Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА І. Лингвопрагматические проблемы изучения коммуникативного смягчения 15
1.1. Коммуникативное смягчение как модификация интенциональной составляющей речевого акта 15
1.2. Смягчение в парадигме вежливости 26
1.3. Эмотивно-экспрессивный аспект смягчения 43
1.3.1. Экспрессивность митигации 43
1.3.2. Градуальные характеристики смягчения 53
1.3.3. Коммуникативное смягчение и мейозис 69
Выводы 87
ГЛАВА II. Основные характеристики категории коммуникативного смягчения 91
2.1. Коммуникативное смягчение в структуре сознания 91
2.2. Разновидности коммуникативного смягчения 108
2.2.1. Иллокутивное смягчение 112
2.2.2. Пропозициональное смягчение 120
2.2.3. Дейктическое смягчение 131
2.3. Функциональные характеристики смягчения 141
Выводы 153
ГЛАВА III Митигация в коммуникативистике и теории дискурса 155
3.1. Смягчение в теории коммуникации 155
3.1.1. Смягчение в межличностном общении 155
3.1.2. Смягчение в непрямой коммуникации 167
3.1.3. Коммуникативное смягчение в аспекте истинности/искренности 184
3.2. Смягчение в теории дискурса 190
3.2.1. Смягчение и основные категории дискурса 191
3.2.2. Этнокультурная детерминированность митигативных параметров коммуникативного стиля 204
3.2.3. Коммуникативная личность в параметрах смягчения 217
3.2.4. Дискурсивные характеристики смягчения 230
3.2.4.1. Смягчение в бытовом дискурсе 230
3.2.4.2. Смягчение в институциональном дискурсе 244
Выводы 269
ГЛАВА IV. Этнокультурная специфика коммуникативного смягчения 275
4.1. Вежливость в немецком коммуникативном поведении 276
4.2. Ordnung как культурная доминанта немецкого этносоциума 292
4.3. Концепт Toleranz в немецкой лингвокультуре 308
4.4. Концепт «Kritik» и его реализация в немецкой дискурсивной практике 319
4.5. Митигативные стратегии и тактики в ситуациях просьбы и отказа 343
Выводы 357
Заключение 361
Приложение 369
Библиография 375
- Коммуникативное смягчение как модификация интенциональной составляющей речевого акта
- Разновидности коммуникативного смягчения
- Коммуникативное смягчение в аспекте истинности/искренности
- Ordnung как культурная доминанта немецкого этносоциума
Введение к работе
Диссертационное исследование выполнено в русле когнитивно-дискурсивной лингвистики. Объектом исследования является категория коммуникативного смягчения как компонент коммуникативного сознания говорящего субъекта.
Предмет исследования – когнитивно-дискурсивные и этнокультурные характеристики категории коммуникативного смягчения, детерминирующие обращение участников интеракции к митигативным (mitigatio – лат. «смягчение») стратегиям и тактикам в различных видах дискурса.
Актуальность темы диссертационного исследования определяется следующими обстоятельствами: 1) растущим интересом современной лингвистической науки к различным аспектам реализации в коммуникативном поведении homo loquens особенностей языкового/коммуникативного сознания последнего, среди которых коммуникативные категории все ещё остаются недостаточно изученными; 2) необходимостью систематизации и обобщения многочисленных эмпирических данных, свидетельствующих об обусловленности стратегий и тактик смягчения определенными эспектациями и намерениями коммуникантов, их личностными и социальными характеристиками; 3) недостаточной разработанностью этнокультурной составляющей смягчения, изучаемого преимущественно на материале английского языка и квалифицируемого как национально-специфический феномен, присущий исключительно английской лингвокультуре; 4) востребованностью применения теоретических и практических результатов проведенного исследования в целях оптимизации практики интра- и интеркультурного общения.
Изучение различных аспектов смягчения относится, по нашему мнению, к общетеоретическим проблемам современного языкознания, так как смягчение является коммуникативной категорией, которая представлена во многих языках. Поэтому её разработка на материале одного языка дает определенные знания и для других языков.
В качестве гипотезы выдвигается следующее утверждение: коммуникативное смягчение представляет собой определенный модус общения, обусловленный этнокультурными, социокультурными, ситуативными и индивидуально-личностными характеристиками коммуникации, распадается на определенные разновидности и выражается посредством системы определенных митигативных стратегий и тактик, при этом различным типам дискурса свойственны присущие им определенные митигативные коммуникативные средства.
Целью настоящего исследования является обоснование категориального статуса коммуникативного смягчения и установление его когнитивно-дискурсивных и этнокультурных характеристик.
