Содержание к диссертации
Введение
Часть 1. Применение критического метода к русским летописям (конец XVIII-начало XX в.) 58
Глава 1. И. Добровский и его критический метод 58
1.1. А. Л. Шлёцер и И. Добровский: от геттингенской библеистики к изучению средневековых текстов 58
1.2. Предисловие И. Добровского к работе И. Миллера - первый опыт сравнительной текстологии летописей. И. Добровский о А. Л. Шлёцере, отношение к «баснословию» 75
1.3. Критический метод И.Добровского в споре о Кирилле и Мефодии... 91
Глава 2. Европейские школы критики текста и исследование русских летописей в XIX в 98
2.1. Скептики и антискептики - методические споры с участием «русских потомков» Хр. Гейне, последователей Б. Г. Нибура, К. Лахмана и русских эклектицистов (Р. Ф. Тимковский, М. Т. Каченовский, М. П. Погодин, С. С. Уваров, Я. И. Бередников) 98
2.2. Метод П. М. Строева, его новизна и его ограничения. Связь с методом Вольфа-Лахмана. Спор о принципах издания летописей 128
2.3. Установление классических приемов изучения летописей во второй половине XIX в. К. Н. Бестужев-Рюмин и его последователи. Французская школа критики текста Луи Леже 146
2.4. И. А. Тихомиров - последний прямой адепт метода К. Н. Бестужева-Рюмина 165
Глава 3 . А. А. Шахматов: истоки метода. Школа Ф. Ф. Фортунатова 172
3.1. Буслаевцы и тихонравовцы 172
3.2. Применение к летописям методов сравнительного языкознания 183
3.3.Схема летописания по А. А. Шахматову 210
Глава 4. Начало применения метода А. А.Шахматова нелингвистами: А. Е. Пресняков, П. Г. Васенко, С. П. Розанов 229
4.1. А. Е. Пресняков: метод И. Добровского, А. А. Шахматова или К. Н. Бестужева-Рюмина? 229
4.2. П. Г. Васенко: сравнительный метод А. А. Шахматова или классификация списков? 249
4.3. С. П. Розанов: ученик и оппонент А. А. Шахматова 255
Глава 5. Историки и филологи за и против метода А.А.Шахматова. Первая волна обсуждений (В. 3. Завитневич, М. Грушевский, В. М. Истрин, А. Брюкнер, Н. К. Никольский, An.) 268
Часть 2. Наследие А. А.Шахматова в первой половине XX в... 303
Глава 6. Сравнительный метод в трудах историков-учеников А. А. Шахматова 303
6.1 .М.Д.Приселков и В.А.Пархоменко - ученики А.А.Шахматова 303
6.2. Особенности научного творчества М. Д. Приселкова 316
6.3. Е. Ю. Перфецкий как ученик А. А. Шахматова. Особенность судьбы и научного творчества 338
Глава 7. Филологи школы В. Н. Перетца 376
7.1. А. А. Шахматов и А. И. Соболевский. А. И. Соболевский и В. Н.
Перетц. В. Н. Перетц и А. А. Шахматов. А. А. Шахматов и ученики В. Н.
Перетца. И. П. Еремин 376
7.2. С. А. Бугославский и его метод исследования летописей 396
Глава 8. Филологи других школ. Отличие филологического и исторического взглядов на летопись 430
8.1.В. Л. Комарович 430
8.2. Д. С. Лихачев как ученик Д. И. Абрамовича и В. Л. Комаровича 455
Глава 9. Группа («бригада») по изданию русских летописей 1936
г. Ее судьба. Изучение летописания в ЛОИИ 1930 гг 509
9.1. Новый план издания летописей, его обсуждения, сторонники и противники 509
9.2. Конец «летописной бригады». И. М. Троцкий 535 Глава 10. Н. Ф. Лавров как представитель школы А. Е. Преснякова в работе над летописями 549
10.1. Опубликованные труды Н. Ф. Лаврова. Проявление в них особенностей его метода. Положение Н. Ф. Лаврова в научных кругах конца 1930-х гг. и планы его научных работ 549
10.2. Оценка Н. Ф. Лавровым «Разысканий...» А. А. Шахматова. Погибшая книга Н. Ф. Лаврова о летописях. Опыт реконструкции 567
Часть 3. Школы историков середины-второй половины XX в 608
Глава 11. А. Н. Насонов как ученик М. Д. Приселкова и последователь А. А. Шахматова: особенности научного метода 608
Глава 12. Младшие ученики М. Д. Приселкова: отсутствие единства 683
12.1. Я. С. Лурье - рационалистическое ответвление шахматовского метода 683
12.2. К. Н. Сербина и ее приемы работы с летописными текстами 709
Глава 13. Н. Е. Андреев 731
Глава 14. Историки школы С. В. Бахрушина. Особенность восприятия ими летописей и метода их изучения 746
14.1.Л. В. Черепнин 748
14.2. М. Н. Тихомиров 767
Заключение 829
Список источников и литературы 834
Список сокращений 882
Список сокращенных названий летописей
- Предисловие И. Добровского к работе И. Миллера - первый опыт сравнительной текстологии летописей. И. Добровский о А. Л. Шлёцере, отношение к «баснословию»
- Установление классических приемов изучения летописей во второй половине XIX в. К. Н. Бестужев-Рюмин и его последователи. Французская школа критики текста Луи Леже
- Применение к летописям методов сравнительного языкознания
- Особенности научного творчества М. Д. Приселкова
Введение к работе
Актуальность исследования
Летописи – важнейшие памятники письменности русского средневековья, и их используют специалисты всех гуманитарных специальностей, занимающиеся древней Русью. Интерпретация летописных известий определяет понимание проблем истории и культуры. В ходе исследования летописей вырабатывались методы критики и приемы публикации. Важнейшие особенности летописания и его истории всегда оставались спорными, и в последнее десятилетие эти споры не только не утихли, но даже обострились.
Именно поэтому работа по истории изучения летописей актуальна. С одной стороны, все исследователи летописания начинали с изложения историографии вопроса. Существует множество обзоров такого рода. Они редко касаются истории методов, различие которых и привело к образованию научных школ. Исключения составляют статьи на эту тему Я. С. Лурье, но они были написаны в рамках одной из школ, ставили задачу показать только это направление и не учитывали другие тенденции и другие методы, которые предлагались в течение более чем двухсотлетней истории критического исследования вопроса.
В других областях история научных школ стала весьма актуальным направлением истории науки конца XX - начала XXI века. Но чаще всего школы рассматриваются историко-антропологически или просопографически. И гораздо меньше внимания уделяется методам исследования.
В данном диссертационном исследовании объектом являются научные школы как сообщества ученых, объединенных общностью методов исследования летописания в XIX – середине XX вв.
