Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Роман-антимиф как форма художественной мифорецепции 24
1.1 Аспекты научной рецепции архаического мифа в XX веке и их влияние на творчество Э. Юнсона и П. Лагерквиста 26
1.2. Современный миф как объект художественной рецепции в произведениях Э. Юнсона и П. Лагерквиста 34
1.3. Классический роман-миф как основная форма художественной мифорецепции в литературе XX века: жанровый канон 46
1.4. Специфика мифорецепции в жанре романа-антимифа 53
1.4.1. Жанровая модель романа-антимифа 53
1.4.2.Трансформация категорий архаического мифа в романе-антимифе 64
1.4.3. Интертекстуальный диалог в романе-антимифе 97
ГЛАВА 2. Формирование жанра романа-антимифа в процессе самоидентификации шведской литературы 1940-60-х гг.: генезис и основные жанровые модификации 106
2.1. Эволюция жанра романа-антимифа в творчестве Пера Лагерквиста и Эйвинда Юнсона в контексте национальной литратуры 106
2.1.1. Парадоксы процесса самоидеитификации шведской литературы в XX в.: «нобелевский формат» и генезис жанра романа-антимифа 106
2.1.2. Национальное и универсальное в шведском романе-антимифе 1940 -х - 1960-х гг 115
2.2. Исторический роман-антимиф: «Прибой и берега» и «исторические» романы Э. Юнсона 1940 ~ 1960-х гг 135
2.2.1. Проблема жанровой идентификации «исторических» романов Э. Юнсона 1940х — 60-х гг. в литературоведении и критике 135
2.2.2. Актуализация современности в романе Э. Юнсона «Прибой и берега» 141
2.2.3. Проблема повествования как жанровая составляющая романа-антимифа: на материале «исторических» романов Э. Юнсона 40-х - 60-х гг. 150
2.3. Экзистенциальный роман-антимиф: «Пенталогия Распятия» и повесть «Мариамна» П. Ф. Лагерквиста 168
2.3.1. «Пенталогия Распятия» и повесть «Мариамна»: идейно-художественное и жанрово-тематическое единство 168
2.3.2. Между верой и сомнением: экзистенциальное начало в мифоцеитрической прозе Лагерквиста 181
2.3.3. Повествовательная техника П. Лагерквиста в архитектонике романа-антимифа 193
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 204
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 214
- Аспекты научной рецепции архаического мифа в XX веке и их влияние на творчество Э. Юнсона и П. Лагерквиста
- Современный миф как объект художественной рецепции в произведениях Э. Юнсона и П. Лагерквиста
- Эволюция жанра романа-антимифа в творчестве Пера Лагерквиста и Эйвинда Юнсона в контексте национальной литратуры
Введение к работе
В XX веке шведская литература проходит специфический путь развития, определяющийся экстралитературными и внутрилитсратурными факторами: наличием «нобелевского формата», стимулирующего интеграцию национальной литературы в общемировое литературное пространство, с одной стороны, и «комплексом нейтралитета», определяющим культурную ситуацию эскапизма, замкнутости, «малости» и периферийности. Уникальность эволюции шведской литературы заключается в том, что она «балансирует» па грани между этими двумя тенденциями, не становясь «центральной» литературой и в ю же время не являясь вполне периферийной.
В этом отношении исследование специфики процесса самоидентификации шведской литературы в XX веке является несомненно актуальным и перспективным, так как помогает понять закономерности развития как «малых» европейских литератур, так и их соотношение с «большими», а следовательно — выявить динамику оформления единого поля мировой литературы.
Наиболее продуктивным, на наш взгляд, представляется изучение закономерностей развития национальной литературы на материале творчества двух крупнейших авторов шведской прозы XX века, «ровесников столетия», лауреатов Нобелевской премии по литературе за 1951 и 1974 год — Пера Фабиана Ла-герквиста (1891—1974) и Эйвипда Юисона (1900-1976), — па позднем этапе своей деятельности, параллельно и независимо друг от друга, приходящих к схожим жанровым решениям, которые не вписываются в контекст традиционных для XX века жанров классического романа-мифа, исторического и философского романа.
Актуальность темы настоящего диссертационного исследования обусловлена, во-первых, острой необходимостью изучения как минимум двух «проблемных зон», внимание к которым приковывает внимание современного литературоведения постоянно: это феномен так называемых «периферийных» или «малых» европейских литератур, с одной стороны, и теория жанра, с дру гой. Совмещение этих векторов исследования дает значительный результат в понимании общих закономерностей процесса развития мировой литературы, так как появление многочисленных жанровых модификаций, разнообразие которых увеличивается благодаря фактору влияния на процесс жаирообразования специфического национального литературного контекста, во многом определяет лицо мировой литературы XX века и нуждается в тщательном изучении. Во-вторых, настоящее исследование представляется, несомненно, актуальным в виду «дефицита» отечественных литературоведческих работ, освещающих специфику шведской романистики середины прошлого столетия, ее генезис, типологию и историю формирования, соотношение с «центральными» европейскими литературами (английской, немецкой, французской) и мировой литературой в целом.
Целью данной работы данной работы является исследование жаирового своеобразия романа-антимифа на материале поздней прозы П. Лагерквиста и Э. Юнсона.
Достижение указанной цели предполагает решение следующих задач:
1. Сформировать представление о специфике различных типов бытования мифа в культуре и проанализировать особенности рецепции архаического и современного мифа как объектов научной и художественной рефлексии в прозе указанных шведских авторов.
2. Обобщить и систематизировать теории жанра романа-мифа и на их основе структурировать жанровую модель «классического» романа-мифа XX века.
3. Выявить отклонения от этой жанровой модели в исследуемых образцах позднего творчества П. Лагерквиста и Э. Юнсона и обосновать адекватную материалу новую теоретическую модель жанра (роман-антимиф).
4. Рассмотреть основные вопросы генезиса жанра романа-антимифа в контексте процесса самоидентификации шведской литературы в 1940-1960-х гг. XX века и охарактеризовать его основные жанровые модификации.
Объектом исследования является жанровая модель ромапа-антимифа.
Предмет составляет жанровая специфика романа-антимифа в контексте развития шведской литературы 1940-1960-х гг.
Материал исследования включает семь произведений классиков шведской прозы XX века, переведенных на русский язык: «Прибой и берега» («Strandernas svall», 1946) Э. Юнсона; романы «Варавва» («Barabbas», 1950), «Сивилла» («Sibyllan», • 1956), «Смерть Агасфера» («Ahasverus dod», 1960), «Пилигрим в море» («Pilgrimen pa havet» 1962), «Святая земля» («Det heliga landet», 1964) П. Лагерквиста, составляющие «цикл пилигримов» [Неустроев, 1980: 236] или «мифологическую эпопею» [Мурадян, 1979], и последнюю повесть писателя «Мариамна» («Mariamna», 1967). Также обзорно рассматриваются поздние «исторические» романы Эйвинда Юнсона: «Мечты о розах и огне» («Drommar от rosor och eld», 1949), «Тучи над Метапонтом» («Molnen over Metapontion», 1957), «Эпоха Его Величества» («Hans nades tid», 1960) и «Долгий день жизни» («Livsdagen lang», 1964), не переведенные на русский язык.1. Включение в один ряд романов и повести объясняется тем, что в скандинавском и англоязычном литературоведении произведения П. Лагерквиста определяются как «малые романы» (de lilla romaner) и в жанровом отношении четкая граница между романами «пенталогии Распятия» и повестью «Мариамна» не проводится, кроме того, данное произведение тесно связано с означенным циклом романов и представляет для нас особый интерес, так как является итоговым как для творчества писателя в целом, так и для его последнего этапа, являющегося наиболее значимым для нашей работы.
