Содержание к диссертации
Введение
Глава I: Исходные понятия 16
Глава II: Плюсквамперфект 42
Глава III: Перфект 80
Глава IV: Итеративные перфектные формы 118
Глава V: Эвиденциальные перфектные формы 129
Заключение 152
Библиография 158
Источники 168
Введение к работе
Язык дари Афганистана вместе с персидским и таджикским образуют группу близкородственных языков, восходящих к классическому новоперсидскому языку, который также называют дари. Дари распространен главным образом в центральной и северной частях Афганистана, а также в Кабуле. Кроме таджиков, на этом языке говорят хазарейцы, кызылбаши, чараймаки и некоторые другие народности, проживающие на территории Афганистана. Дари также широко используют представители других национальностей почти во всех частях страны, особенно в городах. Этот язык в его диалектных вариантах является родным примерно для 4 млн. человек. Число говорящих на дари достигает 8-10 млн. человек (см. [Мошкало 1997: 121]).
Язык дари является одним из иранских языков юго-западной подгруппы. Выделяются две группы диалектов: говоры районов Герата, Хазараджата, Логара и Гардеза, имеющие сходные черты с диалектами северо-восточного Ирана, и говоры Бадахшана, Панджшера и района Кабула, близкие таджикским диалектам в Средней Азии (см. [Киселева 1990: 127]).
До 1936 года язык дари был единственным официальным государственным языком Афганистана и широко употреблялся во всех областях политической и общественной жизни (в 1936 г. пушту был объявлен вторым государственным языком страны). Название языка - «дари» - было зафиксировано в конституции 1964 г. (до этого использовались термины «фарси» (в Афганистане) и «фарси-кабули», «кабульско-персидский» (в России и на Западе). Возрождением старого термина афганцы стремились подчеркнуть свою прямую преемственную связь с языком классической
персидско-таджикской литературы, хотя в научном плане распространение термина «дари» на современный язык являлось известной натяжкой.
Характерной чертой языка дари является наличие значительных расхождений между его литературно-письменной и устно-разговорной разновидностями. Разговорный дари представлен многочисленными диалектами и говорами, среди которых выделяется диалект Кабула и прилегающих к нему районов. Кабульский диалект стал своего рода наддиалектным койне и составил основу литературного языка.
В дальнейшем изложении различается литературный и разговорный стиль. Под разговорным стилем мы понимаем стиль повседневной бытовой речи дариязычных уроженцев Кабула. Литературный стиль - это стиль афганской прессы, публицистики и прозаических художественных произведений (кроме прямой речи).
В целом язык дари, равно как и его диалекты, изучен недостаточно. Отчасти это объясняется тем, что долгое время было распространено мнение (как в самом Афганистане, так и за его пределами), что афганцы в качестве официального языка пользуются персидским, в то время как народ говорит на диалектах, близких к таджикским. Конституция 1964 г. узаконила самостоятельность и автономность дари, и это дало импульс к изучению и описанию языка.
Так, в 1969 г. вышла составленная М.Н. Негхатом Саиди «Грамматика современного дари» (см. [Neghat 1969]). Это была практическая учебная грамматика литературного языка, предназначенная в первую очередь для учеников старших классов средней школы или для студентов-первокурсников филологического факультета Кабульского университета. Приблизительно в это же
время появились грамматики Хамиди (см. [Hamidi 1968]) и Ильхама (см. [Elham 1970]). В 1982 г. была издана двухтомная «Грамматика языка дари» П. Хусайна Ямина, представлявшая собой учебник для студентов-филологов (первая часть - «Фонология и морфология», вторая - «Синтаксис») (см. [Yamin 1982]). Эти грамматики основаны на материале, взятом из современной художественной литературы и прессы. Безусловный интерес представляет монография известного афганского ученого, общественного и политического деятеля А. Равана Фархади «Разговорный фарси в Афганистане», опубликованная на французском языке в Париже и переведенная на русский язык (см. [Фархади 1974]).
Таким образом были сделаны первые шаги на пути научного описания общепринятого и реально существующего языка.1 К сожалению, в Афганистане этот процесс был заторможен, а затем и полностью прерван в связи с апрельской революцией 1978 года и начавшейся гражданской войной.
Все эти годы у российских филологов сохранялся интерес к изучению языка дари, появлялись разнообразные словари, учебники, статьи, посвященные отдельным проблемам. Были предприняты шаги к осмыслению и описанию особенностей разговорного стиля, а также некоторых диалектов. В частности, В.А. Ефимов дал общую характеристику языка афганских хазарейцев (см. [Ефимов 1964; 1965; 1966; 1997]), а Ю.А. Иоаннесян - гератского диалекта дари (см.
Поскольку нас интересуют вопросы грамматики, мы не упоминаем работы, посвященные лексике языка дари.
2 В настоящем исследовании мы рассматриваем язык афганских хазарейцев как диалект дари. Правда В.А. Ефимов в своих работах называет его самостоятельным языком на том основании, что его носители представляют собой этнически самостоятельную группу среди соседних этнических групп и народностей. Кроме того, ему свойственны ряд фонетических и грамматических особенностей, наличие монгольских элементов (см. [Ефимов 1965: 9]). Даллинг, занимавшийся изучением монгольских элементов в языке хазарейцев, называет этот язык «диалектом» (см. [Dulling 1973]). Этой же точки зрения придерживаются [Neghat 1969] и [Киселева 1990].
