Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Изучение идейной доктрины кадетской партии историками Англии и США 46
1. Освещение процесса образования кадетской партии и характера кадетского либерализма 46
2. Изучение политической части кадетской программы 51
3. Исследование социально-экономических разделов программы кадетской партии 69
4. Осмысление внешнеполитической доктрины кадетской партии 84
Глава II. Исследование тактики кадетской партии в англо-американской исторической литературе 94
1. Оценка парламентской тактики 94
2. Освещение отношений кадетов с российским монархическим режимом 110
3. Изучение отношений кадетов с другими партиями и организациями 130
Глава III. Разработка политических биографий деятелей кадетской партии англо американскими историками 152
1. Изучение биографии лидера кадетов П.Н. Милюкова 153
2. Исследование биографий представителей либерально-идеалистического течения в кадетской партии (П.Б. Струве, П.И. Новгородцев) 165
3. Изучение деятельности руководителей кадетской партии (В.А. Маклаков, С.А. Муромцев, Ф.И. Родичев, И.И. Петрункевич) 187
Заключение 203
Источники и литература
- Изучение политической части кадетской программы
- Осмысление внешнеполитической доктрины кадетской партии
- Освещение отношений кадетов с российским монархическим режимом
- Изучение деятельности руководителей кадетской партии (В.А. Маклаков, С.А. Муромцев, Ф.И. Родичев, И.И. Петрункевич)
Изучение политической части кадетской программы
Решение указанных задач поможет осмыслению как исторического аспекта темы (комплексный анализ истории кадетской партии в трудах англо-американских историков), так и аспекта историографического (анализ основных направлений англо-американской историографии на разных этапах ее развития).
В работе подвергнуты анализу исследования англо-американских историков XX века, посвященные истории кадетской партии в 1905-1917 гг. В этот период кадеты были ведущей либеральной партией России. В 1917 г. кадеты являлись одной из правящих партий. После Октябрьской революции, поставленные вне закона и объявленные партией «врагов народа», кадеты не могли оказывать непосредственного влияния на государственную политику в России.
Краткая характеристика источников по теме Основными источниками по нашей теме являются источники историографические - а именно комплекс работ англо-американских историков по истории кадетской партии. В основной части нашей работы мы будем анализировать англо-американскую историографию кадетской партии в проблемном плане, но для понимания генезиса концепций англоамериканских историков, их становления и развития нам необходимо обозначить основные этапы ее развития. Зарождение англо-американского россиеведения (конец XIXв.-конец 30-х гг.).
Первоначально история русского либерализма не была самостоятельной отраслью исторического знания в США и Англии, а развивалась в рамках общего россиеведения. История России в Англии и США - наука сравнительно молодая, с самого начала тесно связанная с политикой. Несколько раньше интерес к истории России пробудился и развился в Соединенных Штатах. На протяжении XIX в. русско-американские отношения были относительно ровными. Во многом это объяснялось общим противостоянием и России, и САСШ Великобритании; Россия оказывала поддержку американскому Северу во время гражданской войны, в 1867 г. продала Америке Аляску. Однако, к 90-м годам XIX в. в американском общественном мнении произошел раскол. В противовес русофобам сторонник Прогрессивного движения Чарльз Р. Крейн во время своих поездок в Россию, как отмечает американский историк А. Рибер, «оказался под впечатлением русского стиля жизни» и с 1891 г. попытался основать в Америке первый центр по изучению России42. Он создал специальный лекторий в Чикагском университете и стал приглашать в него известных лекторов из-за рубежа. В числе них был, кроме прочих, и будущий лидер кадетов П.Н. Милюков, посетивший лекторий Крейна в 1903 г.43 Также среди пионеров исследования России в Соединенных Штатах можно отметить Джорджа Кеннана, в 1891 г. выпустившего очень критичную книгу о тюрьме и ссылке в России, Арчибальда Кэри Кулиджа (не знавшего, впрочем, русского языка и опубликовавшего мало работ о России), его студента Фрэнка Голдера - выходца из России, еще до революции работавшего в русских архивах, принимавшего участие в работе Гуверовской администрации по помощи голодающим (АРА) и некоторых других44. После 1917 г. в США появилась масса публикаций по тематике революционной России, но в подавляющем большинстве они были написаны не профессионалами-историками, а журналистами, дипломатами, членами союзнических миссий или «случайными» американцами, жившими в то время в России45. Понятен всплеск интереса на Западе к подобным работам в первые послереволюционные годы (что во многом и обусловило их многочисленность), но их отнюдь нельзя считать научными трудами. Они скорее относились к жанру публицистики, отличаясь, словами Г.