Гипотеза исследования состоит в том, что на позднем этапе творчества (1940-1960-е гг.) двух крупнейших представителей шведской прозы - Пера Лагерквиста и Э. Юнсона — происходит обращение к жанровым решениям, не ук ладывающимся в каноны жанра классического романа-мифа, к которому традиционно относят исследуемые нами романы. Эти решения в совокупности составляют особую жанровую модификацию - роман-антимиф - формирующуюся в контексте общемировых литературных процессов, но в специфических национальных условиях выполняющую важные функции в процессе самоидентификации шведской литературы.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Ремифологизация как явление культуры, литературы, искусства и науки рубежа XIX-XX веков определила характер мифорецепции в литературе XX века, который менялся в процессе ее развития: от архаического мифа как объекта к современному и от «мифа-действия» как формы к «мифу-слову».
2. Различие в формах мифорецепции, продиктованное специфической культурной ситуацией середины XX века, определило разницу в жанрах между классическим романом-мифом и романом-антимифом: для первого свойственно апологетическое отношение к мифу, для второго - сочетание апологетики и критики, трагического гуманизма и иронии.
3. Роман-антимиф - самостоятельная жанровая модель, сложная знаковая структура «мифа о мифе», для которой свойственны специфические черты: тек-стуализация мифа, интертекстуальный диалог между романным и мифологическим текстом, разрушение традиционной семантики при сохранении формы.
4. В шведской литературе 1940-1960-х гг. жанр романа-антимифа выполняет особую функцию по интеграции национальной литературы в мировое пространство при сохранении этнокультурной идентичности: он является ответом на «нобелевский формат», форсирующий процесс развития «малой» литературы и ее превращения в «большую».
5. Указанные тенденции наблюдаются в творчестве крупнейших шведских прозаиков середины XX века, нобелевских лауреатов Э. Юпсона и П. Лагерквиста, независимо друг от друга и параллельно приходящих в позднем творчестве к жанру романа-антимифа.
Теоретико-методологическая база исследования основывается на работах в области теории жанра романа-мифа и представляет собой синтез различных концепций жанра романа и литературного мифологизма. Ключевыми являются исследования по теории романа (М. М. Бахтина, Н. Л. Лейдермаиа, Н. Д. Тамарченко, В. И. Тюпы, А. Я. Эсалнек и др.); различные теории мифа (ритуалистская — Дж. Фрэзера, социологические — Л. Леви-Брюля и Э. Дюркгейма, психоаналитические - 3. Фрейда, О. Ранка, В. Райха и К. Г. Юнга, М. Элиаде, Э. Ноймана и Дж. Кэмпбелла; структуралистские - К. Леви-Стросса и Р. Барта, неоритуалистская - Р. Жирара и др.); фундаментальные работы по литературному мифологизму (О. М. Фрейденберг, В. Я. Проппа, Е. М. Мелетинского, Ю. М. Лотмана, М. С. Евзлина, В. Н. Топорова, В. В. Иванова, М. И. Стеблина-Каменского, представителей американской мифокритики - У. Чейза и Н. Фрая и др.) и по теории жанра романа-мифа (Е. М. Мелетинского, Б. М. Гаспарова, Н. Г. Медведевой, Т. Л. Мотылсвой и др.). Анализ произведений П. Лагерквиста и Э. Юнсона основывается на работах отечественных (А. А. Мацевич, К. Е. Мурадян, В. П. Неустроев, Т. А. Чеснокова и др.) и зарубежных скандинавистов (L. Gustaffson, S. Klint, V. Claes, I. Scholer, G. Tideslrom, R. D. Spector; G. Orton, S. Backman, M. Mazzarella, O. Lindberger, O. Meyer и др.).
Опорными являются следующие методы: структурно-семиотический и структурно-типологический, сравнительно-исторический и историко-культурологический, метод уровневого анализа, биографический и историко-литературный и др. Методология исследования имеет комплексный характер, что определяется целью и задачами работы.
Степень изученности темы: В отечественной научной литературе данная тема освещается слабо. Основной массив отечественных работ, посвященных творчеству скандинавских авторов, приходится на 1970-е - 1980-е гг. В это время появляется ряд диссертационных исследований, имеющих косвенное отношение к нашей теме: «Романы Артура Лундквиста 1950-х гг. (к проблеме современного шведского романа)» А. А. Мацевича (1972), «Основные тенденции развития шведского реалистического романа 1960-х гг.» К. Е. Мурадяп (1978), «Философско-психологические романы Л. Юлленстена» (1987) Ы. Н. Колобкова, «Концепция человека в художественном творчестве и журналистике П. Лагерквиста, 1910-20-е гг.» (1989) Т. А. Чесноковой.
Важную роль в отечественной скандинавистике сыграло учебное пособие В. П. Неустроева «Литература скандинавских стран (1870-1970)» (1980) и его книга очерков и эссе «Литературные очерки и портреты» (1983). Работы В. П. Неустроева представляют единственную в отечественном литературоведении попытку дать систематизированное представление об истории скандинавских литератур. К сожалению, по причине присущего жанру учебного пособия схематизма и лаконичности, книга Неустроева не дает достаточного представления о послевоенном творчестве Э. Юнсона и П. Лагерквиста. Тем не менее, «Литература скандинавских стран» остается единственным отечественным аналогом зарубежным учебникам истории шведской литературы, и, в сравнении с соответствующими иноязычными работами [Algulin, 1989; Bergman, 1958; Brandell, 1975 и др.], не отличается значительными идеологическими искажениями или фактографической неполнотой. Книга «Литературные очерки и портреты» ценна для нас тем, что в ней представлена, пожалуй, наиболее полная биография П. Лагерквиста на русском языке.
Основная масса отечественных источников, имеющих непосредственное отношение к нашей теме, состоит из предисловий к изданиям произведений шведских авторов, журнальных статей и рецензий на иноязычные монографии, посвященные романистике Э. Юнсона, и П. Лагерквиста. Наибольшую ценность из этого корпуса работ представляют предисловия А. А. Мацевича и К. Е. Мурадян к изданиям произведений Э. Юнсона, предисловия В. П. Неустроева и А. М. Зверева к романам П. Лагерквиста; обзорная статья Е. Головина «Новые горизонты викингов (Заметки о современной шведской прозе)» (1968), знакомящая советского читателя с новинками шведского книжного рынка, и в числе прочих уделяющая внимание романам Э. Юнсона «Долгий день жизни» и П. Лагерквиста «Варавва»; статья К. Е. Мурадян «Некоторые блемы соотношения реалистических и модернистских .тенденций в раннем и позднем творчестве обоих писателей; «История шведской литературы» Ингма-ра Алгулина, на английском языке [Algulin, 1989], «Современная шведская литература» С. А. Бергмана [Bergman, 1958], «История шведской литературы» Берндта Олссона и Ингмара Алгулина [Olsson, В. 1987], англоязычная «История шведской литературы» шведско-американского литературоведа Альрика Густафсона [Gustafson, А. 1961].
