Категория одушевленности-неодушевленности в финно-угорских языках волжской группы Кочеваткина Анна Петровна

Содержание к диссертации

Введение

Глава 1. Лексические средства выражения одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках 46

1. Имя существительное как центр поля одушевленности 46

2. Лексико-семантические группы имен существительных 51

3. Лексико-семантические группы глаголов 82

4. Причастие как компонент поля одушевленности 126

5. Прилагательное как компонент поля одушевленности-неодушевленности 134

6. Местоимение как компонент поля одушевленности-неодушевленности 142

Глава 2. Морфологические средства выражения одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках 151

1. Выражение одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках 151

2. Формант - как показатель одушевленности в мордовских и марийском языках 159

3. Выражение одушевленности-неодушевленности в парадигме спряжений 164

Глава 3. Синтаксические средства выражения одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках 176

1. Соотнесение переходности-непереходности и одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках 176

2. Значение одушевленности-неодушевленности и контекст . 208

3. Семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых значениях 214

4. Семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их переносных значениях 229

5. Олицетворение и семантика одушевленности-неодушевленности 236

Заключение 242

Библиографический список 248

Использованные словари 262

Художественная литература 263

Условные сокращения 268

• Прилагательное как компонент поля одушевленности-неодушевленности
• Формант - как показатель одушевленности в мордовских и марийском языках
• Семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых значениях
• Олицетворение и семантика одушевленности-неодушевленности

Введение к работе

Актуальность исследования. Категория одушевленности-неодушевленности принадлежит к числу мало изученных вопросов финно-угорского языкознания. До настоящего времени в рассматриваемых языках не было осуществлено системное описание одушевленности-неодушевленности в свете теории поля, интегрирующее разноуровневые средства выражения значения одушевленности-неодушевленности. По этой причине вопрос связи семантики субстантива и грамматических средств выражения одушевленности-неодушевленности остается открытым. Как в мордовской, так и в марийской лингвистической литературе недостаточное внимание уделяется изучению переходных языковых явлений, связанных, в частности, с одушевленностью-неодушевленностью, отсутствует описание значений имен существительных, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Недостаточно изучены признаковые слова (глаголы, причастия, имена прилагательные, местоимения), способные указывать на значение одушевленности-неодушевленности имени существительного. Не был осуществлен анализ сочетаемости имен существительных с другими языковыми единицами в аспекте одушевленности-неодушевленности.

Объектом исследования является семантическая система одушевленности-неодушевленности, а также лексические, морфологические и синтаксические средства ее выражения в современных мордовских и марийском языках.

Источники исследования. Материалом диссертационной работы послужили словарная картотека отдела филологии и финно-угроведения НИИ ГН при Правительстве Республики Мордовия, диалектные, художественные, публицистические и фольклорные тексты, данные лексикографических источников мордовских и марийского языков, труды отечественных и зарубежных лингвистов, толковые словари мордовских языков, многотомный толковый словарь современного марийского языка. Отдельные примеры автор составил сам, опираясь на собственную языковую компетентность.

Научная новизна поставленных в диссертации проблем и их разрешение заключается в следующем: о категории одушевленности-неодушевленности имен существительных в финно-угорском языкознании говорится мало, а между тем она представляет собой один из интереснейших лингвистических феноменов. В отличие от традиционного подхода к определению категории одушевленности-неодушевленности, связывающего разделение имен существительных на одушевленные и неодушевленные с объективным различием между живыми и неживыми предметами, в настоящем исследовании выдвигается и обосновывается положение о том, что в основе языковой категории одушевленности-неодушевленности лежит характер осмысления фактов объективного мира носителями языка. В диссертации выделяются и исследуются лексико-семантические группы имен существительных, имеющих специфические различия в семантике одушевленности-неодушевленности, в том числе промежуточные группы субстантивов, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Впервые осуществляется системное описание одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов, причастий, имен существительных, прилагательных, местоимений.

В данном исследовании морфологическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются: парадигма спряжений, средства лично-притяжательной суффиксации, постановка вопросительного местоимения м., э. кие?, мар. ко? «кто?», м., э. мезе?, мар. мої «что?». Синтаксическими средствами выражения одушевленности-неодушевленности являются: переходность-непереходность, залог, объектная и безобъектная формы глаголов, контекст, семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых и переносных значениях, метафорические значения глаголов. Впервые доказывается, что наличие переходных (промежуточных) явлений в аспекте одушевленности-неодушевленности, а также колебание морфологических показателей одушевленности-неодушевленности обусловлено контаминацией живого и неживого в понятиях предметов на гносеоло-

гическом уровне. Предполагается выявить закономерности в функциониро-вании одушевленности-неодушевленности, исходя из трехступенчатой модели «онтология — гносеология — язык», а также средств выражения значения одушевленности-неодушевленности в их взаимосвязи и взаимодействии. Указанные факторы послужили основанием выбора темы диссертации.

Цели и задачи исследования. Настоящее исследование ставит своей целью изучить и описать категорию одушевленности-неодушевленности с позиций теории поля (направление исследования — от содержания к форме). Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач:

1) выявить лексико-семантические группы имен существительных,
<*** четко противопоставленные по одушевленности-неодушевленности, и груп
пы субстантивов, совмещающих в своих значениях семы, указывающие на
живое и неживое (промежуточные группы);

2) дать описание лексико-семантических групп существительных, гла
голов, причастий, местоимений, прилагательных, способных указывать на
значение одушевленности-неодушевленности субстантива (одушевленно- и
неодушевленно-маркированных);

3) изучить особенности семантической сочетаемости имен существи
тельных выделенных групп с одушевленно- и неодушевленно-

("И маркированными глаголами;

4) описать механизм семантической трансформации имен существи
тельных и глаголов при олицетворении.

Теоретической и практической основой диссертации явились работы отечественных и зарубежных лингвистов в области общего и финно-угорского языкознания.

Методы исследования. В соответствии с поставленными задачами в работе использовались следующие методы исследования:

- метод наблюдения и описания (в терминах структурно-семантического подхода), позволяющий проанализировать форму и семанти-

ку рассматриваемых языковых единиц;

метод лингвистического моделирования, дающий возможность четко представить лексические, морфологические и синтаксические средства выражения одушевленности-неодушевленности и выявить их специфические особенности;

метод компонентного анализа, позволяющий вскрыть глубинную семантику рассматриваемых языковых единиц;

метод постановки вопросов : м., э. кие?, мар. ко? «кто?» и м., э. мезеї, мар. мої «что?», помогающий выявить значение одушевленности-неодушевленности имен существительных.

Теоретическое и практическое значение работы. Результаты исследования могут способствовать формированию более точных представлений о выражении одушевленности-неодушевленности, решению общей проблемы соотношения субъективных и объективных факторов в языках. Материалы и выводы могут быть использованы в общих и специальных курсах современных мордовских и марийского языков в университетах и институтах, при создании учебно-методических пособий для вузов, в практике преподавания мордовских и марийского языков в педагогических училищах и школах, а также в процессе проведения занятий на курсах повышения квалификации учителей-словесников.

На защиту выносятся следующие положения:

1. в основе выражения одушевленности-неодушевленности лежит характер осмысления носителями мордовских и марийского языков фактов объективного мира, языковая категория одушевленности-неодушевленности формируется на базе понятийных категорий гносеологического уровня, отражающих явления объективного мира;

2. на уровне лексической семантики выделяются группы имен существительных, четко противопоставленных по одушевленности-неодушевленности, и группы субстантивов, совмещающих в своих значениях

семы, указывающие на живое и неживое;

3. сема «одушевленность-неодушевленность» выявляется не только в значениях имен существительных, но и в значениях имен прилагательных, местоимений (личных, указательных, вопросительных), глаголов, причастий;

4. на уровне морфологии различение предметов, осмысливающихся как живые или неживые, находит выражение в парадигме спряжений, лично-притяжательной суффиксации; через постановку вопросительного местоимения м., э. кие?, мар. ко? «кто?» — м., э. мезеї, мар. jwo? «что?»; формы указательности и притяжательности, залоговые отношения, словообразование, контекст;

5. на синтаксическом уровне семантическое взаимодействие имен существительных и сочетающихся с ними одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов обнаруживает следующие закономерности: а) семантическое согласование в аспекте одушевленности-неодушевленности приводит к усилению значения одушевленности-неодушевленности субстан-тива; б) семантическое рассогласование в аспекте одушевленности-неодушевленности приводит к семантической трансформации сочетающихся единиц, осуществляющейся за счет мены семы одушевленности на сему неодушевленности или наоборот;

6) основой художественного приема олицетворения является семантическое рассогласование в аспекте одушевленности-неодушевленности, преодолевающееся за счет актуализации контекстуально-обусловленной семы «живое» (в некоторых случаях семы «лицо») в значении персонифицированного существительного.

Структура и объем работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списков теоретической и художественной литературы, материалов периодической печати, условных сокращений. Общий объем работы составляет 269 страниц компьютерного текста. В работе имеются схемы, таблицы.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования получили отражение в докладах, на научно-практических конференциях и симпозиумах: Международной научной конференции (Йошкар-Ола 1996), II Всероссийской финно-угорской научной конференции (Саранск 2000), Международной конференции (Екатеринбург 2001), III Всероссийской научной конференции финно-угроведов (Сыктывкар, 2004), республиканских научно-практических конференций (Саранск 2002, 2003), монографии «Выражение одушевленности-неодушевленности в мордовских (мокша и эрзя) языках» (2004).

ВВЕДЕНИЕ

Известно, что отнесение имен существительных к одушевленным или неодушевленным связано с разделением человеком окружающего мира на живое и неживое. В самом деле, одушевленные субстантивы обычно представляют собой названия живых существ. А неодушевленные существительные, как правило, обозначают неживые предметы. Именно это соответствие традиционно находит отражение в определениях категории одушевленности-неодушевленности. В русском языке категория одушевленности-недушевлен-ности - это лексико-грамматическая категория, относящая называемый предмет или к разряду одушевленных, то есть живых существ - лиц, животных, птиц, рыб, насекомых и т. п., или к разряду неодушевленных, то есть предметов неживой природы, фактов, событий, явлений, качеств, свойств, действий, состояний и т. д. Однако внимание исследователей постоянно привлекают случаи несоответствия объективного статуса предмета характеристике по одушевленности-неодушевленности соответствующего субстантива на уровне языка. Содержание понятия «одушевленный предмет» в русском языке гораздо шире, чем в других: оно включает в себя представление не только о лице, но о всяком живом существе, способном к самопроизвольному действию.

О. С. Ахманова дает такое определение одушевленности: «Одушевленность - одна из категориальных форм, составляющих категорию одушевленности-неодушевленности, которая является основой разделения существительных на два подкласса и выражается в русском языке в винительном падеже множественного числа всех родов, в винительном падеже единственного числа мужского рода, а также способах словообразования» (Ахманова 1969:283).

Эти значения, по-видимому, противоречат основному положению традиционного подхода к категории одушевленности-неодушевленности. Несоответствие, о котором идет речь, может быть рассмотрено как одно из проявлений субъективности в языке, исследованной в работах разных ученых (Ку-

рилович 1961, Иванов 1978, Степанов 1975а, 19756 и др.). Так, по мнению Л. Ельмслева, в основе противопоставления «одушевленное-неодушевленное» лежит факт субъективной оценки объектов действительности человеком. Субъективная классификация... редко покоится на физических свойствах объекта, чаще она основывается на роли, функции полезности (воображаемой или реальной) данного объекта (Ельмслев 1972:115). Подобным же образом Ю. С. Степанов связывает специфику рассматриваемой категории с антропоцентрической установкой мышления: основанием номинации в грамматике служит сравнение внешнего мира с человеком, отождествление одних («активных») предметов с человеком и отрицание этого тождества за другими («неактивными») предметами (Степанові975а: 131). Оба приведенных мнения наводят на мысль о необходимости выделения, кроме известного онтологического, еще и гносеологического основания для категории одушевленности-неодушевленности. Иными словами, представляется необходимым специально обратить внимание на особенности восприятия и осмысления объектов окружающего мира носителями языка. В этом смысле мы считаем возможным говорить о ведущей роли гносеологического основания для категории одушевленности-неодушевленности. Как показывает анализ языкового материала, в основе деления имен существительных на одушевленные и неодушевленные лежат обыденные понятия носителей языка о живом и неживом. Однако обыденные представления есть образы, лишенные внутренней дифференциации (ФЭС 1983:526). Они формируются независимо от сознательной активности субъекта и лишены каких-либо признаков, в том числе признаков живого и неживого. Признак «живое-неживое» появляется не у представления, а только у понятия предмета, именованного субстантивом. Понятие может возникать из сознательного и специального анализа субъектом своих представлений - в этом случае мы имеем дело с так называемыми научными понятиями, функционирующими в сознании квалифицированных носителей языка (в данном случае - специалистов-биологов, медицинских

работников и др.). Понятия же, с которыми мы имеем дело в анализе лингвистических феноменов, возникают вне контекста специальной и сознательной работы с понятийной картиной мира. Это обыденные понятия, которые обнаруживают себя в речи основной массы носителей языка. Ю. Д. Апресян квалифицирует такой подход к анализу языковых явлений как исследование «наивной» картины мира, отраженной в языке (Апресян 1995). По всей видимости, обыденные понятия о живом включают такие признаки, как развитие, питание, размножение, восприятие внешних воздействий (чувствительность), способность к активному передвижению, смертность, некоторые другие проявления физической и физиологической активности. Ведущая роль гносеологического основания категории одушевленности-неодушевленности проявляется в том, что одушевленные и неодушевленные субстантивы обозначают не столько живые и неживые предметы, сколько предметы, осмысливающиеся как живые и неживые. Кроме того, между членами оппозиции «мыслимый как живой — мыслимый как неживой» существует ряд промежуточных образований, совмещающих признаки живого и неживого, наличие которых обусловлено ассоциативными механизмами мышления и другими особенностями мыслительной деятельности человека. Признаки живого (неживого), нашедшие отражение в понятии на гносеологическом уровне, становятся конструктивными компонентами значения слова на уровне языка и формируют значение одушевленности-неодушевленности субстантива. Многие случаи несоответствия свойств, обнаруживаемых предметами на онтологическом уровне, и грамматических признаков одушевленности-неодушевленности имен существительных на уровне языка обусловлены совмещением признаков живого и неживого в понятиях о данных предметах на гносеологическом уровне.