[Иоаннесян 1987; 1995; 1999]). На таджикском языке вышла монография У. Обидова, посвященная говору Джабаль-ус-Сираджа (района к северу от Кабула) (см. [Обидов 1977]). Докторская диссертация посвящена сравнительному изучению говоров языка дари Афганистана (см. [Обидов 1995]). В указанных работах рассматриваются диалектные особенности языка дари в области фонетики, морфологии, лексики и синтаксиса.
В области грамматики особое внимание филологов привлекал и привлекает глагол как наиболее сложная часть речи современного языка дари (равно как и персидского и таджикского). Он образует многочисленные формы и конструкции, очень емкие по своему значению. Семантика финитных форм трех близкородственных языков изучается уже давно. Однако в вышеуказанных работах афганских авторов личные глагольные формы описаны очень схематично: сказано, как форма образуется, и дан минимум информации о ее значении.
Так, Ямин пишет, что перфект передает действие, происшедшее в недавнем прошлом, а плюсквамперфект -давнопрошедшее действие (или предпрошедшее) (см. [Yamin 1982: 80-81]). Интересно в этой связи, что и Негхат, и Ямин (и некоторые иранские авторы) называют перфект fe'l-e mdzi-ye qarib, т.е. буквально «близкопрошедшее время». Этим ограничивается описание интересующих нас форм в двухтомной грамматике.
Подобный схематизм свойствен и работам иранских авторов (см. [Ahmadi Givi, Anvari 1999; Vazinpur 1996; Marzbanrad 1995; Attari Kermani 1995]).
В отечественной иранистике наиболее подробно описана глагольная система таджикского языка в работе [Расторгуева, Керимова 1964]. По языку дари, помимо кратких обзоров (см.,
например, [Дорофеева 1960; Пахал ина 1964; Фархади 1974; Киселева 1985]), имеются работы, посвященные отдельным глагольным формам. В частности, в статье Л.Н. Киселевой рассматриваются формы дубитатива (предположительного наклонения) (см. [Киселева 1976]). В кандидатской диссертации В.И. Миколайчика описаны имперфект и претерит в системе глагольных форм прошедшего времени современного языка дари (см. [Миколайчик 1974], а также [Миколайчик 1977]). Изучение оппозиции «претерит - имперфект» составило базу для углубленного анализа функционально-семантических категорий аспектуальности и темпоральности в языке дари,. что и явилось темой монографии и докторской диссертации В.И. Миколайчика (см., соответственно, [Миколайчик 2002а; 20026].
В последние годы различные вопросы, связанные с семантикой глагольных форм, нашли отражение в многочисленных статьях Б.Я. Островского. В них автор использует более перспективный на его взгляд ономасиологический подход. В настоящей работе нечасто встречаются ссылки на Б.Я. Островского, т.к. система понятий и сделанные им выводы зачастую непереводимы на «семасиологический» язык. Вместе с тем, наблюдения, изложенные Б.Я. Островским в работах [Островский 19966; 1997а; 1999; 2001]), дают серьезный материал для размышлений.
Помимо описаний дари к рассмотрению привлекаются также описания близкородственных персидского и таджикского языков. Это объясняется тем, что, во-первых, интересующие нас формы, как уже отмечалось, не получили подробного описания в работах афганистов-филологов, а во-вторых, многие наблюдения, сделанные лингвистами в отношении глагола в персидском и таджикском языках, сохраняют свою актуальность и в отношении глагола в
языке дари. Вместе с тем, в данной работе не ставится задача сравнения значений описываемых форм в близкородственных языках.
Актуальность темы диссертации определяется
необходимостью всестороннего изучения видо-временных форм, в частности, аналитических форм прошедшего времени изъявительного наклонения языка дари, которые исследованы недостаточно. Имеющиеся описания характеризуются фрагментарностью и не позволяют создать целостную картину. Помимо основных форм - перфекта и плюсквамперфекта - к рассмотрению привлекаются развившиеся на их базе вторичные формы: плюсквамперфект II (с приставкой те- у вспомогательного глагола: zada mebudam и т.д.), перфект II (с вспомогательным глаголом budan в форме настояще-будущего времени: zada mebasam и т.д.), длительный перфект (типа mezada-am) и преждепрошедший перфект (zada buda-am и т.д.). Формы длительного и преждепрошедшего перфекта можно отнести к изъявительному наклонению весьма условно, но более подробно этот вопрос рассматривается далее. Некоторые из этих форм даже не упоминаются в работах, посвященных описанию системы финитных форм языка дари.
Кроме того, многие работы базируются на частично устаревших теоретических посылках. Назрела необходимость осовременить описание, используя терминологию, принятую в общетеоретических лингвистических трудах. Исходные понятия, которыми оперирует автор, изложены в первой главе диссертации. Значительная часть этих понятий разрабатывается отечественными лингвистами на базе русского языка в рамках функционально-семантического подхода.
Основная цель исследования заключается в полном и адекватном описании перфекта и плюсквамперфекта, а также развившихся на их базе вторичных форм.
