Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Формирование экзистенциального типа художественного мышления 20-53
1.1. Типология романного мышления XX века 20-42
1.2. Экзистенциальный тип художественного мышления как метасодержательная категория 43-53
Глава вторая. Структура художественного мира в романах Г. Грина 54-151
2.1. Историко-философская концепция Г. Грина романе «Сила и слава» 54-70
2.2. Структура повествования в романе «Сила и слава» 71-134
2.3. Особенности композиции романа «Суть дела» 135-151
Глава третья. Онтолого-гносеологический аспект 152-191
3.1. Одиночество персонажей как форма бытия 152-162
3.2. «Порог сознания» как форма самопознания персонажей 163-167
Заключение 168-173
Примечания 174-222
Библиография 223-243
- Типология романного мышления XX века
- Историко-философская концепция Г. Грина романе «Сила и слава»
- Одиночество персонажей как форма бытия
Введение к работе
Имя признанного английского классика Грэма Грина (Graham Greene) (1904 - 1991) широко известно в мировой литературе. Его романы переводились на многие языки мира, писатель неоднократно выдвигался на получение Нобелевской премии, лишь сложные отношения с властительными структурами помешали ее присуждению. Писателю принадлежит более двадцати романов , литературные эссе о писателях, публицистические заметки, сборник стихов, автобиографическая проза, путевые очерки, он проявил себя и в качестве драматурга, и в качестве новеллиста, и как сценарист.
Г.Грин родился в графстве Хартфордшир в семье школьного учителя. В 1925 г. окончил Оксфордский университет, несколько лет работал помощником редактора в «Тайме», был сотрудником британского министерства иностранных дел. Много путешествовал, несколько раз приезжал в Советский Союз. С 1965 г. жил во Франции.
За роман «Сила и слава» в 1940 году писатель был удостоен американской премии Готорна для католических писателей. Роман «Суть дела» принес ему мировую известность (1948).
В 1956 году в журнале «Иностранная литература» впервые был опубликован роман Грэма Грина «Тихий американец». Именно с этого романа начинается знакомство российского читателя с творчеством английского писателя. Отечественное литературоведение сразу откликнулось на появление неизвестного до того в России писательского таланта, и с тех пор интерес к писателю не утихает. Каждое новое поколение литературоведов пытается заново осмыслить феномен этого необычного дарования, непохожего на своих современников своей неоднозначностью, сомнительной принадлежностью к какому-либо одному литературному направлению, своеобразием художественного мышления, которое формировалось в самые «перекрестные» в XX веке 30-е годы.
В отечественном литературоведении можно выделить несколько этапов в осмыслении творческого наследия Г.Грина.
С первых лет публикации романов Г.Грина в России к творчеству писателя обратились исследователи В.В.Ивашева, С.Н.Филюшкина,
А.Аникст, А.Елистратова, И.Анисимов, Т.Ланина, П.Палиевский, Н.Эйшискина, Г.В.Аникин, Л.Г.Танажко, В.Зорин, Л.Копелев, А.Лебедев и др.
Большая заслуга в исследовании творчества Г.Грина принадлежит В.В.Ивашевой. Исследования ученой становятся основополагающими в подходе к творчеству Грина в отечественном литературоведении 60-70-х г. В работах «Легенда о Грине» (1961г.), «Английский роман последнего десятилетия (1950-1960)» (1962г.), «Современная английская литература» (1963г.), «Английская литература. XX век» (1967г.) исследовательница отмечает, что «назвать реалистом автора таких книг, как «Человек внутри» или «Власть и слава», было бы искажением истины»2, но в то же время Грин как писатель с самого начала «шел к реализму»: «уже в 30-х годах в творчестве Грина проявились мотивы социального критицизма, социальной сатиры, хотя они и не определяли тогда основную его тенденцию. В послевоенные годы эти мотивы усилились» . Роман «Тихий американец» (1955г.) позволяет говорить о «новом этапе» в творчестве Г.Грина, утверждает исследовательница, так как в романе возникает «общественно-политическая»4 проблематика, роман этот «политический по своему смыслу»5. В работах В.В.Ивашевой впервые утверждается Грин как критический реалист, который «продолжает и развивает в Англии лучшие традиции критического реализма классической поры - реализм Диккенса и Тек-керея, Бронте и Харди... можно уже говорить о реализме в творчестве Грина, создавшего романы «Англия меня создала», «Суть дела» и «Тихий американец»6. В этом свете рассматриваются приемы гринов-ской типизации: В.В.Ивашева отмечает, что многое в творчестве Грина проходило «очень близко от границ модернизма»7, и все же в романах Грина «порочен не человек вообще», а человек, «обязанный чертами своего характера, логикой своего поведения конкретному порядку вещей, условиями своей жизни или воспитания.. .»8.
Думается, что данная трактовка творчества Г.Грина страдает идеологической односторонностью и во многом определена методологией отечественного литературоведения того времени - это метод марксистской социологии. Безусловно, пафос социального критицизма присутствует в романах Грина, но недостаточно обоснованными пред-
ставляются выводы о Грине как критическом реалисте «классической поры». Грин, на наш взгляд, действительно развивает и продолжает традиции писателей - классических реалистов XIX века, однако это не делает его «классическим реалистом»: так, Грин, например, не ставит целью исследование конкретных социально-исторических взаимоотношений в обществе, объектом его изображения не являются «типические характеры» в «типических обстоятельствах». Более детальный подход к таким романам Грина как «Сила и слава», «Суть дела» позволяет говорить об этих романах как о явлениях единой художественной системы, единого типа художественного мышления, а так же выявляет связь гриновского романного повествования не только с пи-сателями-классическими реалистами XIX в., но со всеми этапами истории литературного развития: и с мифологической эпохой в литературе, и с эпохой Средневековья, и с эпохой Возрождения, и с эпохой Классического рационализма, и с романтической эпохой, и с современным Грину этапом развития английской литературы - с модернистским этапом. Представления о мире и человеке в различные периоды истории литературного развития и обусловленные этими представлениями формы и принципы изображения действительности вплетаются в ткань романного повествования Грина и служат определенным инструментом для изображения гриновской концепции мира и человека.
Поэтому представляются более справедливыми замечания В.В.Ивашевой о Г.Грине, сделанные позднее, в 1984 г., в книге «Литература Великобритании XX века»: «не все, созданное Грином, может быть безоговорочно отнесено к реализму... Писатель чрезвычайно сложный, он не переставал тревожиться о человеке, стремился понять те силы, которые управляют его поступками и определяют его судьбу (курсив наш - М.К.)»9. Произведения Г.Грина, если иметь в виду художественный метод и манеру автора, «написаны на традиционной основе европейского и английского реализма»10.
