возможность «оказания тыловой поддержки США в ходе операции американских военных в Ирака в случае, если Вашингтон пообещает не использовать поставляемое японцами горючее непосредственно в боевых действиях против Ирака» .
Предъявление таких условий японскими политиками у власти выглядело либо в высшей мере наивностью, либо желанием несколько снять тревогу, нараставшую как среди менее проамерикански настроенных политических сил (речь идет, главным образом, об л основной оппозиционной силе - Демократической партии Японии), так и среди населения страны по поводу все большего вовлечения Японии в иракскую авантюру Соединенных Штатов.
«Что касается самих США, — писал в своей статье, опубликованной в журнале «Асахи тайм» А. Берковский, - то требования со стороны младшего союзника дать обещание не использовать поставляемое японцами горючее в боевых действиях" могло им казаться, по меньшей мере, наивным, если не смешным, когда речь шла о том, что вскоре из Ирака за океан должны будут отправиться десятки, а то и сотни (как впоследствии выяснилось - тысячи) гробов, обернутых в звездно-полосатый флаг. США, естественно, с самого начала предполагали для Японии в иракской кампании роль отнюдь не безобидных челноков, поставляющих горючее «исключительно в мирных целях» .
И представители японского правительства, собравшиеся в середине июля 2002 года на специальное совещание, уже не обсуждали вопрос участия Японии в боевой операции в плоскости «возможно-невозможно».2 Так вопрос не стоял. Рассматривали сразу степень своего участия. Впрочем, сами политики говорили, что все эти обсуждения -, лишь «изучение всех возможных вариантов», с тем, чтобы «уравновесить отношения между США и арабскими странами-экспортерами нефти»3.
Как уже отмечалось выше, участие в действиях антииракской коалиции японских кораблей, оснащенных системой «Иджис», означало весомое техническое вовлечение японских сил самообороны (по сравнению с осуществлением топливных поставок и патрульных функций) в готовящуюся войну в ближневосточном регионе. Решение об отправке такого корабля в Индийский океан было принято 4 декабря 2002 года4. Объявил о нем начальник Национального управления обороны Сигэру Исиба.
Учитывая, что «Иджис» - суперсовременная система ПВО, способная поражать одновременно до десяти целей, отслеживать до 200 самолетов и ракет, собирать разведданные по объектам, расположенным на удалении в сотни километров, и что все эти разведданные могли успешно передаваться в распоряжение ВМС США, в деятельности японских морских «сил самообороны» можно было усмотреть использование права на коллективную оборону (т.е. ведение боевых действий совместно с союзником). Между тем все последние годы (в том числе и сейчас) официальная позиция Токио сводилась к тому, что страна имеет право на коллективную оборону, но, согласно своей конституции, в которой провозглашен отказ от ведения боевых действий за рубежом, не может этим правом воспользоваться. «Ряд экспертов отмечают, что разведданные, полученные с помощью системы «Иджис», могут быть переданы американскому военному флоту и применены в наступательных операциях, и это уже можно трактовать как использование Японией права на коллективную оборону», -подчеркивало в те дни центральное информационное агентство Японии Киодо Цусин в своем сообщении, появившемся сразу же после того, как было объявлено решение об отправке кораблей с системой «Иджис»1. Таким образом, отправка такого эсминца (отправить решено было, корабль «Кирисима») стала поворотным моментом: Токио осознанно пошел на создание ситуации, при которой действия японских военных вступали в противоречие с официальной и общепринятой трактовкой мирных положений основного закона страны.
Вот какую оценку отправки эсминца с «Иджис» давала одна из ведущих японских газет «Japan Times»: «Отправлять или не отправлять эсминец, оснащенный системой «Иджис», в Индийский океан - этот" вопрос был чувствительным с того момента, как Япония косвенно подключилась к военной кампании США в Афганистане... Это решение знаменует собой шаг вперед в расширении Японией тыловой поддержки проводимой США антитеррористической операции... Следует читать между срок. Главная причина отправки высокотехнологичного эсминца - вероятность войны Соединенных Штатов в Ираке. Дилемма для правительства заключается в том, что оно не может открыто об этом заявить, поскольку до сих пор нет убедительных доказательств связи «Аль-Каиды» с Ираком. В нынешних обстоятельствах существующее антитеррористическое законодательство не обеспечивает правовую основу для поддержки операции против Ирака»1.