Для достижения данной цели ставятся следующие задачи:
определить содержание категории коммуникативного смягчения в исследовательских парадигмах прагмалингвистики, коммуникативистики и теории дискурса;
установить когнитивные характеристики данной категории как системы прескрипций, установок и правил толерантного общения;
исследовать социальные и индивидуально-личностные параметры коммуникативного смягчения, обусловливающие использование митигативных стратегий и тактик в межличностном общении;
выявить эмотивно-экспрессивный потенциал коммуникативного смягчения;
установить основные коммуникативные тактики, реализующие стратегии коммуникативного смягчения в бытовом и институциональном дискурсах;
описать этнокультурную специфику реализации категории коммуникативного смягчения в различных ситуациях немецкоязычного общения;
обосновать митигативно-ориентированную модификацию современного немецкого коммуникативного стиля.
Многоплановая природа анализируемого в работе феномена смягчения обусловила применение комплексной методики, включающей наряду с общенаучными методами – гипотетико-дедуктивного, анализа и синтеза, - психо- и социолингвистические методы (метод свободного и направленного ассоциативного эксперимента, интервьюирования и анкетирования), метод компонентного, контекстуального и интент-анализа, метод количественного подсчета, а также анализ синтагматических и парадигматических связей ключевых слов концепта и паремиологический анализ, применяемый при описании культурных доминант немецкого этносоциума.
Материалом исследования послужили данные из словарей и энциклопедических изданий; тексты Интернет-сайтов; данные анкетирования и верификационных бесед с носителями немецкого языка в период с 2003 по 2009 гг. (2 700 реактивных высказываний, а также свыше 5 000 слов-ассоциатов); тексты художественной литературы на русском и немецком языках (общим объемом свыше 20 000 стр.); аудио- и видеозаписи телевизионных программ на русском языке; данные Национального корпуса русского языка (НКРЯ) и корпуса текстов (ТК) Института немецкого языка (Маннхайм, Германия); тексты специальных справочных изданий лингвокультурологического и этикетного характера. Исследование также во многом опирается на эмпирический материал, собранный автором во время стажировок в Германии (2007, 2009 гг.). За единицу исследования принято коммуникативное действие, содержащее митигативные тактики, репрезентирующие стратегии смягчения.
Научная новизна исследования состоит в новом подходе к рассмотрению смягчения как коммуникативной категории, в теоретическом обосновании понятия «коммуникативное смягчение» применительно к парадигме когнитивно-дискурсивных исследований; в выявлении и системном описании социо-психолингвистических, эмотивно-экспрессивных, аксиологических, дискурсивных и этнокультурных параметров коммуникативного смягчения; установлении основных митигативных стратегий и тактик, с учетом типа дискурса, в котором они реализуются. Кроме того, важным фактором, определяющим научную новизну проведенного исследования, является существенный разрыв между зарубежной и отечественной наукой в этой области. В работе впервые в отечественной лингвистике на достаточно обширном эмпирическом материале верифицирована гипотеза о динамическом характере культурных доминант немецкого этносоциума и получило уточнение традиционное представление о немецком коммуникативном стиле.
Для обозначения анализируемого феномена в работе используется термин «митигация», понимаемый нами как процесс и как результат смягчения, наряду с русским вариантом «смягчение». Введение в отечественный научный оборот этого нового терминопонятия представляется целесообразным, прежде всего, в силу устоявшейся традиции его использования в зарубежной лингвистике, латинского источника данного термина и его достаточно высокой деривативной продуктивности в русском языке: митигативный – смягчающий vs. смягченный; митигатор – языковое/ речевое средство смягчения; митигировать – смягчать, митигирующий - смягчающий и проч.
Теоретическая значимость исследования состоит в следующем:
- уточнены и конкретизированы существующие концепции феномена коммуникативного смягчения,
- установлены градуальные характеристики аллокуции;
- получила дальнейшее развитие методология когнитивно-коммуникативных исследований, направленных на изучение коммуникативных категорий;
- разработан междисциплинарный (прагма-, социо- и психолингвистический, коммуникативно-дискурсивный, аксиологический и этнокультурный) подход к исследованию коммуникативных категорий;
- выявлены дискурсивные характеристики митигативных стратегий и тактик в немецко- и русскоязычном общении;
- получено новое знание, важное для углубления и уточнения лингвокультурологии, теории межкультурной коммуникации и этностилистики
Практическая ценность исследования связана с возможностью применения полученных результатов при разработке и совершенствовании теоретических курсов по общей и национальной лексикологии, стилистике, культуре речи, теории межкультурной коммуникации и лингвокультурологии. Практически значимой является также стратегическая и этнокультурная направленность работы, основные выводы которой могут быть использованы в практике обучения немецкому языку и в межкультурных тренингах.