Таким образом, в 60-е годы в центре внимания отечественного литературоведения стоял вопрос о творческом методе Г.Грина. Все исследователи этого периода концентрировали внимание на развитии реалистических тенденций в произведениях писателя, на связи про-
блематики его романов, характерологии образов с социальными проблемами времени (Л.Копелев11, А.Аникст12, В.В.Маевский13, А.Лебедев14, Н.Сергеева15, В.Зорин16). За Г.Грином была утверждена репутация критического реалиста, хотя раннее творчество (30-40х гг.) рассматривалось как испытывающее влияние модернистских тенденций и идеалистических философий. Исследователи обращались к формированию идейно-эстетической позиции писателя, указывали на шаткость и запутанность мировоззрения Г.Грина, но гуманистическое отношение к человеку, по мнению литературоведов, сближало писателя с убежденными критическими реалистами Англии - Ч.П.Сноу, Н.Льюисом, Д.Стюартом (Н.М.Соловьева17). В эти годы были сделаны первые шаги в систематизации творчества английского писателя - в определении этапов творческого пути Грина (в основу выделения этапов был положен принцип развития реалистических тенденций писателя) (С.Н.Филюшкина18, Л.Г.Танажко19). В этот период литературоведы определили жанровую разновидность его романов. Было отмечено, что романы Грина - это, прежде всего, социально-психологические романы; начиная с романа «Тихий американец» - это романы социально-политические. Всеми литературоведами отмечается драматический характер творчества Грина. Было отмечено, что драматические коллизии романов Г.Грина обусловлены «мрачными обстоятельствами капиталистического мира» (Г.В .Аникин20).
Несколько необычен по сравнению с другими литературоведами 60-х годов подход к проблемам гриновской типизации у П.В.Палиевского в статье «Фантомы. Человек буржуазного мира в романах Грэма Грина»21 (1962 г.). Проблема типизации представлена автором, скорее, как проблема типологизации: герои в романах Грина, по мнению автора, делятся на типы, выступающие как результат «соединенной работы всех общественных институтов», как штамповка системы22, поддающиеся «общему» правилу, «универсалии»23 (это Пайл из «Тихого американца», Паркинсон из «Ценой потери»), и на типы, которые «продвигаются сквозь отвлеченности»24. Этим героям свойственно «чувство личной ответственности» и совести25. Таков Скоби в романе «Суть дела». Думается, что автор совершенно точнр
определил принципы типизации (а точнее, типологизации) персонажей в художественной системе Грина.
В 70-е годы литературоведы, опираясь на основополагающие выводы о Грине, сделанные в 60-е годы, выявляют место и особенности его творческих исканий в контексте развития английской литературы XX века. Более глубоко и детально начинают исследоваться отдельные его произведения, их структура, особенности гриновского психологизма. Исследуются традиции русских писателей (Ф.М.Достоевского) в его произведениях (Ф.А.Нарсулаева ), обнаруживается сходство в тематике и проблематике романов писателей; гриновская концепция личности, как она представлена в его литера-турно-критических статьях (И.Н.Полосухин ): Г.Грин «утверждает абстрактную концепцию человеческого существования», заключает И.НЛолосухин. В этот период литературоведы начинают подробно исследовать религиозно-философский аспект творчества Грина (В.П.Колесников ). Были сделаны выводы о том, что романы Г.Грина направлены против «канонов догматического католицизма». В эти годы меняется представление о жанровой природе романов Грина - все чаще звучит определение «социально-философские» романы
(Е.И.Подлипская ).
Восьмидесятые годы можно назвать «переломными» в отечественном литературоведении относительно восприятия творческого наследия Г.Грина. Лучше всех об этом, пожалуй, сказал О.Алякринский в статье «Опыт о человеке», опубликованной в журнале «Новый мир», справедливо называя вторую половину восьмидесятых годов «гринов-ским ренессансом»: «Долгое время мы были вынуждены читать Грина выборочно. Многократно переиздававшиеся у нас «Тихий американец», «Наш человек в Гаване», «Комедианты» запечатлели в нашей памяти образ писателя, наделенного даром чутко реагировать на острейшие социально-политические конфликты эпохи. И книги его прочитывались едва ли не как развернутые комментарии к тревожной хронике дня. Последние годы стали для нас своеобразным гриновским ренессансом... когда наступила наконец пора узнать прозу Грина в полном объеме, приходится заново оценивать смысл и пафос творчества этого крупнейшего писателя современного Запада. И мы уже мо-
жем убедиться, что наше представление о Грине как о язвительном обличителе «тихих американцев» и «великих диктаторов» Карибского бассейна узко, неполно и нуждается в серьезном уточнении. Выясняется: книги Грина были названы политическими романами скорее по недоразумению» . Литературовед обращается к повести Г.Грина «Десятый», роману «Суть дела» и по-новому, по сравнению с предшествующим опытом отечественного литературоведения, определяет жанровую специфику гриновского романа: «И если попытаться определить жанровую принадлежность его романов, то точнее всего следовало бы назвать их не политическими, а экзистенциальными. Ибо в каждом из них Грин старается подтолкнуть своих персонажей к «опасному пределу вещей» с одной только целью: познать нравственную суть человеческого деяния - подвига или преступления - и выяснить ис-
э і
тинную цену личности» . Экзистенциальная природа романа «Сила и слава», по справедливому мнению О.Алякринского, облекается в форму притчи. Грин - «не бытописатель, но философ»: «Сила и слава» - притча, явленная в обличье социально-политического романа»32.
Как притчу определяет роман Грина «Сила и слава» и С.Аверинцев. Он справедливо отмечает философскую направленность интереса Г.Грина к социально-исторической и политической конкретике: «Грина интересовала не история классов, общественных групп, партий, а история людей - складывавшаяся в определенных условиях человеческая атмосфера, которая, оставаясь очень конкретной, могла бы в то же время послужить материалом для создаваемой им притчи. (Характеризующая роман притчеобразность подчеркнута, в частности, такой внешней чертой, как почти полное отсутствие имен)» . Мнение С.Аверинцева разделяет и И.Левидова34.
В этот период отечественного литературоведения вопрос о методе Грина не является первостепенным. Большая часть литературоведов сохраняет взгляд на Г.Грина как на писателя реалистического направления (Н.Ю.Жлуктенко, Т.Ф.Разумовская, А.Зверев, В.Днепров, С.И.Бэлза, П.В.Палиевский, Е.И.Подлипская), и все же взгляд на творчество Г.Грина меняется. В центре внимания этого периода - вопрос о жанровой сущности гриновских романов, связанный с особенностями философской проблематики и структуры повествования (А.Зверев,
В.Днепров, С.И.Бэлза). Чаще всего литературоведы этого периода определяют романы Грина как философские, философско-психологические или как притчу, не употребляя жанрового определения «экзистенциальный роман», но отмеченные ими проблематика романов Г.Грина, типология героев, характер конфликта, художественный строй произведений писателя позволяет говорить об экзистенциальной природе гриновских романов. В этот период встает вопрос о единстве художественной системы гриновских романов, об их типологической общности (Н.Ю.Жлуктенко, Т.Ф.Разумовская). Такой подход к творчеству Г.Грина видится более плодотворным.
