Содержание к диссертации
Введение 1
Глава 1. Методы и инструменты исследования 17
Метод анализа интеллектуальных операций 18
Понятие ментального пространства 43
Глава 2. Герменевтика и классификация в социальной 62 истории
Глава 3. Семантика социальных терминов 106
Глава 4. Пространственное воображение и формирование 154 понятия «общество» в XVII - XVIII вв.
Глава 5. Стратифицированный образ истории и эволюция 192 понятия «общество» в XIX - XX вв.
Глава 6. Конструктивистская гипотеза в философско- 251 исторической мысли XIX - XX вв.
Критическая философия истории 256
Школа «Анналов» 310
Аналитическая философия истории и «лингвистический 327 поворот» в историографии
Заключение 340
От культуры к субъекту 340
К критике социальных наук 356 Приложение. Список использованной литературы 368
Введение к работе
Актуальность темы исследования. В диссертации исследуется мышление современных историков. Автор исходит из гипотезы, согласно которой объекты исторического познания являются конструктами сознания исследователей. Теоретически эта гипотеза была обоснована столетие назад критическими философами истории, однако выдвинутые ими аргументы не были подкреплены изучением конкретных механизмов мышления историков.
В философии истории сегодня сложилось противоречивое положение. По сравнению с началом века, когда она привлекала внимание философов как плацдарм для радикального переосмысления общефилософской проблематики, сегодня налицо ее упадок. С другой стороны, иногда говорят о рождении «новой философии истории».1 В философии, в литературоведении, в истории историографии и в методологии истории происходит движение, которое порой характеризуют как возникновение новой научной дисциплины. Польский философ В. Вжозек предлагает называть эту дисциплину эпистемологией истории.2 Следует, пожалуй, уточнить: прикладной (или описательной) эпистемологией. Это направление, в отличие от традиционной «нормативной» эпистемологии, интересуется не столько «идеальной» сферой логики и методологии научного познания, сколько реальной практикой исторического исследования. Такой подход вписывается в «дескриптивный поворот» современной эпистемологии, которая ставит своей целью описать то, что мы называем знанием.
1 A New Philosophy of History I Ed. by F. Ankersmit, H. Kellner. London: Reaction Books. 1995.
2 Вжозек В. Историография как игра метафор: судьбы «новой исторической науки». Эпистемология
истории в поисках сменяющихся историографических метафор // Одиссей 1991. Москва: Наука.
1991. С.60.
Задача изучить мышление историков особенно актуальна в связи с тем, что сегодня, как полагают многие, история находится в кризисе. Этот кризис проявляется прежде всего в «измельчении истории», в распаде «глобальной истории» на не связанные между собой дискурсы, происшедшем в результате отказа от экспликативных моделей функционалистского типа (будь то марксизм, структурализм или психоанализ), долгое время господствовавших в социальных науках, в том числе и в историографии.
Преодолеть кризис историческая наука едва ли сможет без углубленного самоанализа. Для этого традиционное неприятие историками философии должно уступить место пониманию релевантности философских методов (равно как и методов других наук) для изучения историографической практики. Со своей стороны, философии истории, по-видимому, следует уделять больше внимания анализу реальной историографической практики. В повестке дня -сближение истории и философии истории.
Избранный в диссертации подход к мышлению историков -анализ социально-исторических понятий. Понятия являются инструментами, которые позволяют историку обобщать. Сегодняшний кризис способности истории к обобщению можно интерпретировать как кризис системы исторических понятий. Поскольку же доминирующим направлением в историографии XX в. была социальная история (прежде всего - школа «Анналов»), то естественно сосредоточить внимание на социально-исторических понятиях.
В перспективе философской проблематики такой подход представляет интерес прежде всего потому, что позволяет поставить под сомнение господствующую в современной философии мышления теорию «разума-культуры», которая исходит из представления о разуме как о социальном (в другой терминологии - культурном) явлении. Именно на «территории» философии истории в конце XIX в.
