Содержание к диссертации
Введение
ГлаваІ. Складывание отечественной историографической традиции анализа проблем российского самодержавия конца XIX- начала XX века 27
1. Абсолютизм конца XIX- начала XX века в дореволюционной историографии 27
2. Советская историография проблем российского абсолютизма конца XIX- начала XX века 36
3. Новейшая историческая литература об абсолютной монархии конца XIX- начала XX века в России 52
ГлаваІІ. Феномен абсолютной монархии в России на рубеже ХІХ-ХХ веков в трудах о 59
1. Понятие российского абсолютизма рубежа XIX - начала XX веков и его специфика в отечественной исторической литературе 59
2. Социальная опора самодержавия в оценках историков 84
3. Факторы и направление эволюции политической системы Российской империи в конце Х1Х-начале XX века 101
ГлаваІІІ. НиколайІІ в историографии: дореволюционная, советская и новейшая литература о роли субъективного фактора в судьбе российского самодержавия начала XX века 134
ГлаваІУ. Конституционная монархия в России в зеркале отечественной
историографии 170
1. Трактовка понятия конституционной монархии в исторической литературе 170
2. Эволюция государственного строя Российской империи в 1905-1906 гг в дореволюционной, советской и новейшей историографии 183
3. Третьеиюньский государственный переворот в историографии 230
Заключение 246
Список литературы 253
- Абсолютизм конца XIX- начала XX века в дореволюционной историографии
- Понятие российского абсолютизма рубежа XIX - начала XX веков и его специфика в отечественной исторической литературе
- НиколайІІ в историографии: дореволюционная, советская и новейшая литература о роли субъективного фактора в судьбе российского самодержавия начала XX века
- Трактовка понятия конституционной монархии в исторической литературе
Введение к работе
Методологическое введение.
На протяжении последнего десятилетия историческая наука переживает неоднозначный и противоречивый процесс смены исследовательской парадигмы. Часть историков остаются в лоне марксистской методологии, продолжая исследовать общественные явления в русле взаимоотношений базиса и надстройки. Другие достаточно четко перешли на позиции цивилизационного подхода, школы анналов, теории элит, исторического позитивизма и т.д. Третьи до сих пор не определились с выбором наиболее адекватных методологических построений. В силу доктринальной противоположности принимаемых за основу теоретических принципов, дискуссии между представителями различных направлений перестали носить конструктивный, а зачастую и научный характер.
Вместе с тем следует признать, что расхождения современных историков в общих теоретико-методологических подходах к оценке явлений прошлого, отражают и более глубинные процессы, происходящие ныне в историческом знании. Остро дискуссионными стали не только вопросы о движущих силах истории, причинах и характере изменений в экономике и политическом строе государств, их вписанности в цивилизационный или формационный контекст, но сама возможность верификации исторического знания, пути достижения истины в гуманитарных исследованиях, ее критерии и специфика.
На этом фоне историография как научная дисциплина, ориентированная в первую очередь на обобщение опыта конкретноисторических исследований уже не впервые оказалась в известном смысле "заложницей" исследовательских принципов, идеологических догм и околонаучных стереотипов, свойственных той или иной эпохе. Ее задача на современном этапе видится автору не в том, чтобы, опираясь на последние достижения в области методологии истории, подвергнуть "остракизму" научное наследие предшествующего периода, но, напротив, взвешенно и непредвзято оценить реальные достижения исследователей, по возможности комплексно и всесторонне осветить концепции, характерные для исторической науки прошлого и настоящего.
Естественно, что подобный анализ не мыслится без сравнительного компонента. Однако смысл историографической компаративистики, как представляется, состоит не только в обнаружении концептуального родства трактовок изучаемого явления на протяжении ряда эпох в виде констатации наличия абстрактных "общих мест", но и в выявлении типического на основе анализа расхождений и особенностей того или иного периода, его историографической индивидуальности.
Теоретико-методологическое звучание приобрел в настоящий момент и вопрос о соотношении исторической науки и идеологии. Существует огромный соблазн, используя соответствующий опыт первых послереволюци онных десятилетий, прошедших в непримиримой борьбе с "буржуазными фальсификаторами истории", "огнем и мечом" искоренить советское историконаучное наследие в силу его "научной несостоятельности ... ограниченности, односторонности" и вообще "малоудовлетворительности"(Ю9;15). Этот процесс имеет, думается, как объективные, так и субъективные предпосылки. Последние более подробно раскрываются ниже (См. Гл.1 п.2 настоящей работы - А.С.). Что же касается объективных, то совершенно очевиден тот факт, что аргументы от истории уступают силе идеологического давления лишь временно, а эффект маятника, приведенного в движение силой российских политических реформ с неизбежностью должен был актуализировать проблему очищения от навязанных во многом искусственно (прежде всего в теоретико-методологическом отношении) концептуальных наслоений советского периода.