Так, например, Н.Ю.Жлуктенко35 справедливо отмечает единство художественной системы романов Грина: это единый принцип изображения исторической действительности (сквозь призму обыденного существования), единый тип конфликта, сконцентрированный на ситуации нравственного выбора личности, свойственное всем романам Г.Грина своеобразие постановки философских проблем: магия Г.Грина «в поразительной достоверности... индивидуального опыта и в то же время в универсальном, общечеловеческом значении каждой истории душевной борьбы его непростых героев». Н.Ю.Жлуктенко называет модель гриновского философско-психологического романа «конрадовской», но по сути выявляет сущностные типологические черты экзистенциальной модели романа.
Схожее мнение (о типологической общности гриновских романов) высказывает Т.Ф.Разумовская: «на уровне идейно-тематическом и «формальном» (стилевом) обнаруживается преемственность или «повторяемость» Грина, устойчивый интерес писателя к определенному комплексу проблем, типу героев, конфликту и принципам поэтики»36. Т.Ф.Разумовская отмечает, что Г.Грин всегда ставит своих героев в «пограничную ситуацию».
С.И.Бэлза и П.В.Палиевский подчеркивают, что географическая прикрепленность в романах Г.Грина не играет существенной роли, для писателя важен онтологический круг проблем: «Если «Гринленд» существует, то это понятие скорее философско-этическое... и определяется оно не географическими, а нравственными координатами. Коор-
динаты же эти близки тем... идеалам, что веками вынашивались человечеством»37.
Данной оценке проблематики романов Г.Грина близки рассуждения А.Зверева38, В.Днепрова39, Е.И.Подлипской40.
Исследования литературоведов в 90-е годы сопрягаются с основополагающими выводами, сделанными литературоведами 80-х годов. Так, в работах Г.Анджапаризде и А.Д.Михилева рассматривается проблематика гриновских романов, исследователи приходят к выводу, что в своих романах Г.Грин размышляет «об уделе человеческом»41, в центре его внимания вопрос о том, «как сопрягаются человек и история»42; при этом герои Грина, как и сам писатель, «неизменно делают ставку на общечеловеческие ценности»43. Г.Анджапаридзе подчеркивает единство художественной системы писателя, его обращенность к универсальным проблемам человеческого существования: «Грин всегда творит свой единый и неповторимый мир, объединенный типами героев и общностью поставленных проблем - тех самых вечных или «проклятых» вопросов, которые актуальны в любую эпоху и на любом краю земли»44.
90-е годы отмечены пристальным вниманием к поэтике гриновско-го повествования. С.Н.Филюшкина справедливо отмечает своеобразие структуры гриновского романа, которая основывается на ситуативном начале, гриновских форм типизирования: «Известно стремление Грина к обобщению изображаемых ситуаций и человеческого поведения... к их своеобразному типизированию, моделированию... типизация здесь особого рода, она строится отнюдь не по принципу Бальзака, сообщающего нам, что Растиньяк поступил так, как в его случае поступили бы тысячи юношей его положения. В отличие от французского реалиста, Грин не стремится подвести частный факт под общую закономерность... Грин... воссоздает... модель поведения, психологического состояния»45. С.Н.Филюшкина обращается к исследованию реминисценций и аллюзий в художественной системе Г.Грина и делает справедливое заключение о том, что реминисценции расширяют пространство реальности в романе, включают происходящее в культурный, мировоззренческий контекст мировой истории: «Они создают в произведении как бы особую реальность... Эта реальность, о ко-
торой напоминают нам образы Шекспира и Скотта, Троллопа и Гарди, Теннисона и Браунинга... производит впечатление чего-то относительно устойчивого, логичного, опирающегося на прочность понятий о добре и зле, на веру в четкие законы бытия. А персонажи Грина живут в другой реальности, в мире XX века, где... царствуют абсурд и парадокс... Именно в подтексте повествования сталкиваются две отмеченные нами реальности, оттеняя друг друга, связывая общечеловеческое и конкретно-историческое, вечное и временное»4 . Обращается к исследованию повествовательной техники в романах Грина (повествование ведется «из мира героя»47), формам раскрытия авторского сознания в романах Г.Грина: этими формами являются сюжетно-композиционная организация произведения, соотношение субъектов сознания в повествовании, судить об авторской позиции следует так же на основании отбора ситуаций и «даже деталей». Подобной деталью становится и «литературная реалия, призванная активизировать воображение читателя»48.
Н.Г.Владимирова обращается к выявлению типологических особенностей гриновских романов на основе романа «Меня создала Англия»: «Роман «Меня создала Англия» (1935) стоит у истоков зрелого творчества Грина и уже содержит характерные черты индивидуальной творческой манеры писателя»49. Н.Г.Владимирова справедливо отмечает особенности гриновской проблематики, связанной с актуальными проблемами эпохи и одновременно имеющей универсальный характер: «Романы Г.Грина посвящены, как правило, морально-этическим проблемам... которые придают универсальный характер остро волнующим писателя современным социальным конфликтам...»50. Н.Г.Владимирова подчеркивает важнейшие черты гриновской писательской манеры: сконцентрированность повествования на ситуативном начале, на создании Грином поведенческих моделей персонажей; эпизодически-фрагментарное строение повествования, обращенность автора к судьбам героев: «Внутри частей повествование распадается на ряд эпизодов, своеобразных фрагментов-очерков судьбы и внутреннего мира героев»51. Своеобразие изображения персонажей: «Грин не показывает ни эволюции своих персонажей, ни процесса становления их характеров. Перед нами сложившиеся герои»52.
Н.Г.Владимирова исследует функции реминисценций и аллюзий в романах Г.Грина. Одна из важнейших функций в том, что (стихотворные) аллюзии (в романе «Меня создала Англия») «универсализуют противопоставленность образов его героев» . «Образы литературы в литературе» помогают так же создать «своеобразное поле памяти о культуре... раздвинуть интеллектуальные горизонты камерного произведения»; создают смысловую многозначность произведения: «Реминисценции способствуют не только переходу культурного прошлого в настоящее, они создают многозначность идейного плана, концеп-
ции произведения...» .
В зарубежном литературоведении, посвященном исследованию творчества Г.Грина, на наш взгляд, отсутствует системно-типологический анализ. Чаще всего литературоведы опираются на биографический, описательный или сравнительно-описательный методы исследований.