началось важнейшее для XX в. философское движение - историзация субъекта познания. Такая историзация имела двойственные последствия. С одной стороны, она была чревата опасностью морального и когнитивного релятивизма. С другой стороны, анализ познания в социальных науках позволял показать сопричастность познающего и познаваемого общей природе и тем самым вернуться к обоснованию объективности познания с помощью идеи познающей самое себя субстанции, иными словами - повторить опыт гегелевского преодоления кантовского дуализма. Это было важно постольку, поскольку в рамках этого последнего (с характерной для него ориентацией на интеллектуальный опыт наук о природе) казалось невозможным обосновать объективность познания. Именно путем преодоления субъектно-объектной дихотомии пошли критические философы истории, которые для ответа на вопрос об объективности социально-исторического познания сформулировали идею культуры как познающей самое себя субстанции.
Идея культуры дала теоретическое обоснование проекту социальных наук. Социальные (или культурные) явления рассматривались прежде всего как явления социально-психологические. Главным предметом социальных наук считалось сознание субъектов социальной жизни, но сознание это объяснялось из социальной жизни. Субъект познания в свою очередь рассматривался как погруженный в историю и культуру. Тем самым он оказывался изнутри причастным к социальной жизни и мог реконструировать ее, опираясь на свой собственный внутренний опыт. Смысл проекта социальных наук состоял в обосновании объективности познания с помощью преодоления субъектно-объектной дихотомии. По своему происхождению это - глубоко философский проект. Его квинтэссенцией стала редукция мышления к языку («лингвистическая парадигма»), поскольку именно она позволила представить мышление
как социальный феномен, как «интериоризированное языковое поведение».3 В этом демарше были с логической неизбежностью заложены идеи «смерти автора» и «освобождения от человека». Страх перед субъективностью привел к «уничтожению субъекта» ради доказательства объективности познания.
Эволюция философии мышления и социальных наук в XX в. в значительной степени определена логикой лингвистической парадигмы. С одной стороны, дальнейшая - еще более радикальная -историзация субъекта познания поставила под сомнение идею субъекта вообще. С другой стороны, использование «лингвистической аналогии» для объяснения социальных явлений было нарастающей на протяжении столетия тенденцией, с особой силой проявившейся в структурализме и в постмодернизме. Сегодняшний «лингвистический поворот» кажется едва ли не отрицанием социальных наук, однако такое отрицание было заложено в проекте социальных наук с момента их возникновения и закреплено в их базовых понятиях - в понятиях общества и культуры. В конце XX века гуманитарное мышление пришло к созданию модели разума как замкнутой вселенной символов. Это в равной мере характерно для столь различных течений, как когнитивизм и постмодернизм. Доказательство объективности познания, ради которого была создана модель «разума-культуры» (вместе с социальными науками), в рамках этой модели оказалось столь же недостижимым, как и в отвергнутых социальными науками трансцендентальном идеализме и «натуралистической парадигме» XIX века. Эта модель не только не выполнила своей главной функции, но и привела к новому кризису рациональности.
Однако «погружение» субъекта познания в историю, культуру или язык открывает и другие возможности размышлений - и прежде
3 Bloomfield L. Langage or Ideas II Language. 1936. Vol.12.
всего, изучение свойственных субъекту-в-мире форм познавательной деятельности.
Сегодня преобладающей в философии мышления и когнитивных науках позицией является теория модулярности мышления, согласно которой кодирование информации происходит в разных формах (в том числе и образной) на уровне непосредственно связанных с перцепцией «локальных процессов», но функционирование «центральных процессов» сознания, имплицитно отождествляемых с собственно мышлением, осуществляется исключительно в символической форме4. Возвращение пространственному воображению места в «центральных процессах» мышления создает почву для того, чтобы переосмыслить философию мышления и идею субъекта в целом. В рамках теории «разума-культуры» идея субъекта по сути дела является избыточной: язык (или же культура) «говорит и мыслит» (как сказал поэт) «через» субъекта и за него. Напротив, положенная в основу диссертации гипотеза о множественности форм мышления, лишь частично переводимых друг в друга, с неизбежностью предполагает идею субъекта, поскольку только субъект может служить «принципом единства» различных форм мышления.
