Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Английская автобиография: от XIX века к XX 22
1.1. Автобиография Томаса Де Куинси: диалог с XX веком 22
1. 2. Завершение католической традиции духовной автобиографии: "Apologia Pro Vita Sua" Дж. Г. Ньюмена 48
1.3. Итог викторианской литературной автобиографии: «Автобиография» Э. Троллопа 64
Глава 2. Английская литературная автобиография первой половины XX века 70
2.1. Смещение жанра на рубеже веков: автобиография Э. Госса «Отец и Сын» 70
2. 2. Психоаналитическая автобиография Р. Грейвза «Прощание со всем этим» 85
2. 3. «Опыт автобиографии» Г. Уэллса как социальное исследование 96
2. 4. Мифологическая «Автобиография» Дж. К. Пауиса 112
Глава 3. Английская литературная автобиография второй половины XX века 121
3.1. Автобиография Кэтлин Рэйн: архетипическая модель 121
3. 2. Постмодернистская автобиография: путь суфия в автобиографии Дорис Лессинг 258
3.3. Новый рубеж: автобиография-гипертекст Мартина Эмиса 289
Заключение 295
Библиографический список 301
- Завершение католической традиции духовной автобиографии: "Apologia Pro Vita Sua" Дж. Г. Ньюмена
- Итог викторианской литературной автобиографии: «Автобиография» Э. Троллопа
- Психоаналитическая автобиография Р. Грейвза «Прощание со всем этим»
- Постмодернистская автобиография: путь суфия в автобиографии Дорис Лессинг
Введение к работе
В XX веке жанр автобиографии приобрёл особую популярность. Его бурный расцвет, жанровое разнообразие, способность синтезировать различные родовые свойства, использовать различные коммуникативные стратегии, на фоне общего кризиса повествовательных форм, в особенности романной, способствовали повышению интереса к феномену автобиографии, а изучение этого жанра осознаётся актуальным и перспективным не только в современном литературоведении, но и в гуманитарных науках в целом.
Объект исследования – английская литературная автобиография ХХ века, а также классические образцы автобиографии, созданные в девятнадцатом веке и оказавшие заметное влияние на последующее развитие жанра.
Предметом исследования являются структурные особенности и эволюция жанра литературной автобиографии в ХХ веке. Главное внимание уделяется изменениям в автобиографическом каноне, ведущим к трансформации жанра. Автобиографии ХIX века рассматриваются в двойном аспекте: учитывается их роль и значение, во-первых, в подведении определённых итогов в трансформации жанра на рубеже двух эпох, двух литературных направлений романтизма и реализма, во-вторых, в последующем развитии как литературной автобиографии, так и литературы двадцатого века в целом, которое они не только во многом определили, но и в некоторых своих образцах, как, например, в «Исповеди» Де Куинси, предвосхитили.
Степень изученности темы и актуальность исследования. В российском литературоведении вопросами истории и теории жанра автобиографии активно занимались М. М. Бахтин, Ю. М. Лотман, Л. Я.Гинзбург, Г. Елизаветина, Н. А. Николина. В последнее время автобиография становится предметом междисциплинарных разысканий, ею занимаются представители российской школы историцистской философской антропологии Ю. П.Зарецкий, К. Г. Исупов, культурологии – В. Руднев, И. Л. Сиротина. В западном литературоведении в этой области выделяются труды таких учёных как Г. Миш, Ж. Гусдорф, У. Шумейкер, Х. Н. Уитеред, П. М. Спэкс, У. Спенджемен, Дж. Олни, Э. Брюс, Л. Петерсен, Дж. Пиллинг, Б. Финни, Ф. Лежён, Ж.Старобинский. Серьёзное теоретическое и критическое осмысление жанра автобиографии на Западе началось довольно поздно. Оно было отмечено выходом в 1956 году основополагающей статьи французского философа Жоржа Гусдорфа «Условия и границы автобиографии». В своей работе Ж. Гусдорф опирался на фундаментальный многотомный труд Георга Миша «История автобиографии» (Misch G. Geschichte der Autobiografie. Leipzig; Frankfurt a.M., 1907-1969. 4 Bd.), не потерявший своего значения и по сей день. Г. Миш рассматривает автобиографию как универсальный историко-культурный феномен, сопровождающий всю культурную историю человечества и использующий все формы самовыражения, от надписей на древних захоронениях Вавилонии, Ассирии и Египта до европейских автобиографий Нового времени. Ж. Гусдорф определяет специфическую цель автобиографии и её антропологическую значимость как литературного жанра исходя из того, что автобиография, воссоздавая и интерпретируя жизнь во всей её полноте и цельности, являет собой одно из средств самопознания. Новаторский характер работы Ж. Гусдорфа отмечен многими исследователями жанра, как отечественными, так и зарубежными. Так, Джеймс Олни, представитель ранних англо-американских теоретиков жанра, решающим фактором, определившим последующее восприятие и оценку автобиографии как литературного жанра, считает впервые обозначенный в этой статье перенос внимания с содержания автобиографии на собственное «я» автора, воссоздаваемое им в тексте.
