Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Интертекстуальные включения как структурный компонент политического дискурса 14
1.1. Лингвокультурологическая сущность политического дискурса 14
1.1.1. Институциональный дискурс как особый вид коммуникации 14
1.1.2. Прагмалингвистическая сущность политического дискурса 20
1.1.2.1. Определение содержательно-функциональных границ политического дискурса 20
1.1.2.2. Функциональное единство компонентов политического дискурса 27
1.1.2.3. Лингвистические особенности политического дискурса и специфика его функционирования в масс-медиа 34
1.2. Интертекстуальность как структурная составляющая по литического дискурса в масс-медиа 41
1.2.1. Интертекстуальность: истоки, концепции, тенденции 41
1.2.2. Иерархическая типология интертекстуальных включений 49
1.2.3. Коммуникативно-прагматический потенциал интертекстуальных включений в газетно публицистических текстах 55
Выводы 60
Глава II. Коммуникативно-прагматические особенности интертекстуальных включений в жанровом многообразии медийного пространства 62
2.1.Речежанровая структура политического дискурса в масс медиа 62
2.2. Коммуникативные стратегии и тактики как реализация манипу лятивной сущности политического дискурса 65
2.3.Лингвопрагматические принципы анализа функционирования иптертекстуальности в политическом дискурсе 73
2.4.Жанровая специфика композиционно-семантических и манипу лятивных аспектов реализации интертекстуальных включений 76
2.4.1. Интертекстуальные включения в жанре «новостная заметка» 76
2.4.2. Интертекстуальные включения в жанре «комментарий» 87
2.4.3. Интертекстуальные включения в жанре «статья» 101
2.4.4. Интертекстуальные включения в эпистолярном жанре 114
2.4.5. Специфика прагматической составляющей жанра обращения 123
2.4.6. Интертекстуальные включения в жанре «очерк» 135
2.5. Жанровая специфика манипулятивных аспектов реализации коммуникативно-прагматического потенциала интертекстуальных включений 146
Выводы 149
Глава III Особенности функционирования интертекстуальных включений в политическом нарративе 152
3.1. Нарратив как структурный компонент политического дискурса 152
3.2. Анализ коммуникативно-прагматического потенциала интертекстуальных включений на материале нарративной структуры саммитов G8 153
3.2.1. Структурно-содержательная специфика нарратива саммитов G8 153
3.2.2. Особенности манипулятивной природы интертекстуальных включений на I этапе нарратива 160
3.2.3. II этап как ключевая фаза протекания нарратива 175
3.2.4. Специфика актуализации интенционально обусловленных интертекстуальных элементов на III этапе нарратива 181
Выводы 187
Заключение 190
Библиографический список 195
Список источников материала 209
Приложение 210
- Институциональный дискурс как особый вид коммуникации
- Коммуникативные стратегии и тактики как реализация манипу лятивной сущности политического дискурса
- Интертекстуальные включения в жанре «очерк»
- Специфика актуализации интенционально обусловленных интертекстуальных элементов на III этапе нарратива
Институциональный дискурс как особый вид коммуникации
Переход лингвистики на антропоцентрическую парадигму, прослеживающийся в последние десятилетия, вызвал интенсивное развитие междисциплинарных областей гуманитарных исследований. Данный процесс, в свою очередь, способствовал переосмыслению ряда ключевых лингвистических понятий. По утверждению Е.С. Кубряковой, «он обнаруживается в том, что человек становится точкой отсчета в анализе тех или иных явлений» (Кубрякова 1995: 212).
В конце 70-х - начале 80-х годов XX века наметилась тенденция к дифференциации понятий «текст» и «дискурс». Причем анализ с опорой на человеческий фактор показывает, что «целостный дискурс предстает как система, сориентированная относительно центра - «Я» говорящего, которое моделирует универсум в двух измерениях: здесь и теперь» (Лассан 1998: 121).
В настоящее время проблемами определения характеристик дискурса и его рассмотрения с различных методологических позиций занимаются представители многих как отечественных, так и зарубежных школ (Арутюнова 1984, 1988; Борботько 2007; Гаспаров 1996; Гурочкина 1999; Дымарский 1998; Кубрякова 2004; Карасик 2000, 2004; Макаров 2003; Прохоров 2004; Ромапенко 2003; Слышкин 2000; Cook 1992; Kress 1985 и др.). Обращает на себя внимание замечание А.П. Романенко о том, что в подавляющем большинстве современных отечественных работ речеведческого характера термин «дискурс» употребляется хаотично и в разнообразных значениях: «речевая деятельность», «речь», «текст», «речевое поведение», «совокупность текстов, массив», «словесность» и т.п. Ученый полагает, что подобное использование приближает термин к исконному французскому значению (речь во всех аспектах), но не способствует определению диверсификационных признаков данного понятия (Романенко 2003: 19). Неоднозначность толкований рассматриваемого термина заставляет задуматься над ее причинами. Для этого имеются вполне объективные основания - характер понимания термина определяется спецификой разных подходов в рамках научной парадигмы современной лингвистики.