Кроме того, следует отметить также сборники критических статей, интервью и эссе, посвященные отдельным периодам шведской литературы, например «Пятидесятые годы в ретроспективном видении» [Femlalet і backs-pegeln, 1961], «Шведская литература в критических статьях и дискуссиях. 1957-1970» [Svensk litteratur і kritik och debatt 1957-1970, 1972], очерки о шведских писателях 1960-х гг. Кая Хенмарка «Огненная птица» [Henmark, 1962]. Данные исследования дают базовое представление о литературном процессе в Швеции середины XX века, тем более ценное, что ряд работ относится к тому же периоду и демонстрирует живой отклик на ярчайшие события истории литературы, какими, без сомнения, были публикации книг Э. Юнсона и П. Лагерквиста. Особое место среди этих работ занимает книга Ханса Гранлида «Тогда как сейчас. Жанр исторического романа в обзорах и анализах» [Granlid, Н. О. 1964], так как здесь имена Юнсона и Лагерквиста встречаются в одном разделе, но не по хронологическому или стилевому, а по жанровому принципу. Гранлид рассматривает послевоенные романы Юнсона и книги Лагерквиста «Палач», «Карлик» и «Варавва» как произведения, написанные в жанре исторического романа, принимающего специфическую форму на определенном этапе его развития в скандинавской литературе.
Основным источником для нас служат специальные исследования, касающиеся отдельно тех или иных аспектов позднего творчества каждого из интересующих нас авторов, в особенности тем работам, которые посвящены романам, составляющим объект настоящего диссертационного исследования. Творчество Э. Юнсона освещено в зарубежном литературоведении относи блемы соотношения реалистических и модернистских .тенденций в раннем и позднем творчестве обоих писателей; «История шведской литературы» Ингма-ра Алгулина, на английском языке [Algulin, 1989], «Современная шведская литература» С. А. Бергмана [Bergman, 1958], «История шведской литературы» Берндта Олссона и Ингмара Алгулина [Olsson, В. 1987], англоязычная «История шведской литературы» шведско-американского литературоведа Альрика Густафсона [Gustafson, А. 1961].
Кроме того, следует отметить также сборники критических статей, интервью и эссе, посвященные отдельным периодам шведской литературы, например «Пятидесятые годы в ретроспективном видении» [Femlalet і backs-pegeln, 1961], «Шведская литература в критических статьях и дискуссиях. 1957-1970» [Svensk litteratur і kritik och debatt 1957-1970, 1972], очерки о шведских писателях 1960-х гг. Кая Хенмарка «Огненная птица» [Henmark, 1962]. Данные исследования дают базовое представление о литературном процессе в Швеции середины XX века, тем более ценное, что ряд работ относится к тому же периоду и демонстрирует живой отклик на ярчайшие события истории литературы, какими, без сомнения, были публикации книг Э. Юнсона и П. Лагерквиста. Особое место среди этих работ занимает книга Ханса Гранлида «Тогда как сейчас. Жанр исторического романа в обзорах и анализах» [Granlid, Н. О. 1964], так как здесь имена Юнсона и Лагерквиста встречаются в одном разделе, но не по хронологическому или стилевому, а по жанровому принципу. Гранлид рассматривает послевоенные романы Юнсона и книги Лагерквиста «Палач», «Карлик» и «Варавва» как произведения, написанные в жанре исторического романа, принимающего специфическую форму на определенном этапе его развития в скандинавской литературе.
Основным источником для нас служат специальные исследования, касающиеся отдельно тех или иных аспектов позднего творчества каждого из интересующих нас авторов, в особенности тем работам, которые посвящены романам, составляющим объект настоящего диссертационного исследования. Творчество Э. Юнсона освещено в зарубежном литературоведении относи тельно полно. Ранний период его деятельности (1920-е — 1940-е гг.) отражен в таких работах, как «Житель Норрботтена становится европейцем» Э. Линдбергера [Lindberger, 1986], «Гамлет в классовой борьбе: исследование идеологической критики в романах Э. Юнсона 1920-х годов» Нильса Шварца [Schvartz, 1979], «Тайнописец. Эссе об Э. Юнсоне» Биргит Мункхаммар [Munkhammar, 2000] и др. Эти работы имеют опосредованное отношение к теме нашего исследования, но, тем не менее, оказываются небесполезными, так как дают представление о формировании взглядов писателя, об интересе Юнсона к античности, о его увлечении идеями кропоткинского анархо-синдикализма в 1920-е гг. и концепциями фрейдизма в 1930-е, что окажет влияние на послевоенное творчество писателя. Э. Линдбергер подробно исследует переписку, дневники, черновики Юнсона и рассматривает специфику его раннего творчества (романов об Улофе, серии романов о Крилоне и др.) сквозь призму его биографии берлинского и парижского периодов. Ценность работы Линдбергера состоит также в том, что в ней приводятся редкие архивные документы, с которыми не имеют возможности ознакомиться даже шведские ученые, так как доступ к ним Линдбергер получил непосредственно от самого писателя. Нильс Шварц рассматривает шесть произведений Э. Юнсона, от дебютного романа «Тиманы и справедливость» (1925) до романа «Прощание с Гамлетом» (1930), подходя к ним с марксистских позиций. Б. Мункхаммар интересует психологический подтекст романов Юнсона 1930-х гг.
Наиболее близки к нашей теме те исследования, которые рассматривают жанровую специфику послевоенных романов Юнсона, начиная с романа «Прибой и берега» (1946). Отправной точкой для этих работ стала монография Гей-вина Ортона «Эйвинд Юнсон» [Orton, 1972], переведенная на шведский в 1974. Это - первая монография, посвященная творчеству писателя, по иронии судьбы написанная англичанином, а не шведом. Ортон характеризует биографию и творчество Юнсона и останавливается подробно на анализе послевоенных произведений писателя как романов идей. Основной недостаток его исследования -в том, что ученый интерпретирует произведения Юнсона как реалистические философские романы, в которых мифологическая и историческая условность служит только аллегорическим фоном для эксплицирования актуальных проблем современности (проблемы насилия, проблемы памяти и бегства от нее и т.п.), что не дает глубокого представления об этих текстах. Следующим этапом в изучении послевоенной романистики Юнсона стала диссертация Стига Бек-мана «История вне времени. Анализ трех романов Эйвинда Юнсона» [Backman, 1975]. На основе идей Платона, Бергсона, Фрейда и Юнга, влияние которых на творчество Юнсона доказывается привлечением документов из архивов писателя, его интервью и статей, автор формулирует концепцию особого типа исторического романа, который представлен в романах «Прибой и берега», «Тучи над Метапонтом» и «Долгий день жизни», в отличие от выдержанных в классической традиции жанра романов «Мечты о розах и огне» и « Эпоха Его Милости». Специфика этого жанра состоит в особом понимании исторического процесса, которое Бекман формулирует в идее «истории вне времени» (den tidlosa historien), основывающейся на двух принципах: «одновременности» (совмещение в сознании индивида различных временных слоев, прошлого и настоящего) и «повторяемости» (непрерывное воспроизведении в истории первоначальных образцов, архетипов и неизменность основ человеческой жизни в различные эпохи). По мнению Бекмана, Юнсон воспринимает проблему «одновременности» как эстетическую, так как язык сам по себе хронологичен и не способен адекватно передать совмещение в сознании нескольких эпох, поэтому в трех исследуемых романах рассматриваются попытки различными способами решить эти проблемы. При всех достоинствах работы, ее слабой стороной, па наш взгляд, является редуцирование роли мифа в поздних романах Юнсона, сведение его к «мифологическому колориту», являющемуся одним из вариантов привычного для исторического романа «местного колорита». Бекман уделяет мало внимания мифопоэтике юнсоновских романов, смещает акцепт с влияния Дж. Джойса на М. Пруста и Т. Манна, чьи романы об Иосифе он также воспринимает как историзированный миф. Однако это продиктовано логикой исследо вания и тем, что автор подходит к послевоенной романистике Юнсона с позиций другого жанра: исторического, а не «мифоцентрического» романа.
