Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Интертекстуалыюсть и ее функции в художественном тексте 13
1.1 . Некоторые вопросы теории художественного текста и идиостиля 13
1.2. Интертекстуальность и ее роль в порождении и понимании смысла текста 18
1.2.1. Освещение проблем интертскстуалыюсти в лингвистической литературе 18
1.2.2. Когнигивый подход к исследованию прецедентных феноменов 25
1.2.3. Основные сигналы интертекстуальных связей и их роль в тексте 29
1.2.4. Роль сильных позиций в актуализации смысла текста 35
1.3. Миф как прецедентный текст и конвенциональный стереотип 43
Выводы по первой главе 55
ГЛАВА 2. Специфика функционирования библейского мифа в художественном тексте (на материале романа Джона Стейпбека "К востоку от Эдема" 57
2.1. Совокупность личностных стереотипов как базовых компонентов концептуальной системы писателя 57
2.2. Библейские интертекстуальпые включения и их роль в формировании смысла текста 60
2.2.1. Предварительные замечания 60
2.2.2. Интертекстуальные связи на сюжетио-композиционном и смысловом уровнях романа 64
2.2.3. Репрезентация интертекстуальных связей на лексическом уровне 82
2.2.4. Связей с библейским текстом в ритмико- синтаксической структуре романа 112
2.3. Роль межтекстовой компетенции читателя в понимании текста с интертекстуальными включениями 120
Выводы по второй главе 132
Заключение 134
Библиография 138
- Некоторые вопросы теории художественного текста и идиостиля
- Основные сигналы интертекстуальных связей и их роль в тексте
- Совокупность личностных стереотипов как базовых компонентов концептуальной системы писателя
- Интертекстуальные связи на сюжетио-композиционном и смысловом уровнях романа
Введение к работе
Отличительной чертой гуманитарной науки конца XX века является окончательный переход от монологической системы восприятия - к диалогической, нашедший наиболее полное воплощение в работах М.М. Бахтина, влияние которых на филологическую науку нашего столетия еще предстоит оценить полностью. Концепция диалогизации, ставшая определяющей в развитии гуманитарного знания в конце XX века, лежит в основе многих положений рецептивной эстетики, филологической герменевтики и теории интертекстуалыюсти как ее составной части.
По мнению М.М. Бахтина, любой текст является не только диалогом автора с читателями, но и со всей современной и предшествующей культурой, представляя собой лишь звено в цепи всех текстов, вне которой он не может быть изучен (Бахтин 1975). Эти мысли М.М. Бахтина лежат в основе теории интертекстуальности, получившей широкое распространение во второй половине XX века.
Несмотря на значительное количество работ, посвященных
интертекстуальности, проблема продолжает оставаться актуальной. Это
обусловлено прежде всего тем, что изучение интертекстуальности связано
с проблемой обнаружения смысла речевого произведения, являющейся
одной из главных проблем языковедения. Интертекстуальность
рассматривается как феномен, без учета которого понимание смысла
художественного текста зачастую оказывается невозможным. Кроме того,
изучение следов присутствия наиболее значительных текстов прошлого в
произведениях современных авторов способствует выявлению
закономерностей трансляции культуры от поколения к поколению и сохранению "связи времен".
Поле для исследований в области интсртекетуалыюсти доста точно велико: здесь есть место и для литературоведа, и для специалиста в области лингвистики текста, и для психолингвиста. Если литературоведа интересуют в первую очередь источники литературных прототекстов, а исследователя по лингвистике текста - способы включения интекстов в языковую ткань художественного произведения, то к сфере интересов психолингвиста относятся такие вопросы, как способы хранения про'штекстов в языковом сознании автора и читателя, межтекстовая компетентность читателя и ее роль в понимании смысла художественного текста с интертекстуальными включениями, роль прецедентных текстов в формировании концепта произведения, идиостиля автора и ряд других вопросов.
Появление новых парадигм, и в первую очередь когнитивной, ставшей доминирующей парадигмой психологии и лингвистики конца XX века, позволяет вывести исследования в области интертекстуальности на более высокий концептуальный и терминологический уровни.