В зарубежном литературоведении за Грином прочно утвердилась слава «католического писателя»55, который переосмысляет «ортодоксы от католической религии»: многие исследователи рассматривают его творчество в католическом ключе. Как говорит Д. Бейли, все произведения Г.Грина пронизывает «контекст религиозной тематики»56. По сути, все исследователи рассматривают Г.Грина как модернистского писателя, освещая различные аспекты гриновского творчества.
Например, Фрэнк Уиндем, обращаясь к структуре романов Г.Грина, утверждает его в качестве писателя-католика, рассматривает романы Г.Грина 40-х гг. как сугубо католические, свидетельствующие о глубоком религиозном мировоззрении писателя: «Главная тема романов Г.Грина... - католическая вера»57.
Дональд Грин освещает творчество писателя через сопоставление Г.Грина и И.Во. Автор рассматривает их дружбу, отношение к религии, к политике, сравнивает степень освещенности их творчества в критических работах и приходит к заключительному выводу о мировоззренческой основе писателей: несмотря на то, что писателей часто «смешивают» как католических писателей, их «различие более существенно, чем сходство»: «Грин принадлежит к Янсенистской или Ав-густианской традиции в католической церкви... а Ивлин Во принад-
лежит к противостоящей ей правоверной ортодоксальной традиции, которую Протестанты обычно характеризовали как приспособленче-скую» .
Юджин Гудхат обсуждает гриновские эссе о Г.Джеймсе, Ф.Мориаке, Моэме, Бернаносе, Диккенсе и обнаруживает религиозные основы его критических взглядов. Он утверждает, что именно «религиозные представления с их навязчивой идеей греха и терпения привлекают гриновский критический взгляд» и заключает, что в религиозном фокусе гриновского восприятия «сила его литературной мыс-
59 ЛИ» .
Джефри Мейерс обращается к книгам путешествий Грина и анализирует пространство, назначение и атмосферу, возникающих в книгах Грина ландшафтов. Он заключает, что «Путешествие без карты» - это поиски первобытных корней и самопознания, «Дороги беззакония» -это зрелище мира без Бога. В обеих книгах страдания и ужасы, описанные в путешествиях, становятся метафорой вселенского зла»60. Подобно конрадовскому «Сердцу тьмы», гриновские книги путешествий - это одновременно и «самоочищение и путешествие внутрь себя»61.
Роджер Шарок выявляет соотношение между проблематикой основных пьес Грина и его романов. «Столкновение между ценностями католической религии и секуляризованной моралью, - заключает Р.Шарок, - доводит одних персонажей до отчаяния или суицида, дру-гих - к моральному или духовному безразличию» . Но в пьесах, пишет Р.Шарок, возникает «ощущение манипулирования автором основным противоречием сцен и характеров, чего мы не обнаруживаем в романах»63.
Джон Бейли рассматривает соотношение между новеллами и романами Грина в плане развития тем и техники повествования. В психологических новеллах Грина, замечает Д. Бейли, как и во всех его романах, подчеркивается «неискупленная и падшая природа окружающего мира... Возникает представление об авторе как о проклятой душе, которая берет на себя ответственность за грехи своих персона-
~ 64
жеи» .
Роулэнд Смит рассматривает патриотическую тематику в творчестве Г.Грина военного времени («Министерство страха» (1943), «Суть
дела» (1948), «Конец одной любовной связи» (1951)) в социальном, политическом и идеологическом контекстах. Он заключает, что в гри-новских романах отражено «характерное для того времени ощущение компромиссности и расколотости окружающей обстановки по сравнению с довоенной прозой, что успешно воплощено в романе «Министерство страха», написанном в течение военных лет, одновременно с ощущением живости и возбуждения, которые стали частью Британской жизни с июня 1940 года до следующей весны. В романах, написанных после войны, активность и возбуждение сменяются разочарованностью, утратой веры в себя»65.
Алан Уоррен Фридман придерживается мрачного взгляда на романы Г.Грина «Брайтонский леденец», «Сила и слава», «Конец одной любовной связи» и сопоставляет их с автобиографической прозой. Он концентрируется на теме смерти в его произведениях и утверждает, что «произведения Грина - это литература смерти: его романы в большинстве начинаются со смерти или с предположения о смерти и затем кольцевое движение направляется к порождающему концу в обратном направлении как если бы... только репетиция судьбы была возможна»66. Источник силы гриновских произведений в «его скептицизме по поводу загробной жизни, такой же прекрасной, как эта; в мучительном интересе к обыденному его литературных исследований; в сомнениях, которые он швыряет вере»67.
Уильям М. Чейс анализирует тему преследований в развлекательных романах Г.Грина. Он утверждает, что «слежка - акт добывания и завладения знанием тайными методами, процесс достижения преимущества над другими посредством пребывания в обособлении от них и осведомленности об их деятельности; борьба за дружеские отношения, в которых одна сторона держит эксклюзивные права на скрытую информацию об этой дружбе - в центре гриновских рома-новотдельно можно выделить работы литературоведов, которые считают, что эстетическая программа Грина отмечена философией экзистенциализма, а также те работы, в которых литературоведы обращаются к сопоставительному анализу творчества Г.Грина и Ф .М.Достоевского.
Так, Дэвид Лодж, справедливо определяя значение католической проблематики в романах Г.Грина, приближается к экзистенциальному восприятию писателя: «Католицизм как общественная система законов и догматов не является ключом к гриновским произведениям... это система общих представлений, источник моделирования ситуаций... с помощью которых автор исследует прозрения опытной человеческой интуиции, которые были достигнуты до и независимо от официального принятия католической веры»69. В схожем аспекте рас-сматривает романы Г.Грина Джон Аткинс .
А.А. Де Витис рассматривает произведения Г.Грина как религиозные притчи о добре и зле. Де Витис пишет о романе «Брайтонский леденец», что это - «последовательная аллегория на тему о добре и зле, иносказание в религиозной форме»71.
Натан А. Скотт в статье «Грэм Грин - христианский трагик» видит в романах Г.Грина синтез христианства и трагедии, а героизм персонажей рассматривает как способность грешного человека услышать зов бога. Аристотелевское понятие hamartia (ошибка героя) трактуется критиком как слабость человека, который в своей жалости к другим, в своем «подражании Христу» не может охватить всего и потому трагически впадает в грех72.
Фрэнк Кункель, исследуя тематику и проблематику «католических романов» Г.Грина, приходит к выводу, что «у истоков творчества Грина находятся Достоевский и Фрейд»73.
Фредерик Р. Карл считает, что Грин «ближе к Достоевскому и Мориаку, чем к какой-либо англо-американской традиции религиозных романов»74.
