Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА І. Психологизм как эстетическая категория (к постановке вопроса) 14-50
ГЛАВА II. Нравственно-психологические принципы кабардинской прозы (рассказ, повесть) 51 -95
2.1. Зарождение «новой личности» в кабардинской прозе. Национальный характер в контексте исторической действительности 51 -76
2.2. Нравственно-этическая «иерархия» в повести Ад. Шогенцукова «Назову твоим именем» 76-88
2.3. Психологические аспекты темы «человек и война» в рассказах 60-90-х годов 88-95
ГЛАВА III. Психологические аспекты художественного исследования в кабардинском романе 1960-90-х гг 96-143
3.1. Элементы психологического анализа в романе «Род Шогемоковых» X. Теунова 96-109
3.2. А. Кешоков. «Сабля для эмира». Художественное исследование мотивации поведения как принцип понимания характера 109-119
3.3. М. Кармоков. «А тополя все растут». Взаимоотношения среды и духовного мира человека 119-129
3.4. Т. Адыгов. «Щит Тибарда»: масштабная событийность как возможность раскрытия характера 130-143
Заключение 144-147
Библиография 148-155
- Зарождение «новой личности» в кабардинской прозе. Национальный характер в контексте исторической действительности
- Психологические аспекты темы «человек и война» в рассказах 60-90-х годов
- Элементы психологического анализа в романе «Род Шогемоковых» X. Теунова
- М. Кармоков. «А тополя все растут». Взаимоотношения среды и духовного мира человека
Введение к работе
Впечатляющая сила отражаемой художественной литературой действительности всегда была неразрывно связана с проблемами изображения человека.
Каждая литературная эпоха открывает новые уровни и приемы психологического анализа. Истинный художник слова, даже всецело доверяя опыту предшественников, стремится найти свой путь раскрытия сложности и многозначности человеческой натуры. Писатель видит то, что обусловлено его собственными установками, и его метод, в свою очередь, тоже является подтверждением характерологической многозначности.
Психологический анализ выступает одним из показателей уровня развития художественного мышления, его исследование уже по этой причине представляется необходимым.
Северокавказские литературоведы, изучая творческое наследие тех или иных писателей, как правило, затрагивают проблему изображения внутреннего мира человека, но последовательность приемов, выявляющая типические и характерологические качества личности, специально предметом исследования не становились. В работе заостряется внимание на художественном познании внутреннего мира, эмоциональной и интеллектуальной сферы личности в ее обусловленности явлениями окружающей жизни. Все эти аспекты функциональны для современной кабардинской прозы, поскольку, как замечает К. Шаззо в отношении тенденций северокавказской литературы, проявившихся в 1960-х гг., «незаметно изменилась структура художественного конфликта: в произведениях сократилось число описываемых событий за счет их драматизации; поступки и воззрения человека, его психология стали осмысливаться в сложнейших переплетениях жизни, вскрывающих закономерности ее эволюции; писательский взгляд координируется на
4 отдельных, но крупных проблемах, способных показать главные тенденции эпохи и связь человеческой судьбы и психологии с ними» [104: 138].
Художественная литература стремится показать человека не только таким, какой он есть, но и таким, каким она хочет его видеть. Актуальность темы исследования, обусловлена тем, что рассмотренный аспект литературного творчества способствует определению идеалов и ценностей современности, а также выявлению уровня художественности отдельно взятой литературы. Рассматриваемый нами период - называемый современным - с учетом общего возраста кабардинской литературы, практически является начальным. В связи с чем вызывает интерес то, как преодолеваются издержки «раннего возраста», что именно, перенятое из опыта развитых литератур, приживается в кабардинской прозе как наиболее органичное для определенной этнической среды, какие элементы перекликаются с опытом русской литературы, какие оказываются избыточными.
Рассмотрение внутреннего мира человека может не занимать центральное место в художественном произведении, вместе с тем развернутый «психологизм сам по себе еще не является ключом к открытию жизни и созданию действительно крупных и общезначимых характеров, воплощающих ведущие движения эпохи» [71: 17], а потому важен такой исследовательский подход, при котором анализ конкретных художественных приемов будет осуществляться с учетом тех факторов, в соответствии с которыми избирается тот, а не иной принцип изображения личности. Этот момент, на наш взгляд, не учтен в полной мере в северокавказском литературоведении.
Какой статус имеет в произведении воссоздание особенностей внутреннего мира человека, как выражаются идеалы и нравственные ценности современности в том случае, если психологический ряд занимает в повествовании подчиненное положение - вопросы, вызывающие пристальное внимание к обозначенной в заглавии нашей работы проблеме.
5 Цели и задачи исследования. Основная цель — исследовать что и почему интересует писателя во внутреннем мире человека, каким отношением к жизни и художественным традициям обусловлен его интерес, и как он проявляется в психологической обрисовке героя. В связи с чем выдвигается необходимость решения следующих задач:
исследовать понимание психологизма как эстетической категории (к постановке вопроса);
изучить, как раскрывается психология героев малого и среднего жанров прозы в связи с актуальной для XX века, и особенно для судеб этнических общностей, проблемой нравственного выбора;
выявить средства художественной изобразительности, посредством которых передается взаимодействие ядлений жизни с духовным миром человека;
проанализировать на конкретных примерах особенности проявления художественного психологизма, обусловленного спецификой жанра.
