Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Платонов в литературном процессе 1920-х годов: роль критики в формировании репутации писателя 12
Глава 2. Приемы газетно-журнальнои критики 1930-х годов и культурные стратегии Платонова 63
Глава 3. Литературная критика 1940-х годов и творческая эволюция Платонова 136
Заключение 166
Список литературы 170
- Платонов в литературном процессе 1920-х годов: роль критики в формировании репутации писателя
- Приемы газетно-журнальнои критики 1930-х годов и культурные стратегии Платонова
- Литературная критика 1940-х годов и творческая эволюция Платонова
Платонов в литературном процессе 1920-х годов: роль критики в формировании репутации писателя
Сын слесаря Платона Климентова Андрей родился в 1899 году в Воронеже. Писатель Платонов - в 1927 году в Москве. Тогда издательство «Молодая гвардия» напечатало его дебютный сборник прозы «Епифанские шлюзы». Правда, псевдоним Андрея Климентова и раньше был на слуху, в сочетании со словом «мелиоратор». Платонов с детства в равной мере интересовался прикладными науками и словесностью. В одной из автобиографий он вспоминал: «Засуха 1921 г. (в Поволжье. - Р. П.) произвела на меня чрезвычайно сильное впечатление, и, будучи техником, я не мог уже заниматься созерцательным делом - литературой»1. Тем не менее занимался, и довольно активно. А в феврале 1927 года Платонов, работавший в земельном управлении Тамбовской губернии, восклицал в письме к своей жене Марии: «...чего ради тратить силы на мелиорацию, когда я с меньшей затратой сил достигну лучших результатов на другом поприще?»2 Ему понадобилось десятилетие, чтобы прийти к этой мысли и сделать непростой выбор.
Революцию начинающий писатель встретил в Воронеже, там же провел и первые послеоктябрьские годы. Н. Корниенко резонно утверждает, что он воспринял советскую эпоху как «кардинально новый (курсив наш. — Р. П.) этап в развитии России и мировой истории...» . Социалистический переворот стал для Платонова своеобразным порогом, переступить который можно лишь однажды. Чтобы в этом убедиться, достаточно прочесть заголовки его публицистических выступлений на страницах воронежской прессы: «Преображение», «Коммунист принадлежит будущему», «Новое евангелие», «У начала царства сознания». Громогласные фразы не удивляли платоновских современников. Слишком уж яркой была картина общественной жизни еще не обретшего застывшие формы государства. Л. Шубин писал о тех годах: «Поэты начали говорить голосами пророков, в их лексику естественно и органично вплетались библеизмы. С поэтами соперничали и соревновались не только ораторы на митингах и журналисты в газетах и журналах, но и вполне серьезные политики, администраторы и ученые»1. Талантливому уроженцу Ямской слободы удалось примирить все перечисленные амплуа. В нем поэт -в широком смысле - уживался с журналистом, ученым, оратором и администратором. Платонов служил революции разными способами.
В конце 1910-х годов большим авторитетом как в рабочих, так и в интеллигентских кругах пользовался Пролеткульт. Деятельность этого творческого и просветительского объединения оказала решающее влияние на фило-софские и эстетические взгляды Платонова . Обучаясь в Воронежском железнодорожном политехникуме, он проштудировал «Всеобщую организационную науку» А. Богданова, а также познакомился с сочинениями А. Гастева и других поэтов. Платонов увидел в литературе средство упорядочения окружающего мира. Его статья 1921 года «Пролетарская поэзия» содержит программный тезис: «...искусство есть творчество совершенной организации из хаоса»3. Платонов настаивал на том, что в высших своих проявлениях образное мышление тождественно научному. Правда, несколькими месяцами ранее - в статье «Культура пролетариата» - он постулировал нечто совершенно иное: «А искусство все-таки работа ложная. И сохранится ли вообще искусство в теперешнем виде при господстве сознания - сказать пока трудно»4. Непоследовательность — существенная особенность журналистских текстов, созданных писателем во время Гражданской войны. Т. Лангерак поясняет: «Противоречия в публицистике молодого Платонова нельзя рассматривать как постояные изменения его взглядов. Его статьи нельзя считать прямым выражением его убеждений, а, скорее всего, размышлениями (курсив наш. -Р. П.\ высказанными по поводу книг и статей, им прочитанных, или кое-каких событий» . Очень точное замечание. Некоторые платоновские герои (к примеру, Александр Дванов из романа «Чевенгур») говорят, чтобы думать. Сначала они облекают смутные переживания в слова, а затем осознают услышанное. Приобретая опыт, Платонов действовал похожим образом. Кстати, писатель впоследствии не отрекался от юношеских философских этюдов, хотя и признавал ограниченность отдельных умозаключений. В его рабочем блокноте начала 1930-х годов можно найти любопытную запись: «Мое молодое, серьезное (смешное по форме) - останется главным по содержанию навсегда, надолго»2. Это касается не только статей.