Примечательно, что даже истоки теории дискурса прослеживаются по нескольким направлениям: исследования языкового употребления (немецкая школа П. Хартмана, П. Вундерлиха и др.), социолингвистический анализ коммуникации (американская школа Э. Щеглова, Г. Закса и др.), логико-семиотическое описание разных видов текста - политического, дидактического, повествовательного (французский постструктурализм: А. Греймас, Е. Ландов-ский и др.) (ЛЭС 1990: 137). Современные исследователи, исходя из разных теоретических и концептуальных оснований, также пытаются дать определение этому понятию как путем условного противопоставления дискурса и текста (Ю.Е. Прохоров, В.В. Богданов, Дж. Лич, Е.И. Шейгал), так и посредством выявления определенных специфических признаков каждого из них (В.Г. Костомаров, Н.Д. Бурвикова, М.Л. Макаров). Заметим, что в настоящей работе мы не преследуем цели анализа существующих дихотомий текст vs дискурс, так как в ракурсе данного исследования наиболее принципиальным для нас является определение направления, в рамках которого будут находиться концептуальные ориентиры настоящей работы.
Так, В.Г. Костомаров и Н.Д. Бурвикова выделяют дискурсию (процесс развертывания текста в сознании получателя информации) и дискурс (результат восприятия текста, когда воспринимаемый смысл совпадает с замыслом отправителя текста). Как отмечает В.И.Карасик, такое понимание соответствует логико-философской традиции, противопоставляющей дискурсивное и интуитивное знания, то есть знания, полученные в результате рассуждения и в результате озарения (Карасик 2004: 228).
В этой связи А.Г. Гурочкина отмечает, что понятия могут также контрастировать по принципу актуальность - виртуальность и структуралыюсть функциональность (Гурочкина 1999: 13). Такое разделение понятий идет из когнитивной лингвистики, где дискурс трактуется, с одной стороны, как мыслительный процесс текстопорождения, развертывания текста во времени и пространстве, «текущая речевая деятельность в какой-либо сфере» (Дымарский 1998: 19). С другой стороны, он предстает как процедура осмысления текста в процессе его восприятия (Миловидов 1998: 39).
С позиции лингвофилософии дискурс рассматривают как конкретизацию речи в различных модусах человеческого существования с последующим выделением делового (утилитарного) и игрового регистров данного явления (Карасик 2004: 231).
По утверждению Т. ван Дейка, дискурс «является сложным единством языковой формы, значения и действия, которое могло бы быть наилучшим образом охарактеризовано с помощью понятия коммуникативного события или коммуникативного акта» (ван Дейк 1989: 122). Ван Дейк отмечает, что в письменных или печатных типах дискурса интеракциональная природа данного явления менее заметна: писатель, текст, читатель находятся не в таком тесном взаимодействии в пределах единой ситуации, локализованной в пространстве и времени. Однако такое положение, по мнению ученого, не умаляет важности анализа текстов с точки зрения динамической природы их производства, понимания и выполняемого с их помощью действия (там же).
В ракурсе настоящего исследования представляется правомерным согласиться с утверждением, что, в отличие от логико-философского и лингвистического подходов к определению рассматриваемого понятия, преимущество такого понимания состоит в том, что дискурс не ограничивается рамками конкретного языкового высказывания (рамками текста или диалога). В фокусе интереса, как можно судить, оказываются продуцент и рецептор, их личностные и социальные характеристики, а также ряд других аспектов социальной ситуации. Таким образом, дискурс предстает как некое «культурно-ситуативное речевое образование» (Карасик 2004: 230). В рамках ситуативного понимания данного явления практически каноническое определение дискурса дала Ы.Д. Арутюнова: «связный текст в совокупности с экстралингвистическими - прагматическими, социокультурными, психологическими и другими факторами; текст, взятый в событийном аспекте», то есть это речь, «погруженная в жизнь» (Арутюнова 1990: 136-137). Обращает на себя внимание точка зрения Ю.Е. Прохорова, который дает обзор составляющих коммуникации (действительность, текст, дискурс), определяя дискурс как экстравертивную фигуру коммуникации, «совокупность вербальных форм практики организации и оформления содержания коммуникации представителей определенной лингвокультурной общности» (Прохоров 2004: 34). По мнению лингвиста, бесспорным представляется вывод о некотором примате первого компонента - действительности, так как в нем проявляется социально-историческая детерминированность всей коммуникации. Изменение одной из составляющих влечет за собой вариативность и других компонентов, что объясняется их динамическим взаимодействием.
