Метафорическое переосмысление как механизм формирования психологического типа литературного героя Зубкова Галина Викторовна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Метафора как механизм кодирования и декодирования информации в процессе текстовой деятельности 12

1.1. Природа метафоры как механизма когнитивной обработки ситуаций... 12

1.2. Ментальное поведение человека в процессе понимания: когнитивный и герменевтический подходы 19

1.3. Знания в индивидуальной когнитивной системе человека и их эмоциональная составляющая 23

1.3.1. Эмоциональная мотивированность текстовой деятельности 23

1.3.2. Взаимодействие знаний: от образа к символу 27

1.4. Коммуникативно-прагматическая интенциональность процессов метафоризации в художественном тексте. 30

1.4.1. Метафора как маркер языковой личности автора 30

1.4.2. Восприятие текста как индивидуальный процесс декодирования смыслов 34

1.4.3. Психологическая установка и бессознательное в текстовой деятельности 41

1.4.4. Субъективная природа метафорической характеристики персонажа и её роль в реализации авторской интенциональности 48

1.5. Адаптация нового знания в текстовой деятельности и когнитивный диссонанс 62

Выводы 73

Глава 2. Метафорическая репрезентация психотипа литературного героя как смысловой опоры текста и способы его организации 77

2.1. Когнитивная метафорическая модель психотипа литературного героя как смысловая опора выявления концептуально значимой информации текста 77

2.1.1. Интерпретационная сущность неаддитивности глубинных смыслов художественного текста 77

2.1.2. Смыслоорганизующая функция когнитивных метафорических моделей как экспликации психотипов главных героев 85

2.2. Объективация эмоций как отражение коммуникативной перспективы текста 97

2.2.1. Предметная отнесенность эмоциональных концептов художественного текста как маркеров ассоциативно-эмоциональной оценки 97

2.2.2. Эмоциональный концепт художественного текста как индикатор субъективного отношения рассказчика к объективной ситуации художественной действительности 102

2.3. Способы формирования когнитивного диссонанса как принципа организации психотипа литературного героя 118

2.3.1. Контраст как способ раскрытия внутреннего мира героя 118

2.3.2. Когнитивный диссонанс как принцип организации психотипа литературного героя 121

2.3.3. Метафорическая характеристика как способ формирования доминанты ' психотипа персонажа 147

2.3.3.1. Субъективно-оценочный смысл метафорического выражения: поэтика заглавия 147

2.3.3.2. Метафора в формировании психотипа литературного героя как результат рефлексии рассказчика 151

2.4. Универсальное и специфическое метафорической реализации психологического портрета героя 169

Выводы 181

Заключение 184

Библиографический список 193

• Ментальное поведение человека в процессе понимания: когнитивный и герменевтический подходы
• Восприятие текста как индивидуальный процесс декодирования смыслов
• Интерпретационная сущность неаддитивности глубинных смыслов художественного текста
• Предметная отнесенность эмоциональных концептов художественного текста как маркеров ассоциативно-эмоциональной оценки

Введение к работе

Метафорическое переосмысление, являясь одним из основных механизмов интерпретации действительности, структурирования и передачи знания, в том числе знания личностного, может выступать в художественном тексте как средство формирования и сообщения наиболее значимых компонентов смысла — авторских суждений и оценок относительно тех или иных фрагментов моделируемой действительности. Выступая в таком случае как репрезентант личностного смысла, метафора может сигнализировать о присутствии в тексте авторских суждений в отношении описываемых событий, фактов или героев произведения. Интенциональная заданность метафоры может проявляться в её употреблении в качестве маркера концептуально значимой информации текста, возможном благодаря вербализации в ней выводного, генерированного в результате некоего мыслительного процесса знания, что позволяет ей выступать в тексте своего рода субстратом смысла, стимулирующим рефлексию читателя, запускающим через оценку и интерпретацию образа, лежащего в её основе, механизм переосмысления фактуальных данных.

Диссертационное исследование посвящено изучению механизма
метафорического переосмысления как способа формирования и экспликации
психологического типа героя художественного текста. Актуальность данной
проблематики определяется необходимостью и важностью исследования
метафоры в пространстве текста в координатах новой, интегративной
парадигмы лингвистического знания, совмещающей в исследовании
функциональных особенностей единиц, формирующих авторский
художественный мир, лингвистическое, литературоведческое,

психологическое и когнитивное направления. Актуальным представляется также выявление способов организации и декодирования такой концептуальной единицы текста, как психологический тип героя.

Объектом настоящего исследования являются «контексты героев», т.е.

5 все упоминания и описания героев в привлеченных к анализу текстах.

Предметом исследования выступает метафорическое переосмысление как механизм формирования и экспликации психотипа героя.

Цель исследования — выявление способов организации и экспликации психотипа героя художественного текста посредством метафорических описаний.

Реализация поставленной цели предполагает решение следующих задач, отражающих взаимосвязанные этапы исследования:

рассмотреть метафорическое переосмысление как особый когнитивный механизм передачи и интерпретации знания;

определить место и роль психотипа героя в смысловой структуре текста;

определить специфику индивидуально-авторской метафорической характеристики персонажа;

установить роль метафоры как смыслообразующей и смыслоорганизующей единицы текста;

установить специфику функционирования эмоциональных концептов произведения как способов косвенной характеристики психотипов персонажей, дополняющих их смысловой объем;

выявить ситуации когнитивного диссонанса как способа экспликации психотипа персонажа.

Материалом для исследования послужил роман «Wir toten Stella» («Мы
убиваем Стеллу»), являющийся вершинным произведением одной из самых
известных писательниц Австрии, лауреата австрийской Госпремии в области
литературы Марлен Хаусхофер (1920-1970), отмеченный в 1963 году
премией Артура Шницлера. В качестве сопоставительного фона к
исследованию были привлечены рассказы Татьяны Толстой. Произведения
данных авторов, являющихся признанными мастерами

психологизированного и портретного описания, предоставляют широкие возможности для изучения различных способов организации

психологического портрета и психотипа героя, опосредованных различными видами композиционно-повествовательной организации. Все переводы приведенных в тексте диссертации иллюстративных контекстов, как и всего романа в целом, выполнены автором диссертации.

Теоретической основой исследования послужили работы таких отечественных и зарубежных исследователей метафоры и теории текста, как Н.Д. Арутюнова (1990), Е.М. Вольф (1988), Н.А. Красавский (2001), Н.Ф. Крюкова (1988, 2000), Э. Маккормак (1990), П. Рикер (1990), Г.Н. Скляревская (2004), О.А. Староселец (1997), В.Н. Телия (1977, 1988), М. Black (1993), D. Davidson (1985), В. Fraser (1993), G. Lakoff (1980, 1987, 1993), O.A. Алимурадов (2003), И.В. Арнольд (1981), А.Г. Баранов (1993, 1998), М.М. Бахтин (1986, 1975), Л.О. Бутакова (2001), И.Р. Гальперин (2005), Л.Я. Гинзбург (1999), Л.А. Голякова (1999, 2002), Е.А. Гончарова (1984), А.Б. Есин (2000, 2003), А.А. Залевская (2005), В.А. Кухаренко (1988), Е.С. Кубрякова (1991, 1999), Ю.М. Лотман (1999, 2000), Т.Л. Новикова (2004, 2006), В.А. Пищальникова (1992, 1999), В.И. Тюпа (2001), Л. Фестингер (2000) и др.

Научная новизна диссертационного исследования определяется тем, что в работе в инновационном ключе осуществлено изучение способов организации психотипа героя как базовой концептуальной единицы текста психологического жанра. В ходе исследования выявлена роль психотипа героя в организации и экспликации концептуальной информации текста и установлении его смысловых доминант, то есть рассмотрены такие понятия лингвистики, как концепт текста и психотип литературного героя во взаимосвязи и взаимообусловленности на уровне целого текста как сложного семантического целого. Инновационным можно считать выявление способа организации психотипа героя с опорой на принцип когнитивного диссонанса, а также введенное и описанное на основе репрезентативного эмпирического материала понятие когнитивной метафорической модели психотипа героя как смысловой опоры текста и экспликатора доминанты психотипа героя.

Теоретическая значимость диссертационного исследования заключается в изучении метафоры как смыслоорганизующей когнитивной структуры текста, выступающей в качестве индикатора его доминантных смыслов, в частности, её квалификации как способа организации «смыслового целого героя» (Бахтин, 1986: 130), что обогащает теорию художественной метафоры некоторыми новыми положениями, основанными на эмпирических наблюдениях, и выводит исследование концептуальной метафоры на высший, текстовый уровень. Предпринятые анализ и описание механизмов построения когнитивной метафорической модели как смысловой структуры текста жанра психологической прозы может послужить моделью для исследования смысловой организации текстов других жанровых форм.

Практическая значимость работы состоит в возможности использования отдельных положений исследования в вузовских курсах по интерпретации текста, спецкурсах по стилистике декодирования и теории текста, а также при написании дипломных и курсовых работ. Результаты исследования включены автором работы в практику преподавания немецкого языка в Калмыцком государственном университете, в частности, таких его аспектов, как практикум по культуре речевого общения, аналитическое чтение, теория и практика перевода, лингвистический анализ художественного текста.

При анализе эмпирического материала и для решения поставленных задач были использованы такие методы исследования, как контекстологический метод с элементами семантико-стилистического и компонентного анализа, а также метод «слово-образ» для выявления комплекса языковых средств, служащих для выражения и создания образов героев. На различных этапах работы применялись также композиционный анализ (при исследовании композиционно-повествовательной формы произведения, определяющей способы смыслового развертывания текста), элементы метода моделирования (психотип героя как когнитивная структура текста изучался путем построения и исследования его модели), а также

8 приемы описательно-аналитического метода (наблюдение, обобщение, интерпретация).

Гипотеза исследования состоит в том, что механизм метафорического переосмысления делает возможной экспликацию психотипа персонажа в художественном тексте, сообщая его доминантную характеристику, наделенную значением, включенным в концепт текста.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Метафорическое переосмысление как особый способ понимания или
интерпретации ситуаций (отношений, действительности), в результате
которого образуется новое знание, принципиально отличное от знания,
полученного «неметафорическим» путем, и характеризующееся большей
степенью субъективности, позволяет рассматривать реальность (в том числе
реальность художественную) в проекции или в свете той или иной точки
зрения, эксплицируемой посредством метафорического словоупотребления.

2. Индивидуально-авторская метафора в художественном тексте
представляет собой элемент картины мира — субъективной реальности —
рассказчика, не факт, но «понимание» факта (явления, отношения,
персонажа) и является способом экспликации особого типа оценки событий и
героев, связанной с концептом текста, передающей субъективное отношение
рассказчика к объекту высказывания и сообщающей признаки объекта,
определяющие характер отношения к нему у читателя. Таким образом,
метафора создает образную «инструкцию» к восприятию того или иного
описываемого явления, события или отношения. Через точку зрения
рассказчика автор эксплицирует ту или иную идею, имеющую форму
субъективного, принадлежащего рассказчику варианта оценки событий,
выразителем которой он является.

3. Герой произведения представляет собой функциональную единицу,
задействованную в реализации системы смыслов всего художественного
целого. Роль и оценка персонажа в конфликте, манера и способ
развернутости его представления позволяют судить о расстановке смыслов в

9 произведении и работают на выявление концепта — главной идеи художественного текста. Психологический тип героя¹ интерпретируется как типологическая модель, реализуемая единством всех проявлений персонажа в тексте и актуализирующая «набор» психических базовых констант личности данного героя, или рисунок психологических черт его личности, определяющих его поведение и организующих его смысловое целое. Воссоздание психотипа персонажа происходит по совокупности всех упоминаний персонажа в тексте автором, рассказчиком, другими персонажами.

4. Когнитивная метафорическая модель репрезентации персонажа является способом экспликации его психологического типа. В семантическом пространстве текста персонажи могут формировать сложные комплексы понятий, ассоциаций, эмоциональных реакций и состояний, приобретая в процессе изложения событий повествователем статус продукта его мыслительной деятельности и представляя для реципиента текста когнитивные и психические структуры - гештальты главных героев данного произведения, определяющие его восприятие и интерпретацию читающим. Когнитивная метафорическая модель психотипа героя является инструментом экспликации концептуально значимых фрагментов смыслов текста, репрезентирующих некоторое выводное знание или, «выводной смысл». Смысловые опоры (когнитивные модели психотипов героев) представляют собой синтезированные из семантики метафорических описаний героя концептуальные метафоры, порождающие некую когнитивную модель типа личности, выражающую систематизированные в метафоре доминанты образа данного героя.

5. Персонажи произведения выступают ассоциатами эмоциональных состояний, которые денотируют в тексте некую ситуацию, каузативно и интенционально соотносящую эмоциональный концепт с тем или иным персонажем в том или ином контексте, что в свою очередь позволяет выявить концептуальную обоснованность такого способа оценки представленной в

10 тексте объективной ситуации, который определяется коммуникативным намерением автора и, соответственно, является одной из форм его тенденциозного проявления.

6. Способом организации психотипа персонажа в художественном тексте являются воссозданные автором ситуации когнитивного диссонанса, представленные в виде конфликтной ситуации выбора, которая позволяет установить поведенческую характеристику персонажа по действиям, предпринимаемым им для устранения или уменьшения диссонанса. Когнитивный диссонанс рассматривается как способ организации психотипа, позволяющий установить доминантную черту последнего по способу поведения героя в ситуации внутреннего конфликта. Данная доминанта психотипа коррелятивна доминантной характеристике образа персонажа, выявляемой в его оценочных метафорических описаниях на всем пространстве текста и эксплицируемой в когнитивной метафорической модели психотипа героя.

Апробация работы. Основные положения работы докладывались на заседаниях кафедры теории и практики перевода Ставропольского госуниверситета и были апробированы на научных семинарах и конференциях, в том числе на Международных научных конференциях «Изменяющаяся Россия: новые парадигмы и новые решения в лингвистике» (Кемерово, 2006), «Этногерменевтика и когнитивная лингвистика» (Кемерово, 2007), «Текст и контекст: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты» (Москва, 2007), «Прагмалингвистика и практика речевого общения» (Ростов н/Д, 2007), на межрегиональной конференции, посвященной 10-летию факультета романо-германских языков (Ставрополь, 2008), а также в межвузовских сборниках научных трудов (Ростов н/Д, 2006), материалах постоянно действующего семинара «Этнокультурная концептология и современные направления лингвистики» (Элиста, 2008), в электронном вестнике ЦППК СПбГУ () и в издании, рекомендованном ВАК (Санкт-Петербург, 2007).

Структура работы определяется спецификой и целями исследования. Диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения и Библиографического списка.

12 ' Глава 1. Метафора как механизм кодирования и декодирования информации в процессе текстовой деятельности 1.1. Природа метафоры как механизма когнитивной обработки ситуаций

Интерпретация всякого текста суть процесс его декодирования и восстановления некоторого личностного знания, заложенного в идею текста, закодированного в нем его автором с помощью языковых средств. Читатель, декодирующий художественный текст, неизбежно подвергается его «воздействию», вступает с ним в ментальный контакт. При этом он воспроизводит и воссоздает для себя в процессе декодирования не просто концепцию автора, но выстраивает некий образ мира, со всем свойственным ему эмоциональным и психологическим наполнением. Идейное содержание произведения, пишет И.В. Арнольд, «отнюдь не сводится к сумме выраженных в тексте суждений, а имеет конкретно-образную и эмоциональную сущность и воздействует на читателя, вызывая в нем одни эмоции и стремления и вытесняя и преодолевая другие. События, характеры идеи, эмоции, отношение автора к изображаемому кодируются в литературе средствами языка. Они превращаются в текст. Для читателя текст должен вновь стать идеями и образами, читатель должен восстановить сообщение, пользуясь своим знанием кодов и кодовых комбинаций языка и других семиотических систем» (Арнольд, 1981: 32, 34). Метафора как средство языка, способное сконцентрировать и передать максимум субъективного значения и смысла, которыми может наделить автор то или иное знание о реальности, создает таким образом возможность передать личностный смысл, акцентировать мысль автора, стать её проводником в любом, описательном или повествовательном контексте.

Определение природы механизмов, имеющихся в распоряжении человека в различных видах его речемыслительной деятельности, - цель, которая может быть, по мнению Т. Винограда, полноправно поставлена перед когнитивной наукой (Виноград, 1983: 129). Вопрос о метафоре как

13 особом механизме обработки ситуаций — это вопрос о том, как (каким способом, на основе какого психического и / или интеллектуального процесса или деятельности, в том числе познавательной) получается результат этого процесса — понимание, интерпретация ситуации как события действительности или опосредованное понимание ситуации через текст, т.е. опосредованное восприятие реальности в проекции автора.

Н.Ф. Крюкова в качестве такого умственного и психического процесса рассматривает рефлексию, вызываемую, провоцируемую- в сознании воспринимающего «интерпретатора» метафорой, которая как «предмет, требующий специального герменевтического усилия», сама являет собой «ипостась рефлексии». Рассматривая способы организации рефлексии при восприятии метафоризованных текстов, автор выявляет специфику метафоры как мощного средства пробуждения рефлексии воспринимающего текст, вскрывает специфику механизма метафоризации как «выхода к смыслам, текста» через провоцируемую метафорой рефлексию реципиента текста. Метафоризация и метафоричность описываются автором как «параметры рефлективного действования», необходимые и важные для понимания-неявных смыслов в границах текстового целого (Крюкова, 1988: 3; Крюкова, 2000: 4-9).

В рамках подхода к изучению метафоры как механизма формирования и передачи смысла высказывания (т.е. когнитивной обработки ситуации и языковой экспликации результата такой обработки продуцентом метафоры) метафора может рассматриваться как «функционально-коммуникативное явление, реализующееся в высказывании/тексте». Методологической базой для данного подхода, который Н.Ф. Крюкова определяет как функционально-коммуникативный (Крюкова, 2000: 5), являются, прежде всего, прагматическая и когнитивная теории метафоры.

В случае изучения метафоры как механизма когнитивной обработки ситуаций (механизма познания — cognitive device (Маккормак, 1990: 365)) правомерным представляется рассматривать понятия метафора и механизм в

14' одном контексте, как объединенные общей^; природой механизма, подразумевающего некий психический процесс и его результат (Маккормак, 1990: 365-367; см: также: Рикер, 1990:416).