Методологическую базу настоящего исследования составили концепции отечественных и зарубежных лингвистов, изложенные в трудах по:
1) теории коммуникации (Н.Н. Болдырев, В.Г. Борботько, В.В. Красных, А.А. Залевская, А.В. Кравченко, Е.С. Кубрякова, В.В. Дементьев, О.А. Кобрина, В.В. Красных, М.Ю. Лотман, А.Р. Лурия, У. Матурана, В.А. Пищальникова, З.Д. Попова, А.Н. Портнов, И.А. Стернин, Е.В. Сидоров, Н.В.Уфимцева, R. Burkhart, K. Merten и др.);
2) лингвопрагматике, теории речевых актов и теории речевой деятельности (Н.Д. Арутюнова, В.В. Богданов, А. Вежбицкая, Г.П. Грайс, В.З. Демьянков, А.А. Леонтьев, А.Н.Леонтьев, В.В. Красных, Е.В. Падучева, А.Г. Поспелова, А.А. Романов, Дж. Серл, П.Ф. Стросон, Е.Ф. Тарасов, Н. Haverkate, K.-O. Appel, G. Grewendorf, D. Wunderlich и др.);
3) эмотиологии (Ш. Балли, Е.М. Вольф, В.Д. Девкин, М.Д. Городникова, В.В. Гуревич, Н.А. Лукьянова, В.П. Москвин, Н.К. Рябцева, В.Н. Телия, З.Е. Фомина, В.И. Шаховский, A. Marty, C. Caffi, M.S. Clark, I. Brissette, M.R. Leary, D. Stern и др.);
4) социо- и психолингвистике (Р.Т. Белл, Д. Болинджер, П. Вацлавик, М. Вебер, В.З. Демьянков, И.А. Зачесова, В.И. Карасик, А.А. Леонтьев, А.Р. Лурия, Н.Д. Павлова, К.Ф. Седов, Т.Н. Ушакова, Н.И. Формановская, Ю. Хабермас, С.М. Эрвин-Трипп, K.-H. Bausch, J.J. Gumperz, D. Hymes, H. Steger, H. Weinrich и др.);
5) теории дискурса (М.М. Бахтин, В.Г. Гак, Т.А. ван Дейк, В.З. Демьянков, И.А.Зачесова, О.С. Иссерс, В.И. Карасик, М.Л. Макаров, А.В. Олянич, К.Ф. Седов, Л.В. Цурикова, Е.И. Шейгал, Н.Д. Павлова, Т.Н. Ушакова и др.);
6) этнолингвистике и лингвокультурологии (Е.В. Бабаева, Е. Бартминьский, А. Вежбицкая, С.Г. Воркачев, Н.А. Красавский, Т.В. Ларина, В.А. Пищальникова, Г.Г. Слышкин, Ю.А.Сорокин, W.B. Gudykunst, K. Knapp и др.).
На защиту выносятся следующие положения:
1. Коммуникативное смягчение - это коммуникативная категория, основным содержанием которой являются митигативные прескрипции, установки и правила, обусловленные максимами вежливости и реализуемые в общении митигативными стратегиями и тактиками, направленными на сохранение коммуникативного баланса в межличностной коммуникации.
2. Основные митигативные прескрипции, детерминирующие речевой выбор говорящего в потенциально конфликтогенных ситуациях, таковы: антиконфликтность, некатегоричность, неимпозитивность, глорификация (повышение коммуникативного статуса партнеров по коммуникации) и эмоциональная сдержанность.
3. Экспрессивность митигативных высказываний обусловлена сложным взаимодействием эксплицитных и имплицитных интенций говорящего субъекта. В ситуациях митигативно маркированной коммуникации имеет место экспрессивность особого плана, определяемая как импрессивность (скрытая экспрессивность), специфика которой заключается в усилении имплицитных интенций, как правило, фатических, достигаемом за счет ослабления интенций, репрезентируемых эксплицитно.
4. Коммуникативное смягчение выполняет в общении следующие функции: а) прескриптивную (нормативно-этическую), б) социальную, в) фатическую, г) эмотивно-экспрессивную, д) игровую, е) иллокутивного смягчения, ж) позитивной самопрезентации, з) дейктического смягчения, и) позитивной модализации, к) межличностной регуляции, л) экспликации коммуникативной эмпатии.
5. Коммуникативное смягчение относится к планируемой непрямой коммуникации, а митигативные стратегии и тактики используются говорящими во трех видах последней – непрямом сообщении, воздействии и общении. При эксплицитном смягчении в непрямой коммуникации реализуются имплицитные интенции, отражающие в совокупности фатическую макроинтенцию и образующие интенциональный подтекст митигативных высказываний.
6. Существует особый, митигативный, тип коммуникативной личности, основные характеристики которого определяются следующим образом: кооперативность, двойная перспектива в общении с приоритетной ориентированностью на адресата, установка на благожелательную тональность коммуникативного контакта, владение стратегиями вежливого и толерантного поведения.
7. Коммуникативная категория смягчения характеризуется определенной этнокультурной спецификой, обусловленной культурными доминантами того или иного этносоциума, а также типом культуры, детерминирующим непрямоту, некатегоричность и терпимость к неопределенности соответствующей дискурсивной практики, в связи с имеет место разная степень выраженности митигативной специфики коммуникативного поведения представителей различных эносоциумов.
8. В настоящее время наблюдается постепенная митигативно-ориентированная модификация немецкого коммуникативного стиля, обусловленная комплексом причин, включающих изменения в ценностной картине немецкой лингвокультуры.