Как известно, к числу наиболее влиятельных прецедентных текстов относится миф, в том числе библейский. Библия как основа христианской культуры стала поистине "текстом текстов", вечным и неисчерпаемым источником ведущих идей, образов и мотивов во всех сферах искусства. Библейский языковой стиль, словарь и синтаксис, библейская образность, а главное, смысловое содержание Библии оказывали и оказывают влияние на многие поколения писателей. Пользуясь терминологией теории интертекстуальности, можно сказать, что Библия является прототекстом хрисгианской культуры, а библейские гексты относятся к числу наиболее известных "странствующих текстов" ( Ronnow 1995).
Данная работа посвящена исследованию характера вербального представления библейского мифа в произведениях американского писателя Джона Стейнбека и роли мифа в формировании смысла художественного текста и идиостиля писателя.
Актуальность предпринятого исследования определяется целым
рядом факторов. Во-первых, необходима дальнейшая разработка основ
методики интертекстуального анализа на материале творчества различных
авторов, в том числе разноязычных, для обнаружения закономерностей
функционирования прецедентных текстов. Это позволит сформулировать
базовые положения общей теории интертекстуальности. Во-вторых,
изучение многочисленных работ, в которых рассматривается влияние
Библии на творчество Джона Стейнбека (Brasch 1977; Cannon 1962; Carlson
1958; Crockett 1962; Dunn 1963; Hamby 1973; Lisca 1958; McDaniel 1981;
Proctor-Murphy 1989; Shockley 1956; Slade 1968 и др.) показывает, что
большинство этих работ посвящено теологическому,
литературоведческому, философскому и психологическому анализу данной проблемы, а ее языковой аспект продолжает оставаться малоизученным. И, в-третьих, наиболее подробному анализу подвергался роман "Гроздья гнева" в силу его ярко выраженной социальной направленности (см.: Dunn 1963; Батурин 1984; Мулярчик 1963), а роман "К Востоку от Эдема" долгое время продолжал оставаться малоизвестным в нашей стране по идеологическим соображениям. Достаточно привести тот факт, что в двухтомном учебнике но американской литераі~уре этому роману отведено 13 строк (История американской литературы 1971, с. 179). Причиной такого забвения романа в 70-е годы, вероятнее всего, служила его перегруженность библейскими мотивами и библейской символикой, что, в силу малого знакомства советского читателя с Библией, делало его содержание крайне сложным для восприятия. Однако для языковеда,
занимающегося вопросами интертекстуальности, именно этот роман представляет особый интерес, а потому он выбран нами для детального интертекстуального анализа, хотя в ходе данного анализа мы привлекаем материал других произведений Стейнбека.
Целью работы является , исследование характера
функционирования библейского мифа в произведениях Джона Стейнбека и роли мифа в формировании доминантных смыслов произведения и идиостиля писателя. Поставленная общая цель конкретизируется в виде следующих основных задач:
- рассмотреть сущность феномена интертекстуальности, выделить и
описать основные сигналы интертекстуальности и определить функцию
интертекстуальности в художественном дискурсе;
выделить и охарактеризовать основные типы прецедентных высказываний, способы их хранения в языковом сознании и их роль в формировании межтекстовой компетенции читателя;
охарактеризовать сущность мифа как разновидности конвенционального стереотипа и как одного из наиболее частотных прецедентных текстов;
провести комплексный ноуровневый интертекстуальный анализ романа Джона Стейнбека "К Востоку от Эдема" с целью выявления интертекстуальных связей на композиционно-сюжетном, смысловом, словесном и ритмико-синтаксическом уровнях;
- показать специфику функционирования библейского мифа в новом
культурно-историческом контексте и обусловленность его трактовки
менталитетом нации и ее социокультурными ценностями, отраженными
в концептуальной системе писателя;
- показать экспериментально роль межтекстовой компетенции читателя в
адекватной интерпретации смысла художественного текста с
интертекстуальными включениями.
Специфика предмета исследования и перечисленных задач об
условили необходимость обращения к работам в области
интертексту алы юсти, лингвистики текста, психолингвистики,
герменевтики и рецептивной эстетики, культурологии, литературоведения, коммуникативной стилистики в их проекции на текст. Таким образом, наше исследование носит в значительной степени интегративный характер. Мы считаем такой интегративный подход вполне оправданным, поскольку он обусловлен как спецификой предмета исследования, так и общей тенденцией лингвистической науки к экспансионизму и сотрудничеству с другими гуманитарными областями знаний ( Кубрякова 1997, с. 95), изучающих различные аспекты текста как феномена культуры. Мы пытались также не противопоставлять, а интегрировать лингвистический подход с психолингвистическим, прежде всего принимая во внимание тот неопровержимый факт, что всякая лингвистика - это "немножко психолингвистика уже потому, что языком владеет человек и кардинальные свойства языка коренятся в закономерностях психики человека (и ее материального субстрата - центральной нервной системы)" (Кассвич 1988, с. 9).