В последнее время грамматический строй как мордовских, так и марийского языков закономерно привлекает все большее внимание исследователей как с позиций теоретического языкознания, так и с прикладной точки

зрения. Улубленное изучение лексики, морфологии и синтаксиса является базой для написания школьных и вузовских учебников мокшанского, эрзянского и марийского языков нового поколения, совершенствования методик преподавания их в национальной школе. Подтверждением этому служат: в мордовских языках — издание научной грамматики академического типа: «Современные мордовские языки» в четырех томах (коллектив авторов), в марийском - «Историческая грамматика марийского языка. Синтаксис. 4.1. Введение. Субстантивные словосочетания» (1991), автор Ю. В. Андуганов, «Кызытсе марий йылме. Лексикологии» («Современный марийский язык. Лексикология»), авторы Л. И. Барцева, И. С. Галкин (2003).

В русле названных поисков нами предпринята попытка комплексного рассмотрения одушевленности-неодушевленности в мордовских и марийском языках.

Ставились в первую очередь задачи:

— выявить лексико-семантические группы имен существительных, чет
ко противопоставленные по данному признаку, и группы субстантивов, со
вмещающих в своих значениях семы, указывающие на живое и неживое
(промежуточные группы);

разработать понятийно-терминологический аппарат исследования, позволяющий учитывать все многообразие значений и средств их формального выражения;

составить схему поля одушевленности-неодушевленности и, исходя из нее, описать выражение одушевленности-неодушевленности в морфологическом плане с четким выделением центральных и периферийных зон;

наметить основные лексические группировки в рамках других частей речи, наличие которых может быть связано с выражением одушевленности-неодушевленности;

— определить синтаксические средства выражения одушевленности-
неодушевленности и синтаксическую динамику этого явления;

- установить механизм семантической трансформации имен существительных и глаголов при олицетворении.

Результаты исследования помогут дать современную характеристику передачи одушевленности-неодушевленности как в мордовских, так и в марийском языках.

Источниками стали произведения национальных писателей, фольклорные тексты, опубликованные произведения устного народного творчества, общетеоретической и методологической основой послужили труды отечественных и зарубежных ученых по финно-угроведению и общему языкознанию.

Памятники письменности представляют большую ценность при сравнительно-историческом изучении языков, так как в них сохраняются древние черты языка. В тех случаях, когда исследователь имеет их в своем распоряжении, упор на них не только правомерен, но и просто необходим. Отсутствие их в исследуемых языках вынуждает нас применять особый метод исторического исследования. Сначала на базе сохранившихся в современных языках реликтов реконструируется исходный древний микротип. Затем проводится детальное исследование конечных результатов исторической эволюции. Работа исторического плана превращается как бы в чисто описательную, но это только прием, ставящий целью выявление особенностей современного типа. Сравнение его с исходным состоянием позволяет проследить пути и причины изменения первоначального микротипа. Возможно, такое рассмотрение не будет в достаточной мере соответствовать воображаемым каноническим правилам историко-типологических исследований, однако обилие фактического материала, многочисленные наблюдения и всестороннее раскрытие значений форм, слабо показанных в грамматиках мордовских и марийского языков, могут быть полезными для финно-угроведов и специалистов по общему языкознанию.

В отличие от традиционного подхода к определению категории одушевленности-неодушевленности, связывающего разделение имен существительных на одушевленные и неодушевленные с объективным различием

между живыми и неживыми предметами, в настоящем исследовании выдвигается и обосновывается положение о том, что в основе данной категории лежит характер осмысления фактов объективного мира носителями языка. Это аргументируется выделением лексико-семантических групп имен существительных, имеющих специфические отличия в семантике одушевленности-неодушевленности, в том числе промежуточных групп субстантивов, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Каждый одушевленный предмет существует в действительности, воспринимается органами чувств и обладает свойствами раздельной предметности или мыслится таковым. Благодаря осуществленному системному описанию одушевленно- и неодушевленно-маркированных имен прилагательных, глаголов, причастий и местоимений доказывается, что наличие переходных и непереходных (промежуточных) явлений, колебаний лексических, морфологических, синтаксических показателей говорит о контаминации живого и неживого в понятиях предметов на гносеологическом уровне. Живая и неживая природа обычно находят свое отражение в языке, где соответственно существуют поле одушевленности и поле неодушевленности. Поле одушевленности семантически неоднородно, оно включает в себя еще два микрополя:

а) поле лица или антропонимическое поле, к которому относятся сред
ства выражения понятийной сферы, связанной с характеристикой и деятель
ностью человека в отличие от животных;

б) поле фауны — так можно назвать остальную часть поля одушевлен
ности.

В настоящее время в лингвистический обиход прочно входят принципы исследования, ориентированные на когнитивное содержание и функциональное назначение языковых единиц, поскольку подобный анализ, не ограниченный узкоформальными рамками поверхностного уровня, способствует выявлению семантических процессов, в которых раскрываются существенные «скрытые» закономерности, вытекающие из сложной природы языка как средства общения.

Функционально-когнитивное направление дает более адекватное описание материала, поскольку оно многоаспектно и охватывает весь обширный материал, накопленный в лингвистике. Очевидно стремление полнее познать семантические особенности одушевленных имен существительных и глагольных лексем, характеризующих признаки предметов и их отношения. Кроме общекатегориального значения действия и состояния нами учитываются также активность-пассивность, объектно-субъектные характеристики действия, переходность-непереходность, модальность. Обращаясь к анализу особенностей бытования в них рассматриваемой категории, уточним значение используемых при этом понятий.

Одушевленность - одна из категориальных форм, составляющих категорию одушевленности-неодушевленности, которая является основой разделения существительных на два подкласса и выражается в способах словообразования (Ахмановаї 969:283).

Субъект - (лат. subjektum) — 1) человек, познающий внешний мир (объект) и воздействующий на него в своей практической деятельности; 2) человек как носитель каких-либо свойств; личность; 3) логическое подлежащее, предмет суждения; 4) подлежащее (СИС 1989:489).

Объект (лат. objektum) - 1) предмет, существующий вне нас и независимо от нашего сознания внешний мир, являющийся предметом познания, практического воздействия субъекта; 2) предмет, явление, на который направлена какая-либо деятельность; 3) дополнение (СИС 1989:349).

Модальность (фр. modalite < лат. modus способ, наклонение) - грамматическая категория, обозначающая отношение содержания предложения к действительности и выражающаяся формами наклонений глагола, интонацией, вводными словами и т. п. (СИС 1989:325).

В нашем исследовании представлены две разновидности модального значения. Субъективная, или субъективно-оценочная, принимает активное участие в создании и передаче содержательно-концептуальной информации.

», , С точки зрения семантики она может обозначать восторг и возмущение, при-

зыв и предостережение, грусть, радость, сожаление, удовлетворение и т. д. Именно таким способом может быть реализована передача коммуникативного намерения человека, участвующего в речевом общении. Объективная модальность является главным средством выражения предикативности (она не только сохраняет, но и усиливает активную конструирующую роль).

Валентность (лат. valentia « сила») - способность слова к грамматиче
скому сочетанию с другими словами в предложении (например, валентность
слова дать определяет способность сочетаться с подлежащим, прямым и
косвенным дополнением: я даю ему книгу и т. д. (СИС1989:97).
^ч^ Переходность. В учебниках русского и мордовских языков переход-

ным, или транзитивным, называется такой глагол, действие которого направлено на какой-либо объект (Гвоздев 1973:76; Смиренникова1984:14).

Непереходность. Называется глагол, обозначающий состояние или действие, не направленное на какой-либо объект (там же).

В лингвистической литературе категория одушевленности описывается
на фоне генитивных и посессивных форм. Активный падеж в языкознании
известен как nomina agentis, о нем писали многие исследователи. Деление
семантических функций на одушевленные и неодушевленные, характерное
¹^/ для глубинной структуры, в поверхностной структуре может иметь морфоло-

гическое выражение (падежный формант) (Серебренников 1964:66).

В финно-угорских языках различие предметов одушевленных и неодушевленных вовсе не соответствует различению живого и неживого в науках о природе. Категория одушевленности в склонении генетически неотъемлема от формирования категории падежа и принадлежности в индоевропейских, финно-угорских, самодийских и языках народов Сибири (кетский). Так, консонантные показатели (-г, -п, - 1) в склонении древнегерманских су-

. ществительных рассматриваются как реликт некогда существовавшего ак-

'V

тивного падежа, маркировавшего одушевленные существительные. В кетском

языке, например, «к одушевленным именам существительным относятся не только названия живых существ, некоторых частей тела и всего растущего, но и названия социально значимых предметов» (Осипова 1980:13; 30).

Языки финно-угорских народов в период их обособленного существования подчинялись своим законам и в процессе эволюции все дальше отходили от языка-основы. В продолжение многовековой самостоятельной жизни финноугорские народы сталкивались с индоевропейскими, тюркскими, балтийскими, германскими, славянскими и другими народами, смешивались с ними, испытывали их влияние. В результате их языки настолько сильно разошлись, что сохранили лишь небольшой пласт слов общего происхождения, грамматических черт и закономерных звуковых соответствий (ОФУЯ 1974:25). Наиболее древний пласт готских слов характеризуется преобладанием одушевленных существительных. «У древних германцев и индоевропейцев в понятие активности входили не только живые существа, но и предметы культа, например, языческие идолы. Списки таких слов не отличались стабильностью: общество развивалось и понятие о социальной значимости менялось, поэтому активный класс пополнялся новыми словами. Разнообразные самостоятельные маркеры одушевленности, падежа и принадлежности унифицировались» (Осиповаї980:5).

Известно, что посессивные аффиксы в уральских языках также имеют местоименное происхождение. На материале водского языка X. Хейнсоо описывает аргументы - субъекты: человек, производитель живого или квазиживого действия («злой человек ругается»); одушевленный денотат, находящийся в определенном психическом или физиологическом процессе или состоянии («он знает все»); невольный непосредственный виновник события - результата в каузативной ситуации («работа утомляет меня»); владелец или получатель - одушевленный денотат и др. Автор делит семантические роли на одушевленные и неодушевленные, активные и пассивные (Хейнсоо 1987:12).

В типологическом плане оппозиция одушевленности-

неодушевленности в именных категориях свойственна многим языкам. В индоевропейских языках она предшествовала делению имен по родам (Кац-нельсон 1972:26; Якубинский 1953: 167 - 168; и др.).

В силу своего исторического развития многие индоевропейские языки сохранили явные следы древнейшей языковой структуры, где наличествовала родовая система «одушевленный-неодушевленный», возникшая из оппозиции активного и неактивного начал, которая затем развилась в другую систему: мужской, женский, средний род (Степанов 19756:124). Однако одушевленный и неодушевленный род, который проводил различие между богами, человеком, небесными светилами (придавая их названиям форму мужского или женского рода), с одной стороны, и детьми, рабами, результатом действия (форма среднего рода) — с другой, был совершенно иным, нежели противопоставление одушевленных и неодушевленных явлений, например, в современных славянских языках. В последних существительные мужского рода подразделяются на личный (personnel — названия людей) или одушевленный (amine - названия людей и животных) подрод (sous-genre), у которого формы винительного и родительного падежей совпадают, и неодушевленный (in-anime) подрод, включающий названия предметов и понятий, тоже с одинаковой формой для винительного и именительного падежей (Марузо 1960:256).

В отличие от языков, где имеется грамматическая категория рода, в тюркских языках имена существительные не различаются по родам, т.е. категория одушевленности-неодушевленности морфологически не выражена. Оставаясь на семантическом уровне, в башкирском языке она, в частности, получает в какой-то мере отражение в категориальной противопоставленности «личность-неличность», контролируемой подставкой местоимения кем! «кто?» только для наименования человека и местоимения ни, нимэ? «что?» — для названия всех остальных живых существ, предметов и явлений (ГБЛЯ 1981: 100).