Вслед за диссертацией Бекмана вышла книга датского ученого Оле Мейера «Исторические романы Эйвинда Юнсона. Анализ стиля и мировоззрения в пяти романах» [Meyer, 1976], которая в том же году была опубликована в Швеции. Мейер значительно расходится с Бекманом в анализе тех же самых романов, но не проводит между ними кардинального различия по жанровому признаку, в отличие от шведского исследователя, так как считает, что все они представляют новую линию современного исторического романа. Мейер пользуется специфической методологией, соединяя принципы марксистской эстетики, психоанализа и семиотики. Автор сосредотачивает внимание на проблемах стиля, в связи с речевой и идеологической картиной мира, а также с политическим дискурсом. Важнейшей темой обозначенных романов, по его мнению, является тема конфликта пассивного, частного бытия и социальной действительности, которая выражается в конфронтации сознания (индивидуального) и бессознательного (общественного) и сопрягается с проблемой времени (столкновения настоящего и прошлого). Эта проблема непосредственно связана с речевой сферой: прекращение конфронтации возможно при одном условии - индивид должен уметь рассказать о своем прошлом, тем самым не вытесняя его в подсознание, а одерживая победу над ним, и, по мнению Мейера, эта проблема по-разному решается во всех названных романах Юнсона. В данном ключе автор дает интересную трактовку романа «Прибой и берега», интересующего нас в первую очередь. Он считает этот роман историческим, так как речь в нем идет об истории двадцатого века, о проблеме человека в эпоху тотальной несвободы (личной несвободы от собственного прошлого и общественной несвободы, состоящей в зависимости от политических и социальных сил, которая приводит к насилию). На наш взгляд, Мейер, как и Бекман, впадает в крайность, но другого рода: если первый считает, что в романах Юнсона разрушается традиционное представление об истории, но не выходит за рамки исторического дискурса (проблемы времени), то второй излишнее внимание уделяет актуализации па стоящего и социально-психологических отношений. Оба автора не допускают мысли о том, что роман Юнсона - это тоже миф, как и рассказ Одиссея, но миф «наоборот», «антимиф», сосредоточенный не на времени, а на вневременном.
Следует особо отметить две работы, сыгравшие немаловажную роль в истории изучения послевоенной романистики Юнсона. Это книга Туре Стенстрё-ма «Романтик Эйвинд Юнсон» [Stenstrom, 1978] и диссертация Барбру Сёдер-берг «Полет к звездам. Структура и символика романа Юнсона "Эпоха Его Величества"» [Soderberg, 1980]. Монография Стенстрёма построена на последовательном разрушении мифа о Юнсоне как о «шведском Вольтере XX века», холодном, рассудочном мыслителе, авторе для интеллектуалов, и па создании другого мифа: о Юнсоне - неисправимом романтике и утописте. Книга Стенстрёма состоит из трех частей: «Э. Юнсон и музыка», «Э. Юнсон и утопия» и «Э. Юнсон и эстетика боли», в которых на уровне содержания и формы Степ-стрём показывает апологетизацию музыкального начала, выражающуюся в метафизической трактовке лейтмотивной техники; сохранение увлечения Юнсона утопическими идеями Кропоткина на послевоенном этапе; использование романтической «шокирующей» образности на уровне стиля. Роману «Прибой и берега» уделяется внимание, наряду другими послевоенными романами, в контексте трансформации романтической эстетики Юнсона в его позднем творчестве. Весьма любопытной представляется интерпретация локуса острова феаков как утопического Царства Человека (Manniskorike), о котором Юнсон неоднократно писал в двадцатые годы в журнале "Бранд", в пору увлечения анархо-синдикализмом, а также трактовка финала романа в связи с его политическими высказываниями разных годов. Книга Стенстрёма предоставляет бесценный материал относительно политической и журналистской деятельности Юнсона и изменения его взглядов в 1920, 1930 и 1940-е гг. В диссертации Б. Сёдерберг содержится глубокий анализ мифопоэтики и символики в романе «Эпоха Его Величества», ряд положений применим и к роману «Прибой и берега» (анализ мифологем, категорий времени и пространства и т.п.), однако здесь не делается конструктивных выводов о жанровой специфике произведения и его месте в кругу «мифоцентрической» прозы XX века.
Важную роль в работе над настоящим диссертационным исследованием сыграла книга шведской исследовательницы Мерете Мазареллы «Миф и реальность. Проблема повествования в романе Э. Юнсона «Прибой и берега» [Mazzarella, 1981]. Эта монография целиком посвящена исследованию романа Э. Юнсона «Прибой и берега». Несмотря на довольно узкий объект исследования, литературоведу удается включить огромное поле различных связей, источников, параллелей, сопутствующих тем, превращающее книгу в «энциклопедию по юнсоноведеиию». Здесь освещается и творческий путь Юнсона на этапах, предшествующих созданию романа, и проблема метода шведского писателя, и круг источников, оказавших на него наибольшее влияние (Юнсон и Дж. Джойс, Юнсон и психоанализ, Юнсон и Дж. Фрэзер, Юнсон и Т. Манн и т.п.), и вопросы рецепции античности и архаического материала в романе, и параллели к другим «ремейкам» «Одиссеи» в зарубежной литературе того же периода и т.д. Мазарелла синтезирует основные концепции почти всех названных выше работ и строит структуру своего исследования на основе «архетипиче-ских ролей» Одиссея: роли Странника, Рассказчика и Вернувшегося с войны солдата. В трактовке странствий Одиссея она использует теорию О. Мейера, интерпретирующую путешествие Хитроумного как путь от изоляции, отчуждения - к социуму, в мир людей, и психоаналитическую концепцию индивидуа-ции. Исследовательница пытается доказать с помощью документов из архива Юнсона и интервью с его женой факт непосредственного влияния идей К. Г. Юнга на писателя, о чем другие ученые не говорят. Архетипическая роль рассказчика трактуется ею также не без помощи теории Мейера. В главе о возвращении Одиссея домой Мазарелла затрагивает проблему насилия и интерпретации образа богов, отталкиваясь от работ Стенстрёма и Бекмана. Кроме того, она дает очень глубокую трактовку заглавия романа и лейтмотива прибоя. К числу кардинальных расхождений с предшественниками принадлежит нетрадиционная трактовка финала романа: в отличие от Бекмана, Мейера, Ортона и др., М. Мазарелла считает, что в концовке романа содержится оптимистическая перспектива: надежда на решение проблемы отчуждения индивида и необходимости насилия. Эта трактовка остается весьма спорной. При всех неоспоримых достоинствах работы возможность полемики с ней дает то, что автор, опираясь, в основном, на теории Фрейда и Юнга и показывая процесс и причины превращения реальности в миф, не демонстрирует деформации традиционных мифологических категорий, тем самым не проводя различия между архаическим и современным мифом.