Интегративный характер работы определил и мегодику исследования, которая является комплексной по своей сути и включает интертекстуальный анализ, осуществляемый с помощью сопоставительного метода, компонентный анализ, метод тематической сетки, используемый для выявления способов репрезентации доминантных личностных смыслов, количественный метод, применяемый для определения степени прецедентной плотности текста, и метод эксперимента, имеющий своей целью показать роль межтекстовой
компетенции читателя в понимании и интерпретации смысла художественного текста с интертекстуальными включениями.
Научная новизна исследования состоит в разработке, уточнении и апробации части концептуально-терминологического аппарата теории интертекстуальности. Впервые осуществлен комплексный поуровневый анализ интертекстуальных (библейских) включений в романах Джона Стейнбека. В рамках концепции, развиваемой в работе, интертекстуальность впервые представлена как феномен, который может присутствовать на всех уровнях текста, создавая высокую степень прецедентной плотности.
Теоретическая значимость работы заключается в дальнейшей разработке теории интертексіуальности, в разработке комплексного поуровневого анализа межтекстовых связей. Анализ романов Джона Стейнбека в интертекстуальном ракурсе позволил получить некоторые дополнительные выводы об особенностях идиостиля автора. Кроме того, в работе выдвинут и последовательно разработан тезис об обусловленности трактовки библейского мифа менталитетом нации и социокультурными ценностями, отраженными в концептуальной системе писателя, что также представляется теоретически значимым.
Практическая значимость работы заключается прежде всего в том, что представленные в ней результаты интергекстуального анализа текстового материала и теоретические положения могут быть использованы в курсах стилистики и интерпретации текста, в диссертационных и дипломных работах, а также стать основой самостоятельного спецкурса по проблемам интертекстуальности.
Апробация работы. Основные положения и результаты исследования обсуждались на заседаниях кафедры английского языка Алтайского
государственного технического университета, на пяти научных конференциях (Барнаул 1996, Барнаул 1997, Иркутск 1998, Барнаул 1998, Барнаул 1999) и изложены в семи публикациях автора. Положения, выносимые на защиту: 1. В соответствии с принципом диалогизма в определении сущностных характеристик художественного текста целесообразно выделять два вида интертекстуальности: интертекстуальность автора, выраженную в порождении интертекстов, и ингергекстуальность читателя, находящую свое проявление в способности узнавать, понимать и адекватно интерпретировать смысл художественных текстов с интертекстуальными включениями.
Интертекстуальность как межтекстовый фрейм, обеспечивающий адекватность понимания смысла художественного произведения, может проявляться на различных уровнях текста: композиционно-сюжетном, смысловом, словесном и ритмико-синтаксическом. Сочетание интертекстуальных сигналов на различных уровнях обусловливает степень прецедентной плотности текста и в значительной мере обусловливает понимание текста.
Характерной особенностью идиостиля Джона Стейнбека является чрезвычайно высокая степень прецедентной плотности его произведений, что нередко усложняет возможность их адекватной интерпретации и требует глубокой межтекстовой компетенции читателя.
Прецедентные высказывания представляют собой лакунизированные фрагменты текста, обусловленные различиями в когнитивных базах (межтекстовой компетенции) автора и читателя.
5. Библейский миф, выступая в качестве одного из наиболее
влиятельных прецедентных текстов, не воспроизводится в художественном
произведении, а переструктурируется, соотносясь с новым историко-культурным контекстом. Особенность его интерпретации обусловлена менталитетом нации и ее социокультурными ценностями, находящими субъективное отражение в концептуальной системе писателя.
