Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теоретико-методологические основы исследования восточной политики России в середине XVI в. в англо-американской историографии 29
1.1. Англо-американские геополитические концепции конца XIX - начала XX века как теоретическая основа изучения восточной политики России в середине XVI в. в Великобритании и США 29
1.2. Традиции российской историографии и исследование восточной политики России в середине XVI в. в англо-американской исторической науке 53
1.3. Восточная политика России в середине XVI в. в рамках теории «движущейся границы» 71
1.4. Изучение восточной политики России в середине XVI в. в англо-американской историографии в контексте концепций происхождения российской государственности 83
Глава 2. Конкретно-исторические вопросы восточной политики России в середине XVI в. в освещении англо-американской исторической науки 111
2.1. Факторы восточной политики России в середине XVI в. в работах англо-американских историков 111
2.2. Англо-американская историческая наука о завоевании Казанского и Астраханского ханств Россией 142
2.3. Начало становления России как многонационального государства имперского типа в освещении англо-американской историографии 171
Заключение 198
Список использованных источников и литературы
- Традиции российской историографии и исследование восточной политики России в середине XVI в. в англо-американской исторической науке
- Изучение восточной политики России в середине XVI в. в англо-американской историографии в контексте концепций происхождения российской государственности
- Англо-американская историческая наука о завоевании Казанского и Астраханского ханств Россией
- Начало становления России как многонационального государства имперского типа в освещении англо-американской историографии
Традиции российской историографии и исследование восточной политики России в середине XVI в. в англо-американской исторической науке
Рассмотрение теоретико-методологических основ исследования восточной политики России в середине XVI в. в англо-американской историографии должно быть ориентировано на поиск того места, которое занимает данная проблематика в общей структуре изучения российской истории в англоамериканской исторической науке. Для этого необходимо прежде всего показать те концептуальные схемы российской истории, созданные или воспринятые англо-американской исторической наукой, в рамках которых осмысливалась восточная политика России в середине XVI в., охарактеризовать сам процесс этого осмысления. Требуют анализа также те аспекты исследования российской истории, в русле которых вопросы восточной политики России приобретали для англо-американской историографии особую актуальность. Еще один важный момент, временной, связан с анализом изменений, произошедших на протяжении 40-90-х гг. в исследовании восточной политики России в середине XVI в. в рамках отдельных концепций и при разработке конкретных проблем российской истории. Данные соображения определили структуру первой главы данного исследования.
Теоретическое осмысление процесса территориального расширения Российского государства, в том числе и на восточном направлении, началось в Великобритании и США на рубеже XIX-XX вв. Это было время быстрого экономического роста России, который по своим темпам опережал экономический рост многих ведущих промышленных держав Запада. Его свидетельством были, в частности, железные дороги, протянувшиеся от Центральной России до ее ок зо раин. Экономический рост России, которая имела к тому же самые многочисленные в Европе вооруженные силы, сопровождался усилением имперского натиска в различных частях Евразии: Балканский полуостров, Средняя Азия, Дальний Восток.
В глазах многих западных наблюдателей этот натиск интерпретировался как грозный вызов России западным державам. Примером тому может служить ряд трудов английских и американских авторов рубежа ХІХ-ХХ вв., с тревогой смотревших на продвижение России в Азию и писавших о многовековом процессе «поглощения» русскими чужих территорий.1 Это были во многом конъюнктурные работы, их значение в целом не выходит за рамки периода их создания. Однако в начале XX в. были созданы и гораздо более глубокие труды, которые рассматривали экспансию России в рамках новой теории международных отношений. Они оказали огромное влияние на интерпретацию российской внешней политики во всей последующей англо-американской политической и исторической мысли. Речь здесь идет о работах основателей современной геополитической науки, X. Маккиндера, А. Мэхэна, Н. Спайкмена, и сегодня пользующихся большим уважением на Западе. Как отмечает современный американский исследователь А. Рибер, эти ученые, наблюдая российскую экспансию на Среднем и Дальнем Востоке, «были убеждены, что являются свидетелями русской претензии на гегемонию в глобальном масштабе» и стремились найти объяснение этому явлению.2
В своих работах англо-американские геополитики исходили из влиятельных в XIX в. идей географического детерминизма. Идея зависимости отдельных человеческих сообществ от географической среды, в которой совершается их развитие, к концу XIX в. имела весьма солидную историю. Об этом много писали географы и историки уже в древности. В новое время такие видные представители европейской науки как Боден, Монтескье, Вольтер, Гердер пытались придать проблеме связи географии и истории научное объяснение. Од Krausse A. Russia and Asia. A Record and a Study, 1558-1899. - L., 1900.; Beveridge A. The Russian Advance. -N.Y.-U 1904.
А. фон Гумбольдта, К. Риттера и, особенно, Ф. Ратцеля. Соединяя свои географические наблюдения со сравнительным методом, осмысливая воздействие почвы, климата, географического положения на развитие народов, германские ученые пришли в конечном итоге к идеям географического детерминизма. В работах Ф. Ратцеля эти идеи приобрели характер завершенной научной теории.