Научная новизна. В исследовании впервые предпринята попытка монографического изучения проблемы психологизма в кабардинской прозе 1960-1990-х годов. В работе специально исследуется совокупность приемов, позволяющая выделить психологические элементы в потоке художественного повествования, а также определить их место и значимость в общей структуре отдельного произведения. При этом основной упор делается на элементах, характерных для замкнутых художественных систем, какими в данном случае выступают конкретные образцы кабардинской прозы.
Кроме того, впервые объектом комплексного исследования стали некоторые произведения, не являвшиеся ранее объектом специального рассмотрения литературоведов.
Объект исследования. В качестве материала исследования взяты произведения кабардинской прозы 1960-90-х, рассмотренные в контексте
движения северокавказской и русской литератур, проанализированы, в частности, произведения Али Шогенцукова «Пуд муки», X. Теунова «Аслан», «Род Шогемоковых», X. Шекихачева «Ахмедхан», Ахм. Налоева «Водяная бабка», А.Кешокова «Сабля для эмира», Ад. Шогенцукова «Родник», «Весна Софият», «Назову твоим именем», К. Эльгарова «Чуреки из песка», Б. Журтова «Мармажей», М. Кармокова «Жизнь взаймы», «А тополя все растут», Т.Адыгова «Шит Тибарда».
Степень научной разработанности темы. Специальных монографических исследований по теме нет. Однако обойти вниманием приемы воссоздания внутреннего мира человека не приходилось ни одному исследователю, работавшему над теми или иными проблемами прозы, в частности северокавказской. В потоке оказавшейся для нас доступной литературы наиболее ценными представляются подходы, исследованные в трудах северокавказских ученых, среди них: Л. Бекизова. От богатырского эпоса к роману (Черкесск, 1974); Р. Камбачокова. Адыгский исторический роман (Нальчик, 1999); Л. Кашежева. Кабардинская советская проза (Нальчик, 1962); А. Мусукаева. Северокавказский роман (Нальчик, 1993); 3. Толгуров. В контексте духовной общности (Нальчик, 1991); Ю. Тхагазитов. Адыгский роман (Нальчик, 1987), Эволюция художественного сознания адыгов (Нальчик, 1996); X. Хапсироков. Пути развития адыгских литератур (Черкесск, 1968), К. Шаззо. Художественный конфликт и эволюция жанров в адыгских литературах (Тбилиси, 1978).
Стабильная установка автора на соотнесение художественного опыта северокавказских литератур с национальными и художественными традициями, характеризующая указанную монографию Л. Бекизовой, сыграла определенную роль в выборе нами исходных координат литературоведческого анализа. Более аспектной разновидностью подобного подхода являются, на наш взгляд, работы Ю. Тхагазитова, углубляющие наши представления об истоках национального мировосприятия.
Фиксация существенных для развертывания нашей концепции проблемных граней интересующих произведений — тема народа и личности, тема личности в истории и т.д. - осуществляется в монографиях Л. Кашежевой, Р. Камбачоковой, А. Мусукаевой и Р. Шетовой, Ф. Урусбиевой.
Труды 3. Толгурова, К. Шаззо и X. Хапсирокова дают необходимое при рассмотрении произведений конкретной национальной литературы представление о контекстном поле, в данном случае - это достижения северокавказской литературы, - что позволяет избежать субъективности в формулируемых выводах.
Теоретические проблемы психологического анализа художественных текстов, а также убедительные образцы этого анализа, послужившие важным подспорьем в наших собственных научных изысканиях, содержатся в трудах М. Арнаудова, Б. Блока, Л. Гинзбург, Б. Грифцова, Т. Хмельницкой и др.
Методологической основой диссертационного исследования явились труды теоретиков литературы, в частности: Ю. Барабаша, М. Бахтина, Г. Гачева, А. Иезуитова, В. Кожинова, Д. Лихачева, А. Лосева, В. Тимофеева, Б. Успенского и других.
Также учтены работы северокавказских литературоведов: А. Гутова, У. Панеш, И. Пшибиева, X. Хапсирокова, Т. Чамокова и некоторых других.
Основными методологическими принципами явились историзм, системность, единство содержания и формы.
Базовые методы работы - культурно-исторический и типологический.
Теоретическая значимость диссертационного труда состоит в дальнейшей разработке одной из актуальных проблем литературоведения: проблемы психологизма национальной прозы, а также в уяснении концепции человека в современной кабардинской прозе.
Полученные результаты могут способствовать сравнительно-типологическому изучению прозаических жанров литератур Северного Кавказа и тем самым выявлению их национальных особенностей.
Практическая значимость. Выводы и основные положения работы могут быть использованы при чтении спецкурсов и проведении спецсеминаров по изучению поэтики и проблематики кабардинской литературы, а также могут дополнить сведения при монографическом изучении художественных систем отдельных авторов.
Апробация работы. Основные положения исследования доложены на Всероссийской научной конференции студентов, аспирантов и молодых ученых «Перспектива - 2005» (Нальчик, 2005) и на международном научно-методическом симпозиуме «Лемпертовские чтения VI 18-19 мая 2004» (Пятигорск, 2004), а также отражены в пяти публикациях.
Диссертационное исследование обсуждено на расширенном заседании кафедр русской литературы, кабардинского языка и литературы Кабардино-Балкарского государственного университета им.Х.М.Бербекова.
Структура диссертации определена поставленными в ней целями и задачами. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографии.
Во введении обоснована актуальность избранной темы, определены объект, цель и задачи, научная новизна, дана краткая характеристика изученности выдвигаемых проблем и вопросов, теоретическая и практическая значимость, изложены методологические принципы исследования.
