Содержание к диссертации
Введение
Глава первая Историография темы 18
Глава Вторая CLASS Первый раздел Польши (1772 год) и русская дипломатия 71 CLASS
I. Истоки и геополитические императивы дипломатии Екатерины II 71
II. Польский вопрос в контексте внешнеполитических задач начала царствования Екатерины II 96
III. Избрание С.Понятовского королем Польши и Г.Кейзерлинг 107
IV. Диссидентский вопрос и посольство Н.В.Репнина (1764-1768 гг.) 126
V. М.Н.Волконский и К.Сальдерн и планы «умиротворения Польши»
(1768-1772 гг.) 138
VI. Раздел Польши как средство обеспечения «рационального государственного интереса» ее соседей. Переговоры Генриха Прусского в Петербурге 148
VII. Подготовка и подписание Петербургских конвенций о нервом разделе Польши 160
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Второй раздел Польши (1793 год) и русская дипломатия 198
I. Геополитические аспекты русско-австрийского союза 1781 г. Греческий проект 198
II. О.М.Штакельберг и проект русско-польского союза в 1787 - 1788 гг. 217
III. Миссия М.М.Алопеуса в Берлине в 1788-1795 гг 244
IV. Польская конституция 3 мая 1791 г. и Я.И.Булгаков 264
V. Ввод русских войск в Польшу в мае 1792 года и подписание русско-прусской конвенции 3 января 1793 г. о втором разделе Польши .
VI. Я.Е.Сиверс и гроднеиский сейм 331
Глава четвертая
Третий раздел Польши (1795 год) и русская дипломатия 380
I. Реакция Австрии на русско-прусскую конвенцию о втором разделе Польши 380
П. Восстание т!Костюшко и О.Игельстрем 388
III. Русско-прусско-австрийские контакты по польским делам в период восстания Т.Костюшко 402
IV. Первый этап петербургских переговоров о третьем разделе Польши. Подписание русско-австрийской декларации 23 декабря 1794 г 416
V. Второй этап петербургских переговоров. Окончательное оформление третьего раздела Польши 429
Заключение 458
Источники и литература
- Избрание С.Понятовского королем Польши и Г.Кейзерлинг
- Подготовка и подписание Петербургских конвенций о нервом разделе Польши
- Миссия М.М.Алопеуса в Берлине в 1788-1795 гг
- Русско-прусско-австрийские контакты по польским делам в период восстания Т.Костюшко
Избрание С.Понятовского королем Польши и Г.Кейзерлинг
Особый интерес при подготовке данной работы представляла «История России с древнейших времен» С.М.Соловьева1 . Этот фундаментальный труд, выходивший отдельными томами с 1851 по 1879 годы, в полной мере сохраняет свою ценность не только Б силу того, что он стал первым подлинно научным исследованием по отечественной истории. Как известно, С.М.Соловьев был одним из первых отечественных ученых, допущенных к материалам Московского главного архива МИД по указанию канцлера А.М.Горчакова16. Значение монументального труда С.М.Соловьева для современных исследователей обусловлено тем. что из огромного количества архивных источников, введенных в текст, им отобраны наиболее значимые, причем для их цитирования характерна высокая археографическая культура. В отличие, к примеру, от Н.К.Шильдера, достаточно вольно правившего использованные им источники, С.М.Соловьев очень бережно обращался с архивными документами, крайне редко прибегая к купюрам.
Описание С.М.Соловьевым царствования Екатерины II доведено в его «Истории» только до 1774 года, хотя к 29 тому (книга XV) приложен «Обзор дипломатических сношений русского двора от Кючук-Кайнарджийского мира по 1780 год» 7. Предыстория и ход первого раздела Польши изложены С.М.Соловьевым в контексте подробной характеристики внешней политики Екатерины II в первую половину ее царствования. Эта характеристика, согласно которой Екатерина по праву предстает продолжательницей дела великого преобразователя России, оказала огромное влияние на весь ход последующих исследований екатерининской эпохи. Главное в ней - ориентированность на государственный интерес, понятый как национальный, всесословный, стремление действовать самостоятельно, на равных, а то и в качестве арбитра в спорах европейских держав.
