Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Тенденции и этапы развития отечественной историографии Крымской войны 14
1.1. Историческое восприятие Крымской войны современниками 14
1.2. Крымская война в историографии Российской империи 38
1.3. Советская историография Крымской войны и творчество Е.В. Тарле 66
ГЛАВА 2. Основные историографические проблемы Крымской войны 83
2.1. Причины войны 83
2.2. Степень готовности России к войне 94
2.3. Дипломатическая история Крымской войны 103
2.4. Стратегия ведения войны 120
2.5. Политическое и военное руководство 126
2.6. Боевые действия в Крымской войне 143
2.6.1. Дунайский поход русской армии.. 143
2.6.2. Действия черноморского флота 150
2.6.3. Балтийско-беломорский театр боевых действий 158
2.6.4.Дальневосточный театр боевых действий 165
2.6.5. Военные операции в Крыму 170
2.6.5.1. Сражение на р. Альме 170
2.6.5.2. Балаклавский бой 182
2.6.5.3.Битва при Инкермане 187
2.6.5.4. Бой за Евпаторию 193
2.6.5.5. Сражение на р. Черной 197
2.6.5.6. Оборона Севастополя 204
2.6.6. Кавказский театр боевых действий 216
2.7. Материальное обеспечение и быт армии 228
2.8. Общественные настроения периода Крымской войны 235
2.9. Исторические последствия Крымской войны 242
Заключение 335
Список источников и литературы 342
- Историческое восприятие Крымской войны современниками
- Крымская война в историографии Российской империи
- Причины войны
- Степень готовности России к войне
Введение к работе
Актуальность исследования. Крымская война являлась в определенном смысле вооруженным разрешением исторического противостояния России и Европы. Никогда русско-европейские противоречия не обнаруживались столь очевидно. Поэтому Крымская война являлась войной цивилизационной. Через ее рассмотрение раскрывается дихотомия Россия - Запад. В ней нашли преломление наиболее актуальные проблемы внешнеполитической стратегии России, не утратившие своего значения и в настоящее время. С другой стороны, Крымская война обнаружила характерные внутренние противоречия развития России. Новый этап российской модернизации был во многом обусловлен моральным потрясением, вызванным поражением в конфликте. Таким образом, опыт изучения Крымской войны имеет большой потенциал для современного военного строительства, выработки стратегической доктрины, определения дипломатического курса. Кроме того, материалы по Крымской войне могут быть использованы в целях патриотического воспитания, в чем современное российское общество испытывает существенную потребность.
Несмотря на то, что отечественная историография отводила Крымской войне видное место, непрерывная традиция ее изучения так и не сложилась. Данное обстоятельство было обусловлено отсутствием систематизации трудов по проблеме. Не востребованным оказался значительный пласт исследований по Крымской войне в дореволюционной литературе. Между тем, в них содержались многие важные фактические данные, высказывались нетривиальные теоретические положения. Перспективной в контексте развития современного российского государства представляется методология анализа Крымской войны дореволюционными авторами с позиций державных приоритетов.
Степень научной разработки темы. Хотя специализированного исследования по историографии Крымской войны не предпринималось, но определенные разработки по сформулированной тематике проводились. Аннотационное историографическое освещение предпринималось в рамках исторических исследований, как правило, претворяя, в качестве вводного обзора литературы, авторские исследования. Научная традиция начинать изложение истории Крымской войны с историографического введения окончательно установилась лишь на рубеже 1960-70х гг. Анализа литературы по сформулированной тематике не предпринималось в наиболее фундаментальных трудах по Крымской войне дореволюционной печати М.И. Богдановича, Н.Ф. Дубровина, A.M. Зайончковского и др. Отсутствовал он и в классическом исследовании советского вре мени Е.В.Тарле «Крымская война». Даже в диссертационных работах 1950х гг. И.В.
Бестужева, Е.Е. Бурчуладзе, Б.И. Зверева, А.Г. Коломойцева, при подробном освещении источниковой базы, предшествующая литература не рассматривалась.1 Для диссертаций последующего времени такое рассмотрение становится непременным условием. Но в работах Х.М. Ибрагимбейли, О.В. Маринина, В.Н. Пономарева, А.И. Шепарневой оно распространяется лишь на отдельные аспекты тематики Крымской войны.2 По степени развернутости историографического обзора выделяется исследование Х.М. Ибрагимбейли, в котором автор представил палитру оценок характера боевых действий на Кавказском театре войны. Узловой проблемой он представил дискуссию о роли движения Шамиля в Крымскую войну и в целом о позиции горцев Кавказа в ней. Отмечая фактическую насыщенность историографического обзора Х.М. Ибрагимбейли, нельзя в полной мере согласиться с его концептуальными положениями. Упрощенным представляется вывод автора: «Дворянско-буржуазные историки, писавшие о Крымской войне, следовали за официальными документами высших правительственных и военных учреждений. Проникнутые великодержавно-монархической идеологией, работы этих авторов характерны апологией захватнической и колонизаторской политики царизма. Они допускали критику лишь тех или иных государственных, дипломатических и военных деятелей, которые находились в немилости у правительства. Эти историки стремились показать своих монархов и их тесное окружение творцами истории, наделяя их всеми «незаурядными» качествами; они фальсифицировали историю междуна-родных отношений и внешней политики царизма, обманывая народные массы». Характерная для советской науки тенденция рассмотрения творчества русских дореволюционных историков через призму дефиниции «дворянско-буржуазная историография» суживала возможности конструктивного использования их трудов. Весьма ценным с методологической точки зрения для дальнейшего развития историографии Крымской войны являлся анализ трактовок исторического аспекта понятия «восточный вопрос» в коллективной монографии «Восточный вопрос во внешней политике России конец 18 -начало 20 вв.».