Многочисленные трактовки понятия «механизм» отражают, как правило; различные исходные представления ученых. В «Кратком психологическом-словаре» одним из механизмов понимания в психоанализе называется идентификация — эмоционально-когнитивное неосознаваемое отождествление субъектом себя с другим субъектом. Эмпатия как механизм понимания рассматривается как постижение эмоциональных состояний другого человека в форме сопереживания. Понятие «инсайт» (англ. insight — постижение, озарение) трактуется как «внезапное и^:> невыводимое из прошлого опыта понимание существенных отношений и структуры ситуации в целом, посредством которого достигается осмысленное решение проблемы» (Краткий психологический словарь, 1985: 118): М. Блэк. сравнивает «хорошую» метафору со «вспышкой озарения» {a ''''flash of insisht^ которая «поражает, захватывает творца метафоры» (Black, 1993: 31). Высказывание Д/Дэвидсона о метафоре как о «сне языка» («грезе языка» в переводе Н;Д; Арутюновой; ср. в оригинале: dreamwork of language) основывается на «бессознательности» как понимания, так и создания метафоры, недоступности; этих процессов уровню осознанного контроля: «понимание метафоры есть настолько же творческое усилие, как и создание метафоры и настолько же мало подчиняется правилам» (Davidson 1985:-245). Поль Рикер, говоря о «притязаниях метафоры на достижение истинного проникновения в реальность», трактует понятие инсайт, применимое к метафоре, как «проникновение, прозрение, провидение» (Рикер, 1990: 416), т.е. процессы, носящие скорее бессознательный, творческий характер, нежели рациональный.

Рассмотренные понятия (определяемые как механизмы понимания с точки зрения психологии), на наш взгляд, наиболее близки к механизму метафорического переосмысления по своей природе и задействованным в

15 них принципам - отождествления, интегрирования разнородной информации, эмоциональной оценки (Залевская, 2005: 280). Хрестоматийным является положение Джорджа Лакоффа и Марка Джонсона об эмпирическом основании метафор, структурирующих нашу понятийную систему (систему познания, концептуальную систему человека), которая «метафорична по самой своей сути» (Lakoff, Johnson, 1980: 3, 19). Н.Д. Арутюнова пишет: «Из тезиса о внедренности метафоры в мышление была выведена новая оценка её познавательной функции. Было обращено внимание на моделирующую роль метафоры: метафора не только формирует представление об объекте, она также предопределяет способ и стиль мышления о нем» (Арутюнова, 1990: 14). По мнению А. Ортони, метафора есть средство передачи и усвоения новых знаний и видения вещей в новом свете (Ortony, 1980: 361). Именно последняя характеристика позволяет широко использовать метафору в психоанализе и говорить о ней не столько, как о любопытном языковом явлении, сколько как о психологическом (Paivio, Walsh, 1993; Fraser, 1993).

Метафора в текстовом пространстве произведения психологического жанра также может «работать» как элемент психоанализа в силу характера содержательно-концептуальной информации текста такого жанра. При этом метафора порой одним предложением раскрывает и позволяет понять психологию героя и состояние его души гораздо полнее, чем целый абзац текста, описывающий это состояние. Метафора текста — это своего рода субстрат смысла, интегрированный с определенной ему автором целью в сложное смысловое целое всего текста. Как таковая, метафора внутри смысловой структуры текста способна активизировать механизм вывода и сама стать таким механизмом. «Смысловые структуры текста всегда представлены в свернутом виде, и для их восстановления требуется активизация механизма вывода» (Баранов, 1993: 38).

А.А. Залевская, рассматривая различные трактовки сущности «механизм», указывает, в частности, на разнообразие употреблений этого

термина для обозначения то структуры, то процесса, то результата. Возможным в нашем случае представляется говорить о механизмах понимания как о «некоторых основополагающих принципах соответствующей деятельности, которые находят своё проявление и / или в структуре, процессе, результате» (Залевская, 2005: 279). В числе таких основополагающих принципов, выделенных А. А. Залевской в связи с метафорой, считаем необходимым рассмотреть следующие.

Ассоциирование, узнавание как механизмы понимания информации, действительности или информации о действительности, получаемой в том числе из текста, в частности, из метафорических образований. Одной из основополагающих граней узнавания А.А. Залевская называет избирательность. Р.И. Кругликов в этой связи отмечает: «Узнаётся не «всё подряд», а лишь то, что может стать действующей причиной определённой формы активности» (Кругликов, 1988: 123). Для успешности узнавания вследствие его пристрастности и избирательности необходимо совпадение мотивов и потребностей продуцента текста при его создании и реципиента в начале процесса интерпретации текста (т.е. установки, с которой он приступает к чтению того или иного текста), через которые «преломляется» узнавание. Успешностью узнавания обеспечивается, в свою очередь, различная степень адекватности понимания.

Результативность ассоциирования как процесса понимания зависит от «наполненности» информационного тезауруса индивида, благодаря которому возможной становится аналогия - увязывание многих, казалось бы, не имеющих друг к другу отношения объектов «по величайшему разнообразию оснований» или, по М. Минскому, терминалов, множество которых присоединяется к фрейму как единице информационного тезауруса (Минский, 1988) на разных уровнях функционирования единой сенсорно-когнитивно-эмоциональной системы - памяти или, по А.Г. Баранову, индивидуальной когнитивной системы (ИКС) личности (Баранов, 1993: 11).

Если рассматривать понимание как процесс, сопровождающийся

17 извлечением из памяти реципиента сведений (знаний), при помощи которых осмысляется новая информация, следует заметить, что принцип ассоциирования отражает и работу бессознательных механизмов в ситуации понимания: «процесс извлечения сведений из памяти происходит на разных уровнях контроля: часть знаний извлекается из памяти в результате сознательных усилий, а часть независимо от воли реципиента как поток ассоциаций...» (Залевская, 2005: 273). Отсутствие у данного принципа понимания такой характеристики, как универсальность, обесцечивает среди прочего и вариативность восприятия (понимания текста) как следствие «неидентичности знаний реципиента, привносимых в акт восприятия» (Тарасов, Соснова, 1985: 31-33).

Говоря о принципах понимания, А.А. Залевская затрагивает проблему психологических операций, через которые как раз и реализуется функционирование основополагающих принципов деятельности понимания, имеющих место в различных познавательных процессах человека. Под самим термином «операция», использующимся в научной литературе в различных значениях, подразумевается, как указывает А.А. Залевская, вид мыслительной (ментальной) активности (Залевская, 2005: 295-296).

В.М. Сергеев среди нескольких выделенных им типов психологических операций определяет метафору как операцию естественной логики, основывающуюся на конструировании внутренней модели объекта как средстве понимания (Сергеев, 1987: 186). Эта внутренняя модель, в свою очередь, сенсорно эквивалентна объектам окружающего мира как таковым или их свойствам и отношениям. А. Ченки, вслед за Дж. Лакоффом, называет метафору не языковым, а концептуальным явлением. «Метафорическое понятие основано на неметафорическом понятии, т.е. на нашем сенсорном опыте... Метафора основана скорее на соответствиях в нашем опыте, чем на сходствах. Область-источник и область-цель не связаны по своему существу» (Ченки, 2002: 355; см. также: Lakoff, 1993). К заключению о концептуальном характере метафоры приходит, делая обзор существующих подходов к её

18 изучению, В.В. Петров, считая более оправданным говорить о метафоре «не только как о языковом, но скорее как о концептуальном феномене» (Петров, 1990: 145). Таким образом, метафора как один из продуктов обработки информации отражает вид мыслительной активности, ментальный и психический процессы.

Психологические операции, через которые реализуется мыслительная активность субъекта в процессе познания и понимания, не поддаются непосредственному наблюдению вследствие их, как считает А.А. Залевская, «перенесённости на уровень неосознаваемого контроля» (Залевская, 2005: 298). Неосознанная или бессознательная компонента индивидуального опыта может менять качество и сокращать компоненты осмысленного действия, переводя его на уровень бессознательности (лишая его характер осмысленности) и создавая «феномен достижения конечного результата действия как бы сразу и без самого действия. Создается впечатление, что нервные процессы непосредственно производят этот результат» (там же). Учитывая всю сложность исследования «фиксированности» психологических операций и их становления через осмысленное действие, А.А. Залевская говорит о возможности их изучения через анализ фиксации внимания в ошибочных актах понимания (там же: 299). Мы же, говоря о степени осмысленности в осуществлении психологической операции, будем говорить о принадлежности метафоры к уровню неосознаваемого контроля (Леонтьев, 2005: 238) в большей степени, чем какой-либо другой операции.

Говоря о механизме когнитивной обработки ситуаций, мы, таким образом, подразумеваем некий-способ структурирования действительности, объясняющий и одновременно определяющий ментальные действия человека, совершаемые в процессе познания реальности, в основе которых лежат психологические (ментальные) операции, совершаемые им на разных уровнях осознаваемости в процессе понимания (интерпретации). Необходимым для объяснения процессов интеракции представляется обратиться, по крайней мере, к двум подходам, объясняющим поведение

19 человека в процессе понимания вообще и понимания текста в частности как общения интерпретатора с интерпретируемым (т.е. читателя с текстом или с автором через текст): когнитивному и герменевтическому.

1.2. Ментальное поведение человека в процессе понимания: когнитивный и герменевтический подходы

В процессе отражения мира метафора может находить себя в актах субъективного познания, т.е. субъективно-личностного оценивания и его результате - ценностно-ориентированном знании (Вольф, 1988; Телия, 1988). Говоря о субъективности мировосприятия и миропостижения, целесообразно привести обоснованное В.И. Постоваловой разграничение понятий «мировидение» и «отражение» (Постовалова, 1988: 21). Называя мировидением некий «глобальный процесс», связанный с формированием картины мира и толкованием мира через её посредство, автор указывает на отличие смыслового построения данного понятия от коррелятивного ему понятия «отражение»: смысловое движение, зафиксированное в них, имеет противоположную направленность. В теоретической связке «мир — активность субъекта — образ мира» смысловое движение направлено от «мира» к «активности субъекта», а в понятии «мировидение» - от «активности субъекта» к «миру». Понятие «отражение» делает акцент на объективном начале в процессе миропостижения, а понятие «мировидение» -на субъективном (там же).

Отношение субъекта к познаваемой действительности носит исключительно субъективный характер, что подтверждает само наличие индивидуальной личностной картины мира познающего субъекта как «субъективного образа объективной реальности» и как участвующего в её формировании факта оценки, осознанно или неосознанно осуществляющейся в любой деятельности, направленной на познание. Е.М. Вольф указывает, что в основе оценочных смыслов метафор находится ценностная картина мира:

20 «в основе концептов, определяющих оценочные смыслы в метафорах, лежит ценностная картина мира и семантика единиц языка в их взаимодействии. Путем анализа метафор можно определить те аспекты картины мира, которые непосредственно проникают в структуру языковых единиц, вводя в них оценочные коннотации». При этом «определяющее влияние на знак оценки оказывает природа метафорического субъекта и его признаков в их соотношении с нормой. Так, от представления о нормативном поведении психических сущностей и их месте в ценностной картине мира зависит оценочный знак соответствующих метафорических обозначений» (Вольф, 1988: 64, 65).

Текст художественного произведения, будучи способом опосредованного восприятия мира, может являться для реципиента достаточно субъективным средством познания реальности, подвергшимся обработке индивидуальных «механизмов фильтрации» в сознании автора и, следовательно, имеющим неличностный характер для реципиента, так как он содержит в себе умозаключения и выводы, являющиеся результатом понимания, оценки, ощущения этой реальности его создателем.

В процессе исследования текстовой деятельности как «коммуникативно-познавательной деятельности активных и пристрастных её субъектов, существующей в двух взаимосвязанных и взаимообусловленных процессах порождения и понимания текстов» (Баранов, 1993: 11), правомерным представляется говорить об одном из условий её успешности: чтобы данная коммуникация (диалог) могла начаться, требуется совмещение (полное или частичное) перспектив ее участников. В.Е. Чернявская, говоря о тексте как о механизме, «запускающем» когнитивные процессы его восприятия, отмечает, что раскрытие интерпретирующим субъектом (реципиентом) текстового (коммуникативного) назначения суть «двусторонний диалектический процесс, в котором адресат выступает и как объект воздействия для автора текста и как самостоятельный субъект его декодирования и интерпретации» (Чернявская, 2005: 289). Н.С. Болотнова

21 отмечает, что автор, и адресат как «ключевые компоненты единой модели коммуникации, связанные с порождением и восприятием текста, не только диалектически сопрягаются, но и «взаимопроникаемы» в функциональном и коммуникативном отношении» (Болотнова^ 2007: 165). Одним из процессуальных этапов извлечения смысла текста сторонники когнитивного подхода называют «инкорпорирование» общего знания реципиента в информацию, получаемую из текста, т.е. своего рода синтез знаний, который, впоследствии станет собственно содержанием текста (в его идеальном качестве) для реципиента, что опять же указывает на некий процесс взаимодействия автора и читателя.

Понятие психологической установки читателя, определяющей характер и степень его готовности к определенному роду восприятия, о которой мы более подробно будем говорить в.дальнейшем, может быть сопоставимо с понятием «предпонимания» в герменевтике, а именно некой основы, дающей нам возможность придавать смысл новому для нас феномену в процессе его познания (Залевская; 2005: 371).

Герменевтический подход к проблеме поведения человека в процессе понимания постулирует основополагающую роль практики, опыта. Способность к практическому пониманию - интерпретации на основании имеющегося опыта — вырабатывается и трансформируется в процессе накопления самого опыта. Знание, приобретаемое и накапливаемое в человеческой памяти (благодаря способности помнить и адаптировать), не закрепляется в неизменном виде в системе моделей мира (некоторой когнитивной схеме), а трансформируется, будучи постоянно, открытым для нового опыта. Основным положением герменевтики является трактовка любого знания как интерпретации (см.: Widdershoven, 1999). Интерпретация небезосновательна: с опытом, в процессе приобретения знаний у индивида формируется некоторая точка зрения - предпонимание. Предпонимание - это не данная заранее теория, не набор аксиом, которые мы выбираем и адаптируем к ситуации, а «часть нашей повседневной практики, которая

22 принимает форму некоторого набора историй, которые мы рассказываем о нашей жизни» (Залевская, 2005: 371) и которые связаны- посредством культурно разделяемых понятий с историями других людей.

То, что составляет предпонимание, тоже подвергается моделированию в процессе интерпретации. Изменение, модификация, адаптация нашего предпонимания в каждом конкретном акте коммуникации предшествует изменению в видении мира, которое тоже не является константным, зафиксированным в сознании - оно суть практический процесс, протекающий через взаимодействие и диалог.

Способность к восприятию и адекватной интерпретации текста объясняется, в свою очередь, когнитивной психологией как функционирование процессов репрезентации в сознании индивида. Если репрезентации' правильно отображают мир, то индивид будет правильно воспринимать или понимать положение вещей в мире (там же: 372) или «положение вещей» в тексте, т.е. мысль автора: мысль в буквальном смысле (мысль-репрезентацию). Правомерным представляется вывод, что в случае «правильного», т.е. адекватного, понимания репрезентация действительности, включая * ценностное отношение к ней, у автора и реципиента должны совпадать или быть максимально схожими. Следует отметить, что репрезентации также связаны с практическим опытом — «репрезентации могут стать стабильными, если доказано опытом, что они ценны для функционирования индивида; он от них не отказывается, даже если в определенный момент они могут вести к проблематичным последствиям для субъекта» (там же: 370). С позиции же герменевтики, интерпретация текста находится лишь в малой зависимости от предпонимания - некоторого мнения о мире в сознании индивида, не овеществленного и не локализованного в виде схемы, выдающего готовые модели с закрепленным- в них значением для интерпретации- и адаптации нового знания. Индивид, интерпретирующий текст, обнаруживает и открывает для себя новые значения в этом тексте, делая те или иные,

23 возможные (приемлемые) для себя выводы, закрепляющиеся или не закрепляющиеся в памяти в зависимости от глубины и детализации обработки новой информации: более важные выводы (результаты такой обработки), которые согласуются и подкрепляются опытом, составляющим предпонимание индивида, оставляют в памяти больше следов, они могут служить для модификации предпонимания и быть восстановлены впоследствии.

1.3. Знания в индивидуальной когнитивной системе человека и их

эмоциональная составляющая 1.3.1. Эмоциональная мотивированность текстовой деятельности

Накапливаемый жизненный опыт индивида носит, как правило, двоякий — чувственно-рациональный - характер. А.А. Залевская, ссылаясь на проведенный Е.И. Бойко глубокий психофизиологический анализ механизмов получения выводного знания, отмечает наличие у человека двух форм получения знания, обусловленных различными психическими процессами: рецептивной формы (извне) и продуктивной (путем самодвижения мысли) (Залевская, 2005: 115). Вторая из этих форм как раз и заключается в получении выводного знания, т.е. результата мыследеятельности - генерирования мозгом новой информации на основе имеющегося опыта. Это новое генерированное знание может, в частности, быть отражено и вербализовано в метафоре, что, в свою очередь, придает ей характер вывода - результата осмысления, интерпретации нового знания.

Деятельность субъекта, направленная на познание, имеет своим итогом информацию, которая закрепляется с различной степенью успешности в памяти субъекта. Данные разностороннего опыта индивида локализованы в пространстве и времени относительно его самого. Общепризнанным в психологических исследованиях памяти является выделение структур памяти как носителей разных типов знаний. Обсуждаемые в связи с

24 процессами речемыслительнои деятельности человека типы знаний принято подразделять на языковые (лингвистические) и знания о мире (энциклопедические, экстралингвистические), хотя, по мнению А.А. Залевской, «во многих случаях граница между этими типами знаний не является очевидной» (там же: 113).

Учитывая принятое в психологии разграничение систем долговременной памяти на эпизодную и семантическую (Tulving, 1972) и то, что знания, хранимые в семантической памяти, носят характер деперсонализованных, общих, возможным представляется говорить о виде знаний, носящих иной - «эмоциональный», строго индивидуальный характер. Это знания не только о датированных эпизодах, событиях и пространственно-временных отношениях между ними, но и о впечатлениях от эмоциональных реакций на эти события.

При этом возникает вопрос, может ли эмоциональная составляющая быть интегрирована только в мыслительные процессы, сопряженные с деятельностью эпизодной памяти или она является неотъемлемой характеристикой любого процесса мыследеятельности, включая познавательную и речемыслительную. Выше уже говорилось о том, что любой процесс познания субъективен и результатом такого процесса, в основе которого лежит личностное оценивание, является соответственно ценностно-ориентированное знание.

В.И. Постовалова отмечает, что «сознание человека, формирующее идеальный образ внешнего мира, есть не только знание об объекте познания, противостоящем субъекту, но также есть некое «переживание», оно эмоционально окрашено, а в эмоциях... противоположность субъективного и объективного исчезает, так что субъект и объект переживаются как нечто единое» (Постовалова, 1988: 20).

А. Г. Баранов в процессе усвоения новой информации выделяет стадию сравнения этой информации с мыслительными структурами индивидуальной когнитивной системы (ИКС) реципиента информации (Баранов, 1993: 39).

25 При этом новая информация может состоять из «интеллектуальных (новые факты без оценки), интеллектуально-эмоциональных (новые факты и их оценка) и эмоциональных (новая оценка известным фактам) аспектов». Каждая порция информации «получает определенную модальную оценку, которая придает информации личностный смысл» (там же).