Показательно, что К.Н.Бестужев-Рюмин, бывший одним из самых запальчивых критиков первых томов «Истории» Соловьева, откликнулся на появление 25 - 29 «екатерининских» томов констатацией «наступления новой эпохи в русской историографии» 8.
Основополагающая роль С.М.Соловьева в научном изучении отечественной истории признавалась и в советское время, хотя при переиздании его труда считалось «политкорректным» дистанцироваться от его умеренно-либеральных взглядов, причем не всегда это было неуместным. В частности, солидаризируясь в целом с критикой В.Н.Виноградовым комментариев к книге XIV «Истории» (издание 1966 г.)19. трудно не признать справедливость высказанного их составителями мнения о том, что. детально описывая роль Австрии и Пруссии в первом разделе. Соловьев «оставляет в тени роль России как реального третьего участника раздела. завладевшего частью Речи Посполитой»20. Не так уж далеки от истины авторы комментариев и тогда, когда упрекают С.М.Соловьева в стремлении «приукрасить поведение царизма», хотя, разумеется, это вряд ли можно считать проявлением «националистических и великодержавных настроений Соловьева».
В «Истории падения Польши»21, вышедшей в свет в 1863 году, то есть за год до того, как правительство Александра II подавило очередное национально-освободительное восстание в Польше. С.М.Соловьев излагает свою точку зрения на разделы Польши более подробно. Анализируя историю разделов, он выделяет следующие три основные причины падения Польши: «1) русские национальные движения, совершившиеся, как прежде, иод религиозным знаменем; 2) завоевательные стремления Пруссии; 3) преобразовательные движения, господствовавшие в Европе с начала века до конца его» .
В такой постановке вопроса трудно не заметить «остаточного» влияния на С.М.Соловьева, западника и государственника, некоторых идей славянофильства, получившего как бы «второе дыхание» в России в 60-е, пореформенные годы XIX века. Проблема, однако, заключается в том, что в силу высокого авторитета Соловьева-историка тезис о национальном характере политики Екатерины в польском вопросе (в том смысле, что основным мотивом ее действий было возвращение в состав России территорий Белоруссии, правобережной Украины и присоединение Литвы, с преимущественно православным населением) стал общепризнанным в работах отечественных историков как дооктябрьского, так и советского периодов.
Это. однако, не совсем верно. Национальная мотивация участия России в разделах появляется, что мы и намерены показать, только в период второго и третьего разделов Польши. Национальный стереотип применительно ко всем трем разделам сформировался только в славянофильской публицистике 40-х годов XIX века как реакция на антироссийскую нанравленность преимущественно французских и польских историков и публицистов.
Что касается фактологической стороны работы С.М.Соловьева, то она. как всегда, предельно добросовестна и объективна, что и обеспечило «Истории падения Польши» одно из основных мест в историографии разделов.
В отличие от С.М.Соловьева резко негативно оценивал итоги политики Екатерины II в польском вопросе В.О.Ключевский23. В «Курсе русской истории». своей основной работе, он отмечает, что основная ошибка екатерининской дипломатии состояла в том, что своими действиями она «увязала вместе» (возможно, не желая этого) два главных вопроса российской внешней политики - турецкий и польский. Это в значительной мере осложнило решение обоих вопросов, первый из которых носил, как полагал В.О.Ключевский, чисто экономический характер и был связан с необходимостью присоединения к России плодородных южнорусских степей, тогда как второй, польский, имел «национально-религиозную окраску, что предполагало совершенно различные подходы и методы их разрешения». Ключевский считал, что польский вопрос России было необходимо решать своими силами, без «вмешательства со стороны и отдельно от турецкого, не смешивая польские и турецкие дел»»24.
Основную ответственность за первый раздел Польши В.О.Ключевский (и это едва ли не единственное, что сближает его позицию с точкой зрения С.М.Соловьева) возлагал на Фридриха II. Решающей ошибкой екатерининской дипломатии Ключевский считал союз России с Пруссией, заменивший бывшую традиционной с петровских времен ориентацию на Австрию, открывавшую, по его мнению, более благоприятные возможности для решения комплекса проблем, связанных с отношениями России с Османской империей и Речью Посполитой. В результате этого в ходе Русско-турецкой войны 1768 - 1774 годов «польский вопрос стал частью турецкого», а «русская дипломатия собственно поработала в чужую руку», констатировал он .