С другой стороны, дискурс является центральным моментом человеческой жизни «в языке». Б.М. Гаспаров, называя это языковым существованием, пишет: «Всякий акт употребления языка - будь то произведение высокой ценности или мимолетная реплика в диалоге - представляет собой частицу непрерывно движущегося потока человеческого опыта. В этом своем качестве он вбирает в себя и отражает в себе уникальное стечение обстоятельств, при которых и для которых он был создан» (Гаспаров 1996: 10). К этим обстоятельствам ученый относит: 1) коммуникативные намерения автора; 2) взаимоотношения автора и адресатов; 3) всевозможные «обстоятельства», значимые и случайные; 4) общие идеологические черты и стилистический климат эпохи в целом и той конкретной среды и конкретных личностей, которым сообщение прямо или косвенно адресовано, в частности; 5) жанровые и стилевые черты как самого сообщения, так и той коммуникативной ситуации, в которую оно включается; 6) множество ассоциаций с предыдущим опытом, так или иначе попавших в орбиту данного языкового действия (Гаспаров 1996: 10). Как отмечает Е.И. Шейгал, абстрактного общения не существует, оно всегда протекает в определенной сфере человеческой деятельности, в определенном социальном пространстве (Шейгал 2000-6: 13). Так, в фокусе нашего интереса оказывается трактовка дискурса с позиции социолингвистики: «дискурс - это общение людей, рассматриваемое с позиций их принадлежности к той или иной социальной группе или применительно к той или иной типичной речеповеденческой ситуации» (Карасик 2000: 5). В аспекте этого направления ученые выделяют два основных типа дискурса: персональный (личностно-ориептированный) и институциональный. Их принципиальное отличие заключается в том, что в первом типе коммуниканты выступают как личности во всем богатстве внутреннего мира, хорошо знающие друг друга. Во втором типе они являются представителями определенного социального института. В.И. Карасик в своей работе «Языковой круг: личность, концепты, дискурс» детализирует личностный (персональный) дискурс, выделяя в нем два подтипа (см.: Карасик 2004), однако их анализ не входит в круг рассматриваемых нами вопросов.
Коммуникативные стратегии и тактики как реализация манипу лятивной сущности политического дискурса
Речевая коммуникация представляет собой стратегический процесс, базисом которого является «выбор оптимальных языковых ресурсов» (Иссерс 2006: 10). Политическая коммуникация, являясь особым типом институционального дискурса, обнаруживает функциональное единство ряда компонентов, один из которых представлен речевыми стратегиями. Проблемами различных аспектов речевого воздействия занимаются такие исследователи, как О.С. Иссерс (2006), В.Е. Чернявская (2006), Е.И. Шейгал (2000), Е.Л. Доценко (2003), М.Р. Желту хина (2002, 2003), А.А. Леонтьев (2004), Л.Н. Мурзин (1998), С.Г. Кара-Мурза (2004), П.С. Таранов (1999), X. Вайнрих (1987), Дементьев (2006), G. Leech (1983), Н.Р. Grice (1975) и др. По мнению многих авторов работ в данной области, в качестве отличительной черты подобных речевых действий необходимо рассматривать их интенциональный характер, то есть целенаправленность и осознанность, базирующиеся на потенциально возможной вариативности вербального оформления интенций.
Истоки рассматриваемого явления лежат в таком виде психологического воздействия, как манипуляция. Термин имеет корнем латинское слово manus -рука. В словарях рассматриваемое нами понятие толкуется, как правило, с двух позиций: 1) действие рукой, при выполнении которого требуется ловкость и сноровка; 2) система способов идеологического и духовно-психологического воздействия с помощью средств массовой коммуникации на массы с целью их подчинения... ценностям и образу жизни (СЭС 1983: 755). С.Г. Кара-Мурза в своей работе «Манипуляция сознанием» детально разбирает различные аспекты данного феномена, выделяя его главные, родовые признаки: во-первых - это вид духовного, психологического воздействия; во-вторых - это скрытое воздействие, факт которого не должен быть замечен объектом манипуляции; в-третьих - это воздействие, которое требует значительного мастерства и знаний (Кара-Мурза 2004: 16). Однако, рассматривая указанное понятие с позиций вербальной актуализации и не исключая при этом психологического воздействия, мы приходим к трактовке манипуляции как речевого воздействия. Данный аспект получил освещение в многочисленных работах по теории коммуникации, прагматически и коммуникативно ориентированной лингвистке.