Предметом исследования являются методы, которые авторы использовали в своих трудах, то есть, те исследовательские процедуры, которые они считали необходимыми и допустимыми в отношении летописей, а также черты общности и различия между различными подходами к летописанию и индивидуальные особенности в творчестве каждого из рассматриваемых исследователей. Школы не рассматриваются как системы социальных связей или социальные сети. Вопрос об издании летописей специально не исследуется, кроме нескольких случаев, когда это помогает раскрыть тему.
Цель исследования – выявить научные школы в области изучения летописей создать максимально полную картину научного взаимодействия в этой области.
Достижение этой цели предполагает решение некоторых задач:
- изучить историографию летописания конца XVIII - XIX вв. на фоне западноевропейского опыта и практики исследования и публикации древних текстов, выяснить степень влияние этого опыта на складывание школ в изучаемой области
- определить начало складывания научных школ в области исследования летописания и их развитие
- исследовать истоки научного метода А. А. Шахматова, степень влияния на этот метод его опыта работы в области компаративной лингвистики
- изучить различия в подходе к летописанию филологов и историков
- ввести в научный оборот данные о научном творчестве тех исследователей летописания, которые были мало или совершенно не изучены до настоящего времени, в том числе – оставшиеся неопубликованными работы ученых, погибших в годы Великой Отечественной войны.
Еще одна цель книги – изучить жизнь идей в целом, проследить, как возникают новые направления и могут ли они развиваться после смерти создателя направления другими исследователями – учениками и последователями. В этом смысле все исследователи, хотя вклад каждого в исследование летописания и различен, поставлены в этой работе в один ряд, и автором диссертации не даются собственные оценки тем или иным выводам по истории летописания. Задача состоит в том, чтобы определить, какие разнообразные возможности исследования летописания предлагались на протяжении более, чем полутора десятка столетий, безотносительно к тому, были ли они поддержаны другими исследователями, были поддержаны лишь некоторыми или же остались маргинальными.
Хронологические рамки исследования обозначены в его заглавии. Исследование начинается с того момента, когда критический метод был впервые применен к материалу русских летописей. Верхней границей является, таким образом, начало XIX в. Творчество А. Л. Шлёцера специально не рассматривается, но описывается его метод, и его работы привлечены для сравнения. Нижней границей диссертационного исследования стали 1960-е гг., за рамки которых автор диссертации выходит только для того, чтобы написать о Я. С. Лурье - последнем представителе школы, идущей непосредственно от А. А. Шахматова, в трудах которого возможности этой традиции достигли пика, но, вместе с тем, и известного предела.
Методы исследования. Исследование носит междисциплинарный характер. Оно выполнено на стыке историографии, источниковедения, текстологии и истории литературы.
Сравнительно-исторический метод использован в приложении к трудам ученых. Во всех случаях показана преемственность научных методов и связь учителей с учениками. Актуально также сравнение школ историков и филологов. Главную роль играет сопоставление исследовательских процедур, которые применяли представители разных школ. Особое значение имеет также анализ научных споров.
В диссертации решается вопрос о том, можно ли связать все важнейшие течения в изучении летописей в одно генеалогическое «древо» как его ответвления, или же нет. Частично используется биографический метод, хотя воссоздание биографий ученых не являлось специальной темой работы.
Степень изученности темы.
Специальных работ по историографии летописания немного, но эти сюжеты затрагивались также в общих работах по историографии русской истории. В работах конца XIX в. обращалось внимание на вклад в исследование летописания А. Л. Шлёцера, М. П. Погодина, на дискуссию между «скептиками» и «антискептиками». Это было время, когда уже сложились школы исследования русской средневековой письменности, и многие авторы статей по историографии сами к ним принадлежали. В 1885 г. появилась статья ученика Н. С. Тихонравова, профессора Казанского университета А. С. Архангельского. А. С. Архангельский обратил внимание на вопрос об источниках летописи. Проанализировав основную работу А. Л. Шлёцера, его «Нестора», А. С. Архангельский охарактеризовал методы работы Шлёцера. А. С. Архангельский считал, что большинство возражений «скептиков» против «Начальной летописи» (понятие, которое, наряду с понятием «Нестор» употреблялось в XIX в. по отношению к «Повести временных лет»), было устранено их критиками. А. С. Архангельский показал преувеличенность представлений о научности скептицизма М. Т. Каченовского и высоко оценил его критика М. П. Погодина. В работе А. С. Архангельского впервые намечены линии исследования летописания, которые рассматривались потом другими исследователями.
Следующая крупная работа по историографии летописания - многотомный труд профессора киевского университета св. Владимира В. С. Иконникова. В отличие от А. С. Архангельского, он сосредоточился на выяснении конкретных выводов ученых. В труде В. С. Иконникова видим позитивистский подход, когда главным вопросом исследования текста является вопрос об авторстве и об изданиях текста. В его понимании труды А. Л. Шлёцера не составили рубежа в исследованиях летописания, поскольку он был продолжателем В. Н. Татищева, М. М. Щербатова и И. Н. Болтина. В. С. Иконников занял другую, чем А. С. Архангельский, позицию в отношении «скептиков». Он показал, что М. Т. Каченовский - продолжатель Б. Г. Нибура в сомнениях относительно источников по ранней истории Рима, и подчеркнул связь скептицизма М. Т. Каченовского с А. Л. Шлёцером. В этом отношении В. С. Иконников повторил некоторые идеи С. М. Соловьева. От них пошла традиция оценивать скептическую школу как направление, наиболее продвинувшееся в области критики текста.
Совершенно другие позиции по этому, и по остальным вопросам, занял П. Н. Милюков. В основу рассмотрения историографии он положил не накопление наблюдений, а развитие идей. А. Л. Шлёцер для П. Н. Милюкова - важнейшая фигура не только в изучении летописей, но и в осмыслении задач истории вообще, так как он выступил против идеи национальной историографии, противопоставив ей принцип «научного безразличия». Как и А. С. Архангельский, П. Н. Милюков высоко ценил М. П. Погодина и рассматривал его как продолжателя критического метода А. Л. Шлёцера. Но и скептики, по Милюкову, были также производным явлением от А. Л. Шлёцера. Таким образом, внутри последователей Шлёцера образовалось два направления: положительное и отрицательное. П. Н. Милюков полагал, что традиция преувеличенной оценки «скептиков» можно объяснить тем, что к ученому спору скептиков и их противников прибавилась борьба общественных идея, так как критики скептиков обвиняли их с точки зрения, близкой к теории официальной народности. Но мысль об особенной учености и критической работе с летописью со стороны М. Т. Каченовского и остальных скептиков, по мнению Милюкова, было ложной.