Непосредственно отечественной историографии Крымской войны была посвящена статья В.А. Дивина и Н.И. Казакова. Опубликованная в 1957г., в контексте общей тенденции десталинизации, она стала переломной в исследовании данной проблемы в рамках советской исторической науки. Авторы, акцентировав внимание на концепции Г.И. Семина1 и других историков, критиковали упрощенные и вульгаризированные трактовки Крымской войны в современной литературе. Осуждалось направление по реанимации идейного арсенала дореволюционных историков - «великодержавников». Пересмотру подвергся тезис о трансформации войны захватнической, со стороны России, в народно-патриотическую. Авторы приходили к заключению, что «характер войны не может измениться под влиянием меняющейся стратегической обстановки».2 В методологическом отношении статья ознаменовала смену вектора интерпретации Крымской войны от сближения с дореволюционной историографией к противопоставлению. С точки зрения диссертанта, дискретность в развитии отечественной историографии Крымской войны не способствовало ее комплексному осмыслению.
Первые попытки исторического осмысления Крымской войны проводились ее современниками и непосредственными участниками, а потому работы по реконструированию общественного мнения в данной период включали определенный историографический компонент. Оценкам Крымской войны со стороны русской общественности были посвящены исследования Н.М. Дружинина, И.П. Жиромской, И.Н. Ковалевой, Ш.М. Левина, А.Ф. Фадеева, А.И. Шепарневой, В. И. Шеремета и др. Правда, советские авторы суживали спектр общественных мнений по различным аспектам войны дискуссией между славянофилами и западниками. В рамках славянофильской историософии нивелировались взгляды на Крымскую кампанию сторонников теории официальной народности.3 А.И. Шепарнева в диссертационном исследовании 1995г. впервые под вергла комплексному рассмотрению, наряду с уточнением позиций славянофилов и западников, оценки войны представителями придворно-бюрократических кругов и декабристов. Персонифицированный ракурс общественных воззрений на Крымскую войну проводился через исследования, посвященные жизненному пути и взглядам Ф.И. Тютчева, М.П. Погодина, Н.Д. Киселева, Н.Г. Чернышевского и др.2 Как правило, в советское время преуменьшалась степень антироссийских настроений периода войны у А.И. Герцена, Н.Г. Чернышевского и др. представителей революционно-демократического направления. А.И. Шепарнева, подтверждая, что и А.И. Герцен, и Н.Г. Чернышевский выступали за поражение царизма в войне, уточняла разницу их позиций. Если Герцен приветствовал подписание Парижского мира, Чернышевский и после падения Севастополя считал масштабы российского поражения недостаточными для ускорения исторического прогресса.
Смежной тематикой являлось исследование зарубежной историографии Крымской войны. Значительное внимание ее критике уделяли как дореволюционные, так и советские историки. Сложилась парадоксальная ситуация, что работы ведущих английских и французских исследователей по Крымской войне оказались едва ли не более тщательно проанализированы в отечественной печати, чем российская историография. Ведущим мотивом интерпретации трудов иностранных авторов было разоблачение исторических фальсификаций и тенденциозности, выражавшейся в преувеличении агрессивности внешней политики России и преуменьшении успехов русского оружия. Развернутая аргументация критики демонстрирует, что западная историография Крымской войны корректировалась идеологической конъюнктурой не в меньшей степени, чем отечественная. Со специальным исследованием по разоблачению идеомифов английской историографии Крымской войны выступил Е.В. Тарле.3 Х.М. Ибрагимбейли наряду с традиционным критическим обзором работ английских и французских историков, проанализировал труды ведущих турецких и иранских исследователей.
Важнейшим вопросом при выработке методологии анализа Крымской войны являлось изучение серии статей по данной тематике К. Маркса и Ф. Энгельса. Следстви ем такого обращения стала теория об исторической прогрессивности российского поражения в войне. Впрочем, от цитирования наиболее радикальных характеристик классиков марксизма по отношению к России советские авторы предпочитали воздерживаться. Самостоятельным предметом анализа труды К. Маркса и Ф. Энгельса стали в работах Е. А. Беркова, Л. Горбовского, П.А. Жилина.1
Некоторые аспекты изучения Крымской войны были отражены в исследованиях по историографии более общих проблем и творчеству отдельных историков. В работе Л.Г. Бескровного по русской военной историографии значительное внимание уделялось вкладу в нее ведущих специалистов по Крымской войне. Разработке ее истории отводилось определенное место при освещении в ряде работ научного пути М.И. Богдановича, Н.Ф. Дубровина, М. Н. Покровского, Е.В. Тарле и др.2
Ряд ценных с историографической точки зрения оценок рассредоточен в рецензиях на работы по Крымской войне. Одним из первых рецензентов по литературе о Крымской войне выступил с откликом на книгу А. Жандра «Материалы для истории обороны Севастополя и для биографии В.А. Корнилова» Н.А. Добролюбов. Отзывы в дореволюционной печати вызвали публикации работ П.В. Алабина, П.И. Белавенца, Н.Берга, И.Н. Божерянова, А.И. Ершова, С.С. Татищева, В. Федорова и др.4 Рецензированию в советской исторической литературе подверглись книги А.Н. Лаговского и Е.В. Тарле,6 документальные публикации, посвященные П.С. Нахимову и В.А. Корни . лову. Наряду с положительными рецензиями имелись и резко негативные отзывы, вызванные, в частности, изданием работ Ф.Е. Муравина и С.Ф. Найды.2 Поток откликов вызвали постановки пьесы и кинофильма с одноименным названием «Адмирал Нахимов».