Для достижения поставленной цели необходимо было решить следующие конкретные задачи:
- определить в языке дари общее количество аналитических
форм прошедшего времени изъявительного наклонения;
предложить критерии отличия аналитических форм от омонимичных им свободных синтаксических сочетаний;
определить общетеоретическое значение терминов, в которых будет вестись описание;
- описать набор значений аналитических форм прошедшего
времени изъявительного наклонения в современном языке дари с
учетом трактовки семантики этих форм в иранистике.
Как правило, при изложении глагольной системы дари и близкородственных ему персидского и таджикского языков описание интересующих нас форм традиционно строится от перфекта к плюсквамперфекту. Это наблюдение касается как учебников (см., например, [Островский 1994; Арзуманов, Сангинов 1988; Шарова, Левковская, Иванов 1983]), так и грамматик (прежде всего персидского языка) (см. [Vazinpur 1996; Attari Kermani 1995; Ahmadi Givi, Anvari 1999; Phillott 1919; Lambton 1966; Lazard 1957; Миколайчик 1980; Рубинчик 2001] и др. В таджикском языке B.C. Расторгуева и А.А. Керимова относят перфектные формы (основную форму, длительную, преждепрошедший перфект и определенную или соотносительную форму) к особому, аудитивному наклонению и рассматривают их после всех форм изъявительного наклонения, следовательно, и после плюсквамперфекта (см. [Расторгуева, Керимова 1964]).
В данной работе мы отступаем от общепринятого порядка, поскольку перфект в современном языке дари имеет больше разных значений, чем плюсквамперфект, и многообразие значений перфекта удобнее анализировать, отталкиваясь от семантически менее сложной формы. Кроме того, в некоторых сходных, параллельных случаях перфект употребляется реже, и аналогичное значение проще начать демонстрировать на более многочисленных примерах использования плюсквамперфекта. Перфект часто употребляется в прессе, в чисто информационных текстах, однако в художественной литературе плюсквамперфект встречается значительно чаще, чем перфект (о том же см. [Миколайчик 2002а: 118]). Правда, говоря об употребительности этих двух форм, В.И. Миколайчик полагает, что по сравнению с перфектом диапазон выражаемых плюсквамперфектом значений заметно шире. Этот вывод представляется спорным, что будет продемонстрировано далее.
Методика работы. В работах иранистов описание личных глагольных форм строится на разных принципах. Так, функционально-семантический подход является основным в работах В.И. Миколайчика, где автор ставит целью описать составляющие функционально-семантических полей темпоральности и аспекту-альности в языке дари.
Б.Я. Островский строит свое описание на ономасиологических принципах (от значения к форме). Критикуя семасиологический подход (от формы к значению), автор отмечает, что, несмотря на простоту и удобство восприятия такого способа описания, он далеко не всегда позволяет отразить адекватным образом фактические соотношения между структурой финитных словоформ и их грамматическими значениями (см. [Островский 1991 в: 103]). Часто правила, формулируемые в традиционных грамматиках иранских
языков, приписывают каждой личной глагольной форме единственное «инвариантное» значение. Такие правила должны иметь много исключений, поскольку большинство морфологических категорий не располагает своими специфическими, присущими только им способами и средствами выражения. Способы выражения разных категорий часто пересекаются и комбинируются друг с другом. Поэтому и выбор необходимой глагольной формы регулируется достаточно сложными правилами. Трудность заключается в том, что «соответствия между формами и их значениями в общем случае не являются взаимооднозначными: одна и та же форма передает несколько разных значений, а одно и то же значение зачастую передается несколькими разными формами» [Островский 1995: 86]. Даже детально выполненное семасиологическое описание не позволяет построить «такую модель перехода от форм к значениям, которая давала бы однозначный результат без обращения к иным уровням и аспектам языка» [Островский 1995: 86].
Основываясь на вышеупомянутых аргументах, Б.Я. Островский рассматривает глагольную систему современного языка дари с ономасиологических позиций. В своем описании он исходит из того, что формы, с одной стороны, и их значения, с другой, образуют две автономные системы, каждая - со своим набором членов и дифференциальных признаков. Члены системы форм именуются формами, а члены системы значений форм - формемами. У глаголов дари встречается как неединственность значений форм, так и неединственность выражения формем. Однако, по мнению Б.Я. Островского, между неединственностью значения формы и неединственностью выражения формемы имеется принципиальная разница. Установить значение формы можно более или менее
успешно, лишь обратившись к контексту или общей ситуации, т.е. выйдя за пределы собственно морфологической системы, а установить выражение формемы, даже если оно неединственно, можно внутри самой морфологической системы, без обращения к каким бы то ни было дополнительным данным. Например, форма zada misawed может означать действие актуальное или обычное, испытываемое одним или несколькими субъектами: «(вы сейчас) подвергаетесь битью»; «(Вы обычно) подвергаетесь битью» - об одном почитаемом лице; «(Вы сейчас) собираетесь подвергаться битью» - о нескольких почитаемых лицах. С другой стороны, для передачи действия, испытываемого субъектом в будущем, возможно использование двух форм и выбор между ними практически произволен: zada mesawed и zada xdhed sod (см. [Островский 19916: 106-107]).
Таким образом, в своих работах Б.Я. Островский ставит цель на основе ономасиологического подхода составить алгоритм перехода от грамматического значения (формемы) к его внешнему выражению (форме). Такой алгоритм должен отразить объективные закономерности морфологической системы и охватить все факты, относящиеся к грамматическим значениям личных форм глагола дари.