Подробный разбор историографии летописания, оставшийся неопубликованным, хранится в Архиве РАН, в фонде А. И. Яковлева. Рукопись анонима, озаглавленная как «Историческая литература о летописях», датирована 1916 годом. В диссертации она обозначена как An. Эта работа была написана после выхода основных работ А. А. Шахматова, и ее автор оценил этот новый этап в изучении летописей. Наиболее значительные историографические выводы An. касаются оценки разных периодов XIX в. Он полагал, что с начала 1840-х годов началась «пора спокойного изучения» летописи, углубления тех общих выводов, которые были выдвинуты в предшествующей литературе, и специальных разысканий по частным вопросам. К этому времени An. отнес и начало издания «Полного собрания русских летописей» (далее – ПСРЛ), и первые независимые от скептического положения сомнения в принадлежности «Начальной летописи» Нестору. В итоге, по мнению An., произошел постепенный отход от основных идей А. Л. Шлёцера: о единстве текста «Начальной летописи» и принадлежности всего его Нестору и о наличии у Нестора только устных русских источников. Период 1840-х – 1860-х гг. был наивысшим достижением науки о летописях, и с ним нельзя сравнивать историческую литературу о летописях последующих десятилетий XIX в. Последняя часть работы An. посвящена А. А. Шахматову. Это первый обстоятельный разбор его сочинений. An. рассмотрел все труды А. А. Шахматова о летописях, сравнил его меняющиеся взгляды. An. впервые указал на схожесть метода Шахматова с методом Шлёцера. Но он также показал А. А. Шахматова как продолжателя науки XIX в., потом это стало характерной особенностью многих работ по историографии, в основном, исторических.
Между тем, другие исследователи не считали, что шахматовский метод был продолжением историографии XIX в., и ставили акцент на новаторстве А. А. Шахматова: А. Е. Пресняков, М. Д. Приселков, а также ученики последнего (А. Н. Насонов, Я. С. Лурье). Такой же позиции придерживался Д. С. Лихачев. Наиболее последовательно этот взгляд выразил Я. С. Лурье. Он прямо писал о том, что предшествующий А. А. Шахматову период, связанным с именами П. М. Строева и К. Н. Бестужева-Рюмина, - это период «расшивки» летописей, противоположный шахматовскому, т. к. он основан на ошибочном представлении о летописном своде как о механическом соединении отрывков из разных местных летописей. Я. С. Лурье неоднократно подчеркивал, что даже в понятие «летописного свода» А. А. Шахматов внес иное содержание, чем П. М. Строев. По мнению П. М. Строева, «сводами» нужно считать все дошедшие летописи, а по мнению А. А. Шахматова – лишь их гипотетические протографы. Я. С. Лурье резко противопоставлял школу А. А. Шахматова другим работам о летописях, написанным в советский период. Подробнее о Я. С. Лурье сказано в главе 12.
В общих работах по историографии России, как правило, признавался выдающийся вклад А. А. Шахматова в изучение летописей, но признавались и достижения предшествующего периода, а также отмечалась преемственность как между А. Л. Шлёцером и историческими сочинениями XVIII в., так и между А. А. Шахматовым и историографией XIX в. Cами же ученые связь с предшественниками или прямо отрицали (А. Л. Шлёцер) или просто не принимали предшествующую историографическую традицию в расчет (А. А. Шахматов).
Н. Л. Рубинштейн дал высокую оценку творчеству А. Л. Шлёцера как представителя немецкой библеистики и ученика И. Д. Михаэлиса. В отличие от большинства советских историографов, он считал, что именно Шлёцер определил дальнейшее изучение летописания не только в XIX в., но и высказал идеи, остающиеся современными. По мысли Н. Л. Рубинштейна, у Шлёцера было много последователей в России, трудами которых шлёцеровская установка «очищения Нестора» сменилась задачей установить его источники. А. А. Шахматов, по мнению Н. Л. Рубинштейна, - это продолжение историко-критического метода, сформировавшегося в XIX в.
Если сравнить книгу Н. Л. Рубинштейна с более поздней работой С. А. Пештича, а также с курсом историографии А. Л. Шапиро, можно увидеть существенные различия. С. А. Пештич считал, что Н. Л. Рубинштейн преувеличил значение А. Л. Шлёцера, как это ранее сделали П. Н. Милюков и В. С. Иконников, которые, по его мнению, исходили из того, что русская историческая наука была заложена трудами иностранных ученых, работавших в Петербургской Академии наук. Что касается А. Л. Шапиро, в его курсе лекций вся проблема рассматривалась как историческая проблема. У Шлёцера, которого он относил к просветительской историографии, прежде всего, анализировались оценки крепостного права, деспотизма и раздробленности
В работах Л. В. Черепнина (в том числе в его сохранившихся в рукописи лекциях по истории летописания) обращено особое внимание на мировоззрение летописца, а также мировоззрение исследователей летописания. Для Л. В. Черепнина, как и для Н. Л. Рубинштейна, летописи были, прежде всего, историческим источником. Формальность подхода Шлёцера, по мнению Черепнина, заключалась в том, что Шлёцер не видел в летописных списках сознательных изменений, вызванных политическими мотивами, а потому и не мог определить, что из того или иного списка принадлежит Нестору, что нет. Среди последующих ученых Л. В. Черепнин особенно выделял П. М. Строева, полагая, что именно его взгляд на летописи лежит в основе современных трудов в этой области. Взгляды Л. В. Черепнина подробно рассмотрены в гл. 14 диссертации.
Наиболее обстоятельный историографический обзор советских работ по летописанию принадлежит В. И. Буганову, ученику М. Н. Тихомирова. Книга построена как обзор содержания работ по летописанию и откликов на них, разбитых по этапам летописания (начальное летописание, летописание периода феодальной раздробленности, летописание конца XV – XVII вв., хронографы, обобщающие труды) и по периодам его изучения (1918 – середина 1930-х гг.; советская историография середины 1930-х – середины 1950-х гг.; советская историография середины 1950-х – начала 1970-х гг.). Такое построение предполагало, что автор не ставил целью рассматривать отдельные научные направления. Дореволюционные исследования выходили за рамки исследования, но В. И. Буганов написал о них в предисловии и во введении. В. Н. Татищев, по его мнению, положил начало критическому анализу списков, так как отмечал в них противоречия и недостоверные известия. В. И. Буганов придавал, вслед за своим учителем М. Н. Тихомировым (о котором подробно говорится в гл. 14 диссертации), особенное значение работам И. И. Срезневского. Сильной стороной К. Н. Бестужева-Рюмина Тихомиров полагал «разработку вопроса о расслоении, разложении летописных текстов на составные части». Таким образом, В. И. Буганов хвалил Бестужева-Рюмина как раз за то, за что его метод отвергал Я. С. Лурье. И, конечно, по мнению В. И. Буганова «шахматовский» период нельзя отрывать от «дошахматовского». Кроме того, методологию Шахматова В. И. Буганов называл «глубоко ошибочной» из-за игнорирования классового подхода. Он отметил у Шахматова «приоритет формально-текстологического анализа над историческим», написав, что борьба против такого направления «проходила на первом этапе развития науки» (1918 – 1930-е гг.) и «завершилась на втором ее этапе» (т.е. в 1930-х – 1950-х гг.).