Жак Мадоль так же отрицает родство романов Грина с произведениями писателей-католиков Бернаноса, Жюльена Грина, Ф.Мориака и сближает английского романиста с Достоевским: «отблеск бездны виден иногда в его творениях»75. Французский литературовед Р.М.Аль-берес видит влияние Достоевского в таких романах Г.Грина как «Человек внутри» и «Сила и слава»76. Ричард Вурхиз высказывает мнение, что было бы преувеличением считать Г.Грина английским Достоевским. Хотя атмосфера в романах Г.Грина напоминает произведения Достоевского, а герои также страдают в мире зла и ищут ре-
шение проблемы нравственной вины, есть существенная разница между этими писателями. В болезненной атмосфере романов Достоевского светится здоровое начало, наряду с патологической меланхолией есть и радость, среди изломанных эмоций есть здоровое чувство любви. У Г.Грина слишком мало этих положительных моментов77.
Мари-Беатрис Месне пишет, что произведения Грина кажутся
«близкими к христианскому экзистенциализму Габриэля Марселя» .
Джеймс Ноксон анализирует роман «Ценой потери» с точки зрения теории Кьеркегора о трех стадиях существования79.
Дэвид X. Хезла рассматривает самоубийство Скоби как подтверждение экзистенциалистских теорий. Он пишет: «Покой нельзя обрести в этом адском мире;... нет средства прекратить неуверенность и страдание в нашем существовании, кроме самоубийства»80. «Самоубийство может быть бегством из безобразного, безнадежного мира или может быть неизбежным следствием страдательной любви - это
^ 81
почти определенный конец для тех, кто существует» .
Отечественное литературоведение на протяжении ряда лет сталкивалось с трудностями в однозначном определении метода Г.Грина, с трудностями жанровой классификации его романов , затруднялось причислить Г.Грина к определенной школе писателей. На наш взгляд, для выявления специфики гриновских романов более плодотворным является исследование типа художественного мышления писателя. Тип художественного мышления определяет все аспекты повествования: стиль писателя, мировоззренческую основу, концепцию человека, своеобразие поэтики. На наш взгляд, Г.Грин принадлежит к писателям экзистенциального типа художественного мышления. Данный тип мышления проливает свет на многие «парадоксы» Г.Грина, лежит в основе единства художественной системы писателя, единства его художественного мира, объединяет его романы, синтезирующие разные жанровые начала. К сожалению, до сих пор в отечественном литературоведении нет работ, посвященных системному анализу экзистенциального типа мышления писателя и исследующих, в какие художественные формы оно преломляется. Между тем в отечественном литературоведении все чаще появляются работы, посвященные изучению экзистенциальных проблем в творчестве писателей XX века, иссле-
дующие художественный мир писателей в комплексном анализе всех составляющих этого мира. Например, это работа А.К.Никулиной «Ху-
дожественный мир романов Торнтона Уайлдера» (2005г.); диссертационное исследование И.И.Лукичевой «Экзистенциальные проблемы в творчестве Г.Белля»84 (2000г.); Г.А.Субботиной «Психологизм М.Пруста и Ж.-П. Сартра в «Повествованиях о личности» («В поисках
утраченного времени», «Тошнота», «Слова»)» (2003г.). Все это подчеркивает актуальность изучения творчества писателей XX века в их отношении к важнейшему течению мировой философии и эстетической мысли - экзистенциализму, с позиции исследования единства художественного мира писателя.
Цель данной работы состоит в рассмотрении экзистенцального типа художественного мышления в романах Г.Грина 40-х годов - «Сила и слава» и «Суть дела». По справедливому замечанию О.Алякринского, «безымянный священник - архетипический герой Грэма Грина»86; на наш взгляд, роман «Сила и слава» - архетипический роман Грина, этому роману в работе уделяется наибольшее внимание.
Поставленная цель работы определяет решаемые в ходе исследования задачи:
- дать характеристику экзистенциальному типу художественного
мышления, определить точки соприкосновения данного типа мышле
ния с предшествующими ему в литературе типами художественного
мышления;
- рассмотреть историко-философскую концепцию Г.Грина как ос
новополагающий момент мироощущения художника, выявить, как
данная концепция влияет на художественный строй произведения;
- определить структуру повествования в исследуемых романах
Г.Грина; выявить гриновскую концепцию человека;
- исследовать, как представлены в романах онтологический и гно
сеологический аспекты, являющиеся важнейшими моментами для ха
рактеристики экзистенциального типа мышления.
Методы исследования: сложность поставленных задач, а также неоднозначность предмета исследования обусловили комплексность использованных в работе методов. Наряду с традиционным структур-
но-семантическим анализом, автор использовал метод сравнительно-типологического литературоведения.
Актуальность исследования определяется тем, что впервые в отечественном литературоведении предпринята попытка исследования экзистенциального типа мышления в романах Г.Грина 40-х гг. - «Сила и слава» и «Суть дела».
Материалом диссертационного исследования являются романы Г.Грина «Сила и слава», «Суть дела».
Теоретическая значимость работы заключается в том, что ее материал может быть полезен для дальнейшего исследования экзистенциального типа художественного мышления в романах вообще, в романах Г.Грина в частности.
Практическая значимость исследования состоит в том, что его выводы и фактический материал могут быть использованы в подготовке курсов по истории зарубежной литературы, культурологи, при написании курсовых и дипломных работ, при чтении специальных курсов по истории английской литературы.
Данная работа имеет следующую структуру: введение, три главы, заключение, примечание и библиография (библиография содержит 334 наименования, из них 52 на английском языке). Общий объем работы 243 страницы.
Апробация диссертационного исследования прошла на заседаниях кафедры зарубежной литературы и журналистики факультета славянской филологии Российского государственного университета им. И.Канта. Основные положения диссертации докладывались: на международной конференции «Славянский мир и литература» научного семинара «Романтизм: два века осмысления» в г. Зеленоградске в октябре 2002 г.; на второй международной литературоведческой конференции «Русская, белорусская и мировая литература: история, современность, взаимосвязи» в г. Новополоцке в апреле 2003 г.; на третьей международной литературоведческой конференции «Русская, белорусская и мировая литература: история, современность, взаимосвязи» в г. Новополоцке в апреле 2004 г.; на четвертой международной литературоведческой конференции «Русская, белорусская и мировая лите-
ратура: история, современность, взаимосвязи» в г. Новополоцке в апреле 2005 г.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:
Королева М.Э. «Философский камень» Грэма Грина (по роману «Суть дела») // Проблемы филологических наук: Материалы постоянных научных семинаров. Калининград: Изд-во ЮГУ, 2000. С. 54-58.
Королева М.Э. Фрагмент как форма психологического раскрытия главного героя в романе Г.Грина «Суть дела» // Романтизм: два века осмысления. Материалы межвуз. науч. конференции. Калининград: Изд-во КГУ, 2003. С. 170-178.
Королева М.Э. О некоторых принципах композиции и формах художественного мышления в романе Г.Грина «Суть дела» // Проблемы истории литературы: Сборник статей. Вып. 17 / Под ред. А.А. Гутнина. М.; Новопо-лоцк, 2003. С. 73-79.