Апробация работы. Основные результаты и выводы исследования обсуждались на заседаниях кафедры языкознания ВГПУ, совместных заседаниях научно-исследовательских лабораторий «Язык и личность» и «Аксиологическая лингвистика» ВГПУ, неоднократно докладывались на научных конференциях и конгрессах: международных – «Между ложью и фантазией», «Моно-диа-полилог в различных языках, веках и культурах», «Лингвофутуризм. Взгляд языка в будущее» (Москва, Институт языкознания РАН, 2006, 2008, 2009), «Скрытые смыслы в языке и коммуникации», «Стереотипы в языке, коммуникации и культуре» (Москва, Институт лингвистики РГГУ, 2006, 2007), «Язык и межкультурная коммуникация» (Астрахань, 2007), «Лингвистические основы межкультурной коммуникации» (Н.Новгород, 2007), «Прагмалингвистика и практика речевого общения» (Ростов н.Дону, 2007), «Национально-культурное пространство и проблемы коммуникации» (С.-Петербург, 2007), «Современная парадигма лингвистических исследований: методы и подходы» (Стерлитамак, 2008), «Проблемы межкультурной коммуникации в теории языка и лингводидактике» (Барнаул, 2006), «Границы в языке, литературе и науке» (Самара, 2008); всероссийских - «Теория и практика германских и романских языков» (Ульяновск, 2003), «Проблемы прикладной лингвистики» (Пенза, 2003, 2004); а также в международных и региональных сборниках научных трудов – «Социокультурные проблемы перевода» (Воронеж, 2007), «Человек в коммуникации: лингвокультурология и прагматика» (Волгоград, 2008), «Записки по германистике и межкультурной коммуникации» (Пятигорск, 2009), «Актуальные проблемы коммуникации и культуры» (Пятигорск, 2005, 2006, 2007, 2009.), «Антропологическая лингвистика» (Волгоград, 2006), «Альманах современной науки и образования. Языкознание и литературоведение в синхронии и диахронии» (Тамбов, 2007), «Жанры и типы текста в научном и медийном дискурсе» (Орел, 2007, 2009).
По теме диссертации опубликовано 39 работ общим объемом 42,2 п.л.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения и снабжена приложением. Справочную часть диссертации составляют: список использованной литературы (541 наименований), список лексикографических источников и справочников (24 наименование) и список источников текстовых примеров на немецком и русском языках.
Коммуникативное смягчение как модификация интенциональной составляющей речевого акта
Аксиоматичным в настоящее время является тот факт, что коммуникация, рассматриваемая как один из видов деятельности homo loquens, имеет свои мотивы и цели. Интенсивная разработка таких понятий, как «интенция» или «коммуникативное намерение», «интенциональность» и "иллокутивная цель/ функция/ сила" велась и ведется как в зарубежной [Дж. Серль; Д. Вандервекен; П. Стросон; Ю. Хабермас; Д. Вундерлих; К.О. Апель и др.], так и в отечественной лингвистике [А.А. Леонтьев; Е.А. Кубрякова; Г.В. Колшанский; Н.Д. Арутюнова; О.Г. Почепцов; И.П. Сусов и др.]. Однако, несмотря на то, что понятия интенции и интенциональности весьма активно эксплуатируются в современных исследованиях, посвященных анализу дискурсивного поведения говорящих субъектов, границы этих терминов остаются до сих пор достаточно диффузными, что приводит к терминологическим разногласиям и недоразумениям. Одно из них проявляется в синонимическом использовании понятий «интенциональность» и «интенсиональность», на недопустимости смешения которых настаивал Дж. Сер ль, отмечая, что между ними нет даже отдаленного сходства [Серль, 1987, с. 120-121].
Интенциональность, понимаемая как направленность на что-то, составила главную идею трансцедентальной феноменологии Гуссерля [Husserl, 1992], получив свое развитие в теории речевых актов. Согласно Дж. Серлю, основная характеристика Интенциональности - это её направленный характер, т.е. Интенциональность всегда имеет определенный объект, в связи с которым переживается то или иное ментальное состояние -вера и полагание, желание, намерение и проч., - отражающее прямо или косвенно положение дел в мире [Серль, 1987, с. 97-98]. Однако, как отмечает автор, интенция как намерение сделать что-либо является лишь одной из форм Интенциональности, наряду с верой, надеждой, страхом, желанием и т.п.