Несмотря на гипотетичность построений, схема Шахматова, по Буганову, – широкое и смелое научное построение, а сущность его метода заключалась в соединении текстологического анализа летописных списков с логически-смысловым, историческим анализом текста летописей. Таким образом, В. И. Буганов оценил А. А. Шахматова за то, что он не все выводы делал на основе сравнительного анализа, то есть, за то, за что другие авторы (в основном, филологи) – его критиковали. Противопоставление внутренней критики как «дошахматовского метода» сравнительному методу, характерное для Я. С. Лурье, В. И. Буганов назвал «несколько искусственным». М. Д. Приселкова В. И. Буганов охарактеризовал как продолжателя дела Шахматова, но оспорил его тезис о бедности содержания составляемых после «Повести временных лет» летописей и об их придворном характере. Тем не менее, курс «Истории летописания» М. Д. Приселкова, по мнению В. И. Буганова, был значительным вкладом в науку. В. И. Буганов впервые разобрал содержание работ Е. Ю. Перфецкого, высоко ценимого его учителем М. Н. Тихомировым. Из других исследователей летописания он высоко ставил труды А. Н. Насонова, Я. С. Лурье и К. Н. Сербиной. В. И. Буганов не обратил внимания на то, что работы двух последних исследователей и по выводам, и по методу противоположны. Что касается М. Н. Тихомирова и Л. В. Черепнина, то В. И. Буганов особенно подчеркивал, что они оба стремились решить вопрос о начале летописании с использованием новых материалов.
После выхода книги В. И. Буганова долгое время не появлялось работ по историографии летописания, кроме уже отмеченных статей Я. С. Лурье. В основном, выходили историографические очерки по отдельным сюжетам истории летописания. Несколько лет назад появилась статья С. Н. Кистерева, вернувшая внимание к общей оценке всего периода исследования летописей. В значительной мере она была построена как развернутый комментарий к высказываниям различных ученых об истории изучении летописания. Упомянем также статью К. В. Петрова. В своем понимании школ К. В. Петров исходил из формального критерия, и главную роль отвел тому, кто являлся научным руководителем кандидатской диссертации исследователя.
Если попытаться выделить в работах по историографии летописания основные проблемы (т.к. не все они написаны в проблемном ключе), то видно, что историки науки обращали внимание, главным образом, на несколько вопросов:
- как следует оценивать роль А. Л. Шлёцера в изучении летописей
- являются ли работы XIX в., и если да, то какие, продолжением А. Л. Шлёцера
- следует ли появление работ Шахматова считать переворотом в изучении летописей, или они связаны с предшествующим этапом, причем, не только с работами А. Л. Шлёцера, но и с работами других авторов XIX в.
- кого из авторов, писавших о летописях нужно считать последователями А. А. Шахматова и каковы критерии этого выделения.
Источниковая база диссертации была продиктована целями и задачами, предполагающими работу как с тем материалом, который вошел в историографию, так и с забытыми, утраченными ныне идеями и не получившими развития мнениями. Исследование основано на опубликованных и не опубликованных источниках, хранящихся в Архиве РАН, Санкт-Петербургском филиале архива РАН (СПФ АРАН), Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ), архиве Санкт-Петербургского Института истории РАН, Бахметьевском архиве, хранящемся в Отделе рукописей и редких книг библиотеки Колумбийского университета (США), Отделе рукописей Пушкинского Дома (ОР Пушкинского Дома), архиве Университета Коменского и архива философского факультета этого университета (Братислава). Это материалы из фондов Института истории РАН, Археографической комиссии, Санкт-Петербургского отделения Института истории РАН, личных фондов А. А. Шахматова, В. М. Истрина, Н. К. Никольского, А. Е. Преснякова, М. Д. Приселкова, А. Н. Насонова, Н. Ф. Лаврова, В. Л. Комаровича, М. Н. Тихомирова, Л. В. Черепнина, В. Г. Вернадского, Е. Ю. Перфецкого.
Первый вид использованных источников – труды изучаемых ученых. Внутри этого вида можно выделить несколько групп.
Первая группа – это законченные и опубликованные монографии и научные статьи, вошедшие в научный оборот. В диссертации исследованы труды ученых, являвшихся лидерами школ и научных направлений, а также их учеников. Примером являются работы Й. Добровского, М. П. Погодина, К. Н. Бестужева-Рюмина, И. А. Тихомирова, А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, А. Н. Насонова, Я. С. Лурье, Е. Ю. Перфецкого, К. Н. Сербиной и др. Наибольшее внимание уделено сравнительному анализу работ А. А. Шахматова и трудов его последователей.
Ко второй группе источников относятся отзывы этих ученых о сочинениях коллег, рецензии. Примером является отзыв А. А. Шахматова о работах И. А. Тихомирова, или же отклики М. Д. Приселкова на исследования М. Н. Тихомирова и др.
К третьей группе относятся подготовительные материалы, конспекты и наброски научных работ. Примером являются черновые бумаги А. А. Шахматова, хранящиеся в его фонде в СПФ АРАН. Для некоторых разделов работы такие источники были основными. Так, гл. 10 была целиком написана на основе черновых материалов из фонда Н. Ф. Лаврова, хранящихся в фонде Н. Ф. Лаврова в Архиве СПбИИ РАН. В гл. 8 исследованы рукопись неопубликованной монографии В. Л. Комаровича и неопубликованные текст докторской диссертации Д. С. Лихачева, хранящиеся в ОР Института русской литературы (Пушкинского дома).
К источникам второго вида относится переписка между учеными. В наибольшей степени использованы письма корреспондентов А. А. Шахматова, хранящиеся в его фонде. Письма самого А. А. Шахматова рассредоточены по фондам корреспондентов.
Третий вид – источники личного характера. В них содержится материал не столько аналитический, сколько биографический, позволяющий восстановить творческий путь ученого. Эти источники можно разделить также на несколько групп:
- мемуары исследователей летописания (примером могут служить неопубликованные мемуары М. Н. Тихомирова, хранящиеся в фонде М. Н. Тихомирова в Архиве РАН)
- биографические статьи и некрологи, написанные учеными о своих коллегах
- делопроизводственная документация: личные дела ученых, отчеты о выполнении ими плановых заданий, сами плановые задания (как индивидуальные, так и планы работы институтов), хранящиеся, в основном, в фондах Архива РАН или СПФ АРАН.
Научная новизна исследования. Диссертация является первым опытом монографического изучения школ исследования летописания. В работе используются неопубликованные материалы, большинство из них впервые вводится в научный оборот. Изучение и издание летописей в России рассмотрено в контексте мировой практики. Впервые предпринят анализ научного творчества в области летописания Н. Ф. Лаврова, В. Л. Комаровича, И. М. Троцкого, проведен историографический анализ работ Е. Ю. Перфецкого и В. А. Пархоменко как представителей школы А. А. Шахматова в сравнении в трудами М. Д. Приселкова. Впервые исследованы попытки создания в 1930-х и 1940-х – 1950-х гг. новой серии издания летописей. Исследованы различия в подходах к летописанию историков и филологов.
На защиту выносятся следующие основные положения:
1. Начало применения к летописям критического метода было связано с традициями гёттингенской школы критики текста, развитыми затем в трудах Й. Добровского и других славистов.