З. Иоффе, от газетных репортажей «в сущности лишь своим объемом»46. Первым крупным профессиональным американским историком, по собственной инициативе начавшим изучение истории России, был Джеройд Робинсон. В 20-х годах он жил и работал в СССР, предпринял исследование по истории дореволюционного русского крестьянства47. Однако, несмотря на усилия горстки первопроходцев и их студентов, российская история продолжала оставаться на периферии американской исторической науки. Отчасти подобное настроение было обусловлено реакцией американского общества на приход к власти большевиков, вызвавший в США антикоммунистические и антисоветские настроения. Лишь после второй мировой войны изучение истории России в США возобновилось и перешло на качественно новый уровень. Одним из немногих положительных исключений в американской историографии истории России в 20-30-е годы можно считать фундаментальный труд журналиста У.Г. Чемберлена, женатого на русской и прожившего в России девять лет. Двухтомник Чемберлена «Русская революция»48 не только напрямую относится к нашей теме и активно используется нами в ходе настоящей работы, но и поныне считается одним из классических трудов англо-американских историков.
В Англии изучение истории России конца ХІХ-начала XX вв. началось почти одновременно с США, но шло менее интенсивно. Последнее десятилетие XIX века знаменовалось в Англии ростом интереса к России, ее истории и культуре. Укрепление официальных русско-английских отношений (в т.ч. подписание русско-английской конвенции 1907 г.) способствовало усилению этого интереса. Специалистов по русской истории к этому времени в Англии практически не было, но были отдельные личности, видящие необходимость сближения двух стран не только на правительственном, но и на общественном уровне. Тяготение отдельных англичан к России способствовало убеждению их в необходимости глубже знать русскую историю и культуру, образовывать общества по изучению России. Среди таких лиц были Дональд Маккензи Уоллес и Бернард Пэйрс. Они и заложили в Англии основы россиеведения как самостоятельной отрасли знаний.
Д. Уоллес, юрист по образованию, в 1870 г. приехал в Россию, жил в Москве, Ярославле, Петербурге, путешествовал по стране, наблюдая учреждения, социальный и политический строй России. Уоллес изучил русский язык, был знаком с русской литературой и историей. Основным его произведением является двухтомная книга «Россия», впервые вышедшая в Лондоне в 1877 г. и в течение ближайших пятнадцати лет выдержавшая десять изданий. В 1880-1881 г. книга была издана по-русски49. Книга в целом носит описательный характер, но для нас она интересна как факт зарождения английской русистики. Автор не обнаруживает самостоятельности в изложении и выводах. Для Уоллеса Россия - страна контрастов, где отсталые государственные учреждения соседствуют с передовыми течениями общественной мысли, свободомыслие - с суеверием и т.п.
Осмысление внешнеполитической доктрины кадетской партии
Англо-американские историки отводят особое место организации и программе Конституционно-демократической партии. Историки «либерального» направления подчеркивают, что программа кадетов носила общенациональный, «надклассовый» характер, отвечая требованиям всего российского населения. Поскольку кадеты желали «социальной справедливости для всех классов», пишет Т. Риха, они не были классовой партией. Политическая программа кадетской партии, была по большей части «земской», а социальная - «интеллигентской»; программа партии в целом, учитывая неспокойную политическую атмосферу, в которой она была принята, была достаточно умеренной1. С другой стороны, многие представители «старой» англо-американской историографии (работы которых вышли в свет в основном в 50-60-х гг.) говорят о кадетской программе как радикальной. Более того, на учредительном съезде кадетов, считает, к примеру, Д. Тредголд, программные вопросы не носили первостепенной важности, будучи серьезно проработаны на предыдущих фазах существования русского радикального либерализма. Основное же внимание членов новообразовавшейся партии было приковано к тактическим вопросам - в первую очередь из соображений поиска массовой поддержки2.