Первая глава «Психологизм как эстетическая категория (к постановке вопроса)» представляет собой анализ и систематизацию стержневых теоретических положений по проблеме психологизма литературного творчества.
Кратко рассматривается история видоизменения способов раскрытия духовной жизни человека, характерная для разных литературных периодов, а также динамика критических взглядов по данной проблеме.
Литературоведческий подход к интересующей нас категории в некоторых случаях сближается с искусствоведческим, что вполне закономерно.
Вопросы психологии и воздействия художественного произведения на
сознание читателя тесно связаны, что позволило нам, в некоторых случаях,
апеллировать к именам ученых, изучавших особенности человеческого
мышления, в частности таких, как Л. С. Выготский, Я. С. Лурия, П. Д.
Успенский. В данном случае внимание заостряется на вопросах воображения
и являющегося его составной частью сопереживания, без которых
невозможно ни творчество, ни восприятие результатов творчества. Можно
утверждать, что в определенной степени именно неоднозначность и
противоречивость процесса сопереживания дает основание к выделению
психологизма как эстетической категории. Далее, затрагиваются
особенности оценочной деятельности, последняя необходима для полноты художественного впечатления и сопряжена с одной из важных сторон художественного сознания - проблемой отрицательного и положительного.
Способы, которыми сосредотачивается внимание на внутреннем мире,
переживаниях человека, различны, но во всех родах и жанрах литературы
они неизменно ведут к процессу индивидуализации героя. Последнее, в свою
очередь, может обладать большей или меньшей степенью
представленности.
В рассмотрении специфики художественного психологизма как осмысленного приема литературного творчества, невозможно избежать разговора о побочных и сопутствующих явлениях, а именно: соотношение стереотипизации и типизации. Названные явления выступают важным фактором появления традиции. Так, несмотря на то, что способы, которыми заостряется внимание на духовной жизни, на переживаниях героев, у разных художников различны, имеет место своеобразная традиция осуществления художественного психологизма. Традиция позволяет нам подробно
10 остановиться на таких активных элементах психологизации, как портрет, жест, поступок, пейзаж, диалог, монолог и некоторые другие.
Развертывающиеся на страницах произведений духовные миры преимущественно избегают одноаспектности понимания их читателем. Художественное раскрытие психологии - многоступенчатый процесс, в котором сталкивается окружающая человека реальность и сознание, признающее или опровергающее законы этой реальности, в соответствии с чем функции элементов психологического письма могут расширяться или сужаться в кругах контекста.
Во второй главе «Нравственно-психологические принципы кабардинской прозы (рассказ, повесть)» посредством рассмотрения приемов и методов воссоздания человеческого характера в произведениях отдельных писателей, исследуется проблема нравственных приоритетов современности. Для анализа привлекаются произведения X. Теунова, Ад. Шогенцукова, X. Шекихачева, Ахм. Налоева, К. Эльгарова, М. Кармокова, Б. Журтова. Как явлению, во многом предвосхитившему и инициировавшему психологические открытия кабардинской прозы, уделяется пристальное внимание рассказу Али Шогенцукова «Пуд муки».
Мы отталкиваемся от предположения, что усиление, или, напротив, ослабление внимания к художественному психологизму имеет свои объективные причины, связанные с особенностями эпохи, в которую возникло конкретное произведение, с ходом исторического развития. Так, например, повесть второй половины XX в. в кабардинской литературе не столько устремлена к самому человеку, сколько - к анализу социально-экономических, нравственных, философских проблем бытия и человека. Конфликт повести чаще всего связан с основными конфликтами современности, и даже тогда жизненные противоречия показываются через частные, семейные, внутриличностные конфликты. Повесть определяет, насколько глубоко литература понимает современного человека. По своей специфике жанр повести более мобилен и динамичен, чем крупные
литературные формы, и вследствие этого быстрее откликается на актуальные проблемы жизни. Те же линии можно проследить и в кабардинском рассказе, хотя здесь повествование гораздо чаще тяготеет к исповедальности. Можно утверждать, что сам по себе жанр рассказа направлен не столько на исследование внутреннего мира героя, сколько на отдельные нравственно-психологические качества личности. Здесь как бы интенсифицируются определенные грани человеческого характера.
Художественные тенденции в изображении человека напрямую
связаны в современной прозе с проблемой проникновения во внутренний мир
личности. В этом отношении лиризм, как принцип художественного
мировидения, представляет собой один из возможных уровней
исследования человеческого характера. Чтобы прикоснуться к тонкой душевной организации личности, заглянуть в его чувственно-эмоциональную сферу, художник должен разбираться в субъективном мире человека, понимать его душевное состояние. Писатель настраивает читателя на «волну» эмоций и мыслей своего героя, что осуществляется в каждом конкретном случае по-своему. Так, например, проникновение во внутренний мир человека в рассказе Ад. Шогенцукова «Родник» демонстрирует значимость проблемы сопереживания. Человеческая драма и подчас непостижимая логика окружающего мира интересно преломляется в кратких пейзажных описаниях.
Особый интерес представляет военная тематика. В кабардинском рассказе второй половины двадцатого столетия исследуется не только великие события и великие деяния военных лет, но также ищет разгадку многих заблуждений и бед, связанных с послевоенным временем. Писатели освещают вопросы, обращенные к своему историческому прошлому и личной совести человека. Исследуют «частности» жизни во время войны. Теперь взгляд автора устремлен не на восторженную общую панораму героических побед, а на психологию людей, видевших смерть, чудом
«
12 уцелевших, на внутренний мир поколения, которому историей суждено нести память о не столь отдаленных событиях.