Таким образом, из вышеприведенного обзора следует, что комплексного исследования отечественной историографии Крымской войны до настоящего времени не проводилось.
Объектом исследования служат труды, посвященные истории Крымской войны, отдельным ее аспектам и участникам.
Предметом исследования является отечественная историография Крымской войны второй половины 19 -первой половины 20 вв.
Хронологические рамки исследования. Нижняя граница определяется началом Крымской войны. Хотя трудов по истории начавшейся войны в 1853г. еще создано не было, но современники уже пытались осмыслить ее в исторической ретроспективе. Верхняя граница датируется серединой 1950х гг. Определяя ее, мы исходили не из политической конъюнктуры развития исторической мысли, а из внутренней логики историографической динамики.
Рассмотрению в диссертации подвергались труды тех исследователей Крымской войны, чьи исторические воззрения формировались в период существования Российской империи. В литературе 1940 - первой половины 1950х гг. реанимируются многие оценочные характеристики дореволюционной историографии Крымской войны. Со смертью в 1955г. Е.В. Тарле сходит с научной авансцены последняя генерация историков дореволюционных историографических школ в интерпретации данной проблемы. На смену приходит новая плеяда исследователей Крымской войны, заявившая себя в 1950е гг. такими именами как Л.Г. Бескровный, И.В. Бестужев, Л. Горев, Н.С. Киняпи на и др. Их работы характеризуют принципиально иные теоретические построения.
Статья 1957г. В.А. Дивина и Н.И. Казакова «Об освещении некоторых вопросов истории крымской войны в литературе последних лет» ознаменовала смену методологических установок к исследованию Крымской войны.
Гипотеза исследования заключается в апробации диссертантом тезиса о преобладании императива державности в интерпретации Крымской войны в дореволюционной историографии и советской исторической литературе 1940 - первой половины 1950хгг.
Цель исследования заключается в проведении научного анализа отечественной историографии Крымской войны второй половины 19 - первой половины 20 в.
Для реализации указанной цели решается комплекс следующих задач:
- зафиксировать основные тенденции развития отечественной историографии Крымской войны;
- выявить исторические факторы, оказавшие существенное влияние на ее формирование;
- провести историографическую периодизацию;
- определить ключевые проблемы и дискуссионные вопросы интерпретаций Крымской войны;
- провести верификацию фактического материала и выводов, представленных в рамках историографии темы;
- установить наиболее значительные достижения российских исследователей Крымской войны;
провести научную критику, с указанием на противоречия, тенденциозность, слабую аргументацию в их трудах.
Методологической основой работы послужил многофакторный подход в понимании историографии и истории. Ведущими императивами проведения исследования явились принципы историзма, стремления к объективности, системного и комплексного подходов. Кроме традиционных методов, разработанных в отечественной историографии, диссертант оперирует приемами других наук: военной теории, дипломатики, геополитики, социальной психологии.
Источниковая база. Основу диссертационного исследования составили монографии по проблемам Крымской войны, опубликованные в рассматриваемый историо графический период (прежде всего труды М.И. Богдановича, Н.Ф. Дубровина, A.M. Зайончковского, Е.В. Тарле и др.). Первое время некоторые из них по цензурным соображениям выходили анонимно.2 Поскольку исторический опыт изучения войн традиционно использовался в воспитательных целях, другой вид источника представляют популярные издания. В них, так или иначе, находили преломления достижения науки.3 К следующей группе принадлежат статьи, опубликованные на страницах сборников и в периодической печати.4 Особенно часто публикации о Крымской войне выходили в дореволюционной России в таких изданиях, как «Военный сборник», «Русский вестник», «Русский архив», «Русский инвалид», «Русская старина», «Морской сборник» и др. В рассматриваемый период развития советской историографии чаще всего они издавались в «Вопросах истории», «Военно-историческом журнале», «Красном черноморце», «Красном флоте», «Флаге Родины», «Агитаторе», «Боевой вахте», «Преподавании истории в школе», «Блокноте агитатора» и др. В относящейся к теме многочисленной художественной литературе также находил отражение существующий уровень исторических знаний.5 Кроме того в диссертации подвергаются рассмотрению такие нетрадиционные для историографии источники как стихотворное творчество, изобразительное искусство, театральные и кинематографические постановки.