Т. Эммонс, рассматривая программу кадетской партии, делает, подобно многим другим историкам-«ревизионистам», упор на ее социальной сути. Она, по мнению Эммонса, состояла в стремлении кадетов привлечь к себе возможно более широкие слои «нереволюционной» интеллигенции и национальные меньшинства. Так, в решении аграрного вопроса фразой «в потребных размерах», вписанной в п.36 партийной программы (когда речь шла о возможности отчуждения части земель, находящихся в частной собственности), кадеты желали достичь равновесия между сторонниками частной собственности и «теми,., кто наряду с социалистическими партиями одобрял раздачу земли крестьянам сообразно с «трудовой нормой»». В свое время и советская историография отмечала определенные размежевания по аграрному вопросу в среде зарождавшейся кадетской партии3, однако в целом аграрная программа кадетов трактовалась ей не как компромисс, но как выражение чаяний прогрессивных помещиков, переведших свое хозяйство на капиталистические рельсы4. В программе по рабочему вопросу «наиболее противоречив» был п.44, говорящий о возможности постепенного введения 8-часового рабочего дня. Это был компромисс «между теми, кто поддерживал программы социалистических партий ... и теми, кто боялся экономических последствий подобной меры»3. Таким образом, Эммонс считает кадетскую программу компромиссом классовых стремлений представителей различных частей партии6. А. Эшер, давая свою оценку социальной основе кадетской партии, говорит о ней как о партии «профессионалов и либеральных помещиков, поддерживавших политические взгляды земцев-конституционалистов и «Союза освобождения»». В партийном руководстве, подчеркивает Эшер, преобладал «профессиональный класс». Несмотря на провозглашенную внеклассовость партии, в рядах кадетов почти не было ни промышленников, ни крестьян и рабочих. Тем не менее, партия обрела влиятельность вследствие своей «интеллигентности» и обладания «искусством политического маневрирования». Широкая программа была следствием, во-первых, стремления кадетов расширить простор для маневров между властью и революционерами, а во-вторых, желания привлечь максимальное число сторонников и «сохранить единство оппозиции». Последняя задача, однако, оказалась кадетам не по силам, поскольку общество было «глубоко разобщено». Характерным признаком реального отсутствия «внеклассовости» кадетов Эшер считает их отмежевание (уже с ноября 1905 г.) от рабочего движения ввиду роста массовых беспорядков7.
Многие англо-американские историки-«либералы» видят сущностные особенности либерализма кадетов в его повышенном внимании не только к политическим, но и социальным и экономическим проблемам. Такая направленность объясняется тем, что в начале XX века, когда в русском обществе обострилось социально-экономическое противостояние, все ведущие политические течения волей-неволей должны были серьезно проработать социально-экономическую программу. Так, М. Стокдэйл, рассматривая воззрения П.Н. Милюкова, отмечает, что «Милюков уважал поддержку индивидуальных прав и политической свободы классическим либерализмом», но эти критерии были недостаточны для нужд общества XX века. Современное государство стояло перед необходимостью воплощения социальных и экономических задач, к которым доктрина laissez-faire и теория естественного права были слабо приспособлены. «Либерализм нуждался в признании того факта, что личные права не абсолютны, но выработаны обществом, что необходимо удерживать равновесие между этими правами и нуждами общества»8. Д. Тредголд также рассматривает кадетский либерализм как очищенный от идеологии laissez-faire, как направление мысли, поощряющее государственное вмешательство в экономику, изменения в социальной сфере9. Заметим, что с 90-х годов тема социальности русского радикального либерализма красной нитью проходит на страницах работ многих отечественных исследователей . Многие англо-американские историки проводят тезис об обшенародности требований кадетов (что также не миновало отечественную историографию)11. Природу подобной настроенности кадетов многие историки-«либералы» выводят из концепции «вестернизации» России. Россия в их представлениях шла по общим с Западом путям развития - от абсолютной монархии и «феодально-аграрной структуры общества» - через стадию буржуазных революций, увенчанных завоеванием равенства граждан перед законом, установлением парламентарной системы в политике и фазой свободной конкуренции в экономике - к современной стадии - государству «всеобщего благосостояния». Специфику России ученые-«либералы» усматривают здесь лишь в том, что наша страна от первой стадии устремилась непосредственно к третьей. Поэтому в российской либеральной традиции была «попросту обойдена» фаза провозглашения священности индивидуальных прав, незыблемости частной собственности, защиты принципа laissez-faire в экономике. Либерализм кадетов оказался изначально демократичен, нацелен на защиту общенациональных интересов и (в гораздо большей степени, чем либерализм Запада) - на охрану прав и свобод низших слоев населения. Опыт западного либерализма был принят кадетами к сведению, но «упор был сделан на приспособлении, а не заимствовании» его в русских условиях12. Основным носителем идеалов кадетизма стала интеллигенция, которая была внеклассова, не связана прочно с частными интересами определенных социальных групп. Поэтому по самой своей природе она была связана с делом освобождения России в интересах всей страны. В условиях России как «недоразвитой» страны, не прошедшей сполна фазу буржуазного развития, интеллигенция фактически приняла на себя ту роль, которую на Западе брал на себя «средний деловой класс», - роль защиты либеральных идеалов13.