Степень разработанности темы диссертации подробно характеризуется в главе 6. В ней показывается, что конструктивистская гипотеза восходит к критической философии истории и была детально обоснована в работах В. Дильтея, Г. Зиммеля, Г. Риккерта, М. Вебера, Р.Дж. Коллингвуда, Р. Арона и ряда других мыслителей конца XIX -первой половины XX века. Однако вплоть до 70-х годов XX века теоретическое обоснование конструктивистской гипотезы не сопровождалось изучением проецируемых на прошлое структур разума. Такое исследование началось лишь в 70-е годы благодаря «лингвистическому повороту» в историографии, однако в достаточно
4 Fodor J. The Modularity of Mind. Cambridge (Mass.): The MIT Press. 1983.
ограниченных формах. Сознание историков стало предметом почти исключительно лингвистического анализа. Речь идет прежде всего о работах Р. Барта, X. Уайта, Д. ЛаКапра, X. Кельнера, Ф. Анкерсмита. Однако в целом в направлении исследования мышления историков сделаны пока только первые шаги, а проблема взаимодействия пространственного воображения и языка в формировании социально-исторических понятий ни в отечественной, ни в зарубежной литературе не ставилась вовсе.
Основные теории исторического мышления, выдвинутые как критической, так и аналитической философией истории, разделяют общую черту - стремление определить особый принцип интеллигибельности истории, отличающий ее от естественных наук. Такой подход предполагает подсознательную ориентацию на эссенциалистскую модель мира. Подобным взглядам в современной эпистемологии противостоит теория науки как культурной практики.
Именно из представления о науке как о культурной практике следует предложенный в диссертации подход к изучению исторического познания - метод анализа интеллектуальных операций (подробнее обосновываемый в главе 1). Этот метод состоит в том, чтобы, не пытаясь определить интеллектуальную сущность истории, взять за отправной пункт конкретную интеллектуальную операцию (в данном случае - описание социальной структуры общества) и проследить взаимодействие различных механизмов мышления в конструировании конкретных объектов исторического познания.
Цель исследования состоит в том, чтобы показать роль конкретных механизмов мышления - прежде всего, конфликта и взаимодействия пространственного воображения и языка - в формировании социально-исторических понятий.
Объектом исследования является мышление историков.
Предметом исследования выступают семантические структуры социально-исторических понятий а также исторические условия и когнитивные механизмы их формирования. В диссертации рассматриваются две группы социально-исторических понятий: во-первых, имена социальных групп (далее называемые социальными терминами) и, во-вторых, две базовые категории социально-исторической рефлексии - понятия общества и истории.
Методология и методы исследования. Диссертация продолжает (в переосмысленном виде) традицию критической философии истории и является шагом по пути реализации программы критики социальных наук как междисциплинарного исследования интеллектуальных и социальных оснований социальных наук. Диссертация носит междисциплинарный характер. В ней использованы данные, подходы и методы философии, истории, лингвистики, социологии и психологии. В диссертации обоснован и использован метод анализа интеллектуальных операций как основной метод изучения мышления историков, а также предложен метод истории понятий, сочетающий изучение исторических контекстов и когнитивных механизмов возникновения и развития социально-исторических понятий.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, шести глав и заключения. В первой главе, носящей вводный характер, обосновывается положенный в основу диссертации метод анализа интеллектуальных операций и дается характеристика важнейшего для данной работы инструмента анализа мышления историков - понятия ментального пространства. Вторая и третья главы посвящены анализу семантических структур социальных терминов. Здесь показывается, что внутренняя противоречивость этих структур обусловлена конфликтом двух тесно взаимосвязанных, но предполагающих различные стандарты логичности интеллектуальных процедур. Речь
идет о лингвистической процедуре интерпретации значений имен социальных групп (герменевтики социальных терминов) и внелингвистическои процедуре эмпирического упорядочивания множества объектов (индивидов) в ментальном пространстве. В этой части диссертация опирается прежде всего на результаты исследований в области философии мышления, философии языка, теоретической социологии, лингвистики и когнитивной психологии. В четвертой и пятой главах прослеживается генезис и развитие современных понятий истории и общества в общественной мысли XVII - XX веков, причем показывается роль в этом процессе пространственного воображения в его взаимодействии с дискурсивными механизмами. В этой части диссертация опирается в основном на данные и методы интеллектуальной истории и истории понятий. Наконец, в шестой главе дается анализ основных историко-философских и историографических направлений и школ конца XIX -XX веков, разрабатывавших конструктивистскую гипотезу (критическая философия истории, школа «Анналов», аналитическая философия истории и «лингвистический поворот» в историографии). В этой части диссертации использованы подходы истории философии и истории историографии.