В то же время объективный историографический анализ должен основываться на принципе плюрализма интерпретаций, исходя из которого единственным критерием признания научной ценности любых концепций или фактографических построений должно оставаться не их соотношение с другими (в том числе канонически признанными или научно устоявшимися), а - с предметом исследования. Подобный подход является тем более обоснованным, что практически не существует комплексных идейно- теоретических конструкций, не связанных с традициями исторической мысли - в качестве их продолжения или отрицания.
Сказанное однако отнюдь не означает, что тем самым однозначно определена "мера присутствия" общественной среды в механизме исторического познания, а историческая наука приобрела некоторую "рафинированность" и "стерильность". Более того, определенный сознательный пересмотр прошлого свойственен, пожалуй, любой исторической эпохе. (Подробнее см. 420;43 и др.) В этом смысле яркими "маркерами" подобных переходных периодов является преобладание аксиологических характеристик исторического и историконаучного наследия, фоновая слабость концептуальной составляющей в конретноисторических исследованиях.
Приведенные соображения, как представляется подтверждают, что, если в предшествующий период идейно-методологические принципы любой научной работы (в том числе и в области историографии) были ясны и не предполагали обсуждения, а данный раздел диссертационных исследований имел во многом формальное и чисто символическое значение, то теперь, напротив, формулировка методологических оснований авторского подхода к теме приобретает актуальность и остроту.
Выдвигавшийся ранее на первый план принцип партийности истории исторической науки, обоснованный тем, что познавательный процесс носит социально-классовый характер, а классовая борьба-основа возникновения теорий и учений, рассмотрение истории исторической науки как "борьбы за утверждение и дальнейшее развитие ... марксистско-ленинской концепции исторического процесса"(165;62) уходит в прошлое. Классовый анализ как основа для выяснения социального мировоззрения историка, определения его политической и идейной концепции не выдерживает критики.
Понимание того, что "классовая принадлежность не всегда действует автоматически^ 165 ;63) вызревало уже давно. Действительно, как, например, с классовых позиций можно проанализировать идейный кризис русской историографии конца XIX- начала XX веков (Подробнее см. 381) Постановка же знаменитого ленинского вопроса "кому это выгодно?" применительно к историографии и вовсе выглядит упрощенно. Представляется необходимым отказаться от заданности и тенденциозности в оценке историографических реалий, противопоставив идеологически детерминированным позициям объективный научный анализ.
Высказанные критические суждения заставляют также обосновать значимость для историографической работы следования принципу историзма. Применительно к истории исторической науки это прежде всего обуславливается необходимостью рассматривать события и явления исторической науки на основе соблюдения временной последовательности и закономерной преемственности смены периодов и этапов ее развития, каждый из которых анализируется как относительно завершенный цикл. Следуя ему можно рассматривать развитие исторических знаний как в хронологической последовательности их появления, так и в их концептуальном единстве. Каждый исторический факт, также как и их совокупность(теории, концепции и т.д.) анализируется в процессе своего возникновения, становления, изменения и развития. Рассмотрение реальных историографических фактов и явлений с точки зрения их генезиса, преемственности и взаимовлияний дает возможность уяснить их суть и изменения на различных этапах развития. Подобный анализ предполагает, кроме того, выявление тех теоретических положений, которые выдержали "проверку временем" и прочно вошли в историографию. При этом важно не просто констатировать устойчивость тех или иных концепций, представлений, а попытаться выяснить причины их "историографической живучести". Кроме того, анализ взаимодействия историографических и общеисторических закономерностей позволяет выявить особенности складывания историографической традиции, динамики смены проблематики исследований. Наконец, именно историзм позволяет выяснить причины выдвижения тех или иных проблем именно в то, а не в другое время, на том или ином этапе развития науки, понять, почему большее внимание уделялось разработке одних вопросов, другие же вовсе не ставились и не исследовались.
Принцип системности ориентирует исследователя на рассмотрение каждого этапа развития исторической науки, а также отдельных школ и направлений в отечественной историографии как системы взаимосвязанных элементов (методологической базы, приемов источниковедческой критики, разрабатываемой проблематики и др.). Не представляется возможным и ограничиться простым коллекционированием высказанных в литературе характеристик, ибо даже самый полный "гербарий" в данном случае никак не будет способствовать углублению проблематики.