Подготовка и подписание Петербургских конвенций о нервом разделе Польши
Дополнительные шаги для пресечения набравших в Европе силу разговоров о предстоявшем разделе Польши в Петербурге были вынуждены предпринять в декабре 1763 года, после того как на конференции с А.М.Голицыным 8 декабря французский временный поверенный Беранже заявил, что «помянутый предосудительный слух собственно из Петербурга произошел» и он даже знает имя повинного в этом русского вeльмoжи109.
Важнейшим следствием обсуждения польского вопроса на совещании б октября явилось назначение 27 октября Никиты Ивановича Панина первоприсутствующим в Коллегии иностранных дел11. Совершенно очевидно, что решающую роль в этом сыграла твердая поддержка Паниным на этом этапе развития ситуации в Польше намерения Екатерины добиться избрания Понятовского на польский престол.
В депеше Сольмсу от 11 ноября 1763 года Фридрих выразил удовлетворение тем, что польские дела поручены Панину. Теперь, подчеркнул он, «избрание короля можно будет устроить спокойно»111. Явное облегчение, которое ощущается в этих словах короля, связано, как представляется, с тем, что он был достаточно хорошо информирован об осложнившемся положении Панина летом и в начале осени 1763 года, когда тот открыто выступил против прямолинейных методов; которыми рекомендовали Екатерине действовать в Польше Орловы и Чернышев (до своей отставки). Показательна в этом отношении депеша Сольмса от 23 августа 1763 года, в которой он сообщает: «Граф Панин придерживается того мнения, что Ваше величество должен считать, что русский двор слишком открыто вмешивается в эти дела и что он слишком живо поддерживает друзей, которыми располагает в этой стране. Он сказал мне, что может гарантировать, что дела не идут согласно видам императрицы, что она только.хотела, чтобы ее партия в Польше могла противостоять своим противникам, и хотела помешать, чтобы она была разрушена». Панин сказал также, что Екатерина «вовсе не хотела устраивать революцию в этой стране при жизни нынешнего короля». План состоял только в том, чтобы обеспечить после его смерти преемника, которого здесь планируют на этот пост, но польские друзья проявили себя слишком активно, а граф Кейзерлинг - немного пристрастно112.
Еще 8 октября, через день после знаменитого совещания, Екатерина в собственноручном письме Кейзерлингу писала: «Передайте привет моим старым друзьям и поступайте, как я Вам предписала... Вы можете положительно подтвердить, что я никогда не позволю покушаться на свободы и привилегии нации или изменить форму правительства»113.
Еще более важно для понимания отношения Екатерины к реформаторским идеям Чарторыйских ее письмо Кейзерлингу от 25 октября 1763 года, в котором она предельно четко предписывает ему «следить за тем, чтобы ни в чем не была затронута форма правления Республики».
И далее в том же письме: «Я прошу Вас не пропустить момент, когда наступит время раскрыть мои мысли. Вы должны понимать, что мнение, которое составят о моем царствовании, в настоящий момент полностью находится в Ваших руках»"14. I ноября в письме Екатерине Фридрих впервые назвал имя Понятовского как приемлемого кандидата для Пруссии на польский престол115. В депеше Бенуа, датированной тем же числом, король еще более откровенно высказывается о Понятовском: «Из всех претендентов на польскую корону он будет наиболее признателен тем, из рук которых он ее получит. По сравнению со всеми другими он в наибольшей степени разделит свою благодарность между нами и своим долгом»116. II ноября Екатерина подписала новую инструкцию («Общее наставление») Кейзерлингу и направленному ему на подмогу в Варшаву в качестве полномочного министра племяннику Панина Николаю Васильевичу Репнину117. Это первый документ, дающий представление об истинных целях политики, которую Екатерина была намерена проводить в отношении Польши. Характерно само его начало: «Опорожненный польский престол и избрание на него нового короля есть случай наиважнейший существительного интереса нашей империи в рассуждении безопасности ея границ, так и наипаче еще ея особливых выгод для знатного участия в политической системе всей Европы и в ея генеральных делах». Далее перечисляются известные требования к Польше: признание Бирона в качестве курляндского герцога, обеспечение прав диссидентов, урегулирование пограничных споров, отмечается твердая решимость сохранить в Польше действующий государственный порядок, включая liberum veto и ограничения на количество национальных войск. Имя Понятовского как кандидата на польский престол вновь вписано императрицей в текст инструкции от руки.