Научная новизна исследования состоит в следующем:
Изучена роль пространственного воображения в возникновении и развитии понятий «общество» и «история». Рассмотрена эволюция стратифицированного образа истории в исторической мысли XVIII - XX веков.
Предложен метод изучения социально-исторических понятий, принимающий в расчет не только исторические условия, но и когнитивные механизмы их формирования.
Осуществлен междисциплинарный подход к изучению исторического познания. Предложен метод изучения мышления
историков, опирающийся на теорию науки как культурной практики, -метод анализа интеллектуальных операций.
Показана роль внеязыковых механизмов мышления в историческом познании и осуществлен переход от изучения истории как лингвистической формы к изучению мышления историков как комплексной научной проблемы.
Обоснована семантическая теория социальных терминов.
Изучено возникновение и развитие конструктивистской гипотезы в исторической мысли XIX - XX веков и проанализированы причины неудовлетворительного состояния исследований мышления историков.
Раскрыта роль теории «разума-культуры» для интеллектуального проекта социальных наук. Показано, что превращение субъекта социально-исторического познания в объект исследования требует отказа от теории разума-культуры.
Показано, что «лингвистический поворот» в социальных науках представляет собой неизбежное логическое развитие понятия «социальное».
Раскрыта важность изучения пространственного воображения для переосмысления идеи субъекта научного познания.
10. Намечена программа критики социальных наук (шагом в
осуществлении которой является диссертация) как
междисциплинарного исследования социальных наук.
Основные положения, выносимые на защиту: 1. Общим свойством большинства существующих подходов к проблеме исторического познания является стремление идентифицировать базовую «историографическую операцию» и тем самым определить «сущность» истории. Такой подход препятствует изучению мышления историков. Чтобы понять, что мышление историков привносит в историческое познание «из своей собственной
природы», следует использовать метод анализа конкретных интеллектуальных операций.
Семантические структуры социальных терминов определены конфликтом и взаимодействием двух интеллектуальных процедур, предполагающих разные стандарты логичности, - лингвистической процедуры герменевтики социальных терминов и нелингвистической процедуры эмпирического упорядочения множества в ментальном пространстве.
Один из механизмов формирования современного понятия общества связан с характерным для социальных концепций XVII века стремлением обнаружить синтетическую социальную иерархию.
Современное понятие истории, в том числе и социальной истории, неотделимы от пространственного воображения. Идея социального как особого уровня бытия опирается на двойственный образ линии - образ синтетической социальной иерархии, с одной стороны, и образ социального как элемента стратифицированного образа истории, с другой стороны.
Решающий этап в формировании современного понятия социального (в иной терминологии - культуры) приходится на конец ХГХ - начало XX веков. Понятие социального возникает в этот период на скрещении двух логик - логики поиска промежуточного уровня бытия между индивидом и государством и логики обоснования объективности разума как познающей самое себя субстанции.