Итак, в подходе к научному анализу предмета диссертации автор стремился следовать требованиям объективности, историзма и системности, реализованным в следующих методических приемах: сравнительно-исторический, конкретный и логический анализ, метод периодизации и метод перспективности. Особенно важным для комплексного рассмотрения советского историографического наследия представляется также применение методики "концептуальной реконструкции", так как при известном совпадении теоретических основ авторских исследований многие из них лишь добавляли определенные "штрихи к портрету", развивали и конкретизировали общепринятые трактовки истории абсолютной монархии в России.
Выбор указанных методов, на наш взгляд, наиболее соответствует сформулированным ниже целям и задачам работы, ими определяется и обусловливается.
Особенностью предлагаемой работы является отказ от нарочито предвзятого отношения к дореволюционным исследованиям. Простое следование заявленным принципам объективности и историзма заставляет отказаться от необходимости громить "лженаучные построения буржуазных историков" с позиций развитой марксистской методологии. Единственным критерием оценки тех или иных исторических концепций должна стать мера научности и последовательности в обосновании выводов. С другой стороны, при анализе советской историографии, особую важность приобретает отделение демонстрации приверженности стереотипным идеальным построениям от подлинных результатов исследований.
Структура исследования отражает проблемно-хронологический подход к анализу историко-научного материала. В целях комплексного изучения историографии российского абсолютизма конца XIX- начала XX века эта широкая тема расчленена на ряд более узких проблем, позволяющих подробно проанализировать научную полемику по наиболее дискуссионным вопросам истории российского самодержавия рассматриваемого периода.
Абсолютизм конца XIX- начала XX века в дореволюционной историографии
Дореволюционная отечественная историографическая традиция долгое время оставалась за рамками даже специальных историко-научных исследований. Корни подобного пренебрежительного отношения к творческому наследию историков этого периода следует искать, очевидно, еще в полемически заостренных дискуссиях 20-х годов, когда молодая советская наука конституировалась на сознательном противопоставлении собственного исследовательского поиска и накопленному в предшествующий период научному потенциалу. Провозглашенный же М.Н.Покровским принцип классового подхода к истории исторической науки (394;3)не оставлял буржуазным (а зачастую даже "кадетствующим") историкам никаких шансов. Объявленный "домарксистским", а, следовательно, "донаучным", этот период в истории науки исследовался крайне фрагментарно. Даже в крупнейшем обобщающем труде "Очерки истории исторической науки СССР" путь, пройденный исторической наукой до 1917 года не был подвергнут конкретному историографическому анализу. Рассуждая о концепции этого исследования, главный редактор академик М.Н.Тихомиров писан: "марксистско-ленинская историография рассматривает историю исторической науки как одно из отражений классовой борьбы.... Вот почему историография одну из своих главных задач видит в том, чтобы вскрыть классовую природу борьбы течений в исторической науке"(331;13). В дореволюционной научной традиции должно было быть выделено "ведущее прогрессивное направление" и, естественно, было выделено. Не трудно себе представить, какой плачевной оказалась судьба представителей других (менее или не прогрессивных) течений. Так, Л.В.Черепнин- автор раздела, посвященного истории исторической науки со второй половины 90-х годов ХІХв. до 1917г., ограничился лишь простым перечислением исследований, не утруждая читателя подробностями развернувшихся в науке начала XX века дискуссий.(331;309-329) Разумеется, на скромных 20-ти страницах не нашлось места и проблемам российского абсолютизма.
Господствовавшее долгие годы убеждение в примитивизме высказанных до революции оценок политического строя России также имеет славные традиции. Еще А.М.Давидович в своей кандидатской диссертации, посвященнной специально проблемам абсолютизма обвинял "меньшевистско-троцкистских" коллег в упорном ("рассудку вопреки, наперекор и закону и тем более кровавой николаевской действительности")"следовании страусовой политике"(113;243).
Подобное уничижительное отношение начало преодолеваться только в последние три десятилетия. Едва ли не впервые оценки дореволюционных историков наряду с мнениями советских исследователей были приведены в монографии Васильевой Н.И. Гальперина Г.Б. Королева А.И. "Первая российская революция и самодержавие", вышедшей в 1975г.(64;80-86). Много позднее предметом специального историоргафического анализа--В.В.Шелохаева стала "Оценка кадетами манифеста 17 октября 1905 года и основных государственных законов 23 апреля 1906г".(527) Однако, автор, к сожалению, сосредоточился исключительно на рассмотрении партийной печати и программных документов партии народной свободы, не остановившись специально на исторических взглядах многих видных кадетских историков: В.М.Гессена, А.С. Алексеева, Г.Ф.Шершеневича/ Б.Кистяковского и др. Правда, такой подход выглядит естественным: ведь В.В.Шелохаева кадеты в данном случае интересовали не как ученые, а как политические деятели.