6. Анализ романов Джона Стейнбека в интертекстуальном аспекте подтверждает тезис о том, что каждый новый текст является частью фрейма не только всех прошлых, но и всех будущих текстов, что свидетельствует о пространственно-временной непрерывности литературно-культурного процесса.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, библиографии и списка источников фактического материала. В настоящем введении излагаются цели и задачи работы, определяется ее актуальность, научная новизна, теоретическая и практическая значимость. В первой главе рассматриваются некоторые вопросы теории художественного текста и идиостиля, уточняются основные понятия, которые используются в работе; анализируются основные подходы к теории интертекстуальности, виды прецедентных высказываний и их место в структуре сознания; рассматривается сущность мифа как разновидности прецедентного текстэталона и как конвенционального стереотипа, выявляется логика и структура мифа, создающая его многосмысленность и поливариантность понимания в различных культурно-исторических контекстах. Во второй главе проводится комплексный поуровневый интертекстуальный анализ библейских включений романа Стейнбека "К Востоку от Эдема" в сопоставлении с другими романами и выявляется специфика его идиостиля. В последнем параграфе главы рассматриваются некоторые вопросы, связанные с проблемой понимания смысла художественного текста и описываются результаты эксперимента,
показывающего роль межтекстовой компетенции читателя в понимании текстов с высокой степенью прецедентной плотности. В заключении подводится общий итог исследования и намечаются перспективы дальнейшего изучения проблемы. Библиография включает 205 названий работ отечественных и зарубежных авторов, в том числе 190 работ, на которые имеются ссылки в тексте диссертации, и 15 работ, на которые нет ссылок в диссертации, но обращение к которым было необходимо для разработки некоторых теоретических положений, представленных в работе.
Некоторые вопросы теории художественного текста и идиостиля
Отличительной чертой сегодняшней лингвистики, стоящей на пороге нового тысячелетия, является тенденция к интеграции различных наук, тесное переплетение в ней различных парадигм и пристальный интерес к проблемам, возникающим на стыке этих парадигм. Нагляднее всего это выявляется при обращении к тексту, которому, но мнению исследователей, предстоит занять центральное место в лингвистике нового тысячелетия ( см.: Болотнова 1998, с. 61).
Центральное место текста в современной лингвистике обусловлено целым рядом причин. Во-первых, изучение текста позволяет синтезировать языковые средства различных уровней, многие из которых полностью раскрывают свою функциональную сущность только на уровне текста. Во-вторых, с учетом того, что мы говорим не отдельными словами, а предложениями и целыми текстами, именно текст выступает в качестве самостоятельной и законченной формы коммуникации, обеспечивающей разностороннее взаимодействие говорящего и слушающего.
Будучи многоликим и многоаспектным феноменом, текст является объектом исследования лингвистики и семиотики, психологии и социологии, литерагуроведения и культурологии, философии и теории коммуникации. Вследствие общей тенденции к интеграции, характерной для гуманитарных наук нашего века, перспективным является становление таких новых наук, изучающих текст, как нсихопоэтика, коммуникативная стилистика, лингвокультурология, философская и филологическая герменевтика. Исследованием различных сторон текста, по данным специалистов, занимается 17 паук (см.: Левитинова 1992, с. 34-35).
Выступая в качестве объекта филологических исследований, текст изучается в самых различных ракурсах: как сложное синтаксическое целое, обладающее набором категорий, несвойственных предложению и выделяемых только на сунрасиитаксическом уровне (см.: Гальперин 1977, 1981); как единица дискурса, которая манифестирует законы языка и из которой эти законы могут быть извлечены (в этой связи возникает тезис, что "задача лингвистики заключается в том, чтобы ввести речь в язык" ( Кубрякова 1986, с. 7); как еипергетическая система, обладающая свойствами организации и самоорганизации (см. работы Лищальниковой 1999 и Москальчук 1998); как феномен культуры и искусства, ибо культура "тяготеет к тому, чтобы рассматривать созданный Богом или Природой мир как Текст и стремится прочесть сообщение, в нем заключенное (Лотман 1987, с. 10). Трактовка текста и его определение (а их, по данным Ю.А. Сорокина, насчитывается около 250), а также методы его изучения зависят от того, какой из его аспектов находится в поле зрения исследователя и с каких позиций он изучается.
Широкое признание в лингвистике получило рассмотрение текста с позиций системно-деятельностного подхода, восходящего к концепциям В. фон Гумбольдта, А.А. Потебни и Л.В. Щсрбы. Как подчеркивает Н.С. Волотнова, системно-деятельностный подход к художественному тексту открывает новые перспективы в изучении его "текстовой" системности, структурности, регулятивпоети. Новизна и эффективность данного подхода связаны не только с усилением внимания к экстралингвистической сфере художественного общения, но и к самому гексіу и его компонентам в аспекте их включенности в познавательную деятельность читателя ( Болотнова 1996, с.36). В рамках данного подхода текст рассматривается как " комму никативно-нанравлениое вербальное произведение, обладающее эстетической ценностью, выявляемой в процессе - его восприятия" (Пищальникова 1993, с. 6).