В процессе интерпретации смысла художественного текста особое значение приобретает усвоение и «переработка» его эмоционального содержания, наделение эмоциональной окрашенностью, тональностью того содержания, которое извлекает из текста читатель. А.Р. Лурия называет эмоциональное содержание текста его «смысловой сутью». При этом операции естественной, логики и рационализация знания играют в процессе извлечения этой сути, по мнению А.Р. Лурия, весьма несущественную роль. Способность к восприятию эмоционального содержания и составляет суть извлечения личностных смыслов. Глубина прочтения текста «вовсе не зависит от широты знаний или степени образования человека. Она вовсе не обязательно коррелирует с логическим анализом поверхностной системы значений, а больше зависит от эмоциональной тонкости человека, чем от его формального интеллекта; способность оценивать внутренний подтекст представляет собой совершенно особую сторону психической деятельности, которая может совершенно не коррелировать со способностью к логическому мышлению. Эти обе системы — система логических операций при познавательной деятельности и система оценки эмоционального значения или глубокого смысла текста — являются совсем различными психологическими системами» (Лурия^ 1998: 258, 260).

В.А. Пищальникова указывает, что без осознания эмоциональной мотивированности процесса деятельности невозможно понять мыслительное содержание в целом. В частности, эмоция, зафиксированная в тексте, играет, регулирующую роль в адекватном понимании личностных смыслов. «Эстетическая эмоция, фиксированная в художественном тексте, играет регулирующую роль в активном восприятии авторских личностных смыслов.

26 На уровне психического отражения эмоциональные переживания являются единственным представителем мотивационных процессов. Мотивационно значимые явления соответствуют ведущим эмоциям, которые сопровождаются производными, фиксирующими актуальные связи ведущих» (Пищальникова, 1991: 15; 1999: 64):

Учитывая то, что, по мнению Ю.А. Самарина, ум не только «думает», но и «чувствует», А.А. Залевская отмечает, что хранимые в семантической памяти единицы должны «сопровождаться информацией об увязываемых с ними обобщенных эмоциональных впечатлениях и . оценках» (Залевская, 2005: 117), что противоречит мнению о том, что семантические единицы суть некие абстрактные сущности, «начисто лишенные эмоциональных оценочных нюансов, которые неизвестно откуда появляются благодаря контексту, ситуации и т.п.» (там же). Согласно А.Г. Баранову, «оценка -главная составляющая содержания эмоций» (Баранов,-1993: 7; см. также: Вольф, 1988: 53-54). Любая информация в процессе её усвоения и накопления имеет своим результатом знание, которое в случае его закрепления в долговременной памяти сохраняет и свою ценностную характеристику: «Блок эмоций суммирует оценки ситуации, полученные от сенсорного анализатора (первичные эмоции), и оценки, получаемые из основной памяти (вторичные эмоции). Суммарная оценка служит мерой качества текущего состояния организма. Она постоянно поступает в поле внимания и запоминается вместе с другой заносимой в память в данный момент информацией, в результате чего все события, сохраняющиеся в памяти, оказываются эмоционально окрашенными» (Вайнцвайг, Полякова, 1987: 21).

Так как способом активизации сведений, хранимых в памяти в процессе коммуникативной, а именно текстовой деятельности, являются средства языка, обеспечивающие словесное выражение имеющихся у индивида знаний, мы считаем возможным говорить о вербализации эмоционально окрашенного знания, в частности о вербализованном

27 выражении эмоций в авторской метафоре художественного произведения.

Как уже отмечалось выше, в тексте художественного произведения метафора является одним из средств, пробуждающих рефлексию реципиента и способствующих адекватной интерпретации текста, направляющих её, указывая, как пишет Н.Д. Арутюнова, «самый короткий и нетривиальный путь к истине» (Арутюнова, 1999: 382). Действуя по принципу инсайта — механизма понимания, она создает мгновенное схватывание информации, понимание без анализа. Поэтому, возможным представляется говорить о том, что понимание метафоры может рассматриваться как интерпретация образа.

1.3.2. Взаимодействие знаний: от образа к символу

В некоторых случаях можно максимально адекватно объяснить или уточнить значение незнакомого слова, назвав его синоним и / или антоним. Собственно на подобном принципе основывается работа одного из механизмов понимания, о которых шла речь выше — механизма смысловых замен. Рассматривая идею понимания как смысловой замены, А.А. Залевская в качестве примера приводит требование, предъявляемое ученикам школы: «Расскажи своими словами!» (Залевская, 2005: 293), и отмечает, что роль переформулирования заключается в подтверждении самому себе или собеседнику того, что «денотат идентифицирован именно так, а не иначе» (там же: 294). При этом вопрос о том, правильно или неправильно он идентифицирован, составляет суть уже другой проблемы — адекватности интерпретации цели сообщения. Одной из стратегий понимания М. Даскал называет переформулирование своими словами: действительное понимание невозможно, пока новая информация не переформулирована (адаптирована) «для себя», а это в свою очередь свидетельствует о том, что формулирование — не простая внешняя манифестация понимания, а одна из его составляющих, позволяющая достичь желаемого результата (Dascal, 1981: 328).

Означивание непредметной действительности (отношений) или

28 эмоциональной реакции на элементы предметной действительности есть, по сути, «опредмечивание» непредметных сущностей — событийных, психологических, ментальных, их концептуализация и способ описания по образу и подобию (восприятию)'предметного мира; Н.К. Рябцева отмечает, что зрительное восприятие играет главную роль в восприятии внешнего мира. Оно важно до такой степени, что естественный язык можно назвать «ориентированным на наглядность», «перцептивно мотивированным». «Опредмечивание» в таком случае; можно назвать сутью «принципа наглядности» в языке - «самого мощного семантического < механизма», в результате действия которого язык развивает «дополнительные переносные метафорические и метонимические значения, формирует устойчивые, связанные идиоматические и фразеологические выражения и< обороты; использует пространственные предлоги для описания всех непространственных отношений...». При этом окружающий человека, мир «аксиологизируется, символизируется и психологизируется, а внутренний мир параметризуется? и объективируется» (Рябцева,

Вербализация- новой информации, поступающей в мозг различными? способами (осознанно и через механизмы когнитивного бессознательного (см.: Пиаже, 1996: 126), неизбежна и в силу психофизиологических особенностей человека, «бессознательное означивание всех приходящих в организм воздействийj ...попытка придания значимому «нечто» свойств знака... связана со свойством, выработанным в филогенезе нервной системой для восприятия и преобразования совокупности внешних воздействий» (Кузьменко-Наумова, 1986: 58).

Извлечение знаний, их экспликация и актуализация средствами языка есть результат работы отражательно-знаковой системы. Деятельность такой системы - это, по сути, осознание действительности, выделение в ней различных элементов и установление между ними определенных связей и отношений. Чем. больше таких взаимосвязанных элементов в ситуации

29 «может быть вычленено и вновь связано, тем выше уровень осознания действительности» (Чуприкова, 1981: 23). Метафора, природа которой построена на вычленении и увязывании сущностей разного логического порядка, абстрактного с конкретным (Телия, 1988: 182), является показателем уровня абстракции мышления её создателя и качества его уровня осознания действительности. Абстрактная способность мышления, по мнению А.Г. Баранова, реализуется в возможности формирования так называемого «фрейма второго порядка», опирающегося на «первичные фреймы — картины и сцены». Вербальной реализацией такого «фрейма-отношения» будет являться более сложный по степени содержания содержательно-концептуальной и подтекстовой информации и её декодированию «текст-рассуждение, надстраивающийся над текстами-описаниями и повествованиями» (Баранов, 1993: 23).

Означивание, таким образом, является инструментом понимания, выраженным в результате этого процесса. Чтобы знание закрепилось в языковой памяти, благодаря которой и могло быть активировано впоследствии, оно должно получить «имя» - языковой код в виде символов (тел знаков), который результатом своего раскодирования будет иметь образно-ассоциативный комплекс, позволяющий понимать не слово, а «закодированную» в нем действительность. Неязыковая информация — образы — носящая идеальный характер и хранимая в долговременной памяти также активизируется средствами лингвистической памяти благодаря языковой способности, позволяющей выразить и передать средствами языка невербальный опыт. При этом то, что составляет содержание языковой памяти и непосредственно используется в коммуникативной деятельности для экспликации знания, так называемый субъективный лексикон индивида (см. об этом: Залевская, 2005: 117), является кодом доступа к «базе данных» индивида - результатам переработки индивидуальной когнитивной системой его опыта взаимодействия с миром. «Расшифровка» этого кода - переход от символа к образу - и есть достижение цели коммуникации - понимания.

1.4. Коммуникативно-прагматическая интенциональность процессов метафоризации в художественном тексте 1.4.1. Метафора как маркер языковой личности автора

Дж. Серль определяет метафорическое значение как «значение высказывания говорящего». Не принимая собственно такую объяснительную сущность, как «метафорическое значение», Серль заменяет её понятием «намерение говорящего», относя его уже не к миру языка, а к миру ментальных состояний (Серль, 1990: 308). В.А. Пищальникова называет метафору основным репрезентантом личностных смыслов (Пищальникова, 1991: 61). В таком своем качестве метафора способна передать концептуально наиболее значимые «сведения», сигнализировать о присутствии авторских суждений, его точки зрения в отношении в том числе и описываемых событий и фактов. С целью поиска смысловых векторов, создающих «направления интерпретации» содержания* художественного текста, мы обращаемся к. доминантным смыслообразованиям, концентрирующим максимум личностных смыслов. Метафорические модели, содержащие в основе концептуальные метафоры, используемые автором, в частности, в описаниях и позволяющие в таком своем качестве дать характеристику объекту описания, основанную, прежде всего, на личностном отношении, способе и характере его восприятия или толковании его автором, способны в таком своем качестве выступать средоточиями личностных смыслов, а потому являться концептуально, значимыми смыслообразованиями.

Среди наиболее характерных свойств метафоры, несущих в себе антропометричность, В.Н. Телия называет «ориентацию на фактор адресата», подчеркивая тем самым способность реципиента разгадывать метафору не только интеллектуально, но также «оценивая... образ, лежащий в её основе, эмоционально воспринимая этот образ и соотнося его со шкалой эмотивно-положительных или отрицательных реакций» (Телия, 1988: 189). Метафора,

31 таким образом, является в тексте интенционально заданной.

В процессе текстовой деятельности, совершаемой продуцентом текста, преследуемые им определенные коммуникативные цели определяют «отношение» отправителя текста к знакам, которые он выбирает для достижения этих целей. На получающую текстовое послание сторону — -реципиента - знаки имеют определенное воздействие, являясь выразителями закодированной в тексте интенции его автора. В таких отношениях, по мнению В.Н. Телия, заключается довольно узкое определение прагматики, которое позволяет говорить о целеполагающем речевом воздействии, аналогичном поступку (там же).

В ракурсе исследуемой нами проблематики целесообразным представляется привлечь классификацию В.Н. Телия, которую она сама определяет как «функционально-номинативную», содержащую сведения о некотором соотношении в метафоре «целеполагающего замысла» её автора и отображения действительности в соответствии с этим замыслом (там же: 190). Помимо двух базовых типов метафор — идентифицирующей и когнитивной - В.Н. Телия выделяет третий базовый тип — образную (оценочную и оценочно-экспрессивную) метафору, которая в отличие от первых двух не переходит в словарь естественного языка, не теряет своего психологического напряжения и динамично связана с личностным тезаурусом своего создателя. Построение (структура) эмотйвно-окрашенной метафоры является наиболее сложным по сравнению с когнитивной и идентифицирующей, т.к. она сочетает в себе функцию когнитивного отображения действительности с мотивом оценки и эмотивной модальностью. Функцией такой метафоры является нацеленность на такое воздействие на реципиента, которое «вызывает в нем ценностное отношение к миру, определяемое в диапазоне категорий прекрасного или безобразного» (там же: 196,197).

Мы считаем целесообразным взять данную классификацию за основу в связи с рассмотрением особой функции индивидуальной авторской

32 метафоры в психологической прозе - её способности стимулировать эффект психологического напряжения, оказывающего эмоциональное воздействие на реципиента, что дает возможность сравнивать её природу с природой оценочно-экспрессивной метафоры. Смысл (или смыслы), который несёт такая метафора и который каждому новому реципиенту важно распознать, уловить, разгадать, подобрать ключ к раскрытию и т. п. (Кобозева, 2000: 13), содержит информацию об эмоциональном отношении говорящего к обозначаемому. Это отношение соотносимо с «чувствами-отношениями типа презрения, стремления к уничтожению кого-либо, желания выразить порицание, или, наоборот, восторг, восхищение и т.п. (Телия, 1988: 200). Реализация в метафорах текста столь разнообразных чувств-отношений продуцируется опытом, составляющим знание автора текста, позволяющее ему брать на себя или присваивать себе «приоритетную роль в некоторой жизненной коллизии, считая объект чувства-отношения в чем-то неполноценным, несовершенным и т.п.» (там же). Метафора, если она участвует в описании объекта повествования или его субъекта (например, в случае повествования от первого лица), способна дать характеристику объекта описания, основанную, прежде всего на личностном отношении к нему, на характере восприятия или толкования его автором.

В тексте изучаемого нами жанра психологического произведения-исповеди мы попытаемся рассмотреть метафору как вербализованное выражение эмоций (способ означивания эмоционального реагирования на объект или предмет действительности), закрепленное в знаковой форме, опосредованное целью её создателя отражение эмоциональной реакции на элемент действительности, выражение закрепленного в знании об обозначаемом эмоционального отношения к обозначаемому субъекта повествования (рассказчика). На наш взгляд, использование автором психологического произведения метафоры значительно усиливает реализацию его коммуникативной задачи: одновременное воздействие, как на понятийном уровне, так и на уровне эмоциональной перцепции позволяет

33 достичь максимального эффекта обратной связи (понимания). При этом характер функции метафоры психологического произведения в решении коммуникативной задачи автора может быть неоднозначен. *

Можно предположить, что индивидуально-авторская метафора, более чем какое-либо другое речевое построение, отражает связь знаний, закрепленных в языковой форме, с субъектом восприятия, познания, осмысления, отражает как таковой результат преломления реального мира — его индивидуального видения, понимания и структурирования - в сознании автора (создателя метафоры) и фиксирует этот результат в языке в виде субъектно-ориентированных понятий, представлений и образов.. При этом выбор языковых средств в процессе такого отображения опосредуется коммуникативной целью отправителя каждого конкретного речевого произведения (метафоры).

Учитывая то, что индивидуальная авторская метафора, идентичная по характеру оценочно-экспрессивной, содержит в своей основе осознанное оценочное суждение об объекте обозначения, правомерным представляется говорить о такой её функции, заданной интенцией автора, как моделирование психологической установки реципиента, задаваемое эмоциональной мотивированностью её создания. Следует добавить также, что метафора, моделирующая отображение объектов реального мира, одновременно может рассматриваться и как источник знания, неся в себе отражение индивидуального образа мира своего творца или один из продуктов деятельности его индивидуальной когнитивной системы, с закодированной в ней «информацией о производителе» и, с другой стороны, как инструмент корректировки содержания личностного информационного тезауруса продуцента в процессе адаптации нового знания. Способность метафоры взаимодействовать подобно сложному химическому соединению и с реципиентом и со своим создателем позволяет говорить о ней как о результате процесса понимания действительности (отношений) автором и механизме понимания (получения нового знания о действительности)

34 реципиентом.

Таким образом, метафоризация в реализации намерения автора и формировании замысла текста имеет двунаправленный характер: определенным образом выстраивая в сознании продуцента метафоры (в т.ч. рассказчика) его собственное формирующееся понимание некоторого объекта или отношения (в том числе его собственного психоэмоционального состояния, фобии) и, с другой стороны, создавая возможность для его интерпретации реципиентом.

1.4.2. Восприятие текста как индивидуальный процесс декодирования смыслов

Авторская интенция в тексте художественного произведения экстериоризируется как явно (через непосредственно эксплицированные смыслы), так и выводится из него через смыслы неявные, имплицитные.

Интенция автора (его коммуникативное намерение) формируется знанием автора и, следовательно, как любое знание является продуктом деятельности некоторой концептуальной системы — системы «обработки» информации - формирующей мнения и знания индивида о мире. А.Г. Баранов определяет такую систему как индивидуальную когнитивную (ИКС), формирующуюся в сознании индивида в процессе отражения действительности и «включающую разноуровневую (не только концептуальную) информацию о действительном и возможном мирах» (Баранов, 1993: 12). Усвоение любой новой информации представляет собой взаимодействие полученного знания с уже имеющимися знаниями (в широком смысле) индивида о мире и осуществляется индивидом на базе той информации, которой он уже располагает. «Образующаяся таким образом система информации о мире и есть конструируемая им концептуальная система как система определенных представлений человека о мире» (Павилёнис, 1983: 101).

Если рассматривать текст как одну из форм коммуникации - общения, то, как и в любом акте общения, в целях достижения понимания необходимым является «согласование когнитивных систем автора и реципиента» (Баранов, 1993: 10). Как указывалось выше, для успешности коммуникации несомненной видится необходимость диалога. Возможные трудности в общении возникают, соответственно, вследствие «фактора «рассогласования» ИКС» участников коммуникации, в том числе при интерпретации текста. «Разные уровни понимания — результат не только установки субъекта понимания, но и определенного рассогласования в осмыслении действительности разными людьми...» (там же: 35). Реализация знания в тексте, его «помещение» в текст и извлечение знания из текста с различной степенью адекватности его интерпретации — суть результаты кодирования и декодирования информации в рамках текстовой деятельности, которые настолько же индивидуальны, насколько индивидуальны системы знаний реципиента и отправителя текста. Соответственно, говоря об успешности понимания текста, мы имеем в виду адекватность интерпретации текстового послания, которая осуществляется в соответствии с индивидуальным «устройством» системы кодов внутри когнитивной системы воспринимающего текст.

Для того чтобы достаточно сложное сообщение, такое как текст, было воспринято с абсолютной идентичностью, пишет Ю.М. Лотман, нужны условия, «в естественной ситуации практически недостижимые: для этого требуется, чтобы адресант и адресат пользовались полностью идентичными кодами, т.е. фактически, чтобы они в семиотическом отношении представляли бы удвоенную одну и ту же личность, поскольку код включает не только определенный двумерный набор правил шифровки-дешифровки сообщения, но обладает многомерной иерархией. Даже утверждение, что оба участника коммуникации пользуются одним и тем же естественным языком, ...не обеспечивает тождественности кода, т.к. требуется еще единство языкового опыта, тождественность объема памяти» (Лотман, 1999: 14).

36 При этом автор текста также является интерпретирующим субъектом, отражающим в тексте результат взаимодействия интерпретируемой реальности со своей ИКС. Текст в данном случае выступает объектом отражения или, как пишет Ю.М. Лотман, «отображения» действительности. «Отражение объекта в искусстве в терминах эстетики, перекодировка его в знаковый текст художественного типа, как определяет это явление семиотика, могут быть истолкованы сопоставлением с математическим понятием отображение. Сходство объекта и его художественного изображения в этом случае истолковывается как изоморфизм, каждому элементу из изображаемого объекта, толкуемого как некоторое множество, ставится в соответствие элемент множества отображения. Формулируемые при этом правила соответствия будут представлять тип условности, присущий данному тексту» (Лотман, 2002: 201).