Художественные произведения Платонова впервые появились в периодических изданиях столицы Черноземного края в 1918 году (рассказ «Очередной», стихотворения «Поезд», «Рабы машин», «Юноше»). В течение следующего года писатель планомерно направлял в различные редакции, в том числе московские и петроградские, новые тексты3. Одиннадцать из них - исключительно поэтические - увидели свет («Вечер после труда», «Гудок», «Италии», «Март», «Над горами», «Ночь», «Последний день», «Пролетарская культура», «Степь», «Тоска», «У реки»). Платонов получил и ряд отрицательных отзывов. Их обычно помещали в разделе «Почтовый ящик».
Воронежский двухнедельник «Железный путь», напечатавший рассказ «Очередной», тактично уведомлял: «Стихи не подошли. В них много прелести и чистой поэзии, но... берите другие темы»1. Впрочем, большинство критических реплик не отличалось особой деликатностью. Петроградский журнал «Жизнь железнодорожника» опубликовал стихотворение «Степь», снабдив его весьма ироничным комментарием: «У вас есть способность, пишете вы гладко, но темы настолько мизерны, что не стоит труда выливать их в рифмы. Судите сами
Знакомой стороною
Лошадка путь кладет,
Покорно предо мною
Костлявый зад трясет.
Такая невоспитанная дама, а вы ее воспеваете в стихах. Проникнитесь важностью нашей исторической эпохи и встаньте в ряды ее певцов»2. Платонову приходилось выслушивать и откровенно язвительные нравоучения. Журналист из калужского «Факела железнодорожника» ерничал: «Ваше "футуристическое" стихотворение, иначе назвать нельзя, да кстати и без заглавия («Мы на канатах прем локомобиль...». - Р. 77.), поместить не можем, это ведь набор слов без всякой мысли. В Вашем стихотворении, например, есть строка: "Шабаш - доставили! Двугривенный и сотка". Да, товарищ, доставили Ваше стихотворение в корзину, двугривенный стоит Вам заплатить, все-таки писали, ну а уж сотку доставайте сами. Или же: "Оправились - и потащили с песней, Пустив под солнце в ярь матюк..." Товарищ, не теряйте времени, сейчас весна, солнце светит ярко, уж лучше займитесь пусканьем матюков под солнце, чем писаньем стихотворений»3. Очевидно, авторы издевательских советов не принимали всерьез того, к кому они обращались.
Справедливы ли были критики? По мнению О. Ласунского, процитированные выше отзывы - вполне естественная реакция. Исследователь подчеркивает, что каждый шаг Платонов «делал на ощупь, специальных наставников не имел, свой божий дар еще не успел отшлифовать»1. Действительно, воронежский самоучка к тому времени еще не обрел собственного голоса. Его стихотворения, изобилующие техническими погрешностями, не идут в сравнение с шедеврами поэзии Серебряного века. Но на фоне прочих провинциальных сочинителей он смотрелся неплохо и заслуживал скорее поддержки, чем снисходительного отношения.
Платонов получил эту поддержку. Благодаря стараниям Г. Литвина-Мол отова, который в 1919 - 1920-х годах работал главным редактором газет «Красная деревня» и «Воронежская коммуна», он достаточно быстро занял центральное место в журналистском сообществе Воронежа . Став заведующим литературным отделом «Красной деревни», вчерашний новичок сам начал давать рекомендации поэтам из глубинки. С одной стороны, в этих коротких заметках он не скупился на ободряющие слова. С другой - стремился проявить идеологическую выдержанность. Показателен ответ Платонова претенденту на публикацию, назвавшему себя Сыном человеческим: «Вглядитесь в русский народ, он ищет своего блага, а в бывшем Боге он блага не нашел и навсегда отошел от него.
Ваше обожествление природы (пантеизм) тоже не решает религиозного вопроса, т. к. люди признали ненужность его для жизни. И избрали гораздо более верный путь - науки и свободной мысли» .
А это почти приговор: «Испытавшему - хотя вы, наверное, пролетарий, но прислали произведение откровенно буржуазное, вскрывающее сущность ушедшего времени.