Аргументы Б.Я. Островского, обосновывающего уязвимость семасиологического подхода при описании глагольной системы, весьма серьезны. Однако семасиологический подход, выбранный для данного описания, представляется нам предпочтительным, потому что обеспечивает большую объективность выводов. Принцип «от смысла к форме» при последовательной реализации даже в родном языке не может дать вполне удовлетворительных и четких результатов. Необходимо иметь в виду и неравнозначность
семасиологического и ономасиологического направлений грамматического описания. Семасиологическое является автономным, не зависящим от противоположного направления. Ономасиологическое же всегда в той или иной форме зависит от первого направления.
Материал для предпринятого исследования получен из современной прессы (в том числе, и публикуемой в Интернете), художественной прозы, школьных учебников, а также из лингвистических описаний. В работе проанализированы произведения современных известных афганских писателей Асадуллы Хабиба, Рахнаварда Зарьяба, Джалала Нурани, Бабрака Арганда, Алима Эфтехара. При отборе материала мы стремились ввести в оборот максимальное количество новых примеров.
Информационные материалы, полученные из Интернета, безусловно, имеют специфическую стилистическую окраску. Кроме того, можно предположить, что некоторые статьи перепечатываются в афганской прессе из иранских и таджикских источников. В процессе отбора иллюстративного материала мы стремились отсеять примеры, нехарактерные для дари. Вместе с тем, именно использование Интернета позволило проанализировать случаи употребления интересующих нас форм в современном языке.
Теоретическая значимость работы состоит в том, что ее результаты могут быть использованы для написания теоретической грамматики и учебников современного языка дари. Кроме того, ряд положений может стать основой для сопоставительного анализа родственных языков (персидского, таджикского и дари), ареальных и типологических исследований.
В практическом плане результаты исследования могут найти применение в преподавании теоретической и практической грамматики языка дари в востоковедных учебных заведениях.
Приводимые в работе примеры могут послужить иллюстративным материалом для учебников и учебных пособий.
Выбранный в данной работе семасиологический подход играет определяющую роль на начальном этапе преподавания языка дари (как собственно, и любого другого языка как иностранного). После того, как последовательно выявлено и усвоено многообразие значений, выражаемых определенной формой именно в данном языке, возможна организация повторительного курса, который бы систематизировал и углублял знания через ономасиологическое представление грамматики.
Апробация работы. Некоторые положения работы апробировались в процессе преподавания языка дари, освещались на заседаниях кафедры индоиранских и африканских языков МГИМО (У) МИД РФ, на научно-методических конференциях в докладах «Категория эвиденциальности в описаниях дари и близкородственных ему языков» (на научной конференции «Языки Азии и Африки: традиции, современное состояние и перспективы исследований», Москва, 1998), «Компоненты аспектуальной характеристики при описании глагольной системы персидского, дари и таджикского языков» (на международной научной конференции «Актуальные проблемы преподавания государственного языка», Душанбе, 2002), а также нашли отражение в публикациях автора «Эвиденциальность в описаниях дари, персидского и таджикского языков (к постановке вопроса)», «Семантическая характеристика плюсквамперфекта в современном языке дари» («Филологические науки в МГИМО», сборники научных трудов).
Структура работы. Настоящая работа состоит из введения, пяти глав, заключения и списков источников и литературы. В первой
главе конкретизируется значение терминов, важных для дальнейшего описания форм. В следующих главах последовательно рассмотрены формы плюсквамперфекта, перфекта, итеративные и эвиденциальные перфектные формы. Каждая из этих глав состоит из трех основных разделов. Первый раздел — структура формы. Во втором разделе излагаются мнения иранистов по рассматриваемому вопросу. В третьем разделе приводится собранный языковой материал и предлагается наша собственная интерпретация этого материала.
Исходные понятия
Грамматические категории, характеризующие глагол, взаимосвязаны между собой. Для нас актуально рассмотреть современное понимание таких категорий, как время, вид и таксис. Все они так или иначе связаны с идеей времени, которое в каждой из этих категорий преломляется по-разному.
Глагольное время является специфическим языковым отражением объективного времени и служит для темпоральной локализации события или состояния, о котором говорится в предложении. Эта локализация является дейктической и заключается в указании посредством противопоставленных друг другу временных форм на одновременность, предшествование или следование события моменту речи или - в случае так называемой относительной временной ориентации - какой-то другой точке отсчета (см. [Маслов 1990: 89]).
По определению А.В. Бондарко, различие между абсолютными и относительными временами «зависит от того, выступает ли в роли временного дейктического центра момент речи (абсолютное время) или какой-либо иной момент (относительное время)» [Бондарко 1990: 13]. Различие между абсолютными и относительными временами всегда отмечалось в грамматической традиции.
Так, например, в английском языке, если время действия сопоставляется с моментом речи, то глагольная форма обозначает так называемое «абсолютное» время. Если для сопоставления выбирается какой-то иной момент, например, момент прошлого (в частности, в придаточных дополнительных, когда в главной части сложного предложения использовано прошедшее время), то форма глагола обозначает «относительное» время: одновременность прошлому моменту (Не said he knew it), предшествование ему (Не said he had finished his work) или относительное будущее (He said he would come soon).