2. В формировании методов исследования и издания летописей в первой половине и середине XIX в. сыграл роль западноевропейский опыт, повлиявший на С. С. Уварова, П. М. Строева и др.
3. История школ сравнительного исследования русских средневековых текстов началась творчеством Ф. И. Буслаева, его учеников Ф. Ф. Фортунатова и Н. С. Тихонравова.
4. Метод исследования летописей А. А. Шахматовым во многом определялся его принадлежностью к школе Ф. Ф. Фортунатова, также как особенности творчества в этой области его оппонентов В. М. Истрина, С. А. Бугославского и И. П. Еремина восходили к школам Н. С. Тихонравова и В. Н. Перетца (как ученика А. И. Соболевского).
5. Круг ученых, которые были продолжателями и учениками А. А. Шахматова, следует расширить, включив туда, кроме М. Д. Приселкова и его учеников, также Е. Ю. Перфецкого, В. А. Пархоменко, С. П. Розанова, а также отчасти А. Е. Преснякова и П. Г. Васенко. Все они видоизменяли схему Шахматова в разных направлениях, поскольку из творчества Шахматова можно было вывести не один, а много путей исследования летописания.
6. В истории исследования летописей в 1930-х гг. значительное место принадлежит Н. Ф. Лаврову, а также В. Л. Комаровичу, повлиявшему на творчество Д. С. Лихачева.
7. Историки школы С. В. Бахрушина (Л. В. Черепнин), также могут быть причислены к последователям А. А. Шахматова в исследовании летописания, но они развивали лишь некоторые его идеи, пытаясь приспособить его к нуждам исторической науки, и отходили от него все дальше (М. Н. Тихомиров).
Практическая значимость работы
Результаты работы могут быть использованы в исследованиях по истории науки и высшего образования, по истории древней Руси и России XIX – XX вв., русской историографии, в учебных пособиях по историографии и источниковедению.
Апробация результатов исследования
Диссертация была обсуждена на заседании Отдела древней истории России Санкт-Петербургского института истории РАН. Основные положения главы, посвященной научному творчеству Д. С. Лихачева, обсуждались на заседании Отдела древнерусской литературы Института русского литературы (Пушкинский Дома). Основные положения диссертации были отражены в докладах автора на международных (С.-Петербург, 2006, Москва, 2000, 2005, 2008, Новгород, 2010, Псков, 2011) и всероссийских (Саратов, 2004), (Рязань, 2011) научных конференциях.
Основные результаты были опубликованы в 31 научной работе, в том числе в монографии «Школы исследования русских летописей: XIX – XX вв.» (58 п. л.), учебном пособии для студентов «Над страницами летописей. Ученые Петербурга XIX – XX в.» (9, 25 п. л.), 24 статьях и тезисах докладов общим объемом 18,5 п.л. (из них в 9 статьях, помещенных в журналах, рекомендованных ВАК для опубликования основных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора наук, 6 в опубликованных материалах международных научных конференций), 6 представляют публикации источников.
Различные аспекты диссертационного исследования освещались в курсе лекций по истории летописания, прочитанных на историческом факультете Европейского университета в Санкт-Петербурге и курсах истории С.-Петербурга, методам изучения культуры, прочитанных на кафедре истории, философии и культурологии гуманитарного факультета Санкт-Петербургского технологического университета растительных полимеров.
Структура работы
В основу работы положены хронологический и, одновременно, проблемный принципы. Диссертация состоит из введения, трех частей, разделенных на четырнадцать глав, и заключения. Справочный аппарат включает постраничные сноски, список использованных источников и литературы. Общий объем диссертации составляет 885 страниц.
Предисловие И. Добровского к работе И. Миллера - первый опыт сравнительной текстологии летописей. И. Добровский о А. Л. Шлёцере, отношение к «баснословию»
Скептики, для П. Н. Милюкова, - это та «молодежь», которая «захотела идти дальше Шлёцера» в критике источника. П. Н. Милюков писал о том, что А. Л. Шлёцер отвергал некоторые показания памятника, но верил в сам памятник и «спасал» древнюю летопись от нареканий, объявляя все подозрительные места позднейшими вставками. А. Л. Шлёцер, таким образом, заранее оправдывал подлинного Нестора, которого, добавим мы, ему еще предстояло «очистить». П. Н. Милюков (и этого нет у В. С. Иконникова), непосредственно показал влияние А. Л. Шлёцера на М. Т. Каченовского. Он вообще, в отличие от В. С. Иконникова, не увидел в ранних работах М. Т. Каченовского скептицизма, а только следование Шлёцеру в объявлении всего летописного «баснословия» вставками.
В дальнейшем скептицизм нибуровского толка и критика Шлёцера развивались у М. Т. Каченовского одновременно. По представлениям П. Н. Милюкова, настоящим скептиком Каченовский стал после того, как в 1821 г. перешел на кафедру русской истории и начал более внимательно готовиться к лекциям, читать литературу и источники. Согласно Б. Г. Нибуру, всякая история должна начинаться с преданий, это нормально, и если их нет - даже можно заподозрить текст в подложности. Баснословие - нормальный период у «младенческих народов». В этом - взгляд на романтизм XIX в., который пришел на смену рационализму XVIII в. Но, «подняв восстание против Шлёцера, Каченовский в сущности продолжал стоять ближе к Шлёцеру, чем к новому направлению», заметил П. Н. Милюков. Разногласие заключалось, таким образом, только в том, «кто виноват в этой выдумке: сам летописец или позднейшие переписчики и компиляторы». Как и в случае со Шлёцером, П. Н. Милюков сравнивал Каченовского со своим поколением историков: «Вместе с новым направлением он провозгласил "баснословность" летописных преданий; но то, что представлялось ему в этих "баснословных" преданиях голой "выдумкой", которую следует просто отбросить, - людям нового поколения представлялось "мифом", в котором следует доискаться правды...».
За определяющую черту русских скептиков П. Н. Милюков принимал их постулат о неизбежной «баснословности» Начальной летописи. Эта идея была принята ими, как полагал П. Н. Милюков, за аксиому, он придает ей большое значение в анализе метода работы скептиков с текстами. По Милюкову, для того чтобы утверждать ложность ранних сказаний, скептикам «даже не нужно было критиковать показания летописи или заниматься их анализом». Это была априорная уверенность в правоте дела. П. Н. Милюков считает, что нет оснований предполагать поэтому какую-то особую ученость Каченовского, не учившегося в университете, добавим мы, и не имевшего серьезной подготовки. Следовательно, все построения, как его самого, так и последователей, сами по себе были не очень серьезны: «При отсутствии серьезного специального изучения и вся система гипотез, которыми скептики стремились доказать позднее происхождение источников, оказывалась построенной на песке. Разрушить это скороспелое построение было весьма благодарною задачей, и скоро нашлись критики, не оставившие в нем камня на камне»,17 которую и выполнил М. П. Погодин, начинавший как слушатель Каченовского (и перенявший затем у него кафедру русской истории), а также Бутков. Последнего, впрочем, Милюков ставит не очень высоко, полагая, что его «безусловная вера в Нестора» принадлежит к кругу идей прошлого XVIII века.