Фридрих Ратцель (1844-1904) жил и работал в период господства классического позитивизма как научной методологии. Одно из основных положений методологии позитивизма в отношении общественных наук, высказанное впервые одним из его основателей О. Контом, гласило, что «научное» исследование человеческого общества может и должно происходить с помощью заимствования методов естественных наук. Руководствуясь этим тезисом, ученые XIX в. пришли к уподоблению отдельных человеческих сообществ организмам живой природы. Соответственно структуру и развитие данных социальных организмов историк мог изучать так же, как представитель естественных наук изучал организмы флоры и фауны. Работы Ратцеля вполне укладывались в теоретические рамки, установленные позитивизмом. Усвоив «органический» взгляд на человеческое общество, он стал основателем особого направления в географии - ан-тропогеографии - призванной «научными» методами исследовать взаимодействие между человеческим обществом и окружающей его природной средой.1
На работы англо-американских геополитиков рубежа XIX - XX вв. особенно сильно повлияло понимание германским географом государства. Исходя из позитивистских установок, Ратцель рассматривал государства как «пространственные явления, управляемые и оживляемые этим пространством», как живые организмы, «укорененные в почве». Географическое пространство, занимаемое государством, понималось им как «жизненное тело» государства. Отсюда экспансия государства в пространстве, его территориальный рост высту
В своей работе 1901 г. «О законах пространственного роста государств» Ратцель охарактеризовал развитие государства как процесс, который происходит в борьбе с другими государствами за счет поглощения их пространств, то есть их «жизненных тел». Причем растущее государство по Ратцелю стремится вобрать в себя наиболее ценные элементы географического окружения - береговые линии, русла рек, районы, богатые различными ресурсами. Конечной целью этого процесса является достижение государством своих естественных границ, в понимании Ратцеля таковыми являлись границы континента, на котором расположено государство. Таким образом, территориальная экспансия государства рассматривалась ученым как вполне естественное явление, обусловленное самой его природой.
«Органические» идеи Ратцеля о государстве нашли широкое применение в политической и научной мысли конца XIX - начала XX вв. В частности, они активно использовались для оправдания империалистических устремлений Германской империи нехваткой «жизненного пространства». Английский географ X. Маккиндер использовал их для создания своей геополитической концепции.
Изучение восточной политики России в середине XVI в. в англо-американской историографии в контексте концепций происхождения российской государственности
Евразийцы выступили в целом против схем русской истории, предложенных представителями «государственной школы» и В.О. Ключевским. Как отмечает современный исследователь М.Г. Вандалковская, их взгляд на Россию в рамках мировой истории евразийцы считали «искривленным», так как по нему только Европа представлялась основным стержнем исторического процесса. Резкую критику у них вызывала однолинейная концепция исторического процесса, позитивистское понимание прогресса в целом. Западническому рассмотрению истории России в рамках европейской цивилизации евразийцы противопоставили собственную концепцию российской истории, развивающейся по иному, неевропейскому пути. В ее основе лежали идеи поздних славянофилов К.Н. Леонтьева и Н.Я. Данилевского о многолинейности и разнонаправленно-сти мирового исторического процесса. Испытало евразийство и определенное влияние популярной в первой половине XX в. концепции О. Шпенглера.3
При всем этом евразийцы унаследовали интерес предшествующих поколений российских историков к проблеме географического фактора в русской ис 1 Соничева Н.Е. Становление и развитие исторической концепции Г.В. Вернадского. - Автореф. дис.канд. ист. тории, в связи с которой ими рассматривалось и территориальное расширение России на восточном направлении. Следует отметить, что проблема географического фактора в общественном развитии, понимания взаимосвязи природно-климатических условий и развития общества ставилась в трудах российских историков (И.Н. Болтина, Н.А. Полевого, М.П. Погодина) уже на рубеже XVIII-XIX вв. Однако наибольший вклад в разработку этой проблемы на материале российской истории внес СМ. Соловьев.
На формирование исторических взглядов СМ. Соловьева сильное влияние оказала философская система Гегеля. Из нее он заимствовал прежде всего идею «органического», обусловленного внутренней закономерностью исторического развития, которая предполагала движение всех обществ через единый универсальный набор культурно-исторических стадий. «Народы, - писал историк, -живут, развиваются по известным законам, проходят известные возрасты, как отдельные лица, как все живое, все органическое».1 Вера в однолинейный ход исторического развития привела Соловьева к убеждению, что русская история может быть понята только в контексте мирового исторического процесса, что историю России необходимо рассматривать как составную часть европейской истории. Прохождение через одинаковые стадии не исключает, однако специфики исторического пути каждого народа, связанной с различным влиянием факторов. Важную роль в числе этих факторов Соловьев отводил «природе страны», то есть ее природно-географическим условиям. Влияние географического фактора на ход истории России историк раскрыл в своем монументальном повествовании русской истории.