Приемы газетно-журнальнои критики 1930-х годов и культурные стратегии Платонова
Переехав в столицу, Андрей Платонов держался особняком, хранил свою независимость от литературных объединений. Он присоединился лишь к Московскому товариществу писателей - кооперативному издательству, учрежденному в 1924 году по инициативе «Кузницы». Платонов продолжал поддерживать отношения с воронежскими друзьями и знакомыми, тоже покинувшими родной город. Помимо Г. Литвина-Молотова (редактора сборников «Епифанские шлюзы» и «Сокровенный человек»), в число близких писателю людей тогда входили, в частности, критик В. Келлер (автор отзыва на книгу стихов «Голубая глубина»), сатирик А. Новиков (член группы «Перевал»), а также Н. Тришин (сотрудник «Журнала крестьянской молодежи»). В 1928 - 1930 годах Платонов вместе с А. Новиковым и Н. Тришиным сочинял рассказы для крестьянского радио. Но его круг общения, конечно, не ограничивался земляками. Более того, не ограничивался он и «левыми», революционно настроенными литераторами и критиками.
Так, в первой половине 1928 года Платонову довелось познакомиться с Б. Пильняком. Не имея еще собственной квартиры, он непродолжительное время жил у автора нашумевшей «Повести непогашенной луны». В июле в письме к Н. Замошкину Платонов проявил неожиданную сентиментальность: «Если случайно увидите Бориса Андреевича Пильняка, то скажите, что я его помню и соскучился по нем...»1 Это интересно. Четыре года назад на страницах журнала «Октябрь мысли» молодой богдановец искренне приветствовал «заезжание» Пильняков и Ходасевичей, которое осуществлял журнал «На посту». Культурная ситуация изменялась стремительно. Теперь раппов-цы почти безраздельно господствовали на литературной арене - все же прочие действующие лица, в том числе Платонов и Б. Пильняк, оказались в оппозиции. Необходимость бороться с бюрократизацией жизни и словесности в какой-то мере примирила разных по духу писателей.
Знакомство Платонова и Б. Пильняка повлекло за собой сотрудничество. В 1928 году они написали пьесу «Дураки на периферии» и очерк «Че-Че-О». Точнее, Платонов написал, а Б. Пильняк отредактировал. Публичное чтение созданного ими произведения состоялось в Доме Герцена. Об этом 15 октября сообщала газета «Вечерняя Москва». Несколько позже еженедельник «Читатель и писатель» уведомлял о том, что новую пьесу слушали на очередном собрании творческой группы «Литературное звено». По-видимому, речь шла об одном и том же художественном вечере, поскольку члены «Литературного звена» обычно собирались именно в Доме Герцена. Журналист «Вечерней Москвы» А. Кут (псевдоним А. Кутузова) заключил: «Первый опыт Б. А. Пильняка на поприще драматурга вызвал к себе со стороны слушателей резко отрицательное отношение. Выступавшие критики квалифицировали пьесу как едва ли оправданный "шарж на провинцию", отмечали отсутствие в ней "художественной правдивости", ее недоделанность, растянутость, многочисленные повторения, указывали на обилие нарочито смешных слов, которыми герои пьесы уснащают свою речь»1. Газета «Читатель и писатель» резюмировала: «Пьеса... получила определенно отрицательную оценку со стороны большинства присутствовавших на собрании.
Критики отмечали растянутость пьесы, оперирование исключительно словесным материалом, отсутствие сценического действия, а главное - ее чрезмерную неправдоподобность и нарочитую карикатурность в изображе-нии обитателей "периферии"» . Оба текста, представляющие собой не полновесные рецензии, а информационные корреспонденции, страдают однобокостью: хотелось бы также узнать мнение меньшей части аудитории. Эти материалы, однако, не противоречат помещенному в журнале «Рабис» (органе профсоюза работников искусств) мини-интервью под названием «Что пишут драматурги», в котором Б. Пильняк достаточно подробно рассказывает о работе над пьесой «Дураки на периферии» и скептической реакции критиков. Сравтор Платонова признается: «За одиннадцать лет советской власти у нас отстоялся совершенно своеобразный быт с своими положительными и отрицательными чертами. Вот мы и решили написать сатирическую комедию, высмеять некоторые черты людей со всеми их слабостями.