Инструкцией от 11 ноября Кейзерлингу и Репнину предписывалось объявить Понятовскому об условиях, на которых Екатерина была готова поддержать его избрание. Послам надлежало уведомить претендента не только о том, что от него ожидается окончание пограничных с Польшей дел «по справедливости и к нашему совершенному удовольствию», но и о том, что он будет должен «во все время своего государствования интересы нашей империи собственными своими почитать, их остерегать и им всеми силами по возможности поспешствовать, нелицемерною и непременною сохранить к нам преданность и во всяком случае наши справедливые намерения подкреплять не отречется» . Н.Д.Чечулин прав, когда называет этот пассаж из инструкции «страшно откровенным изложением целей русской политики»119. Собственно в этом, третьем пункте инструкции, обусловливавшим избрание Понятовского обязательством выполнить по существу все предъявленные ему Россией требования, заключалась завязка той трагедии, которая завершилась разделом Польши.
К такому выводу подводит и содержание пункта 11 инструкции, в котором совершенно недвусмысленно заявлялось о территориальных претензиях России к Польше в духе вышеупомянутого «плана Чернышева». В нем говорилось, что если избрание короля не удастся обеспечить без ввода российских войск в Польшу, то «в таком случае мы уже не можем удовольствовать собственный интерес нашей империи предписанными вам в предыдуших статьях кондициями, и прежде оружья не положим, покамест не присоединим оным к нашей империи всю Польскую Лифляндию». Предписание Кейзерлингу и Репнину держать этот пункт в «наиглубочайшем секрете» ничего не меняет по существу дела.
Весьма любопытен ответ С.Понятовского на послание Екатерины от 22 октября 1763 года, в котором она подтвердила поддержку Россией его кандидатуры на польский престол: «Вне всяких сомнений я не заслуживал бы Вашей поддержки, если бы душа моя не была наполнена теми патриотическими чувствами, которые Вам, Ваше величество, было угодно увидеть во мне». И далее: «Я с большим удовлетворением отмечаю, что чем больше мой народ будет узнавать точные намерения Вашего императорского величества, тем более он убедится в твердости и решимости Вашей воли и тем менее препятствий встретится для Ваших планов в Польше» ш.
31 марта (11 апреля) 1764 года в Петербурге были подписаны русско-прусский оборонительный трактат и секретная конвенция относительно Польши 21. Тексты этих документов хорошо известны122, поэтому отметим только, что в соответствии с артикулом третьим трактата Пруссия обязывалась выплачивать России ежегодные субсидии в 400 тысяч рублей в случае ее войны с Турцией и Крымом. Относительно Польши Екатерина и Фридрих достигли полного согласия в вопросе о выборе короля (имя Понятовского было прямо названо в «артикуле сепаратном секретнейшем» конвенции), зафиксировали готовность сохранять «вплоть до применения оружия» действующие «конституцию и фундаментальные законы» Польши, совместно выступили за возвращение диссидентам «привилегий, вольностей и преимуществ, которыми они ранее владели и пользовались как в делах религиозных, так и гражданских».
Миссия М.М.Алопеуса в Берлине в 1788-1795 гг
Наиболее ранние из хранящихся в АВПРИ документов о миссии Алопеуса относятся к лету 1788 года, что позволяет соответствующим образом скорректировать устоявшиеся представления о ее хронологических рамках147. Ко времени начала его миссии в Берлине М.М.Алопеусу было 40 лет. Он происходил «из шведского дворянства» (сын лютеранского пастора). Родился в Выборге, изучал богословие в Абосском и Геттингенском университетах. В 1769 году поступил на службу в Коллегию иностранных дел в Петербурге актуарием. Н.И.Панин, отличавший его, сделал Алопеуса правителем своей канцелярии. В 1785 году, через два года после смерти Панина, Алопеус был назначен полномочным министром в Эйтин148. Следует отметить, что служба при дворе епископа Любекского, которому в 1773 году были переданы наследственные голштинские владения Павла Петровича, обменянные впоследствии на Ольденбург и Дельменгорст, была связана и с обеспечением родственных связей Екатерины и ее сына. По некоторым сведениям, Алопеус служил в Эйтине посредником в тайной переписке Павла Петровича с прусскими королями Фридрихом II и Фридрихом Вильгельмом И"49.