Среди последующих работ стоит отметить диссертацию Моны Коршпес «Эйвинд Юнсон и Дьявол: alter ego индивида и политическое зло - исследование комплекса мотивов в романах Э. Юнсона» [Karsnas, 1984], предлагающую весьма любопытную трактовку темы насилия в творчестве Юнсона, в связи с его политическими пристрастиями. Из послевоенных романов Юнсона основное внимание исследовательницы привлекают романы «Мечты о розах и огне», «Тучи над Метапонтом» и «Эпоха Его Величества». Ряд находок в сфере стилистики содержится в работах «Самоирония, самосознание и авторефлексия. Тенденции метапрозы в творчестве Эйвинда Юнсона» Бу Иенссона [Jensson, 1990] и «Три романтических истории» Лейфа Дальберга [Dahlberg, 1999]. Наконец, следует отметить фундаментальную монографию Эрьяна Линдбергсра «Человек во времени. Жизнь и творчество Эйвинда Юнсона в 1938 - 1976» [Lindberger, 1990], резюмирующую основные достижения в изучении послевоенного этапа творческого пути Юнсона и служащую логическим продолжением первой книги Линдбергера, посвященной раннему творчеству писателя/ Данная монография также демонстрирует биографический подход, который дает ряд интересных выводов. Так, в отношении романа «Прибой и берега» Линдбергер, отрицая концепцию позитивного финала М. Мазареллы, все же видит некую положительную перспективу в образе Телемаха, который призван исправить ошибки отца, что подкрепляется идеей об отражении отношений «отец-сын» как факта биографии писателя (отношения с собственным отцом и со старшим сыном). Весьма важные сведения Линдбергер дает в отношении композиции романа и техники контрапункта.
Также немаловажными при анализе романа «Прибой и берега» и последующих произведений Юнсона являются4рецензии и журнальные отзывы на книгу. Критическое отношение к роману, по причине стилевой эклектики и модернизации античности, содержится в следующих статьях: «Хитроумный» Уллє Холмберга (Holmberg О. Den mangforslange II Dagens Nyheter. 3. 11. 1946.), «Гомер и Юнсон» Иоханнеса Сундвала (Sundwall J. Homeros och Johnson II Finsk tidskrift, 1947, № 4) и «Такими людьми и славится наше время» Альберта Вифстранда (Wifstrand A. "Slika som man аго nu" II Nordisk tidskrift. 1947, № 4). Заслуживает внимание ряд статей, затрагивающих различные аспекты позднего творчества Юнсона «Возвращение Одиссея в романе Эйвинда Юнсона "Прибой и берега"» (Bohm A. Die Heimkehr des Odysseus in Eyvind Johnsons "Strandemas svall" II Estratto di Annali. Wien, 1970) (о юнгианской интерпретации образов и символов в романе), «Освобождение от прошлого: Повествование как этический императив в романе «Прибой и берега» Э. Юнсона» (Blackwell M.-J. The Redemption of the Past: Narration as Moral Imperative in "Strandemas svall" II Scandinavica, 1986, №25, vol. 2) (о проблеме повествования как средства избавления от вытесненных комплексов), «Эйвинд Юнсон и античность» (Lindberger О. Eyvind Johnson och antiken. II Studiekamraten, 1957, № 39) и «Эйвинд Юнсон, Пруст и Джойс» (Lindberger О. Eyvind Johnson mote med Proust och Joyce. II Bonniers Litterara Magasin, 1960, № 29), «Эйвинд Юнсон и Томас Манн» (Munk-Nielsen С.А. Eyvind Johnsons und Thomas Mann II Orbis literarum 13, 1958) и др.
Творчество 77. Лагерквиста освещено в зарубежном литературоведении не менее обстоятельно. Наиболее полный биографический обзор, с анализом истории создания и публикации тех или иных произведений, содержится в книге Ингрид Схёлер «Пер Лагерквист: Биография» [Scholer I., 1987]. Исследованию изменений в мировоззрении и стилистике Лагерквиста посвящены следующие работы: «Жизненное кредо П. Лагерквиста» Свена Лиипера [Linner, 1961], «Труд сердца человеческого: Основные мотивы творчества П. Лагерквиста» норвежского литературоведа Гунпела Мальмстрёма [Malmstrom, 1970], «Проблема смысла жизни в творчестве Лагерквиста» Йора-на Мьёберга [Mjoberg, 1951], «Пер Лагерквист в Америке» Рея Льюиса Уайта [White, 1979], «Лагерквист-незнакомец» Кая Хенмарка [Henmark, 1966] и др. В большинстве этих работ позднее творчество рассматривается в связи с ранним, в комплексном анализе мотивов или тематики произведений Лагерквиста.
Среди работ, непосредственно связанных с послевоенными романами писателя, отдельно следует отметить полемические отклики в монографиях и сборниках очерков и эссе, пытающихся обобщить основные тенденции творчества Лагерквиста, но недостаточно полно, ввиду времени их публикации: Отто Оберхольцер «Пер Лагерквист: Исследование прозы и драматургии» [Oberholzer, 1958], Томишлав Ладан «Малые романы Пера Лагерквиста» [Ladan, 1963], Александр Рогальски «Пер Лагерквист» [Rogalski, 1969]. Ценность этих работ - в том, что они позволяют проследить направление полемики вокруг творчества шведского писателя не только в скандинавской, но и в европейской критике и демонстрируют особенности восприятия его произведений на момент выхода их в свет; их недостаток - в том, что авторам не удается составить целостного представления о позднем творчестве писателя, так как остальные части его пенталогии малых романов на момент написания этих книг еще не были созданы.
Среди монографий обзорного характера стоит отметить книгу американского ученого Роберта Дональда Спектора «Пер Лагерквист» [Spector, 1973], в которой он систематизирует материал своих предыдущих журнальных статей и делает подробный литературоведческий разбор работ Лагерквиста в хронологическом порядке. Особую ценность представляет его исследование пенталогии «малых романов» Лагерквиста, в которых рассматривается круг таких вопросов, как особенности стиля и мировоззрения писателя, его связь с экзистенциализмом, семантическая амбивалентность поздних работ и т.п. Уязвимой стороной книги является то, что послевоенные романы Лагерквиста рассматриваются в философском ключе — как интеллектуальные романы или философские повести в традициях Просвещения, в результате чего малое внимание уделяется ми-фопоэтике. Спектор, в свою очередь, полемизирует с книгой Ирен Скобби «Пер Лагерквист: Введение» [Scobbie, 1963], в которой дается содержательный разбор повествовательной техники и композиции малых романов Лагерквиста и в качестве структурообразующего выделяется принцип контраста. Слабость работы заключается в схематизме и значительном упрощении свойственной философии и стилю писателя амбивалентности. Еще одна любопытная интерпретация работ Лагерквиста содержится в книге американского литературоведа Уинстона Уезерса «Пер Лагерквист: критический разбор» [Weathers, 1968]. В этой монографии автор демонстрирует апологетизацию мистического начала в творчестве шведского писателя, при этом сам уклоняется в мистицизм и метафизику, во многом благодаря юнгианской методологии. Основополагающими он считает идею «трансфигурации» (материального и духовного преображения героев, проникновения в трансцендентное) и архетип Лазаря, «живого мертвеца», как символическое обобщение образа современного человека, сумевшего победить смерть, но ставшего заложником бессмысленности существования. По его мнению, каждый главный герой романов пятикнижия Лагерквиста представляет одно из воплощений этого архетипа, но одним удается победить в себе это начало и пережить трансфигурацию (Агасфер, Тобиас), а другим — нет (Ва-равва, Сивилла, Джованни). Помимо ряда любопытных находок, книга ценна исследованием мотивов слепоты и тьмы в послевоенной прозе и поэзии писателя.