Зачастую проблемы Крымской войны освещались в работах по более общей или сквозной тематике.6 Для проведения сравнительного анализа в диссертации используются исследования отечественных авторов, выходящие за рамки изучаемого историо графического периода. В этих же целях осуществляется параллельное рассмотрение наиболее значимых трудов иностранных исследователей Крымской войны.2 Верификация ряда теоретических положений проводится посредством привлечения документальных публикаций. Они составляют широкую библиографию по военной, дипломатической истории и отдельным персоналиям.3
Значительный пласт представляет мемуарная литература. Воспоминания или дневниковые записи о Крымской войне оставило большинство из наиболее видных ее участников. Наряду с ценными свидетельствами о том или ином эпизоде войны, мемуары рассматриваются и через призму исторического осмысления их авторами текущих событий, т.е. как историографические источники.4
В связи с действием цензурных ограничений многие из критических оценок современниками Крымской кампании не могли появиться в печати. Поэтому для реконструирования исторических воззрений современников на сущность Крымской войны используется эпистолярный жанр и дневниковые записи. Многие данные выявляются на основании анализа переписки крупнейших сановников и военачальников периода Крымской кампании.5
Наряду с опубликованными источниками в диссертации используются архивные материалы. Среди последних, помимо вторичных материалов эпистолярного и командно-реляционного происхождения, имеются неопубликованные исследования по истории Крымской войны. Практическое значение для проведения исследования имеют ма териалы, почерпнутые из архивов: АВПР (фонда Канцелярии); ОР РГБ (фонды Милютиных, М.П. Погодина); ОР ГПБ (фонды В.А. Бильбасова, Блудовых, Н.Н. Греча, Д.А. Оболенского, СП. Шевырева, Н.К. Шильдера); РГА ВМФ (фонд А.С. Меншикова); РГВИА (фонды Военно-ученого архива, Войны 1853-1856гг.); ИР ЛИ РАН (фонды Аксаковых и Блудовых); Музея черноморского флота и др.
Структура работы построена на сочетании хронологического и проблемного подходов. В первой главе отечественная историография Крымской войны представлена в динамике исторического развития, что позволяет акцентировать внимание на ее направлениях и тенденциях. В ней также проводится персонифицированное рассмотрение воззрений наиболее видных исследователей по данной тематике. Во второй главе, в рамках тематической дифференциации материала, рассматриваются узловые проблемы по различным аспектам Крымской войны.
Историческое восприятие Крымской войны современниками
Крымская война вызвала широкий отклик во всех слоях российского общества, породив различного рода исторические ассоциации и историософские обобщения. Николаю I докладывали, что при начале войны все сословия в России как будто пробудились от сна, сильно заинтересовались узнать причину, цель войны и намерения правительства. На это впрочем, император с неудовольствием заметил графу А.Ф. Орлову: «Это не их дело». Пожалуй, ни один конфликт, ведомый императорской Россией, не вызывал столь значительной историософской рефлексии. Впервые война велась ни против одной из европейских стран, а с Западом как таковым, без каких бы то ни было союзников. Никогда дихотомия Россия - Европа не была столь близка философским размышлениям славянофилов на этот счет. Религиозный повод к войне также стимулировал историософские поиски. Буржуазный Запад разоблачил свое отступничество от христианства, выступив в союзе с мусульманской Турцией против православной России. В народе циркулировали настроения подъема на новую отечественную войну. Широкое распространение получил патриотический стихотворный лубок. На музыку были переложены вирши неизвестного стихотворца: Вот в воинственном азарте Воевода Пальмерстон Поражает Русь на карте Указательным перстом! Вдохновлен его отвагой И француз за ним туда ж, Машет дядюшкиной шпагой И кричит «Allons, courage!». Откликом на боевые действия в Балтийском море послужили другие стихотворные строчки: А тебя, вампир, адмирал Непир, Ждет у нас не пир Наибольшей популярностью пользовался ассоциативные параллели современной борьбы против Наполеона III и победой в 1812г. над его дядей Наполеоном I. Графиня Е.П.Растопчина писала: А ты, Луи-Наполеон, Тебе пример - покойный дядя! Поберегись и будь умен, На тот пример великий глядя! Участник Бородинского сражения П.А. Вяземский также предостерегал племянника напоминанием о дяде: Кем полна была земля, Кто взлетел на пирамиды, Кто низвергнут был с Кремля, Не стерпевшего обиды! На войну возлагались особые мессианские чаяния. Она воспринималась через призму эсхатологического сознания, как реализация исторического предначертания России. Именно в марте 1854г., на страницах далекого от славянофильской идеологии «Современника», Ф.И. Тютчев написал свои знаменитые строки: И своды древние Софии В возобновленной Византии Вновь осенит Христов алтарь. Пади пред ним, о царь России! И встань, как всеславянский царь! Даже сам Николай I вынужден был ограничивать подобные умонастроения, вы-неся на стихи резолюцию: «подобные фразы не допускать».
Судя по эпистолярным материалам ссыльных декабристов, они, вопреки сложившемуся стереотипу об их оппозиционности николаевскому режиму, поддерживали внешнеполитический курс царя. Ими приветствовалось открытие военных действий против Турции, в чем виделся залог к реализации мегаисторического проекта славянской федерации. Многие из декабристов усматривали смысл войны в многовековом духовном противостоянии Запада и России. Таким образом, они были значительно ближе к славянофильской версии конфликта, чем к западнической.2
Сторонники теории официальной народности стояли в авангарде военной партии. Достижения имперского, прежде всего внешнеполитического величия России подразумевалось за идеологемой триады «православие, самодержавие, народность». Поэтому они особенно болезненно реагировали на сообщения о военных неудачах. Без преувеличения можно сказать, что поражение в Крымской войне, обнаружившее крах принципов имперской государственности Николая I, явилось и гибелью историографии официальной народности.