Вопросы теории автобиографического жанра рассматриваются в сборнике «Автобиография.Теоретические и критические эссе» («Autobiography: Essays Theoretical and Critical» - 1980) вышедшем под редакцией Джеймса Олни. «Английская автобиография» (“English Autobiography”, 1954) американского учёного Уэйна Шумейкера, будучи, несомненно авторитетным трудом по истории жанра в Англии, прослеживая его судьбу, заканчивается 1946 годом. Английская автобиография XX века представлена в ней лишь именами Г. Уэллса и Г. Честертона. Дихотомию фактографичность / фикциональность, определяющую характер автобиографического жанра, пытается разрешить в своей книге «Замысел и правда в автобиографии» (“Design and Truth in Autobiography”,1960) английский исследователь Р. Паскаль. Отмечая как достоинство синтез художественного замысла и правду факта, характеризующие автобиографию на современном этапе, Р. Паскаль относит её к литературному жанру и полагает, что в таком качестве она заслуживает изучения не только как факт истории, но и как факт литературы.
При всей интенсивности научного поиска, единственной монографией, прослеживающей судьбу жанра литературной автобиографии в английской литературе, в динамике его почти векового развития, до 80-х годов прошлого века, является книга англичанина Брайана Финни «Внутреннее «я»: Британская литературная автобиография XX века» (“The Inner “I”: British Literary Autobiography of the Twentieth Century”, 1985). Масштабность авторского замысла обусловила несколько обзорный характер исследования, некоторую эклектичность жанровой классификации и терминологический разброс в определении жанра литературной автобиографии. Классификация автобиографий приобретает оценочный характер, а их рассмотрение в свете противопоставления основных автобиографических категорий, на основе которых выстраивается эта классификация – фактографичность / фикциональность; достоверность / недостоверность; родители / дети; личность / история; хотя и выявляют отдельные, значимые аспекты развития жанра литературной или, как её называет автор, «субъективной» автобиографии, но всё же не дают системной картины его эволюции.
Несмотря на то, что историю автобиографии начинают отсчитывать с «Исповеди»Августина, а английская автобиография существует на протяжении четырёх веков, чёткой и единой концепции данного жанра не существует. Часть исследователей, придерживающихся традиционного понимания, в их числе Рой Паскаль, считают, что наличие биографического материала, идентичность автора, рассказчика и героя, повествование от первого лица, линейная хронология являются обязательными для жанра автобиографии. Сторонники же свободного толкования: Ж. Гусдорф, У. Спенджемен, Дж. Олни, У. Шумейкер считают, что автобиограф имеет право представлять себя в любой форме, которую он сочтёт уместной и удобной, для них любое произведение, осуществляющее воссоздание личности автора, есть автобиография.
Определение автобиографии, предложенное французским литератором, теоретиком автобиографического жанра Ф.Лежёном в 1971г. в его книге «Автобиография во Франции» стало каноническим и до сих пор широко используется во многих работах отечественных и зарубежных исследователей жанра: «Автобиография является прозаическим текстом с ретроспективной установкой, посредством которого реальная личность рассказывает о собственном бытии, причём делает ударение именно на своей личной жизни, особенно на истории становления своей личности». Одним из критериев настоящей автобиографии Лежен считал единую, фиксированную позицию автора во времени, которая поддерживает ретроспективность повествования и обеспечивает связное, логически последовательное воспроизведение прошлого автора и его личности. Эти, далеко не бесспорные определения, или втискивают произведения в жёсткие рамки или приводят, в конечном итоге, к размыванию жанровых границ.
Актуальность диссертации определяется не только возросшим в последние годы читательским интересом к автобиографии и стремлением восполнить отсутствие в отечественной науке специальных работ, посвященных феномену литературной автобиографии, но и, в целом, логикой эволюции литературного процесса в XX веке. Проблематика диссертации представляется актуальной в свете возросшего интереса к документализму как категории поэтики, не отрицающей художественности жанра, но определяющей его востребованность со стороны читателей и интерес со стороны критиков и теоретиков литературы. Актуальность работы обуславливается также тем, что прослеживая жанровые трансформации, автор данной работы выявляет их обусловленность изменениями не только в эстетическом сознании, но и, в целом, в литературно-духовном и мировоззренческом комплексе эпохи, демонстрирует в процессе анализа универсальный характер духовного поиска, воплотившийся в XX веке в жанре литературной автобиографии. Анализ проблем эволюции жанра английской литературной автобиографии в предлагаемом автором триединстве её исторической, литературной и антропологической составляющих позволяет произвести ряд типологических наблюдений, способствует систематизации литературно-художественного процесса в целом.
Цель и задачи исследования: В рамках данной диссертации предпринимается попытка охарактеризовать английскую литературную автобиографию в динамике её развития в двадцатом веке, с учётом рецепции предшествовавшей эпохи, и выявить логику трансформации её повествовательной и логической модели в синкретическую литературную автобиографию двадцатого века, объединяющую исторический, литературный и антропологический жанры. Для достижения этих целей в работе решаются следующие задачи:
ввести в исследовательский оборот отечественного
литературоведения новые тексты литературных автобиографий и расширить представление об уже известных источниках
проанализировать содержательные и поэтологические особенности избранных автобиографий, выявить присущую им специфику художественной образности
проследить рецепцию просветительской и романтической традиций в литературной автобиографии двадцатого века
исследовать закономерности развития литературной автобиографии в двадцатом веке и определить диапазон её жанровых изменений и их эпистемологическую обусловленность
Научная новизна и теоретическая значимость исследования определяются тем, что в нем впервые делается попытка рассматривать эволюцию жанра английской литературной автобиографии в XX веке в процессе взаимодействия со сложившейся автобиографической традицией и одновременного отталкивания от неё. Через анализ отдельных трансформаций в жанровом каноне прослеживается процесс модификации двух развившихся и утвердившихся в XIX веке моделей автобиографии - духовной и «светской» в литературную автобиографию XX века, выявляется влияние литературной автобиографии на развитие психологизма в литературе XX века, её решающая роль в переносе акцента с внешних реалий жизни на внутреннее становление личности, её психическое развитие. В научный оборот введены литературные автобиографии, не привлекавшие ранее внимания отечественных исследователей и не переводившиеся на русский язык, за исключением недавно переведённых автобиографий Э. Троллопа и Г.Уэллса и перевода «Исповеди» Де Куинси, неполного и весьма далёкого от оригинала. Весь цитируемый материал переведён на русский язык автором данного исследования. Теоретическая значимость диссертации определяется тем, что через конкретный, многоуровневый анализ текстов выявляются характерные черты литературной автобиографии XX века, определяются параметры жанрового смещения, основываясь на которых, автор работы приходит к выводу о том, что литературная автобиография выделяется в парадигматический жанр современной эпохи, объединяющий в себе исторический, литературный и антропологический жанры и реализующий множественность функций.