Весьма важный материал по вопросам полемики вокруг пенталогии Лагерквиста содержится в сборниках критических статей и эссе «Мнения о Лагер-квисте» под редакцией Гуннара Тидестрёма [Synpunkter pa P. Lagerkvist, 1966] и «Двадцать романов о современности» под редакцией К.Е. Розенгрена [20 romanner bedomda av samtida, 1967]. В первом сборнике приводятся полярно противоположные мнения авторитетных критиков о романе «Варавва» (положительный отзыв на роман Адре Жида, статья Хольгера Алениуса «Варавва один из нас», апологетизирующая христианское начало в романе и трактующая финал как принятие героем Христа, статья Харольда Ризенфельда «Варавва и Новый Завет», усматривающая в романе деформацию христианских концептов и критику сектантства), статьи о романе «Сивилла» (Tidestrom G. «Sibyllan») и трех последующих романов пенталогии, составляющих «Цикл пилигримов» (binder Е.Н. «Den tomma medaljongen»). Во втором сборнике содержатся рецензии на романы пенталогии, ранее опубликованные в шведских газетах и журналах (статьи У. Холмберга, И. Харри, Г. Фредена и др. о романе «Варавва»).
Из новейших работ стоит отметить серию книг, посвященную конференции на родине Пера Лагерквиста, в Векшё в честь столетия писателя и издаваемую фондом его имени. Среди них наиболее интересен разбор романа «Варавва» голландского ученого Виктора Клаеса [Claes, 1993], анализ малых жанров в прозе шведского автора [Algulin, 1992], статья Э.Линдбергера о теме насилия в прозе Лагерквиста [Lindberger. 1992], круглый стол по итогам конференции и т.д. Показательно то, что кардинальных изменений, по сравнению с исследованиями 1960 - 1980-х гг., в изучении творчества Пера Лагерквиста не произошло: многие статьи развивают известные тезисы, но вдаются в частности и открывают многие существенные подробности (анализ мотива звезд, тьмы и света в статье Клаеса, неординарная трактовка темы насилия в повести «Палач» и «Карлик» в статье Линдбергера и т.д.).
Различные аспекты творчества Лагерквиста (связь с экзистенциализмом, трансформация теории литературного кубизма, сформулированной им в десятых годах в статье «Искусство слова и искусство образа» («Ordkonst och bildkonst», 1913), в последующем творчестве, мотив уродства/увечья в романах «Карлик», «Варавва» и повести «Палач», анализ архетипов К.Г. Юнга в послевоенном творчестве Лагерквиста) рассматриваются в журнальных статьях центральных литературоведческих изданий, посвященных скандинавской литературе («Scandinavica», «Scandinavian Studies», «Svensk tidskrift» и «Samlaren»).
Новейшие работы о Лагерквисте представлены диссертацией Катрины Фабреус «Сказка, миф и модернизм в ранней прозе П. Лагерквиста и сборнике "Злые сказки"» [Fabreus, 2002], в которой дается обстоятельный анализ мифо-поэтической и фольклорной жанровой структуры произведений Лагерквиста 1910 - 1920-х гг. и жанра сказки в ключе шведских теорий текста 1960 - 1970-х гг. (теория В. Густафссона и др.) и монографией С. Клинта «Роман и Евангелие. Формы воплощения образа Иисуса в прозе П. Лагерквиста» [Klint, 2001], в которой рассматривается экспрессионисткая трактовка Евангелия в раннем творчестве Лагерквиста и экзистенциалистская — в послевоенном, романы пентало-гии вписываются в контекст «евангельского романа», что перекликается с материалом статьи А. Меня «В поисках подлинного Христа (Евангельские мотивы в западной литературе)» [Мень, 1991]. Таким образом, несмотря на сравнительно широкое поле исследований в творчестве Лагерквиста остается немало неразрешенных вопросов, связанных с жанровой идентификацией «пенталогии малых романов», в отношении структуры которой до сих пор нет единства.
Таким образом, мы видим, что, несмотря на очевидный интерес к творчеству изучаемых нами авторов в зарубежном литературоведении, остается значительный простор для того направления исследования, которому посвящена наша работа.
Научная новизна диссертационного исследования заключается в том, что в работе впервые совокупно рассматривается творчество двух крупнейших представителей шведской прозы XX века (П. Лагерквиста и Э. Юнсона) в жанровом аспекте. В диссертации предлагается оригинальная теоретическая модель жанра романа-антимифа, позволяющая по-новому взглянуть на процесс реми-фологизации в художественной литературе XX века в целом и выявить причины обращения указанных шведских авторов на позднем этапе творчества, определяемом едиными хронологическими рамками (1940-1960-е гг.), к схожим жанровым решениям, знаменующим изменения в их мировосприятии и поэтике; формулируется концепция «нобелевского формата», обуславливающего специфику процесса самоидентификации шведской литературы в XX веке, что позволяет дать ответы на многие принципиально важные вопросы, касающиеся места шведской литературы в мировом литературном пространстве; в научный оборот вводится анализ произведений указанных авторов, не переведенных на русский язык, и привлекаются научные монографии и статьи зарубежных литературоведов (по преимуществу, шведских), не издававшиеся в России.
Теоретическая значимость работы заключается в углублении представлений о художественной мифорецепции в литературе XX века и ее объектах (архаический и современный миф) и формах (роман-миф), в систематизации различных теорий жанра романа-мифа и его различных модификаций, а также в выявлении ключевых особенностей творчества крупнейших представителей шведской литературы - П. Лагерквиста и Э. Юнсона. Ракурс исследования позволяет также рассмотреть жанровую палитру шведской прозы середины XX века (исторический роман, роман-миф, роман-памфлет, пролетарский роман и т. п.) в спектре творческих методов и художественных систем (модернизм, реализм, постмодернизм), выявляя основные тенденции развития национальной литературы «изнутри» и «извне», в многообразных и многочисленных связях с современным искусством, философией, культурой.
Практическая значимость исследования состоит в том, что материалы диссертации могут быть использованы при чтении общих курсов по истории зарубежной литературы XX века, спецкурсов по истории скандинавских литератур, шведскому роману, теории литературного мифологизма, а также в практической деятельности переводчиков.
Апробация работы осуществлялась в виде научных докладов на международных научных конференциях в Челябинске («Речевая агрессия в современной культуре», 2005, «Литература в контексте современности», 2005, «СМИ. Общество. Образование», 2007), в Омске («Русская филология: Язык - Литература - Культура», 2004), в Санкт-Петербурге («Пушкинские чтения - 2005»), на региональных конференциях Челябинского госуниверситета. Концепция работы нашла отражение в соответствующих публикациях в научных журналах («Вестник Челябинского государственного университета. Филология. Искусствоведение», «Вестник Академии российских энциклопедий» и др.) и сборниках статей («Медиасреда - 2006, 2007, 2008», «Проблемы изучения литературы» и ДР-) Структура исследования определяется его концепцией. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы, включающего 442 наименования, в том числе 171 на иностранных языках (шведском, норвежском, английском, немецком, польском и сербохорватском). В первой главе рассматривается жанровая модель романа-антимифа как одна из форм художественной мифорецепции в литературе XX века, при этом теоретические положения подкрепляются анализом текста. Вторая глава демонстрирует исследование генезиса жанра романа-антимифа в контексте развития национальной литературы и общих закономерностей творчества П. Лагерквиста и Э. Юнсона, а также содержит анализ ключевых модификаций жанра (исторический и экзистенциальный роман-антимиф). Подобный «дедуктивный подход», от гипотезы к материалу, а не наоборот, представляется нам более продуктивным в решении поставленных задач, нежели традиционный.