Так как анализ всего многообразия методологических подходов к рассмотрению речевого воздействия не входит в задачи нашего исследования, нам представляется возможным отталкиваться от того определения, которое наиболее адекватно соответствует концептуальным ориентирам данной работы. Так, вслед за В.Е. Чернявской, мы будем понимать под манипуляцией «речевое воздействие, нацеленное на неявное, скрытое побуждение адресата к совершению определенных действий; как сокрытое внедрение в его сознание желаний, отношений, установок, служащих осуществлению интересов отправителя сообщения, которые необязательно совпадают с интересами адресата», а ее главная цель - «склонить манипулируемое лицо (адресата) к тому, чтобы принять определенные высказывания за истинные без учета всех аргументов» (Чернявская 2006: 19).
Ввиду того, что в лингвистической литературе функции убеждения и прагматического воздействия рассматриваются как основные для политического дискурса, его манипулятивная природа не вызывает сомнений. Однако подходы к рассмотрению средств и механизмов речевого воздействия в рамках данного типа институциональной сферы общения имеют некоторую диверсификацию. В данном случае правомерным будет упомянуть такую активно разрабатываемую характеристику дискурса, как суггестивность. Ряд ученых (Желтухина 2003; Мурзин 1998) определяют ее как «вид вербального / невербального воздействия на адресата, основанного не на информированности и логической аргументации, а на внушении, то есть подсознательном, косвенном воздействии» (Желтухина 2003: 101). Однако существует и другое направление научного описания речевого воздействия - это изучение персуазивной коммуникации, под которой понимается особый тип ментально-речевого взаимодействия коммуникантов, при котором адресант реализует попытку преимущественно вербального воздействия на сознание адресата посредством коммуникативных стратегий, побуждающих к определенным действиям (Чернявская 2006: 27-28). Причем основное отличие рассматриваемых понятий В.Е. Чернявская видит в том, что суггестивность опирается на внушение, исключающее рациональное начало, контроль со стороны сознания при получении и обработке информации (Чернявская 2006: 26). Обобщая рассмотренные точки зрения, можно констатировать, что провести четкую границу между этими понятиями представляется проблематичным.
Указанные подходы к исследованию речевого воздействия не носят исчерпывающего характера. На наш взгляд, в аспекте анализа специфики реали зации определенных коммуникативных ходов через использование конкретных языковых единиц наиболее продуктивным является прагматический подход. В рамках последнего, как полагает О.С. Иссерс, возможно выделить стратегический как особый тип описания дискурса (Иссерс 2006: 11). Так, в качестве ключевого определения речевой стратегии считаем целесообразным отдать приоритет следующему: «совокупность речевых действий, направленных на решение общей коммуникативной задачи говорящего», тактики же мы трактуем как «одно или несколько действий, которые способствуют реализации стратегии» (Иссерс 2006: 109-110). Речевые стратегии, являясь одним из основных компонентов политического дискурса, неоднократно становились объектом исследовательского интереса (Иссерс 2006; Олянич 2004; Формановская 2007).
Рассматриваемые нами в данном разделе явления, относящиеся к сфере потенциальных возможностей эффективного речевого воздействия, впервые получили свое освещение в рамках риторики. Отметим, что мы не ставим целью осуществить комплексное рассмотрение манипуляции с позиций риторики, однако считаем необходимым обратиться к некоторым вопросам типологии манипулятивного воздействия в риторическом аспекте. Так, Г.П. Бакулев приводит четыре основных способа манипулирования содержанием сообщения: персонификация, драматизация, фрагментация и нормализация (Бакулев 2005: 112-114). Однако обращение к спецификации типологии коммуникативных стратегий и тактик в политическом дискурсе приводит к выводу о том, что она неизбежно будет опираться на бинарную гиперонимичную оппозицию "свои / чужие" или же "добро / зло". Данное утверждение представляется нам правомерным, так как отражает особую природу политического дискурса как коммуникативного пространства, которому свойственна агональность. Так, существуют, например, узко функциональные типологии стратегий. Н.И. Клушина, подчеркивая, что определенной константой любого политического дискурса является образ врага, выделяет следующие стратегии формирования этого образа: речевая агрессия (наиболее актуальная), стратегия дискредитации, стратегия именования (навешивание ярлыка). Исследовательница приводит актуаль ное и чрезвычайно интересное наблюдение относительно того, что в настоящее время помимо внешнего и внутреннего врага ("свои / чужие") необходимо выделять третью составляющую - мировое зло, терроризм, противопоставляемый первым двум компонентам (Клушина 2005: 147-152).