В финно-угорских языках показатель притяжательности и родительного падежа и относительных прилагательных связаны с одушевленностью, не-

одушевленностью, если учесть, что суффиксы притяжательности могут оформлять слова с определенной семантикой: термины родства, свойства, нарицательные имена существительные, обозначающие профессию, место жительства, конкретные предметы, например: м. кудонь кирди, э. кудонь прявт «хозяин дома», э. кудо юртонъ лем «фамилия, род», кудо юртонь кир-дщя «продолжатель рода», мар. пдртем, кудет, суртем «семья, люди, живущие в доме-хозяйстве, усадьбе» и т. д.

В обско-угорских языках наряду с категорией одушевленности-неодушевленности существует категория человек-нечеловек. Категорию человек составляют только одушевленные существительные, называющие людей (активное разумное начало) и отвечающие на вопросы: хант. хойї; манс. хотъют! «кто?». Выделение специальными маркерами живого и неживого в хантыйском языке близко к выделению человек-нечеловек. В качестве маркеров выступают самостоятельные слова ку (ху, ко) «мужчина, муж, человек» и от (am) «вещь». Эти показатели употребляются в качестве, близком к словообразовательным формантам (Лыскова1995: 264-266). А. П. Дульзон считает такое противопоставление более древним, чем оппозиция по признаку одушевленности-неодушевленности (Дульзон1970: 32). Подобное деление на человек-нечеловек присуще и другим языкам. В енисейских языках, сохранивших следы активного строя, у существительных выделяются мужской, женский и вещный род. По мнению И. Г. Вернера, противопоставление живой-неживой предшествовало указанному разграничению, что в какой-то степени отражено в кетском языке, где сохранились специальные маркеры одушевленности (Вернер1972: 14-15).

В финском языке одушевленными именами существительными являются слова, обозначающие живые существа: ihminen «человек», ahven «окунь» (ГФЯ1958: 43). Проблема одушевленности-неодушевленности в финском языкознании до сих пор предметом специального исследования не является.

В удмуртском языке имена существительные нарицательные и собст-

венные делятся на одушевленные и неодушевленные. Первые, как правило, являются названиями живых существ: дышетскись «ученик», ыж «овца», коньы «белка», юбер «скворец» и т. д. Неодушевленные существительные представляют собой названия предметов, не причисляемых к живым существам. Различение в фамматике существительных, называющих одушевленные и неодушевленные объекты, не вполне соответствует различению живого и неживого в науках о природе. Например, существительные кыз «елка», типу «осина», типы «дуб», зег «рожь», эмезь «малина» отнесены в фамматике к категории неодушевленных, тогда как в словосочетании кулэм мурт «покойник», букв, «умерший человек» слово мурт «человек» рассматривается как существительное, выражающее одушевленный предмет (ГСУЯ 1962:71).

В коми языке категория одушевленности и неодушевленности обнаруживается в основном тем, что некоторые существительные в винительном падеже неопределенного склонения могут иметь форму на -ос, другие же этой формы не имеют и выступают лишь в своей основе, т. е. так же, как в именительном падеже. Кроме того, одушевленные существительные в переходном падеже не употребляются, а в местном, исходном, вступительном и предельном падежах офаничены в употреблении, - употребляются, например, при обозначении профессии, должности и т. д.: велбдчб учительд «учится в учителя», воис комбайнёрддз «дошел (выучился) до комбайнера» и т. д., но не употребляются в падежах с пространственным значением; обычно пространственные значения выражаются послеложными консфукциями: морт пытшкын «в человеке», морт пытшкысь «из человека», морт пытшкд «в человека», морт дорддз «до человека», морт вьівті «по человеку, через человека». С другой стороны, неодушевленные существительные обычно не упофебляются в соединительном падеже, вместо этой формы упофебляется форма творительного падежа: воккдд «с братом» — соединительный падеж, но чердн «с топором» - творительный падеж. Употребление неодушевленных существительных в родительном, притяжательном и дательном падежах офаничено. В коми языке к фамматической категории одушевленных существительных отно-

сятся названия людей, животных, птиц. Существительные, называющие их, отвечают на вопрос кин! «кто?»: морт «человек», кдин «волк», вбв «лошадь»; тогда как в случае неодушевленных предметов ставится вопрос мыШ «что?»: пызан «стол», ну «дерево», турун «сено». Однако не в одинаковой степени этим названиям свойственны вышеперечисленные грамматические особенности. Например, окончание -ос в аккузативе обычно употребляется в названиях людей: аддза мортос «вижу человека», зошлдс «парня», ытшкысьдс «косца», но: ньдби мдс «купил корову», вузалі ыж «продал овцу» и т. д. Другие грамматические признаки одушевленных существительных свойственны названиям более широкого круга живых существ, например, форма соединительного падежа -код употребляется со словами, обозначающими лицо, животных, птиц: иуна морткдд «иду с человеком», ошкдд паныдаси «с медведем встретился» и т.д. (ГКЯ 1955:153). Граница между одушевленными и неодушевленными существительными не совпадает с границей, разделяющей живое от неживых предметов реального мира. Поэтому термин одушевленный и неодушевленный в грамматике имеет условное значение. Одушевленность-неодушевленность первоначально была связана с собственными именами и терминами родства. Фактор одушевленности сам по себе уже предполагает развитие по линии определенности. На языковой шкале противопоставлений одушевленность-неодушевленность стоит выше, чем определенность-неопределенность. Она выделяется четко, но находится еще в стадии развития (Прокушева 1996:62 - 63).

В марийском языке одушевленные существительные являются наименованиями людей и животных, существительные неодушевленные - наименованиями вещей, растений и т. д. Существительные одушевленные имеют формы субъектно-объектных падежей, в значении пространственных они употребляются в сочетании с послелогами. Значительная часть одушевленных имен существительных имеет особые способы выражения различий пола лиц и животных. Существительные неодушевленные имеют формы всех падежей, как субъектно-объектных, так и пространственных. Однако вопросы

ко? «кто?» и мо? «что?» в марийском языке не соотносительны с категорией одушевленности и неодушевленности: вопрос ко? «кто?» в марийском языке ставится лишь к именам существительным, обозначающим людей; ко всем остальным существительным, как неодушевленным, так и одушевленным, обозначающим животных, птиц, рыб и т. д. ставится вопрос мо? «что?». Примеры: Тиде ко? — Апшат «Это кто? - Кузнец». Тиде мо? — Тиде рывыж «Это что? — Это лисица». Рывыж мом кочкеш? — Рывыж чывым кочкеш «Лисица что ест? - Лисица ест курицу» (СМЯ 1961: 33).

В мордовских языках исследуемая категория в лингвистической литературе раскрыта слабо. В «Грамматике мордовских языков», например, указывается, что «грамматически не различаются существительные одушевленные и неодушевленные. Все имена существительные, которые служат названиями людей, животных, птиц, насекомых, не составляют по своей грамматической характеристике разряда одушевленных, в отличие от названия предметов неодушевленного мира» (ГМЯ 1962:72). Создается впечатление, что в мордовских языках есть одушевленность-неодушевленность, и в то же время как бы ее не существует вовсе. Между тем факты языка: наличие объектных и безобъектных форм, притяжательное и указательное склонения, персональность, личность-неличность, каузативные залоги и т.д. — доказывают наличие данной категории. В кандидатской диссертации, монографии, рассматривающих ее наиболее полно, автором настоящего исследования выявлены способы выражения одушевленности-неодушевленности (Кочеватки-на 1991,2004).

В настоящем исследовании предпринята попытка комплексного рассмотрения категории одушевленности-неодушевленности в мордовских (мокша и эрзя) и марийском языках. Впервые на онтологическом, гносеологическом и языковом уровнях показаны лексические, морфологические и синтаксические средства отражения этой категории. Представлены понятийно-терминологический аппарат и схема функционально-семантического поля

одушевленности-неодушевленности. Выявлены определенные закономерности в функционировании категории одушевленности-неодушевленности, исходя из трехступенчатой модели «онтология - гносеология — язык», а также рассмотрены различные средства выражения значения одушевленности-неодушевленности в их взаимосвязи и взаимодействии.

Одушевленность понимается нами как результат морфологизации первоначально чисто синтаксических отношений, связанных со своеобразной реализацией категории объекта в рамках переходности-непереходности.

Попытаемся мы описать круг лексем, в которых она маркирована формально-морфологическими показателями, и дать ей формально-синтаксическую характеристику (атрибутивная, предикативная связь и согласовательные классы).

Морфологические категории в мордовских и марийском яыках

В оценке этого понятия существуют различные подходы. Мы придерживаемся мнения, что грамматическая категория - это наиболее отвлеченное, абстрагированное значение, выраженное формально-грамматическими средствами, которые взаимосвязаны и взаимообусловлены и охватывают обычно большие группы слов разных частей речи. К формально-морфологическим средствам следует отнести определенные словообразовательные суффиксы, с помощью которых разграничиваются названия лиц (одушевленных, неодушевленных). Наша трактовка вопросов морфологических категорий и некоторых проблем теории грамматических категорий во многом опирается на отечественную и финно-угорскую грамматическую традицию. Грамматические категории познаются по их репрезентациям в речи. На основании анализа и обобщения этих репрезентаций делаются выводы об их структуре и функциях.

В разработку проблем мордовской морфологии существенный вклад внесли М. Е. Евсевьев, Д. В. Бубрих и др. Д. В. Бубрихом (1941) выяснено

происхождение сказуемостного изменения неглагола, определены истоки л-овых глагольных образований. Отдельные вопросы морфологии глагола освещены в трудах М. Н. Коляденкова (1946), В. И. Палля (1955). Системное описание получили морфологические категории - притяжательности (Феоктистов 1963), определенности и неопределенности (Тихонова 1970), залога (Ведяшкин1980; Смиренникова1984), одушевленности-неодушевленности (Кочеваткина 1991), способі: выражения категории количества (Логинова 2001).

В марийском языкознании в разработку данной проблемы внесли значительный вклад И. С. Галкин (1958; 1961), Е. И. Коведяева (1966; 1978), 3. В. Учаев (1982; 1983), Г. М. Тужаров (1984; 1987), М. В. Ямбулатова (1997) и др.

Вместе с тем проблема морфологических категорий в мордовском и марийском языкознании до настоящего времени удовлетворительно не решена. Остается дискуссионным очень важный, на наш взгляд, вопрос о наличии или отсутствии грамматической категории одушевленности-неодушевленности.

Чтобы та или иная морфологическая категория могла быть признанной, нужно, чтобы она, во-первых, была словоизменительной, во-вторых, указывала отношения между предметами. Но последние могут отражаться и словообразовательными категориями. Так, в русском языке отношение принадлежности может быть передано и родительным падежом {дом учителя), и притяжательным прилагательным (учителев дом). Очевидно, необходим ее статус как словоизменительной. В мордовских языках граница между словоизменением и словообразованием гораздо менее четкая, чем, например, в русском. Что такое м. валфтома, э. валтомо в словосочетании м. валфтома морамс, э. валтомо морамс: падежная ли форма (сравни в русском: петь без слов) или наречие (бессловесно петь)? В мордовской речи есть некоторые словоизменительные именные категории — чисел и склонений-рядов. По связи с ними можно выявить, например, и категории падежей. Нельзя не согла-

ситься с мнением Д. В. Бубриха, который считает, что «именные категории чисел и склонений-рядов являются очевидными и бесспорными словоизменительными категориями потому, что они удовлетворяют признаки всякой словоизменительной категории - обнаруживают себя синтаксически, принимают участие в словосвязывании» (Бубрих 1941: 80). Склонения-ряды обнаруживают себя синтаксически в плане воздействия на употребление именительной или родительной форм: м. лигиме няенъ, э. лигиме неинь «я увидел лошадь» и м. лиитоть няине, э. лишментъ неия, а не лишмосъ няине, лиш-месь неия «я увидел ту лошадь». Грамматическая категория в отличие от лексической (словообразовательной) представляет собой словоизменительную (формообразующую) категорию. Формообразующие суффиксы более абстрагированы, чем, в частности, словообразующие. Для того чтобы грамматическое значение приобрело уровень грамматической категории, выражающая его форма должна достигать высокой степени грамматической абстракции, то есть охватывать преимущественное большинство однородных элементов языка. В агглютинативных языках, в которые входят как марийский, так и мордовские языки, глагольное словообразование и формообразование, например, базируются на суффиксации. Форманты глагола нанизываются один за другим к корню слова: якамс «ходить», м. яка-фт-омс, э. яка-вт-омс «заставить ходить», потямс «доить, сосать», м. потя-фт-омс, э. потя-вт-омс «заставить доить, сосать (кормить)», мар. л. воз-ыкт-ыш, г. сир-ыкт-ыш «писать», л. воз-ыкт -(ы)ш-(ы)м, г. сир- ыкт- (ы)ш - (ы) м «заставил я писать» и т. д. (ГМЯ 1962:255). В отличие от многих уральских языков, в том числе и марийского, мордовские языки имеют формы безобъектного и объектного спряжений. Такое интересное явление, как объектное спряжение, давно уже привлекало внимание исследователей. В мордовских языках представлены показатели объекта, относящиеся к 1, 2 и 3-му лицу: м., э. кунда-с-ак «ты поймаешь его», м. кунда-пС-ан^ э. кунда-т-ан «я поймаю тебя», м. кундаса-м-азь, э. кундаса-м-изь «они поймают меня». В прошедшем времени для объек-