В языках, не имеющих специальных форм относительного времени (типа английского Future in the Past), речь может идти об абсолютном и относительном употреблении времен, т.е. одни и те же финитные глагольные формы могут выступать то в абсолютном, то в относительном значении. Например, в языке дари относительное употребление зафиксировано в придаточных предложениях, зависящих от глаголов мысли, чувства и речи, где событие ориентировано по отношению ко времени действия главного предложения.
В лингвистической литературе эти глаголы именуются «глаголами идеальной деятельности» (см., например, [Маслов 1956; Миколайчик 1975]) или «модусными» (см., например, [Козинцева 1994; Островский 1997а]). В дальнейшем изложении мы также будем использовать эти термины.
P.O. Якобсоном: таксис характеризует сообщаемый факт по отношению к другому сообщаемому факту и безотносительно к факту сообщения (в отличие от времени, характеризующего сообщаемый факт по отношению к факту сообщения) (см. [Якобсон 1972]). Как указывал А.В. Бондарко, таксис представляет собой более широкое понятие, чем относительное время: «Понятие относительного времени характеризует темпоральную ориентацию действия, выраженного данной формой времени. Таксис же характеризует временное соотношение, выражаемое сочетанием форм... Семантика таксиса - временные соотношения компонентов полипредикативного комплекса, тогда как семантика относительного времени - это темпоральная характеристика действия, выражаемого данной формой» [Бондарко 1990: 18].
Категория таксиса полностью лишена дейктического компонента. Это означает, что граммемы таксиса выражают одновременность, предшествование и следование не по отношению к моменту речи, а по отношению к любой ситуации, заданной контекстом. Такую ситуацию принято называть «точкой отсчета».
В языках мира существует две основных модели выражения таксиса в глагольных системах. В первой модели («нефинитной») для выражения таксиса используются специализированные глагольные формы, которые в синтаксическом отношении являются зависимыми от той глагольной словоформы в предложении, которая выражает абсолютное время. Нефинитная модель выражения таксиса характерна, в частности, для русского языка, где для выражения граммемы предшествования используются деепричастия совершенного, а для выражения граммемы одновременности — деепричастия несовершенного вида. Вторая модель («комбинированная») характерна для западноевропейских языков, где в глагольных формах одновременно выражаются граммемы как относительного, так и абсолютного времени. Например, в этих языках система глагольных форм расщепляется на формы прошедшего времени, выражающие предшествование в прошлом и одновременность в прошлом, и т.д. (см. [Плунгян 2000: 271-272]).
Во многих языках таксис не выступает в качестве особой грамматической категории, а объединяется в рамках одной комбинированной категории либо со временем, либо с видом (см. [Маслов 1978]). В традиционной терминологии некоторые комбинации таксисных и темпоральных граммем получили специальные названия. Для форм, выражающих предшествование в прошлом, принят термин плюсквамперфект , для форм, выражающих одновременность в прошлом - термин имперфект.
Глагольный вид «отражает ту или иную «оценку», характеристику обозначаемого «действия» (события, процесса, ситуации и т.д.), с точки зрения протекания и распределения этого «действия» во времени, но безотносительно как к моменту речи, так - в принципе - и ко времени другого «действия», упоминаемого в речи или подразумеваемого» [Маслов 1983: 41]. Семантическая «насыщенность» данной категории в разных языках различна.
Необходимо четко разграничивать семантическое поле аспектуальности и грамматическую категорию вида. Как указывал Ю.С. Маслов, «о виде можно говорить только там, где какие-то аспектуальные значения в пределах большей части (иногда и всей) глагольной лексики получают регулярное выражение посредством парадигматически противопоставленных друг другу грамматических форм одного глагола» [Маслов 1978: 24].
В последнее время в русской типологической литературе закрепляется тенденция использовать термин вид применительно к славянской оппозиции совершенный несовершенный вид, а термин аспект - для описания любых грамматических противопоставлений, принадлежащих данной семантической зоне (см. [Плунгян 2000: 293]).
Плюсквамперфект
В разговорном стиле личные окончания имеют некоторые отличия, и формы плюсквамперфекта выглядят следующим образом: zada budom, zada budi, zada bud, zada budem, zada buden, zada budan.
Плюсквамперфект в диалектах языка дари. В.А. Ефимов, описывая хазарейский диалект, дает такую парадигму спряжения: zada budum, zada budi, zada but, zada budim (-i), zada budit (-i, -in), zada but (см. [Ефимов 1997: 163])1.