Освещение отношений кадетов с российским монархическим режимом
Выкуп за отчуждаемую частновладельческую землю поначалу предполагалось возложить целиком на государство, но уже во II Думе половина компенсации стала возлагаться на крестьян74. Не было в партии и единства мнений по вопросу о размерах, необходимых для обеспечения землевладельца (понятие «потребительская норма» допускало расширительное толкование)75. Отечественные исследователи отчасти поддерживают, отчасти опровергают доводы англо-американских историков-«ревизионистов». Так, В.А. Козбаненко считает, что «Проект 42-х» выступал в защиту трехэтапного развития российского сельского хозяйства (преодоление малоземелья, накопление капитала и интенсификация производства). Кадеты, разрабатывая свой аграрный проект в I Думе, преследовали в первую очередь политические цели: они стремились не ущемить ни помещиков, ни крестьян, а также повысить свою популярность в среде последних. Поэтому проект был спорным. Несколько иначе смотрят на кадетские аграрные проекты времени первой русской революции авторы двух монографий о деятельности СЮ. Витте. Они сосредотачивают свое внимание на проекте Н.Н. Кутлера. А.П. Корелин и С.А. Степанов полагают, что данный проект максимально учитывал интересы помещиков. Кутлер стремился к «спасению дворянских имений» через передачу части их крестьянам. Схожий взгляд проводят Б.В. Ананьич и Р.Ш. Ганелин: Кутлер в своем проекте исходил из необходимости не столько удовлетворения крестьян, сколько «спасения режима». По сути та же позиция у А.Я. Авреха. Несколько иной взгляд проводит В.В. Шелохаев: кадеты стремились к удовлетворению крестьян и поэтому были готовы «пожертвовать крупным латифундиальным землевладением». Но вопрос о пределах подобной меры был дискуссионным76.
Особое внимание посвящают англо-американские историки (преимущественно - «либерального» направления) отношению кадетской партии к столыпинским аграрным преобразованиям. Многие историки-«либералы» считают, что принцшшальных возражений реформам Столыпина кадеты не имели, но делают из этой посылки разные выводы. Так, X. Сетон-Уотсон считает, что кадеты не возражали против исчезновения старого землевладельческого класса и передачи земель крестьянам-индивидуалистам. Однако, они «уважали права собственности и настаивали на том, чтобы землевладельцам [помещикам] была дана справедливая компенсация»77. Однако, большинство ученых «либерального» направления считает, что оппозиция кадетов Столыпину была иного плана (хотя кадеты и разделяли главные цели реформ). Б. Пэйрс считает, что кадеты противостояли Столыпину в первую очередь из желания сохранить поддержку революционеров78. Иная точка зрения у Дж. Токмакова. На протяжении всей работы III Думы, говорит он, кадеты никогда не отрицали, что общинное землевладение устарело. Главным пунктом их возражений Столыпину был тезис о том, что реформа должна идти плавно. Однако, вопрос о темпе реформ был не столь пришщпиальньїм, сколь считали кадеты. Фактически та же точка зрения у Р. Уортмана. Кадеты противостояли «скорее жестким методам действий премьер-министра, чем сущности [его] мер». Близка к взглядам данных ученых позиция историка-«ревизиониста» У.Г. Розенберга. Он считает, что кадеты, в целом являясь сторонниками частной собственности на землю, поддерживали столыпинское законодательство в принципе, но критиковали его за «недостаточное внимание к пожеланиям самих крестьян» и за введение его в обход Государственной думы. Как ни странно это может показаться на первый взгляд, похожие мнения проводила и советская историография. Однако, отправные точки при оценке отношения кадетов к стольшинским преобразованиям были у советских и англо-американских историков разными. В то время как англоамериканские историки-«либералы» считали меры Столыпина прогрессивными, а оппозиционность кадетов - лишь внешней, советские историки настаивали на внутреннем родстве реакционных, по их мнению, мер Столыпина и политики кадетов. Различия были здесь только тактическими. Не согласен с таким подходом биограф Н.Н. Кутлера М.Г. Николаев. Он считает, что хотя кадетская аграрная программа была «достаточно ограниченной», этот факт не дает оснований для представления кадетов «чуть ли не союзниками самодержавия в проведении антикрестьянской политики, особенно в период столыпинских аграрных преобразований»79.