Методология исследования базируется на трудах М. М. Бахтина, В. Н. Топорова, Р. Барта, на работах психоаналитических школ З.Фрейда и К.Г.Юнга. Методологические и теоретические принципы работы базируются также на трудах западных и отечественных постструктуралистов и теоретиков постмодернизма (Э. Брасс, Ж. Женетт, Ж.Лакан, И.Ильин, В.Руднев, и др.). Автобиография рассматривается как коммуникативный творческий акт, способный воссоздать идентичность или субъективность писателя, при этом мы руководствуемся не общепринятым, но несколько устаревшим под влиянием факторов времени и истории определением автобиографии Ф. Лежёна, а правилами, предложенными американской исследовательницей жанра, представительницей постструктурализма, Э. Брас, отражающими главные отличительные черты этого акта, которые сохранились до сегодняшнего дня и будут прослеживаться в дальнейшем:
-
идентичность автора, повествователя и героя.
-
достоверность информации, правдивое изложение событий (читатели вправе удостовериться в их правдивости) независимо от того, касаются ли они частной жизни автора или же имеют общественную значимость.
-
автобиограф должен верить в то, что он утверждает, независимо от того, верят ему или нет.
Трансформация жанра литературной автобиографии рассматривается нами в свете теории литературной эволюции Ю. Н. Тынянова. Введённые им в научный оборот понятия «эволюционный скачок», «смещение», «основные» и «второстепенные» черты жанра являются ключевыми в выявлении логики трансформации жанра. Исходя из предложенной Ж. Гусдорфом автобиографической концепции жанровой триады, включающей в себя три составляющих – историческую, литературную, антропологическую, мы рассматриваем последнюю как объединяющую две первых и превращающую литературную автобиографию в универсальный и постоянно обновляющийся жанр. Концепция антропологической значимости жанра литературной автобиографии основывается на положениях, изложенных И.Кантом в его работах «Логика» и «Антропология с прагматической точки зрения», где он включает в сферу антропологии четыре главных философских вопроса: 1) «Что я могу знать? 2) Что я должен делать? 3) На что я смею надеяться? 4) Что такое человек»?, «ибо три первых вопроса относятся к последнему», антропологическому.
Комплексный подход, который был положен в основу исследования, объединяет сравнительно-исторический метод, предусматривающий рассмотрение материала в его синхроническом и диахроническом срезах, с методом структурно-семиотического анализа. В диссертации используются мифопоэтический и междисциплинарный подходы, а также метод интертекстуального анализа. В процессе рассмотрения структуры сновидения и структуры мифа в литературной автобиографии двадцатого века мы ориентировались на работы Я. Э. Голосовкера, Е. М. Мелетинского, Н. Фрая, М.Элиаде, К. Г. Юнга. В стремлении использовать разные концепции мы опирались на мысль Е.Хализева: «сегодняшней теории литературы следует быть максимально открытой, «распахнутой» навстречу самым разным концепциям и при том критичной к любому направленческому догматизму».
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Литературная автобиография именно в ХХ веке приобрела особое значение;
2. Литературная автобиография объединяет в себе исторический, литературный и антропологический жанры;
3. Жанр литературной автобиографии поочерёдно вбирает в себя религиозную, апологетическую, дидактическую, психотерапевтическую функции и становится многофункциональным сотериологическим жанром.
4. Литературная автобиография синтезирует различные родовые свойства, объединяет и трансформирует разнообразные автобиографические формы, использует поэтологические приёмы всех литературных направлений, вбирает в себя романные функции, превращаясь к концу XX века в метажанр.
Критерий достоверности полученных результатов и научная обоснованность диссертационного исследования обусловлены тем, что в работе рассматривается большое количество первоисточников. В диссертации собран, проанализирован и обобщён обширный материал, включающий в себя новейшие исследования по проблематике, охватывающей изучение жанра автобиографии в целом и его характерной для XX века формы – литературной автобиографии. Материал исследования составляют наиболее значительные автобиографии XIX-XX веков, являющиеся поворотными пунктами в эволюции жанра литературной автобиографии. Отбор анализируемого материала продиктован целями и задачами исследования и обусловлен его внутренней логикой. Автобиографии XIX века - «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» Т. де Куинси, «Апология моей жизни» Дж. Г. Ньюмена, «Автобиография» Э. Троллопа вводят в жанровую проблематику ХХ века . Их анализ позволяет проследить не только некоторые ключевые моменты изменчивости жанра, заложенные в полистилистике, в мировоззренческой многомерности литературного пространства XIX века, но и акцентировать внимание на отчетливой полемической и преемственной связности английских образцов с различными версиями автобиографического сюжета в западноевропейской традиции. Эволюция жанра литературной автобиографии в первой и второй половине ХХ века выявляется на материале автобиографий Э. Госса, Р. Грейвза, Г. Уэллса, Д. К. Пауиса, К. Рэйн, Д. Лессинг, М. Эмиса.