Аспекты научной рецепции архаического мифа в XX веке и их влияние на творчество Э. Юнсона и П. Лагерквиста
На рубеже XIX-XX вв., в эпоху кризиса позитивизма, классического гуманизма, рационалистической картины мира и других традиционных ценностей обострилось пристальное внимание ученых и творческой интеллигенции к мифу (если быть точным, к архаическому мифу). Установка на то, что миф является максимально полным отражением мира, позволяющим понять «суть» вещей, недоступную позитивистским «точным» методам анализа, заставила представителей различных философских течений принять часть мифологического «инструментария». Запущенный в действие механизм рефлексии над мифом стал источником не только «мифоцентрической» продукции в сфере художественного творчества, но на фоне трагических событий XX века (революций, мировых войн, вспышек национализма, утверждения тоталитарных режимов) оказался признаком материальной культуры, основным стимулом политических, идеологических процессов, которые в конце столетия заставили говорить о «тотальном» мифологизме.
Первичной формой рецепции архаического мифа стали научные исследования представителей самых разных школ и направлений, продемонстрировавшие, что миф образует собою единое целое, не поддающееся однозначному определению с позиций той или иной теории, «выхватывающей» только один аспект этого целого, оставляя в тени все остальное. «Изучение человеческой культуры на всех ее уровнях и гранях различными науками - этнографией, филологией, психологией, социологией, семиотикой и др. - привело, в конце концов, к выявлению на пересечении абсолютного большинства «культурных» параметров некоего «тела» ... Это было «тело» мифа» [Карлова, 2001: 5]. Для описания свойств «тела» архаического мифа удобнее классифицировать различные подходы не на основании методологических принципов той или иной теории, подробно описанных в работах классиков отечественной науки о мифе [См. Вейман, 1975; Мелетинский, 1976 и др.], а на основании «аспектов» мифа, различных составляющих единого целого, образованного пересечением различных линий исследования, к которым можно отнести логику мифа, его феноменологию, психологию, семиотику, поэтику и др. Основное внимание мы сосредоточим на тех аспектах научной рецепции архаического мифа, которые оказались в поле пристального внимания интересующих нас шведских писателей - Пера Лагерквиста и Эйвинда Юисона.
Одним из приоритетных для указанных авторов аспектов, в первую оче- редь, оказалась психология мифа, исследованная 3. Фрейдом, К. Г. Юнгом и их последователями. Из интересующих нас авторов наибольшее влияние фрейдистские теории мифа оказали на Э. Юнсона. Увлечение Эйвинда Юпсона работами Зигмунда Фрейда отмечено в ряде исследований, в которых указывается, что писатель впервые познакомился с концепциями венского психоаналитика в ! Берлине, в 1923 году [Stenstrom, 1978: 147; Schvartz, 1979: 225; Soderberg, 1980: 156]. Именно в это время Юнсон начинает активно интересоваться античностью и гомеровским эпосом. «Для Юнсона было важным то, что Фрейд, как и Ницше, воспринимал гомеровский мир, с его антропоморфными божествами, как диаметрально противоположный христианскому, с его жесткой догматикой и идеей неизбежности наказания. Для Юнсона освобождение от тяжести страха и ощущения греховности было условием для продолжения творческого пути, и, как и Томас Манн, он воспринимал идеи Фрейда как мощную освобождающую силу, которая помогает человеку исправить свой путь, стать свободнее, не бояться сумрака и перестать замыкаться в самом себе» [Mazzarella М. 1981: 39]2.
Позднее Юнсон опирался на концепцию Фрейда в решении вопросов о природе творчества, конфронтации личности с социумом и другими индивидами и т.п. Фрейдистские идеи «замещения», «вытеснения», «проекции», несвободы человека от собственного прошлого лежат в основе почти всех «исторических» романов Э. Юнсона, таких как «Тучи над Метапонтом», «Мечты о розах и огне», «Эпоха Его Величества», «Долгий день жизни» [см. Meyer, О. 1976; Lindberger, О. 1990; Backman, S. 1975; Goransson, S. 1962; Soderberg, В. 1980 и др.]. Определенное влияние на Юнсона оказали также теории фрейдиста В. Райха, с которыми Э. Юнсон познакомился через статьи норвежского писателя Сигурда Хуля (См. параграф 2.2.2.).
Однако более ощутимое влияние на шведских авторов оказали теории Карла Густава Юнга и его последователей: Эриха Ноймана, Мирчи Элиаде, Джозефа Кэмпбелла и др. В юигианских концепциях миф представляется частью коллективного бессознательного, функционирующего в качестве «хранилища» опыта всех предыдущих поколений, передаваемого на генетическом уровне посредством «архетипов». Архетип - это «неосознаваемая разумом форма, которая является активно действующей установкой, идеей в платоновском смысле, предопределяющей наши мысли, чувства и действия и постоянно оказывающей на них влияние» [Юнг К.Г. 2004: 214]. В этих концепциях миф трактуется как символический язык, переводящий механизмы внутренних психических процессов в систему чувственных образов и толкование этого языка дает способность к самопознанию и интеграции в окружающий мир. Юнгиан-ская теория мифа оказала влияние на формирование концепции циклической модели истории, которая является господствующей в «исторических» романах Э. Юнсона (См. параграф 2.2.1.).
С идеями К. Г. Юнга Э. Юнсон познакомился, в основном, благодаря работам Т.Манна [См. Soderberg, 1980: 152; Backman, 1975: 159-174]. Однако М. Мазарелла считает, что от знакомства с юигианскими концепциями через работы немецкого писателя Э. Юнсон перешел непосредственно к трудам швейцарского психолога. В качестве доказательства она приводит письмо жены
Современный миф как объект художественной рецепции в произведениях Э. Юнсона и П. Лагерквиста
Под «современным мифом» обычно имеются ввиду различные проявления массового сознания и массовой коммуникации, обнаруживающие сходство с первобытным мышлением, в котором миф выполнял важнейшие гносеологические, этиологические и эстетические функции [Воеводина, 2002: 9]. Современный миф реализуется в рекламе, газетных клише, идеологических штампах, слухах, видениях, жанрах массовой культуры и т.п.
Начало изучению.современного мифа как феномена массового сознания было положено еще в конце XIX века в знаменитой работе французского социолога Гюстава Лебона «Психология масс» (1895). Изучение психологии масс и массового сознания было продолжено Жоржем Сорелем, Зигмундом Фрейдом («Массовая психология и анализ человеческого «я»»), Хосе Ортегой-и-Гассетом («Восстание масс»), Сержем Московичи («Век толп») и др. Однако первыми серьезными исследованиями именно современного мифа можно считать две работы, опубликованные в конце 1950-х гг. и демонстрировавшие совершенно различные, с точки зрения методологии, подходы: это статьи «Миф сегодня» (1957) Ролана Барта и «Современный миф о небесных знамениях» (1958) Карла Густава Юнга.
Ролан Барт в своей статье, вошедшей в качестве теоретической части в компендиум «Мифологии», рассматривает современный миф как знак, как средство коммуникации. В этом качестве миф становится «метаязыком» по отношению к естественному языку, используя его знаки «вторично», «обескровливая» значение слова, превращая смысл в форму [См. Барт, 2000: 233-287]. Причины тотального распространения мифа ученый видит в его «заклинатель-ной» функции: миф, реализуя одно из своих древнейших предназначений, призван составить картину мира, объяснить человеку законы мироздания. Однако мир после второй мировой войны стал настолько противоречивым, хаотичным, травмирующим сознание индивида, что миф не способен разрешить противоречий, он их натурализует, примиряет, «заклинает». Он необходим для адекватного мировосприятия, хотя и искажает реальность [См. Барт, 2000: 16-17].