Другой подход среди англо-американских историков у Т. Рихи. Столыпин выступал против любого, ущемления интересов собственника, а это расходилось с кадетской аграрной программой. Когда в сессии Думы 1908/1909 гг. стало ясно, что кадетский аграрный проект не пройдет, кадеты сосредоточились на критике проекта правительственного. Многих в Думе удивляло, пишет Риха, как Милюков, «индивидуалист до мозга костей», защищал крестьянскую общину. Но Милюков был в первую очередь «врагом закона 9 ноября 1906 г.» Примерно так же размышляет Дж. Циммерман. Но, считая, что кадеты противостояли столыпинской реформе, Циммерман выделяет в их рядах группу «теоретиков либерализма» (фактически - правых кадетов), целью которых было уничтожение общины и интеграция крестьян в число полноправных граждан - через наделение их земельной собственностью80. Точка зрения М. Стокдэйл во многом совпадает с позицией Рихи. Однако, Стокдэйл, в отличие от Рихи, больше говорит не о противодействии кадетов Столыпину как таковом, а о конструктивной стороне кадетской критики. Кадеты, выдвигая свои возражения (принятие закона по 87-й статье, «классовая» направленность законодательства, возможность пролетаризации крестьянства), сводили их к тому, что действия Столыпина нарушают крестьянские воззрения на справедливость. Кадеты считали, что законом не изменить системы крестьянских ценностей вырабатывающихся в социальном порядке81. Интересна точка зрения Дж. Хоскинга. Публикация столыпинских указов заставила кадетов переработать собственный аграрный проект, смягчив наиболее неприемлемые для правительства стороны. Новый проект кадетов был достаточно скромен, но не подходил для Столыпина и правящих сфер, ибо «бросал вызов частной собственности, в особенности дворянской». Он был также обременителен для крестьян, поскольку «справедливое вознаграждение» значило ежегодную выплату крестьянином 5 % дохода прежнему владельцу земли в течение около 55 лет. В этом отношении легче была даже единовременная покупка земельного участка. Однако, иного пути удовлетворения крестьянского малоземелья кадеты не видели. Кадеты в принципе не противостояли указу от 9 ноября 1906 г., принимали его долгосрочные цели, но считали их несовместимыми с «предварительной ... экспроприацией в пользу крестьян, испытывающих земельный голод». Кадетам приходилось балансировать между экспроприацией и частной собственностью, принимая нечто от обеих позиции .
Англо-американские историки уделяют пристальное внимание политике кадетов по аграрному вопросу в 1917 г. Историк-«либерал» У. Чемберлен считает, что аграрные указы Временного правительства первого состава, включая хлебную монополию, были скорее понятны «городскому профессору или сельскохозяйственному эксперту», сознающим сложность аграрного вопроса, чем крестьянину, стремящемуся лишь к получению земли. Главный земельный комитет Чемберлен называет «бесполезным дискуссионным обществом», имевшим мало реального влияния на развитие событий в деревне. Л. Шапиро указывает, что политика Главного земельного комитета только подхлестнула аграрные беспорядки. Р. Шарк считает политику Шингарева недальновидной. Временное правительство, заявляет исследователь, в конечном итоге и было уничтожено крестьянством, для которого заветной мечтой был передел земли. Причина, по которой правительство вело себя подобным образом, считают историки «либерального» направления, - в том, что оно «пребывало во власти законнически-либеральных навязчивых идей, откладывая формальную передачу земли крестьянским обществам»83.