та 3-го лица («его» и «их») показатель объекта действия не обнаруживается (Серебренников 1968:24). Ф. Видеман, автор наиболее обстоятельной грамматики эрзя-мордовского языка второй половины прошлого века, предполагал, что в формах объектного спряжения объектные суффиксы слились с личными окончаниями (Видеман 1865:74). Б.А.Серебренников считает, что это предположение Видемана фактически не верно (Серебренников 1968:25). Д. В. Бубрих, изучая историю форм объектного спряжения в эрзянском языке, при объяснении объектных форм непрошедшего времени принимал во внимание некоторые именные построения вроде нумулун'т' кундайзы (ныне нумулон'т' кундызё) «зайца-того ловец-его». Позднее форма кундайзы в силу известных причин преобразовалось в кундас, которое и легло в основу парадигмы форм объектного спряжения (Бубрих 1953:126, 142-143). Формы типа кундам, кундат, кундас первоначально обозначали «ловец мой, ловец твой, ловец его». Позднее имя с притяжательным суффиксом -с {кундас «ловец его») было включено в парадигму сказуемостного изменения имени посредством притяжательных суффиксов. Появились формы типа кундасам «ловец его я», кундасат «ловец его ты» и т.д. (Серебренников, там же:26). Употребление форм безобъектного спряжения связано только с грамматическим выражением лица действователя: ванан «я смотрю», м. ваноть, э. ваныть «ты смотрел» и т. д. В объектном спряжении, наряду с грамматическим субъектом, морфологически обозначаются лицо и число прямого объекта действия: м. тердихтень, э. тердитинъ «я тебя пригласил» м. тердеськ, э. тердинек «мы его (их) пригласили» (ОФУЯ1975:314). Притяжательные суффиксы, выполняющие роль личных окончаний в формах объектного спряжения, с самого начала могли указывать только на «принадлежность» действия субъекту действия, понимаемую определенно. В мордовских языках формы объектного спряжения обозначают законченное действие, выполненное кем-то, т. е. одушевленным существом: м. кундазе, э. кундызе «он поймал его». В марийском языке глагольные формы управляют падежными формами имен и ме-

стоимений: мар. Мом шонет, тудым ыштет, г. Мам шанет, тыдым ыштет «Что думаешь, то и сделаешь»; Шужаретлан ончыкто, г. Шыжаретлан анэ/сыкты «Покажи сестре» (ОФУЯ 1976: 61). Сказуемостные окончания в мордовских языках одни и те же у глагола в пределах изъявительного наклонения и у всех других частей речи: м. корхт-ан, э. корт-ан «я говорю», ак-ан «я тетя», од-ан «я молод», омбоц-ян «я второй», м. тяфтам-ан, э. истям-ан «я такой», м. тяс-ан, э. тес-ан «я здесь» и т. д. Являясь формами сказуемого, причем общими для всех частей речи, сказуемостные формы тем самым возводят синтаксическое значение любой части речи, оказавшейся в данных условиях, то есть ставшей сказуемым, до ранга синтаксического значения глагола. Сказуемостное оформление, характеризуя особую синтаксическую функцию слова, тем самым характеризует его и как определенную часть речи. Так, м. тяса, э. тесэ означает «здесь» и «здешний»: тяса ломань, тесэ ломань «здешний человек», м. тяс-ан, э. те-сан — только «я здесь» (наречие места), кундазь «пойманный», «пойман» и «держась», кунда-зян - только «я пойман» (страдательное причастие) и т. п. Вследствие этого в мордовских языках мы наблюдаем выражение субъекта и предиката в одном специально оформленном слове значительно чаще, чем в индоевропейских языках: одан «я молод», м. тясолеме, э. тесэлинек «мы были здесь», сравним в русском языке: пишу - я пишу, пишешь - ты пишешь. Мордовский глагол ввиду своей специфической морфологии наличия субъектно-объектных форм спряжения имеет способность выражать в одном слове субъект, предикат и объект: м. васьфтъсамак, э. вастсамак «ты меня встретишь», м. васьфттян, э. васт-тан «я тебя встречу», м. васьфтьсак, э. вастсак «ты его встретишь», м. васьфтьса, э. вастса «я его встречу».

Основными факторами, определяющими характер связи между глаголом и зависимым словом являются: переходность-непереходность глагола, морфологический состав, вещественное значение зависимого существительного. Потребность глагола в объекте для реализации своего значения есть

переходность. Она зависит от лексического значения глагола. С изменением морфологического состава глаголов изменяется и их переходность, и лексическое значение, которые, в свою очередь, являются основными факторами, определяющими глагольное управление. В марийском языке нас интересует объект, который может быть прямым и косвенным. В словосочетаниях с объектными отношениями прямой объект обусловлен в первую очередь глаголом, его вещественной и структурной сторонами. Имя лишь тогда становится объектом, когда вступает в отношения с глаголом. Самую многочисленную и употребительную группу составляют глаголы действия. Они отражают разнообразные стороны трудовой деятельности человека: лудам «я читаю», во-зем «я пишу», лудат «ты читаешь», возет «ты пишешь», лудеш «он читает», воза «он пишет». В марийском языке в отличие от других финно-угорских, различаются два типа спряжения глаголов: первое (I) и второе (II). Глаголы II - го спряжения представляют собой первоначальные глаголы с основой на -а {-а), а глаголы 1-го спряжения представляют частью глаголы с древним узким конечным гласным основы и частью глаголы с каким-то словообразовательным суффиксом, в котором наличествовал звук - а (-а). К той части глаголов I- го спряжения, в которых он предполагает первоначальное существование какого-то словообразовательного суффикса, относятся, прежде всего, глаголы типа кодаш: кодам «остаюсь», кодем «оставлю». Глаголы этого типа являются двухзначными, т. е. переходными и непереходными в самой инфинитивной форме: кодем «оставлю», кодам «останусь», пдртем «верчу», портам «верчусь», шумем «точу», шумам «устаю» и др. С исчезновением предполагаемого возвратного суффикса в производных глаголах этого же типа гласный основы - а (-а) без изменения перешел в личное окончание. Этим самым такие глаголы получили второй тип спряжения и сохранили этот тип как различие от первого, т. к. они семантически уже различались при наличии суффикса -ve (Галкин 1964:110-113). Развитие форм первых лиц единственного числа настояще-будущего времени изъявительного наклонения

можно изобразить следующим образом: *толеме > толымы > толым > толам «прихожу», *толете > толыты > толыт > толат «приходишь, придешь» (там же: 114). Анализируя глагольные суффиксы мордовских языков, В. Халлап пришел к заключению, что мордовский суффикс -во, -ее восходит к домор-довскому -ре или - ve, а не -ва (Халлап 1955:16). Поэтому никак нельзя говорить, что с исчезновением согласного предполагаемого суффикса в глаголах 1-го спряжения остался гласный данного суффикса, иначе мы бы не имели разницы в типах спряжений. Формы спряжений возникли как результат фонетической обусловленности присоединения лично-числового показателя к той или иной основе глагола. Для марийского языка характерно, что прямой объект часто сливается с субъектом действия: Нуно ваш-ваш йдратат «Они любят друг друга (букв, взаимно любят). Me ваш-ваш эре игылтына, кой-даркалена ыле (там же) «Мы посмеивались друг над другом (букв, взаимно насмехались). Тунам нуно (Веруш ден Эчан) кас еда вашлийныт (там же) «Тогда они (Веруш и Эчан) каждый вечер встречались (букв, встречали). В данных предложениях действия выражены глаголами действительного залога, объекты нуно «они», ме «мы», нуно (Веруш ден Эчан) «они (Веруш и Эчан)» являются одновременно и субъектом и объектом действия. По мнению Л. А. Петуховой, граница между переходными и непереходными глаголами в марийском языке неустойчива. Непереходные глаголы движения употребляются с существительными в винительном падеже, точнее, форма винительного падежа может быть употреблена при непереходных глаголах. Данное существительное не является прямым объектом. Такое явление особенно часто встречается в произведениях устного народного творчества: Курыкым куза — шогалеш, Курыкым вола — шогалеш. Мый тудым имньылан ом шотло «Поднимается на гору (букв, поднимается гору)-остановится, Спускается с горы (букв, спускается гору) - остановится. Я такого за лошадь не считаю» (Петухова 1980: 27 - 8). И.С. Галкин считает, что подобное явление для марийского языка не случайно, оно закономерно и исторически оправда-

но. Очевидно, когда-то все глаголы при наличии объекта в предложении могли выступать в переходном значении, исключая глаголы с транслативным (становление каким-либо или чем-либо) и эссивным (нахождение в данном состоянии) значениями (Галкин 1958:40). Переходность-непереходность марийских глаголов можно объяснить исторически. В связи с тем, что в прошлом техника была не развита, многие процессы труда выполнялись вручную, примитивным способом. Это находило отражение и в языке. Например, употребление глагола кузаш «подниматься» объясняется тем, что в прошлом среди марийцев имело широкое развитие бортничество - лесное пчеловодство. Улья в виде дупла устанавливались на высоких деревьях, особенно на дубах и липах. Брать мед лазили на эти деревья. Сейчас в связи с усовершенствованием пчеловодства изменился его характер, но словосочетание муйым кузаш «качать, выкачать мед (букв, лазить мед)» в языке сохранилось, оно выражает объектное отношение. Так же можно объяснить и другие словосочетания с этим глаголом: кынем кузаш «высушить, сушить коноплю в бане»; урокам кузаш «сушить, высушить рожь в бане». Выполнение этих действий также связано с высотой: для сушки льна, конопли, ржи и т.д. не было сушилки, поэтому марийцы топили баню, делали полки, так они сушили названные предметы. Словосочетания эти также имеют объектное значение (Петухова 1980:29).

В финно-угорских языках отношение принадлежности предмета грамматическому лицу или другому предмету выражается с помощью особых притяжательных суффиксов: м. кудо-зе, э. кудо-м, мар. пдрт-ем «мой дом» и т. д. Формы притяжательности имен в марийском языке выражают отношение предмета обладания к обладателю, одного лица к другому по родству: тыйын эргыч «твой сын», ачам «мой отец», человека к коллективу, предприятию, учреждению: колхозын агрономжо «агроном колхоза», совхозын ончыл пашазыже «передовой рабочий совхоза» и т. д. (Тужаров 1987:36).

Представляется, что это есть один из способов выражения одушевлен-

ности-неодушевленности в рассматриваемых языках.

Языковые явления контролируются, в первую очередь, несинтаксическими факторами. «Определенность-неопределенность, будучи одной из тех языковых категорий, адекватное описание которых невозможно без учета акта коммуникации, вызывает пристальное внимание в современной теории функционализма» (Ревзина 1973: 6 -8).

При установлении содержания и объема понятий теории грамматических категорий активную роль играет гносеологический аспект. Говоря о грамматических категориях и их компонентах в плане лингвистической онтологии, мы подразумеваем определенные классы грамматических объектов. По мнению А. В. Бондарко, «в морфологии, ориентированной на слово как основную единицу языка, морфологические категории, присущие частям речи, их функции и структура являются центральным объектом грамматического описания» (Бондарко 1976а: 4).

Существует оппозиция грамматического и неграмматического значения. Первое обязательно присуще грамматической или морфологической категории. Морфологические категории мы рассматриваем вслед за многими исследователями как системы противопоставленных друг другу рядов морфологических форм с однородными значениями в пределах определенной части речи (Бондарко 1971:11; Русская грамматика 1982: 4). В русской грамматической традиции эта точка зрения восходит к концепции А. М. Пешков-ского (1956:23-29, 31-35), Л. С. Бархударова (1975:42-47), Д. А. Штелинга (1959: 56-57) и др.

В науке известна более широкая и более узкая трактовка понятия «грамматическая категория». Широкая представлена в высказываниях Л.В. Щербы: «Под грамматической категорией я разумею те группы однообразия в языке, под которые подводятся единичные явления... грамматика в сущности сводится к описанию существующих в языке категорий» (Щерба 1957: 12). Свои выводы он сформулировал в соответствии со взглядами предшест-

венников. Например, А. А. Потебня употребляет выражение «грамматическая категория» применительно к таким объектам, как глагол, существительное, время, число, совершенность и несовершенность, одушевленность и неодушевленность (Потебня 1958: 38 - 82). По его мнению, оно приложимо и к лексико-грамматическим разрядам частей речи (одушевленность, неодушевленность), грамматическим категориям частей речи (время, число) и их отдельным компонентам (третье лицо, падеж). Это тоже очень широкая трактовка. Подобные воззрения встречаются и в современный период. М. Доку-лил в круг грамматических категорий включает такие лингвистические объекты, как имя существительное, инфинитив, подлежащее, придаточное предложение, спрягаемый глагол, время и т. д. (Докулил 1967: 4).

Аналогичное толкование грамматической категории находим и в фин-но-угроведении. Например, В. И. Лыткин утверждает, что грамматические категории в современном коми языке могут быть более частные и более общие. В частности, можно говорить о категории исходного падежа: керкаысъ «из избы». Более общей по отношению к ней является категория внутриме-стных падежей, еще более общей — категория падежа в целом. Ученый выделяет в коми языке категорию одушевленности и неодушевленности (Лыткин 1955: 121).