В преддверии войны преобладающая часть чиновничества мыслила в соответствии с официальной версией, что Османская империя не сможет оказать длительного сопротивления, а Европа не посмеет выступить против России. Война ожидалась краткосрочная и победоносная. Лишь некоторые из высших сановников, адекватно осведомленные о международной политике и состоянии армии, скептически смотрели на такого рода сценарий. Историческое осмысление чиновничеством разворачивающихся событий соответствовало характеристике их взглядов А.И. Шепарневой: «Несмотря на имеющиеся различия, представители придворных и бюрократических кругов однозначно считали, что начало войны с Турцией было спровоцировано Англией и Францией. Россия, по их мнению, была потерпевшей стороной, чьи интересы на Ближнем Востоке и Балканах постоянно нарушались европейскими державами, и одновременно являлась орудием божественного предназначения, призванного укрепить позиции православной церкви на Ближнем Востоке и во всем мире во имя освобождения единоверных народов, томившихся под гнетом мусульман. Согласно оценкам представителей этих кругов война со стороны России носила справедливый, освободительный характер, и, за редким исключением, никто из них вплоть до начала обороны Севастополя не сомневался в конечном торжестве России».3 Прозрение наступило лишь на завершающей фазе войны, совпав со смертью Николая I. Именно тогда появились в чиновничьей среде рассуждения, что поражение России было предопределено. Хотя в начале конфликта мало кто из истэблишмента обнаруживал эту предопределенность.
Еще после поражения на Альме СТ. Аксаков констатировал нравственную смерть М.П. Погодина.1 Упрощенным представляются попытки объяснения исторических моделей М.П. Погодина лишь на основе его карьеристских соображений. Так Н. Добролюбов в саркастическом «романсе М.П. Погодину» вполне определенно намекал на ангажированность историка: «Когда б он знал, что мне совсем не странен его порыв к востоку на Царьград». Конечно, М.П. Погодин был не чужд движению по служебной лестнице, но зачастую высказывал взгляды, расходящиеся с официальным курсом, эпатируя своим радикализмом сильных мира сего. Респондентом его крамольных записок по отношению к событиям Крымской войны являлся сам царь. Император был гораздо умеренней и прагматичней теоретика «официальной народности» (сомнение вызывает правомочность термина «официальная» по отношению к идеологии, отвергаемой по многим пунктам самими официальными лицами). Кроме обращений к царю М.П. Погодин писал письма без адреса, расходившиеся в рукописях по всей России, заражая общество панславистскими настроениями.
Крымская война в историографии Российской империи
Обнаруживаются две тенденции, определяющие исследовательскую активность по проблемам Крымской войны: 1) новая актуализация восточного вопроса, обострение геополитических противоречий на Балканах, и в целом международной обстановки, когда перспектива очередного вступ ния Ео ииз_войну в данном регионе вызывала исторические ассоциации с международным конфликтом середины 19 века; 2) юбилейные торжества, по случаю начала и завершения войны, памятных дат, а также годовщины со дня рождения или смерти видных участников событий, связанных с финансированием различных издательских проектов. Первой рубежной вехой становления историографии Крымской войны явились 1863-1866гг., т.е. десятилетний период осмысления ее опыта. Существенный отпечаток на интерпретацию авторами событий Крымской компании оказало Польское восстание. Последнее, не в меньшей степени, чем сама Крымская война, служила в глазах русского общества доказательством западной русофобии. Период краткосрочного сближения с Францией Наполеона III вновь сменялся конфронтацией по вопросу конфессионального прозелитизма. Семидесятые годы девятнадцатого века дали ряд новых импульсов развитию историографии Крымской войны: Франко-прусская война и приостановление Россией обязательств по демилитаризации Черного моря (вызвавшие у определенных кругов русской общественности чувства исторического реванша за поражение), двадцатилетняя годовщина - 1873-76гг., Русско-турецкая кампания 1877-78гг. (оцениваемая как исправление ошибок Дунайского похода 1853-54гг.). Различные комитеты помощи южным славянам создавали благожелательную атмосферу для появления работ по проблематике восточного вопроса. Юбилейные периоды 1883-1886 и 1893-1896гг. сопровождались несколько меньшим, но все-таки ожидаемым подъемом издательской активности.
Бурным развитием историографии исследуемого вопроса было отмечено начало 20 века, стимулами к чему послужили 100-летие рождения П.С. Нахимова, 50-летие начала и завершения Крымской кампании и особенно Русско-японская война. В поражение от феодальной Японии, как прежде от Турции, усматривался синдром Крымской эпопеи. Оборона Севастополя служила основанием для прямых параллелей со столь же героической защитой Порт-Артура. Дихотомия героизма солдат и бездарности генералов являлась ведущим мотивом объяснения причин русского поражения. Так, в эпилоге книги «Под щитом Севастополя» А.И. Лавинцев писал: «В полувековую годовщину славной севастопольской обороны на противоположной окраине великой Руси народился родной его брат - Порт-Артур, воочию показавший всему миру, что Севастополь ские заветы живы в душе русских людей и что великая слава по-прежнему немеркнущим светом озаряет русское оружие».1
Широкий, но недостаточно освещенный в исторической литературе, общественный резонанс в России вызвал балканский кризис 1911-134гг., найдя преломление в очередном всплеске интереса к Крымской войне. Казалось бы, должна была вызвать актуализацию данной проблематики Первая мировая война, чего, однако, не произошла. По-видимому, на отсутствие проведения параллелей с Крымской кампанией сказывался тот факт, что бывшие противники России выступали ее ближайшими союзниками по «Антанте».