Иной взгляд у историков-«ревизионистов». Правительство, говорит Л. Кочен, не только страдало недальновидностью, перекладывая решение аграрного вопроса на Учредительное собрание. Суть политики Шингарева, особенно с апреля 1917 г., заключалась в сочетании «принуждения, примирения и обструкции». В этой связи учреждение Главного земельного комитета можно понять как попытку обуздания крестьянского радикализма84. Дж. Кип также считает, что в создании Главного земельного комитета не было острой необходимости. Как отвлеченная идея Главный земельный комитет, возможно, и был хорош, но - не для ситуации 1917 года. Своего рода «залогом благих намерений» А.И. Шингарева было отчуждение в казну земель императорской фамилии. Хотя это и не было откровенно выражено в указах 16 и 27 марта, но было ясно, что эти земли предназначаются для распределения среди крестьян. Декрет «Об охране посевов» (11 апреля) был издан «для поддержания сельскохозяйственного производства». Целью хлебной монополии было обеспечение хлебом армии и городов. Но разработчики проекта «кажется, не сознавали, как подобная мера скажется на производителях [крестьянах]». Для них указ от 25 марта был дополнительной обузой; к тому же в указе не был определен механизм закупок и распределения зерна. «Сама идея заставить крестьян принять нормировку товара, производимого ими самими, была смехотворна». Хлебная монополия была по преимуществу пропагандисткой мерой, нацеленной на убеждение
Изучение деятельности руководителей кадетской партии (В.А. Маклаков, С.А. Муромцев, Ф.И. Родичев, И.И. Петрункевич)
Милюкова это было невозможно. Ограничиваясь закулисными переговорами с правительством, кадеты и блок обрекали себя на «политическое бессилие». Кадеты проводили такую линию, ибо боялись спровоцировать революцию. В этом плане, говорит Ц. Хасегава, не до конца верна была «аллегория Маклакова» (известная его статья «Трагическое положение»). «Автомобиль», помимо шофера и пассажиров, «также содержал [в себе] часовую бомбу (массовое движение), способную взорваться в любой момент. Ни шофер, ни пассажиры не могли контролировать бомбу», и «пассажиры» столько же боялись двинуться (из страха взорвать «бомбу»), сколько перехватить руль у «шофера». Ту же мысль проводит О. Файджес. После кризиса 1915 г. либералы были «парализованы» по причине «боязни разжечь насилие на улицах». Мысль о боязни революции как об определяющем мотиве поведения кадетов в Прогрессивном блоке целиком поддерживается советскими историками. От поражения Прогрессивного блока, говорит Р. Пирсон, кадеты оправлялись «медленно и спорадически». Четкого плана отношений с правительством у них не было, была лишь «призрачная надежда» на то, что время само все расставит по местам (что показало заседание ЦК партии 5 октября 1915 г.). Прогрессивный блок оказался на грани развала. То же мнение проводит У.Б. Линкольн. В течение зимы 1915/16 гг., говорит он, Прогрессивный блок «утратил значительную часть своего единства и ощущения общей цели ... Даже Милюков, выглядевший львом в августе и сентябре прошлого года, являл лишь тень себя в прошлом, признаваясь в собственном бессилии перед коллегами-думцами»62.
Отдельную статью Прогрессивному блоку посвящает историк-«ревизионист» М. Хэмм. Образование думской «коалиции большинства» было рассчитано на демонстрацию правительству и обществу способности Думы играть конструктивную роль во время войны. Смысл лозунга «министерства доверия» состоял в том, чтобы положить конец «репрессивной политике» правительства. Позиция блока была решительна лишь до осени 1915 г. Хотя частичные достижения блок имел (усовершенствования в налоговом законодательстве, законодательстве о кооперативах и цензуре и др.), в целом, будь даже его программа выполнена полностью, ее было бы недостаточно для удовлетворения масс. Поэтому нельзя согласиться с заявлением Т. Рихи о том, что воплощение программы блока было «последним шансом» для монархии в 1915 г. Если бы даже было сформировано «министерство общественного доверия», оно бы состояло из бюрократов, октябристов и националистов, но не из кадетов, прогрессистов и тем более социалистов. Блок боролся за поддержание политического status quo и игнорировал растущие запросы времени. Умеренность программы блока во многом проистекала из его разнородности. Кроме того, блок был пассивен. Лидеры блока боялись «толпы» и стремились в первую очередь договориться с властью. Внутренняя разнородность Прогрессивного блока и вытекающая отсюда узость его программы, дополненная нерешительностью тактики, были причинами обреченности Прогрессивного блока63.
