Содержание к диссертации
Введение
Г лава 1. История и политика в научном творчестве трех поколений советских историков С. 23 - 115
Глава 2. Генерационные особенности восприятия марксистской парадигмы истории С. 116 - 183
Глава 3. Практика обсуждения рукописей как методологическая верификация исследования С. 184 - 208
Г лава 4. Марксистско-ленинская цитата в историческом исследовании и полемике С. 209 - 259
Глава 5. Проблемы межличностных коммуникаций трех поколений советских историков С. 260 - 301
Заключение С. 302 - 310
Приложения С. 311 - 343
Список источников С. 344 - 358
Список литературы
- История и политика в научном творчестве трех поколений советских историков
- Генерационные особенности восприятия марксистской парадигмы истории
- Практика обсуждения рукописей как методологическая верификация исследования
- Марксистско-ленинская цитата в историческом исследовании и полемике
Введение к работе
Актуальность темы. Современная историческая наука не может плодотворно развиваться без использования достижений предшествующих поколений ученых, накопленных ими знаний, выработанных исследовательских методов. Изучение опыта собственного развития, его сопоставление с современным состоянием отечественной историографии является непременной составляющей исторической науки как одной из ветвей гуманитарного знания. Раскрытие содержания этапов развития исторической мысли позволяет определить направленность ее движения, оценить достигнутые результаты и, отталкиваясь от них, наметить новые исследовательские горизонты. Особое место в самопознании отечественной исторической науки занимает ее советский период. Современное движение исторического знания требует осмысления этого этапа его развития, понимания сути происходивших процессов, которые самым непосредственным образом связаны с проблемами, решаемыми исторической наукой России сегодня.
Существует настоятельная необходимость дать объективную картину развития советской историографии, так как в современной исторической науке она нередко характеризуется крайне односторонне и преимущественно с политизированных позиций как однородный поток идеологизированного знания. Такой нигилистический взгляд на советскую историческую науку приходит в противоречие с собственными суждениями работающих сегодня историков о трудах своих предшественников, многие из которых они ставят очень высоко.
Предложенный в диссертации генерационный подход к изучению отечественной исторической науки дает возможность изучить советскую историческую науку как сложное и неоднородное явление, слагавшееся из исследовательской деятельности работавших в ней различных по своему менталитету поколений историков. Изучение советского этапа отечественной историографии в рамках этого метода открывает новые возможности для выяснения степени ее зависимости от внешних условий развития, позволяет показать ее преемственность с классической российской исторической наукой.
Отечественная историческая наука середины ХХ века представляет в этом отношении особый интерес. В ней одновременно работали три поколения историков – дореволюционное, первое марксистское и послевоенное, творчество которых, несмотря на приоритет марксистско-ленинской парадигмы, имело свою специфику, что не могло не отражаться на общем состоянии советской историографии того времени. Исследование профессиональной культуры советских историков трех поколений дает основания для определения роли и места каждой генерации в сообществе советских историков, способствует созданию его целостной картины.
Объектом исследования выступает система советской исторической науки середины ХХ столетия, включающая в себя образующие ее институты, деятельность исследователей и опыт познания истории.
Предметом исследования является научное творчество и взаимоотношения трех поколений отечественных историков середины прошлого века, деятельность которых развивалась под влиянием специфических условий их формирования как исследователей, особенностей генерационного восприятия политических и идеологических установок, усвоения марксистской исследовательской парадигмы, а также традиций межличностного общения в научном сообществе.
Хронологические рамки работы охватывают, в основном, период 40-х – 50-х гг. ХХ в., однако в ряде случаев потребовалось обращение ко времени второй половины 30-х гг. и начала 60-х гг.
Территориальные рамки исследования. Советская историческая наука середины ХХ в. изучалась, в основном, на примере ведущих научных центров страны, в первую очередь Москвы и Ленинграда.
Степень изученности темы. В изучении истории советской исторической науки середины ХХ в. можно выделить два этапа. Первый из них охватывал период 1960-х - 1980-х гг. и характеризовался вниманием к рассмотрению проблематики исследований, к показу спектра научных интересов советских историков. Историографический анализ был построен на марксистской парадигме истории. В наиболее концентрированном виде он проявился в пятом томе «Очерков истории исторической науки в СССР» (М., 1985) и монографии А.С.Барсенкова «Советская историческая наука в послевоенные годы (1945-1955)» (М., 1988). В этих работах советская историческая наука середины прошлого века рассматривалась в рамках «единой концепции поступательного развития на основе марксистско-ленинской теории, постоянного совершенствования методологии и методики исторического исследования».
С начала 1990-х гг. начала происходить переоценка опыта осмысления отечественной истории, связанная с отказом от марксистско-ленинских концептуальных подходов как единственно возможного метода ее исследования. Увидели свет многочисленные публикации, в которых пробивали себе дорогу освобожденные от политизации предшествовавших лет суждения об историческом прошлом страны. Большое внимание было уделено проблемам советской истории середины ХХ века как выражению постиндустриальной фазы его развития, вопросам власти и политико-идеологического климата в стране на излете сталинизма, в частности, кампании борьбы с космополитизмом, дискуссии по вопросам марризма и пр. Новые тенденции в исследовании истории советского общества оказали значительное влияние на формирование подходов к изучению отечественной исторической науки середины ХХ в., которая рассматривается в диссертации в контексте общих проблем советской истории этого времени.