Бюрократизм является злом не только социальным, но и биологическим: даже в своей домашней обстановке, в семье люди становятся бюрократами, так и живут. Вот такой-то бюрократизм мы и вывели в своей пьесе, которую назвали сатирической комедией, но в которой есть и черты трагедии (курсив наш. - Р. П.): кончается пьеса смертью ребенка. Словарь нашей пьесы - не заштампован: мы тщательно выкинули из нее все заезженные словечки и выражения. Правда, нас упрекали и в том, что мы чересчур уж увлеклись словарем, беллетристы в нас вытеснили драматургов.
Тема нашей пьесы: заставь дурака бога молить - он и лоб прошибет»1. Привлекает внимание пильняковская откровенность, раскованность. Кажется, что голос писателя доносится из начала 1920-х годов или из дореволюционных времен, будто не существует еще ни Главлита, ни РАППа. Б. Пильняк не скрывает того, что цель пьесы — высмеять советский бюрократизм. Кроме того, он смело говорит о трагичности сюжета. Совсем скоро этот жанровый признак окончательно трансформируется в нежелательное свойство художественного текста и неизбежно будет ассоциироваться с пессимизмом. В 1928 году по-прежнему допускались - хотя и активно оспаривались - старорежимные трактовки понятия «трагическое»2. Платонов и Б. Пильняк, по словам последнего, планировали устранить обнаруженные критиками недостатки и затем отдать пьесу «Дураки на периферии» в театр, но при жизни писателей их произведение не дошло до сцены и не попало в печать. А вот очерк «Че-Че-О» появился в декабрьском номере журнала «Новый мир».
Следующий 1929 год стал переломным не только для Платонова, но и для всей страны. Произошел ряд важных событий. Газета «Правда» опубликовала статью Й. Сталина под названием «Год великого перелома: к XII годовщине Октября». В ней глава СССР говорил об успешном решении задач, поставленных перед коммунистической партией В. Лениным, о преемственности. На самом же деле его «отчет» подвел черту под ленинской эпохой. В конце 1920-х годов И. Сталин присвоил себе право единолично подбирать слова для обозначения актуальных социальных и эстетических явлений. Был принят первый пятилетний план, на смену «восстановительному» периоду пришел «реконструктивный». Партийные критики начали предъявлять к сочинителям более строгие идеологические требования. Подверглись переоценке многие произведения - как авангардные, так и классические.
Первый номер журнала «На литературном посту» за 1929 год открывает программная статья «Классовая борьба обостряется». В ней есть такие строки: «Литературный фронт показывает два сталкивающихся наступления. Одно наступление ведется силами пролетариата. Этому наступлению сужде-на победа. Другое наступление ведется буржуазной идеологией, мелкобуржуазной стихией, подкулачниками, мещанством. ... Эта борьба завуалирована, она происходит в специфических формах. Но ее содержание то же (курсив наш. - Р. 77.), что и содержание классовой борьбы в деревне, например»1. Еще один тезис: «Забывают, что "звание" попутчиков вовсе не дается писателю в пожизненное или наследственное пользование»2. И последнее: «Углубляется дифференциация в писательской среде. Не вести в такой обстановке политики пролетарского наступления - значит отдавать инициативу кулаку и подкулачнику»3. Напрашиваются два вывода. Первый: рапповцы провозгласили эстетическую деятельность функцией политической жизни. Второй: каждый писатель был поставлен перед необходимостью сделать принципиальный выбор между «буржуазным» и «пролетарским».
Истинность вышесказанного подтверждает обзор «Буржуазная и попутническая литература», который В. Ермилов подготовил для «Ежегодника литературы и искусства на 1929 год». Содержащиеся в нем формулировки в общем тождественны налитпостовским. В. Ермилов декларирует: «Первое, что бросается в глаза каждому наблюдателю современной русской литературы - это чрезвычайно обострившаяся дифференциация. Разные стилевые (классовые) тенденции из состояния различия и противоположности все более переходят в состояние противоречия. Причины этого обострения дифференциации нельзя, конечно, искать в самом литературном ряду: здесь действуют общие причины, в силу которых происходит сейчас обострение классовой борьбы в экономике и во всех областях идеологии»1. Далее: «Все они (писатели. - Р. 77.) вынуждены были определить так или иначе свое отношение к социалистическому строительству»2. Перед нами почти буквальное воспроизведение того, что изложено в статье «Классовая борьба обостряется» (она, видимо, тоже создавалась не без участия В. Ермилова). Обычно люди, работающие со словом, стараются избегать тавтологии. Советские критики использовали повторение в качестве оружия. Главный идеолог задавал тон - все прочие звучали в унисон. Они могли развивать основную мысль, но не перефразировать ее. Так организовывалась кампания в прессе.