Сравнивая человеческий мозг с машиной, которая, как и всякая другая, машина, не может работать «сам собой», Ю.М. Лотман подчеркивает, что мышление «в одиночку» невозможно в том смысле, что для его «запуска» необходим вне его находящийся интеллект. Высокоорганизованный текст, проявляя «интеллектуальные» свойства, по отношению к читателю, становится активатором мыслительных процессов, запускает их. При этом чем больших усилий требует текст для¹ дешифровки своих смыслов, тем более «ценен» он для интеллекта читателя: «ценность сообщения для адресата пропорциональна трудности декодировки, т.е. различию между кодами отправителя и получателя. Ценность эта заключается в том, что¹ в процессе декодировки исходное сообщение трансформируется, выполнив свою главную работу, включив интеллектуальную машину получателя» (там же: 166, 167. - Курсив наш. - Г.З.).

В связи с проблемой декодирования подтекстовой информации (подтекста) И.Р. Гальперин указывает на роль диалога в процессе мышления (Гальперин, 2005: 48). Б.В. Кузнецов называет диалог и его законы формой чтения книги: диалог проявляется в способности читателя спорить с автором,

37 соотносить его мысли со своими проблемами, при этом «возникают встречные гипотезы и предположения и автор книги все более становится собственным внутренним собеседником читателя» (Кузнецов, 1975: 273). Ю.М. Лотман, говоря о том, что текст проявляет интеллектуальные свойства, указывает на то, что текст перестает быть лишь посредником в акте коммуникации. Он становится «равноправным собеседником, обладающим высокой степенью автономности. И для автора (адресанта), и для читателя (адресата) он может выступать как самостоятельное интеллектуальное образование, играющее активную и независимую роль в диалоге» (Лотман, 2002: 161).

Изучение А.Г. Барановым «текстов в динамике» - порождения и понимания — выявляет «двуединую направленность текстовой деятельности» (Баранов, 1993: 46). В своем полипринципном подходе А.Г. Баранов выделяет, в частности, такие способы коммуникации автора и читателя, как принцип взаимодействия, в котором заключена сама цель текстовой (коммуникативно-познавательной) деятельности: «стремление субъектов через текстовую деятельность к «согласованию» их частично «рассогласованных» когнитивных систем и принцип конструктивизма, который ориентирован на автора текста как на «конструктора возможных миров»; задача реципиента при этом - «реконструировать этот возможный мир», используя лингвистическую информацию и собственные представления о мире (там же: 46-47).

Активность встречного конструирования как «одного из основополагающих принципов работы мозга» (Залевская, 2005: 275), направленного на понимание (в т. ч. текста), согласуется с трактовкой процесса понимания как выполнения определенной «конструктивной деятельности» (Баранов, 1993: 35) на основе имеющихся у индивида знаний, в которую, в частности, входит интеграция полученной новой информации в уже существующую картину мира реципиента, его ИКС, сопровождаемая её модализациями (там же).

Что касается структуры ИКС, то А.Г. Баранов выделяет в ней базисную ступень (когнитивный базис) как стабильную¹ часть сознания и подсознания, собственно основу субъективной картины мира, и периферийную, или оперативную ступень, в которой* «осуществляется переход от мыслительных структур к семантическим и дальше через этап внутренней речи к вербальному выражению информации в тексте в процессе порождения; в обратном порядке в процессе понимания» (там же: 15-16). Реализуется структура ИКС в двух глубинных кодах (структурирования информации (знания)): образном и концептуальном, которые образуют блок мыслительных структур. «Образный код — это код внутреннего осмысления, «переживания» действительности, а концептуальный код имеет как внутреннюю функциональную направленность, так и внешнюю (к другим индивидам, их сознанию), проявляемую через семантический код и выразительные средства языка» (там же: 21).

В процессе восприятия вербального текста, фактического раскодирования информации, закрепленной в форме знака, индивид имеет возможность оперировать концептуальными феноменами в отсутствие реальных предметов - сопоставлять тела знаков с образами, закрепленными за ними, актуализируя тем самым значения, ассоциированные в ИКС реципиента с телами знаков. Следовательно, возможность абстрактного мышления осуществляется благодаря языковой способности — использованию языка как «развитой системы кодов» (там же: 23), реализующих как возможность порождения текста - от образа к знаку, так и восприятия - от знака к образу.

О.А. Староселец, исследуя метафору как вербальный репрезентант процесса метафоризации, а следовательно, как элемент смыслового континуума, фиксированный, «остановленный» в речевом произведении, отмечает, что метафора является' как бы «представителем», результатом мыслительного процесса, работы нашей понятийно-образной системы (Староселец, 1997: 3). Очевидно, что в метафоре как бы срабатывает

39 механизм вывода, выводного знания (Пищальникова, 1991: 60). О.А. Староселец замечает, что традиционное определение метафоры как «сформированного коммуникативными потребностями речевого механизма изменения смысловой структуры слова путем переноса вербального знака, признака, свойства, действия, оценки и т.д. одного объекта на другой» не объясняет специфики метафор, критерия метафоричности и не «раскрывает механизма понимания метафорических выражений». Автор определяет метафору как «сформированный коммуникативными, познавательными, эстетическими и другими потребностями речемыслительный (лингвокогнитивный) механизм создания и восприятия смыслов, репрезентированных теми или иными лексемами языка». Сознанию человека свойственно два основных механизма восприятия: интеллектуальный и эмоциональный. Понятие и образ представляют «две разные формы выражения мысли: концептуальную (обобщенно-ненаглядную) и наглядно-умозрительную. Отсюда возможные типы мышления: концептуальное и визуальное. Результирующей взаимодействия двух автономных типов мышления — концептуального (вербально-понятийного) и визуального (наглядно-образного) становится специфическая форма мысли, а именно метафорическая» (Староселец, 1997: 8. - Курсив наш. - Г.З).

Говоря об индивидуальной авторской метафоре как плоде мышления и результате «эмоциональной разрядки» конкретного человека (в отличие от когнитивной метафоры Дж. Лакоффа, закрепляющей общественный опыт), мы считаем возможным манифестировать её как закодированное в словесной форме отражение индивидуального знания о предмете номинации, сохраняющего в семантической памяти его образ плюс свойства.

Итак, вероятным видится вывод о том, что знание автора метафоры — поступившее в ИКС информационное воздействие, получившее в процессе переработки модальную оценку посредством вербализации (кодирования), эксплицируется в метафоре. Для реципиента текстового послания, содержащего метафору, процесс интерпретации является раскодированием

40 информации, содержащейся в метафоре, результатом которого становится новое знание реципиента. В процессе такого раскодирования (понимания) метафора создает образ — новое воздействие-знание. Данный образ является посредником между знаком и смысловым восприятием, актуализирующим знания реципиента и создающим ситуацию понимания. При этом в процессе понимания текста — раскодировании идеи автора — именно через метафору реципиент как бы получает доступ к личностному смыслу, объясняющему причинную обусловленность возникновения этой идеи. Таким образом, метафора, являясь средством доступа к индивидуальному образу мира, может служить «мостиком» между опытом автора и читателя, посредством которого на эмоциональном и понятийном уровнях перцепции также происходит взаимодействие ИКС автора и читателя. Воспринимаемая читателем новая информация интегрируется в предыдущий опыт его личности именно с учетом того, что «косвенно содержится в сообщении» (Залевская, 2005: 113), включая импликации и намерения сообщающего эту информацию (т.е. автора). В выявлении (раскодировании с различным результатом успешности или перекодировании, т.е. создании собственного содержания) намерения (идеи) автора заключается и процесс понимания текста, и его результат.

При этом, учитывая действие механизма инсайта в работе метафоры, можно заключить, что смысловое восприятие информации, её раскодирование (выявление), адаптация её реципиентом текста носят характер иррациональных процессов, протекающих неосознанно, т.е. минуя, как правило, такие этапы осознанного понимания, как логический вывод и объяснение, и закрепляются скорее в «мгновенном схватывании информации». Впоследствии реципиентом проводится рационализация лишь их результатов. Бессознательное, таким образом, играет в понимании текста и, особо, в «усвоении» личностного смысла, который несет метафора, существенную роль.

41 1.4.3. Психологическая установка и бессознательное в текстовой

деятельности

Определение лексического значения слова как закрепленного знаком отражения знания о действительности (Стернин, 1982: 16) позволяет говорить о понимании текста как об интерпретации читателем авторской интерпретации действительности. В.А. Кухаренко определяет художественное произведение как «продукт выбора художником «участка действительности» и отражение индивидуального процесса его познания» (Кухаренко, 1988: 5). Л.О. Бутакова, рассматривая способы моделирования авторского сознания в аспекте «текст — модель мира», называет способы художественного отражения действительности специфическими способами познания мира, а весь текст - инструментом такого познания, формой репрезентации и интерпретации внетекстовой реальности. В аспекте же «текст — модель сознания автора» текст обладает иной функциональной нагрузкой, являясь «формой воплощения специфических черт авторского сознания как все организующего центра, обобщенного во вторичной модели». В данном последнем случае текст определяется автором как «фрагмент модели (картины) мира автора; ...динамическая открытая континуальная смысловая система, эстетически и коммуникативно направленная, отражающая как окружающий мир (Объект сознания), так и чувственные, ментальные, деятельностные способы его восприятия (черты Субъекта сознания и его отношения с Объектом). Текст рассматривается как оригинал для построения метамодели авторского сознания» (Бутакова, 2001: 62,114).

Фактически, как адекватное, так и неадекватное мысли автора понимание художественного текста является результатом успешной реализации процесса его интерпретации. При этом возможно заключить, что в случае неадекватного понимания речь идет всего лишь о выборе реципиентом текста одной из граней многогранного объекта познания,

42 проявляющемся в расстановке смысловых акцентов при восприятии художественного текста.

Наиболее адекватно, по мнению О.С. Зорькиной, смысл текста интерпретируется тем индивидом, психологическая структура сознания которого максимально приближена к психологическим особенностям личности автора (Зорькина, 2003: 207), иными словами, тем индивидом, который мыслит в том же «направлении» при решении проблемы, поставленной в художественном произведении, расставляет те же, что и автор, ценностные акценты. Для такого реципиента не составит большой трудности четко понять, с какой целью порожден данный текст, что именно хотел сказать его автор с помощью задействованных в нем средств, т.е., по сути, интерпретировать текст адекватно цели сообщаемой им информации. При этом можно предположить, что те мотивы, потребности и цели, с которыми реципиент обращается к данному тексту (типу текстов), совпадают с мотивами, потребностями и целями автора этого текста.

Как восприятие, так и порождение текста представляют собой индивидуальный процесс, всегда мотивационно детерминированный. А.Г. Баранов отмечает, что потребностно-мотивационные характеристики текстовой деятельности (порождения и понимания текста) формируются у индивида на базе его ИКС (Баранов, 1993: 9) или, иными словами, определяются его личным опытом.

При изучении текста с обращением к психологическим характеристикам общающихся индивидов, в частности, к психологическим характеристикам продуцента текста, определяющим его выбор средств для максимально успешной рецепции своего послания (текста), а также в исследовании текста как инструмента и продукта познавательно-коммуникативной деятельности, субъектами которой являются продуцент и реципиент, одним из этапов является выявление в процессе этой деятельности изначальной креативной (психологической) установки отправителя текста как продукта, отражающего его интенцию.

Психологическая установка, возникающая у индивида в определенной жизненной ситуации, формируется на основании его личного опыта, накопленных знаний, базируется на них и посредством их же определяет отношение индивида к тому, чем он занимается, или к тому, что на него в данный момент воздействует. Так, по А.Г. Баранову, в случае рецепции текста возникает формируемая на основе когнитивной базы ИКС «установка к пониманию текста» как основа формирования «антиципации, т.е. познавательных гипотез» (там же: 38).

Психологическая установка является, по сути, принципом организации деятельности и душевной жизни человека, однако не жестко детерминированным, а только вероятностным отношением к реализующемуся на её основе поведению и, таким образом, в какой-то степени предопределяет «упорядоченность реагирования и определенность личностных состояний» (Голякова, 1999: 39; 41).

По Л.А. Голяковой, в явлении психологической установки проявляется активность бессознательного (там же: 39). Психологическая установка, будучи продуктом когнитивной системы индивида, является результатом его познавательной активности, которая, как известно, осуществляется как осознанно, так и бессознательно. Так, согласно Ж. Пиаже, результаты нашей познавательной активности могут до некоторой степени нами осознаваться, но внутренние механизмы этой активности «полностью или почти полностью-бессознательны». Когнитивное бессознательное состоит из набора структур и функций: «субъект осознает лишь их результаты» (Пиаже, 1996: 125, 126). Когнитивным бессознательным мы, вслед за Ж. Пиаже, называем ту часть сознания, которая отвечает за базовый познавательный процесс и способствует тому, что большая часть информации о мире усваивается как раз бессознательно. Когда информация получает вербальное выражение, эта вербализация структурирует данное знание так, что мысль о нем становится уже частью нашего сознания.

В текстовой деятельности — как в понимании, так и в порождении

44 текста — соотношение сознательного (осознанного) и бессознательного выражается в самом процессе творчества. Так, Л.А. Голякова называет проявление бессознательного в творчестве «нерационализируемыми следами присутствия в нём души» (Голякова, 1999: 42).

Участие бессознательного — активности мозга, при которой выносятся решения на основе информации, которая субъектом не осознается (Шапиро, цит. по: Голякова, 1999: 45) - в выборе языковой единицы при порождении высказывания - факт, признаваемый и психологами и лингвистами. Так, по И.Г. Овчинниковой, этот выбор закрепляется ассоциациями — проявлениями бессознательного ^tip://). Выбор любой языковой единицы осуществляется индивидом нерефлексивно, т.е. бессознательно, вследствие работы интуиции или как: автоматизированное действие, навык. Вопрос осознанности/неосознанности выбора языкового знака принадлежит собственно способности владения, языком, ведущую характеристику которой многие ученые усматривают в бессознательности (Баранов, ).

В создании же художественного образа при порождении текста работе бессознательных механизмов выбора речевого знака предшествует поиск самого образа и таких средств выразительности, которые наиболее точно и адекватно передадут его проблематику. Для автора текста такой выбор происходит на уровне осознанного контроля, т.к. диктуется его психологической установкой, задающей цель создания того или иного психологического эффекта у реципиента текста.

По О.С. Зорькиной, автор, в зависимости от той или иной акцентированное своего сознания, при создании текста выбирает те языковые средства, которые имеют для него личностный смысл (Зорькина, 2003: 208). В связи с этим интересно мнение Л.А. Голяковой, согласно которому выбор единственного слова, способного точно передать определенную мысль, есть выбор настолько строгий и требовательный, что

45 «может осуществляться только интуитивно, только на уровне «языкового чутья», «сверхсознания» (Голякова, 1999: 43). Учитывая это, возможным представляется предположить, что по характеру и свойствам тех языковых средств, посредством которых автор эксплицирует «личностные смыслы», в частности, таким как соотнесенность знака с его «эффектом» (Баранов, 998-4-15 .pdf). можно судить о проявлениях неосознаваемой психической деятельности автора в категоризации и концептуализации им мира, т.е. фактически судить об отраженном в его текстах сознании и подсознании, в котором кроются основные, наиболее личные причины проблематичности тех или иных отношений автора с действительностью.

Художественный текст является, по сути, репрезентантом концептосферы автора или фрагментом его концептосферы, фиксированным в речевом произведении и, по мнению Л.О. Бутаковой, позволяет не ТОЛЬКО д судить о ней, но и выстраивать, воспроизводить данную концептосферу по её" «компонентам», представленным в тексте. Как уже отмечалось выше, Л.О. Бутакова посвящает свое исследование построению, а точнее воспроизведению модели авторского сознания по фрагменту этой модели, отраженной в тексте. При этом автор заключает, что и сама концептосфера суть модель, поскольку, «существуя в реальном сознании индивида, она никогда не репрезентируется полностью и одновременно в его речевой деятельности. Любое связное речевое произведение (текст) содержит лишь компоненты её когнитивной, коммуникативной, эмотивно-смысловой составляющих (подсистем), представленных в виде форм выражения личностных смыслов. Описывая субъективно выбранные автором когнитивные модели (конвенциональные структуры), представляющие понятия, мнения, впечатления о действительности в категориях текста, мы моделируем когнитивный компонент авторского сознания как наивысшего уровня организации текста и часть концептосистемы автора. Дополняя его способами когнитивного представления коммуникативной и эмотивно-

46 смысловой информации, мы достраиваем эту модель» (Бутакова, 2001: 60).

Согласно Ю.Н. Караулову, духовность человека опредмечивается в его речевых поступках, его языковом поведении - текстах, порождаемых им. Языковая личность персонажа — лингвистический коррелят черт духовного облика целостной личности, передающий в языковой форме её этические, психологические, эстетические составляющие — суть художественный образ, созданный автором (Караулов, 2004: 70; 71). Языковая личность автора — отражение в создаваемых им текстах не только когнитивных схем или моделей, посредством которых он мыслит и концептуализирует мир, но отражение его духовного мира - позволяет нам. судить по языковым средствам выразительности и образности об отражаемых в них содержании сознания и проявлениях бессознательного — души автора.

Психологическая установка, будучи, по мнению Л.А. Голяковой, «моделью активности бессознательного» (Голякова, 1999: 39), определяется образом мира автора, его индивидуальной трактовкой событий действительности, включая эмоциональные реакции на эти события. Психологическая установка автора — бессознательное в художественном произведении - детерминирует выраженный имплицитно подтекстовый смысл, который, в свою очередь, вызывает «сдвиг эмоциональности» (там же: 46) в сознании читателя, т.е. ответную реакцию, активизирует встречный поиск, направленный на раскодирование идеи автора, т.е., фактически, на раскрытие его психологической установки.

Эмоциональное содержание произведения — информация в большей степени имплицитно заложенная в тексте, или его «иррациональный подтекст» — находит первый отклик у читателя именно на чувственном уровне, воспринимается им полнее на уровне бессознательного. Так, восприятие информации на уровне бессознательного можно проследить при декодировании смысла метафоры, когда работа бессознательного проявляется наиболее ярко, что и подтверждает правомерность существования такого механизма понимания, как инсайт, фактически

47 отражающего то, как «работает» метафора, о котором говорилось выше. В работе этого механизма проявляется опережение активности сознания бессознательным, когда «мы сталкиваемся с необходимостью осмысления наиболее сложных явлений, которые настолько многогранны, многокомпонентны, таинственны, воплощены в тончайшем переплетении разнородных взаимосвязей, что попытки выявления их сущности путем рационального анализа, расчленения «глобального» на отдельные составляющие оказываются тщетными. И тогда, при наличии определенных психологических условий, может проявиться «мощь нерасчленяющего познания», которая никогда не перестает нас поражать» (там же: 43). Необходимые «психологические условия», психологический эффект у читателя создает подтекст и выраженный в нем замысел автора.