И. С. Галкин вопрос о грамматических категориях в марийском языке излагает в целом согласно названной интерпретации. Он считает, что слово наряду с конкретным лексическим значением имеет несколько общих, выражающих различные отношения, которые в грамматике принято именовать грамматическими значениями. Грамматические категории подразделяются им на общие (падежа, числа и притяжательности) и частные (отдельных падежей) (Галкин 1961: 9 - 10).

3. В. Учаев в целом солидарен с концепцией И. С. Галкина. Части речи он квалифицирует как общие грамматические категории, в них, в свою очередь, выделяя общие и частные грамматические категории. Для имени суще-

ствительного общие - это категории падежа, числа и притяжательности, частные — единственного и множественного числа, второго и третьего лица (у общей категории притяжательности), конкретности, отвлеченности, вещественности, одушевленности-неодушевленности и т. д. (Учаев 1982: 10-20).

Г. М. Тужаров отмечает, что собственно-грамматические категории (падежа, притяжательности) необходимо строго отличать от подклассов частей речи — их лексико-грамматических разрядов (Тужаров 1987:11).

С этим нужно согласиться. Лексико-грамматические разряды частей речи, как и сами части речи, не имеют средств формального выражения. Более убедительной представляется двусторонняя содержательно-формальная (функционально-структурная) концепция грамматической категории, сопряженная с билатеральной трактовкой языкового знака и взглядом на язык как на двустороннее явление, заключающее в себе план языкового содержания и план выражения.

План содержания морфологической категории - семантический потенциал, обнаруживающийся в системе дифференциальных семантических признаков. План выражения грамматической категории - это системно организованные грамматические средства. Причем определяющей выступает содержательная сущность грамматической категории, а не формально-структурная. А. В. Бондарко справедливо указывает, что если перед нами грамматическая категория со всеми характерными для нее признаками в аспектах содержания и выражения, то ведущими в этом единстве двух планов являются категориальные содержательные признаки, лежащие в ее основе (Бондарко 1976а :32-33).

Заслуживает внимания определение грамматической категории, данное К. Г. Крушельницкой, где главные признаки формулируются следующим образом: а) она включает, по меньшей мере, два соотносительных значения, т. е. отражает отношения, между которыми существует дизъюнктивная связь (оппозиция), — они однородны, но противоположны; б) эти отношения обяза-

тельно (по принципу альтернативы) выражаются специальными соотносительными грамматическими формами (Крушельницкая 1967:217-218).

Особенность функционально-семантического анализа состоит в том, что он базируется на функциональном и инвариантном принципах и допускает их комбинирование, в то же время требуя разграничения типов функций и типов инвариантности в языке. Этот принцип предполагает изучение структуры значения грамматических форм и категорий не только в системе языка (парадигматический уровень), но и в процессе их функционирования, когда факты языка выступают в тесной связи с фактами речи (синтагматический уровень). В этом случае следует различать план содержания и план выражения. Но в определенных целях можно изучать только план содержания, тогда как план выражения принимается как нечто данное (Гухман 1981: 24-29). Факты языка, которые подвергаются исследованию, опираются на понимание грамматических категорий как двусторонних сущностей, основанных на единстве содержания и формального выражения. Эта концепция была обоснована в трудах Л. В. Щербы (1957), В. В. Виноградова (1954), М. М. Гухман (1981), Б. А. Серебренникова (1964, 1967), В. Н. Ярцевой (1981), А. В. Бондарко (1967) и др.

Грамматическая категория как категория знакового уровня двумерна: план содержания представлен значением (семантикой), план выражения-системным набором противопоставленных словоформ (не менее двух), или парадигмой, объединенной значением этой категории. Отсутствие названных средств выражения грамматической категории равнозначно отсутствию самой грамматической категории. «Включение в определение указания на формы выражения категориальных значений позволяет отличать ее от лекси-ко-семантических разрядов и вообще от оппозиций, не строящихся на системе грамматических форм, хотя такой подход и критикуется некоторыми исследователями, подчеркивающими существование наряду с методом оппозиций методов связей и отношений» (Щур 1974:109).

Понятию «грамматика» и «грамматическое» А. В. Бондарко придает двоякое толкование: более узкое, вытекающее из билатеральности грамматической категориальности, и более широкое, базирующееся не только на грамматической, но и на понятийной категориальности. При этом грамматика в узком смысле служит ядром грамматики в широком смысле (Бондарко 1984: 20-21).

Понятие функционально-семантической категории, вероятно, допустимо трактовать и более широко: оно может охватывать и такие категории, которым, судя по лингвистической литературе, нельзя найти аналогии среди категорий морфологических. Его целесообразно использовать в сопоставительном исследовании. Примерами можно привести персональность - категорию, опирающуюся на глагольные и местоименные формы лица, включающую иные (синтаксические и лексические) средства выражения семантики лица; залоговость, охватывающую грамматическую категорию залога и относящиеся к той же семантической сфере словообразовательные, лексико-синтаксические и лексические средства.

Представляет интерес сопоставительный анализ структуры функционально-семантических категорий в разных языках, в том числе, с точки зрения наличия-отсутствия морфологического ядра, состава и характера взаимодействия компонентов, распределения семантических признаков между этими компонентами. Ядро функционально-семантической категории характеризуется определенными дифференциальными семантическими признаками. Аналогичные семантические элементы могут передаваться в различных вариантах и конкретизироваться средствами периферии. Между ядром и периферией осуществляется своеобразное распределение «семантической нагрузки»: часть ее берет на себя ядро, предоставляя периферийным средствам лишь функцию детализации и конкретизации, другая же часть полностью передается периферии.

Благодаря близости по содержанию, принадлежности к общей семантической области в рамках одной и той же категории могут объединяться дифференциальные семантические признаки разного рода, в частности признаки морфолого-семантические и лексико-семантические. На содержательной близости значений, выражаемых грамматическими и лексическими средствами, основаны не только проявления их соответствия, объединения и притяжения, но и факты отталкивания, «запрета». Например, невозможны такие сочетания, как «долго закрыл», потому что в наречии долго содержится элемент длительности, тогда как совершенный вид способен сочетаться с таким выражением длительности действия лишь в особых условиях - при длительно-ограничительном и ограничительном способе действия (долго просидел, пять минут посидел). Эти явления свидетельствуют о принципиально важном факте: возможна содержательная соотносительность значений, выражаемых грамматическими и неграмматическими средствами. Именно эта соотносительность, сопоставляемость, способность к взаимному притяжению или отталкиванию создает условия для взаимодействия компонентов функционально-семантических категорий. Вероятно, при исследовании функционально-семантических категорий целесообразно определить общий «смешанный» набор дифференциальных семантических признаков. Иначе говоря, может быть поставлен вопрос об определении всей совокупности семантических признаков, по отношению к которым различаются компоненты данной категории, принадлежащие разным сторонам и уровням языка. Такой подход вместе с тем предполагает последующую дифференциацию наборов семантических признаков в рамках систем, состоящих из однородных компонентов, т.е. в рамках грамматического ядра данной категории и отдельных областей ее периферии.

Итак, существует определенный «запас», потенциал тех значений, которые в принципе (в том или ином языке) могут быть выражены грамматиче-

ски, в частности морфологически. Но ни один язык не использует всех возможностей именно грамматической реализации этих «потенциально грамматических» значений. Их выражение распределяется (в разных языках по-разному) между грамматическими, лексико-грамматическими, словообразовательными, лексическими средствами.

К формально-морфологическим средствам следует отнести определенные словообразовательные суффиксы, с помощью которых разграничиваются названия лиц (одушевленных, неодушевленных). Привлечение средств морфологии, синтаксиса, лексики и контекста позволит наиболее полно, глубоко и всесторонне осветить его.

Существует противопоставление грамматического значения неграмматическому. Грамматическое значение обязательно присуще какой-либо грамматической или морфологической категории. Морфологические категории мы рассматриваем вслед за многими исследователями как системы противопоставленных друг другу рядов морфологических форм с однородными значениями в пределах определенной части речи (Бондаркої971:11; Русская грамматика 1982: 4). В русской грамматической традиции эта точка зрения восходит к концепции А. М. Пешковского (1956: 23-29, 31-35), Л. С. Бархударова (1975: 42-47), Д. А. Штелинга (1959: 56-57) и др.

Семантическое содержание категорий, которые рассматриваются в данной работе, аналогично (с точки зрения принадлежности к одной и той же «семантической зоне») значению морфологических категорий (таких, как вид глагола, залог, время, лицо, наклонение). План выражения образуют языковые средства, относящиеся к разным уровням и сторонам (аспектам) языка, -морфологические, синтаксические, словообразовательные, лексические, различные комбинации средств контекста.

Дифференциальный семантический признак (ДСП) - это семантические понятия, имеющие непосредственное отношение к категории одушев-

ленности-неодушевленности. Чтобы охарактеризовать поведение конкретных слов в отношении категории одушевленности-неодушевленности и дать их внутреннюю классификацию, эмпирически был выделен набор из пяти дифференциальных признаков: живой, антропоним, фауноним, конкретный, исчисляемый.

Поясним значение каждого признака в отдельности:

Живой- признак живой приписывается именам существительным, обозначающим представителей органической природы, которые живут, «обладают» жизнью: м., э. ломанъ, мар. айдеме, еН «человек», м., э. ава, мар. удырамаш «женщина», м., э. цёра, мар. пдръеН «мужчина», м. стирь, э. тей-терь, мар. удыр «девушка» и т. д. Это качество приписывается и антропоморфным существам: м. шкай, э. паз, мар. юмо «бог», м., э. норовава «богиня хлеба и урожая», кудава «богиня дома», мар. вудия «в народной мифологии: водяной» и т. д.

Антропоним — признак, свойственный именам существительным, которые обозначают человека в его проявлениях: м. тонафты, э. тонавты-ця, мар. туныктышо «учитель», м. вирень ваны, э. виренъ ваныця «лесник», м. траксонь потяфты, э. скалонь потявтыця, мар. ушкал луштышд «дояр, доярка» и т. д.

Фауноним (зооним)- признак, характеризующий имена существительные, которые обозначают представителей животного мира: м., э. ала-ша, мар. гімне «лошадь», м. тува, э. туво, мар. сосна «свинья», м. офта, э. овто, мар. маска «медведь», м. пине, э. киска, мар. пий «собака» и т. д.

Конкретный- признак, приписываемый именам существительным, называющим конкретные предметы, существующие в окружающей действительности и воспринимаемые органами чувств: м. кядъ, э. кедь, мар. кид «рука», м., э. атя, мар. шоНго «старик», м. цёра, цёрабай, э. од цёра, мар. йыгыт, мар. рвезе, г. мылоец «парень, юноша, молодой человек», м. шуфта, э. чувто, мар. пушеНге «дерево», м. ловажа, э. улов, мар. колышо «мертвец» и т. д.

Исчисляемый- признак, свойственный именам существительным со значением раздельной предметности: м. брад,э. леля, брат, мар. иза «старший брат», м.сазор, э. ялакс, мар. шужар «младшая сестра»; м., мар. ака, э. патя «старшая сестра», «тетя»; м., э. шабра, мар. пошкудо «сосед» и т. д.

При описании синтаксических способов выражения одушевленности-неодушевленности используется вариант лексического значения (ВЛЗ). Под этим термином мы понимаем любое словарное или контекстное значение лексемы, кроме того, что было использовано при определении принадлежности этой лексемы к соответствующему лексико-семантическому классу или морфолого-семантическому г.одклассу. Каждый лексико-семантический вариант имеет свою семантическую структуру, состоящую из системы элементарных смыслов - сем, которые соотносятся с признаками соответствующих понятий, отражающих определенную сторону явлений окружающей действительности (Барцева 1989: 6). С точки зрения лингвистики, семы различаются в зависимости от их роли в структуре семемы. Исходя из этого, структура лексических значений слова представляет собой внутренний механизм лексемы как иерархически расположенных и взаимодейстующих сем, а именно, грамматических, лексико-грамматических, категориально-лексических.. Например: в глаголах м., э. молгмс, мар. каяш «идти, пойти», м. аськолямс, э. эскелямс, мар. ошкылаш, ошкедаш «шагать», м., э. саме, мар. толаш «приходить, прийти, приезжать, приехать, прибывать, прибыть» такой общей грамматической семой является сема «действия», лексико-грамматических, например: м., э. молемс, мар. каяш, м., э. саме, мар. толаш обозначают динамическое действие, а м., э. озамс, мар. шинчаш «сидеть», м., э. ащемс, мар. шо-гаш «стоять» - статическое; категориально-лексических: м. ласькомс, э. чи-емс, мар. куржаш «бежать, убежать»; м., э. лиемс, мар. чо&шташ «лететь, полететь», категориально-лексической выступает сема «движения»; а также коннотативного компонента, связанного с чувственно-ситуативным мышле-

ниєм, например, как в мордовских, так и марийском языках: м. ласькомс, э. чиемс, мар. куржаш «бежать» ассоциируется с быстрым темпом движения, м. лиемс, э. ливтемс, мар. чоНешташ — еще более интенсивным, а м., э. шаштомс, мар. нушкаш «ползать, ползти» — с медленным движением, благодаря которому слово выполняет номинативную функцию определенных денотатов и понятий.