Столкновение принципов жизнеустройства, которые определяются конфликты ряда кабардинских повестей и рассказов 1960-90-х гг, выражаются в конфликте личностном, психологически заостряющимся. В итоге субъективный конфликт переводится в философский план или же сменяется универсальными мировоззренческими выводами (Ад. Шогенцуков, Ахм. Налоев, М. Кармоков, Б. Журтов).
В третьей главе «Психологические аспекты художественного исследования в кабардинском романе 1960-90-х гг.» раскрываются особенности реализации принципов художественного психологизма в произведениях X. Теунова, А. Кешокова, М. Кармокова и Т. Адыгова.
Произведения, о которых можно сказать, что они обусловили художественность литературы определенного периода, представляют типичные ситуации, но находят в них единичные решения человеческих характеров. Так, характеры героев романа «Род Шогемоковых» X. Теунова заданы с самого начала, и к концу произведения они не претерпевают существенных изменений. Несмотря на это, художник создает интересный психологический рисунок, в котором нет никакой разорванности, пунктирности, даже тогда, когда речь идет о периферийных персонажах.
А. Кешоков в «Сабле для эмира» избрал тот способ изображения людей, в котором стало отчетливым противоречивое соединение разнонаправленных веяний времени, и при этом сумел избежать однолинейности в решении поставленных проблем. В романе воссоздана эпоха, когда, помимо судьбоносных для Кавказа свершений, столкнулось множество тенденций, как идущих из глубины веков, так и диктуемых современностью.
Воссоздание характеров в романе «А тополя все растут» М. Кармокова подчинено жизненной масштабности, времени, что усилено за счет отступлений, отвлеченных размышлений автора, некоторой назидательности. Деятельность человека, по Кармокову, включена в определенную иерархию: природа - человек - действительность, которую созидает человек. При этом если природа и человек иногда едины, а иногда разнополюсны, то действительность, созидаемая человеком - как бы оборотная сторона его души, показатель богатства его внутреннего мира. Природа воплощает вечность, которая оценивает людей через их деяния, потому писателя интересует общечеловеческая природа индивидуальности.
Все герои «Щита Тибарда» Т. Адыгова предстают в определенной слитности с историческим периодом - это основной ракурс исследования характеров автором. Основной сферой проявления особенностей психологического склада человека в романе являются его действия, поступки, и раскрытие образов в романе проводится с явным преобладанием событийных моментов. В данном случае емкость в раскрытии ряда характеров обеспечивается за счет наличия несколько сюжетных линий, основных и периферийных. Здесь целенаправленно выведены герои-идеи, но при этом нагруженность характеров заложенным в них смыслом не нарушает пропорций художественности.
Роман выступает той жанровой формой, в которой психологический анализ реализуется полнее всего, целостно, всесторонне охватывая человеческую личность в ее разнообразной обусловленности явлениями окружающего мира.
В Заключении подводятся итоги научного исследования, формулируются выводы и положения, выносимые на защиту.
В Библиографии приводится список научной и критической литературы, сыгравшей свою роль в формировании нашей научной концепции.
Зарождение «новой личности» в кабардинской прозе. Национальный характер в контексте исторической действительности
Принципы художественной психологизации как значимое средство познания человека вызывают особый интерес в XX столетии. Можно утверждать, что в эту эпоху такое понятие как «характер» принимает на себя функцию основного орудия постижения реальности. Невольно читатели и исследователи литературного процесса судят о достоинствах произведения по тому, насколько удачно воплощены в них человеческие характеры. Так, в отношении к начальным этапам становления северокавказской литературы, и кабардинской в частности, как верные признаки совершенствования, акцентируются такие явления, как «преодоление односторонности в изображении жизни, осознание необходимости показа человеческих характеров в единстве и противоборстве разных качеств, умение связать движение сознания с социально общественными обстоятельствами» [85: 128]. Писатели свою миссию усматривают прежде всего в показе психологически убедительных характеров, в том, чтобы создавая их на страницах произведений, заставлять людей мыслить и чувствовать.
Можно предположить, что усиление, или, напротив, ослабление внимания к художественному психологизму имеет свои объективные причины, связанные с особенностями эпохи, в которую возникло конкретное произведение, с ходом исторического развития. Так, закономерно, например, что в большинстве своем произведения, написанные в 20-30-е гг. XX столетия, повествуют о революции, гражданской войне. Осмысление великих событий сопряжено с изображением выдающихся личностей и осознаются эти события глубже тогда, когда преломляются в людских судьбах. Революция невозможна без активности масс, в связи с чем «главным действующим лицом в прозе начала 20-х годов стала сама народная масса либо ее отдельный представитель, осознающий себя лишь частицей громадного людского потока, идущего завоевывать «прекрасные века» [72: 32]. В показе же отдельной личности в этот период подчеркивается способность выступать выразителем воли народных масс.
Что касается северокавказской литературы, то на этапе становления, она, преломляя события действительности, продолжает утверждать просветительские идеалы. В плане изображения человеческого характера актуализируется «программа нравственного совершенствования, просветительское понимание природы человека. Именно элементы просветительской концепции человека, еще не вытесненные новым видением мира, оказали влияние на выбор героя, определили систему отношений между героем и окружающей действительностью, отразились на жанровой ориентации зачинателей новописьменных литератур» [85: 99].