А.В. Бондарко выделяет в структуре понятия интенциональности два аспекта: 1) аспект актуальной связи с намерениями говорящего субъекта в процессе общения, с коммуникативной целью, с целенаправленной деятельностью говорящего, с тем, что он хочет выразить в данных условиях коммуникации; 2) аспект смысловой информативности, т.е. способность данной функции быть одним из элементов выражаемого смысла [Бондарко, 2002, с. 146]. Первый вид интенциональности, связанный с выражением в коммуникации «смысла говорящего», определяется автором как «собственно интенционал ьн ый». В отечественной традиции осмысление данной проблематики происходило, прежде всего, в рамках психолингвистики, в частности в теории речевой деятельности, предметом исследования которой определялась речевая коммуникация, понимаемая как своеобразная форма деятельности homo sapiens [А.Н. Леонтьев; А.А. Леонтьев; Е.Ф. Тарасов; И.А. Зимняя; Т.М. Дридзе и др.]. В этой связи представлялся вполне правомерным перенос анализа и методов исследования общечеловеческой деятельности на анализ общения, т.е. приложение к исследованию речевой деятельности таких понятий как цели, мотивы, способ осуществления воздействия и т.д. В теории речевой деятельности интенция или коммуникативное намерение говорящего рассматривалось в качестве вена, которое связывает человека и язык, т.е. человек - это деятель, язык - это орудие, а интенция соединяет их в речевую деятельность [Почепцов, 1986, с. 170].
Современная психолингвистика определяет коммуникативное намерение как интегральную характеристику высказывания, которая, как отмечает Н.К. Рябцева, являясь коммуникативной и когнитивной одновременно, объединяет в себе прагматическую (внешнюю) и собственно коммуникативную ситуацию, говорящего и адресата, прагматический (предметный) и коммуникативный (интенциональный) смысл их взаимодействия [Рябцева, 2005, с. 437].
В.Д. Девкин предлагает выделять два типа интенций, в зависимости от преобладания в них самовыражения или воздействия на собеседника. Для интенций первого типа в центре внимания находится «я» говорящего, без учета интересов других участников интеракции. Второй тип интенций предусматривает обязательную ориентированность на партнера по коммуникации [Девкин, 1979, с. 31]. С данной трактовкой интенций коррелирует проводимая в отечественной психолингвистике дифференциация интенций первого и второго уровней [Слово в действии, 2000]. Первичная интенциональность, рассматриваемая как побудительная тенденция к говорению и вербализации своих мыслей, присуща всем говорящим и является по сути эгоцентричной, т.е. это стремление говорящего «выговориться». Эгоречевое поведение является, как правило, неприятным для окружающих и воспринимается как неумение вести себя в обществе, контролировать свои эмоции. Интенции второго уровня социальны, включены в процесс интеракции и предполагают сознательный речевой выбор говорящего, направленный, прежде всего, на реализацию его целей, ближайших и конечных, организацию речевого взаимодействия таким образом, который бы обеспечил их достижение [Слово в действии, 2000, с. 14]. Данный вид интенций, определяемый также как коммуникативные, лежит в основе развертывания «большой программы производства речи» [Тарасов, 2005], конечная цель которой заключается во взаимной регуляции коммуникативного и посткоммуникативного поведения общающихся.
Разновидности коммуникативного смягчения
Следующая когнитивная процедура, которую необходимо выполнить для определения степени иллокутивной градации, заключается в шкалировании градуируемого признака (кооперативность/конфликтность), что предполагает, прежде всего, соотнесение степени представленности данного признака с нормой, относительно которой будут варьироваться градуируемые высказывания. Однако понятие нормы при определении градации иллокутивной силы речевых действий, в отличие от параметрической и аксиологической лексики, является на настоящий момент гораздо менее изученным, в связи с чем определение степени изменения интенсивности вербализуемой в высказывании интенции представляет ещё большую сложность.
Среди лингвистов, занимающихся проблемами интенсификации и градации нет единого мнения по вопросу о том, что именно следует принимать за норму в процессе количественной оценки градации качества по интенсивности. Проблемы определения нормы, связаны, прежде всего, с тем, что понятие нормы, по справедливому замечанию Н.Д. Арутюновой, чрезвычайно вариативно и применимо практически ко всем сферам жизни, варьируясь по следующим основным признакам: 1) возможность/невозможность отклонений (абсолютность/относительность нормы); 2) социальность/ естественность («рукотворные»/ «нерукотворные» нормы); 3) позитивность/ негативность (рекомендательные/ запрещающие правила); 4) растяжимость (вариативность) / стандартность (среднестатистические/ точные нормы); 5) диахронность/ синхронность (закономерность развития/ правила функционирования); 6) престижность/ непрестижность (для социальных норм) [Арутюнова, 1999, с. 75].
Согласно Г.Г. Галич, градации качества по интенсивности могут быть двух видов - относительные и абсолютные. Относительные градации качества отражают его количественное соотношение у разных носителей или у одного носителя в разных пространственно-временных условиях. Для этого вида представления количества характерно, что выбор эталона сравнения может быть свободным. Наиболее яркий пример относительного градуирования представляют формы степеней сравнения. Абсолютные градации качеств выражаются, как правило, без экспликации сравнения, с помощью которого они определены. В этом случае эталон не выбирается, а является постоянным для данного класса объектов-носителей качества, т.е. имеет нормативный характер. Эталон подобного рода обычно известен коммуникантам из их личного и общественного опыта, т.е. является элементом пресуппозиции высказывания [Галич, 1981, с. 26-27]. В лингвистических исследованиях, посвященных проблемам выражения абсолютных градаций качества, подобный эталон определяется как «норма» или «точка отсчета», обозначающая степень качества, представляющуюся говорящему наиболее обычной для данного класса объектов -потенциальных носителей данного качества [Апресян, 1995а, с. 74; Вольф, 2002, с. 57].