С научной точки зрения семы являются средством описания значений, единицей, с помощью которой значения слова отождествляются и дифференцируются друг от друга. В семантический объем многозначного слова входят несколько семантически связанных значений, ядром которого считаются основные номинативные значения, как бы непосредственно направленные на «предметы», явления, действия и качества действительности (включая сюда и внутреннюю жизнь человека) и отражающие общественное понимание. По степени лексической сочетаемости главное значение является свободным. Однако свобода главного значения не абсолютна, а относительна. Под ней следует понимать способность быть реализованной в самых разнообразных контекстах при минимальной специализации. По степени употребления главное номинативное значение бывает более частотным, чем любой не основной вариант.

Поле одушевленности-неодушевленности в современных мордовских и марийском языках

Поскольку значение одушевленности-неодушевленности находит выражение на лексическом, морфологическом и синтаксическом уровнях языка, целесообразно рассматривать разные средства ее репрезентации интегриро-ванно: в системе языкового поля одушевленности-неодушевленности.

Принцип поля в лингвистическом описании дает возможность обратить внимание на «стыки» исследуемых категорий. Микрополе взаимности, на-

пример, м. синь сялондыхть, э. синь сёвныть, мар. нуно вурседылыт «они ругаются, ссорятся, оскорбляют друг друга» относится к той переходной зоне, где пересекаются поля залоговое и аспектуальности (функционально-семантическая категория, охватывающая различные средства выражения характера протекания действий). Рассматриваемые нами функционально-семантические категории, связанные с глаголом, образуют группировку частично пересекающихся полей. Возможно, что исследование подобного рода и не будет в достаточной мерз удовлетворять воображаемым каноническим правилам историко-типологических исследований, которых пока не существует, однако обилие фактического материала, многочисленные наблюдения и всестороннее раскрытие значений форм, не представленное в грамматиках мордовских и марийского языков, может заинтересовать финно-угороведов и специалистов по общему языкознанию.

В настоящее время прочно входят в лингвистический обиход принципы исследования, ориентированные на когнитивное содержание и назначение языковых единиц, поскольку подобный анализ, не ограниченный узкоформальными рамками поверхностного уровня, способствует выявлению глубинных семантических процессов, в которых раскрываются существенные «скрытые» закономерности, обусловленные сложной природой языка как средства общения. Функционально-когнитивное направление дает более адекватное описание материала по сравнению с традиционным, так как является многоаспектным и охватывает весь обширный материал, накопленный в лингвистике. В современной лингвистике проявляется стремление полнее и глубже исследовать семантические особенности одушевленных имен существительных и глагольных лексем, характеризующих признаки предметов и их отношения.

Изучение одушевленности-неодушевленности лежит в русле более широких и общих исследований активных процессов, происходящих в синтаксисе, морфологии языков, таких, в частности, как соотношение книжной и

РОССИЙСКАЯ

ГОСУДАРСТВЕННАЯ

БИБЛИОТЕКА

народно-разговорной речи, взаимоотношение одушевленности-

неодушевленности и личности-неличности.

Функционально-семантическое поле создается в результате взаимодействия разнородных (относящихся к разным сторонам и уровням языка) элементов, обладающих, при всех различиях, общими инвариантными семантическими признаками. Основные черты структуры функционально-семантического поля сводятся к следующему: 1) обычно в поле выделяется ядро, центр, по отношению к которому другие компоненты поля представляют собой периферию; 2) для поля характерно частичное перекрещивание его элементов; разные поля также отчасти накладываются друг на друга; при этом образуются общие сегменты, цепочки постепенных переходов; 3) в рамках поля представлены семантические связи как однородных, так и разнородных языковых средств; взаимодействие грамматических и лексических компонентов поля осуществляется благодаря их содержательной соотносительности, их способности объединяться в одном семантическом комплексе. Функционально-семантические и морфологические категории относятся не к разным «мирам» - универсально-логическому и лингвистическому, а к одному и тому же языковому миру. Различие между этими категориями лежит в другой плоскости: морфологические категории относятся к одной стороне языка - морфологической - л к одному языковому уровню — уровню слова как словоформы. Функционально-семантические же категории, как уже было сказано, представляют собой более широкие языковые сферы, куда входят как морфологические категории, так и взаимодействующие с ними и связанные с ними семантико-функциональной общностью элементы, относящиеся к иным сторонам и уровням языка (Бондарко 1971: 12). Приведем примеры некоторых функционально-семантических категорий. «Персональностью» можно назвать категорию, опирающуюся на глагольные и местоименные формы лица, а также включающую в себя иные - синтаксические и лексические средства выражения семантики лица. «Залоговость» охватывает грамма-

тическую категорию залога и относящиеся к той же семантической сфере словообразовательные, лексико-синтаксические и лексические средства. Представляет интерес сопоставительный анализ структуры функционально-семантических категорий в разных языках, в частности с точки зрения наличия-отсутствия морфологического ядра, состава и характера взаимодействия компонентов данной категории распределения семантических признаков между этими компонентами. Важно сопоставление связей данной категории с другими функционально-семантическими категориями (сопоставление их конфигураций). В конечном итоге может быть поставлена задача построения типологии функционально-семантических категорий. Ядро функционально-семантической категории характеризуется определенными дифференциальными семантическими признаками. Аналогичные семантические элементы могут передаваться в различных вариантах и конкретизироваться средствами «периферии». Между ядром и периферией функционально-семантической категории осуществляется своеобразное распределение «семантической нагрузки». Часть этой нагрузки берет на себя ядро, предоставляя периферийным средствам лишь функцию детализации и конкретизации, другая же часть полностью передается периферии. «Противопоставление «центр — периферия» многосторонне» (Нарушевич 1996: 9).

В исследование введен ряд дополнительных понятий: координата, центр, периферия. Чтобы получить «поле» одушевленности-неодушевленности, используются два типа координат: семантическая, которая указывает на «вес» дифференциальных семантических признаков, и формальная, отражающая принадлежность морфолого-семантических подклассов к определенной парадигмальной зоне и позволяющая охарактеризовать структуру поля одушевленности-неодушевленности, т. е. членение его на центр и периферию: взаимодействие семантических полей «личность (ядро) -активный человек - активное животное (периферия)» - «неживой (ядро) — неактивное животное- неактивный человек (периферия)». Таким образом, в

схеме отражены два центра (одушевленности и неодушевленности) и две периферийные зоны, семантическая и формальная характеристика групп однотипных лексем (рис. 1).

кие / ко? (кто?) мезе / МО? (что?)

В рассматриваемых языках можно привести определенную аналогию между делением единицы языка на грамматические и лексические классы. В первом случае абстрагирование идет в направлении грамматических свойств единиц и выделяются части речи, которые характеризуются общностью значения, грамматических категорий, морфологической структуры и синтаксических функций. Так, имя существительное обладает значением предметности, представляемой в формах числа и падежа, и выполняет различные синтаксические функции, среди которых основными являются функции подлежащего и дополнения.

Одним из важнейших понятий здесь оказывается грамматическая категория, понимаемая как единство (совокупность) определенных грамматических значений и выражающих их форм в отвлечении от конкретных значений языковых единиц. Именно грамматические категории, например, числа у су-

ществительных, вида, времени, наклонения, залога у глагола и т. п., обладающие определенным инвариантным значением, формой (структурой) и функциями, и позволяют подводить грамматические единицы под определенные классы слов (части речи). Во втором случае абстрагирование происходит в направлении лексических свойств единиц и выделяются лексические классы- лексико-семантические группы (и более сложные классы — семантические поля), в основе которых лежит общее лексическое значение (ср. м., э. ломань, мар. айдеме «человек» - это слово обладает одной семой, м., э. ава, мар. удырамаш «женщина, дама», м. стирь, э. тейтерь, мар. удыр «девушка», м., э. од цёра, мар. рвезе «парень» - к семе м., э. ломанъ, мар. айдеме «человек» добавляют семантические множители: возрастные различия, дифференциацию по полу. В качестве «измерений» этой ЛСГ (и всей лексической системы, где это возможно по природе объектов) выступают свои лексико-семантические категории, т. е. обобщенные значения, характеризующиеся определенной формой выражения (структурой). Подобно грамматическим категориям, лексико-семантические категории, выражая обобщенные, типизированные свойства языковых единиц, с одной стороны, объединяет их в «тематические» классы слов, а с другой - систематизируют такие единицы с точки зрения общности и специфики их значения, структуры и функций. Выше мы уже наблюдали различное контекстуальное «поведение» разных типов слов ( м., э. ломань, мар. айдеме «человек», м., э. ава, мар. удырамаш, вате «женщина», м. стирь, э. тейтерь, мар. удыр «девушка», м., э. од цёра, мар. рвезе «парень, юноша, молодой человек»), отражающее особенности их содержательной структуры. Это и является в значительной степени основой для выделения категорий на высшей ступени классификации.

Лексико-семантическую категорию можно определить как единство обобщенного лексического значения и соответствующих форм выражения, проявляющееся в характерных функциях, которые свойственны единицам, подводимым под эту категорию. Категория одушевленности-

неодушевленности своеобразно переплетена и взаимосвязана с категорией личности и неличности.

Данное исследование представляет собой попытку выявить определенные закономерности в функционировании категории одушевленности-неодушевленности, исходя из трехступенчатой модели «онтология -гносеология - язык», а также рассмотреть различные средства выражения значения одушевленности-неодушевленности в их взаимосвязи и взаимодействии. Как показывает анализ языкового материала, сема одушевленности-неодушевленности может быть выявлена не только в значениях имен существительных, но и в значениях глаголов, причастий, имен прилагательных, так как они обозначают признаки предмета, позволяющие отнести данный предмет к классу живого или неживого. Подобные признаковые слова мы предлагаем называть одушевленно- и неодушевленно-маркированнными. Глаголы и адъективные слова, обозначающие признаки, общие для живых и неживых предметов и таким образом несущественные для данного исследования, мы будем называть нейтральными. Таким образом, к полю одушевленности следует относить лексико-семантические группы одушевленно-маркированных глаголов, причастий, имен прилагательных, местоимений.

Прилагательное как компонент поля одушевленности-неодушевленности

Между именем существительным, обозначающим предмет, и именем прилагательным, обозначающим признак предмета, а также другими атрибутивными словами, обозначающими признак предмета, существует тесная семантическая связь, поскольку предмет есть не что иное, как совокупность некоторых признаков, существующих нерасчлененно. Если имя существительное, называя предмет, отражает понятие о его существенных признаках, то имя прилагательное выделяет один из признаков данного предмета и называет его. Не случайно В. В. Виноградов рассматривал словосочетание как расчлененное выражение понятия (Виноградов 19756). Указание на взаимосвязь значений имен прилагательных и семантики одушевленности- неодушевленности имен существительных можно встретить в работах различных ученых (Гулыга, Шендельс 1969: 147; Гак 19726: 380). Наиболее четко мысль о наличии данной синтагматической связи высказана А.Н.Шраммом, который, излагая семантическую классификацию качественных прилагательных русского языка, указывал: «Подкласс рациональных прилагательных целесообразно сначала разделить на три рода на основе их сочетаемости: 1 .Прилагательные, сочетающиеся преимущественно с названиями человека и других живых существ.

Прилагательные, сочетающиеся преимущественно с названиями предметов и явлений. Прилагательные, одинаково сочетающиеся с любыми названиями» (Шрамм 1974: 15). Прилагательные в исследуемых языках обладают весьма широкими синтаксическими функциями, в ряде случаев сближающими прилагательное с другими частями речи. Нужно предполагать, что наличие созвучных слов -имен существительных и имен прилагательных — в финно-угорских языках основано на адъективизации имен существительных, так как прилагательные не только тесно связаны с именами существительными, но и исторически возникли из них (ГМЯ 1962: 173, Галкин 1986:108, Хайду 1985:254).