Произведения 20-30-х годов проникнуты разоблачительным пафосом, посредством которого отрицается общественное устройство, господствовавшее на предшествовавшем этапе исторического развития. Новую жизнь, новые чаяния утверждает трудовой человек: крестьянин, рабочий. Так, героями рассказов классика кабардинской литературы Али Шогенцукова становятся батраки, притесняемые жестокими хозяевами. Как справедливо подчеркивается в монографиях, освещающих данный этап развития северокавказской литературы, рассказам тех лет были присущи незамысловатые сюжеты и подчас схематичное изображение характеров: «было нормативно-тематическое «черно-белое выстраивание героев: положительный, следовательно идеальный, носитель всех добрых авторских замыслов; отрицательный - злодей, противник новой жизни и т.д.» [59: 21].
Вместе с тем северокавказская литература успешно осваивала художественный опыт русской и европейской литератур, и многие приемы писательского мастерства очень органично воплощались в ткани повествования. Сказанное в полной мере можно отнести к произведениям Али Шогенцукова, в частности, к рассказу «Пуд муки» (1928), в котором простота сюжета соседствует с неожиданно тонкими приемами психологического письма. Последние, в свою очередь, стали характерны для развитого этапа кабардинской литературы. И современный исследователь, перечитывая шогенцуковский рассказ, убеждается, что автором соблюдено в художественном воссоздании человеческой психологии противоречивое единство субъективного и объективного, учтены потенциальные взаимодействия и опосредования. Нет сомнений, что рассказ А. Шогенцукова «Пуд муки» во многом стал знаковым в становлении художественного психологизма кабардинской прозы. Но, прежде чем начать предметный разговор о названном произведении, необходимо оговориться, что в русском переводе, осуществленном М. Киреевым, наблюдаются значительные сокращения, за счет которых в рассказе усиливается социальное звучание, но, наряду с этим, упускаются очень интересные «психологические звенья», имеющиеся в тексте оригинала. В данном случае мы, опираясь в основном на перевод М. Киреева, сочли в то же время необходимым, по ходу рассуждений, восстановить некоторые из этих «звеньев».
Уже с первых строк рассказа мир природы обретает психологическое наполнение: «Жаркое лето. Солнце палит нестерпимо. Поля и луга обожжены его горячими лучами. Запыленные стебли трав опустились к земле - вялые, словно отшибленные. В лесу смолкли веселые птицы. Даже буйная говорливая река притихла, еле шелестит по камням. И песни в селении -тоскливые, негромкие...
Казалось, печалится весь мир: и поля, и леса, и накаленный безжалостным солнцем воздух». Противостояние земного мира, олицетворяющего тяжелую человеческую жизнь, и палящего светила, не ведающего о горестях земного существования, не просто служит экспозицией произведения, но иносказательно, на «тонком» духовном уровне воссоздает заложенный в нем конфликт.
Примечательно, что олицетворение природы не получает дальнейшего развития," более того, как бы нарочно раскрывается самая «логика» олицетворения: рассказчик прямолинейно подчеркивает зависимость описываемого от восприятия - пессимистичный смысл в природные явления невольно вкладывает человек, жизнь которого мрачна: «Пораженному горем лекарство не помогает, пусть даже оно способно исцелить пораженного кинжалом. От того, что я расскажу тебе эту историю, к моему ушедшему тяжелому детству уже не подольстишься. Будь тогда на моем месте, и ты бы был похож на меня. Эпоха, унизившая мое детство, знала и не униженных детей. Но таких было мало. Они могли приспособиться под каждое время года. Их отцы, без лишних тревог, могли покупать им одежду для любой погоды.
То время, если хочешь знать, для них было щедрым. И солнце, и небо, и земля были к ним веселы, ласковы. Для них были примечательны все земные радости. Но моему народу, на плечах которого лежала забота об их урожае и их скоте, горные вершины не приносили ни одного сладкого летнего ветерка» (перевод наш - С. Г.).
Психологические аспекты темы «человек и война» в рассказах 60-90-х годов
Если в первые послевоенные годы героями кабардинской прозы являются люди, вернувшиеся с фронта, и действительность осмысляется преимущественно в мажорном настроении (А. Шортанов, X. Хавпачев), то с течением времени происходят значительные изменения, как в нравственном облике изображаемого героя, так и в характере осмысления действительности. Кабардинский рассказ второй половины двадцатого столетия исследует не только великие события и великие деяния военных лет, но также ищет разгадку многих заблуждений и бед, связанных с послевоенным временем. Писатели освещают вопросы, обращенные к своему историческому прошлому и личной совести человека. Исследуют «частности» жизни во время войны. Теперь взгляд автора устремлен не на восторженную общую панораму героических побед, а на психологию людей, видевших смерть, чудом уцелевших, на внутренний мир поколения, которому историей суждено нести память о не столь отдаленных событиях.
«Годы Великой Отечественной войны внесли в сферу психологического анализа немало специфичного, вызванного особыми задачами, вставшими перед литературой этого времени» [71: 28]. В пространстве художественного произведения война - исключительная ситуация, которая, вторгаясь в жизнь людей, очень точно «определяет» их нравственно-этические и психологические установки. Таким образом, тема войны, так или иначе заявленная в структуре произведения - важнейшее средство развертывания характеров. Важно оговориться, что при этом она (тема) может и не быть структурно полновесной, а только оказываться на пересечении интересных художественных решений, доказательством чему являются многие кабардинские рассказы 70-90-х годов XX века.
Вообще можно утверждать, что сам по себе жанр рассказа направлен не столько на исследование внутреннего мира, сколько на отдельные нравственно-психологические качества личности, здесь как бы интенсифицируются определенные грани человеческого характера.