Философский смысл проекта социальных наук состоял в доказательстве объективности познания с помощью преодоления субъектно-объектной дихотомии. По своему происхождению проект социальных наук - глубоко философский проект. Его квинтэссенцией стала редукция мышления к языку («лингвистическая парадигма»).
Кризис современного социально-исторического знания связан с концепцией мышления как замкнутой вселенной символов.
Современный «лингвистический поворот» в социальных науках является закономерным развитием понятия «социальное». Доказательство объективности познания в рамках этой модели оказалось столь же недостижимым, как и в отвергнутых социальными науками трансцендентальном идеализме и «натуралистической парадигме» XIX века.
Признание роли пространственного воображения в мышлении снимает возможность редукции мышления к языку и тем самым подрывает основу теории «разума-культуры». Следовательно, один из возможных путей «возвращения субъекта» состоит в исследовании роли внелингвистических механизмов мышления.
В рамках теории «разума-культуры» идея субъекта является избыточной. Напротив, гипотеза о множественности форм мышления, лишь частично переводимых друг в друга, с неизбежностью предполагает идею субъекта, поскольку только субъект может служить «принципом единства» различных форм мышления.
Практическая ценность исследования. Предложенные в диссертации подходы и методы могут применяться при изучении понятийного аппарата различных наук, а материалы диссертации могут использоваться в исследованиях и курсах по философии истории, методологии исторического познания, истории историографии, истории идей, истории понятий, теории социальной стратификации и теории категоризации.
Эмпирический материал, на основе которого написана диссертация, взят прежде всего из истории французской историографии. Конкретнее, речь идет о социальной истории 60-х годов. Это был своего рода «серебряный век» исторической мысли (и социальных наук в целом). Именно тогда школа «Анналов» завоевала господствующие позиции во французской и в мировой историографии. Программа социальной истории, начертанная на знаменах этой школы,
стала символом веры исторической профессии. Центральным эпизодом социальной истории 60-х годов, был спор о классах и сословиях, в котором историки школы «Анналов» и близкие к ним марксистские историки столкнулись с коллегами более консервативной ориентации. Спор о том, являлось ли французское общество Старого Порядка обществом классов или обществом сословий, имел очевидные политические импликации. Но за различием идеологических установок скрывалось согласие в отношении базовых логических проблем социальной истории, что, собственно, и сделало спор возможным. Именно не историографическая, но логическая сторона дела интересует нас в этом споре. И чем схоластичнее был спор - а таким он остался в коллективной памяти историков, - тем более он нам интересен, ибо он обнажил в крайности столкнувшихся позиций некоторые обычно скрытые, но тем не менее присутствующие в сознании историков логические противоречия.
Историография далеко ушла с тех пор. Социальная история сначала уступила место социокультурной истории, стремившейся изучать уже не столько «объективные» структуры общества, сколько их восприятие и конструирование субъектами, действовавшими на основе своих представлений.5 Социальных историков 60-х годов теперь упрекали в том, что они пытались наложить на живую историческую действительность изобретенные социологами абстрактные схемы, не имеющие ничего общего с реальностью, которая создавалась людьми, мыслившими' в совершенно других категориях. Поначалу сознание субъектов понималось прежде всего как «коллективное бессознательное», как «ментальность», но чем дальше, тем больше делался акцент на субъективном восприятии социального мира и индивидуальных стратегиях адаптации к нему.
J Chartier R., Roche D. Histoire sociale II La Nouvelle Histoire I Pub. par J.Le Goff, R.Chartier, J.Revel Paris, 1978; Lequin Y. Sociale (Histoire) II Dictionnaire des sciences historiques I Pub. par A.Burguiere. Paris: P.U.F., 1986, p.635-642.
Различные техники микроанализа приходили на смену
макросоциальным конструкциям историков 60-х годов. То, что в
середине 90-х годов стали называть «новой парадигмой» или
«прагматическим поворотом» в социальных науках, непосредственно
основывается на опыте микроисследований. В центре новой
*' парадигмы находится возвращение субъекта, иными словами, акцент
на сознательных, субъективных аспектах социального действия, - противоположный характерному для «функционалистских парадигм» (таких, как марксизм, структурализм или психоанализ) поиску надличностных, объективных факторов, детерминирующих развитие общества.6
Постепенное смещение интереса от структуры к действию, от объективного к субъективному, от бессознательного к сознательному и от общего к особенному характеризует развитие наук о человеке в период, открытый критикой в адрес структурализма со стороны феноменологической социологии, символического интеракционизма и других подобных течений. В эту общую динамику вписывается и намеченная выше эволюция социальной истории. Впрочем, эта эволюция сопровождалась методологическими колебаниями, побуждавшими говорить о кризисе социальной истории (как и наук о человеке в целом). «Освобождение от догматизмов» старой парадигмы, некоторое время приветствовавшееся как залог свободного развития творческой мысли, постепенно начало рассматриваться как кризис, проявляющейся в «измельчении истории», как распад истории на
несвязанные между собой дискурсы. Чем очевиднее становились
6 Gauchet М. Changement de paradigme en sciences sociales? II Le Debat, n.50, 1988, p.165-170; Dosse F.
L 'Empire du sens. L 'Humanisation des sciences humaines, Paris: La Decouverte, 1995.
7 «Каждый историк конструирует проблематичные объекты. В результате получается набор
проблематичных объектов... Этот разброс мне представляется эпистемологически более
удовлетворительным, нежели те уверенности, которыми мы жили вчера. Я не думаю, что следует
оплакивать распад глобальной истории в ее старом понимании» (Revel J. Une oeuvre inimitable II
EspacesTemps, n.34-35,1986, p.14).
8 Dosse F. L 'Hisoire en miettes, Paris: La Decouverte, 1987.
достижения микроанализа, тем шире распространялась мысль, что «невозможно построить дом из фрагментов даже самой красивой мозаики».9 За этим возвращением в исторический дискурс дорогих социальным историкам 60-х годов строительных метафор просматривается тоска по утраченной целостности, равно как и сохранение традиционных форм исторического воображения, которое Люсьен Февр называл «метафизикой каменщика», а А.Я.Гуревич -«строительно-геометрическим мышлением».10 Более того, 60-е годы постепенно обрели в коллективной памяти профессии статус «героической эпохи», эпохи-модели, по отношению к которой идентифицируют себя периодически сменяющие друг друга попытки создания новой парадигмы.
Иными словами, преодоленность 60-х годов для современной историографии во многом иллюзорна. То, что делает микроисторию уязвимой с логической стороны, это сохраняющаяся потребность в некоторой общей рамке, которая придавала бы смысл микроисторическим изысканиям. Микроисторики на деле не могут обойтись без имплицитно присутствующих в их построениях макроисторических категорий, укорененных в традиционном историческом словаре. Отсюда и требование, естественно предъявляемое к тому, что можно было бы назвать новой парадигмой: она должна обеспечить новую артикуляцию различных исторических дискурсов, новые формы обобщения и соотнесения микроисторических исследований с макроисторическими категориями. Иными словами, чтобы стать парадигмой, прагматический поворот не мог позволить себе ограничиться возвращением субъекта. Чтобы перейти от логики распада к логике реконструкции, следовало найти способ от анализа индивидуального действия умозаключать к
9 Charle С. Essai de bilan It Histoire sociale, Histoire globale? I Pub. p. C.Charle. Paris: MSH, 1993,
p.209.
10 Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналов», Москва: Индрик, 1993, с.249.
социальному целому, то есть не просто уточнять, но конструировать макросхемы с помощью микроанализа, иными словами - обобщать от индивидуального. Но это - один из тех вопросов, с размышлений о которых начинались социальные науки. Распад функционалистской парадигмы вновь привел, и в крайне острой форме, к постановке проблемы обобщения в науках о человеке.