Существенную роль в раскрытии поставленных задач сыграли работы, созданные в рамках активно развивающегося в последние годы направления по изучению повседневности, основанному на использовании приемов исторической антропологии, которые также дали интересные результаты применительно к истории исторической науки, поставив вопросы роли историков, их общностей, самосознания ученых в исследовательском процессе.
Значительное место в изучении истории советской исторической науки заняли вопросы взаимоотношения исторической науки, идеологии и политики. Был сделан акцент на показе зависимости ее развития от политического заказа, оценивался ущерб, который был нанесен господством марксистско-ленинских догматов в осмыслении проблем истории. Исследования свидетельствовали, что идеологизация советской исторической науки являлась препоной для ее развития, приводила к искажениям в отображении прошлого.
В конце ХХ века в отечественной историографии получил распространение вывод, что вся послеоктябрьская историческая литература являлась сплошь политизированной, фальсифицированной и, следовательно, не могла претендовать на научность. Этот тезис был сформулирован Ю.Н.Афанасьевым в книге «Советская историография». Он оценил всю советскую историографию как «особый научно-политический феномен, гармонично вписанный в систему тоталитарного государства и приспособленный к обслуживанию его идейно-политических потребностей».
В опубликованной в том же издании статье «Становление советской историографической традиции: наука, не обретшая лица» Н.В.Иллерицкая поддержала данную Ю.Н.Афанасьевым оценку. Она пришла к выводу, что «партийное руководство наукой сыграло свою пагубную роль – советская историческая наука перестала быть наукой, так и не предприняв серьезных попыток стать ею».
В последние годы в научном сообществе все более утверждается точка зрения, согласно которой использование формулы «феномен советской историографии» сочетается с признанием ее достижений. Историческая наука России ХХ века рассматривается многими исследователями как поступательный процесс, в котором сохранялись традиции предшествующих периодов. В этом отношении весьма характерна позиция петербургских историков В.С.Брачева и А.Ю.Дворниченко, которые в своей книге, посвященной деятельности кафедры русской истории Санкт-Петербургского университета, отметили взаимосвязь между советской и досоветской историографией. Подчеркнув, что, «пройдя сквозь переходное время 1920-х гг., русская историческая наука выльется в форму «феномена советской историографии» со всеми присущими этому явлению чертами», они подкрепили свои рассуждения о специфике советского периода мыслью о том, «что тысячами зримых и незримых нитей историография этого времени была связана с предшествующей, «дореволюционной».
Советская историческая наука изучалась также через исследование творчества отдельных историков, их жизни и деятельности, посредством анализа предложенных ими научных концепций. Все без исключения работы такого плана ставили проблему «Историк и время», показывая ученых в окружавшей их действительности, во многом определявшей возможности и пределы творческой активности. Появилась тенденция представлять деятелей науки без парадного блеска, возникло стремление проникать в психологию личности, показывать особенности творческой лаборатории исследователей. Особое место в этом ряду занимают очерки о русских и советских историках, включенные в коллективные издания «Историки России. XVIII - начало ХХ века» (М., 1996) и «Историческая наука России в ХХ веке» (М., 1997), которые явились первым опытом объективной оценки их творчества в постсоветской историографии.
За последние несколько лет увидели свет книги, посвященные таким советским историкам, как П.В.Волобуев, П.А.Зайончковский, И.И.Минц, А.М.Панкратова и др. В них собраны не только статьи об их жизни и творчестве, но и документальные материалы, воспоминания и пр. Популярной формой стал выпуск сборников творческих биографий историков, биобиблиографических справочников.
Предложенный в диссертации генерационный подход возник из опыта изучения исторической науки лет «оттепели», который убедил автора не только в существовании в ней исследовательской струи, несмотря на засилье догматического прочтения истории, но и навел на размышления о взаимосвязи между научной позицией историка и его принадлежностью к определенному поколению.
За последние несколько лет проблема поколений, в том числе и в контексте исторической науки, начала появляться в отечественной историографии. Увидели свет работы, в которых рассматриваются отдельные аспекты и характеристики поколений советских историков. Сделаны первые шаги в осмыслении когнитивных возможностей такого подхода в целом.
Таким образом, накопленный историографический опыт исследования истории исторической науки, появление новых тенденций раскрытия ее особенностей позволяет ставить вопрос о ее изучении с использованием новых методов, каковым является, в частности, генерационный подход.
Целью исследования является изучение советской исторической науки середины ХХ века в контексте работавших в ней трех поколений исследователей – дореволюционного, первого марксистского и послевоенного, а также анализ межличностных коммуникаций в сообществе советских историков.
В соответствии с поставленной целью были определены следующие задачи исследования:
- Оценить степень влияния политики и идеологии на советскую историческую науку в целом и на каждое из работавших в ней поколений в отдельности;
- Раскрыть генерационные особенности отношения к марксистской парадигме истории;
- Показать методы методологической верификации исследований и особенности их интерпретации историками трех поколений;
- Выявить способы и специфику использования «руководящих» цитат историками различных генераций в качестве обязательного атрибута исторического исследования;
- Проанализировать характер профессионального общения в сообществе советских историков середины ХХ в.
Источники. Поставленные в диссертации задачи решались на основе изучения обширного комплекса архивных и опубликованных материалов. Проведенное исследование базировалось преимущественно на архивных документах. Были изучены материалы Отделения исторических наук АН СССР (стенограммы заседаний ученого совета, материалы обсуждений, постановления и распоряжения), хранящиеся в Архиве РАН (ф. 457, 1577), фонда Института красной профессуры (личные дела и автобиографии слушателей Института, ГА РФ, ф. 5284), научный архив Института российской истории РАН за весь изучаемый период. Комплекс документов архива ИРИ РАН – стенограммы заседаний секторов Института, материалы конференций и совещаний, личные дела и автобиографии научных сотрудников Института, отличающиеся высокой информационной насыщенностью и цельностью в отражении повседневной исследовательской практики, – имел особое значение для раскрытия поставленных в диссертации проблем.