О.Л. Михалева выявляет целый ряд способов реализации атональности в политическом дискурсе (Михалева 2002). Однако обращает на себя внимание точка зрения О.Н. Паршиной, которая, рассматривая атональную функцию как основную для политического дискурса, обнаруживает, как можно судить в рамках узкого понимания данной институциональной сферы, тактическую спецификацию двух стратегий: стратегии дискредитации (или стратегии нападения) и самозащиты. К первой исследовательница относит тактики обвинения, гиперболизации, утрирования, оскорбления, насмешки, компрометации, выведения оппонента из себя; к последней - тактики оправдания, оспаривания, критики, дистанцирования, упрека и угрозы (Паршина 2003: 76-82). Примечательно, что исследовательница проводит подобную диверсификацию с позиций узкого подхода к политическому дискурсу, что не может не накладывать отпечаток на специфику типологии как стратегий, так и тактик. Устная форма коммуникации, спонтанность и ограниченность исключительно институциональными жанрами во многом обуславливают номенклатуру задействованных тактик.
Однако, абстрагируясь от узко политической риторики, обратимся к более универсальной в этом отношении типологии. По нашему мнению, предложенная О.Л. Михалевой терциарная система стратегий в политическом дискурсе не просто позволяет представить атональность рассматриваемой институциональной сферы, но и отражает апелляцию к эмоциональной составляющей (стратегия театральности). Как утверждает В.Ф. Олешко, любая прагматическая коммуникация «должна строиться не только с учетом адекватности понимания и усвоения аудиторией определенного объема знаний, фактов, новейшей информации и т.д., но при ее построении необходимо исходить из того, что эмоциональная сторона восприятия также является одной из основных целей коммуникатора (зачастую просто определяющей) и безусловным ориентиром уча стников коммуникации» (Олешко 2000: 74-75). Таким образом, анализируя ряд факторов, влияющих на протекание политической коммуникации, таких, как наличие противоборствующих сторон (атональность) и адресата-наблюдателя («игра на зрителя»), О.Л. Михалева отмечает формирование следующих стратегий: 1) стратегия на понижение, 2) стратегия на повышение, 3) стратегия театральности. В рамках указанных стратегий исследовательница выделяет целый ряд тактик: стратегия на понижение - тактики обвинения, безличного обвинения, анализ-«минус», обличения, оскорбления, угрозы, стратегия на повышение - тактики презентации, неявной самопрезентации, анализ-«плюс», отвода критики, самооправдания, стратегия театральности - тактики побуждения, кооперации, размежевания, информирования, обещания, предупреждения, прогнозирования, иронизирования, провокации (Михалева 2004: 58-88).
Интертекстуальные включения в жанре «очерк»
Несмотря на то, что очерк относится к художественно-публицистическим жанрам, активно использующим образные выразительные средства, он тем не менее представляет собой фактографический текст. По определению СМ. Гу-ревича, очерк - это сообщение и показ всего, что окружает человека, специфическим предметом очерка является человек. Образный стиль очерка позволяет обеспечить эффект соприсутствия, дает читателю возможность услышать и увидеть происходящее. Автор очерка выступает как публицист, что накладывает на него обязанность придерживаться строгой документальности, не исключая при этом возможности реализации субъективизации: предположений, догадок (Гуревич 2004: 203). Говоря о типологии очерков, важно привести следующие его разновидности: адресный очерк (привязан к реальным людям, местности и времени), портретный очерк (создание публицистического образа представителя какой-либо социальной группы, в рамках данного типа выделяют также политический портрет какого-либо государственного или общественного деятеля), проблемный очерк (рассмотрение некой проблемы, ее общественного значения, путей решения), путевой очерк (передача впечатлений от совершенного путешествия).
Рассматривая данную жанровую форму в рамках политического дискурса, можно констатировать, что ввиду тематической и субъектной специфики наиболее частотную реализацию получают в нем адресный, портретный и проблемный типы очерка. Отметим, что при практической работе с материалом проблематичным оказалось разграничение жанровых форм очерка и статьи (как правило, аналитической), так как они обладают рядом практически идентичных черт: выбор определенной актуальной тематики, аналитический подход к рассмотрению проблемных ситуаций и др. Однако детальный анализ рассматриваемых материалов позволяет выявить некоторые сугубо специфические особенности очерка: значительную персонификацию, которая может иметь непосредственный характер или реализовываться через четкую, однозначную линию интерпретации событий; отсутствие «поиска истины», представление «своей правды». Приведенные выше признаки, как нам представляется, можно отнести к доминантным жанровым целеустановкам, определяющим характер презентации информации в указанной жанровой форме.