П. Н. Милюков обратился к оценке историографической ситуации. Он полагал, что только С. М. Соловьев сформировал благожелательное отношение к скептикам, которое перешло далее, например, к В. С. Иконникову и пр. Это произошло потому, что в свое время «к ученому спору» скептиков и их противников прибавилась «борьба общественных партий», и многие критики скептиков обвиняли их с точки зрения, близкой к теории официальной народности. В наше время, по П. Н. Милюкову, «пора снять это ложное освещение», т. е. мысль об особенной учености и критической работе с летописью со стороны М. Т. Каченовского и остальных скептиков. Милюков сомневался даже в том, читал ли Каченовский самого Нибура, так как представление о нем можно было получить из статей о Нибуре, переведенных в русских журналах. К серьезному же изучению источников ученики Каченовского, по мнению П. Н. Милюкова, не успели приступить.
Обратимся теперь к одному странному тексту, хранящемуся в Архиве РАН, в фонде А. И. Яковлева.18 Объемная рукопись на 116 л. (формата F) почерком неустановленного лица озаглавлена как «Историческая литература о летописях». Она датирована 1916 г. Первые 8 л. перепечатаны на машинке. Затем на л. 9-108 помещен основной текст рукой неустановленного лица, но с правкой другим почерком, отчасти похожим на почерк А. И. Яковлева. Несмотря на правку, рукопись явно - беловик, переписанный с какого-то черновика. На л. 109-116 находится окончание ее, написанное той же рукой, что и правка основного текста. Речь там идет о А. А. Шахматове.
Хотя основной текст написан не рукой Яковлева, все вышеперечисленное дает некоторое основание считать, что это текст, возможно, кого-то из учеников Яковлева, им правленый и дописанный. Маловероятна другая возможность: что это его собственный текст, переписанный в основной части какой-то другой рукой, но им правленый и дописанный. Правка стилистическая, а не смысловая, но известно, что сам А. И. Яковлев никогда не занимался изучением летописей, хотя интересовался этой темой (см. гл. 9).
Установление классических приемов изучения летописей во второй половине XIX в. К. Н. Бестужев-Рюмин и его последователи. Французская школа критики текста Луи Леже
Нельзя не согласиться с определениями его как первого научного труда о летописях, даваемыми An., А. А. Шахматовым, А. Л. Шапиро и др. (см. Введение). Хотя An. упоминает о Миллере, Байере и Щербатове как о предшественниках Шлёцера, но подчеркивает, что «до Шлёцера... критическое отношение к летописи совершенно отсутствовало - летописи читались, переписывалиь, некоторые места в них часто произвольно исправлялись и из собранного таким образом материала почти механически составлялись толстые книги».94 Далее вводит по отношению к методу работы Шлёцера понятие «реставрация» («Реставрированный Шлёцером текст Нестора»). Шлёцер не один раз «возводит те или иные места, заключающиеся в них как мелкие варианты так и более обширные куски текста, к позднейшим вставкам, исправлениям и искажениям переписчиков и таким образом на живых примерах характеризует работу позднейших писцов и компиляторов, занимавшихся текстом Нестора».
An. рассмотрел, как Шлёцер выделял источники Нестора. Так, Шлёцер предполагал наличие у летописца текстов византийских авторов, но не определил, кто именно им использовался. Другим его источником было «словесное предание». Шлёцер настаивал, что у Нестора «не было предшественников, которые письмом закрепили бы это уже в течение двух столетий жившее до него предание», поэтому, например, он категорически отказывался признать Иоакимовскую летопись Татищева. Этим (устным преданием) объяснял Шлёцер неточность хронологии. По Шлёцеру, быть может, только договорах с греками можно говорить, что они взяты Нестором из письменного источника.
Другой важный момент, на который обращает внимание не только An., но и другие исследователи, например А. С. Архангельский, - решение Шлёцером вопроса о позднейших вставках в текст летописи. Они обнаруживают у Шлёцера тенденцию относить все наиболее недостоверные известия летописи к числу позднейших вставок в текст Нестора, снимая таким образом подозрение с самого Нестора: «Суд Шлёцера над Нестором оканчивается торжеством последнего».
Н. Л. Рубинштейн, который наиболее высоко во всей советской литературе оценивал Шлёцера, анализировал не только знаменитого «Нестора», но и предшествующие работы А. Л. Шлёцера, особенно его «Probe russischer Annalen». Ссылаясь на высказывания самого А. Л. Шлёцера, он показывает, что тот подходил к изучению русских летописей как представитель немецкой критической школы, как выученик Гёттингенского университета, «с тем вниманием, тщательностью и добросовестностью, к которым приучил меня библейской критике мой великий учитель Михаэлис». 97 Кроме того, Н. Л. Рубинштейн напоминает, что по собственному признанию Шлёцера, сделанному к Предисловии к «Нестору», его учителями были также Гейне, Грисбах и Семпер.
По мнению Н. Л. Рубинштейна, у Шлёцера использован уже «современный принцип сличения и систематизации списков по так называемым семьям списков и путь к установлению их взаимоотношений, их генеалогии, дающей необходимую научную основу для их сличения и внутренней критики». Это написано по поводу принципа разделения текста на сегменты при издании «Нестора». Большой заслугой Шлёцера Н. Л. Рубинштейн считал и установление литературной самостоятельности легенд и повестей, включенных в летопись, вообще его работу по выявлению позднейших вставок в текст летописи. Сравнивая летописи и византийские хроники, Шлёцер, по мнению Н. Л. Рубинштейна, «подошел вплотную к современному разрешению... этого вопроса», имея в виду вопрос об источниках ПВЛ. Н. Л. Рубинштейн писал, что все эти положения Шлёцера «прочно вошли в современную науку и получили свое дальнейшее развитие уже у исследователя XX в. ак. Шахматова».98
С мнением Н. Л. Рубинштейна о высоком уровне исследования Шлёцера для науки его времени нужно согласиться. Но трудно согласиться с его последней фразой. Далее будет показано, что именно взяли у Шлёцера русские ученые первой половины XIX в. Что касается второй половины века, и особенно XX в., то говорить о «современности» выводов Шлёцера, разумеется, не приходится. Отдельные его наблюдения, конечно, в самом общем виде сохранили свою значимость, но метод, которым гёттингенский профессор предлагал исследовать летопись, принадлежал своему времени, хотя при появлении работ А. А. Шахматова многие современники и вспомнили о Шлёцере (см. ниже). Видимость сходства объяснялась тем, что и Шлёцер, и позднее А. А. Шахматов, во-первых, рассматривали все летописание как единую систему, а во-вторых, применяли конъектуральный метод. Но мы сейчас не будем сравнивать Шлёцера с будущими исследователями.