Фридриху Вильгельму Алопеус был представлен еще в ходе его посещения Петербурга в 1780 году, с Герцбергом и Бишофсвердером сблизился, часто бывая по делам службы в Берлине15. Решение о направлении Алопеуса в Берлин со специальной миссией, целью которой было в ходе прямого контакта с Фридрихом Вильгельмом постараться снять негативные настроения, образовавшиеся в русско-прусских отношениях после отказа Екатерины осенью 1787 года продлить союзный трактат с Пруссией, было принято императрицей в первой половине июня 1788 года, то есть в тот момент , когда в Петербург начали поступать первые сведения о противодействии Берлина заключению союзного договора России с Польшей. Указ об отзыве российского посланника в Берлине С.П.Румянцева, деятельностью которого были недовольны и в Петербурге, был предрешен. Его преемник В.Нессельроде, служивший дипломатическим представителем России в Португалии, прибыл в Берлин только в сентябре 1788 года. Миссии Алопеуса с самого начала был придан строго секретный характер. Инструктировал его лично вице-канцлер И.А.Остерман, которому он и направлял отчеты о своих беседах с королем и прусскими министрами.
24 июня 1788 года Алопеус прибыл из Петербурга в Кенигсберг, а в начале июля был уже в Берлине. Беседа российского дипломата с Фридрихом Вильгельмом, о которой он доложил в своей депеше из Эйтина от 15 (26) июля 1788 года 51, была устроена Герцбергом, встретившим Алопеуса подчеркнуто любезно. Той же любезностью отличалась и беседа Алопеуса с королем, принявшим его в своем дворце в Шарлоттенбурге. В ответ на сделанные Алопеусом заверения в дружеских чувствах российской императрицы к прусскому королю, Фридрих Вильгельм сказал, что он дал «убедительные доказательства своего стремления развивать их, хотя, к сожалению, и не встретил в этом взаимности». Алопеус не без колкости заметил, что «нужна непредвзятость для того, чтобы понять принципы, которыми руководствуется императрица».
Затем король, поставив условием, чтобы все сказанное «осталось между ним, Герцбергом и Алопеусом», сказал, что он «никогда не мог понять, почему его предложение о возобновлении древнего и столь прочного союза было отклонено и к тому же этот отказ сопровождался столь странными обстоятельствами» . Алопеус, руководствуясь инструкциями Остермана, сказал, что «весьма существенные интересы России придают особую цену дружбе Императора (австрийского императора Иосифа II. - П.С.); этот основополагающий государственный интерес стал в настоящее время тем более важным, что этот государь направил все свои силы против державы, напавшей на Россию самым грубым и неожиданным образом». Учитывая живое участие австрийского императора в российских делах, императрица сочла невозможным возбуждать вопрос, «который мог бы породить некоторые сомнения в уме ее союзника». Любые другие расчеты, особенно «связанные с тем, чтобы поощрять проекты увеличения австрийского дома в Германии, никогда не обсуждались; императрица, устанавливая связи с Австрией, скорее вынашивала план восстановления союзной системы между Россией, австрийским императором и Пруссией, выгоды которого, в том числе и для положения Германии, очевидны».
Это заявление Алопеуса представляется важным, поскольку не вписывается в устоявшееся в исторической литературе представление об изначально предвзятом отношении Екатерины к Пруссии и политике Фридриха Вильгельма П. С учетом высокой оценки, которую Екатерина дала впоследствии беседе, проведенной с Алопеусом, можно считать, что он строго следовал данным ему в Петербурге инструкциям. В таком случае правомерен, на наш взгляд, вывод о том, что, заключая союз с Иосифом II, Екатерина имела в виду придать ему со временем тройственный формат, преодолев взаимное недоверие Вены и Берлина. В этой связи возникает, кстати, и параллель с линией на «гармонизацию» отношений России с двумя германскими государствами, которой российская императрица придерживалась накануне первого раздела Польши.