В рассматриваемом жанровом пространстве наблюдается практически равное соотношение полных и осколочных цитат в манипулятивном аспекте. На наш взгляд, необходимо отметить их повсеместное комбинирование, реализующее как текстообразующую, так и персуазивную функции. В целом текстовое пространство очерка характеризуется средней цитатной плотностью. Комментируя способы введения цитатных включений, необходимо заметить, что они отличаются значительной вариативностью и могут быть представлены как нейтральными глаголами to say (говорить, высказываться), to add (добавлять), to admit (признавать), to respond (отвечать, реагировать), to claim (утверждать), to put it (формулировать), to tell (рассказывать), так и глаголами с определенным коннотативным значением: to protest (возражать), to caution (предостерегать), to fume (возражать), to goggle (высмеивать). Они также могут быть включены в высказывание без каких-либо дополнительных вводных лексем в качестве включений с полновесной предикацией.
В рассматриваемом жанровом пространстве цитаты задействованы в реализации следующих коммуникативных тактик:
1. Тактика авторизации реализует, хотя и опосредованно, одну из ключевых целеустановок жанра очерк - субъективно избирательную фактографич-ность, которая призвана представить определенную интерпретацию информации как аксиому, не требующую доказательств. Обращение к высказываниям деятелей, авторитет которых не вызывает сомнения, повышает достоверность постулируемой точки зрения, выводит ее из разряда обывательских на профессиональный уровень. Например, в портретном очерке, характеризующем дипломатического представителя США в ООН Джона Болтона, всесторонняя критика деятельности чиновника, оформленная через обращение к пейоративной лексике, подкреплена цитированием слов другого западного дипломата.
"If Bolton left tomorrow, progress would be possible on almost every front where it is now stalled," one senior Western diplomat fumed. "He has succeeded in putting almost everyone s backs up, even among some of America s closest allies. His main achievement has been to break the unified coalition of the North and unify the previous fragmented South" («The Economist» 2006, November 18lh). -«Если Болтон ушел бы завтра, то прогресс был бы заметен по всем возможным фронтам, где он сейчас блокирован», -раздраженно отметил один из высокопоставленных западных дипломатов. «Ему удалось отсрочить решение принципиальных вопросов даже в кругу некоторых самых близких союзников Америки. Его самым большим достижением было разрушение единой коалиции Севера и объединение ранее разобщенного Юга».
Цитата способствует повышению статуса умозаключений автора материала.
2. Тактика иронизирования. Специфической чертой данной тактики является то, что ее реализация в рамках жанрового пространства очерка не связана с обращением к комичным или неадекватным высказываниям, не вписывающимся в общий контекст рассматриваемой ситуации. Ирония создается за счет эффекта контраста какого-либо серьезного либо неоспоримого высказывания по отношению к интерпретации события. Приведем следующий пример:
"Топу, Топу, Топу, Out, Out, Out!" the children shouted, and who can blame them, because what could be more fun than a demonstration in front of the TV cameras? («The Guardian» 2006, Sept. 8) - «Тони, Тони, Тони, вон, вон, вон!», -кричали дети, а кто их может винить в том, что сложно найти что-либо более смешное, чем демонстрация перед объективами телевизионных камер?
Ситуативный очерк посвящен посещению Тони Блэром рядовой школы на севере Лондона с целью посмотреть, как идет реформа образования, инициированная им почти девять лет назад. Автор в деталях описывает ситуацию, неоднократно подчеркивая, насколько неадекватным в свете сложившейся вокруг премьер-министра обстановки и постоянных призывов к его отставке представляется его визит в школу. Цитирование выкриков детей реализует иронию, так как оказывается, что даже дети, не слишком хорошо разбирающиеся в политике, способны высказать свое отношение к Т. Блэру.
Обращение к тактике иронизирования встречается и в сильных позициях текста, в частности, в заглавии. Например, очерк о выступлении иранского президента на сессии Ассамблеи ООН озаглавлен следующим образом: «I love everyone, says smiling Ahmadinejad» - «Я люблю всех, - улыбкой заявляет Ахмади-неджад» («The Guardian» 2006, September 22) (см. текст (21) в Приложении). С учетом широкого экстралингвистического контекста название по меньшей мере иронично: г-н Ахмадинеджад выступает в стране, известной своим критичным и даже воинственным отношением к некоторым аспектам политики Ирана (развитие ядерных технологий). Признание в любви звучит иронично, хотя в пред-тексте лидер на самом деле говорил о сохранении мира.
3. Иллюстрирующие цитаты, служащие для наглядного подтверждения выводов или утверждений. Как правило, приведение подобной цитаты предваряется личными выводами самого автора или политического деятеля. Цитата в таком случае служит фактографическим подтверждением сделанных умозаключений. Например:
Mr Ahmadinejad consistently denied that Tehran was involved in developing the bomb. "The bottom line is we don t need the bomb. Some people think you can deal with problems through the bomb, and they are wrong," he said («The Guardian» 2006, Sept. 22). - Г-н Ахмадинеджад последовательно отрицал, что Тегеран работает над созданием бомбы. «Ключевым моментом является то, что бомба нам не нужна. Некоторые люди полагают, что с проблемами можно бороться посредством бомбы, и они ошибаются», - сказал он.