В настоящее время в исторической науке обозначилась противоположная тенденция, которую условно можно назвать "возвращением к истокам". Среди целого ряда историков зреет убеждение в непогрешимости дореволюционной историографии, базирующееся, зачастую, на простом некритическом заимствовании теоретических установок государственной школы (61, 96, 169, 181, 182, 183, 195, 231, 304, 380 и мн. др). Массовость этого явления дала, в частности, основание В.А.Китаеву рассматривать процесс "либо открытого возврата к основным идеям государственной школы, либо спонтанного приближения к ним"(212;164) как доминирующий в развитии отечественной исторической мысли.
Конечно, государственники далеко не единственное направление в дореволюционной историографии, однако, все возрастающая популярность одного, актуализирует и наследие периода в целом.В тоже время имеющиеся 7 попытки историографических обобщений по данной проблеме нельзя признать исчерпывающими (42;80-81, 365).
Таким образом, насущным видится начать рассмотрение процесса складывания российской историографической традиции анализа проблем абсолютизма с первых шагов в этом направлении, сделанных еще до Великой октябрьской социалистической революции. Предлагаемый в данном случае подход восходит к библиографическому методу: историографические источники группируются по времени появления и общему характеру рассматриваемой проблематики. Более детальный проблемный анализ будет дан в последующих главах по . проблемам истории отечественного абсолютизма конца XIX- начала XX веков.
Общей особенностью дореволюционного периода является факт анализа явлений современной действительности, что, безусловно, отражалось в известной политизации оценок. Так, скорее к жанру исторической публицистики можно отнести работы П.Ф.Алисова(20), А.И.Каминки(205), С.Кузьмина(251), Липранди А.Щ271,272), В.А.Маклакова(282), П.П.Мигулина(293), В.Муханова и В.Д.Набокова(ЗОО), А.Пороховщикова (367), К.В.Сивкова(408), В.Туркина(464), Б.Д.Федорова(477), Б.Н.Чичерина(508), С.Ф.Шарапова(510), Б.Юзефовича(540). И все же количество фундаментальных научных монографий, учебников, серьезных академических лекционных курсов явно превалирует. Начнем с внешней характеристики дореволюционной традиции. Процесс изучения истории абсолютизма в дореволюционной России не был равномерным. Анализ историографических материалов позволяет выделить своеобразный "водораздел" внутри этого периода-события 1905- 07 годов. До этого времени абсолютная монархия рубежа веков рассматривалась исключительно с формально-юридической стороны (102, 172, 232 и др.). В 1905-1907 же годах наблюдается, буквально, "бум" в исследовании политической системы России, Кроме того, именно проблемы, поставленные в революционные годы позднее оказались самыми актуальными.
Понятие российского абсолютизма рубежа XIX - начала XX веков и его специфика в отечественной исторической литературе
Необходимо отдельно оговориться, что в данном случае будут рассматриваться трактовки понятия абсолютизм в его конкретно-историческом смысле, применительно к истории России конца XIX - начала XX века. Подобное ограничение связано, с одной стороны, с хронологическими рамками данной работы и, как представляется, в наибольшей степени соответствует поставленным задачам, а с другой, - с наличием в историографии вопроса отдельных исследований, посвященных истории изучения генезиса абсолютизма и эпохе его расцвета (См. историографический обзор). Кроме того, проблемы трактовки в отечественной историографии асолютизма как общеисторического феномена, характерного не только для России, но и для всей европейской цивилизации (начиная с античных времен), а также определения российского абсолютизма в целом (через понимание историками специфической сущности верховной власти) исчерпывающе исследована в диссертации и отдельной монографии Д.Ф.Попова (365, 366).
В отечественной историографии проблемы самодержавия конца XIX -начала XX века в России, оценки сущности, факторов и этапов эволюции данной политической системы базируется как правило на весьма определенной трактовке содержания самого понятия "абсолютизм". Собственные, самобытные подходы к определению этой формы правления высказывались как в дореволюционной, так в советской и постсоветской исторической литературе. В этой связи, в контексте происходивших с течением времени методологических сдвигов представляется возможным и обоснованным систематизировать обширный материал, выделив три основных периода развития историографии проблемы; дореволюционный, традиционно-советский и новейший.