Для выражения принадлежности лицу или другому предмету употребляется имя существительное с притяжательным аффиксом. Например, м. ялгазенъ кудоц «дом друга (моего)», э. лелянъ лишмезэ «лошадь брата (моего)» и др. Всякое прилагательное выражает не свой собственный признак, а признак определяемого имени. Качественные имена прилагательные обозначают свойства и качества людей, животных и предметов, включая цвет, форму, вкус, физические качества людей, животных, предметов и т.д. Относительные имена прилагательные обозначают признаки предметов по их разнообразным отношениям к другим предметам. Они могут обозначать: а) отношение к месту, например, м. велеряй «сельский житель», э. ве день тейтерь «девушка из села», мар. олаште илыше «городской житель», ялысе туныктышо «сельский учитель»; б) отношение предмета к материалу: м., э. сиянь сурке «серебряное кольцо», мар. шортньо шергаш «золотое кольцо»; в) отношение ко времени: м. тундань ши, э. тундонь чи «весенний день», мар. шбртнъд шыже «золотая осень» и т.д. На основании наличия или отсутствия в значении семантических компонентов, указывающих на живое или неживое, все прилагательные мы распределяем по трем семантическим разрядам: 1) Одушевленно-маркированные имена прилагательные. К этому разряду относятся прилагательные, обозначающие признаки живых существ: внешние признаки, особенности темперамента, волевые качества, эмоциональные, интеллектуальные и физические свойства и др.: м. кяжи, э. кежей, мар. осал, шыде «злой, сердитый»; м. мазы, э. мазый, мар. сылне, сдрале «красивый»; м. ёню, э. превей, мар. ушан «умный»; м. шаржу, э. шержев, мар. чал «седой»; м. павазу, э. уцяскав, мар. пиалан «счастливый» и др. Эти имена прилагательные вступают в сочетания преимущественно с именами существительными, обозначающими людей или животных: м. кяжи ломань «злой человек», кичкор мадя (офта) «косолапый (медведь)», кичкор пилъге э. кичкере пилъге «кривоногий (человек)»; кяжи върьгаз «злой волк»; э. сыре ломань «пожилой человек», сыре скал «старая корова»; м. ёню идь, э. превей эйкакш, «умный ребенок», мар. ушан удыр «умная девочка» и др.; 2) Неодушевленно-маркированные имена прилагательные. Обозначают признаки неживых предметов (явлений): пространственные и временные качества и отношения, воспринимаемые чувствами свойства и качества вещей, признаки по отношению к материалу изготовления и др.: м. лафча, э. лавшо, мар. лушкыдо «слабый, лишенный твердости»; м. вадяв «гладкий», э. сееде «частый»; м. калгода, э. калгодо, мар. пеНгыде «грубый, твердый, жесткий, суровый, сердитый, волевой» и др. Данные имена прилагательные сочетаются преимущественно с именами существительными, обозначающими неживые предметы: м. шуфтонъ куд, э. чувтонъ кудо «деревянный дом»; м. шапа-мамаръ, э. чапамоумаръ, мар. шопо олма «кислое яблоко» и т.д.; 3) Нейтральные имена прилагательные. Обозначают признаки, которые могут быть приписаны как живым, так и неживым предметам: наиболее общие пространственные характеристики, цветовая характеристика, оценочная характеристика, принадлежность и т.д. Например, м. оцю, э. покш, мар. кугу «большой», кужу «высокий»; м. якстерь, э. якстере, мар. йошкар (гё) «красный»; м., э. од, мар. у «новый»; м. ташта, э. ташто, мар. тошто, шоНго «давний, старый, ветхий» и т. д. Позицию определяемого слова при этих прилагательных могут занимать как одушевленные, так и неодушевленные имена существительные: м. сери куд «высокий дом», м. сери ломанъ, э. сэрей ломанъ, мар. кужу еН «высокий человек», мар. кукшд курык «высокая гора»; м. од куд, э. од кудо, мар. у порт «новый дом», м., э. од ломанъ, мар. рвезе «молодой человек» и т.д. К нейтральным следует отнести местоименные прилагательные м., э. монъ, мар. мыйын «мой», м., э. тонь, мар. тыйын «твой», м. тяфтама, э. истямо, мар. тугай, тыгай «такой» и другие в силу высокой степени обобщенности их значений: м. тяфтама ломанъ, э. истямо ломанъ «такой человек», мар. тыгай еНак мыланна кулеш «такой человек нам и нужен» и т.д. Определяя признаки живых существ, имена прилагательные указывают на принадлежность к полю одушевленности. Сюда относятся следующие тематические группы, обозначающие: 1) черты характера живого существа (человека прежде всего): м., э. скупой, мар. чаНга «скупой», м., э. кеме «надежный, верный, выносливый, сильный», мар. пеНгыде «волевой», м. ёжу, э. ёжов, мар. ноя «хитрый», м. честной, э. честной, мар. честный, раш, ондалыдыме «честный», м. кяжи, э. кежей, мар. шыде «сердитый, злобный, гневный», м. пели, э. пелиця, мар. лудшд «боязливый, трусливый», м. нола, э. нузякс, мар. його «ленивый» и др.;

Формант - как показатель одушевленности в мордовских и марийском языках

Склонение основ существительных на -п используется также и для передачи посессивных отношений. Одним из грамматических показателей одушевленности-неодушевленности в исследуемых языках являются лично-притяжательные суффиксы и частично генитив имени существительного.

Склонение имен существительных в зависимости от основообразующего суффикса, будучи архаичным в финно-угорских языках, обнаруживает связь с категорией одушевленности-неодушевленности благодаря не только семантическому составу имен каждой группы, но и ряду формальных признаков. Последние стали таковыми лишь с течением времени. Первоначально формативы основ не были безразличны к семантике существительных и присоединялись только к определенным именам, выделяя их среди остальных. Вернее, лишь некоторая группа имен могла иметь суффиксы активных имен. Это свойство одушевленных имен - приобретать суффиксы неотторжимой принадлежности или обладать активным падежом — согласуется с мыслью о том, что основообразующие суффиксы появляются вследствие потребности выделить определенный класс слов. Одним из таких маркеров, несущих сему одушевленности (активности), служит формант -п. Функция форманта -п как показателя одушевленности реализуется неодинаково в разных словах. Включая сему одушевленности, он постепенно начинает присоединяться к именам, семантика которых не противоречит значению активности, и превращается в формальный признак этого склонения. Наряду с генитивом в мордовских языках существует генитивоподобное имя (прилагательное) со сходным суффиксом - нь («-овый оформитель является не только показателем родительного падежа, но и словообразовательным суффиксом). В аблативе, инессиве, элативе и других косвенных падежах как в мокшанском, так и в эрзянском языке выступает аффикс принадлежности -я, который возводится к М, являющемуся начальным консонантом личного местоимения мон «я»: м. кудсо-н, э. кудосо-н «в доме моем» (местный падеж.); м. кудсто-н, э. кудосто-н «из дома моего» (исходный падеж); м. кудга-н, э. кудова-н «по дому моему» (переместительный падеж). Еще М. А. Кастрен в «Грамматике самоедских языков» утверждал, что из личного показателя 1-го лица -м развился близкий к нему -«-, ибо -м в отдельных языках не может возникнуть в конечных слогах (Kastren, 1862). В финском языке -п- возник из -м-, так как - м- в нем никогда не встречается в конечном слоге. В венгерском и марийском языках он остался без изменения; в эрзянском -м сохранен в именительном падеже, в остальных падежах он переходит в -«. Мокша-мордовский показатель 1-го лица единственного числа -е - в именительном, родительном и дательном падежах образовался позднее в результате контаминации общемордовского -м с указательным местоимением се «этот, тот» (Paasonen, 1903). Поэтому современное мокшанское мода -зе «земля моя» раньше звучало примерно как модамзе мода + м + се Эрзя-мордовский аффикс принадлежности 2-го лица единственного числа -т также имеет соответствия в родственных языках: э. ава-т «мать твоя», мар. ача- т «отец твой», венг. lova-d «лошадь твоя»; как показатель принадлежности 2-му лицу единственного числа: -/: м. кудсо-т, э. кудосо-т «в доме-твоем» -инессив; м. кудсто-т, э. кудосто-т «из дома-твоего»- элатив; м. кудоз-т, э. кудозо - т «в дом-твой» - иллатив и т.д. В мокшанском языке в именительном и дательном падежах вместо -/ выступает лично-притяжательный суффикс -це, восходящий к общемордовскому , но осложненный указательным местоимением -се «этот, тот»: мода-це модатсе мода+т+се. Эрзянский лично-притяжательный суффикс 3-го лица единственного числа - зо (-зэ) возводится к финно-угорскому - с, который на эрзянской почве озвончился в - з и принял после себя гласный о или э ( по закону гармонии гласных). Например, кудозо «дом-его, ее», реве-зэ «овца-его, ее» (Феоктистов 1963: 65, 67). За местоименное происхождение форманта -п говорит тот факт, что склонение п-основ существительных используется для передачи определенности. Определенность же чаще всего бывает связана с указательным местоимением. Поскольку суффикс -п восходит к самостоятельному слову, мы трактуем его как бывший классный показатель. Материал финно-угорских языков позволяет говорить об особой роли данного форманта, который в личных и вопросительных местоимениях, как отмечает К. Е. Майтинская, указывает на человека, выделяя его из мира вещей: «По всей вероятности, он происходит от корня я-ового указательного местоимения. Особенно последовательно и-овый суффикс используется в составе личных и вопросительных местоимений, в сфере которых он как бы указывает на человека» (ОФУЯ, 1974:379).

Личные местоимения в марийском языке, как и имена существительные, обозначающие одушевленные предметы, не имеют форм пространственно-местных падежей. Личные местоимения 1-го и 2-го лица множественного числа в косвенных падежах склоняются только с притяжательными суффиксами.

Как в мордовских, так и в марийском языках для выражения идеи «моя мать», «мой дом» используется не сочетание слов, а одна словоформа, основной компонент притяжательной конструкции. Примеры: один обладатель 1 л. м. монъ тядязе, э. монь авам «моя мать», мар. мыйын пдртем «мой дом» 2 л. м. тонь тядяце, э. тонь ават «твоя мать», мар. тыйын пдртет «твой дом» 3 л. м. сонь тядяц, э. сонзэ авазо «его мать», мар. тудын пдртшы «его дом» много обладателей 1 л.м. минь тядяньке, э. минек аванок «наша мать», мар. мемнан пбртна «наш дом» 2 л.м. тинъ тядянте, э. тынк аванк «ваша мать», мар. тендан пдртта «ваш дом» 3 л. м. синь тядясна, э. сынст аваст «их мать», мар. нунын пдртышт «их дом». Сравнивая склонение имен существительных со склонением личных местоимений множественного числа, И. С. Галкин пришел к выводу, что в формах родительного и винительного падежей личных местоимений появляются дополнительные звуки -м и -«, не относящиеся ни к падежным, ни к притяжательным суффиксам. Чтобы в этом убедиться, рассмотрим по составу форму родительного падежа этих местоимений: мемнан «наш», тендан «ваш». Из этих форм для современного марийского языка можно выделить следующие морфемы: ме «мы», те «вы» - корневые морфемы — современные личные местоимения множественного числа 1 и 2-го лица; -на - притяжательный суффикс 1-го лица множественного числа: устелна «наш стол»; -да — притяжательный суффикс 2-го лица мн. ч.: устелда «ваш стол»; - н- в обоих случаях показатель родительного падежа. Таким образом, вне морфологического состава, вернее неопределенными, остаются согласные -м и -н. Особенность марийского языка в этом отношении весьма оригинальна и неслучайна. Эту особенность И. С. Галкин объясняет возможностью сравнительно-исторического анализа фактов марийского и родственных языков. В марийском языке личные местоимения множественного числа не имеют особого показателя множественности. Однако то, что личные местоимения 1 и 2-го лица в древнемарийском языке оканчивались на согласный -н + гласный вполне достоверно. В диалектах марийского языка и по сей день можно встретить формы: единственного числа: минь «я», тинь «ты» (восточный), мын е «я», тин е «ты» (Ме ведевский район Марий Эл); множественного числа: ме «мы», ндмна «мы», ма «мы», те «вы», тбмда «вы», та «вы». Парадигма склонений данных местоимений выглядит следующим образом: именит, ндмна «мы», родит, нбмнан «наш», дат. нбмналан «нам», винит. нбмнам «нас» и т. д. Из парадигмы склонения рассматриваемых местоимений весьма четко выделяются падежные суффикс -н, -лан, -м, за вычетом которых остается основная форма - форма именительного падежа - нбмна. Подобных местоимений нет ни в одном из родственных языков.