Королева М.Э. Экзистенциальный тип мышления как метасодержательная категория // Проблемы истории литературы: Сборник статей. Вып. 18 / Под ред. А.А. Гуг-нина. М.; Новополоцк, 2004. С. 213-221.
Королева М.Э. Историко-философская концепция Г.Грина в романе «Сила и слава» // Проблемы истории литературы: Сборник статей. Вып. 19 / Под ред. А.А. Гугнина. М.; Новополоцк, 2005 (в печати).
Типология романного мышления XX века
Роман признан ведущим жанром литературы последних двух-трех столетий. Однако его жанровая сущность являлась предметом раздумий писателей и теоретиков поэтического искусства на протяжении ряда столетий.
Так, в эстетике классицизма роман не рассматривался как жанр серьезный, относился к низким жанрам («Герой, в ком мелко все, лишь для романа годен»; «Несообразности с романом неразлучны»1). В эпоху романтизма роман определялся как воспроизведение «обыденной действительности» и одновременно как «зеркало мира и... своего века», плод «вполне зрелого духа»2; как «романтическая книга», где в отличие от традиционного эпоса находится место непринужденному выражению настроений автора и героев, юмору, игровой легкости3. Жан Поль писал: «Каждый роман должен приютить в себе дух всеобщего»4. Свои теории романа мыслители рубежа XVIII - XIX вв. обосновывали опытом современных писателей, прежде всего И.В.Гете как автора книг о Вильгельме Мейстере.
Сопоставление романа с традиционным эпосом, намеченное эстетикой и критикой романтизма, было развернуто Гегелем: «Здесь... вновь выступает во всей полноте богатство и многосторонность интересов, состояний, характеров, жизненных условий, широкий фон целостного мира, а также эпическое изображение событий». С другой стороны, в романе отсутствует присущее эпосу «изначально поэтическое состояние мира», здесь наличествует «прозаически упорядоченная действительность» и «конфликт между поэзией сердца и противостоящей ей прозой житейских отношений». Этот конфликт, отмечает Гегель, «разрешается трагически или комически» и часто исчерпывается тем, что герои примиряются с «обычным порядком мира», признав в нем «подлинное и субстанциальное начало»5. Сходные мысли высказывал Белинский, назвавший роман «эпосом частной жизни»: предмет этого жанра - «судьбы частного человека», обыкновенная, «каждодневная жизнь»6.
Во многом перекликается с Гегелем и Белинским (дополняя их) М.М.Бахтин в работах о романе, написанных в 1930-е годы. Опираясь на суждения писателей XVIII в. Г.Филдинга и К.М.Виланда, ученый в статье «Эпос и роман (О методологии исследования романа)» (1941) утверждал, что герой романа показывается не как «готовый и неизменный, а как становящийся, изменяющийся, воспитуемый жизнью»; это лицо «не должно быть «героичным» ни в эпическом, ни в трагическом смысле этого слова, романический герой объединяет в себе как положительные, так и отрицательные черты, как низкие, так и высокие, как смешные, так и серьезные»7. При этом в романе запечатлевается «живой контакт» человека с «неготовой, становящейся современностью (незавершенным настоящим)». Роман «более глубоко, существенно, чутко и быстро», чем какой-либо иной жанр, «отражает становление самой действительности» . Главное же, роман (по Бахтину) способен открывать в человеке не только определившиеся в поведении свойства, но и нереализованные возможности, некий личностный потенциал: «Одной из основных внутренних тем романа является именно тема неадекватности герою его судьбы и его положения», человек здесь может быть «или больше своей судьбы, или меньше своей человечности»9.
Приведенные суждения Гегеля, Белинского и Бахтина правомерно считаются аксиомами жанровой сущности романа10. Романическая проблематика, таким образом, связана с изображением жизни отдельных лиц в их частных интересах и столкновениях с окружающей средой, определяющих развитие их характеров11.
Характер романного мышления имеет свои этапы развития, связанные с изменением художественного мышления эпох. Тип романного мышления отражает меняющееся миросозерцание, мировосприятие эпохи и соответственно определяет форму романного повествования, составляющие его структурные элементы. В истории европейского романа можно выделить ряд исторически сложившихся типов, последовательно сменявших друг друга. На протяжении ряда столетий философы, мыслители, ученые выстраивали определенные теории познания и методы исследования мира и человека. В этих теориях мир и человек выступали как внешний по отношению к мыслителю объект исследования: к миру и человеку прилагались определенные теории, с помощью которых изучался мир. Такую же традицию мы наблюдаем и в писательской практике: в произведениях романистов изображение мира и человека было подчинено авторскому представлению о мире. При этом человеческая жизнь была четко разделена на разные сферы деятельности: сфера частной жизни, жизнь в социуме, общественно-историческая деятельность. Согласно такому рационалистическому делению возникали жанровые разновидности романов: авторское изображение всегда было сконцентрировано на определенном аспекте человеческой жизни, через который автор доносил до читателя свои представления о мире. Так формировалась традиция жанрового мышления в литературе. Таким образом, на протяжении ряда столетий писательская мысль изображала фигуру человека в мире, согласно принятым в данную эпоху абстрактным, научно-философским представлениям. Для каждой эпохи был характерен определенный метод изображения человека и определенная жанровая форма романа в зависимости от того, какая сфера человеческой жизни рассматривалась писателем. В XX веке эпистемологический подход в исследовании человека видится мыслителям недопустимым.
В начале XX века расшатывается рационально-логическая парадигма картины мира, созданная эпохой Просвещения. Рационально-логический взгляд на мир моделировал романное мышление XIX века. Но уже в конце XIX века в творчестве английских писателей (Джозефа Конрада, Генри Джеймса, Самюэля Батлера и др.) появляются мотивы, позволяющие говорить о новых тенденциях. Справедливо заметил М.В.Урнов: «Как видно, один за другим английские писатели наблюдали в конце века, как вышелушивается смысл понятий, составляющих, по принятым нормам, основу гражданственности. Прочно пригнанные внешние признаки не могли скрыть от них отсутствия живой соединяющей идеи» . Мироощущение начала XX века вбирает в себя ощущение распада устоявшихся ценностных критериев, неус тойчивости мира, отсутствия в нем единой, скрепляющей идеи. Характерно, что классик Викторианской эпохи Томас Гарди последние годы литературной деятельности не писал романы, обратившись к лирике. Различные литературные школы и течения этого времени (импрессионизм, символизм, сюрреализм и др.) отражают попытки найти опору в различных мировоззренческих аспектах жизни, порой в противоположных философских установках, но все они отмечены поиском общей «соединяющей идеи». В романе рубежа веков отражается одиночество людей в сложных жизненных ситуациях («Лорд Джим» Д.Конрада), критика отмирающих ценностей (С.Батлер), общественных институтов («Дублинцы», «Портрет художника в юности» Д.Джойса, «Сага о Форсайтах» Д.Голсуорси), возросшего в сознании людей индивидуализма (Г.Уэллс).