Практическая значимость исследования определяется тем, что её результаты могут быть использованы при разработке современной теории жанра автобиографии, в вузовских курсах истории и теории западноевропейских литератур, а также при разработке спецкурсов, учебных и учебно-методических пособий.
Апробация диссертации. Основные положения и выводы диссертации обсуждались на заседаниях отдела литератур народов Европы и Америки новейшего времени Института мировой литературы им. А.М. Горького РАН (2005, 2008, 2009 гг.); получили отражение в докладах на научной конференции «Английская литература от XIX века к XX, от XX – к XIX: проблемы взаимодействия литературных эпох» (ИМЛИ им. А. М. Горького - 15. 12. 2003 г.), Тертеряновских чтениях «Литература XX в. в её отношении с XIX в.» (ИМЛИ им. А. М. Горького – 15. 03. 2004 г.); на международных конференциях: «Английская литература в контексте мирового литературного процесса» ( Рязанский гос. пед. ун-т им. С. А. Есенина - Рязань, 2005), «Язык, культура, общество» (Ииститут языкознания РАН – Москва, 2007), «Российский и зарубежный читатель: национальное восприятие литературы» Литературный институт им. А. М. Горького – Москва, 2008); на межрегиональных и межвузовских конференциях и симпозиумах: «Язык, образование и культура в современном обществе» (Северо-Кавказский социальный институт – Ставрополь, 2006), «Алиевские чтения» (Карачаево-Черкесский государственный университет - Карачаевск, 2007), «Коммуникативная культура и формирование толерантности в полиэтнической образовательной среде» (Карачаево-Черкесский научный центр южного отделения ГАН «РАО» - Черкесск, 2009), а также в монографии и 9 научных статьях, в журналах, входящих в список, утверждённый ВАК, и других публикациях по теме диссертации, список которых помещен в конце автореферата. Результаты исследования используются в курсе лекций по истории зарубежной литературы в Карачаево-Черкесском филиале Московской, открытой социальной академии. Работа обсуждена в Отделе литератур Европы и Америки новейшего времени ИМЛИ РАН.
Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка. Общий объем работы - 324 страницы. Список использованной литературы включает 363 наименования.
Завершение католической традиции духовной автобиографии: "Apologia Pro Vita Sua" Дж. Г. Ньюмена
Среди автобиографий написанных в девятнадцатом веке не много найдётся таких, в которых внимание автора сосредотачивалось бы на раскрытии и становлении собственного «я». Литературно-художественный и моральный климат той эпохи определялся, в основном, религиозной этикой протестантизма, не поощрявшей самокопания, сомнений, пристального внимания к своему внутреннему миру. Как пишет Г. Кавальеро: «Протестантизм этого века, с его недоверием к искусству, как содержащему угрозу идолопоклонничества, поощрял изучение мира таким, каким он представлялся взору человека»27.
Даже такие заметные автобиографии девятнадцатого века как "Sartor Resartus"28 Т.Карлейля, (1833г.) и "Praeterita"29 Дж. Раскина (1885-1889гг.) отличает фактографичность, описательный характер повествования, и некоторая фрагментарность, возможно обусловленная тем, что оба автора находились в преклонном возрасте, когда их писали. Дж. Милль в своей «Автобиографии» ("Autobiography" - 1873), написанной им к концу жизни, сразу же предупреждает читателя, что его главная цель заключалась вовсе не в том, чтобы сосредоточить внимание на своей личности: "I do not for a moment imagine that any part of what I have to relate can be interesting to the public as a narrative, or as being connected with myself («Я ни на мгновение не допускаю, что хоть какая-то часть того, что я должен изложить, может интересовать публику как рассказ лично обо мне») [28.1]. Он лишь хотел запечатлеть свой необычный и выдающийся в своём роде опыт обучения в самом раннем возрасте, который привёл к замечательным результатам, и который может быть полезен для общества: "I have thought that in an age in which education, and its improvement, are the subject of more, if not of profounder study than at any former period of English history, it may be useful that there should be some record of an education which was unusual and remarkable, and which, whatever else it may have done, has proved how much more than is commonly supposed may be taught, and well taught, in those early years which, in the common modes of what is called instruction, are little better than wasted" [28.1] (Я считал, что в век, когда образование и его улучшение являются предметом более глубокого изучения, чем в любой другой предыдущий период английской истории, может оказаться полезным делом оставить письменное свидетельство о необычном и выдающемся опыте обучения, который, помимо всего прочего, доказал, что в те юные годы, которые, по общепринятым стандартам обучения, тратятся почти что впустую, можно обучить намного большему, чем обычно считают»).
Автобиография Милля преследует, в основном, дидактические цели. Её автор, выдающийся философ-утилитарист, обосновывает своё право на написание автобиографии, что входит в обязательные интенции пишущих в этом жанре, исключительно своим стремлением принести пользу обществу в сфере образования и воспитания.
На фоне многочисленных «объективных» автобиографий, основанных на фактах и не учитывающих психологическую относительность человеческого опыта во всех его формах, выделяется поэтическая автобиография Уильяма Вордсворта «Прелюдия» ("The Prelude or, Growth of a Poet s Mind"31 - 1850), исследующая становление внутреннего мира поэта как таинственный процесс, основы которого закладываются в детстве. Именно эта необычная, стихотворная автобиография послужила образцом для Де Куинси.
«Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» ("Confessions of an English Opium-Eater" - 1821) Томаса Де Куинси стала первой английской светской автобиография в прозе, сосредоточившей внимание на внутреннем мире протагониста. Вслед за «Прелюдией», где детству отводится основополагающая роль в развитии поэтического мышления, в «Предварительной исповеди» ("Preliminary Confession"), первой части автобиографии Де Куинси, отражается взгляд автора на свои детские и юношеские годы как на период жизни, определивший его дальнейшую судьбу опиомана-визионера.
В своих более поздних произведениях, «Воздыхания из глубины» ("Suspiria de Profundis - 1845), являющейся продолжением «Исповеди», и «Английская почтовая карета» ("English Mail-Coach"34 - 1849), Де Куинси углубляет «детскую» тему, исследуя причинную связь между внутренним миром ребёнка, с его гипертрофированным восприятием природы, времени, страдания, смерти, и теми фантастическими образами, которые являются взрослому человеку в его опиумных видениях, опережая 3. Фрейда, утверждавшего, что в основе периодически воспроизводящихся структур сновидений лежат неразрешённые конфликты детского периода. Автору «Исповеди», наравне с Вордсвортом, по праву отводится роль первооткрывателя философии детства в английской литературе: «Первый в английской литературе Де Куинси не только (как Вордсворт) создал философию детства, но углубился в индивидуальные особенности детской психологии, создал конкретный, неповторимый образ ребёнка, умного, тонкого, начитанного, живущего в созданном им самим мире»35.
Впервые опубликованная в 1821 году в "London Magazine", «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» была выпущена отдельной книгой в 1822 году, а в 1856 году вышло её исправленное и расширенное издание. Она вызвала огромный интерес у читателей и принесла известность автору. Шумный успех был вызван не в последнюю очередь сенсационным характером, по всей. вероятности, первого литературного свидетельства опиумных откровений, запечатлевшего опыт курильщика опиума, объединившего участника и очевидца в одном лице автора «Исповеди...». «Исповедь англичанина, любителя опиума» привлекает внимание прежде всего своим названием. Оно вызывает ассоциации с двумя претекстами — «Исповедью» Августина, историей духовного поиска и обращения в истинную веру, и «Исповедью» Руссо, необычайно откровенной светской автобиографией, - но на этом сходство, пожалуй, и заканчивается. Несмотря на название книги, замысел автора резко отличается от традиционной исповеди. В обращении «К читателю», выполняющему роль вступления, в котором обычно обозначаются авторские интенции, Де Куинси заявляет: его «самообвинение не означает признания вины. Телесные и духовные страдания необязательно подразумевают вину» [18. їх] - в то время как вина и невинность составляют одну из основных оппозиций в автобиографиях-исповедях его предшественников.
Итог викторианской литературной автобиографии: «Автобиография» Э. Троллопа
Если в «Исповеди» Августина сцена в миланском саду была кульминационной, а слова, произнесённые ребёнком, непосредственно послужили обращению Августина, то для Ньюмена слова святого Августина были очередным откровением, которое вело его дальше. В 1841 году он написал знаменитый трактат № 90, в котором доказывал, что 39 статей англиканского вероисповедания не противоречат католическому учению. Прием, который встретил этот трактат, дал понять, что руководство Церкви Англии решительно отрицает его положения. Последним ударом по теории «via media» и толчком к обращению в католичество послужило дело об Иерусалимском епископстве, когда англикане и протестанты, невзирая на различия в вере, смешались под юрисдикцией одного англиканского епископа, что Ньюмен расценил как шаг к признанию ересей. Трактарианское движение, которое началось как борьба с церковным либерализмом и которое, в конечном итоге, не увенчалось успехом, привело Ньюмена к необходимости окончательного выбора между двумя церквями.
Последний этап метаструктуры - «обращение» - соответствует шестой части «Апологии...» и представляет собой описание мучительного состояния уныния и неуверенности: " ... a tedious decline, with seasons of rallying and seasons of falling back" [29. 245] («Печальное угасание, когда временное улучшение опять сменяется упадком сил»). Состояние душевного беспорядка находит своё выражение во фрагментарной структуре текста, отрывочных воспоминаниях, документальных свидетельствах. Это нисколько не напоминает логическую выверенность и законченность прославленных прозаических периодов, которые получили название «королевских» периодов Ньюмена, характерных для предыдущих частей «Апологии...», но смена стиля не менее эффективно действует на читателя, вызывая его сочувствие.
Эмоциональное воздействие, оказываемое повторяющимся на протяжении всего текста обращением к образу «больного человека», нагнетается; на «кривой смысла»54 этого образа возникает новое значение -«человек, находящийся при смерти». Образный ряд подкрепляется документальным характером повествования в этой части автобиографии: "From the end of 1841, I was on my death-bed, as regards my membership with the Anglican Church, though at the time I became aware of it only by degrees. I introduce what I have to say with this remark, by way of accounting for the character of this remaining portion of my narrative. A death-bed has scarcely a history; ... it is a season when doors are closed and curtains drawn, and when the sick man neither cares nor is able to record the stages of his malady. ... in consequence, my narrative must be in great measure documentary, as I cannot rely on my memory, except for definite particulars, positive or negative" [29. 245] («С конца 1841 года я находился на смертном одре в отношении моего пребывания в англиканской церкви, хотя осознавал я это лишь постепенно. Я предваряю этим примечанием «Кривая смысла» - выражение Я.Э. Голосовкера. то, что я должен сообщить, для того чтобы объяснить характер оставшейся части моего повествования. О смертном ложе едва ли расскажешь .. . Это -период, когда двери закрыты и занавеси задернуты и когда больной и не хочет, и не может фиксировать стадии своего заболевания ... соответственно, мое повествование должно быть в основном документальным, так как я не могу полагаться на свою память, за исключением некоторых частностей положительного или отрицательного свойства»).