В ситуативном очерке, посвященном пресс-конференции иранского лидера г-на Ахмадинеджада, автор разбирает ее поэтапно и практически все свои выводы иллюстрирует цитатами из речи президента Ирана. Манипулятивный потенциал подобных цитат, на наш взгляд, состоит в том, что автор репрезентирует достоверность своих выводов, добивается доверия Рецептора, который впоследствии по наитию может поверить предоставляемой ему информации.
Относительно аллюзий, участвующих в реализации коммуникативных стратегий и тактик, отметим их предметную вариативность. Примечательно, что если в рамках жанровых пространств, которые мы рассмотрели ранее (новостная заметка, статья, комментарий), происходит становление синхроничных коммуникативно и прагматически значимых прецедентных феноменов (актуализирующихся в текстовом пространстве в виде аллюзий), то очерк, в свого очередь, является индикатором закрепленности того или иного феномена в памяти лингвокультурного сообщества. Данный жанр обнаруживает обращение к широкой номенклатуре языковых единиц, узуально закрепленных за прецедентными феноменами, однако их специфика и манипулятивный потенциал варьируются в зависимости от жанрового подтипа. Если портретный или ситуативный типы очерка посвящены историческим персонажам или ситуациям, то через обращение к аллюзиям реализуются тактики аналогии (стратегия на понижение и стратегия на повышение), обличения, иронизирования.
Специфика актуализации интенционально обусловленных интертекстуальных элементов на III этапе нарратива
III этап условно начинается после окончания события и далее не ограничен во времени, так как постепенно количество проблемных статей уменьшается и нарратив саммита появляется лишь эпизодически. Превалирующими жанрами являются статьи, комментарии, статьи-комментарии.
Аллюзивная плотность на данном этапе снижается, палитра и значимость отдельных тактик заметно меняется. Так, данные включения реализуют следующие тактики:
1. Тактика анализ-«минус» получает актуализацию на III этапе, так как позволяет представить критический анализ определенных вопросов или ситуаций, напрямую или косвенно связанных с саммитом. Например:
Putin has gone from genial host to scary guest. In the last 12 months he has been at the center of a series of ugly incidents, including rows with neighbors and the expropriation of foreign oil company assets in Russia. Moscow has also sold air-defense systems to Iran, jet fighters to Syria and a nuclear reactor to Burma. Inside Russia, meanwhile, Putin s opponents have started turning up dead, or have been jailed and beaten by the police. («Newsweek», June 11, 2007) - Путин превратился из доброжелательного хозяина во внушающего страх гостя. За последний год он оказался в центре целого ряда неприятных инцидентов, включающих разногласия с соседями, экспроприацию активов нефтяной компании в России. Москва также продала систему ПВО Ирану, военные истребители Сирии и ядерный реактор Бирме. В то время в самой России начали погибать, попадать в тюрьму или подвергаться нападкам со стороны правоохранительных органов оппоненты Путина.
В приведенном высказывании автор перечисляет факты, которые вызывают опасения у западных держав. Примечательно, что некоторые из них обозначены эксплицитно, а другие содержат скрытую референцию и представлены посредством аллюзии: на нефтяную компанию «Юкос» и ее активы, которые пошли с молотка, на продолжающиеся разногласия с Украиной и Грузией, на убийство журналистки Анны Политковской и бывшего сотрудника спецслужб Александра Литвиненко, в которых многие склонны обвинять сегодняшнюю российскую власть.
Аллюзии, несомненно, будут доступны для понимания большинству рецепторов, следящих за политической ситуацией в мире, способствуя при этом формированию отрицательного восприятия как действий России на мировой политической арене, так и событий, в ней происходящих.
2. Тактика анализ - «плюс» реализуется в незначительном количестве контекстов и, как правило, представлена неоднозначно:
But the Russians made pre-summit weather of their own, in the form of an initial public offering for Rosneft, an oil giant, and the death ofShamil Basayev, Russia s most wanted terrorist («The Economist» July 22nd 2006). - Но россияне по-своему сформировали погоду перед саммитом: объявили об открытой продаже акций нефтяного гиганта - компании «Роснефть» - и о смерти самого известного в стране преступника - Шамиля Басаева.