Историко-философская концепция Г. Грина романе «Сила и слава»
Роман «Сила и слава» был написан в 1940 г. В центре внимания Грина - сознание человека, «эпопея его души». Что такое эпопея в традиционном понимании? Мы знаем классический роман-эпопею Л.Н.Толстого «Война и мир»; к романам эпопейного типа относят «Разгром» Э.Золя, «Жан-Кристоф» Р.Роллана, «Сага о Форсайтах» Дж.Голсуорси1. Все эти произведения характеризует эпический размах повествования, изображение масштабных национально-исторических событий, переломных эпох в жизни нации, народа. Эпическое и собственно-романная проблематика сливаются в данном типе повествования через включение жизни и судьбы главных героев (героя, семьи) в поток исторических событий. Герои переживают переломные моменты своего духовного развития, при этом становление характеров главных героев как правило подчинено событиям национально-исторического масштаба. В романе-эпопее происходит синтез личного и исторического, личное оказывается обусловлено общим, историческим; человек осознает себя как частицу огромного целого. В этом основной пафос эпопеи - писатель ищет «законы развития общества, которые распространяются на всех»2. Классическая эпопея значительное внимание уделяет изображению внешних событий, переворотов исторических. XX век переносит центр тяжести внимания на жизнь внутреннюю. Грин, сохраняя эпопейную направленность - пе-реломность момента; законы, которые распространяются на всех, -ищет законы, которые движут не событиями национально-исторического или мирового порядка, а в мире человеческого сознания: через субъективное «я» человека, через переломные моменты становления этого «я» Грин исследует судьбу человека, законы бытия человека. История героя Грина - это не история какого-то конкретного человека, а судьба человека, человека вообще3. Поэтому человек в изображении Грина - это не конкретно-исторический человек: какой-то определенной эпохи, социальной и национальной принадлежности, возраста: во всяком случае никакие из перечисленных характеристик никак не отражаются на сознании героя. В нем, как правило, автор выделяет лишь родовые, сущностные свойства (причем структурирующие человека родовые, сущностные свойства Грин моделирует сам). Вместе с тем, это человек религиозного сознания. Он решает проблему своего существования в мире, проблему своего отношения к Богу. Это не богоборец Прометей Эсхила, не титанический герой, как это было в поэмах Байрона «Манфред» или «Каин»: герой Грина не покушается на Бога и на устройство мира, в котором он живет, - он лишь пересматривает свое понимание Бога. Пересматривает все свое существование, свои бытийные ориентиры в мире, но, как у человека религиозного сознания, пересмотр ориентиров неизбежно связывается с изменением понимания им Бога. В процессе своего духовного пути герой Грина ищет «образ и принцип Бога» в себе, и вместе с тем «утверждает в качестве подлинной и первоначальной реальности жизнь, интерпретируемую как некую цельность, радикально отличающуюся от материи и духа, которые, взятые сами по себе, являются продуктами распада жизненного процесса»4. Герой Грина сопоставим с бергсо-новским человеком «жизненного порыва»5: его «переворот в сознании» означает отрешение от всех стереотипов, ложных традиционных ценностей (связанных в его сознании с ортодоксальными католическими представлениями6), ставших привычкой, утративших свою первоначальную нравственную суть, сковывающих человеческую свободу Он отказывается от привычного, рационально-логического восприятия мира (которое неизбежно оценивает вещи под углом зрения «истина-ложь», «приемлемо-неприемлемо») - основой его мироощущения становится иррациональное7, интуитивное начало. В процессе самопостижения подлинной истины в ее историческом содержании герой приобщается к коллективной памяти, коллективному «я» человечест-ва («коллективному бессознательному» по терминологии К.Юнга): он погружается в глубины своей души, обращается к праосновам человеческого существования, и через это докультурное, архаическое со стояние сознания - состояние абсолютной свободы - он самопознает себя, обретает свою (исконно человеческую) способность к мифотворчеству, и с этих позиций он познает Бога и переоценивает религиозно-культурные традиции цивилизованного общества своего времени. В религиозных поисках герой возвращается к нравственным первоосновам, к вечным ценностям человеческого бытия (этими основами выступают любовь, совесть, ответственность): «...все явления подлинной истины родственны в своих истоках, в том существовании, которое есть не длительность во времени, а уничтожающее время вечность».
Л.Н.Толстой в романе «Война и мир» показал, как под воздействием исторических обстоятельств «я» Андрея Болконского, Пьера Безу-хова, Наташи Ростовой объединяются с «я» народным, коллективным, в «годину испытаний»: писатель создает национально-исторические, эпохальные характеры. Грин исследует переломный момент становления «я» отдельного человека не какой-то определенной национальности, из которого складывается «я» определенного народа, но «я» человека вообще (таким образом Грин универсализирует10 духовное становление своего героя, его способность к самоопределению) который переживает «историю как личную судьбу»11, через свою индивидуальную жизнь обнаруживает «способ открытия бытия», открытия истины, «ускользающей и исчезающей», дающей «содержание временной жизни», и одновременно является путем к «всеобщим истокам».
Таким образом, в классической эпопее личное оказывается обусловлено общим, историческим - в романах Грина человек сам формирует историческое, временное, и через него приобщается к общему - общечеловеческому. Так как Грин изображает «переворот» в сознании героя в момент исторического перехода и в результате этого переворота герой формирует новые мировоззренческие ориентиры, вырабатывает новое мышление, новые нравственные основы - «сущностное» - своего времени, своей эпохи, т.е. вырабатывает законы, которые «распространяются на всех» (а именно - творить это «сущностное»), то романы Грина можно назвать «романными эпопеями». Но, в отличие от классической романной эпопеи, это «субъективная эпопея»13. С другой стороны, каждый из романов Грина («Сила и слава», «Суть дела», «Конец одной любовной связи») исследует определенный аспект существования человека: в романе «Сила и слава» - исторический аспект, в романе «Суть дела» - социально-политический аспект, в романе «Конец одной любовной связи» - нравственно-эстетический или семейно-бытовой аспект - и таким образом можно сказать, что романы Грина вместе образуют романную эпопею о судьбе человека.
В художественной литературе предшествующих эпох эти основные стороны человеческой жизни подробно рассматривались писателями. Новаторство Грина заключается не в самой тематике его произведений, а в их проблематике - в новом ракурсе подхода к изображаемому.
В романе «Сила и слава» Грин исследует исторический аспект существования человека: поднимает тему судьбы человека в истории, решает проблему, что такое человек в истории. Как подходит Грин к данной проблематике?