Дж.К. Даллинг отмечает в хазарейском диалекте существование сокращенной формы плюсквамперфекта (наряду с основной формой) со следующими окончаниями: -dum, -di, -d, -di(m), -di(d), -da(nd): raftadum, raftadi, raftad, raftadi, raftadi, raftada. Эти окончания являются по сути сокращенной формой budan, присоединяемой непосредственно к причастию прошедшего времени (см. [Dalling 1973: 33]). Ю.А. Иоаннесян, рассматривая характерные особенности гератского диалекта языка дари в области глагола, отметил, в частности, употребление форманта -ак2 и активное по сравнению с литературным дари использование префикса be-/bo-/bi- (см. [Иоаннесян 1987: 16-17; 1999: 72]). Этот префикс может присоединяться к причастию и в перфекте, и в плюсквамперфекте, не сообщая глаголу дополнительного видо-временного оттенка. 2. Семантика плюсквамперфекта в работах ученых-иранистов. Иранские авторы выделяют обычно два компонента значения формы плюсквамперфекта (mdzi-ye ba id) в современном персидском языке: 1) предшествование одного действия другому, выражаемому претеритом или имперфектом; 2) выражение давнопрошедшего действия (см. [Ahmadi Givi, Anvari 1999: 35; Vazinpur 1996: 54; Marzbanrad 1995: 114; Attari Kermani 1995: 98]). По мнению Ж. Лазара, в персидском языке плюсквамперфект означает, что к определенному моменту в прошлом действие было уже выполнено. Кроме того, эта форма выражает также состояние как результат совершенного ранее действия (см. [Lazard 1957:147]). В ряде отечественных работ дается следующая характеристика этой формы: в плане временных отношений плюсквамперфект обозначает предшествование, действие, совершившееся до начала другого прошедшего действия, или давнее действие, соотнесенное по временному признаку с другими действиями; в плане видовых отношений может иметь оттенок результативности, выражая действие, соотнесенное с другими прошедшими действиями своими результатами (см., например, [Ефимов, Расторгуева, Шарова 1982: 165, 177; Иоаннесян 1999: 72]).
Ю.А. Рубинчик перечисляет случаи употребления плюсквамперфекта в современном персидском языке. Эта форма употребляется для выражения прошедшего действия, которое завершилось до наступления другого прошедшего действия. Этот случай имеет место в сложноподчиненных предложениях с придаточными времени (плюсквамперфект в главном предложении) и с придаточными определительными (плюсквамперфект в придаточном). Глаголы состояния употребляются в форме плюсквамперфекта, если выражаемое ими действие-состояние совершалось в определенный момент в прошлом. Эта форма также употребляется в условных придаточных предложениях вместо имперфекта, когда необходимо подчеркнуть нереальность совершения прошедшего действия. И, наконец, плюсквамперфект иногда выражает просто прошедшее действие, результат которого относится к прошлому; часто действие отделено от момента речи более или менее значительным промежутком времени (см. [Рубинчик 2001: 248-249]).
В.И. Миколайчик при описании личных глагольных форм современного персидского языка ставит целью разграничить временную и видовую составляющие каждой формы. По его мнению, при отсутствии в предложении темпорально значимых средств, указывающих на конкретный момент в прошлом, плюсквамперфект выражает давнопрошедшее действие. Часто эта форма используется для выражения преждепрошедшего действия, предшествующего конкретному моменту в прошлом, результат которого продолжал оставаться актуальным для указанного момента. Глаголы состояния в форме плюсквамперфекта выражают состояние с временным значением прошедшего конкретного (см. [Миколайчик 1980: 141]).
Видовые значения плюсквамперфекта и перфекта идентичны. Обе эти формы выражают предельное непроцессное действие. Они индифферентны по отношению к признакам длительности, краткости, однократности, многократности, хотя сосредоточение внимания на результате действия обычно способствует проявлению признака краткости и однократности действия. Длительность и многократность могут придаваться действию, выражаемому глаголами в этих формах, лексическими средствами и общим контекстом (см. [Миколайчик 1980: 154-155]).
Л.Н. Киселева (Дорофеева) и В.И. Миколайчик полагают, что в языке дари в минимальном контексте плюсквамперфект выражает действие, более или менее отдаленное от момента речи (давнопрошедшее). Чаще в дари эта форма используется для выражения «преждепрошедшего» - при наличии представления о конкретном моменте в прошлом, которое создается другими средствами языка, однако может выполнять роль перенесенного в план прошедшего времени перфекта (при дополнительных средствах) (см. [Миколайчик 1974: 15-16; 2002а: 117; Киселева 1985: 94]).
Нам представляется, сам термин «давнопрошедшее время» является спорным. Его уместно вводить, если в языке существуют специальные формы для обозначения «давних» и «недавних» действий. Неоправданным ограничением кажется и «минимальный контекст». Исходя из трактовки этого термина в работе [Миколайчик 20026], его использование выглядит нелогичным. В.И. Миколайчик отмечает, что под термином «минимальный контекст» подразумеваются синтаксические условия, когда исследуемые категориальные признаки действия (темпоральность и аспектуальность) определяются только грамматическим значением глагольной формы (см. [Миколайчик 20026: 4]). В другой части той же работы он пишет об отсутствии у перфектных форм (перфекта и плюсквамперфекта) интенсионального (собственного) видового значения. Они обладают лишь экстенсиональными значениями, для выражения которых обязательно участие неграмматических средств (см. [Миколайчик 20026: 11]). Следовательно, говорить о «минимальном контексте» при описании плюсквамперфекта и перфекта вообще не имеет смысла.