Выбор именно этого источникового комплекса в качестве основного был обусловлен несколькими причинами:
во-первых, являясь ведущим исследовательским центром страны, Институт сосредоточил в своем составе видных историков всех трех поколений, определял общий вектор развития советской исторической науки середины ХХ в.;
во-вторых, документы первичных научных подразделений - стенограммы заседаний секторов Института - в большей степени, чем материалы заседаний ученых советов, общих собраний, отразили неформальную сторону исследовательской деятельности и межличностного общения историков тех лет;
в-третьих, обращение к данному источниковому массиву объясняется тем, что большинство документов впервые вводятся в научный оборот, либо использовались ранее чрезвычайно фрагментарно и для решения иных исследовательских задач.
Опубликованные источники подразделяются на несколько групп. Первую из них составляют документы личного происхождения. Это дневники и подневные рабочие записи советских историков трех поколений, в том числе А.Е.Преснякова, Ю.В.Готье, С.Б.Веселовского, М.В.Нечкиной, Н.М.Дружинина, Н.Я.Эйдельмана, С.С.Дмитриева, И.И.Минца, Б.Г.Тартаковского и др. Они дают возможность изучить лабораторию исследователей, понять роль личностного фактора в научном творчестве, оценить общественную и научную позицию историков. Были использованы также дневники историков «старой школы», жизнь и деятельность которых находится вне хронологических рамок данного исследования, например, А.Е.Преснякова, Ю.В.Готье. Они имеют большое значение для характеристики поколения «старой профессуры», для сопоставительного изучения образа деятельности этого поколения советских историков с последующими.
Также к этой группе источников относятся воспоминания историков о времени и о себе, о своих коллегах по историческому цеху, автобиографии, эпистолярное наследие советских историков середины ХХ века (И.В.Бестужева-Лады, П.В.Волобуева, Р.Ш.Ганелина, Э.Б.Генкиной, А.Я.Гуревича, Е.В.Гутновой, А.А. Данилова, Н.М.Дружинина, С.В.Житомирской, А.И.Зевелева, А.А.Зимина, Г.З.Иоффе, И.Д. Ковальченко, К.Г.Левыкина, И.И.Минца, Ю.А.Полякова, А.В.Предтеченского, М.Г.Рабиновича, А.Н.Сахарова, М.Г.Седова, А.Л.Сидорова, Б.Г.Тартаковского, А.А.Формозова, В.В. Шелохаева и др.) составили следующую группу опубликованных источников. В них нашли отражение вопросы как повседневной научной и научно-педагогической деятельности историков, так и творческой лаборатории исследователей. Историки давали оценки происходивших событий, раскрывали свои мировоззренческие позиции, делились мыслями о научном сообществе.
Среди мемуаров следует выделить воспоминания историков о своих старших коллегах и учителях. Они имеют особую ценность для данной работы, так как дают материал для оценки межпоколенческих взаимоотношений в сообществе историков, для изучения историографической традиции.
Особую группу источников составили научные труды советских историков трех поколений, в которых отразилась исследовательская позиция их авторов. Преимущественно привлекались монографии, статьи и доклады, появление которых вызвало неоднозначные оценки как со стороны партийного руководства исторической наукой, так и собственно научного сообщества. Среди таких изданий следует назвать, в первую очередь, «Русскую историографию» Н.Л.Рубинштейна (М., 1941), двухтомную «Историю Казахской ССР» (М., 1943), «Феодальное землевладение Северо - Восточной Руси» С.Б.Веселовского (М., 1947), сборник «Петр Великий» (М.-Л., 1947), монографию Б.А.Романова «Люди и нравы древней Руси (Историко-бытовые очерки XI-XIII вв.)» (Л., 1947) и др. Эти работы стали знаковыми в истории советской исторической науки. В их историографических судьбах отразились ведущие тенденции ее развития, проявились сложные переплетения исторической науки и правящей идеологии.
Большую группу источников составили материалы периодики. Были изучены журналы «Большевик» («Коммунист»), «Историк-марксист», «Борьба классов», «Пролетарская революция», «Вестник АН СССР», «Исторический журнал», «Вопросы истории», «История СССР», «Вопросы истории КПСС» и др. Содержащиеся в них научные статьи, рецензии, опубликованные постановления ЦК партии и Президиума АН СССР дали обширный материал для понимания ситуации, которая складывалась внутри и вокруг советской исторической науки в изучаемый период времени.
Использовались также документы и материалы, в которых были отражены основные вехи истории советской исторической науки, директивные партийные документы в этой области, работы классиков марксизма-ленинизма, в том числе сталинские, оказавшие влияние на развитие отечественной историографии.
В качестве источников, характеризующих научное сообщество с точки зрения его социально-демографического состава, были изучены биобиблиографические справочники и указатели, содержащие информацию о возрастном, образовательном, профессиональном уровне советских историков.
Информативное богатство всего комплекса источников, как архивных, так и опубликованных, позволило рассмотреть развитие советской исторической науки середины ХХ века как результат совместных усилий историков всех трех работавших в ней поколений.