Как было сказано, в кабардинском рассказе 70-90-х годов речь не идет непосредственно о военных событиях, война чаще всего предстает отраженно - в судьбах героев повествования — матерей, ветеранов, людей, детство которых пришлось на военную пору ... «Драма личности становится конфликтообразующей доминантой в адыгском рассказе. Притом существенно, что драма как неминуемый компонент конфликта входит в рассказы, которые не могут быть названы драматическими» [104: 128].
Аспекты изображения личности могут быть самыми разными, привходящая в ткань произведения военная тема активизирует целый узел связанных с ней мотивов, как правило, это: отнятое детство, память потомков (священная или спекулятивная), человеческое сострадание и т. д. В рассматриваемый период особого драматизма характеров достигает Ахм. Налоев. Потрясает своей внутренней правдой, остротой и драматизмом судьба героини рассказа «Водяная бабка». Здесь нет событий в их эпическом движении. Автор исследует психологию одинокой женщины, которая ждет уже несколько лет ушедших на войну сыновей. Ахм. Налоев тонко передает изменения в состоянии героини, ее безудержную радость при получении от сына письма, то щемящее чувство обиды и сострадания, которое возникает в скупых сообщениях автора о том, что сын так и не приехал к матери, забыл о ней.
Интересен выдержанный в лирическом ключе рассказ К. Эльгарова «Чуреки из песка». Автор не стремится здесь достичь определенной идейной цели, подвести читателя к определенным выводам. Художественная ценность рассказа в том, как убедительно обнажается сам по себе детский взгляд на мир. По форме перед нами - краткий этюд-зарисовка, но используемые Эльгаровым средства придают рассказу психологическую глубину. Ребенок в голодную военную пору относит на мельницу с трудом добытые кукурузные зерна, мечтает о том, как мачеха испечет ему, его братьям и сестрам, вкусные чуреки, но на обратном пути его поджидает беда: неизвестно откуда взявшаяся корова переворачивает в песок ведро с мукой. Рассказ пронизан репликами персонажей: слова мачехи, разговоры людей, ждущих на мельнице своей очереди, но при этом преобладает всего одна точка зрения -мальчика Исмеля. Очертания страшного, будто перевернутого войной с ног на голову мира, словно смягчаются, проходя через наивность и непосредственность мировоззрения мальчика. Автор подчеркивает сложные нюансы детской психологии: от бессознательно желания наказать нечестного человека переходит к осознанию греховности своих помышлений, сюда же тонко примешивается стремление стать героем, спасителем всех: «Кукурузу безрукого Исхака я превратил бы в камушки, чтобы он привез домой вместо муки песок. Поел бы он чуреки и мамалыгу из песка, тогда бы понял... Я начинаю плевать в речку и плюю, пока не пересохло в горле. Мне кажется, что воды стало немного больше, радуюсь, что Исхак мелет кукурузу на слюне. Может, подавится своей мукой? Спохватываюсь и оглядываюсь. Самому перед собой вдруг становится стыдно. Боюсь, взял на душу большой грех, что плевал в воду... Мне страстно хочется искупить этот грех...». В Исмеле «взрослое» чувство стыда от того, что окружающие испытывают к нему жалость соседствует с детским страхом перед неминуемым наказанием мачехи. Но нет наказания страшнее того, что зовется равнодушием и герой рассказа, пусть опосредованно, пусть детским умом, но приходит к этому выводу, когда пытается «высвободить» родник: «Если бы ты впадал в речку, что движет мельницу, то, может быть, она бы не останавливалась. Ты знаешь, как были голодны эти люди на мельнице и те, кто их ожидал дома? Черта с два ты знаешь!». Особо значим, как нам кажется, в данном произведении, символ жестокой, будто насмехающейся над человеком судьбы - это чуреки из песка, которые достаются брошенному в страшную реальность ребенку.
Элементы психологического анализа в романе «Род Шогемоковых» X. Теунова
В разных жанрах психологический анализ воплощается с различной полнотой и интенсивностью, роман же является той жанровой формой, в которой психологический анализ реализуется полнее всего, целостно, всесторонне охватывая человеческую личность в ее разнообразной обусловленности явлениями окружающего мира.
Художественный психологизм как результат отражения авторской психологии - родовой признак искусства слова, свойство художественной литературы, неизбежно вытекающее из его природы, поскольку автор, как носитель определенного характера, определенной психологии, пусть опосредованно, но не может не оставить особую печать на своем произведении.
Молодой возраст литературы задает свою логику научных изысканий. Так, обращаясь к кабардинскому роману 1960-90-х гг., мы исследуем не столько сложившиеся формы художественного психологизма, сколько пытаемся выделить их в общем потоке повествования, констатировать их художественную значимость. На начальных этапах литературы задача установления сложности и неоднозначности духовного богатства человека не осознается писателями настолько четко, чтобы об этом можно было судить как о явлении. Как пишет Р. Камбачокова, «...с первых же шагов, начиная с 30-40-х гг., адыгская романистика тяготела к исторической тематике, к художественному исследованию переломных моментов истории народа, эпохальных этапов жизни общества. И по теме, и по художественной концепции романы и повести исторической тематики были связаны с исторической памятью народа, со стремлением осмыслить его жизнь и судьбу во времени» [41: 3]. Тем не менее, несмотря на художественные и идеологические установки, писатель не властен решить вопрос, быть психологизму в произведении или отсутствовать, он в любом случае в той или иной мере будет ощущаться. С этой точки зрения допустимо предположить, что, независимо от потребностей времени, принцип всестороннего психологизма имеет больше шансов найти свое воплощение в эпически протяженных произведениях.