Е.В. Урысон, анализируя русские параметрические прилагательные, обозначающие размер физического объекта, отмечает, что для данной группы лексем в качестве абсолютного эталона размера выступает размер человека. Средний размер объектов данного класса, с которым сравнивается размер характеризуемого объекта, определяется как относительный эталон или прототип [Урысон, 2006, с. 715]. При этом представления говорящих о среднем размере объектов некоторого класса часто обусловлены экономическими, социальными, культурными и т.п. факторами.
Оценка, в отличие от параметрических слов, соотносит оцениваемый предмет и с его прототипом, и с его идеальным образом. При этом и прототип, и идеальный образ существуют только в сознании человека. Однако прототип формируется как представление о среднем, а потому привычном объекте данного класса, а идеальный образ может иметь достаточно мало сходства с большинством реальных объектов. Тем самым шкала оценки двойственна, она как бы имеет две «грани». Одна её грань устроена подобно шкале размера и имеет «нулевую точку отсчета» (границы среднего) и две зоны отклонения от неё. Вторая грань оценочной шкалы соотносит объект с идеалом, относящимся к аксиологическому, ценностному миру, конструируемому человеком - как отмечает Н.Д. Арутюнова, «хорошее значит соответствующее идеализированной модели (...) мира» [Арутюнова, 1999, с. 59].
Мы полагаем, что иллокутивная норма также может быть двух видов — параметрическая и аксиологическая. В первом случае речь может идти о норме, предлагаемой в исследовании Л.А. Фуре и И.В. Назаровой, т.е. достаточном проявлении качества, в данном случае - иллокутивной силы. Это прототипическая, наиболее узуальная форма репрезентации иллокуции. Так, в частности, для директивной иллокуции в качестве такой прототипической формой может выступать императив. Как отмечается в исследовании B.C. Храковского и А.П. Володина, императив представляет собой единственную форму глагола, которая в своем прямом значении выполняет специфическую апеллятивную функцию [Храковский, Володин, 2001, с. 11]. Центральными в императивной парадигме являются, по мнению ученых, формы 2-го лица единственного числа, которые, будучи представленными в любой императивной парадигме, наиболее четко выражают императивное значение. Градация директивной интенции может быть представлена на фатической шкале следующим образом:
При этом митигативные формы располагаются на той части шкалы, которая направлена на унисонное общение, а формы, интенсифицирующие директивную интенцию, в диссонансной или конфликтной зоне. С кооперативным краем шкалы соотносится аксиологическая норма, что является, по мнению Н.Д. Арутюновой, проявлением «принципа Полианны», требующего устранения или смягчения неприятных тем и сообщений и укрепляющего связь языка с идеализированной картиной мира [Арутюнова, 1999, с. 66]. При построении градуальной шкалы иллокуции мы исходим из нормы прототипической, так как аксиологическая характеристика митигативных высказываний отражается уже в самом расположении градуируемой иллокуции на положительном отрезке шкалы. Рассмотрим далее возможные квантификаторы, позволяющие определить степень иллокутивной градации.
Коммуникативное смягчение в аспекте истинности/искренности
Мейозис, наряду с гиперболой, литотой, парадоксом, традиционно относят к стилистическим приемам, которые построены на димензиональных нарушениях. Стилистический подход к описанию мейозиса объясняется, вероятно, тем, что в центре внимания стилистики всегда были закономерности выбора языковых средств, способных удовлетворить той или иной социально-ролевой или эмоционально-окрашенной интенции говорящего индивида как субъекта речи. Однако если сравнить существующие определения мейозиса в трудах отечественных и зарубежных лингвистов, то сразу обращает на себя внимание их неоднозначность и даже противоречивость, когда мейозис либо отождествляется с гиперболой-преуменьшением, либо все многообразие мейозиса сводится к его структурно-семантической разновидности - литоте [Ахманова, 2007; Розенталь, Теленкова, 1985; Fleischer, 1977; Metzler, 1990; Wilpert, 2001 и др.]. Так, например, Г. Вильперт трактует мейозис как синоним understatement, т.е. преуменьшение, которое передается при помощи слов, выражающих меньше, чем имеется в виду [Wilpert, 2001, с. 507]. Г.Лаусберг выделяет особый тип преуменьшений/преувеличений - "пристрастную градацию", ярким примером которой могут служить речи обвинителя и защитника в судебном процессе. Стремление защитника представить правонарушение клиента как безобидную ошибку обусловливает использованием им преуменьшения {mimitid), т.е. объективное предметное содержание оказывается в данном случае пристрастно "окрашенным" [Lausberg, 1960, s. 36]. Аналогичную трактовку преуменьшения можно найти в словаре Фишера, который объясняет использование данного приема следующим образом: " Wahrend der Redner die fur seinen eigenen Standpunkt sprechenden Redegegenstande vergrossert und erhdht(ampf]ikatio), schwacht er die gegnerische Sache so weit wie moglich ab(minutio) [Fischer, 1996, s. 1356]. Однако подобная трактовка, не определяя предела преуменьшения, оставляет открытым вопрос о границе между мейозисом и гиперболой-преуменьшением.