Определенное внимание англо-американские историки посвящают отношениям кадетской партии с правящими сферами в 1916-начале 1917 гг. М. Стокдэйл подчеркивает, что к началу 1916 г. «многие кадеты смотрели на [Прогрессивный] блок более неодобрительным взглядом [чем Милюков и партийное руководство]», свидетелем чему стал VI съезд кадетов. Несмотря на то, что руководителям партии удалось убедить недовольных в полезности Прогрессивного блока, многие провинциальные кадеты считали, что откладывать проведение реформ во имя сохранения блока есть «предательство либеральных принципов». Б. Пэйрс указывает, что уже с лета 1915 г. перед Прогрессивным блоком ним была дилемма: пытаться убедить власти или переходить к решительной тактике. Кадеты не принимали «конспирации» в любом ее проявлении, но, к примеру, Милюков «стремился быть более откровенным в своих обличениях правительства, чем некоторые члены [блока] справа от него - октябристы или националисты». В итоге решено было обличить правительство в «измене», но это было «худшим словом, которое можно было избрать». Этим лейтмотивом была проникнута думская речь Милюкова 1 ноября 1916 г. Как считает биограф Николая II Д. Ливен, Милюков своей речью 1 ноября 1916 г. "надеялся удовлетворить все более недовольных избирателей из среднего класса, дистанцировать себя от режима и отвести критику в беззубости (spinelessness) либералов". Речь Милюкова была безответственна и опасна, и единственным результатом, которого она достигла, была «революция на улицах Петрограда». Иная позиция в отношении данной речи среди историков-«либералов» у Т. Рихи и М. Стокдэйл. Т. Риха считает, что Милюков, очевидно, серьезно воспринимал слухи о подготовке правящими сферами сепаратного мира, которые «угрожали его мечте о Дарданеллах». Произнося свою речь, он рассчитывал, во-первых, на эффект в армии, во-вторых, считал возможным вернуть пассивной Думе «полное доверие населения». Во втором пункте Милюков достиг своей цели. Это способствовало началу развития в обществе «мифа о Думе как творце Февральской революции». Однако, лидер кадетов «дышал только петроградской думской атмосферой» и преувеличивал значение Думы как фактора влияния на народное движение. М. Стокдэйл считает, что Милюков намеревался произнесением своей речи через думский «клапан» выпустить недовольство народа, не дав перерасти ему в революцию. Невозможно четко установить степень, до которой Милюков сам верил в свои обвинения. Но создается впечатление, что он действительно подозревал Штюрмера в «германизме», хотя и без убедительных доводов64.
Иначе оценивают отношения кадетов с властями в 1916-начале 1917 гг. историки-«ревизионисты». Оценивая VI съезд кадетской партии, У.Г. Розенберг считает, что делегаты съезда «не могли развить какой бы то ни было связной партийной линии». Несколько иная оценка VI съезда кадетов представлена в труде У. Линкольна. Он считает, что левые кадеты проводили радикальную линию из уверенности в том, что только таким способом можно заставить правительство пойти на уступки и предотвратить революцию. Линия Милюкова казалась обреченной. Но «атаки повстанцев содержали больше звука и ярости, чем сущности. Они, а не Милюков, проглотили первыми горькую пилюлю поражения, ибо этот умелый политик, спланировавший свою политическую стратегию со скрупулезной тщательностью, по окончании съезда имел даже больше контроля над своей партией»65. Мысль о решающей роли Милюкова на VI съезде развивает и Р. Пирсон. Так, ЦК кадетов тщательно отбирал делегатов съезда; момент съезда был подобран намеренно (незадолго до его открытия - 9 февраля 1916 г. - Думу посетил Николай II, и это располагало многих считать, что отношения Думы и монарха улучшатся); съезд был созван в Петрограде, а не в Москве, славящейся большей радикальностью и т.д. VI съезд не только не стал свидетелем раскола партии, но и одобрил резолюцию о продолжении участия в Прогрессивном блоке и стремлении партии к формированию «министерства общественного доверия (а не «ответственного министерства»). Хитрость Милюкова временно восторжествовала. К осени 1916 г., после летнего политического затишья, говорит Р. Пирсон, в либеральных кругах России под влиянием роста массового движения стало наблюдаться оживление. Перед кадетами стоял выбор: продолжать линию на «священное единение» и окончательно терять поддержку масс или идти на конфронтацию с правительством и рисковать «собственным политическим уничтожением». Большая часть кадетов хотела «использовать блок для канализации оппозиционного движения» и обретения уступок от правительства.