Как уже отмечалось, до революции проблематика отечественного самодержавия конца XIX- началаХХ веков рассматривалась преимущественно с историко-правовой точки зрения, что в данном случае совершенно оправдано. Наиболее распростораненным в то время подходом к определению абсолютизма был следующий. Абсолютной монархия может быть признана в том случае, если "монарх является не только безответственным представителем государства как целого, но и сосредотачивает в своих руках всю полноту, все функции государственной власти"(232;131). Суверенитет его не ограничивается никакой другой властью, ему подчиняются и по его полномочию действуют все государственные учреждения. Он сам непосредственно или с помощью соответствующих институтов исполняет все функции государственного управления. Таким образом, монарх изображался как "безусловное и абсолютное олицетворение государственной власти", "ее живое воплощение". Приведенная точка зрения принадлежит Н.М.Коркунову. Однако, в сходном ключе абсолютную монархию определяли многие дореволюционные правоведы (86;3-4, 103;1, 129;64, 261.ТД;58, 336;6 и др.).
Иначе говоря, наиболее популярным являлся подход к абсолютизму как к неограниченной форме государственной власти. Н.И.Палиенко подчеркивал при этом особый характер легитимирующего начала: монархия "Божией милостию" (336;6), А.Д.Градовский-отсутствие "стеснений императора" "известными юридическими нормами, поставленными выше его вла-сти"(103;1). Н.И.Лазаревский обращал внимание не отсутствие в государстве не только властей, стоящих над монархом, но и равных ему (261;61), а В.М.Гессен указывал на особенность "юридической природы абсолютной монархии"-"недифференцированность законодательной и правительственной властей"(87;3). "Обособление властей, - писал последний, -государственному праву абсолютных монархий не известно. Всю совокупность государственной деятельности как вполне однородной, старый режим подводит под одну категорию, называя одним именем: ... правительство издает законы, правит страной и - по крайней мере отчасти, творит суд"(87;3).
Иной подход к дефиниции трактует это явление с точки так называемого "государственного абсолютизма". В этом смысле абсолютизм означает: а) полную самостоятельность государства и в деле законодательства и в "деле управления, то есть независимость государства от какой-нибудь посторонней власти; б) положение, когда государство (а от его имени, конечно, и государственая власть) "берет в свое заведывание все важнейшие государственные дела, не находя удобным предоставлять их частным отдельным силам или союзному строю"(1;43).
Все приведенные авторы, определяя абсолютную монархию, имели в виду и отечественное самодержавие. Они утверждали, что "русский государственный строи в той форме, в которой он существовал в XIX веке, являлся точным слепком, фотографической копией западноевропейской абсолютной монархии старого режима"(87;42), подчеркивая отсутствие в нем "каких-либо своеобразных и самобытных черт"(87;42). Более того, Н.И.Лазаревский даже в определении самодержавия предлагал называть так любую форму правления, в которой "вся полнота власти сосредорточена в руках одного человека-царя, короля, императора"(261;61). Тем самым можно было говорить, к примеру, о французском или английском самодержавии.
Подобная точка зрения вызвала резкую "критику справа".
Наиболее развернутую альтернативную концепцию, базировавшуюся на анализе глубокой специфики русской монархии разработал Л.А.Тихомиров (452-455). С учетом имеющихся в историографии специальных исследований на эту тему (374), а также тех задач, которые ставятся в настоящей работе, оставляем за скобками ее историософское обоснование (идеократическую парадигму монархии как выразительницы "нравственного идеала нации", "ее исторической миссии" (454;351). Достаточно сказать, что, с его точки зрения, сама "политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он создал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего, выше юридических отношений начало этическое"" (454;366-367).
Во многом созвучно с идеями классика высказывался К.Н.Пасхалов: "Высший идеал всякой власти есть беспристрастие и справедливость. В неограниченной наследственной монархии осуществление этого идеала принадлежит совести и разуму монарха, поставленного выше всех эгоистических соображений, которого все интересы неразрывно связаны с интересами его страны и народа" (341;13)
НиколайІІ в историографии: дореволюционная, советская и новейшая литература о роли субъективного фактора в судьбе российского самодержавия начала XX века
Историография николаевского царствования в целом и личности последнего русского царя в частности, по справедливому замечанию одного из самых авторитетных специалистов в данной области А.Н.Боханова представляет собой "один из наиболее идеологически деформированных и мифологизированных сюжетов" отечественной истории (54;7). Ее анализ в полном объеме и во всех нюансах историконаучной проблематики выходит за пределы предмета данной работы и может быть объектом целого ряда самостоятельных исследований. Задачей нынешнего обращения к теме, является попытка представить в целостном концептуальном единстве основные вехи пути, пройденного исторической наукой в оценке личности последнего самодержца и его роли в эволюции российского абсолютизма в начале XX века. Некоторая обособленность данного раздела в структуре работы диктует необходимость именно в его рамках проследить и процесс формирования соответствующего комплекса историографических источников.