Одним из важнейших достоинств подобного подхода к сущности художественного текста является то, что смысл текста выявляется только в процессе его восприятия, а само восприятие рассматривается как коммуникативный процесс, предполагающий наличие читателя, т.е. текст предстает прежде всего как диалог с потенциальным читателем. Такое понимание текста является основополагающим и для работ но филологической герменевтике и рецептивной эстетике, исходным положением которых является мысль о том, что произведение и реципиент являются двумя полюсами реализации смысла художественного текста, а сам смысл формируется в результате взаимодействия между произведением и его читателем, т.е. лежит вне текста, находясь в межтекстовом пространстве ( см. Ьорев 1985, с. 21, 25). Напомним слова И. Пригожина: " Жизнь возникает всякий раз, когда возникает текст и соответствующий ему читатель Пригожий 1989, с. 314). На такое тесное взаимодействие творца литературного произведения и его читателя указывал и Ж Л. Сартр, который писал, что любое литературное произведение взывает к читателю, так как оно находит свое полное воплощение только в процессе чтения, так как художник должен доверить другому работу, начатую им самим, так как значимость его работы отражается лишь в сознании читателя ( Sartre 1971, р. 1.061).
Рассмотрение текста как диалога с читателем позволяет заключить, что в его основе лежит концепция диалогичности М.М.Бахтина, которая была выражена им в краткой формуле " Образ человека является путем к я другого" (Бахтин 1995, о.З), и от которой берет свое начало теория интертекстуальности. На этот подход к трактовке сущности художественного текста мы будем опираться в своем исследовании.
Избранный нами подход к пониманию художественного текста в значительной мере определяет и нашу практовку понятия "идиостиль", к которому нам предстоит обращаться в ходе исследования. Будучи неотъемлемой характеристикой художественного текста, идиостиль, так же как и текст, исследуется в самых различных ракурсах. Одних исследователей занимают прежде всего общетеоретические проблемы идиостиля (Григорян 1969; Кожина 1962, Курилов 1972); другие занимаются изучением идиостиля конкретных писателей и факторов, влияющих на его формирование ( Григорьев 1979, 1990; Григорьева 1982; Зубова 1989). При этом большинство исследователей сходятся в мнении о том, что основной особенностью идиостиля является индивидуальное употребление средств поэтики.
Основные сигналы интертекстуальных связей и их роль в тексте
Два и более текста, вступающие во взаимодействие в рамках интертекстуальной связи, результатом которой является порождение нового смысла, получают различные названия у разных авторов. Исходный текст называется "текст-антецедент", "прототекст" "материнский текст", "претекст", "прецедентный текст", последний термин является наиболее распространенным. Новый текст определяется как "текст-консеквент" "принимающий (рецептарующий) текст", "младший текст", а элементы прецедентного текста, включенные в текст-консеквент, называются интекстами (интертекстами). Их протяженность различна и может колебаться от одного слова до целого текста. Интексты и являются сигналами, или маркерами интертекстуальности.
Создавая классификации интертекстуальных сигналов, многие исследователи уподобляют их различным тропам и фигурам. Выделяют, например, метафорическую и метонимическую аллюзии, парономазию (реминисценцию, звуковой строй источника), эллипсис (усеченное воспроизведение источника), амплификацию (дальнейший вывод из виртуально присутствующих в источнике значений), гиперболу (трансформацию смысла источника путем перевода качества в превосходную степень), интерверсию (изменение порядка и ценностного ранга элементов источника, что имеет место в литературных пародиях), "changement du niveau de sens (перенесение семантической схемы источника в иной контекст) (Смирнов 1995, с.14-15).
К числу наиболее частотных словесных сигналов интертскстуальности относятся цитаты и аллюзии. Остановимся на их особенностях и их функциях более подробно. Цитата представляет собой "вкрапление в речь буквального текста, заимствованного из других произведений речи, обычно художественной литературы, речей ораторов и т.п." (Ахманова 1969, с. 386). С точки зрения ее места в структуре языкового сознания цитата может рассматриваться как использование любых видов указаний и отсылок на ментальный мир, репрезентированный в художественных произведениях.