Как и англо-американские геополитики рубежа XIX-XX вв., Соловьев испытал определенное влияние концепций германской географической школы о воздействии географической среды на историческое развитие отдельных человеческих сообществ. Если для Макиндера и Мэхэна главным источником этих идей были работы Ф. Ратцеля, то для Соловьева таким источником было учение Соловьев заимствовал тезис Риттера о существовании определенного соответствия между природной средой и развивающимся в ней государством. На заре своей истории, отмечал он, восточные славяне разместились на территории, которая в географическом отношении представляет собой обширную открытую равнину, почти лишенную природных преград. Ее характерной чертой было «однообразие природных форм», которое и обусловило формирование обширного Российского государства. Механизм влияния природной среды Соловьев представлял следующим образом. «Однообразие природных форм исключает областные привязанности, ведет народонаселение к однообразным занятиям; однообразность занятий производит однообразие в обычаях, нравах, верованиях; одинаковость нравов, обычаев и верований исключает враждебные столкновения; одинаковые потребности указывают одинаковые средства к их удовлетворению; и равнина, как бы ни была обширна, как бы ни было вначале разноплеменно ее население, рано или поздно станет областью одного государства: отсюда понятна обширность Русской государственной области, однообразие частей и крепкая связь между ними».
Таким образом, сама природа предопределила протяженность границ России. В этом отношении она в корне отлична от азиатских империй древности и средневековья, образованных искусственным, насильственным путем, в результате завоеваний. Россия же, по мнению Соловьева, относится к ряду «органических» наций Европы.
С другой стороны, особенности российской географии обусловили и отставание страны от государств Западной Европы. Открытость пространств Восточно-европейской равнины поставила русских перед постоянной угрозой вторжений кочевников из азиатских степей, поэтому развитие России совершалось в процессе постоянной борьбы «леса» и «степи», которую Соловьев интерпретирует как борьбу Европы и Азии.2 Другим следствием открытости Восточно-европейской равнины стало постоянное движение населения, вызванное также и суровостью природы, «мачехи» для Востока Европы и «матери» для ее Запада.1 Непрекращающаяся колонизация пространств по Соловьеву в конечном счете и стала главной причиной отставания России от Западной Европы.
Идеи Соловьева о роли географического фактора оказали сильное влияние на российских историков рубежа XIX-XX вв., в частности, А.П. Щапова, В. О. Ключевского, Г.В. Плеханова. Они писали с совершенно иных концептуальных и идеологических позиций и имели свой взгляд на русский исторический процесс. Однако для всех них вопрос о том, как и почему Россия стала отклоняться от европейской модели развития, был главным, в своих объяснениях все они отмечали влияние природно-географических условий России и колонизации, впервые отмеченное Соловьевым.
В.О. Ключевский, в частности, в своем «Курсе русской истории» называл природу «колыбелью народа» и много размышлял о взаимодействии человека и природы, о приспособлении человека к природе, о влиянии природы на развитие внутренних сил человеческого разума. Для него особенности российской географии (прежде всего то же, что и у Соловьева, «однообразие» поверхности страны) обуславливают отличие России от Европы с ее «разнообразием форм поверхности» и «чрезвычайно извилистым очертанием морских берегов».2 Отсюда историк делает вывод о том, что «исторически Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем и Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой; но природа положила на нее особенности и влияния, которые всегда влекли ее в Азию или в нее влекли Азию».3
Англо-американская историческая наука о завоевании Казанского и Астраханского ханств Россией
Идеологический аспект взаимоотношений Российского государства и Казанского ханства, отмеченный И. Шевченко, был проанализирован еще одним гарвардским историком, Я. Пеленски. Цель своего исследования Пеленски определяет как «получение модели появляющейся имперской идеологии»2 на основе взаимоотношений Российского государства и Казанского ханства. В соответствии с данной целью историк формулирует задачи исследования. «Историк, который предпринимает исследование идеологии, - пишет Пеленски, - должен в первую очередь попытаться проследовать за развитием представлений идеолога и, после установления откровенных фальсификаций, оценить уровень его мышления. Ему следует оценить сущность доктрины или идеологических формулировок с точки зрения их качеств и контекста времени их создания».3 Таким образом, Пеленски подходит к проблеме взаимоотношений Казанского ханства и России с совершенно иной, чем Кинан, стороны.
Соответственно в своих работах данный историк опирается на анализ как раз той базы источников, которая была так низко оценена Кинаном, - московских летописей XV-XVI вв., а также литературных произведений и дипломатических документов этого периода. Отметим, что превосходное знание Пеленски материала источников, а также работ отечественных авторов получило достаточно высокую оценку даже у советских историков.4
Проанализировав взаимоотношения Казанского ханства и Российского государства, Пеленски отвергает крайние точки зрения на проблему, которые делают акцент исключительно на враждебности отношений или только на их прагматизме и дружественности. Отвергает данный американский исследователь и точку зрения Кинана о двух политических структурах, существовавших в Российском государстве в XV-XVI вв. По его мнению, «было бы заблуждением разделять отношения и цели церковной иерархии и видных светских деятелей нецерковного круга или же полагать, что в Московии XV-XVI вв. существовало две разных политических культуры».1 Напротив, считает Пеленски, между церковными и светскими властями наблюдается интеграция и сотрудничество, которые укрепляли внутреннюю стабильность государства, облегчали России ее внешнеполитические успехи. