Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Феномен воспроизводимости: его сущность и проявления 23
1.1. Производимость и воспроизводимость в построении дискурса . 23
1.2. Постмодернизм как форма игры с «чужим словом» 35
1.3. Историко-культурные эпистемы как фактор генерирования 4 «общих мест» в дискурсе 41
1.4. Аспекты рассмотрения фольклорно-литературных текстов как объектов лингвистического анализа 52
1.5. Субъектно-предикатная организация фольклорно-литературных дискурсов 66
1.6. Сюжеты и паремии как когнитивная основа упорядочения информации 72
1.6.1. Модели репрезентации знаний в современной лингвистике.... 72
1.7. Уровни организации смысловой структуры дискурса 83
ГЛАВА 2. Пословично-поговорочные паремии в структуре фольклорно-литературных текстов 94
2.1. Функции пословиц и поговорок в дискурсе 94
2.2. Пословичные паремии и басни 108
2.3. Пословичные паремии в сюжетах народных сказок 130
2.4. Пословичные паремии в литературных сюжетах 158
2.5. Генетические связи между жанрами в плане сохранения паремической константы 172
2.6. Пословичные паремии как типологический критерий литературных форм 194
ГЛАВА 3. Смысловые типы пословично-поговорочных паремий в сюжетах фолыслорно-литературных произведений ..206
3.1. Проблема классификации пословично-поговорочных паремий .. 206
3.2. Типы пословично-поговорочных паремий сюжетообразую-щего характера 228
3.2.1. Группы концептуальных паремий, базирующихся на принципе соответствия 230
3.2.2. Концептуальные паремии, базирующиеся на принципе последовательности 236
3.2.3. Концептуальные паремии, базирующиеся на принципе контраста 241
3.2.4. Констелляция пословиц, связанных с концептом судьбы 254
3.2.5. Констелляция пословиц, связанных с концептом любви 258
3.2.6. Констелляция пословиц, связанных с концептами краха и возмездия 259
3.3. Концептуальные паремии в сюжетах и мотивах литератур ных произведений 270
3.3.1. Мотив обусловленности человека обществом и средой 272
3.3.2. Мотив морального падения (деградации) человека 276
3.3.3. Мотив конечного краха и возмездия 278
3.3.4. Мотив бунтарства и противостояния влиянию среды 279
3.3.5. Мотив обреченности индивидуализма 281
3.3.6. Мотив неадекватных претензий и стремления занять положение, не соответствующее возможностям человека 283
3.3.7. Мотив духовного роста через испытания І... 286
Заключение 292
Литература 303
- Производимость и воспроизводимость в построении дискурса
- Постмодернизм как форма игры с «чужим словом»
- Функции пословиц и поговорок в дискурсе
- Проблема классификации пословично-поговорочных паремий
Введение к работе
Одной из центральных проблем современной лингвистики является выявление внутренней структуры коммуникативных образований, в частности, в аспекте соотношения в них элементов общего и частного, данного и нового, кода и сообщения и т.д. В современной когнитивистике это проявляется, например, в разработке концепции фреймов (сценариев, когниотипов и т.п.), базирующейся на положении, что возникновение и восприятие новой информа предполагает опору на фундамент известного, наличествующего в когнитивных структурах коммуникантов (М.Минский, ЛСВыготский, Ч.Филлмор, ДжЛакофф, В.З.Демьянков, А.Г.Баранов, Р.Шенк и др.). В литературоведческих и семиотических исследованиях данная проблема выражается в выявлении генезиса литературных форм и направлений, в поиске прецедентов и источников творчества тех или иных авторов, межкультурных взаимовлияний и т.п. (О.М.Фрейденберг, В.Шкловский, А.Н.Веселовский, Е.М.Мелетинский, Л.Н.Татаринова, МЛГаспаров, А.А.Потебня, М.М.Бахтин, Г.Д.Гачев и др.).
В данном диссертационном исследовании ставится цель показать влияние фольклорных паремий пословично-поговорочного типа, оказываемые ими на процесс речемыслительной деятельности и на формирование дискурсов как в обыденной коммуникации, так и в литературном творчестве. Наша предварительная гипотеза, обусловившая такую целеустановку, заключается в том, что, являясь «сгущением мыслю (А.А.Потебня) и фиксируя в своей семантике наиболее востребуемые в речевом общении ситуации и диспозиции мысли, пословицы и поговорки должны играть в речевом творчестве исключительную роль, которая может заключаться в селекции сообщаемой информации, ее структурной организации и даже в определенном программировании процессов коммуникации.
Указанная цель предполагает реализацию следующих задач:
1) выявление критериев определения основных понятий, играющих ключевую роль в исследовании (таких, как «общие места», пословично-пого-ворочные паремии, фразеологизмы и др.); анализ теоретических положений в направлениях, сопричастных нашему исследованию (в когнитивистике, паремиологии, лингвистике текста и др.), с целью разработки собственной теоретической базы и методологиче 4 ского аппарата;
3) выработка критериев классификации паремий, основанной не на традиционном тематическом принципе, а на типологии выражаемых ими смыслов; выявление условий эксплицитной и имплицитной реализации паремий в дискурсе и связанных с этим различий в их текстообразующих потен • циях;
5) генетический анализ жанровых форм и условий преобразования одних жанров в другие (в частности, за счет расширения фактуры дискурса и аккумуляции внесюжетных элементов).
Актуальность исследования обусловлена тем, что оно выполнено в русле наиболее современных проблем языкознания и смежных с ним дисцип- А лин - литературоведения, семиотики, фольклористики. Его научная новизна состоит прежде всего в том,» что заявленная целеустановка - выявление роли пословичных паремий в коммуникативных процессах и в построении дискурса - в соответствующем ракурсе и объеме реализуется, насколько нам известно, впервые.
Общая методологическая база исследования инспирировалась лингво- философскими идеями А.Потебни, В.Гумбольдта, КФосслера, Г.Штейнталя и многих других выдающихся ученых, акцентировавших внимание на проблемах языкотворчества. Методологический аппарат в большей степени опирается на работы современных отечественных и зарубежных когнитивистов, а также на концепции ряда литературоведов и семиологов (Р.Барта, М.М.Бахтина, В.Шкловского, КБремона, К.Леви-Стросса, ВЛ.Проппа, и др.).
Теоретическая значимость работы заключается прежде всего в разработке междисциплинарного подхода к объекту, позволяющего выявить общие основания его исследования, традиционно относимые к ведению разных наук. Например, обосновываемое в работе положение о том, что пословицы и поговорки (единицы, входящие в предметную область лингвистики и фольклористики) могут выступать структурно-смысловым стержнем литературных произведений и служить одним из критериев типологизации последних, в известной мере преодолевает грань между лингвистическим и литературоведческим анализом художественного дискурса. Положение о том, что паремиче-ские единицы в коммуникативном процессе могут выполнять функцию селекции, программирования и интерпретации сообщаемой информации, подтверждает философскую (теоретико-познавательную) гипотезу о детерминирующей роли языка в процессе познания. Естественным развитием такого направления исследования может выступать анализ упорядочивающей и познавательной функции других, более комплексных фольклорных форм (например, басни).
Практическая значимость исследования состоит в том, что на его основе на стьпсе лингвистики, паремиологии и литературоведения могут быть разработаны (и частично уже разработаны) учебные пособия и спецкурсы, знакомящие студентов с данной проблематикой и способствующие развитию у них навыков широкого, интегрального подхода к объектам филологических наук.
Объектом исследования являются пословично-поговорочные паремии, представленные в соответствующих словарях и справочниках, а также в дискурсах, содержащих их в явной или в скрытой форме. Предметом исследования выступают, соответственно, функции паремий в дискурсе (в частности, их текстообразующие и упорядочивающие потенции).
Положения, выносимые на защиту: 1. «Общими местами» в дискурсе называются явления различной природы, которые выделяются на основе, например, таких критериев, как воспроизводимость, регулярная повторяемость, общеизвестность, нечлени-мость, фольклорный характер и др. «Эталонными» представителями категории «общих мест» являются пословично-поговорочные паремии, которые отвечают практически всем критериям.
2. Пословично-поговорочные паремии играют чрезвычайно важную роль в организации дискурса (вплоть до целых литературных произведений), выступая как в явном виде, так и в форме имплицитного «смыслового каркаса» (или фрейма). Их текстообразующая роль обусловливается тем, что они, являясь концентрированным выражением мысли, отражают наиболее характерные и востребуемые в социально-культурном плане ситуации и коммуникативно релевантные смыслы.
3. Паремические единицы типа басен, пословиц и поговорок выступают связующим звеном между языком (в традиционном смысле, как совокупностью элементов, из которых строится речь, дискурс) и речью как уровнем коммуникативно-функциональной реализации. В силу своей воспроизводимости и (предполагаемой) известности носителю языка они относятся к язы ь ку; в силу структурной организованности и коммуникативной значимости они представляются как бы застывшими речевыми образованиями. В аналогичном смысле «общие места» (включая стандартные сюжетные схемы, цитации и реминисценции на прецедентный дискурс) выступают связующим звеном между языком и литературой, что на соответствующем уровне анализа позволяет преодолеть традиционную границу между лингвистическим и литературоведческим подходами к анализу литературных произведений. Так, исследования в области психолингвистики, лингвистики текста, семиотики и др. показали, что всякий целостный текст посредством определенных процедур может быть свернут до некоторого минимума, отражающего самые существенные моменты его содержания и достаточно обозримого для того, чтобы идентифицировать его на предмет соответствия той или иной паремии. В качестве адекватной для этой цели основы может выступать сокращенный сюжет (или фабула), главная мысль или идея произведения, нередко соответствующие той или иной паремии. Можно заметить, что такая исследовательская ориентация вводит многие проблемы, традиционно считавшиеся «вотчиной» литературоведения, в сферу интересов лингвистики, ибо как исходные конструкции типа паремий и основных сюжетных схем, так и приемы их художественного воплощения (ср. прием остранения В.Шкловского) вполне предс- тавимы в качестве языковых единиц, конструкций или речемыслительных операций. 4. В историческом ракурсе можно наблюдать тенденцию движения от «архетипических» форм типа басни или притчи, в которых паремический смысл выступал целевой установкой дискурса, к таким жанровым типам, в которых паремический смысл смещается в пресуппозицию, оттесняемый напластованиями эстетического, развлекательного, социально-политического, психологического и т.д. характера; этот процесс идет в ногу с «размыванием сюжета» и достигает наивысшей стадии в современной литературе (в частности, в «психологическом» романе, где главный удельный вес лежит не на сюжете, а на переживаниях и нюансах мироощущения персонажей). Промежуточное положение в этом плане занимают такие формы, как сказки, шван-ки, новеллы Декамерона и т.п., в большинстве которых четко различимая назидательная установка, сводимая к пословице, сосуществует с выраженной интенцией занимательности, реализующейся, в основном, посредством вне-сюжетных элементов.
5. Можно констатировать следующую закономерность: чем масштабнее жанровая форма произведения, тем более избирательна она в плане выбора паремической основы. В рамках микродискурса, отражающего некоторый эпизод или ситуацию, может быть выражен практически любой паремиче-ский смысл. Почти столь же универсален и жанр рассказа, темой которого может послужить как какое-то значительное событие, так и любая «мелочь», представленная соответствующим образом. В малых жанрах типа басен возможность выбора ограничена (главным образом за счет того, что басня тяготеет к назидательным смыслам), но все еще достаточно богата (только в баснях Эзопа, например, реализуются сотни паремических смыслов). Однако что касается романной формы, то здесь количество паремических смыслов, релевантных для общего сюжета или идеи произведения, сокращается до нескольких десятков. (Трудно представить себе сюжет или идею крупного произведения, базирующихся на пословицах вроде Хороша ложка к обеду или Сытое брюхо к учению глухо, хотя последние вполне могут лежать в основе басни, рассказа или эпизода в романе.). Пословицы и поговорки, коррелирующие с сюжетами крупных произведений, образуют сравнительно небольшое под множество в общем паремиологическом фонде языка и очевидно соотносятся с «вечными темами» литературного процесса, которые представлены культурными концептами, такими, как добро и зло, истина и ложь, справедливость и несправедливость, долг, судьба, ответственность и т.п. Соответствующие им паремии мы в силу этого называем концептуальными,
6. Для сказочных и басенных сюжетов наиболее популярными, оказываются назидательные паремичеекие смыслы, такие, кжКак аукнется, так и откликнется; Не рой другому яму; Как веревочка ни вейся, а конец будет; Не вг свои сани не садись и т.п. В плане своей еюжетообразующей функции- эти паремии оказываются наиболее универсальными: они характерны также для средневековых новелл, шванков, фаблио Чосера, пьес Шекспира и Мольера, вплоть да произведений современной литературы.
7. Паремичеекие. смыслы,, лежащие в основе произведения, могут выступать одним из критериев типологизации жанров и литературных направлений.. Так, специфическими, идеологемами романа социально-критической ориентации являются мотивы обусловленности личности социальным окружением (что соответствует таким пословицам, как С кем поведешься, от того и наберешься; В вороньей стае каркай по-вороньи; Рыба гниет с головы), прогрессирующей моральной деградации (Сказав А, скажи и Б; Лиха беда начало; Единожды.солгав и.т.п.), духовного роста или прозрения благодаря . испытаниям (Не познав горя не-узнаешь и радости; Не вкусив горького, не узнаешь и сладкого) инекоторые другие..Ср. также: моги» необоснованных. претензий(Не в своисанине садись), мотив морального падения, мотив краха или возмездия (На всякого мудреца довольно простоты)и др Роман испытания соотносится с такими, пословицами,-как,Человек (друг) познается в беде,
Любовь проверяется временем (разлукой, искушениями), Для любви нетпрег рад, роман становления/воспитания - с пословицами Не вкусив горького, не узнаешь и сладкого; Не было бы счастья, да несчастье помогло и др.
8. Паремические смыслы в сюжетах могут выступать в парадигматических и синтагматических комбинациях, что проявляется особенно явно в фольклорных формах и прежде всего в сказках. Можно говорить, например, о типичных паремиях зачина (ср.: Рыть другому яму) и развязки (ср.: Все тайное становиться явным, Что посеешь, то пожнешь). Кроме того; определенные смыслы нередко связаны с теми или иными сказочными «функциями» (напр., акт вручения герою «дарителем» некоторого «волшебного средства» или оказания ему помощи в ответ на доброе отношение основывается на принципе Как аукнется, так и откликнется, функция «разоблачения» связана с паремией Все тайное становиться явным и т.д.
В настоящее время в методологии гуманитарных наук наблюдается тенденция к кардинальному изменению научной парадигмы, обусловленная общим разочарованием в ортодоксальном «сайентистском» подходе к объекту исследования. Эти тенденции, проявившиеся, прежде всего в искусстве и в фи? лософий и получившие"обобщенное название постмодерна (или постмодернизма), можно свести к некоторому комплексу идей и установок, таких, как: утверждение принципа «методологического сомнения» по отношению ко всем «позитивным истинам», установкам и убеждениям, существовавшим и существующим в западном обществе (Ильин 1996, 106), отказ от догматизма в любых его проявлениях, отказ от философской веры в «единственность истины» и признание равноправия множественных истин и интерпретаций бытия и др.
Хотя и достаточно робко (по сравнению, скажем, с философией и литературоведением), эти тенденции заявляют о себе и в языкознании, где они проявляются, прежде всего, в сомнениях относительно онтологической реальности и объяснительной ценности стройных моделей организации языка и ре-чемыслительного процесса, разработанных в системо-структурных направлениях (и в особенности, в трансформационной и генеративной грамматике). Пожалуй, наиболее решительным критиком системно-структурных представлений о механизмах репрезентации и использования языка в отечественной лингвистике является Б.М.Гаспаров, утверждающий, к примеру, что «отображение языка в качестве стабильной структуры, или хотя бы в качестве феномена, в основе которого лежит стабильный структурный каркас, неадекватно впринципе, в качестве стратегии языкового поведения - независимо от того, насколько получаемая на этом пути картина языка пригодна для практической реализации и насколько она правдоподобна в качестве модели языковой деятельности» (Гаспаров 1996, 56). Процесс порождения дискурса в речемыслительной деятельности при таком понимании будет походить не на построение некой иерархической конструкции, а скорее на «сшивание» полотна из набора готовых лоскутов.
На наш взгляд, полностью отказываться от системного представления языковой деятельности все же нецелесообразно: оно хорошо зарекомендовало себя во многих аспектах (например, при обучении иностранному языку). В то же время, нельзя возразить и против того, что в подавляющем большинстве случаев использования языка говорящий не синтезирует высказывание из элементов, как из деталей конструктора, но пользуется готовыми словосочетаниями и целыми фразами, мнемонически зафиксированными в его языковой памяти.
Крайним полюсом реализации мнемонической природы языка является использование разного рода клише (речевых штампов, фразеологизмов, пословиц и поговорок), цитирование афоризмов и «чужого слова» вообще, исполнение стихов, песен и т.д.4
Несмотря на то, что некоторые типы клише как нечленимые образования могут быть в силу этого уравнены в статусе с обычными лексическими единицами, их роль в дискурсе во многом не совпадает с ролью последних и открывает возможности выявления таких функций в использовании языковых единиц, которые до сих пор либо не замечались, либо игнорировались лингвистами. Например, клишированные высказывания типа пословиц и поговорок по своему уровню явно выпадают из общего уровня лексем в линейной последовательности - они как бы надстраиваются над ним и соотносятся не только с некоторой референтной ситуацией, но и с ее описанием в дискурсе, обобщая, интерпретируя или как-то обыгрывая его (в этом смысле можно го ворить о (по меньшей мере) двойной референции пословиц и поговорок в дискурсе, имея в виду их описательную и метаязыковую функцию). Если же взять феномен цитирования или использования афоризмов, то возможности референтных корреляций еще более возрастают за счет привлечения «чужого слова» (а также «слова» другой эпохи, стиля, жанра и т.п.; в результате может достигаться, в частности, эффект «размывания авторства»). Публицистические штампы выполняют задачу внедрения в сознание масс идеологических мифов и догматов и т.д. (Эти и другие дополнительные функциональные возможности использования «чужого слова» стали во многом явными благодаря литературе постмодернизма, анализу которой посвящен специальный раздел данного исследования).
Однако эксплицитно выраженные в дискурсе клише и другие заранее данные формы - лишь видимая часть айсберга: воспроизводимые единицы и языковые конструкции могут и не лежать на поверхности, выполняя, тем не менее, важнейшую роль в организации и упорядочении речевых произведений. Например, мы говорим об использовании пословиц или поговорок, когда они явно выражены в тексте, но, как правило, не замечаем их, когда они, не будучи выражены явно, тем не менее выступают стержневым моментом в организации некоторого дискурса, подстраивают, подгоняют его под себя, причем это может касаться не только небольших фрагментов типа сверхфразовой единицы, но и целого литературного произведения. Еще более характерный случай: многочисленные фольклорные или литературные произведения могут строиться на основе одинаковой сюжетной схемы, которая для неискушенного читателя (а часто и для самого автора) остается «за кадром», оттесненная на задний план той конкретной информацией, которая заполняет сюжетные позиции. (Это, в частности, обнаружил В.Пропп в своем анализе сюжетов «волшебных сказок»; последующие исследования, проводившиеся на более широком литературном материале, показали, что полученные Проппом закономерности в той или иной мере релевантны и для других жанров, в частности, для романа). В роли «данного» (готового) в дискурсе могут выступать также определенные сюжетные мотивы, темы, концепты культуры, эписте-мы. Вправе ли мы в подобных случаях говорить о феномене воспроизводимости? Полагаем, что вправе, хотя это будет подразумевать некоторую усложненную воспроизводимость, в которой диалектически взаимодействуют моменты данного и нового, общего и конкретного, кода и сообщения и т.п. Общую картину взаимодействия данного и нового в литературном процессе попытался выразить еще А.Н.Веселовский в своем учении о форме и содержании. Под формой он понимал неизменные элементы, которые живут вечно, переходят по наследству из поколения в поколение, от одних народов к другим и представляют собой в конечном счете некоторый общеупотребительный язык (в современной терминологии здесь уместнее было бы говорить о коде). Содержание, напротив, подвижно и постоянно меняется; вливаясь в старые формы, оно модифицирует их и приближает к культурно-историческим запросам своего времени. То есть новых форм, согласно А.Н.Веселовско-му, в сущности не существует, эффект своеобразия возникает из взаимодействия новых содержаний с традиционными формами, к которым исследователь относил поэтический словарь, стилистические приемы, символику, сюжетные схемы, образы и т.д.
Основная функция закамуфлированных «общих мест» в дискурсе заключается в том, они выступают своеобразной рамочной конструкцией (фреймом), необходимой для упорядочения и адаптации конкретного содержания дискурса к когнитивным структурам, как самого автора, так и адресата сообщения (чем обеспечивается, в частности, феномен традиции в литературном творчестве). В связи с этим для исследователя интересен вопрос о том, как и на какой стадии порождения дискурса в рамках известного возникает новое сообщение. (Этот вопрос, по сути, касается феномена языкового творчества как такового. Важно заметить, что данная проблема может рассматриваться и как литературоведческая, и как лингвистическая: «общие места» в дискурсе типа сюжетных схем или паремий принадлежат языку как совокупности знаковых форм, а процедуры их развертывания в целях порождения сообщения (в том числе и литературного) вполне представимы в терминах лингвистических операций). Высказанные соображения обусловливают необходимость привлечения в аппарат исследования ряда положений лингвистики текста, психолингвистики, когнитивистики, семиотики и др.
В.Шкловский ввел в науку понятие остранения, в котором он усматривал самую суть литературного творчества и искусства в целом. Феномен ост ранения заключается в том, чтобы представить известное как новое, увидеть его как бы другими глазами, под иным углом зрения. Такому необычному видению может способствовать, например, переинтерпретация известного сюжета, перенос его в иные социально-исторические условия, заполнение сюжетных позиций новыми персонажами и реалиями и многое другое. Если произведения мировой литературы пересказать в самом общем виде, на уровне фабулы или основной идейной концепции, то итогом будет картина поразительного однообразия: количество конкретных произведений на несколько порядков превышает количество «общих мест», лежащих в их фундаменте. Это, однако, не означает, что выявление «общих мест» в литературных дискурсах - занятие малоинтересное и бесперспективное. Напротив, их экспликация во многом обнажает «корни и ветви» литературного творчества, замаскированные пышной листвой конкретных произведений, и может служить основанием для типологического упорядочивания и выявления эволюционно-генетических связей. (Хорошо прослеживается, к примеру, генетическая связь между «формами-архетипами» (А.Прието) типа пословиц, басен, сказок, с одной стороны, и некоторыми более поздними жанрами вроде приключенческого романа, комедией, драмой, с другой стороны). Кроме того, такая постановка вопроса мотивирует анализ литературы с позиций лингвистики, поскольку, как говорилось выше, базисные воспроизводимые формы могут считаться лингвистическими единицами, а их детализация, конкретизация, «облечение в плоть» (как и любые другие литературные приемы) в процессе создания произведения могут быть сведены к лингвистическим операциям.
Помимо основной сюжетной схемы важнейшим «общим местом» литературных дискурсов выступают паремии пословично-поговорочного типа, которые часто обрамляют содержание произведения, детерминируя его общий смысл. Можно сразу заметить, что здесь речь идет уже об ином уровне: если сюжетная схема более соотносится с планом референции, «положением вещей» и в этом отношении с более формальным, композиционным уровнем, то в случае пословично-поговорочных паремий речь идет уже в большей степени о плане интерпретации, смысловой эвалюации сюжета, которая тесно соотносится с идейным содержанием произведения; одна и та же сюжетная основа может получать различную интерпретацию ив силу этого соотноситься с разными паремиями. (В настоящем исследовании делается упор на пословично-поговорочных паремиях; сюжетная же основа привлекается постольку, поскольку именно по ней в большинстве случаев можно идентифицировать адекватный паремический смысл произведения).
Пословицы являются своеобразным «сгущением мысли» (А.Потебня), образующимся в наиболее существенных, узловых пунктах когнитивного пространства носителей языка Так, большая их часть отражает типичные случаи или ситуации, с которыми сталкиваются представители человечества и которые, несмотря на их частую встречаемость, имеют в себе нечто такое, что продолжает провоцировать людей на повторение опрометчивых действий (ср. к примеру, рискованность, но, несмотря на это, неискоренимость поступков, продиктованных жадностью, завистью, амбициями, тщеславием и т.п.). Совершенно естественно, что подобные «вечные темы» отражаются не только в пословицах (и вообще в фольклоре), но и разрабатываются в литературном творчестве, которое, как правило, привносит новый материальный фон (исторический, социальный, обстоятельственный и т.д.) для демонстрации все тех же извечных коллизий. При этом нельзя утверждать, что обрамляющая пословица образует идею произведения - последняя в большинстве случаев склады вается в результате взаимодействия содержательных компонентов различных уровней; выявление основных закономерностей указанного взаимодействия -одна из задач настоящего исследования (естественно, что, например, в дискурсах малого жанра типа притч или басен роль основополагающей паремии за-метнее, чем в крупных произведениях типа романа, где на нее наслаивается множество других факторов, отвлекающих внимание на себя). Тем не менее, паремическая основа произведения может служить важным критерием типологической ориентации художественных дискурсов. Масштабных и системных исследований такого рода, насколько нам известно, не предпринималось.
Говоря о роли пословичных паремий в организации литературных дискурсов, можно априорно заметить, что не все из них способны выступать организующей основой смыслового содержания крупного произведения. Если, например, басни Эзопа соотносятся с многочисленными пословицами самой разной направленности, то количество паремий, организующих дискурсы крупного жанра, сравнительно невелико (подчеркнем, что при этом речь идет о паремиях, соотносимых с сюжетным целым произведения, а не о тех, которые относятся к его периферии и не несут основной сюжетной нагрузки). Этот факт ставит перед исследователем важную задачу выделения в пареми-чсском фондсязыка подмножества паремий, отмеченных своими сюжетооб разующими потенциями, и анализа той их специфики, которая обусловливает соответствующие потенции. (Ясно, например, что они должны касаться наиболее существенных аспектов социально-культурного пространства людей и в этом плане соотноситься с основополагающими «концептами культуры» (свобода и рабство, добро и зло, истина и ложь и т.п.); в этом смысле мы в нашем исследовании называем их «концептуальными паремиями», отдавая себе при этом отчет об условности такого обозначения). Складывается впечатление, что процесс литературного (а в вышеоговоренном смысле и языкового) творчества подобен перемещению водных масс в океане: на поверхности наблюдается интенсивное движение, но чем ближе к глубинам, тем оно становится все более спокойным и однообразным. Это положение работает и на межэтническом уровне: чем более глубокие истоки фольклорно-литератур-ного творчества вскрываются в ходе анализа, тем более они стремятся к представлениям архетипической природы и тем менее значимы оказываются факторы, касающиеся национально-культурной специфики (по этой причине, в частности, в настоящем исследовании не педалируются национальные различия в плане паремической основы литературных дискурсов, а делается акцент, напротив, на универсальных моментах).
О паремической подоплеке литературного дискурса можно говорить не только в том случае, когда его содержание естественно обобщается посредством какой-нибудь пословицы (крайним случаем здесь могут выступать паремии-названия, которые сам автор дает произведению). Паремическая « преодоления некоторого паремического стереотипа (напр., пьеса А.Н.Остров-ского «Доходное место») строится на своеобразном преодолении пословицы типа В вороньей стае каркай по-вороньи (под давлением семьи и окружения Жадов, честный и благородный молодой человек, уже почти склоняется к тому, чтобы поступиться своими принципами и действовать «как все», но в конце концов, находит в себе силы не поддаться давлению среды и в этом смысле выйти победителем). Творчество романтиков во многом базировалось на противодействии житейским максимам вроде Руби дерево по себе, С сильным не борись, Выше головы не прыгнешь и т.п.
# Уже говорилось о том, что выявление в дискурсе «общих мест» как данного в их соотношению к элементам нового и информативного составляет суть исследования проблемы творчества в речемыслительной деятельности. Однако данная проблематика имеет и более широкий, философско-гносеоло-гический резонанс, касающийся возможностей и ограничений человеческого познания. В настоящее время уже ни для кого не секрет, что возможности познания ограничены средствами языка как такового (а неогумбольдгианские направления в языкознании еще более сужают их до рамок национального языка); в этом плане общие места типа сюжетов и паремий (которым в когни-тологии во многом соответствуют конструкции вроде фреймов, сценариев, когниотипов и т.п.) выступают дополнительным фактором, программирующим как восприятие, так и языковое отображение мира (т.е. предписывающими, что заметить, реагировать на происходящее и т.п.). Но как это ни могло бы показаться парадоксальным, именно «общие места» способствуют реализации актов истинного языкотворчества: они выступают в роли исходного материала, подлежащего переработке, представлению в новом ракурсе, в неожиданном контексте и в необычной интерпретации. Именно это нам показывает настоящее литературное творчество.
В задачи данного исследования не входит эвалюативное заключение о том, следует ли рассматривать «общие места» в культуре или в литературно-языковом творчестве под знаком «плюс» или «минус» (подобная задача является скорее прерогативой философии или культурологии, чем языкознания). Заметим, однако, что само понятие культуры базируется на определенной упорядоченности (а может быть, даже измеряется ей). В этом плане «общие места» в языке типа паремий или сюжетов выступают показателями меры упорядоченности как альтернативы понятию хаоса Паремии, к примеру, в своем прагматическом аспекте учат, воспитывают, предостерегают, советуют, и в этом отношении они выступают культурообразующим фактором, по крайней мере, до тех пор, пока существуют вызывающие их к жизни прецеденты. Таким образом, ограничение свободы, представляющееся негативным следствием распространенности «общих мест» в речемыслительной деятельности, имеет своим положительным коррелятом преобразование природного хаоса в социально-культурный порядок.
Производимость и воспроизводимость в построении дискурса
Предложенная Э.Бенвенистом и практически безоговорочно принятая современной лингвистикой концепция уровневого строения языка предполагает иерархичность организации языковых образований: сложные и объемные единицы языка строятся из более простых и элементарных. Само по себе данное представление едва ли может вызвать возражение, если под словом «строятся» понимать чисто реляционную зависимость (в смысле «складываются», «состоят из»). Однако, в данной связи слово «строятся» часто понимается и как реальная речемыслительная операция, производимая говорящим в процессе создания текста. Иными словами, происходит смешение языка как абстрактной системы зависимостей и текста как продукта актуальной рече-мыслительной деятельности (Одним из следствий соответствующей подмены понятий и неразличения принципиально различных объектов являются эклектические «расширения» первоначальной схемы языковых уровней, включающие в качестве высшего уровня «уровень текста»).
Недопустимость такого безоговорочного перенесения представлений об объекте одной природы на объект принципиально иной природы обусловлена, в частности, тем, что под реальным «текстом» могут пониматься речевые образования столь различного толка, роль творческого начала в них может быть совершенно несопоставимой. Например, текст литературного произведения, непосредственно творимый его создателем, предполагает максимальный удельный вес творческого начала; тот же литературный текст, воспроизводимый кем-либо в готовом виде, сводит роль творческого начала до минимума, хотя и здесь могут быть существенные различия (ср.: с одной стороны, декламацию стихотворения и, с другой стороны, более или менее свободный пересказ литературного произведения). Исполнение песни, рассказывание сказки, произнесение молитвы и т.п. - в каком смысле во всех подобных случаях можно говорить о том, что «текст строится»?
Можно было бы, конечно, отмахнуться от данной проблемы, сказав, что в подобных случаях текст вообще не «строится», а воспроизводится в готовом виде (а «строился» он когда-то раньше, во время его создания). Однако дальнейшее размышление показывает, что данная оговорка не снимает проблемы. Дело в том, что воспроизведение в готовом виде не обязательно относится к какому-то законченному тексту - оно может выступать в качестве элементов или этапов в процессе создания текста большего объема (ср.: цитирование, использование фразеологизмов, пословиц и поговорок и т.д. . ). В данном случае мы все-таки вправе сказать о том, что текст «строится», хотя и посредством воспроизведения готовых фрагментов.
Языковые и текстовые образования, которым присуща та или иная степень воспроизводимости, едва ли возможно объединить на основе какого-то единого, общего для них всех признака, т.е. объединить в класс на основе эквивалентности. (Как не удается и безукоризненное подведение их под какой-либо единый термин. Так, предлагавшееся в данной связи понятие клише (Рождественский 1970) едва ли уместно по отношению к таким расширенным формам, как сказка или литературное произведение, которые редко воспроизводятся дословно). Подобно различным и часто непосредственно не сводимым друг к другу значениям слова «игра», они связаны между собой, скорее, на основе «семейного сходства» (ЛВитгенштейн 1994). Для объединений такого рода характерна «цепочечная» зависимость: А связано с В на основе одного признака, В связано с С на основе другого признака и т.д.; между крайними членами общий признак может отсутствовать (т.е. транзитивность отношения может не соблюдаться; в современной логике это называется отношением толерантности). Например, фразеологизмы, разного рода клише, пословицы и поговорки объединяет их воспроизводимость в готовом виде и, как правило, общеизвестность; афоризмы и цитации близки к пословицам по функциям и по признаку воспроизводимости (но не общеизвестности); пословицы близки к басням и сказкам в силу наличия некоторого назидательного смысла (но различаются величиной и характером воспроизводимости: если первые предполагают буквальное воспроизведение, то для последних часто достаточно воспроизведения сюжета и общей сути); фольклорные сказки связаны с литературным произведением наличием типового сюжета, но отличаются от последнего отсутствием индивидуального авторства; цитации коррелируют с пародированием по признаку опоры на «чужое слово», но могут различаться по функции и по критерию эксшшцитнс имплицитности воспроизводимого (прецедентного) текста.
Постмодернизм как форма игры с «чужим словом»
В связи с вопросом о роли «чужого слова» в организации дискурса целесообразно особо остановиться на литературных приемах постмодернизма, представляющихся во многом уникальными; в них опора на «чужое слово» в форме пародирования, стилизации, цитации и т.д. становится едва ли не главным моментом. Постмодернистские эксперименты с заимствованным словом обнаруживают такие эффекты и художественные возможности, которые подчас вообще не востребовались более традиционными течениями (хотя в основной своей массе издавна использовались в процессах устного («балагурного») речетворчества, в анекдотах, в ораторском искусстве). Это открывает новые перспективы для рефлексии над возможностями использования «чужого слова» в речевом творчестве.
Если в других литературных направлениях «чужое слово» или готовая форма типа сюжета, как правило, не афишируются как явное заимствование (или даже вовсе не осознаются автором как не его собственные), то в литературе постмодернизма узнавание чужого в авторском дискурсе является принципиальным условием адекватного восприятия (ср.: «постмодернисты от неосознанно скрытых цитации тех или иных дискурсов, культурных знаков и т.д. перешли к сознательному, принципиально выделенному, открыто заявляющему о себе цитированию» (Скоропатова 1999, 63). Посредством этого достигается ряд эффектов и целей, которые по большому счету и не ставились предшествующей литературой. Даже касательно самих функций языкового знака литература постмодернизма создает прецеденты (не представленные, к примеру, в наиболее распространенном списке функций Р.Якобсона): языковой знак обладает, помимо всего прочего, функцией отсылки к его предшествующему употреблению (некоторым автором, в некоторую эпоху, в некотором стиле и т.п.) - этим создаются феномены «интертекстуальности» и так называемого «мерцания» слова, под которым понимается игра всей совокупности его употреблений. Постмодернистский дискурс в этом плане является не только (и не столько) отражением первичной действительности — природы и социума, но и игрой с «вторичной действительности», теми знаками культуры, которые покрыли мир «панцирем слов» (Маньковская 1995, 7). Мы вправе, по-видимому, считать игру с подобными вторичными, коннотативными смыслами разновидностью метаязыковой игры.
Постмодернистская игра с «чужим словом» имеет не только литературно-эстетические, но и философско-мировоззренческие импликации. Прежде всего, это связано с общим разочарованием в надежде обретения единой и непререкаемой истины; сталкивая в одном ряду разнородные и кажущиеся несовместимыми дискурсы (к примеру, слова Иисуса Христа могут вкрапляться в речь алкоголика или бомжа), постмодернистские авторы как бы уравнивают их в правах: нельзя определить, что здесь «выше» или «ниже», что первично, а что вторично; тем самым канонические, авторитетные дискурсы профанизируются, теряют свой сакральный статус (российский постмодерн (во многом создававшийся еще в эпоху тоталитаризма) часто имеет и более конкретную задачу десакрализации и разрушения официального советского дискурса). Ср.: ряд примеров:
«Ничего, ничего, Ерофеев... Талифа куми, как сказал Спаситель, то есть встань и иди Талифа куми, как сказала царица, когда ты лежал в гробе — то есть встань, оботри пальто, почисти штаны, оботрись и иди» (В.Ерофеев). Библейский текст в данной ситуации, сдобренный бытовой лексикой, теряет свою торжественность и уравнивается в правах с «низкими» реалиями соцдействительносгги.17
В целях десакрализации используется пародирование идеологических штампов, высказываний и стиля классиков марксизма-ленинизма: «кактус есть не только единство, а и борение противоположностей», «Это не архи-важно», ответил полковник», «ПисатьХ Проволочки губительны).», «мы уведомили официантов о принятых нами решениях», «участвовали в жизни своих трудовых коллективов» и под. (примеры из С.Соколова).
«...я дал им прочитать «Соловьиный сад», поэму Александра Блока. Там в центре поэмы, если, конечно, отбросить в сторону все эти благоуханные плеча и неозаренные туманы, ... там в центре поэмы лирический персонаж, уволенный с работы за пьянку... Я сказал им: «Очень своевременная книга...» (В.Ерофеев). Используя цитату Ленина в данном контексте, Ерофеев, во-первых, десакрализирует ленинское высказывание, придавая ему парадоксальное в данном контексте звучание, во-вторых, высмеивает отношение к литературе как к форме пропаганды. Примитивизируя блоковский текст, Ерофеев высмеивает официальный литературоведческий подход в его пристрастии к схемам и штампам.
«И вот этот, прямо сказать, тунеядец и отщепенец, всю жизнь уклонявшийся от служебной карьеры...» (Абрам Терц). В этой фразе (в которой говорится о Пушкине) Терц-Синявский использует определения, дававшиеся И.Бродскому на суде, тем самым в пародийном виде выставляя господствующие в советскую эпоху представления о гражданском долге.
«Надо вначале декрет написать, хоть один, хоть какой-нибудь гнусный... Бумага, чернила есть! Садись, пиши. А потом выпьем — и декларацию прав. А уж только потом — террор. А уж потом выпьем, и —учиться, учиться, учиться... (В.Ерофеев).
Функции пословиц и поговорок в дискурсе
Та важнейшая роль, которую пословичные паремии играют в процессах построения и интерпретации дискурсов, обусловлена, прежде всего, тем, что они являются своеобразными семантическими уплотнениями, вбирающими в себя наиболее яркие и регулярно востребуемые смыслы и смысловые конфигурации. В своей системной совокупности паремии образуют нечто вроде решетки или сети, фильтрующей информационный поток и улавливающей в нем релевантные, узнаваемые смысловые сгущения; в этом плане они выполняют дискурсивно-формообразующую функцию. Система паремических единиц составляет, по выражению В.Г.Борботько, «базовую аксиоматику естественного языка» (В.Г.Борботько 1999, 90). Ю.В.Рождественский отмечает: «Ключевые тексты фольклора - пословицы. Содержание норм жизни народа в пословицах как в ключевых текстах соединяет все фольклорные жанры» (Рождественский 1999,406-407). От себя добавим: и не только фольклорные.
Текстообразующая роль пословиц и поговорок может проявляться самым различным образом. Чаще всего они выступают в качестве особых классификаторов, подводящих некоторый коммуникативный фрагмент под определенную типовую ситуацию; при этом соответствующая паремия эксплицитно выражена в дискурсе. (В работе Г.Д.Сидорковой (Сидоркова 1999) данная функция паремических единиц характеризуется как конотативная (в противовес регулятивной, направленной на регуляцию поведения, экспрессивной, направленной на выражение экспрессивно-эмоциональной реакции, и мета-языковой, направленной на оценку информации с точки зрения ее достоверности, источника и т.д. (ср.: За что купил, за то и продаю) , в своей констатирующей функции паремические единицы используются в первую очередь для номинации или квалификации какой-то ситуации или комментирования содержания текста под соответствующим углом зрения. В этом плане они могут выступать своеобразными эквивалентами какого-то текста, выжимкой его содержания, заостряющей внимание на его смысловой сути или сходстве с некоторым паремическим стереотипом. Ср.: использование паремий в функции названий, заглавий, заголовков). Констатация посредством пословицы, называет референтную ситуацию, подводя ее под определенный стереотип. Резюмирование в форме пословицы подводит итог содержанию текста или его фрагмента посредством экспликации главной мысли. Комментирующая роль проявляется в переформулировании фрагмента дискурса текста посредством соответствующей паремии (данную функцию можно выявить, предварив па-ремическое выражение вводными словами вроде Иначе говоря, иными словами и т.п. Констативное употребление паремий особенно характерно для письменной монологической речи; здесь же наиболее явно проявляются их текстообразующие потенции. Покажем это на примерах из художественной литературы:
1) Отнесение к стереотипу. В этом случае паремия констатирует отнесенность данного положения вещей к известному типу событий, к некоторой паремически фиксированной закономерности. Обобщающая роль паремии проявляется здесь в максимальной степени. Это, по-видимому, самый типичный случай использования пословиц и поговорок в дискурсе. Ср.: « - А потом ты же и виноват. Как тут пословицу не вспомнить: не делай людям добро —ругать не будут» (В.Белов. Плотницкие рассказы). «Мать ее, повариха станционного ресторана, дочь никакой работой не неволила, известно издавна: у ямщика лошадь надсажена, у вдовы дочь извожена» (В.Астафьев. Печальный детектив).
Иногда в подобных случаях использование пословицы мотивировано не столько стремлением к обобщению, сколько к перефразированию, ср.: -Да, стало быть, лучше никогда не говорить лишнего. Это истина вечная. Слово серебро, а молчание золото» (Б.Пастернак. Доктор Живаго). Посредством обобщающих паремий может открываться также особое видение, особая перспектива описываемого положения вещей, ср.: «Наутро стало известно, что вернулась из больницы воспитательница Регина Петровна. Кузменыши услышали новость в столовке, переглянулись. Оба подумали так , повезло. Не было бы, как говорят, счастья, да несчастье помогло» (АЛриставкин. Ночевала тучка золотая).
2) Пословичная паремия представляет мотивацию поведения действующего лица, индицирует движущие им чувства и мысли, ср.:
«Бопре в смятении хотел было привстать и не мог: несчастный француз был мертво пьян. Семь бед, один ответ. Батюшка за ворот приподнял его с кровати, вытолкал из дверей и в тот же день прогнал его со двора» (А.С.Пушкин. Капитанская дочка). Пословица в этом отрывке выражает эмоциональное состояние «батюшки», которому надоели выходки француза.
«Мужики приносили стирать белье, что-нибудь упочинить или зашить. Поначалу мать ничего не умела — ни стирать, ни шить, ни варить. Но «заставит нужда калачики есть» говорила ей пословица, и хотя она не знала, что такое калачики, помаленьку да потихоньку захомуталась в семейную упряжь, однако так и не смогла до конца одолеть трудную науку - бороться с нуждой» {В Астафьев. Царь-рыба).
Проблема классификации пословично-поговорочных паремий
Проблема упорядочения пословично-поговорочных паремий - особенно в плане практической реализации — настоятельно нуждается в серьезной научно-теоретической базе. Наиболее распространенные типы группирования пословиц и поговорок - алфавитная классификация, классификация по опорному слову и тематическая классификация - вряд ли можно считать достаточно научными. Первые две из них вообще никак не соотносятся с содержательным аспектом пословиц и поговорок и их существование мотивируется исключительно соображениями удобства их поиска, которое тоже во многих случаях оказывается весьма сомнительным (подробнее об этом в работе (Си-доркова 1999,151 и дал.)).
Тематическая классификация (по которой строятся наиболее популярные словари (например, В.Даля, И.Снегирева, А.С.Спирина, В.И.Зимина), хотя и связанная с содержательным аспектом паремий, также, на наш взгляд, далека от совершенства. Уже сам выбор тем, представляющих словарные разделы, обычно страдает очевидной произвольностью и непоследовательностью, а также совмещением разнородных и разноуровневых концептов (так, в классическом словаре В.Даля рядом с такими тематическими рубриками как «осторожность» или «одиночество» соседствуют разделы, озаглавленные «синтаксически» («кабы - если бы»), или оппозиции вроде «свое - чужое», «сущность - наружность», «богатство - убожество»). Даже построенный по тезаурусному принципу словарь В.И.Зимина и А.С.Спирина, в котором крупные разделы (главы) посвящаются наиболее объемным понятиям (таким, как «Человек», «Общество», «Жизнь», «Труд», «Смерть», «Счастье» и др.) с их последующим подразделением на более частные тематические группировки, не свободен от указанных недостатков. Кроме того, лишь с большой долей условности можно однозначно разместить большинство пословиц и поговорок под той или иной рубрикой, поскольку соответствующие этим рубрикам понятия пересекаются и часто неотделимы друг от друга (напр., в словаре Зимина-Спирина «Труд» и «Крестьянский труд», «Язык и речь» и «Слово о словах»). (Ср.: также критику тематического принципа как несовместимого с иносказательностью большинства пословиц (Рождественский 1978,213).
Но основной недостаток тематического принципа классификации паремий заключается не столько в указанных недочетах и погрешностях, сколько в том, что он ориентирован не на самое существенное в содержании пословиц и поговорок. Тематически-тезаурусный подход (восходящий к идеям классификации языковой семантики соответственно сферам отображаемой ей действительности типа схемы Халлига-Вартбурга) соответствует специфике номинативных единиц языка, его лексического состава. Пословицы же и поговорки являются отображением целостных смыслов, опора на которые, прежде всего, должна быть положена в основу адекватной классификации. Многие пословицы в принципе невозможно причислить к той или иной тематической (бытийной) группе, ибо они являются тематически немаркированными и приложимыми к самым различным бытийным сферам (ср.: Нашла коса на камень , Чем дальше в лес, тем больше дров; Нет правил без исключения). Подобные выражения выражают отношения абстрактной природы и могут быть приложимы к тематически разнородным объектам). С другой стороны, выражения, различающиеся по своей тематической специфике, могут явственно обнаруживать объединяющий их смысловой инвариант (ср.: Не дразни собаку, так и не укусит и Не замай дерьма, так не воняет , В меду и подметку съешь и Золотой молоток и железные ворота открывает) (см., однако, аргументы в защиту тематического принципа: Тихонов 1996,12).
На наш взгляд, самым важным моментом в содержании пословиц и поговорок выступает выражаемое ими смысловое начало {смысловой инвариант), и поэтому представляется естественным именно его использовать в качестве основы классификации. В то же время тематическую составляющую их содержания также следует принимать во внимание, ибо она выступает в качестве переменной, определяющей конкретную идею той или мной пословицы. Например, ряд таких пословиц, как Свято место пусто не будет, Была бы голова, будет и булава, Были бы кости, а мясо нарастет, Были бы бумажки, будут и милашки обнаруживают единый смысловой инвариант («Если есть нечто главное, то будет и второстепенное»). Но конкретная идея пословицы возникает на пересечении этого инварианта с соответствующей тематической областью: общественным положением, жизнью, здоровьем, деньгами и т.д. Подробнее этот вопрос мы рассмотрим в дальнейшем.