Спектр предложенных в последнее время решений этой проблемы достаточно широк. Одни возлагают надежды на волшебную палочку новых статистических методов, позволяющих уменьшить произвольный характер наших классификаций и обеспечить переход от изучения социальных сетей к эмпирической реконструкции социальных структур,11 другие - на понятие исключительного-нормального,12 третьи - на заимствованную у немецкого историзма идею индивидуальной тотальности,13 четвертые - на разработанную Пьером Нора концепцию мест памяти,14 по аналогии с которой можно, по-видимому, создать более или менее разнообразный инвентарь мест наблюдения/конструирования социального,15 пятые - на укрепление солидарности профессионального сообщества, основанное на более ясном самосознании социальных наук как культурной практики.16 Особой популярностью в последние годы пользуется предложенная Л.Болтански и Л.Тевено «социология градов» (sociologie des cites), исследующая то, как субъекты социальной жизни легитимизируют свои притязания в конфликтах с помощью апелляции к различным моделям общественного устройства и как они приходят к
компромиссу, основанному на том или ином балансе этих принципов.
" Gribaudi М., Blum A. Des categories aux liens individuels: l'analyse statistique de l'espace social II Annates: Economies, Societes, Civilisations, vol.45, n.6, 1990, p.1365-1402.
12 Grendi E. Micro-analisi e storia sociale II Quaderni Storici, vol.35, 1972, p.506-520.
13 См. выступление в дискуссии А.Дерозьера: Histoire sociale, histoire globale? p.71.
14 Нора П. Франция-память І Пер. Д.Р.Хапаевой, СПб.: изд-во СПбГУ, 1999.
15 Caron F. Introduction generale II Histoire sociale, histoire globale? p.19-20.
16 Noiriel G. Sur la «crise» de I'histoire, Paris: Belin, 1996.
17 Boltanski L., Thevenot L. Les economies de la grandeur, Paris: P.U.F., 1987.
Привлекает внимание и возрождающая традиции Дюркгейма
«социальная история когнитивных форм» (например, классификаций),
показывающая происхождение ментального аппарата, занятого в
конструировании социального пространства, и тем самым
набрасывающая для микроисториков хотя бы какие-то контуры того
здания, которое они пытаются сложить из кусочков мозаики
собственного производства. Эти подходы представляют
несомненный интерес и в ряде случаев уже привели к появлению первоклассных исследований. Правомерно, однако, усомниться, что искомый результат - создание общепринятой модели генерализации, которая позволила бы преодолеть измельчение истории, - уже достигнут.
Во всех этих попытках найти новые способы обобщения просматривается стремление избежать того главного недостатка, который традиционно ставят в упрек социальной истории 60-х годов, -а именно, наложения на историю форм нашего разума и реификации их. Но знаем ли мы, каковы эти формы? Может быть, отвергаемые сегодня формы обобщения есть вообще единственно данный нам способ помыслить историю в целом и общество в целом? Или, напротив, можно преодолеть - но для этого их надо сначала идентифицировать - логические трудности, которые заложены в макроисторических построениях? Осознаем ли мы «разрешающие возможности» нашего собственного ментального аппарата? С этой точки зрения сегодня представляется насущным изучение интеллектуального опыта социальной истории 60-х годов, тем более что у историографических перемен, происшедших с тех пор, были, по-видимому, не только те внешние причины, которые были связаны с социальными процессами 70-80-х годов, сделавшими наши общества «менее прозрачными» для самих себя.19 Отчасти, по-видимому, за
18 Desrosieres A. La politique des grands nombres. Histoire de la raison statistique, Paris, 1993. "Revel J. Histoire etsciences sociales: uneconfrontation instableIIAutrement, n.150-151, 1995, p.80.
распад социальной истории 60-х годов ответственна и неспособность совладать с логическими противоречиями, выявившимися в ходе спора о классах и сословиях. Это «наследие неспособности» остается с нами до сих пор. Едва ли возможно преодолеть его без специального изучения системы социально-исторических понятий.