Исследования по истории Крымской войны в России были во многом мотивированы многочисленными западными публикациями. Но европейские авторы, как правило, преподносили причины и ход войны в неблагоприятном для Петербурга освещении. Поэтому лейтмотивом отечественной историографии Крымской войны была полемика с западной мемуаристикой и исторической литературой. С.С. Татищев признавался во введении своего исследования, что побудили его к нему многочисленные публикации по данному предмету в Европе.2
Крымская война вызвала поток историко-агитационной литературы, не решавшей каких-то научных проблем, а популяризирующей в назидательных целях подвиги героев. На ниве апологетического творчества выступили многие авторы. Их работы не выдерживают серьезной критики, но они и не могут оцениваться исходя из научных критериев. Жанр исторического эпоса являлся весьма важным компонентом общественного сознания, находящимся в ином поле, чем исторические исследования. Ярким примером такого творчества являлось сочинение К.К. Голохвастова «Матрос Петр Кошка и другие доблестные защитники Севастополя». Работа была выполнена в рамках более широкого замысла автора по созданию галереи подвигов людей из народа, свидетельствующих о высоких нравственных качествах славянской натуры. Для доказательства неизменности славянского героизма К.К. Голохвастов обращался аж к походам Святослава, вынося рассуждения о них в преамбулу изложения истории Крымской войны. Ассоциации у автора вызвали бои под Силистрией (Доростолом), происходив-шие как в святославовы, так и в николаевские времена. Впрочем, не чурался он и менее очевидных параллелей, как сравнение со Святославом адмирала В.А. Корнилова.1 В
ряду народных героев севастопольцев помимо П. Кошки, автор акцентировал внимание на подвигах Дарьи Севастопольской (девушке - сироте ставшей инициатором первого объединения сестер милосердия), Игнатия Шевченко (матроса, заслонившего грудью от ударов штыков своего офицера), Иоанникия Савинова (иеромонаха, поднявшего в атаку солдат и шествовавшего впереди них с крестом). Правда, крестная атака организованная последним из персонажей в результате захлебнулась и стоила многочисленных неоправданных жертв.2
Не обошлось в сочинении К.К. Голхвастов и без такого непременного элемента лубочной истории, как идеи божественного заступничества. Это сближало данный жанр с произведениями наподобие «Сказание о Мамаевом побоище» и отдаляло от научной методики анализа исторических фактов. В частности божественным вмешательством объясняется чудесное спасение Соловецкого монастыря от союзнического флота.3
При создании мифологической, а не подлинной картины прошлого, характерно вольное обращение с исторической хронологией. Из версии К.К. Голохвастова следовало, что первоначально союзники пытались достичь успехов на Дальнем Востоке Балтийском и Белом морях, и только потерпев неудачу, сосредоточили свои усилия на овладении Крымским полуостровом. 4В действительности, экспедиционный корпус союзников в Варне десантировался до начала иных операций. Да и масштабы военных действий в Крыму не идут ни в какое сравнение с иными театрами боевых действий.
Довольно упрощенно выглядит объяснение К.К. Голохвастовым причин разыгравшейся войны. Он их сводил к тому, что Франция и особенно Англия с завистью смотрели на успехи России, подстрекая всячески против нее Турцию. Николай I искренне желал уладить конфликт мирным путем, для достижения чего в Константинополь направлялась миссия А.С. Меншикова. Султан был готов принять предложения России, но французские и английские политики сорвали переговорный процесс. Только для вразумления турок император приказал ввести войска на территорию Молдавии и
Причины войны
Определяя причины войны, С.С. Татищев выразил преобладавшее в дореволюционной историографии мнение об односторонней агрессии со стороны Великобритании и Франции. К началу 50х гг. 19в Российская империя достигла апогея своего могущества, вызывая страх и зависть противников. В комплексах испытываемых ими перед Россией автор и видит подлинные причины войны. Противоречия Англии и Франции друг с другом отступали на задний план перед объединяющей враждой к России. Не случайно лорд Г.Д. Пальмерстон эпатировал общественность, приветствовав государственный переворот Наполеона, что даже стоило краткосрочной отставкой министру. Расчет Г.Д. Пальмерстона заключался в том, что он увидел в Наполеоне III орудие антирусской политики Англии.
Помимо традиционно выделяемого противостояния православных и католиков в борьбе за святые места, С.С. Татищев обнаруживал и существенную роль в конфликте протестантов. Более того, он полагал, что именно усилиями протестантов был инициирован палестинский конфликт. Первым с идеей добиться равноправного с другими христианскими конфессиями представительства в Святой земле от лица протестантов выступил прусский король Фридрих Вильгельм IV. В дальнейшем, на основе взаимных уступок, немцы действовали совместно с англичанами. В Иерусалиме было учреждено англиканское епископство. Именно Англия акцентировала внимание на проблеме святых мест, использовав католический прозелитизм Наполеона III своим орудием. С.С. Татищев рассматривал проблему святых мест как искусственную. Представительство в Палестине протестантов и католиков было несопоставимо с численностью проживавших там православных.