Наиболее частотными источниками цитат являются библейские тексты, классическая литература, древняя мифология, фольклор. Цитата, встречающаяся в тексте, является своеобразной оценкой-итогом или комментарием к повествованию. По мнению Ю.Н Караулова, роль цитаты заключается в том, что она, продолжая и развивая течение дискурса, облегчает способ аргументации говорящего и подкрепляет выраженную в ней мысль ссылкой на авторитет (Караулов 1987, с.230). Большинство авторов, занимающихся изучением цитаты, отмечают, что она может служить средством речевой характеристики персонажей, их мышления, образовывать параллель между цитируемым текстом и смыслом произведения, В результате взаимодействия двух текстов цитата может обрести особую значимость, не свойственную ей в претексте, приобрести символическое звучание. В зависимости от функций цитат в тексте исследователи выделяют: цитаты-информации, цитаты-комментарии, цитаты-оценки, цитаты-доминанты, цитаты-диалоги, цитаты-символы, цитаты-реалии и квазицитаты (Сорокин, Михалева 1993, с. 105). Функционируя в качестве прецедентных текстов, перечисленные виды цитат могут пересекаться и обмениваться функциями (Там же).
Изучение цитат приобретает особую значимость при обращении к современной постмодернистской литературе как в России, так и за рубежом. Как отмечает Н.А. Фатеева, интертекстуальность выступает в качестве основного приема выдвижения и неотъемлемой части постмодернистского дискурса. Если в начале века авторы стремились ассимилировать интертексты в своем тексте, ввести мотивировку интертекстуальных включений, то конец века отличается стремлением авторов этого направления к введению чисто формальных маркеров интертекстуальности, к метатскетовой игре с чужим текстом, в результате чего литература все больше становится "не литературой о жизни, а литературой о литературе", т.е. в ней доминирует не столько смысл, сколько игра со словом (Фатеева 1997, с. 18).
Среди зарубежных авторов примером такой прозы может служить роман американского писателя Р. Федермана "На ваше усмотрение", текст которого представляет "мозаику цитат" из Барта» Борхеса, Деррида и из собственных романов Федермана (подробнее см.: Ильин 1989, с. 191).
Характерной чертой современной литерагуры является также тенденция к скрытому цитированию, то есть к сокращению и деформации цитат. Цитаты такого типа получили название аллюзивных (Мамаева 1977). Специфической особенностью таких цитат является то, что они вводятся в текст без формальных маркеров, т.е. кавычек, без ссылки на автора, в результате чего она образует более тесное взаимодействие с новым текстом, под влиянием которого она может получить новое ссматическое наполнение. А.Г. Мамаева считает, что аллюзивная цитата носит метонимический характер и служит знаком диахронического соотнесения данного текста с прецедентным. Метонимический характер аллюзивной цитаты объясняет ее семантическую емкость. Аккумулируя в себе на основе смежности содержание всего непосредственного контекста, а зачастую и всего текста-прецеден га, она вплавляет это содержание в новый контекст употребления, приобретая при этом символическую значимость.
Совокупность личностных стереотипов как базовых компонентов концептуальной системы писателя
Давая определение замысла художественного произведения, Джон Стейнбек сказал однажды, что "замысел книги - это модель действительности, которая контролируется и формируется сознанием автора" (Steinbeck, Ricketts 1941, 216) (Курсив наш - А.К.). Многочисленные исследователи творчества Стейнбека неоднократно отмечали, что, несмотря на широкую панораму описываемых событий американской действительности, представленной на страницах его книг, на вариации в жанре и стиле его многочисленных произведений большой и малой формы, система глубинных идей, философско-эстетических воззрений автора остается практически неизменной. Исследователи называют три основополагающих идеи, представляющие содержание фрагмента концептуальной системы автора, репрезентированное в художественных текстах Стейнбека (см.: Marks 1971, 11-26).
Первая состоит в том. что человек рассматривается Стейнбеком как религиозное создание, испытывающее постоянную потребность в религии. Но при этом он ищет ту религию, которая бы более всего отвечала его индивидуальным потребностям, и если он не находит таковой среди уже существующих, он создает своего собственного бога и свою собственную религию для наиболее полного удовлетворения своих религиозных потребностей. Здесь можно провести параллель со взглядами на религию, высказываемыми американским философом Дж. Сантаяной, который писал: " Religion is an interpretation of the world, honestly made, and made in view of man s happiness and its empirical conditions" ("Религия - это интерпретация мира, выполненная честно, и выполненная для того, чтобы обеспечить человеку счастье и условия для существования" - перевод наш - АХ) ( Santayana 1955, р. і 79).