Интерпретация и концептуальной, и фактуальной информации текста происходит у реципиента согласно его собственной психологической установке, которая мотивирует действия читателя, направленные на восприятие нового знания. Эти мотивы - прежде всего «ожидания удовлетворения осознаваемых или неосознаваемых психических нужд, которые испытывает личность» (Шерковин, 1976: 164). При этом правомерно предположить, что психологическая установка поддается изменению в процессе чтения под влиянием психологической установки автора, с которой она вступает во взаимодействие в процессе восприятия текста. Вследствие такого взаимодействия характер психологической установки реципиента текста, её компоненты и цели могут быть не идентичными самим себе в начале чтения и по его завершению.

Психологическая установка «работает» как программа восприятия текста и либо поддерживается, либо модифицируется автором после возникновения её у читателя. По мнению Т.М. Дридзе, она является направляющим, регулирующим селективным началом деятельности, подсознательно улавливающим основную концепцию текста (Дридзе, 1972: 54). Реципиент текста руководствуется этой установкой, определяющей его

48 потребность в восприятии информации определенного характера. Данная установка может корректироваться замыслом автора и обретать новые, способствующие / не способствующие адекватной интерпретации текста характеристики, в зависимости от воздействия на читателя иррационального подтекста (различных эмоций и аффектов), идеи (замысла) и концепции автора.

По мнению А.А. Брудного, сам текст как бы направляет процесс понимания. Уже название и первые его строки формируют у индивида психологическую установку, связанную с прогнозированием дальнейшего содержания (цит. по: Голякова, 1999: 48). Одним из средств, способных содействовать процессу понимания, приемом, воздействующим непосредственно на иррациональный, подсознательный опыт реципиента, заложенный в его психологическую установку, и, собственно, «производящим» эффект понимания благодаря своим прагматическим и когнитивным свойствам, может являться в «арсенале» автора (продуцента текста) метафора. Степень метафоричности языка художественного произведения зависит от индивидуальных установок (Вошина, 2003: 61). Метафора позволяет судить об индивидуальной психической направленности личности автора: какова метафора, таково и художественное видение автора, таков его образ мира, который в зависимости от цели коммуникации определяет его (автора) психологические установки. Автор, в свою очередь, может создавать или задавать определенную психическую направленность (психологическую установку) у читателя с помощью различных языковых средств. Такое взаимодействие автора с читателем происходит как раз в процессе осуществляемой ими неосознаваемой психической деятельности, т.е. средствами бессознательного.

1.4.4. Субъективная природа метафорической характеристики персонажа и её роль в реализации авторской интенциональности

Мотив автора, его коммуникативное намерение (интенция) составляют

49 замысел текста — виртуальную проекцию, понятие о тексте, уже обозначившуюся ментальную сущность, - еще до того как автор приступает к процессу её реализации в тексте. До этого момента такая проекция текста не есть реальность материального явления, но реальность явления идеального.

Формирование доречевого замысла и его последующая вербальная репрезентация происходят «при полном/неполном участии разных ментальных и психических механизмов. Последние приводят к присутствию в тексте конструктивных устойчивых и динамичных структурных элементов, а также иных средств акцентуации смыслов, имеющих эмотивную, образную, ассоциативную природу. Они представляют стабильные и динамичные компоненты авторского сознания в субъективных комбинациях устойчивых вербальных форм, позволяющих воспринимать и преодолевать неопределенность смыслового состава речевого произведения, репрезентировать определенные формы знания, способы хранения, передачи информации в виде различных когнитивных структур (схем, фреймов, сценариев и т.п.)» (Бутакова, 2001: 115).

Метафора как когнитивная структура, несущая подчас строго индивидуальное «знание» или понимание, видение мира, в тексте способна выступить и быть использованной как раз с целью акцентуации смыслов, имеющих эмотивную, образную, ассоциативную природу и в силу этого обладающих особой интерпретативной значимостью. В.А. Пищальникова пишет, что регулирующую роль в формировании смыслов в процессе восприятия художественного текста играют языковые выражения, репрезентирующие содержание концептуальной системы автора, а метафора «отчасти позволяет представить чувственное содержание авторской концептуальной системы средствами языка» (Пищальникова, 1991: 60; 1992: 16).

Метафорическая характеристика объекта описания в силу свойственной ей оценочности может являться экспликатором субъективных

50 (личностных) смыслов, представляя собой средство проявления или акцентуации авторской мысли в тексте или, как пишет Л.О. Бутакова, маркер «акцентного индивидуально-авторского смыслового обозначения» (Бутакова, 2001: 74). Метафорическое описание — образное описание - создает возможность передать читателю особое видение мира или в конкретном случае предмета описания, которое присуще герою, автору или его персонажу и характеризует их. Образам, как указывает И.В. Арнольд, принадлежит поэтому «ключевая позиция в разработке идей и тем произведения, и при интерпретации текста они рассматриваются как важнейшие элементы в структуре целого» (Арнольд, 1981: 74).

Индивидуальное знание, субъективный смысл — суть следствия взаимодействия чувственного содержания концептуальной системы* субъекта познания с объектом познания. В.А. Пищальникова называет метафору «моделью выводного знания» (Пищальникова, 1991: 60). В таком своем качестве метафора способна стать в тексте инструментом выражения концептуально значимых смыслов, репрезентирующих некоторое выводное знание или «выводной смысл».

Д.А. Миллер указывает, что между текстом и знаниями требуется устанавливать «более широкое отношение, чем верифицируемость» (Миллер, 1990: 243). Текст всегда условен и реальность текста — это всегда условная реальность, «пропущенная» через чье-то сознание. Природа художественного текста, пишет Ю.М. Лотман, «двойственна в своей основе». С одной стороны, текст «притворяется самой реальностью, прикидывается имеющим самостоятельное бытие, независимое от автора, вещью среди вещей реального мира. С другой стороны, он постоянно напоминает, что он — чье-то создание и нечто значит. Соединение «вещей» и «знаков вещей» в едином текстовом целом порождает двойной эффект, подчеркивая одновременно и условность условного и его безусловную подлинность» (Лотман, 2000: 434). Соответственно, текст не продуцирует знание о реальности, а создает условия для извлечения знания.

Ю.М. Лотман говорит о смыслообразующей функции текста, которой он обладает наравне с функцией коммуникативной. Текст выступает не в качестве «пассивной упаковки заранее данного смысла, а как генератор смыслов» (Лотман, 2002: 189). Смыслопорождающее свойство текста проявляется и в появлении у текста скрытых смыслов, т.е. смыслов, вербально не выраженных в тексте сообщения. Данное явление обнаруживает себя только в процессе интерпретации, представляя собой, по сути, «смысл интерпретации адресата». Последний может быть больше эксплицитного смысла говорящего в тех случаях, когда «адресат добавляет к воспринятому им высказыванию или тексту выводы, основанные на контекстуальной информации и фоновых знаниях. В результате на поверхность могут выходить те смыслы, которые говорящий не только не стремится сделать известными адресату, а напротив стремится утаить. Эти смыслы могут быть как эксплицируемыми и представлять собой, потенциальное линейное расширение, так и инклюзивными, несущими прагматическую информацию» (Масленникова, 1999: 4-5, 12).

Однако как смысл всякого выражения не может быть в тексте случаен и не может существовать «сам по себе», так тем более не может быть случайным, «самостоятельным» смысл метафорического выражения. О художественной, авторской метафоре (метафоре как категории поэтики, как принадлежности художественного текста, чьё значение не переходит в словарь языка) Г.Н. Скляревская пишет, что в отличие от метафоры языковой, «не авторской», принадлежащей словарю естественного языка, художественная метафора не имеет «лексической самостоятельности», она всегда связана со своим контекстом. Если семантически языковая метафора представляет собой «самостоятельную певческую единицу, относительно свободно вступающую в семантические связи и реализуемую в разнообразных лексических окружениях», то семантическую сущность художественной _t метафоры вне связи с контекстом определить (во всяком случае, правильно и адекватно замыслу её автора) невозможно. Контекст для

52 художественной метафоры не «обрамление, не фон и даже не «питательная среда», в которой может существовать метафора, а собственно семантическая субстанция метафоры, её содержимое, которое далеко не всегда легко разложить на «фокус» и «рамку» (Скляревская, 2004: 38). Если в языковой метафоре ассоциативные связи объективированы и «соответствуют предметно-логическим связям, отражающим языковой опыт говорящих, при этом коннотации, создающие метафору, закреплены узусом за смысловыми потенциями данного слова» (там же: 37), то коннотации авторской метафоры напротив отражают не коллективное, а индивидуальное видение мира, вследствие чего они «субъективны и случайны относительно общего знания» (Телия, 1977: 192-194). Каждая художественная метафора уникальна и несопоставима по своей семантической структуре с другой художественной метафорой, она обоснована своим и только своим контекстом и представляет собой «выводное знание» из него же.

Метафора в пространстве текста эксплицирует знание, которое так или иначе должно найти свое объективное обоснование в художественной реальности, созданной автором, только в этом случае метафора будет функциональна и небессмысленна в данном художественном целом. В.Н. Вовк пишет, что «какими невероятными и фантастичными не казались бы на первый взгляд некоторые метафорические изображения, они возникли из реального мира, из самых замысловатых переплетений объективной действительности. И, проследовав путем логических рассуждений от самой вычурной метафорической идеи, можно найти тот конкретный источник, который послужил реальным стимулом для её создания» (Вовк, 1986: 50. — Курсив наш. — Г.З.). Мы считаем данное утверждение абсолютно уместным и в отношении художественной метафоры, которая вообще не может рассматриваться и быть понятой отдельно от своего контекста, в котором и следует искать «источник» идеи, выраженной метафорой. «Запуская» в текст метафору, автор может провоцировать сотворчество читателя. Если метафора эксплицирует знание, не могущее быть извлеченным из фактуальной

53 информации, так называемого «поверхностного смысла» текста, она по замыслу автора провоцирует воспринимающее сознание на поиск обоснования для знания или вывода, заявленного в ней в более глубоких слоях смысла, в концептуальной информации текста. Метафора и сама может стать смысловым узлом текста, «сгустком смысла», неся в себе необходимую для интерпретации всего смыслового целого часть информации и побудить читающего к анализу и «вдумчивому» чтению, т.е. стать вектором в поиске смысла. Здесь следует отметить, что собственно процесс понимания текста, как указывает А.Р. Лурия, носит «активный поисковый характер» и заключается в выделении отдельных смысловых ядер текста, сопоставлении их друг с другом и часто возврате к пройденным местам, т.е. в «анализе через сличение или синтез» (Лурия, 1998: 249).

Метафора способна направить поток ассоциаций декодирующего текст читателя в нужное автору «русло», указав сам источник ассоциаций. Метафора, как мы уже отмечали, провоцирует сотворчество, без которого невозможно подлинное взаимодействие читателя с автором. В стилистике декодирования подчеркивается активность лица, декодирующего заключенное в тексте сообщение. И.В. Арнольд указывает, что, «декодируя заключенное в литературном тексте сообщение, читатель не может быть пассивным. Он должен объяснять и оценивать, сопоставлять текущую информацию с полученной ранее, т.е. получая информацию, он её одновременно перерабатывает» (Арнольд, 1981: 31). Автор, несомненно, заинтересован в том, чтобы декодирование и переработка информации осуществлялись соответственно направлениям авторской мысли, что соответствует желанию всякого автора быть понятым. Однако при декодировании, вследствие индивидуальности «ответного смысло- и текстопорождения», определяемого не только «личностными особенностями концептосистем, качеством и скоростью мыслительных процессов, уровнем эмоциональности и т.п., но и особенностями самого механизма вербальной репрезентации смысла» (Бутакова, 2001: 48), неизбежна утрата некоторой

54 части «оригинальной» информации, «информации автора». Борьба с потерей информации «осуществляется с помощью приемов выдвижения тех или иных смыслов, значимых для автора. Эти приемы обеспечивают надежную защиту . сообщения от искажений и препятствуют неправильному пониманию при его декодировании» (Баженова, 2006: 415). Благодаря присущей метафоре способности «всякий раз заставлять читателя реагировать И' испытывать чувство» новизны» (Дэвидсон, 1990: 181), она способна усиливать и концентрировать читательское восприятие сообщения, привлекая и заостряя в силу своей семантической неординарности внимание воспринимающего на своем смысловом содержании.

Подчеркнем, что метафорическое описание или метафорическая характеристика персонажа может корректировать и модифицировать способ его восприятия читателем. Далее, во второй главе, мы будем говорить о способе моделирования читательского восприятия персонажа с помощью, метафорической характеристики последнего. Мы исходим из того, что метафорическая характеристика, будучи способной сконцентрировать в себе максимум субъективных смыслов, передает, прежде всего, точку ;ЗрЄНИЯ . , -субъекта речи, будь то автор или персонаж, от лица которого исходит описание. В последнем случае в описании неизбежно проявляется субъективная модальность, которая, в свою очередь, характеризует уже сам субъект оценки так, как этого хочет автор, задействующий в описании метафору. Смысловую основу субъективной модальности образует понятие оценки в широком смысле слова. Оценка включает «не только логическую (интеллектуальную, рациональную) квалификацию сообщаемого, но и разные виды эмоциональной (иррациональной) реакции» (ЛЭС, 2002: 303. — Курсив наш. — Г.З.), которая, в свою очередь, и дает возможность судить о субъекте высказывания - авторе оценочного суждения.

Субъективная модальность, как указывает В.А. Кухаренко, присуща описанию в целом и является его отличительным свойством. «Обязательное наличие в описании эмоционально-оценочных слов «задает» образ

55 оценивающего лица — самого автора или наблюдающего персонажа, точку зрения которого автор таким образом вводит. Оценка вообще неотделима от оценивающего субъекта и ... характеризует не только оцениваемое, но и оценивающего» (Кухаренко, 1988: 140-141. - Курсив наш. - Г.З.). Используя в описании метафору, автор в некотором роде применяет её как «средство манипулирования сознанием» (Федосеев, 2004: 9) читающего, преобразовывая его представления как об объекте описания (повествования), так и о его субъекте.

Значение, которое несет в себе образ того ли иного персонажа
произведения, является концептуально значимой составляющей смысла всего
художественного целого. Важную роль в извлечении этого значения играет
субъективное отношение говорящего к объекту высказывания, > которое
способно передать те необходимые автору признаки объекта, которые
должны сформировать мнение о нем у читателя. , ,

Н.Ф. Крюкова пишет, что метафора способна пробудить рефлексию и направить интерпретацию- читателя, стать таким образом «выходом к смыслам текста» (Крюкова; 2000: 8, 15). Применение автором метафорической характеристики в описании персонажа позволяет не только передать сущность данного героя, но и выявить то особое значение, которым наделяет данного героя авторский замысел, его «личностный* смысл» и которое может быть включено в глубинный смысл всего текста. Описание, отражающее точку зрения автора, является «непосредственным способом реализации концепта, а описание, отражающее позицию наблюдающего персонажа, передает концепт опосредованно — через характеристику наблюдателя» (Кухаренко, 1988: 137).

Персонаж произведения - это функциональная единица, задействованная в системе смыслов всего художественного целого. В таком качестве он, как и весь текст, может обладать «множественностью смыслов». О «множественности» текста пишет Р. Барт, подчеркивая, что текст обладает не просто множеством смыслов, но что в нем «осуществляется сама

56 множественность смысла как таковая — множественность неустранимая, а не просто допустимая» (Барт, 1994: 417). Как показывает анализ нашего эмпирического материала, сформировать у читателя правильное «понимание» персонажа - значит выделить из возможной множественности его интерпретаций необходимое в рамках данного художественного целого направление, и обозначить тем самым направление мысли в интерпретации (понимании) всего текста.

М.М. Бахтин пишет о «смысловом целом героя», которое представлено совокупностью всех проявлений личности героя, включая его действия и поступки. Герой «действует не только потому, что так должно и нужно, но еще и потому, что он сам таков, то есть поступок определяется и положением и характером, выражает положение характера, конечно не для самого поступающего героя, а для вненаходящегося автора-созерцателя. Это имеет место во всяком художественном произведении, где есть задание создать характер или тип» (Бахтин, 1986: 130).

Л.Я. Гинзбург высказывает важную для нашего исследования мысль
относительно персонажа художественного текста: «литературный персонаж —
это серия последовательных проявлений или упоминаний одного лица.
Изображение его слов, действий, внешних черт, внутренних состояний,
повествование о связанных с ним событиях, авторский анализ - все это
постепенно наращивается, образуя определенное единство,

функционирующее в многообразных сюжетных ситуациях.,. Структурное единство, принцип связи отдельных последовательных проявлений персонажа закладывается его экспозицией, той типологической моделью, которая нужна для первоначальной ориентации читателя» (Гинзбург, 1999: 244). Смысловое целое героя, его типологическая модель как единство всех проявлений персонажа составляют портрет личности, характер персонажа, и в данном случае важно, как, какими средствами языка этот не внешний, но внутренний портрет - психологический тип персонажа - может быть максимально точно эксплицирован. Под психологическим типом героя мы

57 понимаем «набор» психических базовых констант личности данного героя, или рисунок психологических черт его личности, определяющих его поведение и организующих его смысловое целое, составить который позволяет единство всех проявлений героя в тексте. Таким образом психологический тип героя выступает своего рода концептуальной единицей текста, содержанием которой является собственно «типизируемая личность» (ср.: Карасик, Дмитриева, 2005: 9). Исследовательский интерес представляет способ организации проявлений героя в тексте, как раз и являющий собой способ организации психотипа героя. Л.Я. Гинзбург отмечает, что характер персонажа — это «отношение элементов и принцип их связи»., Писатель может «сам объяснить принцип единства своего персонажа, а может доверить объяснение читателю» (там же: 245. — Курсив наш.-— Г.З.). Несомненным в последнем случае является приглашение читателя* к сотворчеству, побуждение его к рефлексии, и в данном случае для исследователя интересно то, каким способом этот процесс «объяснения», сотворчества, рефлексии может быть запущен.

М.М. Бахтин указывает, что автор должен быть «понят из события произведения» прежде всего как его участник. Направляя «понимание» читателя, указывая пути к нему, провоцируя поиск смысла, вызывая у читателя «ответные реакции», автор должен выступать в тексте как «авторитетный руководитель в нем читателя» (Бахтин, 1986: 190-191). Как отмечает Л.С. Выготский, «само по себе произведение никогда не может быть ответственно за те мысли, которые могут появиться в результате его» (Выготский, 2000: 65). М.В. Никитин пишет, что «тело» текста, составляемое знаками, или - опять же - телами знаков, «статично, оно само по себе не несет никакой энергетики». В тексте как таковом «нет движения, он не меняется. Движение мысли совершается в дискурсантах, отчего и возникают различия в интерпретации одного и того же текста (одной и той же кодировки мысли)» (Никитин, 2003: 262). Всякий результат интерпретации есть поэтому результат взаимодействия не читателя и текста, а мыслящего

58 читателя и мыслящего автора текста через текст. «Проявлениями» автора в тексте являются языковые средства, способные передать «личностный смысл», а, значит, как проявление авторской интенции, его «мнения» в тексте можно рассматривать метафору и, в частности, метафорическую характеристику объекта описания, способную сосредоточить в себе и, соответственно, передать максимум личностного смысла.