На момент, когда Сигэру Исиба огласил это решение (4 декабря 2002 года), отправка корабля с системой «Иджис» не получила одобрение не только со стороны оппозиционных партий и союзнической «Новой Комэйто», но даже со стороны правящей коалиции: немало видных ее функционеров были категорически против. Впрочем, генеральный секретарь кабинета министров Ясуо Фукуда, тут же указал, что последнее слово в этом вопросе в любом случае остается за правительством. А воля к этому лично у Дзюнъитиро Коидзуми и у Сигэру Исибы была колоссальная, и согласие/несогласие парламентариев на нее формально не влияло.
Без долгих раздумий - без не только общественной, но даже и внутрипартийной дискуссии определив возможность отправки эсминца с «Иджис», кабинет министров одновременно ушел от важного и мучительного обсуждения вопроса об использовании права на коллективную оборону. После того, как единожды этот вопрос был обойден, обойти его повторно - уже при отправке сухопутных сил -становилось значительно легче.
Премьер-министр же в такой ситуации, отделывался от журналистов экстравагантными фразами в своем фирменном стиле. Их содержание, впрочем, вряд ли можно расценить как соответствующее уровню первого лица, размышляющего, причем, о проблеме государственной важности. Так, например, касаясь опасений по поводу" использования права на коллективную оборону, Дзюнъитиро Коидзуми 5-го декабря 2002 года на подходе к прессе лишь ограничился репликой о том, что в стране «есть и такие, кто считает присутствие американских военных баз на территории Японии применением права на коллективную оборону»1. Пример этот, правда, вряд ли можно назвать -удачным и уместным: на территории Японии боевых действий не велось. Для политика такого уровня при обсуждении вопроса столь важного вряд ли уместно бросаться подобными отговорками. Но Дзюнъитиро Коидзуми, очевидно, ничего больше не оставалось: Решение принято, но гарантий того, что «Кирисима» не будет делиться разведданными с союзниками и того, что он не окажется в зоне непосредственных боестолкновений, премьер-министр дать не мог." «Единственная разница между миноносцами с системой «Иджис» и другими миноносцами в том, что первые обладают более высоким уровнем возможностей» ", - заверил тогда Дзюнъитиро Коидзуми. Разница эта, однако, была решающей. Демонстрация премьер-министром собственной некомпетентности в важном вопросе, по которому он лично принимал решение, стала бы причиной серьезных нападок со стороны оппонентов и журналистов, случись это на Западе. Но Дзюнъитиро Коидзуми - в значительной степени из-за наивности японского обывателя - никакого ущерба для себя не обнаружил.
Обработка общественного сознания японцев в целях получения поддержки участия японских войск в войне в Ираке
Японское общественное мнение в отношении инициированной администрацией США войны в Ираке было изначально негативным, как и в подавляющем большинстве государств мира. «На протяжении нескольких десятилетий, - отмечал профессор Японского университета Красного Креста Джэй Шон Кертин, - общественное мнение японцев часто шло вразрез с общемировыми тенденциями, отношение японцев к целому ряду событий отличалось от позиции населения большинства других индустриально развитых государств. Многие японские обозреватели объясняют это предположительной уникальностью японского общества, зарубежные обозреватели, в свою очередь, обычно толкуют это как проявление узости и ограниченности мировоззрения японской нации. Тем не менее, по вопросу американской военной кампании в Ираке японское общественное мнение в целом соответствует общественному мнению большинства стран мира за исключением Соединенных Штатов. Даже в Израиле, ближайшем союзнике США, большинство не поддерживает эту войну. От Токио до Торонто, от Осаки до Осло, опросы общественного мнения свидетельствуют, что большинство европейцев, японцев и представителей прочих государств в подавляющем большинстве выступают против военных действий» .
В Японии, согласно опросам Киодо Цусин, в феврале 2003 года 78,7% взрослого населения были против военного нападения на Ирак, и лишь 15,5% поддерживали этот замысел американской администрации. Против войны в Ираке выступали около 80% населения Франции, Италии, Испании, Дании, Венгрии. Этот же показатель составлял 70% для Германии и Чехии, более 50% для Великобритании и около 40% для таких верных союзников США как Австралия и Израиль2.