Как неоднократно отмечалось в историографии, первые биографии Николая II появившиеся еще до свержения монархии (439;221, 207;3, 11;16-17, 59;4-5 и др.), представляли собой, с одной стороны, официозные юбилейные издания (128, 144, 324), а с другой - эмигрантские памфлеты (94, 178, 321,. 327). По горячим следам февраля 1917 года увидели свет целый ряд брошюр разоблачительного характера (34, 38, 153, 198, 285, 291, 310, 445), некоторые из которых были написаны большевистскими историками (277, 266), а после октября 1917 года и, особенно, июля 1918 года о царе вновь (разумеется уже из "прекрасного далека") начинают писать с державно-монархических позиций (170, 376, 446 и др.), пытаясь "несмотря на ложь и клеветы, ... на все усилия и старания ошельмовать монархию в глазах народа", восстановить "чистое незапятнаное имя Государя" (170; 10).
Критический настрой в отношении императора был характерен однако не только для обличительных революционных памфлетов и либеральных филиппик в адрес НиколаяІІ. Он формировался и под воздействием оценок, высказанных крупнейшими представителями общественно-политической мысли и государственными деятелями России того времени (Н.Бердяев, С.Булгаков, С.Витте, А.Гучков, А.Кони, П.Милюков и др. - оценки НиколаяІІ в мемуаристике подробнее см. напр. у Авреха А.Я. (11;17-22)). Пожалуй, хрестоматийной является и характеристика царя, данная У.Черчиллем: "Он не был ни великим полководцем, ни великим монархом. Он был только верным, простым человеком средних способностей, доброжелательного характера, опиравшимся в своей жизни на веру в Бога". Оценка умственных спобностей императора заграничным общественным мнением выражалась в типичной для западных журналов периода первой русской революции карикатурой на НиколаяІІ, на которой казак личной охраны, заглядыая в дверь его дворцового кабинета, с испугом окликает царя: "Государь! Они требуют вашей головы!" -"Скажи им, что ее у меня никогда не было".
Так, еще при жизни царя и в первые годы после екатеринбургского расстрела формируются два основных подхода к анализу его личности и царствования: уничижительно-критический и апологетический. В первом случае именно на НиколаяІІ "возлагается главная ответственность за крушение монархии в России, его обвиняют в неумении владеть ситуацией, в неспособности понять нужды времени, потребности страны и осуществить необходимые преобразования"(54;6). Иными словами, "в критический момент русской истории на престоле оказался недееспособный правитель, человек небольшого ума, слабой воли, рефлексирующий, подверженный реакционным влияниям". -Другая, по крайне удачной формулировке А.Н.Боханова, мировоззренческая тенденция оценивает последнего монарха "в превосходных степенях, приписывая ему множество благих дел, чистоту помыслов и величие целей" (54;6)
Наибольший интерес в ретроспективном плане, а также с точки зрения воздействия на отечественную историко-научную традицию темы представляют (несмотря на явную стилистическую и концептуальную ущербность) "исследования" именно первого направления. Характерные примеры оценок личности царя базируются в них на живописных картинах пьянства и распущенности свергнутого самодержца ("никогда, кажется, оргии и распущенность двора не доходили до таких геркулесовых столбов, как это наблюдалось в царствование последнего Романова" (291;7-8,79 311;3,70), подчеркивают его слабоволие и хитрость (41;5) или "византийские манеры" (72;35), лживость и мстительность (34;3), отсутствие необходимого образования и способностей (311 ;3, 41 ;5-6, 72;34-35). В личности царя, заключал в своей брошюре С.П.Мельгунов, в полной мере проявились "грубое суеверие и ханжество на почве слабого ума и больной воли, полный критинизм"(291 ;6).
Палитра мнений, высказанных о политических талантах императора в то время также не отличается большим разнообразием и пестротой и в наиболее лаконичной форме сводима к следующему: "Трудно представить себе человека, более беспомощного в отношении познания вещей, происходивших в нашей родине, чем бывший русский царь"(311;20). Иными словами, "безответственная марионетка в руках своих придворных" (291; 13).