Как мы отмечали выше, субъективная природа метафорической характеристики проявляется в выражении «мнения», а через него и оценки повествователя в случае «перепорученного повествования» (Кухаренко, 1988: 144) или повествования от первого лица, когда выразителем всякого мнения в процессе повествования является говорящий - персонаж-рассказчик. Метафорическая характеристика, которую дает рассказчик-участник описываемых событий, содержит, как правило, эмоционально-оценочное значение, которое неизбежно возникнет при всякой субъективации повествования. Оценка неизбежна при возникновении всякого образа: при переносном употреблении слова с рождением образа рождается и оценка этого образа (Харченко, 1991: 41). В метафоре это эмоционально-оценочное значение сочетается с собственно экспрессивным значением самой метафоры как тропа. Экспрессивность «тесно связана с категорией эмоциональной оценки и в целом с выражением эмоций у человека» (БЭСЯ, 2000: 591). В.А. Кухаренко пишет, что эмоционально-оценочное значение нередко отождествляют с экспрессивным и они действительно часто сосуществуют в одном слове, не являясь при этом идентичными, «ибо основная функция первого основывается на желании говорящего выразить себя, второго — повлиять на адресата» (Кухаренко, 1988: 42). Субъективная метафорическая характеристика, в основе которой лежит авторская метафора, может, таким образом, выполняя как одну, так и другую функции, соединять их, создавая при этом несомненный прагматический эффект и максимально сосредоточивая внимание адресата на характере оценивания объекта описания.

В случае повествования от первого лица, когда автор «перепоручает свою роль непосредственному участнику или свидетелю событий», повествованию придается особая достоверность, так как предполагается изложение и осмысление происходящего «изнутри, с точки зрения очевидца». Фигура рассказчика собственно заменяет автора, рассказчик «создает и поддерживает аутентичность изображаемого», и в этом заключается его функция. При перепорученном повествовании происходит как бы «перевод восприятия и освоения отображаемой действительности в чужое сознание, в чужую систему правил и оценок для достижения большей достоверности получаемого изображения. При этом повествователь включается в художественный мир произведения как его неотъемлемая составная часть, в отличие от собственно автора, всегда занимающего позицию над персонажами творимого мира». Рассказ от первого лица придает изображению «особую доверительность и интимность», так как рассказчик впускает читателя в свой внутренний мир. При этом рассказчик всегда «лично заинтересован» в исходе событий (там же: 144-145).

Наличие «я» рассказчика в" тексте придает максимальную субъективность имеющимся в тексте суждениям, оценкам и мнениям. Появление «я» в тексте вообще является функционально ориентированным, это прагматическая стратегия автора (Кайда, 2000: 73). «Наличие формально заявленного адресата — «я» рассказчика - недвусмысленно перекладывает на него ответственность за все оценки и мнения, выражаемые в произведении» (Кухаренко, 1988: 147). Поручая рассказчику характеристику персонажа и используя для этой цели метафору, автор создает возможность заглянуть.во внутренний мир самого рассказчика, увидеть описываемого героя глазами . рассказчика и как бы изнутри, с позиции участника событий взглянуть на сами описываемые события.

Метафора в устах рассказчика раскрывает не только его субъективный взгляд, но и его видение событий, т.е. способ восприятия и «понимания» того или иного события или героя. Обладая экспрессивным эффектом, метафора

является идеальной языковой «упаковкой» для передачи этого способа

видения событий читателю. Экспрессивность как изначальное свойство

метафоры обеспечивает её способность «выступать в коммуникативном акте

в качестве средства субъективного выражения отношения говорящего к

содержанию или адресату речи» (БЭСЯ, 2000: 591). Через рассказчика {точку

зрения рассказчика) автор эксплицирует ту или иную идею, имеющую форму

субъективного, принадлежащего рассказчику варианта оценки событий,

выразителем которой он (рассказчик) становится. При этом точка зрения

повествователя является «промежуточной инстанцией», формируемой

нарратором (рассказчиком), но предназначенной для «наррататора»

(адресата наррации). «Отбор деталей и ракурсов их видения

повествователем направляет и определяет воззрение на них читателя или

слушателя. При этом повествующий волен называть в тексте далеко не все

то, или даже вовсе не то, что он видит в повествуемом им мире.. Ложные

показания свидетеля - простейший пример наррации, проистекающей из

подлинного кругозора говорящего, но направленной на приведение

слушающего к превратной точке зрения» (Тюпа, 2001: 51. - Курсив наш. -

Г.З.). О.А. Мельничук называет выбор повествовательных инстанций

(повествователя и персонажей) проявлением авторской речевой интенции.

Глубинная структура, которая воплощает в себе идейное содержание,

интенцию автора, «подобна программе, диктующей выбор речевых средств»

(Мельничук, 2002: 56; см. также: Каменская, 1990: 118, Москальская, 1981:

63, Тураева, 1986: 56-58). В.А.Кухаренко отмечает, что тип повествования от

первого лица автор нередко выбирает в том случае, когда «волнующие его

проблемы недостаточно четко сформулированы для него самого, когда он

наблюдает конфликт и не знает, как его разрешить. Уход от ответов

обеспечивает рассказчик. Ведь всезнание от него не требуется. Это автор -

omnipotent and omniscient narrator, верховный судия своих героев, это он все

обо всем знает наперед, а рассказчик, естественно, ограничен возможностями

своих личных контактов и своего личного наблюдения. Так же как и каждый

прочий очевидец каких-либо конфликтов, он знает только то, что видит сам... Поэтому проблема оказывается поставленной, но не разрешенной» (Кухаренко, 1988: 144. - Курсив наш. - Г.З.). Автор как бы заявляет о проблеме и поручает разобраться в ней самому читателю, представив в качестве варианта «видение» данной проблемы одним из героев — рассказчиком.

Роль персонажа, его позиция в тексте первостепенны для воспринимающего в процессе интерпретации текста. И.А. Щирова говорит об «акциональной и мыслительной «независимости» персонажа от автора», утверждаемой эстетической позицией реализма. Автору отводится «скромная роль молчаливого свидетеля происходящих событий. Реальность присутствия автора как субъекта сознания и источника художественно-познавательной деятельности вытесняется в читательском восприятии иллюзией присутствия персонажа, самостоятельно познающего окружающий его мир» (Щирова, 2003: 15), что собственно характерно как раз для повествования от первого лица. Сопереживание с происходящим становится «необходимым условием и главным способом «сотрудничества» автора и читателя» (там же).

Оценка рассказчиком других персонажей — важнейший ориентир в обнаружении путей интерпретации текста. В оценке, заключенной в метафорическом описании, проявляется модальность как «выражение концепции автора» (Прокофьева, 1990: 9). В.А. Кухаренко указывает, что «магистральным» направлением процесса интерпретации является «адекватное восприятие авторской оценки персонажа, без чего раскрытие концепта невозможно» (Кухаренко, 1988: 189). Персонажи текста являются его смысловыми опорами и доминантными «магистральными» направлениями его интерпретации. Собственно взаимодействие читателя с автором художественного произведения происходит через систему его действующих лиц (Серебрякова, 2003: 260). «По роли и оценке персонажа в конфликте, по манере, способу, развернутости его представления можно

62 судить о расстановке сил в произведении, что вплотную подводит нас к выявлению' концепта — доминантного понятия художественной структуры» (Кухаренко, 1988: 189). Соответственно, особую значимость приобретает то, насколько адекватно и близко авторскому замыслу будут «поняты» характеры персонажей произведения, насколько полно будут воссозданы их психологические портреты, восстановлены в тексте их личности и развернуто смысловое содержание этих личностей. В целях выявления способов наиболее полного представления и раскрытия сути персонажа в конфликте произведения мы и обращаемся к заданной в тексте его метафорической характеристике.

1.5. Адаптация нового знания в текстовой деятельности и когнитивный диссонанс

В рамках исследования текстовой деятельности мы затрагиваем проблему психологической установки реципиента текста, её возникновения и способов её произвольной и непроизвольной модификации в процессе текстовосприятия. Исходя из того, что психологическая установка является установкой к предпринятою какого-либо действия, в том числе поиска информации, можно заключить, что она формируется под воздействием некоторой' возникшей у индивида потребности в действии, имеющем направленность на достижение определенной цели. В исследовании условий, причин и последствий восприятия нового знания - когниции - мы можем говорить о мотивации, содержащейся в психологической установке, направляющей как произвольный, так и непроизвольный поиск информации. Правомерным представляется вопрос: что в данном случае провоцирует поиск и является его мотивом?

Как всякое явление психики, психологическая установка продуцируется системой знаний индивида (индивидуальной когнитивной системой) и является следствием причины своего возникновения, т.е.

63 результатом некоторого изменения в ИКС, определившего потребность в формировании именно этой психологической установки. Очевидно, что, как и всякая система, ИКС стремится к согласованности составляющих её знаний или единиц знаний, которая позволяет индивидуальному сознанию сохранять состояние психического комфорта, внутренней гармонии. Соответственно, потребность в действии, направленном на поиск (или сопровождающемся поиском) того или иного рода информации может возникнуть вследствие изменения в системе знаний, сопровождающегося возникшей в ней рассогласованностью её составляющих.

В исследовании условий и причин возникновения противоречий в ИКС, провоцирующих поиск нового знания в процессе текстовосприятия, мы будем в дальнейшем опираться на теорию когнитивного диссонанса Л. Фестингера. Понятия когнитивного диссонанса и консонанса определяют тип отношений, которые существуют между парами единиц знаний - «элементов знаний», которые в ИКС человека представлены, с одной стороны, мнениями, убеждениями (в том числе, относительно самого себя), ценностями и установками, имеющими отношение к поведению индивида и представляющими собой так называемые «поведенческие когнитивные элементы» (см. подробнее: Фестингер, 2000: 25, 36), и, с другой стороны, элементами знания, касающимися реальности, в которой он живет и закрепленными, в частности, в его языковой картине мира.

Формирование и содержание когнитивных элементов данной системы знаний индивидуально и определяется взаимодействием индивида с окружающей реальностью — физической, психической и социальной. При этом по Л. Фестингеру, реальность, которая воздействует на индивида, «будет оказывать давление в направлении приведения когнитивных элементов в соответствие с этой реальностью» (там же: 27). Однако, как было отмечено, реальность может проявлять себя по-разному - являться содержанием различного рода отношений и, помимо этого, быть следствием интерпретации реальности — явлением, обнаруживающим себя, в частности, в

64 художественном тексте.

Итак, следствием рассогласованности некоторого элемента когнитивной системы с другим когнитивным элементом — новым знанием о реальности — будет когнитивный диссонанс. Здесь следует таюке отметить, что теория диссонанса рассматривает только эти два релевантные элемента когнитивной системы, взятые по отдельности и вступающие в диссонантные отношения только тогда, когда отрицание одного элемента следует из другого.

Принимая стремление индивида к внутренней согласованности как данность, можно с уверенностью сказать, что когнитивный диссонанс как всякое отношение дисгармонии, однажды возникнув, будет стремиться к уменьшению или устранению, которому предшествуют различные попытки индивида рационализировать возникшее противоречие. Следствием же подобной рационализации будет являться тенденция к изменению состояния одного из релевантных элементов в том направлении, которое, бы уменьшило диссонанс (сменило его консонансом). Речь в таком случае идет о возможности моделирования системы знания самим индивидом под воздействием факта реальности или знания о реальности.

В соответствии с теорией Л. Фестингера, все когнитивные элементы находятся либо в отношениях релевантности (диссонанса или консонанса), либо нерелевантности друг с другом, т.е. абсолютно или почти абсолютно нейтральны по отношению друг к другу. При этом вполне обоснованным этой же теорией представляется вывод о том, что под воздействием нового когнитивного элемента - некоего когнитивного фактора - .два (и более!) нерелевантных элемента могут стать релевантными, т.е. вступить в отношения консонанса или диссонанса. Диссонанс при этом возможен как между двумя элементами, так и между двумя системами когнитивных элементов. Величина консонанса будет в таком случае зависеть от количества элементов знания, релевантных консонирующему или диссонирующему элементу, которые индивид способен изыскать в своей

65 ИКС или добавить в неё с целью устранения диссонанса.

Вступление ранее не имевших друг к другу никакого отношения элементов системы знаний в релевантные — консонантные — отношения проявляет себя, на наш взгляд, в явлении, которое не имеет непосредственного отношения к теории когнитивного диссонанса Л. Фестингера и, тем не менее, вполне объяснимо в её терминах. Существующие в ИКС индивида когнитивные элементы, изначально нейтральные и нерелевантные друг другу, в процессе оценки или интерпретации некоего факта реальности могут вступить в релевантные (консонантные) отношения, которые будут строго индивидуальны для данной системы знаний и создадут качественно новое отношение между определенными денотатами концептуализируемого объекта реальности.

Так, когнитивный элемент, отражающий в ИКС некоторое знание о реалии А, может стать консонантным когнитивному элементу знания о реалии В (А = В), если А + С будет равняться В + С (А + С = В + С), где С будет обнаружен (или интерпретирован) индивидом как третий, консонантный двум другим, когнитивный элемент (признак). Таким образом, отношение между двумя ранее нерелевантными элементами становится консонантным: элемент А приводит к подтверждению элемента В (знание о реалии А приводит к подтверждению знания о реалии В). Примером подобного отношения является факт метафорической номинации. Как известно, восприятие новой информации всегда тесно связано с прошлым опытом, от него зависит то, насколько мы «понимаем» или «не понимаем» новые сведения или насколько нам близка та или иная точка зрения. Исходя из основных положений теории когнитивного диссонанса, можно заключить, что именно это последнее явление объясняется отсутствием или возникновением когнитивного диссонанса, вызвать который у воспринимающего может новое знание.

Помимо прошлого опыта решающее значение в процессе восприятия и интерпретации нового знания играют социальная реальность и культурная

среда, под воздействием которых формируется и складывается система знаний. Так, согласно Л. Фестингеру, «два когнитивных элемента могут быть диссонантными для человека, живущего в одной культурной среде, но не для человека, живущего в другой, или же для человека с одним прошлым опытом, но не для человека с опытом иным» (там же: 32).

Как правило, на основании прошлого опыта создаются концепты эмоциональных состояний, которые, которые, будучи сложными явлениями психики, наиболее полноценно отражаются естественным языком посредством метафоры. Метафорический концепт как способ описания эмоций передает знание, полученное из прошлого опыта индивида, или знание, закрепленное, «принятое» в его культурной среде.

В системах знаний различных индивидов может быть совершенно по-разному сформулировано и закреплено понимание той или иной эмоции, основанное на прошлом опыте. Так, человек, описывающий эмоцию ЛЮБОВЬ как НАКАЗАНИЕ (ЛЮБОВЬ - ЭТО НАКАЗАНИЕ), закрепляет в данной метафоре обоснованное его прошлым опытом знание (свое представление) о любви, которое может быть абсолютно диссонантно знанию другого индивида, раскрывающего тот же эмоциональный концепт в метафоре ЛЮБОВЬ — ЭТО ПОДАРОК. Этот индивид просто не будет иметь в своей системе знаний когнитивного элемента, закрепляющего его прошлый опыт, связанный с данной эмоцией, в концепте НАКАЗАНИЕ.

Таким образом, мы можем говорить не только о различных способах манифестации нового знания, но о различном индивидуальном знании об одной и той же эмоции или реалии, генерируемом разными когнитивными системами на основании прошлого опыта и закрепленном в когнитивных элементах этих систем.

Эти элементы, будучи ранее нерелевантными в системах знаний разных людей, могут вступить в диссонантные отношения, если в процессе коммуникации будет получен новый когнитивный элемент, на основании которого они будут объединены в эти отношения. Так, ранее нерелевантные

67 друг другу наборы когнитивных элементов, составляющие в ИКС различных индивидов знание о «подарке» и «наказании», могут стать диссонантными друг другу, если в системах знаний появится новый когнитивный элемент, который станет для них условием релевантности и объединит их в диссонантные отношения; Таким основанием релевантности, провоцирующим отношения рассогласованности в данной, паре понятий (наборов знаний о них в ИКС воспринимающего информацию), будет являться в приведенном примере понятие «любовь». При этом когнитивные элементы, представляющие некое знание в системах понятий «любовь» и «наказание», будут консонантными для первого индивида, но абсолютно диссонантными для второго, так же как консонантные для второго некоторые элементы (признаки) понятий «любовь» и> «подарок» будут диссонантны для первого.

Степень диссонантности нового знания в его отношении к имеющимся у индивида установкам и мнениям (т.е. его когнитивным элементам)⁴ будет зависеть как от важности и ценности этих элементов для индивида, так и от их числа. Так, в,том случае, если большинство релевантных новому знанию элементов КС проявят признаки консонантности (некоторой согласованности) с новым элементом, степень диссонанса с ним= будет небольшой; Такой диссонанс может быть преодолен сравнительно легко, если под воздействием нового когнитивного элемента (мнения, убеждения или доказательства, подтверждающего правомочность нового знания) диссонансы сменятся консонансами.

Однако чем большей будет степень диссонанса; (т.е. чем больше элементов системы проявят себя диссонантными по отношению к новому знанию), тем большей будет интенсивность действия, направленного на его уменьшение вплоть до самых крайних и фатальных её форм; Таким образом, диссонанс способен воздействовать на индивида таким же образом., как «мотив, потребность или напряженность» (там же: 36).

Очевидно, что если диссонанс возникает между двумя элементами

68 знания о реалии, он может быть устранен посредством изменения одного из этих элементов. Существенным здесь является то, каким образом (способом) эти изменения можно осуществить. Подчеркнем, что уменьшение диссонанса возможно путем изменения пропорции диссонантных и консонантных отношений, касающихся породившего их элемента. Тогда, соответственно, восприятие (и последующая интерпретация) информации реципиентом приобретут направленность, определяемую поиском новых когнитивных элементов, увеличивающих количество консонансов. Подобный поиск, на наш взгляд, приобретает особую специфику в условиях интерпретации знания, сообщаемого художественным текстом, так как обнаруживает неявные отношения, возникающие при таком способе восприятия информации между автором текста и его реципиентом.