За исключением Японии, во всех перечисленных государствах процент тех, кто выступал против начала военных действий в Ираке вообще, примерно соответствовал проценту тех, кто выступал против какой-либо поддержки этой войны со стороны правительства своего государства. Япония, однако, была исключением: опрос общественного мнения, проведенный агентством Киодо Цусин в феврале 2003 года, показывал, что при почти 80% тех, кто выступает против войны в Ираке, только 48,5% заявили о том, что японскому правительству не следует официально поддерживать военную кампанию американцев. Уникальность формирования японского общественного мнения по поводу как поддержки военной кампании США в Ираке, так и последующего в ней участия заключалась в том, что если в Европе подавляющая часть населения была против войны в Ираке и считала, что руководство страны должно прислушиваться к их мнению и так же быть против военной акции, то в Японии население признавало, что у правительства, якобы, есть объективное оправдание, чтобы действовать наперекор общественному мнению. Это оправдание - помимо общемирового и банального посыла о необходимости спасти мир от угрозы террора с применением оружия массового уничтожения - для премьер-министра Дзюнъитиро Коидзуми сводилось -к необходимости непременно оказывать политическую поддержку США. Это, как убеждал премьер-министр, послужит гарантией прочных союзнических отношений с Вашингтоном и, следовательно, станет залогом обеспечения безопасности Японии, которую США в случае необходимости будут защищать (в качестве потенциальных угроз фигурировали в первую очередь, Северная Корея, Китай и просто международные террористы). Таким образом, значительная часть респондентов допускала, что японскому правительству в ситуации вокруг разворачивающейся войны в Ираке придется руководствоваться не здравым смыслом и мнением общественности внутри страны, а, скорее, союзническим долгом в отношении США. Существовало чувство обреченности представительной доли японского общества по поводу того, что Япония не может принимать суверенные политические решения, и эта обреченность так или иначе насаждалась самими японскими властями.
Шон Кертин отмечал, что «накануне и в ходе иракской войны среди лидеров ведущих мировых держав в наиболее сложном положении оказались премьер-министр Дзюнъитиро Коидзуми и премьер-министр Великобритании Тони Блэр... Главной дилеммой для каждого из них стало следующее: преодолеть сильные антивоенные настроения внутри своей страны одновременно оказывая значительную поддержку усилиям Джорджа Буша по свержению злого иракского диктатора»1. - пояснял эксперт. По мнению Шона Кертина «для Коидзуми уровень задачи был особенно устрашающим: против войны выступали около 80% японцев, в то время как в Великобритании этот показатель составлял 50-60%...Блэр решил подчеркнуть необходимость военных действий, внушая скептически настроенной британской публике, что необходимо разоружить грубого тирана, обладающего оружием массового уничтожения... В противоположность подходу Блэра, Коидзуми пытался оправдать свои действия как неизбежную необходимость, которая требовалась для сохранения американской поддержки в ситуации вокруг Северной Кореи.
Вместо того чтобы объяснять праведность причины, Коидзуми создал впечатление, что у Японии просто не было другого выхода. Северная Корея очень помогла ему в решении этой задачи, обеспечивая непрекращающийся поток агрессивной риторики»1.
Так или иначе, каждый избрал успешную и правильную для себя тактику. Блэру отстоять свою позицию удалось с очень большим трудом - в условиях, когда по иракскому вопросу общество было расколото пополам и традиционные проамериканские настроения были тоже сильны. Для Коидзуми, как ни странно, все прошло гораздо легче. Это как раз объясняется уникальностью японского общественного мнения, о которой говорилось в самом начале главы. В Германии и Франции, которых с США связывает партнерство по НАТО и которые также имеют с Америкой тесные экономические связи, позиция большинства населения, уверенного в праве своего государства на суверенный внешнеполитический курс, определила отказ Берлина и Парижа от поддержки американского вторжения в Ирак. В Японии при схожем 80-ти процентном неприятии военной акции правительство безоговорочно поддержало войну, взяло курс на собственное участие в военной оккупации и при этом осталось у власти. В ведущих европейских демократиях роль внешней политики в деятельности правительства объективно оценивается населением с большим пристрастием, чем в последние годы в Японии, где сейчас среди приоритетов, например, реформирование экономики, попытки обеспечить увеличение темпов ее роста, приватизация крупных госслужб и приведение в порядок пенсионной системы. И, тем не менее, в приведенном казусе явно отражено ощущение, как населением, так и правительством Японии низкой степени суверенности своего государства в том, что касается определения внешнеполитического курса.