Семантическая сочетаемость имен существительных и глаголов в их прямых значениях

Склонение основ существительных на -п используется также и для передачи посессивных отношений. Одним из грамматических показателей одушевленности-неодушевленности в исследуемых языках являются лично-притяжательные суффиксы и частично генитив имени существительного. Склонение имен существительных в зависимости от основообразующего суффикса, будучи архаичным в финно-угорских языках, обнаруживает связь с категорией одушевленности-неодушевленности благодаря не только семантическому составу имен каждой группы, но и ряду формальных признаков. Последние стали таковыми лишь с течением времени. Первоначально формативы основ не были безразличны к семантике существительных и присоединялись только к определенным именам, выделяя их среди остальных. Вернее, лишь некоторая группа имен могла иметь суффиксы активных имен. Это свойство одушевленных имен - приобретать суффиксы неотторжимой принадлежности или обладать активным падежом — согласуется с мыслью о том, что основообразующие суффиксы появляются вследствие потребности выделить определенный класс слов. Одним из таких маркеров, несущих сему одушевленности (активности), служит формант -п. Функция форманта -п как показателя одушевленности реализуется неодинаково в разных словах. Включая сему одушевленности, он постепенно начинает присоединяться к именам, семантика которых не противоречит значению активности, и превращается в формальный признак этого склонения. Наряду с генитивом в мордовских языках существует генитивоподобное имя (прилагательное) со сходным суффиксом - нь («-овый оформитель является не только показателем родительного падежа, но и словообразовательным суффиксом). В аблативе, инессиве, элативе и других косвенных падежах как в мокшанском, так и в эрзянском языке выступает аффикс принадлежности -я, который возводится к М, являющемуся начальным консонантом личного местоимения мон «я»: м. кудсо-н, э. кудосо-н «в доме моем» (местный падеж.); м. кудсто-н, э. кудосто-н «из дома моего» (исходный падеж); м. кудга-н, э. кудова-н «по дому моему» (переместительный падеж). Еще М. А. Кастрен в «Грамматике самоедских языков» утверждал, что из личного показателя 1-го лица -м развился близкий к нему -«-, ибо -м в отдельных языках не может возникнуть в конечных слогах (Kastren, 1862). В финском языке -п- возник из -м-, так как - м- в нем никогда не встречается в конечном слоге. В венгерском и марийском языках он остался без изменения; в эрзянском -м сохранен в именительном падеже, в остальных падежах он переходит в -«. Мокша-мордовский показатель 1-го лица единственного числа -е - в именительном, родительном и дательном падежах образовался позднее в результате контаминации общемордовского -м с указательным местоимением се «этот, тот» (Paasonen, 1903). Поэтому современное мокшанское мода -зе «земля моя» раньше звучало примерно как модамзе мода + м + се Эрзя-мордовский аффикс принадлежности 2-го лица единственного числа -т также имеет соответствия в родственных языках: э. ава-т «мать твоя», мар. ача- т «отец твой», венг. lova-d «лошадь твоя»; как показатель принадлежности 2-му лицу единственного числа: -/: м. кудсо-т, э. кудосо-т «в доме-твоем» -инессив; м. кудсто-т, э. кудосто-т «из дома-твоего»- элатив; м. кудоз-т, э. кудозо - т «в дом-твой» - иллатив и т.д. В мокшанском языке в именительном и дательном падежах вместо -/ выступает лично-притяжательный суффикс -це, восходящий к общемордовскому , но осложненный указательным местоимением -се «этот, тот»: мода-це модатсе мода+т+се. Эрзянский лично-притяжательный суффикс 3-го лица единственного числа - зо (-зэ) возводится к финно-угорскому - с, который на эрзянской почве озвончился в - з и принял после себя гласный о или э ( по закону гармонии гласных). Например, кудозо «дом-его, ее», реве-зэ «овца-его, ее» (Феоктистов 1963: 65, 67). За местоименное происхождение форманта -п говорит тот факт, что склонение п-основ существительных используется для передачи определенности. Определенность же чаще всего бывает связана с указательным местоимением. Поскольку суффикс -п восходит к самостоятельному слову, мы трактуем его как бывший классный показатель. Материал финно-угорских языков позволяет говорить об особой роли данного форманта, который в личных и вопросительных местоимениях, как отмечает К. Е. Майтинская, указывает на человека, выделяя его из мира вещей: «По всей вероятности, он происходит от корня я-ового указательного местоимения. Особенно последовательно и-овый суффикс используется в составе личных и вопросительных местоимений, в сфере которых он как бы указывает на человека» (ОФУЯ, 1974:379).

Личные местоимения в марийском языке, как и имена существительные, обозначающие одушевленные предметы, не имеют форм пространственно-местных падежей. Личные местоимения 1-го и 2-го лица множественного числа в косвенных падежах склоняются только с притяжательными суффиксами.

Как в мордовских, так и в марийском языках для выражения идеи «моя мать», «мой дом» используется не сочетание слов, а одна словоформа, основной компонент притяжательной конструкции. Примеры: один обладатель 1 л. м. монъ тядязе, э. монь авам «моя мать», мар. мыйын пдртем «мой дом» 2 л. м. тонь тядяце, э. тонь ават «твоя мать», мар. тыйын пдртет «твой дом» 3 л. м. сонь тядяц, э. сонзэ авазо «его мать», мар. тудын пдртшы «его дом» много обладателей 1 л.м. минь тядяньке, э. минек аванок «наша мать», мар. мемнан пбртна «наш дом» 2 л.м. тинъ тядянте, э. тынк аванк «ваша мать», мар. тендан пдртта «ваш дом» 3 л. м. синь тядясна, э. сынст аваст «их мать», мар. нунын пдртышт «их дом». Сравнивая склонение имен существительных со склонением личных местоимений множественного числа, И. С. Галкин пришел к выводу, что в формах родительного и винительного падежей личных местоимений появляются дополнительные звуки -м и -«, не относящиеся ни к падежным, ни к притяжательным суффиксам. Чтобы в этом убедиться, рассмотрим по составу форму родительного падежа этих местоимений: мемнан «наш», тендан «ваш». Из этих форм для современного марийского языка можно выделить следующие морфемы: ме «мы», те «вы» - корневые морфемы — современные личные местоимения множественного числа 1 и 2-го лица; -на - притяжательный суффикс 1-го лица множественного числа: устелна «наш стол»; -да — притяжательный суффикс 2-го лица мн. ч.: устелда «ваш стол»; - н- в обоих случаях показатель родительного падежа. Таким образом, вне морфологического состава, вернее неопределенными, остаются согласные -м и -н. Особенность марийского языка в этом отношении весьма оригинальна и неслучайна. Эту особенность И. С. Галкин объясняет возможностью сравнительно-исторического анализа фактов марийского и родственных языков. В марийском языке личные местоимения множественного числа не имеют особого показателя множественности. Однако то, что личные местоимения 1 и 2-го лица в древнемарийском языке оканчивались на согласный -н + гласный вполне достоверно. В диалектах марийского языка и по сей день можно встретить формы: единственного числа: минь «я», тинь «ты» (восточный), мын е «я», тин е «ты» (Ме ведевский район Марий Эл); множественного числа: ме «мы», ндмна «мы», ма «мы», те «вы», тбмда «вы», та «вы». Парадигма склонений данных местоимений выглядит следующим образом: именит, ндмна «мы», родит, нбмнан «наш», дат. нбмналан «нам», винит. нбмнам «нас» и т. д. Из парадигмы склонения рассматриваемых местоимений весьма четко выделяются падежные суффикс -н, -лан, -м, за вычетом которых остается основная форма - форма именительного падежа - нбмна. Подобных местоимений нет ни в одном из родственных языков.

Олицетворение и семантика одушевленности-неодушевленности

Проведенное исследование позволяет утверждать, что в основе выражения одушевленности-неодушевленности имен существительных мордовских и марийского языков лежит характер осмысления говорящим фактов объективного мира. Оно формируется на базе понятийных категорий онтологического, гносеологического и языкового уровней, отражающих явления объективного мира. Одушевленные и неодушевленные субстантивы отражают предметы, осмысливающиеся как живые или неживые. В основе деления имен существительных на одушевленные и неодушевленные лежат обыденные понятия носителей языка о живом и неживом. В диссертации выделены и исследованы лексико-семантические группы имен существительных, имеющих специфические различия в семантике одушевленности-неодушевленности, в том числе промежуточные группы субстантивов, совмещающих семы, указывающие на живое и неживое. Впервые осуществлено системное описание одушевленно- и неодушевленно-маркированных глаголов, причастий, имен существительных, прилагательных, местоимений.

Противопоставление значений одушевленности-неодушевленности находит морфологическое выражение в парадигме спряжения глаголов в ука зательном и притяжательном склонениях имен существительных и др. В дан ном исследовании морфологическими средствами выражения одушевленно сти-неодушевленности являются парадигма спряжений, средства лично притяжательной суффиксации. Выразителями одушевленности неодушевленности на грамматическом уровне в мордовских языках являются суффиксы -сь, -тне: м. кудсось, э. кудосось «тот, кто или что дома, дома на ходящийся», м. паксясось, э. паксястосъ «тот, кто в поле, в поле находящий ся» и т. п. Они выступают не носителями формальных значений корнеслов м. куд, э. кудо «дом», пакся «поле», а особого лексического значения, отличного от тех, которые выражены корнесловами. В финно-угорских языках отношениє принадлежности предмета грамматическому лицу или другому предмету показывается с помощью притяжательных суффиксов: м. -зе, э. -м (м. кядезе, э. кедем «моя рука»; венг. -em (konyvem «моя книш»), мар. -ам, - ем (авам «мать моя», кидем «моя рука»). Как видим, данной грамматической категорией одновременно может быть выражен предмет обладания и его обладатель. Притяжательное отношение представляет собой разновидность атрибутивных отношений. В марийском языке показателями притяжательности могут оформляться одушевленные имена существительные, прилагательные, местоимения, причастия. Морфологическим показателем генитива в нем служит формант - н (-ын, -ын), отвечает он на вопросы коні «кого?». Наряду с генитивом в мордовских языках существует генитивоподобное имя (прилагательное) со сходным суффиксом -нь («-овый оформитель является не только показателем родительного падежа, но и словообразовательным суффиксом). В марийском языке в притяжательных формах, в отличие от падежных, гласный -е перед -м не редуцировался, т. к. он стал суффиксальным, приобрел смысловую нагрузку и перетянул на себя ударение: кидым «руку», кидем «рука моя».

В мордовских языках представлены показатели объекта, относящиеся к 1, 2 и 3-му лицу: м., э. кунда-с-ак «ты поймаешь его», м. кунда-т -ан, э. кун-да-т-ан «я поймаю тебя», м. кундаса-м-азь, э. кундаса-м-изъ «они поймают меня». В прошедшем времени для объекта 3-го лица («его» и «их») показатель объекта действия не обнаруживается. В марийском языке при употреблении с прямым объектом глаголы обозначают активное действие, направленное на объект. Для марийского языка характерно и то, что прямой объект часто сливается с субъектом действия: Нуно ваш-ваш иоратат «Они любят друг друга». В марийском языке в формах субъектно-объектных падежей, кроме дательного, где притяжательный суффикс может быть как перед падежным окончанием, так и после него, притяжательный суффикс предшествует падежному окончанию, а в формах пространственно-местных падежей следует после падежного окончания.

Одушевленные предметы могут выражать двойное понуждение, т. е. понуждение через кого-то. Как для мордовских, так и для марийского языков характерна форма двойного понуждения, т. е. суффикс понудительного залога м. -фт-, э. -вт-, мар. -ыкт- повторяется дважды, при этом выражается такое действие, которое выполняется третьим лицом через посредство второго: м. кантфтан, э. кандовтан «заставляю нести», лакафтфтса ведтъ «заставлю кипеть воду»; мар. оптыктыкташ «заставить поливать», шупшыктык-таш «заставить возить», тунемше-влаклан ковышташ вудым оптыктыкташ «заставить учащихся поливать капусту». Форманты глагола нанизываются один за другим к корню слова: м., э. якамс «ходить», м. яка-фт-омс, э. яка-вт-омс «заставить ходить», м., э. потямс «доить, сосать», м. потя-фт-омс, э. потя-вт-омс «заставить доить, сосать (кормить)», мар. воз-ыкт-ыш, г. сир-ыкт-ыш «писать», воз-ыкт -(ы)ш-(ы)м, г. сир- ыкт- (ы)ш - (ы) м «заставил писать» и т. д. Глаголы с двойным суффиксом понудительности обозначают двойное понуждение к действию: м., э. Семён ведь эжди, мар. Семён вудым ырыкта «Семен греет воду» - э. Семён ведтъ эжтъфтьфтъсы, э. Семен ве-денть эждевтьвтьсы, мар. Семен вудым ырыктыкта «Семен заставляет греть воду» (одушевленный предмет), но: кече вудым ырыкта «солнце греет воду» - нельзя сказать ырыктыкта, т. е. неодушевленные субъекты не могут образовать понудительный залог.

Функционирование глагола в поле одушевленности либо в поле неодушевленности в немалой степени обусловливается его дистрибутивными связями. Например, существительные, называющие реально соподчиненный в каждой конкретной ситуации субъект действия (лицо или предмет), могут взаимозаменяться при глаголе, обозначающем соответствующую ситуацию, что приводит к включению глагола в поле одушевленности или неодушевленности.

Похожие диссертации на Категория одушевленности-неодушевленности в финно-угорских языках волжской группы

Этнолингвистическое и сравнительное освещение предметно-бытовой лексики шугнано-рушанской группы памирских языковНекушоева Шахло Саиднуриддиновна

Проблемы синхронно-исторического описания сивенди-малого языка иранской группы Молчанова Елена Константиновна

Группа теда-канури (центральносахарская семья языков) и ее генетические взаимоотношения: Этимологический и фонетический аспектЧонаи Хассан

Функционально-семантическая категория темпоральности на материале славянской и романской групп индоевропейских языковБудна Иоанна

Взаимоотношения азербайджанского языка и шахдагско-лезгинской группы языков (На материале литературных языков и диалектов)Кубатов, Алекпер Бейкес оглы

Выражение цветообозначения в разносистемных языках : на материале шугнано-рушанской группы языков, таджикского и английского языковИматшоева Мунира Бандишоевна

Проблема функционирования языка лингвоэтнических групп : (На материале болгарской речи)Парфенова, Ольга Сергеевна

Тематические группы русского языка в мотивационно-сопоставительном аспектеФилатова Анастасия Сергеевна

Исследование социолингвистической терминологии (тематическая группа лексики "язык и этнос")Трушкова, Юлия Валентиновна

Глаголы размещения предметов в пространстве в языках различных групп : семантический, функциональный и когнитивный аспектыФедюк, Полина Сергеевна