В связи с рассказом о решении принять католическую веру Ньюмен тоже обращается к документальной форме. Он приводит текст письма, от 8 октября 1845 года, адресованное его друзьям, в котором сообщает, что к нему должен заехать скромный католический священник, к которому он хочет обратиться с просьбой о допущении его к «единой христовой пастве» («one Fold of Christ»). Девятого октября 1845 Ньюмен стал членом того, что он называл «единой церковью Искупителя».
В заключительной главе «болезнь» отступает. Ньюмену больше нет нужды писать о себе, поскольку он, лично, «обрёл совершенный покой и удовлетворение»: "From the time that I became a Catholic, of course I have no further history of my religious opinions to narrate. In saying this, I do not mean to say that my mind has been idle, or that I have given up thinking on theological subjects ; but that I have had no variations to record, and have had no anxiety of heart whatever. I have been in perfect peace and contentment; I never have had one doubt. ... I had not more fervor ; but it was like coming into port after a rough sea ; and my happiness on that score remains to this day without interruption" [29.331] («C того момента, как я стал католиком, мне, конечно, больше нечего сообщить об истории моих религиозных воззрений. Сообщая об этом, я не имею в виду, что мой ум оставался праздным, или что я более не размышляю на религиозные темы; но хочу лишь сказать, что у меня не было никаких колебаний, о которых нужно было бы написать, и не было никакого беспокойства в сердце. Я обрел совершенный покой и удовлетворение; у меня больше никогда не было никаких сомнений. ... Меня больше не обуревал религиозный пыл; это было все равно, что зайти в порт после бурного моря, и поэтому мое счастье остается по сей день непотревоженным»).
Но если «больной человек» в лице отдельного представителя англокатолической церкви «выздоровел», обрёл душевное спокойствие в лоне римско-католической церкви, то параллельный ему собирательный образ -Англо-католической церкви - остался в прежнем, больном, как считает Ньюмен, состоянии.
Он заканчивает свою автобиографию утверждением о непогрешимости церкви как условии, необходимом для сохранения религии в мире, и, обращаясь к своим друзьям, как католикам, так и англиканам, выражает надежду на то, что церковь вновь станет единой: "And I earnestly pray for this whole company, with a hope against hope, that all of us, who once were so united, and so happy in our union, may even now be brought at length, by the Power of the Divine Will, into One Fold and under One Shepherd" [29. 284] («И я искренне молюсь за всех, вознося молитву за молитвой, что все мы, которые когда-то были так едины и так дружны в нашем союзе, даже теперь можем, в конце концов, объединиться по воле Всевышнего в единую паству и с единым Пастырем»),
Ньюмен использует принципы и приёмы классической риторики для реализации метаструктуры обращения и таким образом достигает своей цели -он защищает себя и католическую церковь от клеветы и убеждает читателя в своей правдивости, искренности своих убеждений, последовательно, шаг за шагом, раскрывая читателю историю своего обращения и обретения самого себя. Его «Апология» завершает традицию классической духовной автобиографии, прослеживающей христианскую парадигму внутренней жизни.
Психоаналитическая автобиография Р. Грейвза «Прощание со всем этим»
Ход этого двойного эксперимента, охватившего в реальной действительности шестьдесят восемь лет, в тексте занимает девять глав, следующих в хронологическом порядке и сопровождаемых точным указанием дат, последовательно фиксирующих все его ступени.
Логика повествования подчиняется схеме рассказа о связи «разума и мира», заявленной автором во вступительной главе: "My story ... will be at once a very personal one and it will be a history of my sort and my time. An autobiography is the story of the contacts of a mind and a world. The story will begin in and go on to a troubled and unsystematic awakening. It will culminate in the attainment of a clear sense of purpose, conviction that the coming great world of order, is real and sure" [39 .28] («Мое повествование ... будет очень личным и одновременно это будет история моего класса и моего времени. Автобиография - это история отношений разума и мира. Вначале моей истории - дилемма, за ней следует сложное и беспорядочное пробуждение. Его кульминацией будет осознание цели, убеждение, что грядущий, великий мир порядка реален и безусловен»).
Этапы, обозначенные автором как "perplexity" («дилемма»), "troubled and unsystematic awakening" («сложное и беспорядочное пробуждение»), "attainment of a clear sense of purpose" («осознание цели»), отражают основные вехи в процессе формирования личности в её связях со средой. Каждый из них занимает разный объём текста.
Первому, «дилемме», соответствует глава "Origins" («Начало»), посвященная родителям и детству, проведённому в бедном жилище над посудной лавкой родителей. Второй этап - «сложное и беспорядочное пробуждение», занимает шесть глав: "Schoolboy" («Школьник»), "Early Adolescence" («Ранняя юность»), "Science Student in London" («Студент естественных наук в Лондоне»), "Struggle for a Living" («Борьба за существование»), "Dissection" («Анализ»), "Fairly Launched at last" («Наконец-то решительные шаги»). Эти этапы охватывают годы учёбы в школе, неудавшуюся карьеру помощника продавца в магазине тканей, годы учёбы в Лондонском университете, первые попытки литературного творчества, занятия журналистикой, две женитьбы, первые и дальнейшие шаги на политическом и литературном поприще.