Литература о И. Добровском и А. Л. Шлёцере в отдельности огромна, значительное место в ней занимает проблема Шлёцера и России." Обращаем внимание, например, на важную для нашей темы работу И. В. Ягича,100 в которой грамматика Добровского оценивается как единственное явление в европейской лингвистике своей эпохи, за исключением грамматики Якоба Гримма. Ягич касается и отношений между Добровским и А. X. Востоковым. Он обратил внимание на то, что у них был разный склад ума: «У Востокова был такой склад ума, что его исследование всегда нуждалось в большом запасе положительных данных; где же этих не было, он предпочитал воздерживаться от предположений и догадок».1 М. В. Никулина занималась историей отношений Добровского с русскими учеными. Существует специальное исследование, в котором автор, Р. Працак, проводит сопоставление трудов
Шлёцера и Добровского. Хотя сюжет о летописях в этой статье специально не рассмотрен, для нашей темы важны некоторые мысли и наблюдения автора. Он показал Шлёцера как деятеля «йозефинского просвещения», его связи с Веной и Прагой, рецензии на работы пражских коллег, в том числе Г. Добнера, И. Добровского и др., опубликованные в «Гёттингенских ученых ведомостях». Так, уже в 1765 г. на страницах этого издания Шлёцер называл Добнера ученым, который знает, что нужно для занятий историей. Издателем был знаменитый профессор Гёттингенского университета филолог-классик Христиан Готтлиб Гейне, учитель Шлёцера, высоко оценивший начало научной деятельности И. Добровского, его исследование 1778 г. о пражских фрагментах Евангелия от св. Марка. Причем, в работе Добровского Гейне увидел именно его критический метод.1
Применение к летописям методов сравнительного языкознания
М. Т. Каченовский взял из Нибура, главным образом, его критическую часть. Согласно теории Нибура, и Каченовский считал, что сообщения русских летописей о древнейшем периоде русской истории носят баснословный характер и не заслуживают доверия. Кроме того, он полагал, что ни одна из русских летописей не была составлена ранее XIII в. Разумеется, он иначе смотрел и на авторство Нестора. Но, по Нибуру, задача состояла не только в критике, но и в восстановлении истории текста и первоначальных источников. Он сам не смог это выполнить, но показал, как можно разбирать тексты и выяснять, в какой степени они заслуживают доверия. То что Каченовский применил, как и его ученики, к материалам русских летописей вычитанное у Нибура, признавалось всеми исследователями. Недавно появились специальные работы К. В. Умбрашко на эту тему, в которых учтена и подробно проанализирована литература по данному вопросу. К. Б. Умбрашко оценивает «скептицизм» Нибура как «критицизм», т. е. требование критического подхода к источникам, признает влияние Нибура на русских «скептиков», но подчеркивает, что это влияние было «поверхностным и непоследовательным». Нас в данном случае интересует лишь работа М. Т. Каченовского с летописями.
An. полагал, что М. Т. Каченовский развивал линию Шлёцера, и видел это в применении М. Т. Каченовским критического взгляда на летопись: «...у критического метода Шлёцера были последователи и другого порядка: в "Несторе" Шлёцера эти другие последователи приветствовали критицизм, но не разделяли шлёцеровского энтузиазма по отношению к "Нестору"; критический метод приводил их к скептицизму, к отрицанию ценности летописи как исторического источника». С точки зрения An., М. Т. Каченовский «...исходит из того положения Шлёцера, что в основе летописного текста лежит устное предание». Но вывод делается совершенно другой: отсутствие у летописи какой бы то ни было ценности.
Необходимо согласиться с теми, кто высоко оценивал статьи Каченовского как борьбу за свободу мысли и против неких несокрушимых положений, а также и с тем, что шлёцеровский «Нестор» и провозглашенный в нем принцип критики текста как необходимого этапа, без которого его нельзя использовать, не мог не влиять на М. Т. Каченовского, как и на других его современников. Но, кажется, что прямая линия от Шлёцера к М. Т. Каченовскому проведена все же в значительной степени умозрительно, и в этом смысле можно согласиться также с П. Н. Милюковым. Мы видели, что
Шлёцер придавал преданиям «Нестора» большое значение и ценил предания вообще как источник (в отличие от Й. Добровского). М. Т. Каченовский смотрел на предание теми же глазами, что и И. Добровский. Предания, по мнению М. Т. Каченовского, - «самый древний и самый недостоверный источник истории».
М. Т. Каченовский читал «Славина» и «Слованку», а также комментарии И. Добровского к шлёцеровскому «Нестору», данные в приложении к его русскому изданию. Более того, именно М. Т. Каченовский познакомил широкого русского читателя с Добровским, выпустив в январе 1816 г. отзыв о «Славине» и «Слованке» на страницах «Вестника Европы».1 На это обратил внимание еще А. А. Кочубинский, называвший Каченовского «популяризатором славянских научных идей Добровского в России».191 В этой небольшой заметке о грамматике Добровского Каченовский называет его «первым литератором по части славянских наречий». Летописи возникли, по Каченовскому, как сборники, компиляции из разнородных частей.193 На это обратил внимание An. Но это также противоречит основному постулату Шлёцера о том, что «Нестор» - авторское произведение, написанное целиком монахом Киево-Печерского монастыря.
И наконец, по Каченовскому, «Нестор» не был первым летописцем, в чем также согласимся с An. Для Каченовского это было лишним свидетельством позднего составления летописи. О том же говорят, по его мнению, общие соображения: низкий культурный уровень XI в., когда жил Нестор, и отсутствие прямых указаний на его авторство. Каченовский полагал, что если действительным Нестором и были составлены какие-то тексты, то это должны были быть обычные монастырские записи. Увидим далее, что эта точка зрения позднее была воспринята Д. И. Абрамовичем (см. гл. 8.2).
Несмотря на общий характер некоторых заявлений М. Т. Каченовского, он выдвинул целый ряд критических замечаний к тексту летописи и этим выгодно отличался от большинства предыдущих и современных ему ученых. Статьи М. Т. Каченовского, посвященные русским летописям, были очень популярны, а их автор как профессор Московского университета обрел верных учеников. Самыми известными из них были П. М. Строев и затем С. М. Строев. О первом из них речь пойдет ниже. Он слушал лекции М. Т. Каченовского, но главным образом был учеником Р. Ф. Тимковского. Что касается С. М. Строева, то он особенно энергично развивал взгляды своего учителя Каченовского. Под псевдонимом «Скромненко» С. М. Строев написал в 1830-х гг. целый ряд статей, в основном полемизируя с М. П. Погодиным.1 4 С. М. Строев рано умер (в 1840 г.), и его последний труд - результат научной поездки в Европу по заданию Археографической комиссии, остался неоконченным и увидел свет уже после кончины автора.1 5 Эта работа и эта поездка были связаны с представлениями автора, идущими от М. Т. Каченовского, о том, что для понимания истории России необходимо знать историю западную.