Учитывая то, что автор текста с помощью различных стилистических приемов способен провоцировать у читателя некую эмоциональную.реакцию и либо развивать её в сознании читателя по ходу повествования, либо провоцировать его на отторжение (уход от) этой реакции, мы можем говорить о том, что автор способен осуществлять контроль над интерпретацией своего сообщения, провоцируя когнитивный диссонанс и моделируя его (уменьшая- или увеличивая его степень) различными способами, в частности, добавлением новых когнитивных элементов (новых сведений), способных изменить в ИКС реципиента пропорцию диссонантных или консонантных новой информации элементов в зависимости от и согласно коммуникативной цели автора.

При этом следует отметить, что любая модификация когнитивного элемента будет определяться степенью сопротивления, которое он проявит к этой модификации. Принятие или непринятие читателем авторской точки зрения, которую автор, как правило, всячески «навязывает», используя для этого различные способы и средства, представляет собой с позиций когнитивного диссонанса либо отношения согласованности ИКС читателя с новыми элементами знания (консонанс), либо полной или частичной

69 рассогласованности (диссонанса) с ними: В случае, если большинство когнитивных элементов ИКС реципиента (т.е. его« мнений; убеждений, жизненных позиций относительно какой-либо реалии) в какой-то, как правило, начальный момент интерпретации-проявят себя как диссонантные авторской позиции, можно предположить, что мнение автора относительно какой-то поднимаемой им в тексте проблемы не будет в полной мере принято читателем в силу возникшего диссонанса, хотя это отнюдь не означает, что идея автора не будет понята читателем — процесс разгадки авторского замысла может быть вполне успешным.

Всякий диссонанс, однако, как было отмечено выше, стремится к уменьшению в силу психологического дискомфорта, который он генерирует в сознании. Так, создавая в тексте какую-либо конфликтную ситуацию — _Л. например, заглавием "Wir toten Stella" («Мы убиваем Стеллу»); автор задает в сознании читателя когнитивную ситуацию, которую он же (автор) способен ,,, моделировать в ходе повествования, создавая консонантные этой ситуации элементы знания (провоцируя на оправдание «убийства») и диссонантные ей> (сопротивление и неприятие консонантных ситуации заглавия элементов).

Автор, таким-образомj создает для реципиента, как бы неустойчивую пропорцию консонантных и диссонантных заданной когнитивной ситуации элементов, предоставляя ему возможность «действовать» в зависимости от степени когнитивного диссонанса, которую он' в нем вызывает. В силах автора направить интерпретацию читателя в пользу оправдания поведения главного героя или неприятия: -его, но его возможность привести читательскую точку зрения в состояние, идентичное своей, зависит от совпадения степени согласованности когнитивных систем автора и читателя тому решению, которое предлагает автор,, иными словами; от степени релевантности психологических установок автора и читателя.

Интерпретация может приобретать новые свойства -- определенной направленности в поиске дополнительных когнитивных элементов в тексте произведения, способствующих уменьшению диссонанса или

70 предотвращению его возможного появления. Фактически, поиск будет направлен на нахождение новых когнитивных элементов для модификации существующих диссонантных или включения их как новых (консонантных полученному знанию) в данную когнитивную систему.

Фактически, адресат текста будет стремиться к. подтверждению или опровержению (действие от противного) своей гипотезы, чтобы каким-либо из этих способов устранить существующий в его сознании когнитивный диссонанс, но вовсе не обязательно его найдет, что непременно отразится на результате интерпретации и на психологической установке реципиента текста (её состоянии после прочтения). При этом, однако, не следует говорить о «сюжетной» или содержательной избирательности интерпретации, а скорее о её подсознательном компоненте, имеющем эмоциональный источник и характеризуемом в терминах «нравится» - «не нравится», не валидных, как правило, для определения возможностей и способов понимания.

Следует отметить также, что восприятие художественного текста связано, на наш взгляд, с более широким спектром зарождения и проявления диссонантных отношений в ИКС воспринимающего в связи с возможностью воздействия художественного текста на сознание реципиента на нескольких уровнях перцепции посредством-объединения понятийного, эмоционального и психологического аспектов восприятия, в отличие, скажем, от текста научного, когда интерпретация смысла происходит в основном на понятийном уровне рационализации нового знания и когнитивная рассогласованность может явиться следствием принятия/непринятия той или иной научной концепции.

Как правило, мотивация к получению новых когнитивных элементов обусловлена тем, насколько с информацией, которую они представляют, связано (если связано вообще) актуальное для индивида поведение или действие (там же: 163, 165). В случае же восприятия художественного текста подобная мотивация, как правило, обусловлена самой причиной, по которой

71 реципиент приступает к восприятию текста и исходит из его психологической установки. Мотивация также может быть спровоцирована или усилена возникшим в системе знаний реципиента когнитивным диссонансом и тогда она выливается буквально в поиск средств для его уменьшения или устранения. Такими средствами для реципиента текста окажутся консонантные его когнитивным элементам сведения, почерпнутые из текста, либо новые элементы знания, способные изменить наименее устойчивые диссонирующие элементы и устранить диссонанс. Подчеркнем, что стремление избежать когнитивного диссонанса может являться мощным фактором, определяющим успешность и адекватность восприятия и интерпретации новой информации.

Приступая к восприятию художественного произведения, субъект до определенной степени распространяет на него свои ожидания, рассчитывая получить (или интерпретировать (!)) новые данные, которые были бы консонантны его психологической установке в том случае, если она сама консонантна ИКС субъекта восприятия, или же сведения, диссонантные установке, но консонантные большинству остальных элементов КС и способные эту установку изменить и привести её в состояние согласованности с системой знаний.

Таким образом, если в КС индивида возникает какое-либо противоречие, оно может стать фактором (сформировать психологическую установку), определяющим направление поиска информации, способной помочь индивиду это противоречие разрешить. Для избежания диссонанса в процессе восприятия информации возможными представляются два способа. Так, если в процессе восприятия текста степень диссонанса, спровоцированного или усиленного автором (в зависимости от исходного диссонантного или консонантного состояния психологической установки субъекта восприятия), достигает очень высокого уровня, можно ожидать у воспринимающего стремления к её увеличению с целью изменения наименее устойчивого диссонирующего элемента и достижения, таким образом,

72 состояния согласованности.

В соответствии с теорией Л. Фестингера, в том случае, когда диссонанс достигает крайней степени интенсивности, индивид будет активно искать и добровольно подвергать себя информационному воздействию, увеличивающему диссонанс. Если он сумеет увеличить диссонанс настолько, что тот превысит сопротивление изменению того или иного элемента системы, это позволит индивиду изменить какие-то из когнитивных элементов и с их помощью заметно уменьшить или даже полностью устранить диссонанс (там же: 168). Мы в данном случае можем говорить о стремлении реципиента быть «переубежденным».

В том случае, когда степень диссонанса очень мала, реципиент является еще более подверженным авторскому «влиянию» и либо с легкостью подвергает диссонирующий когнитивный элемент модификации в процессе восприятия, либо остается «при своем мнении», не испытывая при этом дискомфорта от существующего диссонанса.

Если же степень диссонанса не является крайне малой или крайне высокой, естественно предположить, что, если индивид в своих ожиданиях связывает новую информацию с усилением диссонанса, он не будет стремиться его увеличить, но в процессе интерпретации этой информации может попытаться её адаптировать таким образом, чтобы она стала консонантной его собственным убеждениям и мнениям. В данном случае речь идет о неправильной (неадекватной коммуникативному замыслу автора) интерпретации и об отсутствии (отказе от) понимания как результате действий реципиента, направленных на избежание увеличения диссонанса.

Интерпретация, неадекватная цели сообщения, является, как правило, результатом преобразования реципиентом поступающей информации с тем, чтобы она оказалась совместимой с его собственной психологической установкой. В таком случае, как правило, коммуникация между автором и реципиентом текстового послания не осуществляется, как не осуществляется и взаимодействие их когнитивных систем. В подобной ситуации мы можем

73 говорить о предвзятости восприятия, когда реципиент наделяет полученное новое знание чертами своей собственной точки зрения.

Согласно теории Л. Фестингера, в момент воздействия новой, создающей когнитивный диссонанс информации активизируются достаточно эффективные психические процессы, предотвращающие сознательное внедрение диссонантных элементов в систему знаний, что, в частности, проявляет себя в таких психических «маневрах», позволяющих уничтожить возникший диссонанс, как ошибочная (неадекватная) интерпретация и неверное восприятие информации (отсутствие интерпретации). Однако подобные действия будут направлены уже не на приобретение нового знания, а на избежание внедрения диссонанса в сознание.

Таким образом, исходя из положений теории когнитивного диссонанса, мы можем заключить, что варианты неправильной (неадекватной цели сообщения) интерпретации могут представлять собой ни что иное, как . способы воспринимающего данное сообщение избежать внедрения когнитивного диссонанса, вызываемого новым знанием, или неосознанные (совершаемые на подсознательном уровне восприятия) попытки избавиться от навязанного этим знанием диссонанса.

В дальнейшем при анализе эмпирического материала мы будем опираться на теорию когнитивного диссонанса, рассматривая его как принцип возможной организации психологического типа персонажа художественного текста, универсальный для выявления типа личности героя в соответствии с доминантным значением в образе последнего.

Выводы

Метафора как особый способ понимания или интерпретации ситуаций (отношений, действительности), в результате которого образуется новое знание, принципиально отличное от знания, полученного «неметафорическим» путем, и отличающееся большей степенью

74 субъективности, позволяет рассматривать реальность (в том числе реальность художественную) в проекции или в свете той или иной точки зрения, эксплицируемой посредством метафорического словоупотребления.

Метафоризация в реализации намерения автора и формировании замысла текста имеет двунаправленный характер: определенным образом выстраивая в сознании продуцента метафоры (в том числе рассказчика) его собственное формирующееся понимание некоторого объекта или отношения (в том числе его собственного психоэмоционального состояния, фобии) и, с другой стороны, создавая возможность для его интерпретации реципиентом.

Знание автора метафоры, информационное воздействие, получившее в процессе переработки модальную оценку и ставшее личностным смыслом, посредством вербализации (кодирования) эксплицируется в метафоре. Для реципиента текстового послания, содержащего метафору, процесс интерпретации является раскодированием личностного смысла -информации, содержащейся в метафоре, результатом которого становится новое знание реципиента. В процессе такого раскодирования (понимания) метафора создает образ — новое воздействие-знание. Данный образ является посредником между знаком и смысловым восприятием, актуализирующим знания реципиента и создающим ситуацию понимания.

В художественном тексте метафора может рассматриваться как механизм формирования (кодирования) и передачи личностных смыслов. В тексте, где всякое высказывание подчинено определенной смысловой направленности, метафора способна выступать субстратом смысла, интегрированного в смысловую ткань всего художественного целого. Метафора способна активировать механизм вывода (или выводного знания) и сама стать таким механизмом.

В тексте художественного произведения метафора может являться одним из средств, пробуждающих рефлексию реципиента, способствующих адекватной интерпретации текста и направляющих её. Метафора может направить поток ассоциаций декодирующего текст, указав сам источник

75 ассоциаций. «Запуская» в текст метафору, автор может провоцировать сотворчество читателя. Если метафора эксплицирует знание, не могущее быть извлеченным из фактуальной информации, так называемого «поверхностного смысла» текста, она по замыслу автора может провоцировать воспринимающее сознание на поиск обоснования для знания или вывода, заявленного в ней в более глубоких слоях смысла, в концептуальной информации текста. Метафора и сама может стать смысловым узлом текста, «сгустком смысла», неся в себе необходимую для интерпретации всего смыслового целого часть информации, и побудить читающего к анализу и «вдумчивому» чтению, т.е. стать вектором в поиске смысла.

Как когнитивная структура, несущая строго индивидуальное «знание» или понимание, видение мира, метафора в тексте способна выступить и быть использованной с целью акцентуации смыслов, имеющих эмотивную, образную, ассоциативную природу и в силу этого обладающих особой интерпретативной значимостью. Как репрезентант личностного смысла, метафора может сигнализировать в тексте о присутствии авторских суждений относительно, в том числе, и описываемых событий, фактов и отношений. Интенциональная заданность метафоры может проявляться в её употреблении как маркера концептуально значимой информации текста, возможном благодаря способности метафоры вызывать рефлексию, запускать через оценку и интерпретацию образа, лежащего в её основе, механизм переосмысления фактуальных данных.

Метафорическое описание - образное описание - создает возможность передать читателю особое видение мира или в конкретном случае предмета описания, которое присуще герою, автору или его персонажу и способно характеризовать их. Посредством метафорической характеристики объекта описания эксплицируется способ его толкования (интерпретации, отношения) и выявляется его положение в системе смыслов всего художественного целого. Метафора текста эксплицирует знание, которое

76 должно найти свое объективное обоснование в художественной реальности, созданной автором, только в этом случае метафора будет функциональна и небессмысленна в данном художественном целом. Метафорическое описание или метафорическая характеристика персонажа может моделировать (корректировать, модифицировать) способ его восприятия читателем.

Субъективная метафорическая характеристика, сочетая эмоционально-оценочную и экспрессивную функции, создает прагматический эффект, максимально сосредоточивая внимание адресата на характере оценивания объекта описания. Метафорическая характеристика персонажа может рассматриваться как способ наиболее полного представления и раскрытия сути персонажа в конфликте произведения, позволяющая воссоздать ситуативный психологический портрет персонажа, а также эксплицировать доминантные психологические черты (константы) его личности и наиболее приближенно авторскому замыслу раскрыть смысловое содержание образа данного героя, видение, понимание его автором и, благодаря экспрессивному эффекту метафоры, сообщить это содержание и «видение» в отвечающей мысли автора форме читателю.

Ментальное поведение человека в процессе понимания: когнитивный и герменевтический подходы

В процессе отражения мира метафора может находить себя в актах субъективного познания, т.е. субъективно-личностного оценивания и его результате - ценностно-ориентированном знании (Вольф, 1988; Телия, 1988). Говоря о субъективности мировосприятия и миропостижения, целесообразно привести обоснованное В.И. Постоваловой разграничение понятий «мировидение» и «отражение» (Постовалова, 1988: 21). Называя мировидением некий «глобальный процесс», связанный с формированием картины мира и толкованием мира через её посредство, автор указывает на отличие смыслового построения данного понятия от коррелятивного ему понятия «отражение»: смысловое движение, зафиксированное в них, имеет противоположную направленность. В теоретической связке «мир — активность субъекта — образ мира» смысловое движение направлено от «мира» к «активности субъекта», а в понятии «мировидение» - от «активности субъекта» к «миру». Понятие «отражение» делает акцент на объективном начале в процессе миропостижения, а понятие «мировидение» -на субъективном (там же).

Отношение субъекта к познаваемой действительности носит исключительно субъективный характер, что подтверждает само наличие индивидуальной личностной картины мира познающего субъекта как «субъективного образа объективной реальности» и как участвующего в её формировании факта оценки, осознанно или неосознанно осуществляющейся в любой деятельности, направленной на познание. Е.М. Вольф указывает, что в основе оценочных смыслов метафор находится ценностная картина мира: «в основе концептов, определяющих оценочные смыслы в метафорах, лежит ценностная картина мира и семантика единиц языка в их взаимодействии. Путем анализа метафор можно определить те аспекты картины мира, которые непосредственно проникают в структуру языковых единиц, вводя в них оценочные коннотации». При этом «определяющее влияние на знак оценки оказывает природа метафорического субъекта и его признаков в их соотношении с нормой. Так, от представления о нормативном поведении психических сущностей и их месте в ценностной картине мира зависит оценочный знак соответствующих метафорических обозначений» (Вольф, 1988: 64, 65).

Текст художественного произведения, будучи способом опосредованного восприятия мира, может являться для реципиента достаточно субъективным средством познания реальности, подвергшимся обработке индивидуальных «механизмов фильтрации» в сознании автора и, следовательно, имеющим неличностный характер для реципиента, так как он содержит в себе умозаключения и выводы, являющиеся результатом понимания, оценки, ощущения этой реальности его создателем.

В процессе исследования текстовой деятельности как «коммуникативно-познавательной деятельности активных и пристрастных её субъектов, существующей в двух взаимосвязанных и взаимообусловленных процессах порождения и понимания текстов» (Баранов, 1993: 11), правомерным представляется говорить об одном из условий её успешности: чтобы данная коммуникация (диалог) могла начаться, требуется совмещение (полное или частичное) перспектив ее участников. В.Е. Чернявская, говоря о тексте как о механизме, «запускающем» когнитивные процессы его восприятия, отмечает, что раскрытие интерпретирующим субъектом (реципиентом) текстового (коммуникативного) назначения суть «двусторонний диалектический процесс, в котором адресат выступает и как объект воздействия для автора текста и как самостоятельный субъект его декодирования и интерпретации» (Чернявская, 2005: 289). Н.С. Болотнова отмечает, что автор, и адресат как «ключевые компоненты единой модели коммуникации, связанные с порождением и восприятием текста, не только диалектически сопрягаются, но и «взаимопроникаемы» в функциональном и коммуникативном отношении» (Болотнова 2007: 165). Одним из процессуальных этапов извлечения смысла текста сторонники когнитивного подхода называют «инкорпорирование» общего знания реципиента в информацию, получаемую из текста, т.е. своего рода синтез знаний, который, впоследствии станет собственно содержанием текста (в его идеальном качестве) для реципиента, что опять же указывает на некий процесс взаимодействия автора и читателя.

Понятие психологической установки читателя, определяющей характер и степень его готовности к определенному роду восприятия, о которой мы более подробно будем говорить в.дальнейшем, может быть сопоставимо с понятием «предпонимания» в герменевтике, а именно некой основы, дающей нам возможность придавать смысл новому для нас феномену в процессе его познания (Залевская; 2005: 371).

Герменевтический подход к проблеме поведения человека в процессе понимания постулирует основополагающую роль практики, опыта. Способность к практическому пониманию - интерпретации на основании имеющегося опыта — вырабатывается и трансформируется в процессе накопления самого опыта. Знание, приобретаемое и накапливаемое в человеческой памяти (благодаря способности помнить и адаптировать), не закрепляется в неизменном виде в системе моделей мира (некоторой когнитивной схеме), а трансформируется, будучи постоянно, открытым для нового опыта. Основным положением герменевтики является трактовка любого знания как интерпретации (см.: Widdershoven, 1999). Интерпретация небезосновательна: с опытом, в процессе приобретения знаний у индивида формируется некоторая точка зрения - предпонимание. Предпонимание - это не данная заранее теория, не набор аксиом, которые мы выбираем и адаптируем к ситуации, а «часть нашей повседневной практики, которая принимает форму некоторого набора историй, которые мы рассказываем о нашей жизни» (Залевская, 2005: 371) и которые связаны- посредством культурно разделяемых понятий с историями других людей.

То, что составляет предпонимание, тоже подвергается моделированию в процессе интерпретации. Изменение, модификация, адаптация нашего предпонимания в каждом конкретном акте коммуникации предшествует изменению в видении мира, которое тоже не является константным, зафиксированным в сознании - оно суть практический процесс, протекающий через взаимодействие и диалог.