Литературная критика 1940-х годов и творческая эволюция Платонова
Главным событием последней предвоенной осени для Андрея Платонова стало, без сомнения, не закрытие журнала «Литературный критик», а освобождение сына. 26 октября 1940 года Платон вернулся к родителям. Писатель взялся за работу с новыми силами. Он по-прежнему находился в неош ределенном положении. Об этом свидетельствует письмо поэта В. Бокова. Младший товарищ сообщал Платонову: «Я знаю людей, которые не признак ют вас, и знаю людей, которые говорят "изумительнейший писатель". Но мне приходилось убеждаться, нто вторые так же мало понимают вас, как и пер= вые, они это говорят из маленького оппозиционного зуда, который щекочет их и которым они в меру щеголяют, чтобы показаться умными»1. Похоже, критики и редакторы наконец смирились с неординарностью Платонова. Писателя печатали, однако он в любой момент мог получить отказ.
В 1940 году увидели свет три платоновских рассказа: «Алтеркэ», «Среди животных и растений», «Старый механик». В 1941 году пять рассказов дошли до читателя: «Железная старуха», «В прекрасном и яростном мире», «От хорошего средца», «Великий человек», «Дед солдат». Перечисленные тексты были размещены на страницах журналов «Дружные ребята», «Общественница», «Индустрия социализма», «30 дней», «Смена», «Пионер». Здесь наблюдаются две отчетливые тенденции. Во-первых, Платонов все чаще пишет о детях и юношестве. Во-вторых, он фактически уходит в специализиро ванные издания. Этот во многом вынужденный уход нельзя назвать бегством из «большой» литературы: детская тематика привлекала писателя всегда. Произошло нечто другое - частный интерес совпал с интересом государственным. С середины 1930гх годов в ЦК ВЛКСМ активно обсуждались про блемы литературы для детей, в ССП работала соответствующая комиссия. Фамилия воронежца не фигурировала в списке тех, кого планировалось привлечь к воспитанию прилежных пионеров и комсомольцев. Платонов взялся за дело, не дожидаясь официального разрешения.
В цитировавшемся выше послании В. Боков писал: «В прошлом году прочтя рассказ "Грозу" («Июльская гроза». - Р. П.) и увидев, как литераторы проходят мимо него равнодушно, я был потрясен этим и трое суток ходил непрерывно, с ужасом видя, что уровень всех литераторов настолько низок, что они не могут не только создать что-либо выдающееся, но даже почувствовать, понять выдающееся. Мне хотелось кричать: караул, помогите, грабят! С чем же это можно сравнить, как не с разбоем, замалчивание Вас как писателя»1. Стоит подчеркнуть, что не все литераторы проходили мимо рассказа «Июльская гроза». Это произведение получило высокие оценки в профессиональном кругу. В 1940 году оно выходит в Детгизе отдельной книгой - в 1941 году книга переиздается. Известны две рецензии на нее.
А. Ивич из «Литературного обозрения» обнаружил в «Июльской грозе» демонстрацию «начатков коммунистического сознания - и не у молодежи, а у старшего поколения» . По его мнению, темой рассказа является культурный рост народа. Кажется, Платонов писал прежде всего не о культуре, а о натуре - как человеческой, так и неодушевленной. Одно справедливое заме чание в отклике критика все-таки есть. Он утверждает: «Ничего не упрощая, не подгоняя к пониманию ребят, Платонов создал рассказ, в котором за простотой письма (курсив наш. - Р. П.) скрыто большое литературное мастерство, а за видимой простотой жизни -г нескрытые от читателей сложность и многообразие простых человеческих отношений»3. А. Ивич любуется гармоничностью, которая присутствует в платоновском тексте.
Сотрудник журнала «Детская литература» С. Решетин в свою очередь назвал достоинством рассказа «Июльская гроза» его актуальность. Он был восхищен мастерством писателя. Критик заявил: «Рассказ надо читать детям вслух, чтобы они почувствовали обаяние живого разговорного русского языка, творческое отношение к которому нельзя не отметить у Платонова»1. В целом С. Решетин истолковал «Июльскую грозу» лучше, чем А. Ивич. Он выдвинул емкий тезис: «Жизнь для других - требование новой жизни, ее закон, - такова идея рассказа» . К слову, эта идея возникает уже в более ранних платоновских вещах («Фро», «Река Потудань»). Критик завершил статью призывом: «,..нам хочется, чтобы он (Платонов. - Р. П.), простившись с кругом многих своих старых образов, смелее вошел в светлый и чистый мир со-ветских юных граждан» . Писатель этого не сделал - серьезные проблемы он умышленно перенес в мир детей. Хотя рецензии А. Йвича и С. Решетина содержат указания на некоторые недостатки, они доброжелательны по своей сути. Сам Платонов резко критиковал других детских авторов - К. Паустовского, Л. Кассиля, М. Пришвина. Естественно, подобная критика только усложняла его - и без того сложные - отношения с современниками.