Произведения, о которых можно сказать, что они обусловили художественность литературы определенного периода, представляют типичные ситуации, но находят в них единичные решения человеческих характеров. Так, например, изданный в 1969 году роман Хачима Теунова «Род Шогемоковых» утверждает не только тесную соотнесенность внутреннего мира человека с событиями большой истории, но концепцию личности как средоточия разнообразнейших отношений.
Как отмечает 3. Толгуров, «конец 60-х годов вошел в историю развития прозы Северного Кавказа как особый период, когда многие писатели начинают ориентироваться на преодоление однопланового изображения мира» [85: 231] и психологический анализ, разумеется, должен занимать в этом процессе не последнее место. X. Теунов последовательно «адаптирует» масштабное событие, значимый фактор истории, в человеческой судьбе, а вернее, в судьбах представителей одной семьи. Исследователи, в разное время обращавшиеся к этому произведению, подчеркивают существенность того, что писатель уделяет внимание психологическому аспекту отражения действительности. Так, в подобном подходе Л. Бекизова видит «...новый ракурс в разработке актуальной для адыгских литератур темы. В жанр семейно-бытового романа, каким является роман «Род Шогемоковых», писатель привносит социально-исторический аспект. Главные усилия автора направлены к художественному исследованию психологической сложности становления революционного сознания крестьянских масс» [11: 261]. Развитие литературы вряд ли можно представить себе несвязанным с так называемым социальным психологизмом, иначе говоря, с художественным анализом психологии прежде всего в сложной сфере отношений отдельно взятого человека с классово определенным обществом. Конечно, усиленный интерес к социальному психологизму не может быть самоцелью литературы, но фокусировка внимания на глубоком влиянии действительности в моменты ее высшего напряжения (Зольское восстание, канун Великой Октябрьской революции) на классы и прослойки общества, во многом объясняет логику становления отдельно взятого характера. И в этом деле писатель выбирает не самый простой путь. Несомненной заслугой Теунова считается то, что показу масштабных событий, о которых сказано в произведении, он предпочел показ отдельной личности: «Таким образом, с самого начала писатель отказывается от массовых сцен, социально-бытовых коллизий, стремясь показать события глазами своих героев через их индивидуально-психологическое восприятие» [65: 257]. А. Мусукаева и Р. Шетова в монографии «Художественный мир Хачима Теунова» находят обоснование данному обстоятельству в специфике жанра: «одна из особенностей жанрового содержания романа состоит в том, что он представляет индивидуальную жизнь и жизнь общества как относительно самостоятельные, не исчерпывающие, но и не поглощающие друг друга художественные стихии» [60: 56]. Показанная в романе действительность взаимодействует в данном случае с индивидуальным бытием так, будто проверяет жизнеспособность определенных сторон характера человека.
Хачим Теунов сталкивает в своем романе не только два враждующих клана, но и два поколения, две концепции жизнеустройства. Ведь за описываемым миром, построенным в пору напряженных исторических событий, был и другой мир, своими корнями уходящий в глубокое прошлое. Отсюда берут начало некоторые симптоматичные черты обрисовки характера: «...особенности психологизма X. Теунова еще во многом обусловлены фольклорной традицией. Если в сознании героев и наступает перелом, то происходит он обычно не в процессе сложного борения противоречивых чувств, а, скорее, в результате стремительной реакции на внешние обстоятельства. Тут, скорее, происходит смена чувств и мыслей героя, а не эволюция, не динамическое их развитие. Короче говоря, роман не лишен некоторой статичности в области психологического портрета» [11: 269]. Опора на этнографизм и, как его неотъемлемую часть, - на устное творчество, является не только следствием «воздействий», но логично вытекает из действительности, представленной двумя поколениями — родителей и детей, таким образом, «этнографические мотивы и детали становятся важнейшими компонентами психологического анализа, естественно проявляясь в поступках героев, их чувствах, характерах...» [60: 68].
М. Кармоков. «А тополя все растут». Взаимоотношения среды и духовного мира человека
Постижение романной прозой законов художественного психологизма позволило более глубоко раскрыть, помимо характерных для человека второй половины XX века качеств, редкостные по своей глубине проявления жизни души. В этом смысле последние как бы «выбиваются» из потока времени. Некоторые произведения, созданные в 70-80-х годах, обнаруживают то, что в них «романтическая стилевая линия становится доминирующей и определяется как самостоятельная форма художественного обобщения внутри эстетической системы реализма» [85: 273]. Мухамед Кармоков, автор романа «А тополя все растут» (1982), в драматичном взаимоотношении внутреннего мира человека и среды, основывающего принцип романтического осмысления действительности, сознательно обособляет в широком понятии «внутренний мир» нравственный аспект, делая его основным средоточием художественного исследования.
Рассматривая названное произведение, нельзя не обратить внимания на некоторые специфические особенности, которые косвенно определяют тот угол зрения, под которым изображается человек. Роман состоит из двух книг, в первой книге используется ретроспективная композиция, а это предполагает повествование о событиях, заранее оцененных рассказчиком, вторая книга повествует о настоящем, разомкнутом в будущее. В обеих частях произведении автор принимает всеведающую роль.