Итеративные перфектные формы
При анализе значения данной формы в ряде работ не различаются такие семантические категории как «кратность» и «длительность»1. В частности, говорится, что для выражения длительности и многократности действия может употребляться и форма «длительного плюсквамперфекта». Она имеет в современном литературном языке дари то же временное значение, что и обычный плюсквамперфект, но указывает вместе с тем на длительность действия (см. [Ефимов, Расторгуева, Шарова 1982: 181]), употребляется по отношению к действию обычному, традиционному (см. [Дорофеева 1960: 50]). В.В. Мошкало полагает, что префикс те- придает этой форме оттенки длительности, многократности (см. [Мошкало 1997: 131]). По мнению Б.Я. Островского, значение «длительности» присуще плюсквамперфекту II ничуть не в большей мере, чем плюсквамперфекту I, с которым в этом плане идет обычно сравнение. Семантическое различие же между этими формами проходит только по линии однократности- многократности действия (события). В связи с чем нельзя признать удачным употребляемое иногда наименование формы плюсквамперфекта II - «длительное преждепрошедшее время» (см. [Дорофеева 1960: 45; Ефимов, Расторгуева, Шарова 1982: 180; Мошкало 1997: 131]). Более логично было бы именовать ее формой «многократного преждепрошедшего времени»2 (см. [Островский 1999: 53-54]). Рассматривая выражение многократности в рамках ономасиологического описания, Б.Я. Островский исходит из того, что всякая финитная форма глагола языка дари содержит информацию о четырех базовых событиях: 1) сообщаемое событие; 2) сообщение о событии; 3) ориентир, т.е. ситуация, на которую ориентировано сообщаемое событие; 4) действие (в широком смысле, включая состояние), передаваемое глагольной лексемой и связанное с сообщаемым событием (см. [Островский 1999:30]). Последовательное различение события и действия позволяет сделать вывод, что в финитных формах внешнее выражение получает лишь многократность события, в то время как многократность действия внешне там никак не выражается (см. [Островский 1999: 46]).
Б.Я. Островский, рассматривая оппозицию «претерит -имперфект», полагает, что выделение двух разновидностей многократности позволяет допустить, что мультипликативности соответствует форма претерита, а итеративности - форма имперфекта. Во многих случаях это предположение оправдывается, однако в некоторых других вызывает серьезные сомнения (см. [Островский 1999:45]). Видимо, это заключение можно экстраполировать и на другие оппозиции, в частности, на оппозиции «плюсквамперфект I - плюсквамперфект II» и «перфект I - перфект II». Однако ввиду редкой употребительности форм плюсквамперфекта II и перфекта II трудно сделать аргументированный вывод.
Значение формы. Плюсквамперфект II в современном языке дари употребляется редко, однако собранный нами материал позволяет согласиться с мнением Б.Я. Островского об итеративности как отличительной черте этой формы. Анализируя обстоятельства, иногда сопровождающие плюсквамперфект II, можно сделать вывод: все они относятся к полю множественности.
Har roz yaki-do nafar bd sar-o ro-ye kabud az xdna mebardmadand: dar xdna lat xorda mebudand «Каждый день один-двое выходили из дому с синяками на лице: их дома били (букв, они дома (обычно перед этим) терпели побои )». ([Островский 1999: 51]) (обстоятельство цикличности) (2) рз. Axer-e ar ma vak banyan bdfta mebud. «В конце каждого месяца она вязала по одной фуфайке». ([Фархади 1974: 130]) (обстоятельство цикличности) Однако обстоятельства не обязательно сопровождают эту форму. Плюсквамперфект II может передавать как многократное действие, предшествующее ориентиру в прошлом (см. (3), а также (1), (2) (акциональное значение), так и многократное состояние в прошлом, являвшееся результатом предыдущих действий (статальное значение) (см. (4) - (6): (3) Mddar-as xdmos-o afsorda barmegast. Ciz-ё bardye 6 dwarda mebud ke bexorad. «Мать возвращалась молчаливая и удрученная. Приносила что-нибудь поесть». (4: 172) (4) Dar hdl-ё ke carzanu nesasta mebud casman-as rd mebast. «Сидя по-турецки (букв, в том состоянии, что она бывала севшей на четыре колена ), она закрывала глаза». ([Островский 1999: 51]) (5) Наша jd dwdz-e, hamhama-уё pecida mebud. «Отовсюду слышался шум и гам (букв. Везде бывал разнесшимся звук и шум )». (4: 169) (6) О roz/za kendr-e sarak ro-ye zdnuhd-ye mddar-as oftdda mebud-o in hama pdhd rd menegarist ke az bardbar-e 6-wo mddar-as megozarand. «Он днями лежал на обочине на коленях у матери и смотрел на ноги прохожих». (4: 169) Как при акциональном, так и при статальном значении употребление формы плюсквамперфекта II не является строго обязательным. На это указывает и В.И. Миколайчик, отмечая, что в функционировании глагольной системы современного дари эта форма заметной роли не играет. Соответствующие признаки могут придаваться глагольному действию другими средствами при употреблении плюсквамперфекта I (см. [Миколайчик 2002а: 125]). При акциональном значении возможна замена плюсквамперфекта II на имперфект (Ср. (3): Mddar-as xdmos-o afsorda barmegast. Ciz-ё bardye 6 medward ke bexorad). При статальном значении естественным представляется употребление плюсквамперфекта I (ср., например, (4): Dar hdl-ё ke carzanu nesasta bud casman-as rd mebast).
Эвиденциальные перфектные формы
Подводя итоги, Лазар отмечает, что, несмотря на различные оттенки, медиатив в персидском языке - это дистанцированное прошедшее (см. [Lazard 1996:29]).