Моральной опорой Платонову служили, в частности, теплые отзывы неизвестных читателей, которые он иногда получал. В январе 1941 года некто М. Львов из Челябинска писал ему: «Сегодня читал Ваш рассказ "Родина электричества". Я в каком-то тихом задумчивом восторге от этого рассказа. В рассказе почувствовал какую-то беззаветность жизни. ...
Начал читать рассказ - и испугался, что он может быстро окончиться, перевернул страницу - нет, продолжается, еще страницу - конец. А мне хотелось, чтобы он был бесконечным.
Издавать бы именно такие рассказы 50.000 тиражом. По-моему, великая лит ература - это великий гуманизм. А у Вас гуманизма так же много, как и в "Войне и мире". От этого рассказа так повеяло временем, 21 годом, какой он был - я не знаю, но верю, что он должен был быть таким, каким Вы показываете.
А ваш метод "сближения слов" (наспех придумываю определение) великолепен...»1 Параллель с романом «Война и мир» явно неудачна. А. Гур-вич в 1937 году доказал, что Платонов в поэтическом отношении противостоит Л. Толстому. Его секулярный гуманизм не тождественен толстовскому религиозному гуманизму. К слову, любопытны рассуждения Платонова о человечности в произведениях К. Паустовского. Рассказ «Музыка Верди» он характеризует так: «Рассказ, при всем благородстве и чистоте излагаемого в нем факта, оставляет впечатление неловкости, потому что это благородство, эта нежность, возвышенность, предупредительность, заботливость, гуманизм, одухотворенность, сознательность всех персонажей рассказа словно стерилизовали действительность (курсив наш. — Р. П.), и все хорошее и доброе на свете стало невесомым»2. Далее, комментируя рассказ «Доблесть», Платонов иронизирует: «И с этого момента в городе началась некая оргия гуманизма (курсив наш. - Р. П.)» . Очевидно, что гуманизм, с точки зрения Платонова, не имеет абсолютной ценности. Но вернемся к отзыву М. Львова. Челябинский читатель подобрал неточное определение - метод «сближения слов». Впрочем, понятно, что он имел в виду. Платонов действительно был склонен «сближать слова». Чтобы избавиться от громоздкости и одновременно добиться эффекта неотделанности, он опускал целые фразы и соединял лексемы напрямую, нарушая тем самым правила грамматики.
В июне 1941 года начинается Великая Отечественная война, а в октябре писатель вместе с женой и сыном отправляется в эвакуацию - в Уфу. Там он создает первые военные рассказы. В июле 1942 года Платонов возвращается в Москву4. Ожидая аттестации в ГлавПУРККА (Главном политическом управлении Рабоче-Крестьянской Красной Армии), он совершает непродолжительные поездки на фронт. Только 22 апреля 1943 года его официально мобилизуют и утверждают специальным корреспондентом газеты «Красная звезда». Писатель получает звание капитана административной службы, позже - майора. В «Красной звезде» Платонов прослужил до 18 декабря 1945 года. За это время он много раз бывал на передовой. 4 января 1943 года умер от туберкулеза его сын Платон. 11 октября 1944 года родилась дочь Мария. Такова предельно краткая платоновская биография военных лет.
В 1942 - 1946 годах произведения писателя часто появлялись на страницах газет и журналов. Кроме того, Платонову удалось издать пять сборников военных рассказов. В 1942 году - «Под небесами родины», в 1943 году -«Броня» и «Рассказы о родине», в 1945 году - «В сторону заката солнца», в 1946 году - «Солдатское сердце». Подготовка книг к печати шла тяжело1. Находясь далеко от Москвы, Платонов не имел возможности непрерывно спорить с редакторами. Ему приходилось идти на компромисс, соглашаться на правку текстов. Н. Корниенко поясняет: «Особенному же обстрелу подвергались рассказы, переводившие акценты с батального содержания войны к вопросам о духовно-нравственных потерях, которые несет народ, к причинам и последствиям этих потерь для национальной жизни.