Кроме того, в японском обществе совсем другое, чем в обществах прочих постиндустриальных государств, представление о внешней политике. Идеологические противостояния систем, исторические и этнические неприязни, борьба за природные ресурсы, противостояние «богатый Север - бедный Юг» мало интересуют японского обывателя, в целом обладающего действительно менталитетом пацифиста. Гораздо ближе к сердцу он воспринимает следующую страшную картину: в 70-х годах в префектуре Ниигата по побережью Японского моря идет маленькая японская девочка, ее хватает северокорейский шпион и увозит в КНДР в качестве трофея. Японские политики начинают играть на этих настроениях, и в свою очередь, становятся заложниками «проблемы похищенных», «проблемы северных территорий» или «вопроса визита в синтоистский храм Ясукуни»: они упираются в эти вопросы, опасаясь потерять поддержку избирателей, но одновременно перестают мыслить геополитическими категориями. Например, на «шестисторонних переговорах» по ядерной проблеме КНДР японская делегация всякий раз удивляет партнеров «местечковостью» своей дипломатии: во время обсуждения проблемы соблюдения режима нераспространения ядерного оружия японцы настаивают на широкоформатном обсуждении своей «проблемы похищенных»1.
Итоги миссии «сил самообороны» в Ираке и ее последствия для практической политики Японии
Не очевидность либо полное отсутствие результатов в достижении поставленных перед миссией «сил самообороны» в Ираке основных задач привела к тому, что японское общество - как обыватели, так и политики -разделились в оценке военной миссии в Ирке в целом. Газета «Асахи» в конце июня 2006 года, когда из Ирака начали выводиться японские подразделения, провела опрос общественного мнения, из которого выяснилось, что 49% японских избирателей в целом расценивали отправку «сил самообороны» в Ирак как «хорошее решение», а 35% - как «плохое решение». Между тем лишь 22% респондентов заявили, что миссия была полезна с точки зрения восстановления Ирака1. Это наглядно демонстрирует, что в японском обществе успех или неуспех миссии определялся отнюдь не реализацией задачи восстановления послевоенного Ирака. Скорее всего, главным фактором, определившим в те дни перевес сторонников миссии над теми, кто считал отправку «неправильным решением» - стало отсутствие потерь среди японских военных, их благополучное возвращение домой.
Значительная часть тех, кто назвал отправку «сил самообороны» хорошим решением, очевидно, просто тем самым выразили следующее: «хорошо то, что хорошо кончается». Хотя то, про что так говорят, в действительности чаще всего хорошим не бывает. Ведь перед отправкой военных в Ирак подавляющая часть японского общества была против этого шага, и причин для того, чтобы эта позиция изменилась было объективно мало: заметных успехов японские военные в Ираке не сделали.
Более того, отсутствие успехов в выполнении заявленных перед отправкой миссии задачах, а также появившиеся доказательства того, что война США против Ирака была развязана по надуманному поводу, незаконно - все это привело к публичной переоценке «иракского вопроса» со стороны некоторых ключевых членов японского правительства. Министр обороны Фумио Кюма, например, в начале 2007 года раскритиковал решение США начать войну в Ираке, отметив, что те «отправились воевать, основываясь на предположении о том, что Ирак обладал ОМУ, но решение это было неверным».1 Чуть позже Кюму поддержал министр иностранных дел Таро Асо, заявивший, что «бывший министр обороны США Дональд Рамсфелд провел операцию очень быстро, однако действия по оккупации оказались чрезвычайно наивными»2. Кроме того министр подчеркнул, что: «американская "политика господства" привела к ухудшению ситуации в сфере безопасности в Ираке» . Эти высказывания ключевых министров по сути были признанием ошибочности не только курса США в отношении Ирака, но и как нельзя лучшим признанием ошибочности курса Японии, полностью поддержавшей США в иракском вопросе. Приведенные заявления Кюмы и Асо вызвали дипломатический конфуз, и в итоге Кюма даже вынужден был извиниться, "а премьер-министр Японии Синдзо Абэ после этого не раз публично подтвердить, что Токио на самом деле придерживается неизменной позиции в отношении оценок войны в Ираке.
Однако откровений Кюмы и Асо это, безусловно, не отменяло. Вообще сам по себе факт такого откровения чиновников самого высокого уровня -событие незаурядное. По этому поводу, например, парламент мог бы пригласить их для выступления, но в итоге эта история с откровениями была замята усилиями руководства Либерально-демократической партии и шумиха вокруг этого сошла на нет. Команда политиков, при непосредственном участии которой осуществлялось размещение японских войск в Ираке и проходило их пребывание на иракской территории - несмотря на публичное признание высокопоставленными чиновниками сомнительности действий коалиции --в Ираке - не понесла никакого политического возмездия за свои внешнеполитические решения. Дзюнъитиро Коидзуми успешно завершил свое премьерство ровно в тот срок, который наметил для себя сам, оставив после себя на посту премьер-министра своего последователя Синдзо Абэ, до этого, в частности, занимавшего в правительстве должность генерального секретаря кабинета министров - «пост номер два».