Отсюда и важнейшие отличия архаического мифа от современного. Традиционные мифы представляют собою разработку фундаментальных оппозиций культуры, цель которой — дать логическую модель для разрешения некого противоречия (в основном, между индивидом и природой), поэтому они допускают и даже требуют связного и художественно организованного сюжетного построения (эпос, драма). Мифы современные служат не разрешению противоречий, не изживанию, а их натурализации, «заклинанию» и оправданию, оставаясь дискурсом, по преимуществу именным, а не глагольным, они сохраняют связь с мифической культурой имени, однако их множественность, бессистемность и бессюжетность делают их собственно художественное воплощение невозможным. «С самого начала миф представляет собою коммуникативную единицу, некое сообщение. Это ни вещь, ни понятие или идея. Это форма, способ обозначения. Миф - все, что покрывается дискурсом. Это сообщение может быть устным или письменным, или в форме изображения: фото, кино, репортажа. Миф создается из материала, уже прошедшего первоначальную обработку» [Барт, 2000:246].
Примерно в это же время появляется статья Карла Густава Юнга «Современный миф о небесных знамениях» (1958) [Юнг, 1994: 25-213], в которой психолог обосновывает появление современного мифа включением компенсаторных механизмов, продуцируемых коллективным бессознательным индивида, подавляемым гипертрофированным сознанием, позитивистской логикой, излишним доверием к науке и собственному превосходству человеческого разума над силами природы («психологической инфляцией»). «Современный человек утратил веру в трансцендентное; он придает слишком большое внимание сфере сознания, всячески стремится к одностороннему развитию одной из ее дифференцированных функций ... что ведет к утрате Самости (das Selbsl). Современный человек подвержен «психологической инфляции», т.е. чрезмерному преувеличению значимости своего «Я», гордыне, которую стимулируют достижения современной науки» [Юнг, 1994: 13]. В ответ бессознательное включает механизм «проекции», т.е. перенесения свойств подсознания на объект реальности. В результате появляются мифы об НЛО, о «снежном человеке», о воскресении мертвых средствами современной медицины и т.п. Мифы, описанные Юнгом, связаны с проявлениями «нуминозного» в «профанном» [Апинян, 2001: 36-37], с потребностью современного индивида в «чуде», растущей параллельно с развитием науки и техники.
Несмотря на принципиальные расхождения в основных позициях, и Барт и Юнг отмечают, что миф является закономерным продуктом современной действительности, средством коммуникации или защиты против психических травм. В то же время оба исследователя считают современный миф опасным явлением, с которым нужно бороться или хотя бы пытаться его нейтрализовать. Такое отношение к современному мифу закономерно для рубежа 1950 — 1960-х гг. В послевоенной атмосфере любые радикальные проявления массового сознания и манипуляции им принимались культурологами и философами как знак опасности и признак эпохи. Кроме того, в это время массовая культура начинает осознаваться как факт действительности и враждебно воспринимается представителями культуры элитарной, к которой, несомненно, принадлежит большинство первых исследователей современного мифа (психологов К. Г. Юнга, Э. Фромма, Э. Ыоймана; семиологов Р. Барта, К. Леви-Стросса).
Эволюция жанра романа-антимифа в творчестве Пера Лагерквиста и Эйвинда Юнсона в контексте национальной литратуры
В предыдущей главе мы рассматривали теоретическую модель жанра романа-антимифа безотносительно контекста национальной литературы. При этом упускались из виду принципиально важные вопросы: каков генезис жанра, причины его актуализации именно в данное время и в данной национальной литературе, чем обусловлены тенденции его развития и модификации, с точки зрения внутрилитературных процессов. Социологизированная теория, привязывающая процесс развития литературы к особенностям творческого метода (реализм / модернизм), на наш взгляд, не объясняет закономерностей эволюции шведской литературы в XX веке в полной мере, хотя на ней основаны не только советские исследования истории скандинавских литератур (например, пособие В. П. НеуСтроева), но и шведские [См. Brandell, Stenkvist, 1974—76]. Подспорьем в поиске ответа на поставленные выше вопросы могут служить теории «всемирной литературы» X. Блума [См. Блум, 1998] и П. Казанова [См. Казанова, 2003].
Нельзя отрицать факт существования единого всемирного литературного пространства, «литературной карты мира», на которой обозначены свои континенты, полюса, столицы и провинциальные «захолустья». При этом литературная карта мира может не совпадать с географической и политической, хотя не стоит сбрасывать со счетов влияние внелитературных факторов па литературные процессы. Шведская литература занимает в этом отношении особое место.
По степени «вклада» в формирование мирового литературного «капитала» (жанров, мотивов, образов, тем, стиля) вряд ли шведскую литературу можно отнести к литературам центра. На протяжении долгого времени шведские писатели осознавали свою «провинциальность», «отсталость», «бедность». Интенсивное развитие национальной литературы в Швеции, как и в Скандинавии вообще, начинается только на рубеже XVIII-XIX вв., параллельно с формированием литературного языка (bokmal), философии, национального самосознания (схожая ситуация наблюдалась в Германии конца XVIII века, когда усилиями Лессиига, Гердера. Гете, Шиллера и др. закладывались основы национальной литературы и философии). Рост национального самосознания в XIX веке сопровождался мучительной борьбой крупнейших шведских писателей за признание в «центральных» европейских литературах: достаточно вспомнить попытки А. Стриндберга завоевать французскую аудиторию во время добровольной эмиграции (автоперевод пьесы «Отец», переводы пьес «Фрекен Жюли» и «Кредиторы» Ж. Луазо, публикация на французском романа «Слово безумца в свою защиту» и т.д.) [См. Казанова, 2003: 159-161].
Тем не менее ситуация кардинально меняется уже в самом начале XX века и главную роль в этом играет учреждение в 1900 году Нобелевской премии по литературе. На протяжении более чем столетия Нобелевская премия успешно играет роль универсального критерия мирового признания не только конкретного произведения, автора, но и национальной литературы. Можно сомневаться в объективности этого критерия, но не в его абсолютной авторитетности, примером чему служит борьба различных стран и континентов за «нобеля». Уникальность ситуации шведской литературы в XX веке состоит в том, что благодаря существованию Нобелевской премии ей приходится выполнять функцию литературного центра3, по сути таковым не являясь. Амбивалентность данного факта очевидна: по статистическим данным на 1990 год [См. Ganne, Minon, 1992: 64] в Швеции - самый высокий процент переводной литературы по отношению к общему объему литературной продукции (60 %, — ср. в Португалии - 33 %, во Франции и Германии - 14-18 %, а в Великобритании - только 3,3 %). Это «засилие» импортной книжной продукции объясняется желанием писателей как можно большего количества стран попасть в поле зрения Шведской Академии. При сравнительно небольшом количестве собственных книг ситуация складывается катастрофическая: шведская литература оказывается не в состоянии конкурировать с «импортом», так как ее собственная языковая аудитория сравнительно невелика (по официальным данным, говорящих на шведском языке насчитывается всего около 10 миллионов человек). В результате существование Нобелевской премии «обескровливает» национальную литературу, в то же время делая Стокгольм номинальной литературной столицей мира (наравне с Парижем, Лондоном, Берлином, Нью-Йорком). В 1950-х годах, конечно, эти данные были иными, но очевидно, что негативное влияние Нобелевской премии на национальную литературу уже прослеживалось как тенденция. В то же время игнорировать престижную мировую награду шведские писатели просто не имели права, поэтому они были вынуждены принимать влияние «нобелевского формата», представляющего интересы литератур центра.