Особенности научного творчества М. Д. Приселкова
Обратимся теперь к анализу работ Леже, посвященных русским летописям. Еще в первые годы он сосредоточился на изучении «Повести временных лет», и избрал эту тему для магистерской диссертации, защищенной в 1868 г. В ней он подробно разобрал те представления о «Повести временных лет», которые существовали на тот момент, рассмотрел не только все древнейшие списки и особенности их текста, но и проанализировал все известные ему издания, в том числе переводы на иностранные языки. Но главной целью с этого момента стало издание текста ПВЛ на французском языке с примечаниями и комментариями для французского читателя. Это потребовало многолетней подготовки.
Только через 16 лет Леже выпустил свое знаменитое издание «Chronique de Nestor». Научный интерес представляет не только перевод, сделанный Леже, но и его предисловие, в котором он подводит итоги своим занятиям «Нестором», начатым еще во время подготовки «De Nestore rerum russicarum scriptore».
Он пишет, что отказался от дословности в переводе, полагая, что необходимость этого уже «показали гуманисты», занимаясь переводами на латынь древних греков. Для удобства читателя текст ПВЛ был разделен на главы, получившие названия. Леже за годы подготовки «Chronique de Nestor» изучил датский язык, чтобы сравнить свой перевод и перевод Смита, своего предшественника из Дании, а также воспользоваться его комментариями. В течение нескольких лет продолжалась его переписка со Смитом, пока тот не
Анализ «Писем из Парижа», опубликованных в ЖМНП, см.: Бовина-Лебедева В. Г. Русские средневековые тексты в восприятии французских историков: Луи Леже - исследователь славянства и публикатор русских летописей // Санкт-Петербург-Франция. Наука, культура, политика. СПб., 2010. С.306-314. умер за год до выхода издания. Леже не был согласен со Смитом в некоторых вопросах интерпретации и передачи летописного текста, хотя опирался на его ТТЛ работу. Леже уже стал переводить «Нестора» и использовал в преподавании некоторые фрагменты своего перевода, начав работу в Школе восточных языков. Возможно, это даже послужило стимулом для дальнейшей работы. Леже, как и все европейские комментаторы «Нестора» (Шлёцер, Добровский и др.), понимал важность «Нестора» для Европы, и объяснял в предисловии к изданию, что эта летопись бросает свет не только на историю России, но на европейский восток, дополняет византийских авторов и арабских географов, давая сведения, которых тщетно искали и которые были до того недоступны для ученых Запада. Здесь видно, что, как и в своих «Письмах из Парижа», Леже рассматривает Россию прежде всего как часть Европы.
По мнению Леже, предшествующие ПВЛ тексты - самые старые памятники - жития Ольги, Владимира и Бориса и Глеба - уже вторичны, поскольку в них имеются амплификации и набожная риторика. С его точки зрения, выражающей, без сомнения, западный критицизм и позитивизм, который ясно виден и в «Письмах из Парижа», - это наивный и детский рассказ, при котором в уста святым вкладываются длинные рассуждения и т. д.
Леже касался в предисловии вопроса об авторстве Нестора ПВЛ и Киево-Печерского патерика. По Леже, древнерусские читатели видели в Патерике объект веры, как и в Священном Писании. И это распространялось на указание на авторство Нестора. Теперь же, по мнению Леже, даже церковные историки относятся к тексту критически (это касается сообщения об авторстве Нестора). В этом Леже видит самое выдающееся доказательство прогресса критического духа в России - фраза, которую, вероятно, нужно понимать в смысле теории О. Конта, торжества позитивистской науки и т. д.
Леже хорошо знал русскую научную литературу и был способен оценить ее сильные и слабые места. Это хорошо видно из комментария к тому месту Nestors Russiske Kranike, oversat og forklaret af С W. Smith. Kjobenhavn, 1869. 1 vol. летописи, где говорится о «детище», выловленном в Сетомли. Мы видели, какой спор в свое время разгорелся по поводу этого известия между скептиками и антискептиками. Затем это место обычно использовалось для решения вопроса о возрасте Нестора и времени его прихода в Киево-Печерский монастырь. Рассуждения Е. Е. Голубинского по этому вопросу Леже считал изобретательными, но не неопровержимыми. Кроме Голубинского Леже с большим почтением ссылался на Бестужева-Рюмина.
Об авторстве Нестора он писал критически как о не соответствующем «суровой реальности». В сноске иронически написал о гробе «Нестора-летописца» в киевских пещерах и надписи, сделанной по этому поводу от лица ОИДР. Правда, добавляет Леже, там есть и гробница Ильи Муромца. Вообще, как настоящему позитивисту учительная часть летописи и комментарии летописца ему «скучны». Текст «Нестора», несмотря на усилия критики, не до конца, как полагал Леже, ясен самим русским во всех нюансах.
Но глубокий интерес для него представляет вопрос об источниках текста «Нестора». Леже предполагает, что летописец использовал греческие и болгарские хроники (гл. 14, 17), и уделяет этому вопросу, как и в своей латинской диссертации, большое внимание.
Вообще, как видно, Леже делает в предисловии к изданию собственный оригинальный анализ текста летописи, ее источников, а не компиляцию русской ученой литературы, хотя и знает ее. Он не просто дает указания на текст летописи, а подбирает аргументы за и против своего предположения. Например, он предположил, что текст летописи не был составлен одномоментно, а был какой-то первоначальный текст (text primitif), который потом дополнялся и видоизменялся (позднейшие вставки). Переходя к анализу списков, Леже пишет о двух больших семьях списков «Нестора»: Лаврентьевской и Ипатьевской и дает характеристики каждой. Таким образом в предисловии поднимаются все важнейшие вопросы атрибуции и происхождения памятника.
Как и в диссертации, он специально останавливается на иностранных изданиях ПВЛ. Многие оказываются полезными для него. Лучшими и научными переводами он считает польский перевод Белевского, чешский перевод Эрбена и датский Смита. Переводам И. Б. Шерера, А. Л. Шлёцера, Г. Ф. Миллера и Л. Пари Леже уже отказывает в научном значении для современной ему эпохи. Работа Шлёцера называется когда-то ценной, но сегодня - почти бесполезной. Это западная точка зрения на Шлёцера. С одной стороны, наука на Западе уже ушла от положений гёттингенской школы второй половины XVIII-первой половины XIX в. С другой стороны, нужно иметь в виду, что французская школа критика текста всегда отличалась от немецкой, что понимал и Шлёцер, когда писал о «легкомысленной французской методе».
Леже пользуется изданием Миклошича в том смысле, что он сохранил сделанное последним разделение ПВЛ на главы по примеру Эрбена - более привычный западному читателю вид текста. По поводу работы своего предшественника в переводе на французский язык Л. Пари.331 Леже пишет, что тот, как ему кажется, взял за основу немецкий перевод Шерера. Таким образом именно Леже оказался первым, кто перевел «Нестора» на французский язык с языка оригинала и этим по-настоящему открыл его для своих соотечественников.