К подобному заключению подводят и слова Алопеуса, сказанные на этот раз с прямой ссылкой на императрицу, о том, что «она преисполнена решимости строго соблюдать обязательства, которые взяла на себя в соответствии с Тешенским миром, если Ваше величество окажет ей доверие, избавит от ложных представлений и предоставит совместно с ее союзником разобраться с Портой». Разъяснения произвели, по словам Алопеуса, успокаивающее действие на короля. Он сказал: «Я всегда был склонен смотреть на ваш тесный союз с Императором в контексте ваших отношений с турками. Однако естественно и то, что покойный король был обеспокоен подобным событием, которое могло потрясти прочный союз, столь долго существовавший между нашими двумя монархиями к их обоюдной выгоде. Он смотрел на него как на самое ценное наследство, которое он оставлял своему преемнику. Вследствие этого я всегда убеждал себя в том, что столь естественная дружба, которая существовала между императрицей и мной, когда-нибудь снова возродится в том виде, в каком она существовала прежде». Фридрих-Вильгельм просил Алопеуса убедить императрицу в неосновательности слухов о том, что прусские посланники в Константинополе и Стокгольме настраивали турок и шведов против России153.
Русско-прусско-австрийские контакты по польским делам в период восстания Т.Костюшко
В Гродно Сиверса встретили как ангела-хранителя, поскольку он, будучи человеком мягким, обладавшим приятными манерами, был щедр на обещания покровительства со стороны России. Состоявшийся 25 января ввод прусских войск в Польшу только усиливал его аргументы, сводившиеся к тому, что все несчастья Польши происходят от жадности Пруссии. Через неделю Сивере оставил Гродно, поручив дальнейшие наблюдения за конфедерацией барону Бюлеру, человеку умному и ловкому.
В Варшаву посол прибыл 29 января 1793 года и остановился в русском посольстве, располагавшемся во дворце графа Горка. Булгаков, рвавшийся уехать из польской столицы, встретил Сиверса радушно.
30 января состоялась первая аудиенция Сиверса у польского короля. Посол нашел Станислава Августа, с которым познакомился еще сорок лет назад в Лондоне, красивым и хорошо сохранившимся мужчиной. Лицо его, правда, было бледновато. Моральное состояние короля накануне встречи с российским послом отражало личное письмо, которое он направил Екатерине 14 (25) января. В нем Станислав Август категорически отвергал содержавшиеся в прусской декларации от 16 января обвинения во вторжении польских войск на территорию Пруссии, поощрении якобинской пропаганды в Варшаве. «Я не хотел бы иметь другого союзника, кроме Вашего императорского величества, - писал король, - для того чтобы показать, насколько эти обвинения необоснованны. Но если Вы, Ваше величество, захотите, чтобы войска другой державы, кроме Вашей, находились в Польше, мы будем считать себя совершенно несчастными». В отчаянной попытке предотвратить раздел король предложил связать Польшу и Россию «длительными узами, которые обеспечат целостность наших нынешних владений и гарантируют нам почетное существование». Предлагая Екатерине «еще одно королевство», Станислав Август не удержался от того, чтобы не напомнить ей, как еще в 1762 году, до своего избрания на польский престол, он писал ей, что предпочел бы личное счастье короне471.
Можно себе представить, насколько разочаровала Станислава Августа первая беседа с Сиверсом с глазу на глаз. Посол объявил ему неудовольствие императрицы, прежде всего, его участием в Четырехлетнем сейме и принятии конституции 3 мая, упомянув также о «сношениях с французскими эмигрантами». Король отверг изложенные послом обвинения по всем пунктам. Относительно же переезда в Гродно он прямо заявил, что считал бы это для себя величайшим унижением472.
Только максимальными усилиями, не останавливаясь перед прямым давлением на короля (долги Станислава Августа в 1793 г. оценивались в 30 миллионов злотых), Сиверсу удалось остановить исполнение универсала, которым король объявлял «посполитые рушения». До конца марта в беседах с королем и его окружением посол заявлял, что ничего не знает о предстоявшем разделе и требует созыва сейма только для окончательного определения новой конституции Польши473.