По мнению В.А. Ефимова, B.C. Расторгуевой и Е.Н. Шаровой, «основное значение перфекта - результативность - способствовало его использованию при указании на действие неочевидное, заглазное, известное с чужих слов или на основе логического вывода (по его следствию, результатам). В такой функции эта форма в современном персидском языке и в дари иногда встречается в разговорной речи» [Ефимов, Расторгуева, Шарова 1982: 178].
СИ. Баевский, анализируя модальные значения глагольных форм современного персидского языка, отмечал, что основная форма перфекта «выражает состояние, полученное от совершения действия в прошлом, не раскрывая при этом самого процесса совершения действия. Модальная выразительность формы тесно связана с ее видовой особенностью: перфект обладает способностью говорить о факте с большой долей предположительности, неуверенности, сомнения» [Баевский 1954: 12]. Перфект передает модальный оттенок определенного отношения к действительности, результат установления какого-либо факта, обозначая, в основном, или логический вывод как результат предполагаемого действия, или неочевидность действия. Перфект с префиксом ті- проявляет указанные модальные оттенки сильнее, в силу того, что видовое значение - результативность - в этой форме почти совсем не выражена (см. [Баевский 1954:13]).
Эвиденциальные (или медиативные) значения персидского перфекта рассмотрены О.А. Хадарцевым (см. [Хадарцев 20016; 2002]). Он выделяет следующие эвиденциальные значения: 1) цитативное (указание на то, что говорящий получил информацию об описываемой ситуации с чужих слов); 2) инферентивное (указание на то, что говорящий узнал об описываемой ситуации с помощью вывода или умозаключения); 3) «историческое» (см. [Хадарцев 2002: 17-18].
В таджикском языке разные исследователи упоминали использование перфектных форм для передачи факта, известного с чужих слов, логического заключения. Это рассматривалось как вторичное, производное значение (первичное значение - результа тивность). Но, как отмечает B.C. Расторгуева, «с развитием новых способов выражения результативности в таджикском языке (таких, например, как предикативное использование причастий прошедшего времени с суффиксом -гй) оттенок неочевидности в перфекте выступает все отчетливее. В настоящее время он, по-видимому, из вторичного значения превращается в основное для данной формы» [Расторгуева 1958: 8]. Это позволяет говорить о формировании самостоятельного аудитивного наклонения в таджикском языке. Этот процесс не завершен, поскольку основная форма перфекта сохраняет обычное значение результативности в плане изъявительного наклонения. Кроме того, все четыре перфектные формы (в данном случае имеются в виду основная форма перфекта, длительный перфект, преждепрошедший перфект и определенная форма перфекта с вспомогательным глаголом истодан - Е.С.) могут обозначать результат выяснения, расследования, т.е. факта очевидного, но ставшего известным не сразу (см. [Расторгуева 1958: 26]). В связи с этим в грамматиках таджикского языка перечисленные перфектные формы (без плюсквамперфекта) выделяются в отдельную, неочевидную группу внутри изъявительного наклонения (см., например, [Арзуманов, Сангинов 1988]).
По мнению В.А. Ефимова, в языке афганских хазарейцев, как и в таджикском языке, имеются две отчетливо выраженные группы глагольных форм - очевидные и неочевидные. «Первые из них применяются в тех случаях, когда говорящий сообщает о факте, известном ему из его личного опыта, в то время как употребление вторых бывает мотивированным лишь тогда, когда говорящий, делая свое сообщение, опирается на побочные, полученные им от вторых лиц источники или на свое собственное умозаключение» [Ефимов 1964:25].
В современном языке дари использование перфектных форм в эвиденциальном значении отрицалось Л.Н. Дорофеевой (Киселевой), полагавшей, что перфект и длительный перфект «не встречаются в том особом применении, которое характерно для них в таджикском языке (неочевидные формы)» [Дорофеева 1960: 50]. Однако языковые факты говорят об обратном. Б.Я. Островский фиксирует употребление этих форм для выражения эвиденциаль-ности как в устно-разговорной, так и в литературно-письменной разновидности языка. В круг их значений включается как косвенная (например, цитативность), так и прямая засвидетельствованность (основанная на данных памяти и показаниях органов чувств). Перфект в эвиденциальном значении может употребляться наряду с лексическими средствами (модусный глагол или оборот, модальная частица), указывающими на засвидетельствованность описываемого события. Эти средства не являются обязательными, и, в случае их отсутствия, значение эвиденциальности маркируется только самой перфектной формой (см. [Островский 19966: 63]). Все три перфектные формы (основная форма, длительный и прежде-прошедший перфект) в дари (очень неравнозначные по частоте употребления) способны употребляться без ограничений при выражении практически любых оттенков засвидетельствованности. Например, при повествовании о давних событиях («прошедшее историческое»); при описании событий, пусть давних, но происходивших на глазах говорящего (см. [Островский 19966: 65-66]). При этом если форма перфекта у большинства глаголов употребительна не только в эвиденциальном, но и в неэвиденциаль-ных значениях, то формы длительного и преждепрошедшего перфекта встречаются почти исключительно при передаче засвидетельствованности (преимущественно косвенной) (см. [Островский 19966: 67]). Отмечаются случаи, когда, во-первых, эвиденциаль-ность маркируется перфектными формами лишь частично; во-вторых, в ситуациях засвидетельствованности вместо ожидаемых перфектных форм употреблены неперфектные.