Логическим завершением является последний этап - «Осознание цели», представленный в завершающей главе - "The Idea of a Planned World" («Идея запланированного мира»), самой пространной из всех. В ней излагается «Великий план переустройства мира», это - кульминационная глава истории и текста, цель, к которой стремилось повествование.
Структура автобиографии подчинена скорее законам научного, а не литературного дискурса: тема, проблема, история вопроса, исторический обзор, цели и задачи, выводы. Факты автобиографии выступают в качестве иллюстративного материала для раскрытияглобальных, общественно значимых проблем и для обобщений, а вся история жизни предстаёт как история развития одного отдельно взятого образчика мозга, представителя «мозгов» нового мира. Характерная черта автобиографии - включение в текст писем, фотографий, рисунков, выдержек из книг и статей.
Этой структуре на лексико-семантическом уровне соответствуют элементы доминирующего в тексте научного кода: "scientific investigator" («научный исследователь»), "species" («виды»), "solution" («метод решения»), "diagnosis" («диагноз»), "brain мозг»), "the grey matter" («серое вещество»), "receiving apparatus" [39. 88] («принимающее устройство»). Метафоры, художественные образы, сравнения, кратко подытоживающие каждую главу, а нередко и параграфы, на которые делится текст, являются как бы уступкой Уэллсу-писателю.
Структура макротекста повторяется на уровне микротекстов (глав и параграфов). Вводная глава, состоящая из трёх параграфов, выступает в качестве предисловия или вступления, обычно краткого у других авторов. На первый взгляд в ней как будто бы отсутствуют традиционные формулы авторского зачина. На самом деле они есть, но их не сразу распознаёшь, поскольку они вписаны в стилевой регистр научного исследования, двум этапам которого - описанию и объяснению82 соответствуют параграфы первой главы: "1. Prelude (1932)" («Прелюдия (1932»), 2. Persona and Personality («Маска и Личность») и 3. "Quality of the Brain and Body Concerned (1866-)" («Качество мозга и тела (1866-»). Само деление на параграфы, их графическая выделенность, причинно-следственная соподчинённость, хронологическая выверенность и точность подчёркивают стремление автора следовать, прежде всего, логике учёного-естествоиспытателя, каковым он себя и считал по праву своего образования.
«Описание», соответствующее «параграфу «Прелюдия (1932)» и «объяснение», соответствующее параграфам «Маска и Личность» и «Качество мозга и тела (1866-»), осуществляются в тексте через три элемента кода коммуникации, три «Я» - автора, повествователя, протагониста. В «Прелюдии» сочетание лексических единиц: "infirmity" («бессилие»), "death" («смерть»), "fatigue" («усталость»), "discouragement" («упадок духа») - с образными средствами, характеризующими быстротечность времени: "the clock ticks on, the moments drip out and trickle, flow away as hours, as days" [39. 19] («часы отмеряют время, мгновенья капают и льются, уносятся прочь часы, дни») -обозначает «Я» автора, всемирно известного писателя Г. Уэллса, на шестьдесят пятом году жизни ощутившего старость, растерянность, одиночество, настигшие его после смерти жены, творческое бессилие. Выход из кризиса он видит в написании автобиографии: "I write down my story and state my present problem ... to clear and relieve my mind" [39.22] («Я записываю свою историю и фиксирую проблемы, стоящие передо мной в настоящем времени, для того чтобы освободить и успокоить свой разум») - это одна из авторских целеустановок.
Параграф «Маска и Личность» представляет собой метатекстовое высказывание, в котором «дискурс говорит сам о себе» . Авторский экскурс в теорию Юнга и объяснение значения психоаналитического термина «Persona», диктуемое культурным кодом эпохи, обнажает приём обращения к маске и вводит второе «Я» - повествователя в маске лабораторного исследователя, экспериментатора.
Маска сознательно используется автором как приём отчуждения, объективации своего «я». Термины "dissection" («препарирование») и "demonstration" («показ»), характеризующие взгляды автора на то, какой должна быть автобиография, принадлежат не автору, но его маске-экспериментатору: " A biography should be a dissection and demonstration of how a particular human being was made and worked" [39.26] («Биография должна быть препарированием и показом того, как было устроено и как действовало отдельно взятое человеческое существо»).
Постмодернистская автобиография: путь суфия в автобиографии Дорис Лессинг
Символы вселенского Зла и его жертвы, доктор Калигари и его слуга-зомби Чезаре предвосхитили реалии фашистской Германии и воплотились в Гитлера с его государственной машиной и в зомбированную массу, в которую превратился немецкий народ. Этот же образ появится в автобиографии Дорис Лессинг в конце двадцатого века.
Сгущающаяся атмосфера предвоенного времени с её ощущением нарастающего напряжения, страха и сомнамбулического ожидания вселенской катастрофы передаётся автором через его приметы, выраженные в символах литературы и живописи. Пушка на картине Магритта, направленная на изображённые на заднике фрагменты мира, и готовая произвести разрушительный выстрел, живопись Дали символизируют будущее этого мира, готовую вот-вот разразиться войну, передают в «одурманивающих, навязчивых, «параноидальных» художественных образах сюрреалистов» , «одержимых», как их называет автор, угрозу, нависшую над миром: "We were (in William Empson s phrase) waiting for the end in a state rather of exaltation than of despair, as if the spectators of an unfolding cosmic drama. Dali seemed to express the unformulated content of our own unconscious state, a blend of brooding dread and somnambulist eroticism..." [33. 84] («Мы (по выражению Эмпсона) «ждали конца» скорее в состоянии экзальтации, нежели отчаяния, как если бы мы были зрителями разворачивающейся перед нами космической драмы. Дали оказался тем, кто выразил суть того, что присутствовало в нашем подсознании, но то, что мы не могли сформулировать, смесь нависшего страха и сомнамбулического эротизма...»)