Весьма своеобразные черты характера сочетались в последнем царе с "крайне выспренним представлением о сущности и объеме царской власти", мало чем отличавшимся (даже в ее "конституционном обличьи") от политических представлений "тирана XVI столетия" и "настоящего восточного деспота"(34;3-5,28 29). Таким образом планомерно создается одиозный облик царя - "злого и жестокого урода", "злейшего представителя самовластья" (368;8-9), а С.П.Мельгунов, надолго опережая время, заметил, что на истории правления НиколаяП "впредь будут останавливаться .только для того, чтобы показать на примере один из наиболее ярких моментов уродства царизма" (291 ;16). Тогда же в историографию проникает тезис о том, что историческая роль НиколаяП исчерпывается демонстрацией глубины деградации породившей его династии: "Выродившаяся среда - это только слабый термин для определения того действительно невыразимого смрада, который окутывал монархию последних лет", а через всю его жизнь "проходит моральное и умственное у божество" (291 ;6-7).
Характерно при этом, что в революционном запале публицисты и историки того времени сознательно отрицали даже возможность оценить царя как "человека среднего ума и способностей, хорошо осведомленного во многих вопросах, касающихся государственных дел", признавая, что, хотя подобная точка зрения (популярная в кругах либеральной интеллигенции и представленная в наиболее аргументированной форме в известном публицистическом эссе того времени "La responsabilite du tzar") "защищает царя от .презрения и издевательства" и "вменяет ему в вину все, что он сделал", она не дает веских оснований "вынести приговор самому режиму", отдающему "судьбу 150 млн людей в руки безотвественного маниака" (291; 13). А именно в обличении самой монархии виделась в тот момент основная задача исторического творчества.
. class4 Конституционная монархия в России в зеркале отечественной
историографии class4
Трактовка понятия конституционной монархии в исторической литературе
Наиболее разработанной теория конституционной монархии была в исследованиях дореволюционных правоведов. Особое внимание, придавашее-ся тогда анализу данного политико-правового феномена, как представляется, обусловлено не только методологической спецификой подхода "юридической школы" (См. выше), но и острой актуальностью (если не политизированность) данного вопроса в России начала XX века. Его рассмотрение имело в этот период не просто научное, но и вполне определенное общественно-политическое значение (не случайно крупнейшие теоретики конституционализма В.М.Гессен, М.Б.Горенберг А.И.Каминка, Ф.Ф.Кокошкин, С.А.Корф, , Н.И.Лазаревский, Б.Э.Нольде, Г.Ф.Шершеневич и др. практически все были видными общественными деятелями конституционно-демократического направления (250;70).
Попытаемся реконструировать концепцию конституционной монархии по работам указанных ученых. В самом общем виде она выглядела следующим образом; "Государство конституционное противополагается государству абсолютному. Сущность его заключается, однако, не в том: что оно имеет конституцию, то есть законодательный акт или совокупность таких актов: в которых изложены главные основания его устройства. Государство может быть конституционным и не имея конституционных законов, формально выделенных из совокупности правовых норм. Конституционным государством или, точнее конституционной монархией является такая монархия, в которой имеется народное представительство" (95; 8 8). Итак, с точки зрения практически всех историков-юристов того времени конституционной монархия становилась в случае изменения порядка законодательства. Если король (царь etc.) начинал издавать законы не единолично, а совместно с народным представительством, то форма правления определялась как монархия конституционного типа(86;31-34, 88;632, 222;122 и др.). Наиболее полно общепризнанную точку зрения на этот вопрос раскрывает также концепция конституционной монархии В.М.Гессена (86;31-34), утверждавшего, что "единственным существенным признаком конституционной монархии, который "необходим и достаточен "для признания ее таковой является участие народа или народного представительства в осуществлении государственной власти"(86;31). Органом законодательной власти при этом является так называемый "король в парламенте", правительственная власть осуществляется "королем в кабинете"(86;34). В представлении дореволюционных правоведов конституционная монархия противопоставлялась абсолютизму с одной стороны (95;88) и правовому государству с другой. Так, уже упомянутый выше профессор С.А.Корф в своем "Русском государственном праве" предложил следующий способ дифференциации этих политических форм: "Конституционным государством мы называем то, в котором существует парламент, а правовым государством-то, в котором правом обеспечены гражданские свободы и участие народа в осуществлении функций государственной власти"(238;53) В то же время Ф.Ф.Кокошкин, признавая важнейшим параметром правового государства "правомерность государственной власти", в качестве столь же необходимой характеристики выделил "разделение властей1,(222;122) Синтезом обоих подходов в определенной мере является точка зрения М.Б.Горенберга: "конституционным государством или, точнее, конституционной монархией является такая монархия, в которой имеется народное представительство. Но монархия представительная в начале своего существования не представляет собой государства правового, Это составляет для нее; задачу будущего ... Правовое государство должно в сфере не толькогражданских ... но и в сфере отношений публичных действовать не иначе, как на сонове права. Оно должно юридически установить как пути и предела своих длействий, так и сферу свободы граждан"(95;89).