Методы исследования. Исследование проводилось на основе сравнительно-исторического метода и комплексного подхода, с позиций историзма, научности, объективности и многофакторности. Особое значение имел метод типизации и группировки, историко-антропологический и генерационный подходы в изучении истории исторической науки. Сущность генерационного метода в изучении историографии заключается в исследовании роли одновременно работавших в науке больших групп историков разных поколений, составлявших в совокупности единое профессиональное сообщество, в выяснении их влияния на развитие исторической науки данного периода. Его использование дает возможность проследить зависимость профессиональной судьбы историков от условий, сформировавших ту или иную их генерацию. В диссертации широко используется категория генерации (поколения) историков, которая понимается как общность специалистов, примерно в одно и то же время начавших заниматься профессиональной научно-исследовательской и преподавательской деятельностью. Границы этого термина достаточно подвижны: к одному поколению могут быть отнесены люди, разница в возрасте которых относительно велика. Крутые изломы истории разбивали единство поколений, и в силу личностных особенностей историки примерно одного возраста оказывались причисленными и сами относили себя к разным поколениям. Вместе с тем, самоидентификация и определение в общественно-профессиональном мнении историка как представителя того или иного поколения – категория достаточно постоянная. Генерации историков достаточно четко вычленяются при некоторой условности возрастного фактора, находящегося в основе такого деления. В середине ХХ века в исторической науке работали три поколения советских историков – дореволюционное (историки «старой школы»), первое марксистское (поколение «красных профессоров») и послевоенное.
Научная новизна исследования. Впервые предпринята попытка изучить историю исторической науки с использованием генерационного метода. Его применение дало возможность показать особенности воздействия идеологии и политики на исследовательскую деятельность советских историков разных поколений, изучить генерационную специфику восприятия и использования методологии марксизма. В диссертации подняты вопросы межличностного общения в сообществе советских историков середины ХХ в., проанализированы характерные черты профессиональных коммуникаций историков разных поколений. Такая постановка проблемы дала возможность по-новому оценить характер развития советской исторической науки и ее вклад в российскую историографию, отказавшись от стереотипного нигилистического либо апологетического ее восприятия. В научный оборот введен большой комплекс документов из Архива Института российской истории РАН. На его основе, с привлечением материалов Архива РАН и опубликованных источников, сформирована база данных, содержащая информацию о социально-политическом, культурном и научном облике советских историков, работавших в середине ХХ в.
Практическая значимость работы. Материалы диссертации могут быть использованы в дальнейших научных исследованиях по проблемам истории и методологии отечественной исторической науки, в изучении духовной жизни советского общества, при подготовке лекционных и специальных курсов, учебных пособий по отечественной историографии и культуре.
Апробация результатов исследования. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на заседании Центра «Историческая наука России» Института российской истории РАН. Основные положения диссертации были представлены в виде двух монографий и серии статей, девять из которых опубликованы в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях. Они нашли отражение в ряде выступлений и докладов на научных конференциях, в том числе на международных - «Основные этапы развития российской государственности. Центр и периферия. Х–ХХI вв.» (Москва. 30-31 октября 2008 г.) и «Российская государственность в лицах и судьбах ее созидателей: IX-XXI вв.» (Липецк. 31 октября – 1 ноября 2008) и Всероссийской научной конференции «Тысячелетие развития общественно-политической и исторической мысли России» (Нижний Новгород.14-16 мая 2008).
Структура диссертации. Поставленные цели и задачи исследования определили структуру работы. Диссертация состоит их введения, пяти глав, заключения, списка источников и литературы и приложений.
История и политика в научном творчестве трех поколений советских историков
Состояние отечественной исторической науки середины XX века находилось в непосредственной зависимости от внешних факторов, первенствующую и определяющую роль среди которых играл контроль партийных органов, прямо вторгавшихся в исследовательскую дея тельность историков. Главной идеологической составляющей была в тот период идея советского патриотизма, которая активно внедрялась в гуманитарной сфере, в том числе и в области изучения истории. Она сочеталась с остававшейся в силе с середины 1930-х гг. критикой школы М.Н.Покровского.
Названные моменты характеризовали и определяли направленность историографической ситуации первых послевоенных лет. Они регламентировали научные изыскания не менее жестко, чем развенчанная концепция М.Н.Покровского вкупе со все тем же приоритетом классовости. Методологические границы исторических исследований были детерминированы преимущественно принципом формационности при доминировании классового подхода, что вкупе составляло основу для анализа прошлого.
Включение идеи советского патриотизма, вобравшего в себя элементы и российского патриотизма в широком смысле слова, в арсенал партийно-государственной идеологии и пропаганды способствовало появлению позитивных моментов в оценках событий дореволюционной истории России и историографического прошлого ее исторической науки, преодолению нигилистического отношения к ней. С таких позиций начали готовиться монографические и коллективные работы; было задумано осуществить издание многотомной «Истории СССР».
Работа над ней, особенно ход обсуждения первоначальных вариантов и редактирования, наглядно демонстрировали внедрение этих идей. Авторы делали ссылки на использование ими наработок так называемых буржуазных историков. В.И.Пичета на заседании 31 мая 1941 г. критиковал подготовленные главы, посвященные екатерининскому царствованию, за то, что не были показаны успехи русской буржуазной науки, которые, по его мнению, необходимо было учитывать, а не только классовую принадлежность и социальные условия .