Одиночество персонажей как форма бытия
В романе «Сила и слава» автор изображает социум не в традиционном для писателеи-классических реалистов XIX в. аспекте: не в плане исследования конкретно-исторически обусловленных взаимодействий определенных социальных групп и классов. Автор рассматривает общество с позиции исследования в нем житейских форм человеческого общения. Однако сферы межличностных человеческих отношений и межличностной человеческой коммуникации оказываются подчинены социальным условностям и структурированы таким образом, что их характерной чертой становится отчуждение. Отчуждение возникает в силу нехватки («редкости») того, что необходимо для человеческого существования - в результате опосредованного отношения к «другому». Восприятие социума как формы безличностных («овеществленных») отношений характерно для экзистенциального мировосприятия1. Данному авторскому представлению о мире2 способствует сама форма изображения главного персонажа, в частности, прием психологического портрета. В романе ведется творческий диалог с этой традиционной для писателеи-классических реалистов XIX века формой изображения действующих лиц .
Впервые на страницах романа падре предстает перед нами «унылый, понурый»4, слегка пьяным (от него всегда «странно пахнет»), жалким, с несколько отталкивающей внешностью опустившегося человека: у него «исхудалое лицо», он «маленький, в темном поношенном городском костюме... Глаза у этого человека были немного навыкате, и в нем чувствовалась какая-то неуверенная приподнятость, будто он только что отпраздновал свой день рождения... в одиночестве» (9). «Трехдневная с проседью щетина придавала ему вид человека опустившегося, слабовольного. Из такого можно веревки вить» (15). Портрет падре дан в романе глазами Тенча - одного из героев романа. Классическая литература XIX века сформировала традицию, согласно которой психологический портрет героя рисуется автором-повествователем.
Литература XX века, отказываясь от всеведущего автора-повествователя5, формирует другую традицию, когда повествование ведется от лица самого героя. В романе «Сила и слава» Г.Грин соединяет традиции: сохраняет повествование от лица автора, но портрет падре дан глазами одного из действующих лиц. Поэтому он не дан сразу целиком, а как бы дробится, в зависимости от того, что попадает в поле зрения Тенча. В представленном портрете падре отражаются его психо-физические и социальные характеристики: падре - нищий бродяга, без дома и определенных занятий (асоциальная личность в традиционном понимании этого термина); это неухоженный, одинокий пожилой человек, физически слабый, далеко не красавец (сам падре позднее вспоминает, что когда-то он переживал из-за того что у него «клоунское лицо» (59); у него «сутулая» спина и «гнилые зубы». Как психологический тип падре являет собою безвольного человека, неуверенного в себе, со множеством человеческих слабостей: любит выпить, подвержен страху и отчаянию. Можно сказать, что портрет в романе выполняет те же функции, которые были характерны для предшествующей литературной традиции. Однако диалог с традицией и новаторство Г.Грина заключается в том, что характеристики падре, вытекающие из его портрета (соответствующие действительности), совершенно не отражают духовной сути его как человека. Получается, что классический психологический портрет, отражающий вовне социальное положение человека, его психологические черты, привычки, внешность, совершенно не отражает истинную суть человека. Внешний облик оказывается непроницаемой оболочкой внутреннего «я» падре.
С другой стороны, восприятие падре мистером Тенчем во многом опросредовано: прежде всего, его профессией дантиста (врача) - поэтому Тенч отмечает «гнилые» зубы падре, его «сутулость»; а также его сформированным представлением о «джентльмене» (как стандартном наборе определенных внешних сторон жизни). Сам Тенч мечтает о респектабельной жизни преуспевающего буржуа и для его интенции оказываются важны те внешние признаки, которые соотносятся с его представлением о респектабельности: хорошая одежда, внешняя ухоженность, что должно отражать бытовое и социальное благополучие и уверенность в себе. Именно эти «анти»-характеристики падре являются предметом интенции мистера Тенча. Таким образом, портрет падре, возникающий из «перспективы» Тенча, прежде всего характеризует самого мистера Тенча.
Когда падре спрашивает Тенча о «жизни вообще», тот яростно повествует ему о «вложенных капиталах», о мечте вернуться в Англию богатым человеком - то есть о своих переживаниях, связанных с его социальной ролью в обществе: таким образом, рассказ Тенча о своей жизни тоже приобретает окраску опосредованности, он рассказывает не о себе самом (своем человеческом «я»), а о себе через свои финансовые дела (о себе «внешнем»). И неожиданно для себя углубляется в размышления о том, что беспокоит его как человека: дети, жена (которая его бросила), дом, оставшиеся в Англии. До встречи с падре ему никто не задавал вопросов о «жизни вообще» - вся духовная жизнь Тенча давно подчинилась экономическим расчетам.
В другой раз портрет падре дан через восприятие крестьян в деревне «на реке». С одной стороны, портрет представлен в авторском изображении: «На ногах у него были истрепанные городские башмаки, черные, узконосые; от них, кроме союзок, почти ничего не осталось, так что ходил он, собственно, босой. Башмаки имели чисто символическое значение... Он был в рубашке и в рваных черных брюках... морщинистое лицо» (43). Но совершенно очевидно, что в данное портретное описание попадают именно те детали, которые выхватывает крестьянский взгляд: это состояние обуви и штанов. Отношение крестьян к падре тоже опосредовано. Прежде всего, через одежду падре - она вызывает удивление своей поношенностью: «все уставились - как на бое быков» (43). Крестьяне сопоставляют падре с собой через его внешний вид: «они смотрели на редкостное зрелище: кому-то приходится еще хуже, чем им самим» (43). Отношение крестьян к падре опосредовано и социальной функцией падре - они относятся к падре только как к священнику (об этом речь уже шла выше). Таким образом, и эта (крестьянская) оценка, и это отношение к падре опосредовано: через одежду, через социальную роль падре.
Отношение Марии к падре опосредовано теми знаниями, которые она получила в школе: «Я кое в чем разбираюсь. Недаром ходила в школу. Я не как остальные - они темные. Вы - плохой священник» (78).
Нищий бродяга в столичном городке так же воспринимает и оценивает падре через вещи: через одежду, которую нищий видит на падре, и через то количество песо, которые тот может ему подать: «Человек в поношенной бумажной одежде сидел на скамейке... Нищий сел рядом... замолчал и потрогал своего соседа за рукав. - Сколько же, -спросил он, - такой материал стоит? Человек в поношенной одежде поднялся со скамьи, нищий тоже встал и поплелся следом... Он сказал: - Несколько песо... Что тебе стоит, не разоришься. - Еще как разорюсь! -Нищий озлился» (101).
В третьей части романа, когда падре оказывается за пределами своего штата, мы так же видим, что отношение к падре полностью обусловлено (опосредовано) восприятием жителями падре как социальной маски, той социальной роли, которую он воплощает.