В отечественной лингвистике также нет единого мнения о том, что такое мейозис и чем он отличается от гиперболы. В результате происходит смешение мейозиса с гиперболой-преуменьшением, которая также является преуменьшением, но преуменьшением заведомо малого, т.е. преувеличением незначительности, например: "in einem Katzensprung" - гиперболизация признака "малого расстояния".
О.С. Ахмановой мейозис трактуется как заведомое преуменьшение степени или свойства. Однако приведенные в словарной статье примеры показывают, что к случаям мейозиса авторы причисляют как гиперболы-преуменьшения, так и собственно мейотизмы [Ахманова, 2007, с. 226]. Налицо, таким образом, смешение трех различных явлений: гиперболы-преуменьшения, литоты и мейозиса. В.И. Жельвис включает в парадигму преуменьшения сниженную лексику - «пришить», «прихлопнуть», «замочить» и т.п., в использовании которой отражается стремление говорящего представить соответствующие действия как нечто естественное, не слишком значительное, обыденное. Исходя из крайней вульгарности анализируемой лексики, автором делается вывод о том, что «в исследуемом случае с лингвистической точки зрения перед нами «эвфемистический дисфемизм», с позиций стилистики - литота, и, наконец, разновидность языковой игры» [Жельвис, 2003, с. 90].
Менее противоречивым представляется понимание сущности мейозиса у Ю.М. Скребнева, который также определяет мейозис как преуменьшение истинных свойств объекта речи, например: "einen hiibschen Groschen verdienen", но при этом он обращает внимание на то, что иногда к мейозису ошибочно причисляют очевидные примеры гиперболы, и подчеркивает, что мейозис является преуменьшением нормального или большего, чем нормальное. Назвать хорошее или отличное терпимым - значит употребить мейозис. Если же объект действительно невелик, незначителен, а языковая характеристика подчеркивает его незначительность, то это уже гипербола [Скребнев, 1975, с. 122].
В.П. Москвин определяет мейозис как тип перенесения с вида на вид, который состоит в замене слова синонимом, выражающим меньшую степень интенсивности [Москвин, 2007, с. 381]. Мейозис, по мнению автора, представляет собой средство выражения нарочито «сдержанной оценки». При отрицательной оценке предмета речи мейозис создает эвфемистический эффект, реализуя определенные этикетные принципы. Принимая в целом данную трактовку анализируемого феномена, мы полагаем, что отнесение мейозиса к стилистическим фигурам, тропам, несколько сужает границы последнего и не отражает его лингвопрагматическую специфику.
Таким образом, нередко встречающееся мнение, что гипербола - это всегда преувеличение большого в количественной характеристике объекта речи, является неточным, поскольку к примерам гиперболы относится также изображение небольшого в виде ничтожно малого. Наряду с гиперболами максимизации признака в языке существуют гиперболы-минимизаторы, которые необходимо отличать от мейозиса.
В настоящей работе мейозис определяется как лингво-прагматическая категория, составляющими признаками которой в семантическом плане является деинтенсификация оценочных характеристик предмета речи, а в прагматическом - ослабление интенсивности иллокутивной силы, служащее оптимизации речевого контакта [Тахтарова, 2001, с. 139].
Исходя из приведенного определения можно сделать вывод, что мейозис входит в парадигму средств коммуникативного смягчения, а мейотические средства могут использоваться при реализации стратегии оценочного смягчения. Мейозис - это разновидность митигации, которая имеет место при снижении категоричности оценочных характеристик сообщаемого, детерминированном вышеназванными максимами вежливости.
Ordnung как культурная доминанта немецкого этносоциума
М.Л. Ковшова, рассматривая эвфемизмы как особые речевые акты, отмечает, что умение оценить предмет речи и речевую ситуацию в целом, лингвокультурная компетенция собеседников и способность последних к самоконтролю в процессе общения представляют собой необходимые предпосылки успешной эвфемии или смягчения речи (выделено нами. - СТ.) [Ковшова, 2007, с. 7]. Эвфемизмы, по мнению автора, играют важную роль в создании эмоционально позитивной, доброжелательной атмосферы общения, обеспечивая, в конечном итоге, успешность коммуникации, что обусловлено полифункциональностью эвфемистических средств, выполняющих в речи этико-этикетную, эмоционально-психологическую, эстетическую, общекультурную функции. М.Л. Ковшова определяет иллокутивную составляющую эвфемистического речевого акта как сознательное создание смягчающей замены тем словам или выражениям, которые, по мнению говорящего, являются неприятными или грубыми для адресата. Перлокутивный компонент речевого акта «эвфемизм» заключается в «благоприятном воздействии смягченной речи на собеседника, в эффекте эмоционального сближения собеседников и успешной коммуникации в целом» [Там же. С. 36].