Альмажан - центральная героиня первой книги - несет на себе одну из самостоятельных сторон художественной концепции писателя и тем самым проделывает свой, особый, обусловленный сюжетом путь. Иногда прямой, иногда опосредствованной духовной связью Альмажан входит во взаимодействие с психологией других действующих лиц, обуславливая (в конечном итоге) определенную закономерность их проявления и развития. Другими словами, героиня Кармокова словно выступает тем мерилом, которое определяет в человеке уровень глубины его души, отзывчивости, порядочности.
Развитие героев, которые имеют отношение к Альмажан, как правило, подчинено закономерности: происходит раскрытие разных полюсов в их характерах. Особенно выразительно это можно наблюдать в отношении ее возлюбленного, Мачраила. То, что у этих двух героев совершенно разные мировоззренческие позиции, автор романа дает понять читателю сразу. В экспозиции героев, когда происходит зарождение их чувства, указываются ценности, которыми живут Мачраила и Альмажан: «Мачраилу было уже двадцать шесть лет. Он был известный красавец и сердцеед не только в родном селе, но и во всей округе. Не одна девушка уже горько всплакнула, поджидая его вечером на свиданье, в то время как он, погоняя своего горячего скакуна, мчался к другой, а то и к третьей...», «Альмажан же было всего восемнадцать. И она еще не знала, что такое любовь. Недавно окончила школу и теперь собиралась поступать в институт. Медицина давно привлекала девушку, и не потому, что ее интересовали шприцы и лекарства. Просто ей хотелось делать людям добро, исцелять от страданий. Это была потребность души». Различие жизненных установок - эгоизм Мачраила и альтруизм Альмажан - можно обосновать как возрастной разницей, так и тем, что Мачраил живет успехами, которые, до определенной поры, дороги большинству молодых мужчин. Отчасти такое объяснение оправдывается дальнейшими изменениями, которые происходят в характере героя под действием сильного чувства, но в последний момент он предает его, -поступок, который без комментариев автора кажется невероятным: «А было все так. Мачраил, привыкший к легким победам, привыкший часто менять женщин, эти два года ходил следом за Альмажан как пришитый. Кровь его играла как молодое вино. И он устал, устал ждать. Он, еще не женатый человек, затосковал по былой, вольной жизни, по женщинам. (...) Так часто бывает с людьми: они годами способны ждать, добиваться чего-то и вдруг, когда желанное на пороге, все ломают и разбивают вдребезги». Всякий раз, когда в судьбе героя происходит переломное событие, мы перемещаемся на точку зрения автора. Автор обосновывает происходящее с позиции истин, которые, вероятно, точнее было бы назвать житейскими, иногда подобные приемы придают повествованию даже некоторую избыточность, но при всем этом не объясняют поступков до конца, не лишают героев двойственности, которая потенциально присуща человеческой натуре.
Дальнейшее существование Мачраила осмысляется как последовательное оправдание первоначальной эгоистичной установки, и все характеристики, применяемые к нему, обретают однозначность («...ни одной не приходило в голову, что их Мачраил - просто гордец и повеса»). Даже достоинства, которые подчеркивают в нем горячо любящие его люди, специфичного свойства, так, Альмажан привлекает его красота, бабушка Гуаша гордится своим красавцем-внуком, юной Замират «...весь окружающий мир ... и даже само солнце словно затмило отточенное, красивое и редко улыбающееся лицо Мачраила». Все колебания, которые происходят в душе этого героя, завершаются победой эгоизма, автор очень подробно передает ступенчатые переходы мыслей от раскаяния к самооправданию, когда, спасаясь от угрызений совести, он обвиняет весь мир: Гуашу, «которая все уши прожужжала про кровную вражду», Феню, которая вышла за него замуж, Альмажан, которая слегла от горя. «Словом, всех Мачраил был готов винить в своих бедах, всех, кроме одного человека, и человеком этим был он сам». Душе героя знакомы муки совести и сострадания, но они, доставляющие столько дискомфорта, только усиливают чувство обиды на весь мир.
Герой Кармокова очень болезненно ощущает бремя своего предательского поступка и силу того чувства, от которого он отвернулся («Что же он сделал, шут, что сделал с любовью — отверг, растоптал, погубил?! Ах, какая любовь ушла!). Но вовсе не скрытое от глаз окружающих величие души, и глубина натуры заставляют его так переживать происходящее. По концепции писателя истинная любовь предстает автономным явлением, с которым человек справиться не способен. Не случайно образ любви сплетается с образом бесстрастной вечности, который лейтмотивом проходит через весь роман. Символом этой любви стали топольки, хрупкие и беззащитные («Тоненькие, прозрачные, пошатывались они от каждого порыва ветра и уже зазеленели крошечными клейкими листочками. Как изумруд, они отливали свежей зеленью на каждом деревце. Листочки дрожали, они еще не освоились, не укрепились в этом суровом и пока непривычном для них мире»). Но они растут, воплощая неподвластность человеку времени («Они учились жить. И, как глаза ребенка, удивленно смотрели вокруг себя, слегка поворачиваясь на ветру. Но они уже были. Они уже стали принадлежностью того круговорота вещей, который царит в природе»).
Если смертельно больную Альмажан непреодолимая любовь делает еще благороднее, и постигшая ее беда заставляет сильнее тянуться к людям, то Мачраил, что называется, «идет по наклонной». Борьба в душе Альмажан, которая, несомненно, носит более острый и драматичный характер, чем то, что происходит с Мачраилом, венчается торжеством нравственности и человечности. Образ Альмажан в кабардинской прозе по праву может стать самым щемящим душу олицетворением доброты.
Похожие диссертации на Проблема психологизма в кабардинской прозе 1960-1990 годов