В целом С.С. Татищев оправдывал действия Николая I, вступившегося за оскорбленную православную церковь.3
М.И. Богданович полагал, что в борьбе за обладание святыми палестинскими местами и заключалась истинная причина войны. Застрельщиком конфликта выступила французская пресса. Наполеон III отнюдь его не инициировал и даже первоначально пытался приостановить, осудив за радикализм в данном вопросе министра иностранных дел Франции. Пытался предотвратить столкновение и турецкий султан, отправивший в отставку своего министра иностранных дел, который не нашел общего языка с А.С. Меншиковым. В противоречие с данным тезисом вступают другие утверждения автора, согласно которым Франция, а под ее давлением и Турция, преднамеренно подводили развитие конфликта к войне. Султан был раздражен участием России в судьбе его православных подданных и напуган опасностью - прогневить Францию. Наполеону III война была нужна как таковая, для того, чтобы отвлечь французов от факта узурпации власти. Наиболее популярной среди французского народа могла стать война против Англии. Но здесь, по мнению М.И. Богдановича, сказались личные симпатии Наполеона III, нашедшего в юности прибежище на британских островах и являвшегося одновременно англоманом и русофобом. Ненависть к России была обусловлена ее решающей ролью в свержение с престола его дяди. Вообще для исторических исследований М.И. Богдановича характерной чертой являлось выделение в качестве причин войн столкновение личных амбиций глав противоборствующих государств.1
М.И. Богданович уточнял детали дипломатического конфликта за святые места, обращая внимание, что Россия не выступала за абсолютное недопущение католиков к святыням, а лишь не соглашалась по ряду частных вопросов технического свойства, хотя и имевших для православных принципиальное значение. Во время переговоров А.С. Меншикова неразрешимые противоречия обнаружились по трем пунктам: 1. конфессиональная принадлежность привратника Вифлеемской церкви; 2. почасовое (за что выступала российская сторона) или посуточное (что отстаивали католики) владение в богослужебных целях территорий храма; 3. руководство реконструкцией купола святыни Гроба Господня. М.И. Богданович доказывал справедливость требований российской стороны, исходя из прежних соглашений и численного преобладания православной паствы в Палестине.2 Причем, весьма высокую оценку он давал дипломатической миссии А.С. Меншикова в Константинополь, в отличие от военной деятельности князя.3 Отстаивая правоту дипломатических шагов России в преддверии войны, М.И. Богданович писал: «Если даже допустить, что обе стороны имели равные права на требуемые ими привилегии, то все-таки не должно упускать из виду, что обладание этими привилегиями было несравненно важнее для России, нежели для Франции, как по большему числу наших богомольцев, посещающих Иерусалим, так и потому, что Российский монарх, будучи государем единственной самостоятельной страны, исповедующей учение греческой церкви, был природным защитником православия и православных. К тому же русское правительство не щадило значительных сумм на сооружение и содержание греческих и славянских церквей и монастырей, в чужих краях и пользовалось справедливым сочувствием православных народов, связанных с Россией неразрывными узами единоверия и благодарности. Посягать на права их, значило - посягать на права России».1
В доказательство того, что агрессия исходила не от России, а ее противников, М.И. Богданович ссылался на факт занятия турками поста св. Николая, как первого предприятия военных действий. Причем, взятые в плен русские солдаты были подвергнуты варварским истязаниям. Действительно, еще до объявления войны первыми боевые действия предприняли турки - 16 октября 1853г. Но, с другой стороны, Высочайший манифест о занятии русскими войсками Дунайских княжеств, что также может оцениваться в качестве начала войны, был провозглашен четырьмя месяцами ранее -14 июня 1853г.
Для дореволюционной отечественной историографии было характерно представление о миролюбии России и агрессии против нее в Крымскую войну Запада. Причем, Османская империя расценивалась лишь как марионетка более могущественных европейских государств. Н.Ф. Дубровин полагал, что Порта была готова принять условия России, но стоящие за ширмой политики Турции Франция и Великобритания вынудили ее к иным действиям.3 Развязывая Крымскую войну, эти государства преследовали разные цели. Наполеон пытался посредством ее отвлечь французское население от внутренней политики и заставить забыть бонапартистский переворот. Англия в развитие Черноморского флота видела вызов своей морской гегемонии. Об английских интересах в войне Н.Ф. Дубровин писал: «Английский историк г. Кинглэк, не скрывает того, что его соотечественники, смотря на Севастополь, не могли примириться с тою мыслью, что севастопольский рейд и его батареи вполне защищают русский флот от выстрелов английских кораблей. Истребление этого флота с его огромными запасами и вместе с ним уничтожение могущества России на Черном море - составляло искреннейшее желание каждого из жителей Великобритании. Высадка в Крыму и овладение
Степень готовности России к войне
Как один из ведущих специалистов по военной истории, М.И. Богданович выделил наиболее существенные недостатки русской армии, стоившие ей поражения. В то время как союзники имели уже на вооружение нарезные ружья, русская армия таковыми не обладала. Фактически вся пехота союзных войск использовала ружья с ударным механизмом, а некоторые российские части все еще пользовались устаревшими кремневыми образцами. Даже на вооружении турецкой армии были ружья новой формации. Обучение пехоты ограничивалось лишь отработкой чистоты и изящества ружейных приемов, ведения стрельбы залпами. Специфическая посадка русских кавалеристов отличалась эффектностью, но неудобством для боя. Для русской артиллерии была характерна мобильность, но ни меткость выстрелов. Производимые в мирное время маневры не имели практической направленности подготовки к боевым действиям. Продовольственное обеспечение нижних чинов являлось весьма скудным, целиком зависело от достатка местных жителей, у которых производился постой. Русские войска постоянно испытывали недостаток пороха. При том М.И. Богданович превозносил военную систему николаевской России в целом. Наблюдается противоречие в оценках автора, утверждавшего, что русская армия была превосходна, а все ее основные характеристики негативны.