С ним солидаризовался С.С.Дмитриев: «Не попали имена [М.М.]Богословского, [А.А.]Кизеветтера. Какая бы ни была лично судьба Кизевеггера, работы его остаются, мы их читаем, или пользуемся, и сбросить их со счетов нельзя, - считал он. - Они имеют большие дефекты, но они имеют и большие положительные качества. Как можно было обойти этого историка, давшего по XVIII веку очень много, давшего определенное понимание XVIII века» . Упоминание А.А.Кизеветтера особенно симптоматично, поскольку он был не только пресловутым буржуазным историком, но вдобавок кадетом и эмигрантом.
Продолжена эта линия была и в выступлении Б.Б.Кафенгауза. Он прямо отметил, что его понимание социально-экономического развития России второй половины XVIII в., «может быть, всего ближе к тому, какое было развито П.Г.Любомировым в его замечательной статье о крепостной России, напечатанной в энциклопедическом словаре Г раната» .
Речь шла о монографической статье П. Г.Любомирова «Крепостная Россия XVII и XVIII вв.», помещенной в т. 36 (в. 3) этого издания. Она содержала обширный фактический материал и наблюдения, «содействовавшие изучению генезиса капитализма в России» , однако факт признания ее научной ценности целиком зависел от внешней конъюнктуры, поскольку «ко многим статьям Словаря [Гранат] по общественным вопросам следует относиться очень критически, так как большинство их написано в либерально-буржуазном духе» , как гласил партийный вердикт.
Изменялись подходы ко многим событиям отечественной истории. Например, на том же заседании В.И.Пичета поставил вопрос о пересмотре оценки кратковременного царствования Петра III. «Пусть будет Петр III — шут гороховый, это совершенно верно, - говорил он. - Но в развитии дворянства, купечества и в развитии народной экономики оно имеет громадное значение» .
В.И.Пичета подчеркнул важность высказанных им и его коллегами соображений; пренебрежение ими, резюмировал он, создаст «неправильное впечатление»: «Вас могут упрекнуть в социологизме, покровщине, против которой мы боремся, против которой мы все время восстаем» .
Он выразил характерное для него, как историка «старой школы», внимательное отношение к конкретной живой истории в противовес постоянно существовавшей в советской исторической науке (с разной степенью активности) тенденции к догматическому теоретизированию.
Отрицание национального нигилизма в духе М.Н.Покровского, проводимое как политика партии в области исторической науки, имело не только положительные стороны. Одновременно вызревала тенденция, получившая свое крайнее выражение в годы «холодной» войны, к абсолютизации идеи советско-государственного патриотизма, доведению до степени отрицания любого иноземного опыта и, тем самым, к ее компрометации.
Она отчетливо проявилась на состоявшемся летом 1944 г. в ЦК ВКП (б) совещании историков. Заведующий отделом Управления пропаганды и агитации ЦК М.С.Ковалев призвал историков преодолеть «пренебрежительное отношение к великому прошлому нашей Родины, прекратить речи об отсталости России от стран Запада, отказаться от характеристики деятелей русской культуры как подражателей и учеников западных учителей» . С конца 1944 г. отечественная историческая наука готовилась к деятельности в новой обстановке, которая определялась скорым завершением войны и победой в ней. Академические и вузовские научные коллективы разрабатывали планы своей работы применительно к изменившейся ситуации.
«Условия Великой Отечественной войны СССР и предстоящий разгром фашизма создают новую историческую обстановку, учет которой является одним из важнейших условий правильного планирования работы Института Истории», - с такой формулировки открывался перспективный план Института истории АН СССР, подготовленный в этот период времени. Сложившаяся ситуация определялась, как было записано в плане, «на долгие годы тремя великими фактами: а) колоссальным усилением всемирно-исторической роли СССР - главной и решающей силой в борьбе с фашизмом; б) морально-политическим и военным превосходством буржуазнодемократических стран над фашистскими странами; в) значением англо-американско-советской дружбы» . Появились, казалось бы, прочно забытые слова о мировой исторической науке, нарушавшие изоляцию отечественной историографии. Но они произносились с многочисленными оговорками и предостережениями. Перспективный план моделировал ситуацию усиления идейной борьбы на историческом фронте и соответственно нацеливал на нее историков, предостерегая от возможных нежелательных внешних влияний.
В нем было недвусмысленно сказано, что «новые темы и новые интересы мировой исторической науки, продиктованные обстоятельствами второй мировой войны и мирным устройством, равно как и дружеские чувства наших союзников, не будут, однако, исключать настойчивого возвращения буржуазных историков к тем проблемам и к тем тезисам, которые представляли последнее слово буржуазной исторической науки в последние годы перед второй мировой войной и, как это явствует из новейших иностранных журналов и книг, представляют еще и теперь, в годы второй мировой войны» .
Поэтому задача противостояния буржуазной исторической науке по-прежнему была названа в качестве первоочередной.
Более того, в плане был сделан вывод, что В новой исторической обстановке «в связи даже с самым фактом усиления международной роли СССР в мировой исторической науке будут, может быть, еще сильнее, чем раньше, развиваться всякого рода антимарксистские течения и школы». Для предотвращения их влияния на советскую историческую науку предполагалось усилить полемическую сторону научной деятельности .
В идеологическом отношении вторая мировая война продолжалась. Советские общественные науки оставались фронтом борьбы с чуждыми идеями, историческая же наука — одним из его участков.