Сам Стейнбек выразил суть своего отношения к вере и религии в следующих словах: " Итак, во что же я верю? Я верю, что вольный, пытливый разум индивида есть величайшая ценность на свете. За что я готов идти в бой? За право разума прокладывать себе дорогу свободно и самостоятельно. Против любых идей, религий и правительств, ограничивающих или разрушающих в человеке личность. Таковы мои убеждения, и в этом я весь " {Стейнбек 1989, т.5, с. 155).
Суть второй идеи заключается в том, что, помимо духовного, важную роль в определении поведения человека играет его биологическое начало ( такой подход к пониманию сущности человека получил, как известно, широкое распространение в литературе XX века, в значительной степени под влиянием работ 3. Фрейда и К.Г. Юнга). Человек рассматривается Стейнбеком как биологическое существо, своего рода "групповое животное", имеющее свою собсгвенную волю и свой разум, отличный от разума любой из составляющих группы. Однако вне этой группы есть другой тип личности (и она представлена почти во всех произведениях Стейнбека), который, подобно ученому-биологу (или философу?), наблюдает, размышляет и комментирует поведение "группового животного". Идея двойственной природы человека, существование в ней двух начал (духовного и биологического), возможный конфликт между ним также находит свое художественное воплощение во многих работах Стейнбека, особенно в таких, как: "The Sea of Cortez", "Of Mice and Men", "The Leader of People".
Третье положение содержит антитеологический по своей сути тезис о том, что человек зачастую живет, не осознавая смысла собственного существования, однако сама жизнь со всеми ее проблемами, всей ее таинственностью и загадочностью побуждает его к поискам смысла собственного существования и поискам общечеловеческих ценностей.
Сочетание этих трех основных идей и составляет, по мнению исследователей его творчества, основу эстетической подсистемы концептуальной системы Джона Стейнбека, которая находит свое воплощение в его произведениях. Сосуществование этих трех идей, зачастую плохо совместимых между собой, и объясняет сложность и противоречивость творчества Джона Стейнбека, дуализм его взглядов, за что критики часто называют Стейнбека "человеком двух миров" (Ross 1946, р. 187).
Такое, может быть, несколько пространное вступление было необходимо для того, чтобы показать, почему тема добра и зла занимает центральное место в творчестве Джона Стейнбека, почему он постоянно обращается к Библии как основной Книге о борьбе добра и зла, и как библейский миф прочитываегся им в рамках его собственной концептуальной системы, задающей определенное интерпретативное поле мифа в силу содержания концептуальной системы (далее КС). Таким образом, человек, по Стейнбеку, характеризуется следующими сущностными чертами: религиозность, биологическая детерминированность, стремление к поискам общечеловеческих ценностей. Поскольку эти черты человека реализуются в текстах Стейнбека регулярно, можно говорить о наличии в КС писателя определенного стереотипа (не понятия!) "человек", который детерминирует и содержание мифа как конвенционального стереотипа.
Интертекстуальные связи на сюжетио-композиционном и смысловом уровнях романа
Диалог с претекстом - Библией - начинается с заглавия романа. "East of Eden" ("К востоку от Эдема") представляет собой усеченную аллюзию на библейскую притчу о Каине и Авеле. Топонимическое заглавие "The East of Eden, the land of Nod" - место, куда был изгнан Каин, убивший брата, вводит основной символ произведения. Оно предицирует основное содержание, актуализируя ассоциативный читательский потенциал. Название символизирует вечную трагедию Каина, проклятого за убийство брата. Однако ссылка на библейскую притчу не покрывает всего смысла заглавия, которое в ходе развития сюжета гиперсемантизируется, приобретает новые смыслы. Автор вновь и вновь возвращается к аллюзивному топониму Eden, предлагая его различные толкования в разных контекстах. По ходу развертывания сюжета данное слово-топоним, повторяясь в различных контекстах, синонимизируясь со словами "garden", "heaven" и др., становится то символом личного человеческого счастья, земного рая ("Look, Samuel, I mean to make a garden of my laud. So far I have liad no Eden, let alone been driven out" (p.221), то символом процветающей Калифорнии с ее долиной Салинас, которая описывается как место, по сравнению с которым рай является лишь плохой имитацией: "region which heaven unsuccessfully imitated" (p. 174).