Тесная связь эвфемизмов с вежливостью и речевым этикетом отмечается всеми лингвистами, занимающимися проблемами эвфемии [Жельвис, 1990; Заботкина, 1989; Кацев, 1988; Крысин, 1996; Москвин, 2007; Тишина, 2006 и др.]. Традиционным стало также выделение в общем корпусе эвфемистических знаков двух больших групп - обиходно-бытовых и социально-политических эвфемизмов. Обиходно-бытовые эвфемизмы направлены на этикетно-этическое смягчение различных тем в повседневной деятельности человека - в интимной, семейной и т.п. сферах. Так, в частности, В.М. Москвин отмечает, что широким полем для применения эвфемизмов является тема воровства, например: - Нет, вы не думайте, Олег Петрович, что я хочу, так сказать, оставить себе, но ... [Устинова, 2007, с. 75]. - Совсем никудышний стал народ! — подхватил Тимофей. — Пьют, воруют... я и то приворовываю на складе [Шукшин, 1992b, с. 454].
Социально-политические эвфемизмы, среди которых традиционно выделяются две основные подгруппы — политические эвфемизмы и средства политической корректности, используемые в институциональной сфере, характеризуются обращенностью к массовому адресату и инициированностью государственной властью [Москвин, 2007b, с. 130].
Вместе с тем, несмотря на значительное число работ, обращающихся к изучению эвфемии, в научной литературе до сих пор отсутствует единое понимание этого феномена. Так, в частности, к наиболее дискуссионным относится проблема определения критериев квалификации той или иной единицы как эвфемистической. К.Г. Красухин, подчеркивая, что решения, предлагаемые в рамках культурологии, всегда грешат субъективностью, предлагает для корректного понимания эвфемизма два его основных языковых признака - положительная оценка и иносказательность. Любое высказывание, имеющее эти две особенности, будет эвфемистическим, и ничто другое эвфемизмом не является [Красухин, 2008, с. 137]. Соглашаясь в целом с ученым, хотелось бы отметить некоторую категоричность данного утверждения, согласно которому из корпуса эвфемистических средств исключается значительная группа лексики, традиционно относимая к эвфемистическим знакам. Так, например, эвфемизмы не всегда содержат положительную оценку, зачастую эвфемистический субститут имеет, пусть смягченную, но все же отрицательную оценочность или нейтрален в оценочном плане, например: со странностями (психически больной), уклоняться от истины (лгать), полноватый (толстый), поддатый (пьяный), итальянские отношения (мордобой), связь, отношения (близость) и т.п.. В.П. Москвин отмечает также, что эвфемизмы не всегда двуплановы и не всегда образны, выполняя, тем не менее, эвфемистические функции в коммуникации [Москвин, 2007b, с. 30].
Не претендуя на решение этой сложной проблемы, мы ограничимся в своем исследовании традиционной трактовкой эвфемии, основным семантическим признаком которой признается замена стигматичного, табуированного, нежелательного по тем или иным причинам денотата, вызывающего негативную эмоцию у адресата, более благозвучным субститутом, а прагматическим — стремление избегать коммуникативных конфликтов и неудач, не создавать у собеседника ощущения коммуникативного дискомфорта [Крысин, 1996. Электронный ресурс].
В контексте проводимого нами исследования следует особо отметить предложенную В.П. Москвиным дифференциацию «смягчающих» и «искажающих» эвфемизмов, хотя приводимые в работе примеры «чернобыльского события» как эвфемизма и «чернобыльской аварии» как дезинформации представляются довольно спорными [Москвин, 2007b, с. 144-145]. Несомненно, одна и та же тактика может быть использована, как отмечалось выше, и в митигативных целях, и с целью манипулирования. Однако в этой связи возникает вопрос - как соотносится основная прагматическая характеристика эвфемизмов, отмечаемая і всеми исследователями этого феномена, а именно — направленность эвфемизмов на создание позитивной, благожелательной атмосферы общения, предполагающей смягчение тех тем, которые могут вызывать у собеседника неприятные эмоции, т.е. доминантную ориентацию на партнера по коммуникации, и цели манипулирования и дезинформации, эффективность достижения которых зависит от того, насколько успешным будет процесс введения адресата в заблуждение? Мы солидарны с мнением М.Л. Ковшовой, согласно которому смягчение и манипулирование - суть разные коммуникативные феномены, смешивать которые и объединять под общим понятием эвфемизм представляется неправильным [Ковшова, 2007, с. 75].
Закодированный в эвфемизме смысл легко декодируется не только собеседником, но и третьими лицами, присутствие которых может послужить, как отмечает В.П. Москвин, стимулом для использования более мягких, однако вполне понятных (выделено в оригинале. - СТ.) для этих лиц выражений [Москвин, 2007b, с. 77].