Генерационные особенности восприятия марксистской парадигмы истории
Набиравшая постепенно силу борьба с культом личности, сначала в безличной форме, а затем именно И.В.Сталина, начала отражаться в деятельности историков, в первую очередь изучавших советский период. Одним из ее элементов стала теоретическая конференция по вопросу о субъективистских ошибках в работах историков советского периода, проведенная силами сектора истории СССР советского периода Института истории АН СССР. Историки выступили критиками преувеличения роли личности в истории в исторических исследованиях, однако политико-идеологическая конъюнктура не способствовала глубокому и объективному рассмотрению заявленной проблемы. Даже сами ее участники были вынуждены констатировать, что конференция не дала необходимых результатов. Некоторую пользу, по их мнению, она принесла только «в смысле постановки отдельных вопросов и известного стимулирования наших работников в области теоретических размышлений, теоретической работы» .
Советские историки находились в состоянии ожидания прояснения идеологической обстановки. Ее неясность и неопределенность выступали в качестве катализатора творческой активности, следствием чего было усиление интереса к общим проблемам истории на упомянутой конференции, например. Однако опору в своих изысканиях советские историки ожидали получить «сверху» (это относится, в первую очередь, к занимавшимся новейшей историей) или сообразоваться с нею (что было более свойственно историкам-древникам). Для последних вообще переключение внимания партийного руководства на проблемы современности сулило уменьшение контролирующего внимания, что создавало более благоприятные условия для творчества.
Для историков советского общества сверка идеологических координат продолжала доминировать. В этих целях, помимо уже названной сталинской работы, были использованы решения XIX съезда КПСС и октябрьского пленума ЦК, согласно с которыми была начата очередная перестройка в области советской исторической науки. Она велась под знаком достижения объективности исследований, внимания к истории советского периода, возрождения духа дискуссионное в научной деятельности.
На производственном совещании в своем секторе 17 декабря 1953 г. М.П.Ким говорил о необходимости ведения работы в указанных направлениях. Он констатировал, что объективность изучения проблем отечественной истории советского периода была серьезно нарушена. «Я думаю, - говорил М.П.Ким, - что все мы страдаем тем, что отступаем от требования исторически правдиво освещать историю — не преувеличивать, не улучшать, не ухудшать» . Напомнив присутствовавшим, что научная объективность - это одно из коренных требований марксистско-ленинской историографии, он в своем комментарии не стал останавливаться на причинах, порождавших небрежение им. Это было вполне понятно, так как достижение научной объективности при соблюдении принципа партийности исследований, причем понимавшегося узко как политической целесообразности, а не проявления определенной классовой мотивации деятельности, было невыполнимой задачей.
Перестройка исторической науки на таких посылах, при сохранении в полном объеме влияния внешних факторов на ее развитие способствовала переменам в основном в формально-содержательной, а не в сущностной сторонах исследовательской деятельности. Не случайно поэтому историки советского общества сразу же изъявили готовность начать работу по написанию «серьезных капитальных трудов в обобщающем плане, трактующих и обобщающих историю советского общества, таких, как скажем, историю рабочего класса, историю преобразования советского крестьянства, историю союза рабочего класса и крестьянства, историю культурного строительства и т.д.» , несмотря на то, что не было еще создано достаточной базы для обобщения и научная добросовестность требовала сначала углубленной монографической проработки отдельных проблем. Такой подход к работе был осуществим только на основе наполнения уже готовой схемы подтверждающим материалом. Объективность исследования в середине 1950-х гг. приравнивалась к соблюдению этого требования в отношении оценки роли личности в истории. Безграничное преклонение перед такими историческими личностями, как Иван Грозный, Петр Великий и др., перед деятелями более близких эпох сменилось довольно-таки нейтральным к ним отношением, подчеркнутым вниманием к прочим участникам исторического процесса.
Но в своей оценке исторической личности исследователи, как и прежде, не были самостоятельны. Они искали опоры в «установочных материалах нашей советской печати» , как было записано, например, в протоколе № 2 заседания Комиссии сектора истории СССР периода феодализма от 27 января 1955 г., принимавшей решение о рекомендации к печати монографии Л.Г.Бескровного «Русская армия и флот в XVIII веке» . Поэтому слова Л.Г.Бескровного о том, что, поскольку оценка деятельности Петра I и характера Северной войны «у нас еще не отстоялась, лучше всего пока отказаться от попытки ответить на этот большой и серьезный вопрос» , были вполне объяснимы с позиций именно внешних факторов, влиявших на советскую историческую науку, тогда как внутринаучные факторы ее развития предполагали по крайней мере их постановку.
Практика обсуждения рукописей как методологическая верификация исследования
В данном конкретном случае временное несовпадение было небольшим и нерешающим, но оно демонстрировало общую практику использования оценок классиков марксизма-ленинизма вне конкретно- исторической ситуации.
Возвращаясь к рассмотрению особенностей использования цитат из работ К.Маркса и Ф.Энгельса, надо отметить, что несколько иначе обстояло дело с произведениями Ф.Энгельса. Несмотря на то, что в советской историографии чрезмерное цитирование распространялось в полной мере и на выдержки из его работ, их роль в ткани исторического повествования имела, помимо методологического, и историографическое значение. Как справедливо заметил в своей книге о В.В.Мавродине А.Ю.Дворниченко, в современной исторической науке работа с наследием Ф.Энгельса воспринимается не так однозначно, как с произведениями других классиков марксизма: «Это, пожалуй, единственный из «классиков», кто всерьез занимался историческими и этнографическими проблемами, и привлечение его трудов позволяло понять определенные особенности становления древних обществ» .