Ближайшим советником Сиверса по польским делам оставался, как и при Штакельберге и Булгакове, голландец Боскамп, подготовивший для посла комплекс документов, включая характеристики главных деятелей Польши.474 Политическую элиту Польши Боскамп поделил на три основные «партии»: королевскую, эмигрантскую и русскую. Главу эмигрантской партии графа Игнатия Потоцкого он характеризовал как человека «ловкого, глубоко амбициозного, бескорыстного, бедного, знающего свой народ и потому презирающего его, врага России не столько из политических соображений, сколько из личной ненависти». К главным сторонникам И.Потоцкого Боскамп причислял его брата Станислава (Костку), Гуго Коллонтая, Малаховского, маршала Четырехлетнего сейма князя Адама
Чарторыйского. Силу эмигрантской партии он видел в «деньгах, которые Пруссия ей выделяла через Луккезини». Эта партия располагала поддержкой значительной части польской молодежи, в том числе военной, привлеченной якобинской пропагандой, а также редакторов и журналистов главных национальных газет.
Крайне нелестную характеристику дал Боскамп Станиславу Августу. Признавая его «ум, знание и любезность», он вместе с тем отметил «крайнюю слабость характера и убеждений короля», делавших его «жертвой влияний самых различных политических фракций». По оценке Боскампа, все сенаторы и три четверти депутатов Четырехлетнего сейма были «креатурами короля». К более влиятельным сторонникам короля Боскамп причислил его брата князя Понятовского, племянника Иосифа Понятовского, «человека крайне ограниченного, но обожаемого женщинами, армией и молодежью», великого маршала Мнишека, казначея литовского Тышкевича, подканцлера литовского Хребтовича, князя Сангушко, палатина Волыни.
Русская партия была охарактеризована Боскампом как самая сплоченная, причем причиной этого он считал «пассивную линию», которую предлагалось проводить русским дипломатическим представителям в Варшаве с 1788 года. Глава ее, маршал Феликс Потоцкий - «человек честный и бескорыстный, пользующийся большим уважением всего своего имени и богатств, но упрямый, амбициозный, слабый, тщеславный и не в коей мере не соответствующий той роли, которую он призван сыграть». Не лучше отозвался он и о генерале Ф.К.Браницком, С.Ржевусском, людях, «ненавидимых частью нации и армии», гетмане С.Коссаковском, «единственном по-настоящему опасном человеке, которого можно найти в настоящее время в Польше». Среди других членов партии - епископа Коссаковского, М.Любеньского - Боскамп выделил маршала Краковского воеводства Валевского как «человека солидного, видного и предприимчивого», чья «преданность к России не подлежит сомнению». Кстати, наиболее ярким, но не единственным свидетельством недальновидности Боскампа явилось то, что именно Валевский стал одним из самых серьезных противников второго раздела.
Подытоживая свой анализ, Босками рекомендовал Сиверсу опираться на короля, «скрывая, однако, от него нашу заинтересованность в нем. К счастью, мы имеем серьезное средство давления на него: угрозу оставить его на расправу его многочисленных врагов или передать доходы короля его многочисленным кредиторам, которые уже обратились с просьбами к императрице».
21 февраля 1793 года собственноручным письмом Екатерина сообщила Сиверсу о том, что «наши переговоры с королем прусским относительно Польши приведены к концу. Вы получите инструкции, чтобы наложить руку на окончание дела, Вам вверенного. Вы знаете мотивы, заставившие меня предпочесть Гродно Варшаве, для сцены, которая должна произойти»475.
С той же почтой Екатерина уполномочила Сиверса ссудить Станиславу Августу сумму до 10 тысяч дукатов, одновременно поручив ему добиваться от прусского посла участия в финансировании короля476.
Перед тем как оставить Варшаву и отправиться в Гродно, Сивере передал королю два письма Екатерины от 21 февраля 1793 года, в которых императрица подчеркивала, что русско-польский союз «был разрушен теми, кто не верил в гарантии России», заверяла Станислава Августа в том, что «он бы мог быть совершенно спокоен за свою личную судьбу» и настойчиво уговаривала его переехать из Варшавы в Гродно 477 Накануне отъезда Сивере добился распространения действия российских указов о принятии французами присяги на верность монархии и на мигрантов из Франции, находившихся в Варшаве. Он потребовал также от варшавской полиции, чтобы польские эмигранты, возвращавшиеся в столицу и отказывавшиеся подписывать подобные обязательства, выдворялись бы из города в 24 часа и отправлялись на жительство в свои имения. Аналогичные меры в отношении польских эмигрантов Сивере рекомендовал принять в Дрездене и в Вене.