В свете всеобщей критики, которой подверглась линия российской политики по ограничению деятельности неправительственных организаций, ужесточению контроля государства над различными сферами общественной жизни, аллюзии, используемые в приведенном высказывании, способствуют скорее формированию положительного имиджа страны. Так, открытая продажа акций нефтяной компании свидетельствует о том, что любой гражданин имеет возможность их купить, а значит, его права и демократические нормы соблюдены.
3. Тактика насмешки или оскорбления, к которой журналисты склонны обращаться, разбирая самые щекотливые моменты события: whiled away the days reliving the most memorable moments of my holiday. Top of the list was the sight on the hotel TV of the Yo Blair footage at the G8 summit in St Petersburg («The Observer» July 30, 2006). - Я бездельничал, вспоминая самые запоминающиеся моменты моих выходных. На первом месте оказалась картинка по ТВ с записью сцены «Эй, Блэр» на саммите G8 в Санкт-Петербурге.
Журналист, рассказывая о том, как он коротал время в аэропорту, признается, что в рейтинге самых ярких моментов своих выходных на первое место он ставит кадры То Blair , на которых нервный Блэр, похожий на официанта, склонился над вальяжным Бушем. Только знание произошедшей ситуации поможет рецептору адекватно оценить всю ситуацию и условия ее возникновения.
Насмешка может комбинироваться с некоторыми другими тактиками, например, с тактикой самопрезентации:
Впрочем, в Москве не сильно переживают по поводу ВТО, поскольку не считают преимущества членства доказанными. Похоже, единственными последствиями затяжки с американским решением пустить пас в ВТО станут неучастие "Шеврона " и "Конако" в освоении Штокмановского газового месторождения и покупка "Аэрофлотом" новой партии самолетов не у "Боинга", а у европейского "Эйрбаса" («Известия», 24 июля 2006 г.).
Посредством аллюзий автор не просто иронизирует на тему последствий, сопряженных с отсрочкой вступления России в ВТО, а показывает ее значимость и зависимость других стран от принимаемых ею решений.
Что касается цитат, то частотность их использования также снижается, превалируют при этом «осколочные» включения, реализуя на III этапе следующие тактики:
1. Тактика насмешки, представляющая кого-то в нелицеприятном виде:
Continuing his conversation with the Chinese leader, President Bush goggles: "Russia s a big country and you re a big country," like a seven-year-old who has just discovered them in the atlas. («The Observer», July 23, 2006) - Продолжая свою беседу с китайским лидером, президент Буш восхищается: «Россия -большая страна, и ваша страна тоже большая», как семилетний ребенок, который только что обнаружил это на атласе.
Приведение подобной цитаты с комментарием, что она могла бы принадлежать семилетнему ребенку, в определенной мере способствует восприятию ментальных способностей президента с настороженностью (учитывая тот факт, что само высказывание г-на Буша на самом деле не блещет остроумием).
2. Тактика обличения также реализуется на данном этапе, так как позволяет провести определенное критическое подытоживание события. Так, в статье «Greenpeace, others pan G-8 global warming deal» («Гринпис и другие согласовывают договор о противодействии глобальному потеплению») («The USATODAY», June 12,2007) содержится следующий контекст:
President Bush and other G-8 leaders said they are committed to "substantial" cuts by 2050 of greenhouse gas emissions, which are caused by the burning of fuels such as gasoline and coal. But critics note that the deal has no binding caps, only a pledge to "consider seriously" a 50% cut by mid-century. - Президент Буш и другие лидеры Большой Восьмерки заявили, что они взяли на себя обязательства по «значительным» сокращениям выбросов парниковых газов, которые образуются в результате сжигания топлива, такого, как бензин и уголь, к 2050 году. Но критики отмечают, что этот договор не содер.жит каких-либо сдерживающих механизмов, лишь обещание «серьезно рассмотреть» возможность сокращения эмиссий на 50% к середине столетия.
Очевидно, что вторая цитата противопоставлена первой, так как ставит под сомнение ее истинность и уличает политиков в демагогии.
3. Иллюстрирующие цитаты, служащие для наглядного подтверждения выводов или утверждений и реализующие стратегию как на понижение, так и на повышение. Например:
The G8 is alarmed. U.S. senator and candidate John McCain has denounced Putin s recent rhetoric as "the most aggressive from a Russian leader since the end of the cold war." («Newsweek», June 11, 2007) - Большая Восьмерка обеспокоена. Американский сенатор и кандидат Джон МакКейп осудил последние высказывания Путина и охарактеризовал их как «самые агрессивные из уст российского лидера с момента окончания холодной войны».
Беспокойство по поводу ситуации, складывающейся между Россией и мировым сообществом, эксплицируется через обращение к высказыванию высшего должностного лица. Подобная цитата также авторизирует сделанные выводы.