Воплощение английского варианта сюрреалистической «одержимости» автор видит в социологическом проекте конца тридцатых годов, получившем название «Mass-Observation» («Наблюдения масс»), «half-poetic half sociological expression of the pre-war years» («наполовину поэтическое, наполовину социологическое выражение сути предвоенных лет»): "То Charles, who seemed at the time a man inspired, almost as a medium is inspired or possessed, the idea of Mass-Observation was less sociology than a kind of poetry, akin to Surrealism. He saw the expression of the unconscious collective life of England, literally, in writings on the walls, telling of the hidden thoughts and dreams of the inarticulate masses. In these he read, as the augurs of antiquity read the entrails or the yarrow-stalks, those strange and ominous dreams of the years just before the second world war" [33. 81] («Для Чарльза, который в то время казался таким же поглощённым или одержимым человеком, каким бывает медиум, идея Наблюдения масс представлялась не столько социологией, сколько своего рода поэзией, близкой сюрреализму. Он видел буквальное выражение бессознательной коллективной жизни Англии в надписях на стенах, рассказывающих о скрытых мыслях и мечтах безгласных масс. В них он разгадывал, подобно древним авгурам прорицавшим по внутренним органам жертвенных животных, те странные и зловещие видения времени, предшествующего второй мировой войне»).
Числящие себя в элите, якобы, самостоятельно мыслящие интеллектуалы, не составляют исключения, они тоже становятся «одержимыми»: "(...) we offered ourselves to the Zeitgeist, dedicated in mediumistic obedience to a mind as it were outside ourselves, the consciousness of that collective animal mankind" [33. 84] («Мы предложили себя в жертву духу времени, преданные, повинующиеся чужому разуму, коллективному сознанию толпы»).
Размышляя о судьбах Европы в двадцатом веке, о том, почему разрушительные силы смогли вырваться из под контроля человека разумного и привели ко второй мировой войне, автор приходит к выводу о том, что «одержимость», с которой Чарльз125, зачинатель проекта, его друзья марксисты, рядовые участники-исполнители проекта пытались «открыть темницы коллективного подсознания масс и высвободить заключённую в них энергию» [33.85] была сродни не только сюрреализму, но и тому неконтролируемому подъёму иррациональных сил в нацистской Германии, которое, в конечном итоге, оказалось фатальным для судеб Европы и всего мира.
Противоречия между психологией личности и психологией масс выражаются в резком неприятии последней: "(...)to me tne mass and its mind was terrible and deeply antipathetic; was, indeed, that from which I was in flight" [33. 81]. "The Giant Polypus", "sordid blind sub-humanity -это символы толпы, воплощающие в себе отрицание «божественного лика человека»: "There I had seen the crowd, many-headed and pullulating, its component units seeming scarcely human and its aggregate lacking any feature of the human form divine , its only language a roar" [33. 81] («Там я увидела толпу, многоголовую и быстро разрастающуюся, слагающие её элементы, казалось, едва ли имели в себе что-то человеческое, а в их совокупности не было ни одной черты, напоминающей, «божественный облик человека», рёв - её единственный язык»),
Внутренний конфликт протагониста между стремлением к обретению своей идентичности, своего творческого лица, что, само по себе, есть задача индивидуальная, единственная в своем роде, и желанием укрыться от окружающего мира, уйти от его вызовов, приобщившись к какого-либо рода объединению, коллективной или семейной тождественности, будь то какой-нибудь -изм или же попытка найти тихую гавань в замужестве, активизирует её самосознание, подталкивает к осознанию своей жизни как «странствию души», которое должно совершаться самостоятельно и в одиночестве.
Путь, который протагонист интуитивно прозревает, ясно виден автору-повествователю, он комментирует каждое отклонение от этого, заданного, но ещё не найденного протагонистом пути, подобно хору в древнегреческой трагедии, сведённому к одному голосу: "I have had to discover, without guidance and with much pain, that my destiny is a solitary one. Let me, in all humility, own that, as regards marriage, 1 am of Shelley s party still. Neither the maintenance of social order nor the natural claims of the family have ever seemed to me of the same order of value, or of reality (which is the same thing perhaps) as the soul s pilgrimage, whether the pilgrim be poet or no" [33.75].
"I cannot regard a life as a brick in a social structure, but only as a way, which each must follow, out of the mystery, into the mystery again; my most fatal dishonesties, from which have resulted injuries both given and received, have all come from my cowardly attempt to take cover within some social structure or institution" [15. 77] («Мне пришлось открывать, самостоятельно и через большие страдания, что моя судьба - это судьба одиночки»); «Позвольте мне со всем смирением признать, что в том, что касается замужества, я, по-прежнему, на стороне Шелли. Ни поддержание общественного порядка, ни естественные требования, предъявляемые семьёй, никогда не представляли для меня такую же ценность или реальность (что, возможно, одно и то же ), какой являлось странствие души, независимо от того, принадлежит ли странник к поэтам или нет»).