Параллельное использование цитат из наследия К.Маркса и Ф.Энгельса и выдержек из произведений В.И.Ленина и И.В.Сталина в исторических исследованиях имело свои особенности. Если последние были неопровержимыми аргументами в подтверждении той или иной трактовки исторических фактов (в отношении сталинских высказываний это было верно до начала «оттепели»), то ссылки на самих родоначальников марксизма не были столь неуязвимы. Изречения из их трудов брались с поправкой на критику, которая содержалась в работах их российских последователей.
Например, прямо относящаяся к истории России нового времени статья Ф.Энгельса «Внешняя политика русского царизма»37 использовалась советскими историками сквозь призму критики, которая была сделана И.В.Сталиным в духе возрождения советского патриотизма. Малейшее отступление от данных им оценок вызывало резкую критику. Так, она прозвучала осенью 1948 г. по поводу написанного С.С.Дмитриевым раздела учебника по истории СССР для негуманитарных вузов, который был посвящен внешней политике России в XIX веке.
П.К.Алефирелко критиковала автора за то, что в тексте четкое классовое определение империи затушевывалось подчеркиванием общенациональных задач, которые разрешали Петр I и Екатерина II в годы своего царствования. Наибольшие ошибки содержались, по ее словам, в оценке русско-турецких войн XIX столетия как явлений освободительных и прогрессивных, что «скрадывало дворянский характер Российской империи» и оставляло в тени завоевательный характер этих войн. Такой подход, считала П.К.Алефиренко, привел в результате к либерально-буржуазным воззрениям на эти войны .
Обращаясь к аудитории, она призвала внимательнее читать И.В.Сталина. «Разве тов. Сталин снял завоевательный характер русско- турецких войн? - Спрашивала П.К.Алефиренко и отвечала: - Он лишь указывает ряд ошибок, которые Энгельс допустил в этой статье при характеристике внешней политики России» . Далее она продолжила: «Но тов. Сталин не нашел нужным снять постановку вопроса о завоевательном характере русско-турецких войн при Екатерине II» . Следовательно, если продолжить ее рассуждения, можно в определенной И.В.Сталиным мере опираться на высказывания Ф.Энгельса. Что было бы, если бы он нашел нужным снять постановку вопроса, комментировать, думается, излишне.
Отношение к цитате зависело также от фактора времени. В нем были отражены главенствующие тенденции того или иного этапа жизнедеятельности сообщества историков. Размышляя о судьбах исторической науки на страницах своей неопубликованной рукописи «Храм науки», А.А.Зимин говорил об «уступках эпохе», которые делали он сам и его коллеги по Институту истории АН СССР, прибегая к цитированию высказываний В.И.Ленина и И.В.Сталина. «Цитаты ...в то время можно найти у всех историков — это было условием игры», - писал он впоследствии и делал ударение на том, что «степень оснащенности ими и эпитеты по адресу Творца Науки выбирали сами авторы» .
В этом выборе сказывались научная позиция историка, его отношение к общим проблемам методологии истории, присущий ему исследовательский стиль. Помимо этого, в манере цитирования выявлялось своеобразие каждого поколения историков.
Среди генераций, работавших в исторической науке в середине XX века, непревзойденными мастерами этого дела были представители первого марксистского поколения. Как справедливо заметил в своей монографии о Б.А.Романове В.М.Панеях, описывая спор профессора «старой школы» Б.А.Романова с «красным профессором» И.И.Смирновым по поводу трактовки положений «Анти-Дюринга» Ф.Энгельса, соперничество первого со вторым в «интерпретации цитат из произведений основоположников марксизма заведомо не могло быть успешным» . Для того, чтобы выявить происходившие в середине XX века изменения в роли марксистско-ленинских цитат в историческом исследовании и полемике, а также показать особенности их использования в совокупности в определенный момент времени, обратимся к анализу материалов обсуждений нескольких научных докладов, сделанных в Институте истории АН СССР в 1949 - 1951 ив 1955 гг.
Эти даты выбраны не случайно. Первая из них интересна тем, что приходится на период усиления борьбы на идеологическом фронте, если прибегать к терминологии тех лет, на последние годы сталинского периода в советской историографии. Вторая не только обозначает окончание избранного для данного исследования периода - первого послевоенного десятилетия, но является одновременно моментом времени, когда оттепельные тенденции в отечественной исторической науке стали достаточно отчетливыми.
17 декабря 1949 г. состоялось заседания сектора истории СССР XIX в., на котором был заслушан доклад В.К.Яцунского «Промышленный переворот в России». В его обсуждении приняли участие А.С.Нифонтов (председательствующий), Б.Б.Кафенгауз, А.П.Погребинский, В.С.Виргинский, К.В.Сивков, М.В.Нечкина, М.К.Рожкова, Ш.И.Типеев и др.
Марксистско-ленинская цитата в историческом исследовании и полемике
В профессиональных исследовательских коллективах, изучавших древнюю и новую историю, продолжали работать историки «старой школы», стиль общения которых вольно или невольно передавался их более молодым коллегам, в то время как в подразделениях, занимавшихся новейшей (в первую очередь советской) историей, трудились историки первого марксистского поколения, передавая свои поведенческие стереотипы.
Разница социокультурной традиции, в которой шло формирование этих двух поколений историков, их образовательной подготовки привела к тому, что вокруг них образовались научные коллективы, отличавшиеся, в том числе, и характером профессионального общения.
Образцы стиля научных коммуникаций, сопоставительный анализ которых будет дан ниже, намеренно по большей части взяты из выступлений историков, объединенных временем, местом и обстоятельствами, чтобы с наибольшей наглядностью и выпуклостью представить каждый из них.