Таким образом, с точки зрения дореволюционных историков-юристов конституционной монархией называлась такая форма правления, в которой обеспечивалось участие народа в законодательной и исполнительной власти при сохранении фигуры монарха как одного из самых значимых субъектов политического процесса.
В отличие от единого подхода к понятию конституционная монархия, значительно более дискуссионно в дореволюционной науке рассматривался вопрос о типологии этой формы правления. В целом здесь следует выделить два наиболее распространенных подхода: сторонники первого из них делили конституционную монархию на конституционную монархию "среднего типа" и "смещающуюся"в сторону: -"абсолютизма" или- "классического конституционализма"(222;146) Другие исследователи предлагали более упрошенную классификацию: представительная (парламентарная) и дуалистическая монархии(14;276) В основе первого из приведенных подходов лежит тезис о переходном характере рассматриваемого политического образования. Второй анализирует конституционную монархию как сложившуюся форму правления. Однако, видимое противоречие на самом деле во многом фиктивно. Для доказательства приведем в сравнении характеристики дуалистической формы конституционной монархии и конституционной монархии, смещающейся в сторону абсолютизма, (Естественно, этот ракурс выбран не случайно: именно к таким политическим образованиям относили многие исследователи форму правления Российской империи после государственных реформ 1905-1906 годов). Один из наиболее крупных представителей второго направления Ф.Ф.Кокошкин определил это политико-правовое явление как "монархически конституционное государство с более ослабленной властью парламента"(222;146) Ущемления прав представительства он усматривал прежде всего в вопросе о министерской ответственности и законодательных "изъятиях ... из- ведения парламента" в наиболее существенных проблемах государственной жизни.(222;295). Таким образом, "смещение" рассматривалось с точки зрения диспропорции в распределении властных функций между представительным учреждением и особой венценосца. Обратимся к трудам многочисленных сторонников другого подхода. Наиболее обоснованной концепция дуалистической монархии предстает в работах В.М.Гессена: "Основное различие между парламентарной и дуалистической формой правления может быть сформулировано следующим образом: в дуалистических государствах министры остаются у власти до тех пор, пока они угодны монарху, в парламентарных-до тех пор, пока они угодны не только монарху, но и парламенту... В дуалистических государствах .... контроль( за деятельностью кабинета-А.С.).... осуществляется в форме так называемых запросов и интерпелляций... Наиболее действенным средством воздействия законодательной власти на политику правительственной ... является принадлежащее законодательной власти право периодического.,., вотирования бюджета... Правом утверждения бюджета законодательная власть пользуется как оружием критики правительственных мероприятий, как средством периодической ревизии податной системы в ее целом и отдельных частях. Но этих средств контроля недостаточно для обеспечения единства в управлении (поэгому-А.С.) в дуалистических монархиях неизбежны конфликты между народным представительством и короной,-конфликты, которые, вследствие юридической своей неразрешимости, нередко угрожают самому существованию, а тем более устойчивости конституционного порядка. Дуалистическое государство живет под дамокловым мечом государственного переворота"(86;415-417)
Опуская весьма интересные с концептуальной точки зрения рассуждения об имманентной кризисности дуалистической формы правления обратим внимание на самое существенное, по мнению автора отличие этого политического образования от конституционной монархии парламентарного типа: фактическую безответственность министров от представительного учреждения. Таким образом, очевидным представляется сходство обоих подходов в определении основы для классификации форм конституционной монархии: объем полномочий монарха и вопрос об ответственности министров.
Попытку предложить принципиально иное объяснение дуалистической системы (восходящее к теоретическим поискам германской юридической школы) предпринял Н.И.Палиенко. Используя для своего анализа, правда, специфический российский нормативный материал, он определил дуалистическую монархию как "ограниченную конституционную монархию с весьма ярко притом выраженным преобладанием монарха и открытым признанием монархического суверенитета; но суверенитет этот признан не в смысле абсолютизма власти монарха, а относительного верховенства монарха среди других органов власти"(336;70)-иначе ее ветвей. Монархический суверенитет, с точки зрения Палиенко, юридически фиксировался и в формуле признания царя "носителем всех верховных прав государственной власти"(336;74). Подход к дуалистической монархии базировался у него, таким образом, на собственной трактовке понятия неограниченности монарха, которую автор расматривал как в "объективно-правовом" смысле (воля монарха выше закона), так и "субъективно-правовом" отношении (неограниченность действий венценосца каким-либо государственным учреждением). (336;28).