Итак, название романа, акцентируемое многочисленными повторами, образует доминантную сквозную аллюзию, проходящую через все произведение и обеспечивающую параллелизм нарративных линий, соположения двух сюжетов, библейского и авторского, для "диалога" двух культур, превращая сам текст в сюжетную метафору (термин В.К. Тарасовой - Тарасова 1973, с.129), способствуя тем самым новому прочтению старой притчи о добре и зле.
Аллюзию на притчу о Каине и Авеле дополняет ссылка на библейский сюжет о создании мира и грехопадении, причем эти две притчи тесно увязаны между собой. Самуэль говорит: "Two stories have haunted us from our beginning... We carry them along us like invisible tails - the story of our original sin and the story of Cain and Abel" (p.350).
Позднее эту же мысль повторяет Ли, говоря, что все романы и вся поэзия сосредоточены на библейской теме борьбы добра и зла в нас самих: "We have only one story. All novels, all poetry are built on the never ending contest in ourselves of good and evil. And it occurs to me that evil must constantly respawn» while good, while virtue is immortal. Vice has always a new fresh face, while virtue is vulnerable as nothing else in the world" (p. 543). В этих словах, вложенных автором в уста Ли, слуги-философа, которому в композиции романа отводится особая роль - наблюдать за поступками героев и комментировать эти поступки с позиций общечеловеческих законов, а при необходимости и направлять их поступки, находит свое воплощение один из ведущих мотивов, образующих систему доминантных концептов в концептуальной системе автора - о сосуществовании в человеке духовного и биологического, светлого и темного начал.
В тексте книги автор еще раз, на этот раз от своего имени, повторяет этот тезис в иронической форме в начале 19 главы, описывая историю зарождения своего города как микрокосмоса всего человеческого рода: "The church and the whorehouse arrived in the Far West simultaneously. And each would have been horrified to think it was a different facet of the same thing. But surely they were both intended to accomplish the same tiling, the singing, the devotion, the poetry of the churches took a man out of his bleakness for a tune, and so did the brothels. The sectarian churches came in swinging, cocky and loud and confident... Ignoring the laws of debt and repayment, they built churches which coutcTt be paid for in a hundred years. The sects fought evil, true enough, but they also fouglit each other with a fine lustiness. They fought at the turn of a doctrine. Each happily believed all the others were bound for hell in a basket. And each for all its bumptiousness brought with it the same thing: the Scripture on which our ethics, our art and poetry, and our relationships are built. It took a smart man to know where the difference lay between the sects, but anyone could see what they had in common. And they brought music - maybe not the best, but the form and sense of it. And they brought conscience, or rather, nudged the dozing conscience. They were not pure, but they had a potential of purity, like a soiled white shirt... You may have seen the spangled palaces of sin and fancy dancing in the false West of the movies, and maybe some of them existed - but not in the Salinas Valley. The brothels were quiet, orderly and circumspect. Indeed, if after hearing the ecstatic shrieks of climactic conversion against the thumping beat of the melodeon you had stood under the window of a whorehouse and listened to the low decorous voices, you would have been likely to confuse the identities of the two ministries. The brothel was accepted while it was not admitted" (p. 285-287).
В этом отрывке, представляющем одно из лучших мест романа в стилистическом плане, используется, на наш взгляд, необычный прием: автор противопоставляет два концепта, при этом для выражения одного концепта используются слова, которые, казалось бы, гораздо больше подходят для вербального оформления другого, противоположного концепта. Концепт "church" репрезентируется с помощью лексем singing", "cocky", "loud", "lustiness", "the thumping beat of the melodeon", "the ecstatic shrieks" и сильного образного сравнения "like a soiled white sheet", a концепт " brothel" - лексемами "quiet", "orderly", "circumspect", "decorous voices", что и позволяет автору сделать вывод о том, что они представляют собой лишь разные грани одно и того же явления ("a different asset of the same thing".
Аллюзия на библейскую притчу о создании мира и грехопадении отчетливо прослеживается в другой сильной позиции - начальной главе романа, представляющей собой субъективированное, лирически взволнованное, порой патетическое повествование от первого лица, Описание долины выполнено так, словно она, подобно Эдему, предстает перед первым человеком на заре человеческой истории. Этот эффект создается за счет использования библейских интекстов. Из большого числа библейских аллюзий, используемых в романе, в данной главе, на первых пяти страницах автором используется пять.