В обновленном составе правительства министра иностранных дел Таро Асо Абэ в августе 2007 года сменил Нобутака Матимура, трудившийся в 2004-2005 году на посту министра иностранных дел, активно участвовавший в осуществлении реализации курса на оккупацию Ирака и бывший предшественником Асо. После ухода Абэ — Матимура пошел на повышение и в правительстве Ясуо Фукуды занял пост генерального секретаря кабинета министров.
Что касается самого Фукуды, то к вводу войск в Ирак, подготовке этого события и к осуществлению курса Дзюнъитиро Коидзуми на безоговорочную поддержку американцев в иракском вопросе он имел самое прямое отношение, занимая пост генерального секретаря кабинета министров с 2000 по 2004 год.
Таким образом, после вывода японских сухопутных «сил самообороны» из Ирака в правительственной колоде сохранили свои места большинство политиков, непосредственно участвовавших в подготовке и проведении миссии «сил самообороны» в Ираке. Официального признания ошибочности этого курса не произошло. Даже политической ответственности за совершенные на этом направлении ошибки никто из японских политиков не понес.
Что касается официальных оценок Токио по поводу своей деятельности в Ираке, то их в дни начала вывода войск в развернутом интервью озвучил министр обороны Фукусиро Нукага. «Мы достигли поставленных целей, утверждал министр, - иракцы готовы возобновить управление... Наши усилия получили одобрение как со стороны местных властей, так и со стороны союзников... Думаю, мы можем считать это нашим успехом» .
Эти бравурные заключения, однако, имели мало общего с реальностью. Во-первых, если иракцы и готовы были возобновить управление провинцией Мутанна, что у них на самом деле получалось задолго то появления там иностранных войск, то уж точно не благодаря тому, что «силы самообороны» починили незначительные по протяженности отрезки дорог, а также несколько десятков школ. Главным фактором, который определил возможность передачи управления провинцией иракским властям - установившаяся в Мутанне относительная (ко всей остальной территории Ирака) безопасность, обеспечением которой занимались британцы и голландцы, но никак не японцы, которые сами находились под опекой. Создание условий для возобновления управления иракцами изначально не входило в число главных задач, которые наметила для себя в Ираке японское руководство. «Ключ к восстановлению Ирака - в создании стабильных властных структур самими иракцами. Это также зависит от поддержки, которую оказывает международное сообщество. По этим важным пунктам Япония не сделала ни единого дипломатического усилия, достойного упоминания»", - отмечала в первые дни нахождения японских войск в Ираке газета «Асахи».
Во-вторых, что касается одобрения деятельности со стороны союзников и местных властей, которые на самом деле представляли собой проамериканские, марионеточные структуры, то такая оценка была предопределена: коалиция во главе с США так и не признала ошибочности и незаконности своего вторжения в Ирак, и, отрицая разрушительные последствия этого вторжения для Ирака и его населения, не могла не заявлять о своих успехах. Поэтому реальная оценка «усилий японских военных», эффективность их пребывания могла оцениваться исключительно самими жителями провинции Мутанна, которые, как уже отмечалась выше, считали деятельность «сил самообороны» недостаточной.
Как заявил Фукусиро Нукага, на фоне (в его понимании) успеха миссии в Ираке, японские военные теперь «намерены заранее обдумать свою роль в будущих миссиях»1. В этом утверждении, собственно, и было отражено одно из главных политических последствий отправки: был дан старт серьезному изменению в понимании роли, задач японских «сил самообороны», а также их статуса.
В самом названии - «силы самообороны» - предопределено, что задачи этого формирования должны ограничиваться обеспечением безопасности Японии, отражением нападения на страну. Несоответствие содержания деятельности японских вооруженных сил их названию стало проявляться еще,в 90-е годы, когда «силы самообороны» начали принимать участие в миссиях ООН, в частности, в Мозамбике и в Камбодже. Однако с учетом того, что все эти миссии проводились под мандатом ООН, они вполне подпадали под понятие миротворческих операций. Поэтому неправомерность участия в них «сил самообороны», незаконность этого участия с точки зрения японского законодательства были неочевидны и спорны. Участие же японских военных в оккупации Ирака — оккупации, ставшей результатом военной акции, іїе поддержанной ООН - было совсем иным по своей сути. В отличие от предыдущих зарубежных миссий «сил самообороны» оно входило в безусловное противоречие с нормами международного права, но, что самое главное - стало прецедентом в отправке «сил самообороны» на территорию иностранного государства, где велись реальные боевые действия.