Все они имели место осенью 1948 г. (14 октября и 11 ноября), на заседаниях в Институте истории АН СССР. Эти выступления были инициированы, «во-первых, директивой общего партийного собрания, во-вторых, директивой Ученого совета», данных научному коллективу «в связи с критикой той порочной продукции, которая была указана в печати в газетах “Культура и Жизнь” и в “Литературной Газете”». Как сказал А.П.Кучкин, «нас обязали, и не только нас, наш сектор, а все сектора Института, весь институт в целом, всю ту продукцию, которая находится в печати, или подготовлена к печати, еще раз пересмотреть с точки зрения тех высоких требований, которые предъявляет к нам научная общественность, которые предъявляет партия, советская власть к нашей продукции» .
Первое, что бросается в глаза при чтении стенограмм заседаний исследовательских подразделений, это сама манера обращения к коллегам по исследовательской деятельности. Для историков, занимавшихся советской историей, наиболее характерным было слово «товарищ», заменившее имя и отчество при упоминании фамилии того или иного исследователя. Напротив, среди историков, изучавших более ранние периоды истории, наиболее употребимым было традиционное обращение к коллегам по имени-отчеству.
Казалось бы, стоит ли вообще говорить о такой детали? Как может она проецироваться на состояние исторической науки, характеризовать тот или иной исследовательский коллектив?
Однако это обращение несло на себе большую смысловую нагрузку. Оно являлось не только общепринятым в большевистской партии и было следствием советско-партийного стиля общения в целом, но рассматривалось как элемент идейно-политической зрелости. Замена слова «товарищ» традиционным именем-отчеством даже могла при определенных условиях квалифицироваться как нарушение партийной этики.
В своих воспоминаниях Н.С.Хрущев писал о том, что на пленуме ЦК в феврале 1939 года ему удалось избежать критики в свой адрес, получив лишь одно, довольно несерьезное, по его словам, обвинение в том, что поощряет «всех в Московской парторганизации называть его Никитой Сергеевичем» .
Конечно, беспартийной «старой профессуре» такие упреки не делались, хотя их манера обращения многим казалась слишком витиеватой и устаревшей.
Использование обращения «товарищ» весьма емко и полно характеризовало микроклимат научного коллектива. Историки советского общества и в профессиональном общении являлись, по сути, идеологическими единомышленниками, представителями партии в науке. На заседании сектора истории советского общества, которое состоялось 11 ноября 1948 г., С.И.Якубопская, говоря о своей работе по подготовке сборника документов «Образование СССР», подчеркнула: «Я несу за это полную ответственность как работник сектора и как член партии» .
Научные издания по проблемам советской истории выносились на суд в первую очередь партийный. Делясь своими впечатлениями о рукописи сборника документов «Национализация земли в РСФСР» под редакцией Е.А.Луцкого, Э.Б.Генкина, внимательно читавшая, по ее словам, каждый документ и каждое примечание, подробно остановилась на оценке комплекса документов, относящихся к «левоэсеровскому» периоду в Наркомземе.
Она обратила внимание на то, что картина, вырисовывавшаяся из этих документов, не соответствовала трактовкам «Краткого курса истории ВКП (б)». «Самое бурное время, примерно декабрь 1917 - апрель 1918 г., когда все происходит, когда вся ломка идет и ликвидация помещика как класса, - говорила Э.Б.Генкина, - а получается, что
Наркомзем шлет директиву за директивой - охраняйте помещика» . Далее она сетовала, что «никак от этого не уйдешь», и предложила выход из создавшегося положения - сократить количество «неудобных» документов, оставляя в полном объеме материалы, разоблачавшие политику левых эсеров, которые продолжали «оставаться защитниками помещиков» .
В качестве аргумента в пользу подобной редакции Э.Б.Генкина использовала тезис о том, что «трудно себе представить, чтобы центральное правительство так строго следило, чтобы у какой-нибудь помещицы не забрали вещи, чтобы оставили ее мебель и т.д.» . Заключая свое выступление, она сказала: «Если не давать документы, которые разоблачают политику левых эсеров, если это разоблачение не будет сделано, тогда весь этот раздел будет сугубо объективистским разделом», - и далее произнесла весьма характерную и значимую в контексте рассмотрения стиля профессионального общения фразу: «Нам так и скажут: Что вы, дорогие товарищи!» .
Здесь уместно сделать небольшое отступление от темы повествования и напомнить о судьбе этого издания, подтвердившей все опасения Э.Б.Генкиной. Оно было в 1950 г. рассыпано уже в наборе как содержавшее ряд антипартийных документов .
Ситуация, смоделированная Э.Б.Генкиной, в очередной раз раскрывала смысл употребленного ею обращения как корреляции научной практики с системой взаимоотношений в партийных кругах.
Манера называть людей по имени-отчеству несла на себе иную смысловую нагрузку: она скорее подчеркивала индивидуальность историка в противовес коллективизму партийного стиля.
Измена, а подчас и нарочитый отказ от традиционного обращения к коллегам в пределах профессиональной группы часто могли служить индикатором внутренних течений в данном коллективе историков. В том или ином стиле обращения к коллеге можно заметить как отношение говорящего к собеседнику, так и к высказанным им суждениям. Для иллюстрации этого тезиса обратимся к стенограмме заседания сектора истории СССР до XIX века Института истории АН СССР от 14 октября 1948 г. 5,3