Восприятие текста как индивидуальный процесс декодирования смыслов

Авторская интенция в тексте художественного произведения экстериоризируется как явно (через непосредственно эксплицированные смыслы), так и выводится из него через смыслы неявные, имплицитные.

Интенция автора (его коммуникативное намерение) формируется знанием автора и, следовательно, как любое знание является продуктом деятельности некоторой концептуальной системы — системы «обработки» информации - формирующей мнения и знания индивида о мире. А.Г. Баранов определяет такую систему как индивидуальную когнитивную (ИКС), формирующуюся в сознании индивида в процессе отражения действительности и «включающую разноуровневую (не только концептуальную) информацию о действительном и возможном мирах» (Баранов, 1993: 12). Усвоение любой новой информации представляет собой взаимодействие полученного знания с уже имеющимися знаниями (в широком смысле) индивида о мире и осуществляется индивидом на базе той информации, которой он уже располагает. «Образующаяся таким образом система информации о мире и есть конструируемая им концептуальная система как система определенных представлений человека о мире» (Павилёнис, 1983: 101). Если рассматривать текст как одну из форм коммуникации - общения, то, как и в любом акте общения, в целях достижения понимания необходимым является «согласование когнитивных систем автора и реципиента» (Баранов, 1993: 10). Как указывалось выше, для успешности коммуникации несомненной видится необходимость диалога. Возможные трудности в общении возникают, соответственно, вследствие «фактора «рассогласования» ИКС» участников коммуникации, в том числе при интерпретации текста. «Разные уровни понимания — результат не только установки субъекта понимания, но и определенного рассогласования в осмыслении действительности разными людьми...» (там же: 35). Реализация знания в тексте, его «помещение» в текст и извлечение знания из текста с различной степенью адекватности его интерпретации — суть результаты кодирования и декодирования информации в рамках текстовой деятельности, которые настолько же индивидуальны, насколько индивидуальны системы знаний реципиента и отправителя текста. Соответственно, говоря об успешности понимания текста, мы имеем в виду адекватность интерпретации текстового послания, которая осуществляется в соответствии с индивидуальным «устройством» системы кодов внутри когнитивной системы воспринимающего текст.

Для того чтобы достаточно сложное сообщение, такое как текст, было воспринято с абсолютной идентичностью, пишет Ю.М. Лотман, нужны условия, «в естественной ситуации практически недостижимые: для этого требуется, чтобы адресант и адресат пользовались полностью идентичными кодами, т.е. фактически, чтобы они в семиотическом отношении представляли бы удвоенную одну и ту же личность, поскольку код включает не только определенный двумерный набор правил шифровки-дешифровки сообщения, но обладает многомерной иерархией. Даже утверждение, что оба участника коммуникации пользуются одним и тем же естественным языком, ...не обеспечивает тождественности кода, т.к. требуется еще единство языкового опыта, тождественность объема памяти» (Лотман, 1999: 14). При этом автор текста также является интерпретирующим субъектом, отражающим в тексте результат взаимодействия интерпретируемой реальности со своей ИКС. Текст в данном случае выступает объектом отражения или, как пишет Ю.М. Лотман, «отображения» действительности. «Отражение объекта в искусстве в терминах эстетики, перекодировка его в знаковый текст художественного типа, как определяет это явление семиотика, могут быть истолкованы сопоставлением с математическим понятием отображение. Сходство объекта и его художественного изображения в этом случае истолковывается как изоморфизм, каждому элементу из изображаемого объекта, толкуемого как некоторое множество, ставится в соответствие элемент множества отображения. Формулируемые при этом правила соответствия будут представлять тип условности, присущий данному тексту» (Лотман, 2002: 201).

Сравнивая человеческий мозг с машиной, которая, как и всякая другая, машина, не может работать «сам собой», Ю.М. Лотман подчеркивает, что мышление «в одиночку» невозможно в том смысле, что для его «запуска» необходим вне его находящийся интеллект. Высокоорганизованный текст, проявляя «интеллектуальные» свойства, по отношению к читателю, становится активатором мыслительных процессов, запускает их. При этом чем больших усилий требует текст для1 дешифровки своих смыслов, тем более «ценен» он для интеллекта читателя: «ценность сообщения для адресата пропорциональна трудности декодировки, т.е. различию между кодами отправителя и получателя. Ценность эта заключается в том, что1 в процессе декодировки исходное сообщение трансформируется, выполнив свою главную работу, включив интеллектуальную машину получателя» (там же: 166, 167. - Курсив наш. - Г.З.).

В связи с проблемой декодирования подтекстовой информации (подтекста) И.Р. Гальперин указывает на роль диалога в процессе мышления (Гальперин, 2005: 48). Б.В. Кузнецов называет диалог и его законы формой чтения книги: диалог проявляется в способности читателя спорить с автором, соотносить его мысли со своими проблемами, при этом «возникают встречные гипотезы и предположения и автор книги все более становится собственным внутренним собеседником читателя» (Кузнецов, 1975: 273). Ю.М. Лотман, говоря о том, что текст проявляет интеллектуальные свойства, указывает на то, что текст перестает быть лишь посредником в акте коммуникации. Он становится «равноправным собеседником, обладающим высокой степенью автономности. И для автора (адресанта), и для читателя (адресата) он может выступать как самостоятельное интеллектуальное образование, играющее активную и независимую роль в диалоге» (Лотман, 2002: 161).

Изучение А.Г. Барановым «текстов в динамике» - порождения и понимания — выявляет «двуединую направленность текстовой деятельности» (Баранов, 1993: 46). В своем полипринципном подходе А.Г. Баранов выделяет, в частности, такие способы коммуникации автора и читателя, как принцип взаимодействия, в котором заключена сама цель текстовой (коммуникативно-познавательной) деятельности: «стремление субъектов через текстовую деятельность к «согласованию» их частично «рассогласованных» когнитивных систем и принцип конструктивизма, который ориентирован на автора текста как на «конструктора возможных миров»; задача реципиента при этом - «реконструировать этот возможный мир», используя лингвистическую информацию и собственные представления о мире (там же: 46-47).

Интерпретационная сущность неаддитивности глубинных смыслов художественного текста

Восприятие художественного текста представляет собой множество интерпретаций, формирующих некое пространство индивидуальных смыслов. Их взаимосвязанность и включенность в это пространство объясняется принадлежностью к числу всех возможных содержаний данного текста и наличием некоторой константы - доминирующего смысла, который, независимо от числа и разнообразия интерпретаций (или интерпретативных компонентов как переменной доминирующего смысла), закладывается в сообщение автором и исходит из его коммуникативного замысла. В этом плане О.А. Алимурадов различает два компонента смысла текста -смысловую доминанту и интерпретативный (индивидуальный) компонент смысла текста (Алимурадов, 2003: 160). При этом общее семантическое пространство индивидуальных смыслов, имеющих уникальный и личностный характер, обнаруживается вследствие наличия области пересечения этих смыслов, которая и формирует смысловую доминанту.

К.Э. Штайн определяет текст как сложное устройство, характеризующееся «полипластовостью — многоплановым соотношением языковых и неязыковых слоев, являющихся гомогенными и гетерогенными по структуре и семантике, находящимися во внутренней координации» (Штайн, 2006: 30). Мы исходим из того, что доминирующий (глубинный) смысл текста представляет собой как бы результат комбинации «смысловых уровней, синтезированных в конкретном тексте: предметный смысл соответствует ситуации (фрагменту действительности), которая отражена в тексте; образный смысл - результат объективации ассоциативного мышления автора - проявляется в наличии содержательной двуплановости, картинности, оценочности; идейный смысл является отражением концепции;, замысла автора. Глубинный смысл выступает как результат соотношения наличествующих в тексте смысловых пластов (уровней)» (Купина, 2006: 42). Очевидно при этом, что глубинный смысл суть не данность, но построение, интегрирующее в себе смыслы высказываний, входящих в состав текста. При этом подобно тому, как кусочки мозаики связывает в единое целое и наделяет общим «смыслом» рисунок, ради создания которого они предназначены, так и глубинные смыслы высказываний (сложных смысловых узлов) «спаяны» в единстве доминирующего смысла текста замыслом; проблемой и коммуникативной задачей пишущего. Однако сложные смысловые компоненты не являются просто составляющими суммы смыслов. Они создают единство, не разложимое на составные части — «картину смысла», из которой путем рефлексии выводится глубинный, как правило, имплицитно выраженный смысл. При этом выявляется проблематика произведения, а в ходе анализа - проблемная ситуация, без которой невозможно создание художественного произведения.

Н.С. Болотнова рассматривает лексическую структуру художественного текста как «коммуникативно ориентированную на адресата, концептуально обусловленную ассоциативно-семантическую сеть» (Болотнова, 2001: 49). Соответственно, и сложные интерпретативные компоненты смысла (мы имеем в виду именно сложные в семантическом и синтаксическом плане конструкты) находятся в отношениях взаимодействия и взаимодополнения друг с другом и «работают» на концептуальную целостность текста. Текст обнаруживает «бесконечные цепочки и сети между его смысловыми элементами» (Штайн, 2006а: 65). Глобальный (общий) смысл текста выполняет при этом организующую функцию, частично эксплицируясь в глубинных смыслах высказываний, интегрированных в него, но неаддитивных ему. Таким образом, доминируя над сложными смысловыми компонентами, глубинный смыл произведения так организует их отношения, чтобы максимально приблизить воспринимающего к интерпретации текста сообразно авторской коммуникативной задаче.

Коммуникативная задача автора состоит в создании для получателя условий максимально успешной ориентации в пространстве текста. Первый шаг в этом процессе - возможность доступного извлечения содержательно-фактуальной информации, выраженной, как правило, эксплицитно. Второй, определяющий возможность адекватного понимания текста — это доступ к информации содержательно-концептуальной и подтекстовой. Именно она сообщает читателю индивидуально-авторское понимание отношений между явлениями, описанными средствами содержательно-фактуальной информации (Гальперин, 2005: 27-28). Так, в расположении смысловых опор текста, направляющих понимание субъекта восприятия, непременно обнаруживается коммуникативное намерение пишущего, его поступательное движение навстречу своему адресату и, следовательно, их выявление в тексте определяет интерпретацию текста, исходя из коммуникативного замысла автора.

Смысловая целостность произведения базируется на концептуальной значимости отдельных высказываний, функциональное значение которых заключается в обеспечении смысловой организации текста. Смысловая значимость базовых концептов произведения определяется путем выявления их содержательного объема - единиц доминирующих смысловых концептов (Серебрякова, 2006: 262). При этом смысловое наполнение базовых концептов произведения происходит на протяжении всего пространства текста в процессе его восприятия и выявляется посредством установления семантических связей между их единицами. Так, например, выявление содержательного наполнения доминирующих эмоциональных концептов (таких как СТРАХ, НЕНАВИСТЬ, ЛЮБОВЬ и т.д.), которые, как правило, присутствуют в любом художественном произведении, определяя, собственно, его принадлежность к типу художественной речи, позволяет объяснить природу этих эмоций, их проблемную значимость в границах того или иного художественного целого.

Описание эмоциональных состояний средствами естественного языка представляет трудность в плане передачи абстрактного через символ. Как правило, в естественном языке средствами передачи эмоций как сложных явлений психики служат эмоциональные концепты, способы вербализации которых, как и наша понятийная система, часто по природе своей метафоричны, ибо передают понятие об абстрактном состоянии в терминах конкретных наблюдаемых явлений (Lakoff, Johnson 1980: 3; ср.: у страха глаза велики).

Однако сложная концептуальная структура передачи эмоций средствами языка находится в зависимости как от эмоционального опыта социума в целом, так и от индивидуального эмоционального опыта. Помимо сложившихся в языке и культуре того или иного коллектива общепринятых обозначений какого-либо эмоционального переживания, его картина и специфика описания индивидуальны для каждого сознания, обладающего в разной степени воображением, чувствительностью и способностью к анализу.

Предметная отнесенность эмоциональных концептов художественного текста как маркеров ассоциативно-эмоциональной оценки

Учитывая то, что в соответствии с когнитивной теорией эмоций, заимствованной лингвистами из психологии и постулирующей обусловленность эмоционального реагирования процессом оценивания, «познание объективного мира не может происходить беспристрастно, не оценочно, поскольку сама суть, природа его интерпретатора — человека — в высшей степени эмоциональна» (Красавский, 2001: 32), возможно говорить о том, что художественный текст, выступая объектом преобразования действительности, содержит в полной мере оценку предмета мысли автора, в основе которой лежит такая эмоциональная реакция, которая сопровождает интерпретацию реальности и закрепляется в качестве эмоционального фона в знании, полученном в процессе этой интерпретации и зафиксированном, отраженном в художественном тексте. Согласно В.И. Шаховскому, «эмоциональность является психологическим стержнем любого нормального человека, который чаще homo sentiens, чем homo sapiens». Поэтому «Я — эмоциональное» в психологической прозе является «неоспоримо доминирующим» (Шаховский, 2002: 125).

Допуская, что коммуникативным предназначением текстовой деятельности является концептуализация автором текста вымышленного мира, его представление в «образно» и эстетически освоенном виде и передача в направлении от субъекта познания к субъекту восприятия (Новикова, 2006: 41), вполне оправданно говорить о таких тенденциозно обозначенных в тексте концептуальных началах, отвечающих за его смысловую организацию, которые по коммуникативной воле автора приобретают для воспринимающего сознания направляющее значение в определении какого-либо одного преобладающего видения проблемы, обозначенной в тексте, и доминирующего оценочного отношения к ней, исходящих непосредственно от производителя речи (автора).

Эмоциональная ткань произведения «закрепляется», как правило, в лексике с эмотивным значением — семантически однопорядковых языковых единицах, формирующих знание об эмоции в сознании носителя данной языковой культуры и объективирующих в пространстве текста тот или иной языковой концепт. В рассмотрении последнего мы будем руководствоваться определением, которое приводит Н.А. Красавский, рассматривая эмоциональные концепты как «результат семиозиса, процесса означивания когниций человека при освоении им окружающего его мира» (Красавский, 2001:26).

Для формирования и существования концептов, по мнению З.Д. Поповой и И.А. Стернина, слова не нужны в принципе. Слова нужны для сообщения концептов, их обсуждения, они могут служить также одним из источников их формирования в сознании человека (Попова, Стернин, 1999: 89). Е.С. Кубрякова пишет, что «в лексиконе человека концепты, получившие языковую форму и означенные, служат... для осуществления двух функций: репрезентации содержания отдельного кванта информации о мире, а следовательно, и её «складирования», хранения, накопления (storage) с помощью тел знака, ...но одновременно и для оперирования тем же содержанием в мозгу человека и во время речевой деятельности» (Кубрякова, 1991: 96). При этом значения слов (многочисленных синонимов, разных дефиниций, определений и текстовых описаний одного и того же концепта) передают лишь часть концепта (Попова, Стернин, 1999: 89) и в совокупности могут рассматриваться как лексика, объективирующая некий концепт в том или ином контексте. Выступая в такой роли, языковые средства, служащие объективации эмоциональных концептов, выполняют задачу экспликации, дескрипции и номинации психических переживаний человека (Красавский, 2001: 13).

Учитывая то, что в исследуемом нами текстовом материале мы не обнаруживаем обширного номинативного поля эмоциональных концептов, за исключением их базисных номинантов (там же: 29) как имен эмоций, задачу автора можно определить, по нашему мнению, как экспликацию в эмоциональных концептах данного произведения оценочного отношения к некоему опыту, эмоциональным «шлейфом» которого явились данные психические переживания.

Ю.С. Степанов пишет, что концепты «не только мыслятся, они переживаются. Они — предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений» (Степанов, 2001: 43). Практика, опыт как таковой, при возможности его выявления — объясняет возникновение эмоции и позволяет увидеть её субъективную основу. Возможность выявления такого опыта — субъективной основы объективной ситуации эмоционального переживания -раскрывает для нас художественный текст, где всякая экспликация эмотивности не случайна и подчинена главной концепции — идее текста, исходящей из авторского замысла. В обозначении эмоциональных состояний, экспликации их в тексте содержится их «сообщение» читателю, выявление же из эксплицитно выраженного в тексте описания чувств и эмоций имплицитного субъекта мысли автора осуществляется сознанием воспринимающего и представляет собой реконструкцию объективной (как правило, каузативной) ситуации по её субъективному представлению в тексте.

Объективация опытного переживания, порождающего ту или иную эмоцию, может быть осуществлена в художественном тексте, в частности, через выявление ассоциативной лексики, так называемых ассоциатов эмоций, которые своим значением имплицируют ассоциативно-эмоциональную оценку, закрепленную в сознании носителя языка (Фомина, 1996: 19) или интенционально закрепленную в сознании воспринимающего текст его автором. В последнем случае ассоциаты эмоций могут носить признаки глубокой субъективности и строгой индивидуальности, сообщаемых индивидуальным же опытом.

Ассоциаты эмоциональных состояний (ассоциативно-эмоциональная лексика) могут рассматриваться как источник признаков вербализуемого эмоционального концепта. Так, Т.С. Бородкина, проводя исследование извлеченных из художественных и газетно-публицистических текстов ассоциатов эмоции Angst (страх), выявляет следующие характерные для них «тождественные семантические типы: абстрактные понятия: Tod, Weltuntergang etc.; световые ощущения: Nacht, finster, dunkel etc.; силы и явления природы: Donner etc.; конкретные понятия: Tumor, Grab etc.; общественно-политические явления: Krieg, Vernichtung etc.; кинемы и деятельность: zittern, schreien, verstecken etc.; понятия сакральной сферы: Holle etc.» (Бородкина, http://www.pn.pglu.ru).

Похожие диссертации на Метафорическое переосмысление как механизм формирования психологического типа литературного героя

Формирование механизмов структурирования цельности при порождении текста (в онтогенезе)Романовская, Людмила Борисовна

Механизмы формирования смысла и содержания текста в процессе его понимания (На материале анализа вторичных письменных текстов школьников 12 -16 лет) Матвеева Наталья Васильевна

Механизмы формирования индивидуально-авторских неологизмов в современном французском языкеКравцова, Татьяна Владимировна

Механизм формирования функционально-грамматической специфики лексического поля модальности : на материале немецкого языкаБалакина, Анна Александровна

Особенности когнитивного механизма формирования проекции текстов различной материальной представленностиУканакова Наталья Валерьевна

Эволюционные механизмы и этапы формирования человеческого языкаБурлак, Светлана Анатольевна

Эволюция ролевой лирики на рубеже XIX - XX веков: формирование ролевого героя нового типаМоисеева Анна Александровна

Словенский роман 1970 - 1980-х гг. : Типы героев, автор и геройСозина Юлия Анатольевна

Портрет персонажа в структуре эпического произведения: "гротескный" и "классический" типы : на материале романов Н.В. Гоголя "Мертвые души" и М.Ю. Лермонтова "Герой нашего времени"Гурович Надежда Михайловна

Языковая личность государственного служащего: дискурсивная практика, типология, механизмы формированияПанова Марина Николаевна