Пороки русской армии не были столь удручающи при сопоставлении с состоянием турецких войск, которым М.И. Богданович дает самые уничижающие оценки. Возможно, что подробный анализ недостатков турецкой армии, не проводимый им в то же время применительно к войскам французов и англичан, преследовал задачу оттенить критику российских вооруженных сил. По техническому оснащению войска Порты не уступали ведущим европейским армиям. Артиллерия являлась вообще одной из лучших в Европе. Главной проблемой функционирования турецкой армии М.И. Богданович считал абсолютное отсутствие в ней дисциплины. Недоставало образованных в тактическом отношении турецких офицеров. Европейские военные, находящиеся на службе Порты, не пользовались авторитетом и доверием. Кроме того, между разноплеменными европейскими офицерами отсутствовало единство в понимание задач Турции в войне, а потому имели место постоянные раздоры. На основании анализа состояния турецкой армии М.И. Богдановичем делался вывод, что не технический прогресс предопределяет боеспособность войск, а правильная организация. Данный вывод подразумевал российскую проблематику, отсутствие необходимости реформировать систему на европейский манер.
Скепсис о боеспособности турецкой армии не разделял генерал - адъютант Н.В. Берг, апеллировавший в записке к царю к опыту кампании 1828 - 1829 гг. Тогда Турция находилась в несравненно худшем положении, нежели в 1853 г. Она пребывала в международной изоляции, была ослаблена десятилетней борьбой с греческим восстанием; лишена флота, истребленного в Наваринском сражении; проводила реорганизацию военной системы после уничтожения султаном Махмудом в 1826 г. османской гвардии - янычар. Тем не менее, и при столь благоприятных обстоятельствах Россия не смогла «раздавить» Османскую державу.1 Однако император не внял опасениям генерал - адъютанта.
Генерал Н.К. Имеретинский указывал, что негодность русского гладкоствольного оружия была известна задолго до Крымской компании. Недобрую службу сослужили, по его мнению, победа над венгерской революцией, задержавшей перевооружение армии, ибо «победителей не судят». Не только русским военным, но и западным экспертам было известно, что в русской гвардии при стрельбе с двухсот шагов лишь десятая часть пуль летит в цель. Информация о стрелковом потенциале русской армии и побудило с точки зрения Н.К. Имеретинского, бывшего артиллериста Наполеона III безбоязненно пойти на развязывание конфликта. Детально описал амуницию различных родов российских войск и дал ей характеристику с точки зрения боевого потенциала В.Г. Федоров.3
Состояние с боеприпасами характеризует указание на нетривиальную статью дохода севастопольских матросов периода осады - сбор неприятельских пуль. При том некоторые, собрав до 18-20 пудов, получали неплохое вознаграждение.
После Крымской войны большую популярность в качестве отборных головорезов приобрели зуавы. Подробные сведения о происхождении и специфике организации зуавских отрядов приводил Н. Берг. Первоначально они формировались из автохтонного африканского населения - племени зуава, давшего название данным подразделениям. В дальнейшем в зуавы кооптировались лучшие французские солдаты, адаптировавшиеся с жизнью туземцев. На период Крымской войны в зуавских отрядах состояли уже самые разнообразные люди, большинство из которых было выходцами из Парижа. Помимо представителей, люмпенизированных слоев населения («парижской сволочи»), среди зуавов имелись и солдаты - интеллектуалы. По данным Н. Берга, на зуавскую роту приходилось по 9 студентов медицинских факультетов и 5 докторов права. Романтический колорит облику зуавов придавало их экзотическое по европейским меркам обмундирование, включавшее куртку, шаровары, кушак, феску, сандалии. За тактические нападения на неприятеля в французской армии зуавы получили прозвище «шакалы».1
По боевой удали Н. Берг противопоставлял зуавам русских пластунов. Для захвата и конвоирования пленных последними были изобретены специальные крюки, петли, узлы. Их вылазки столь обескураживающе действовали на противника, что главнокомандующий французских сил жаловался в послании к осажденным о «неучтивости» приемов войны ведомой пластунами. Показательно, что, несмотря на храбрость, французские солдаты шли в атаку с завязанными глазами, таким образом, чтобы видеть лишь собственные ноги. В то же время русские солдаты шли на огонь противника с открытым забралом.
Еще более восторженную апологию героизма пластунов проводил К.К. Голохва-стов: «Люди, не улыбающиеся и суровые, мало разговорчивые и читающие вместо молитвы какие-то заклинания, которые, по их мнению, избавляют их от пуль. Это черноморские пешие казаки, изумлявшие иностранцев своею холодною храбростью и не произносившие ни одного стона, как бы не была сильна полученная ими рана».4
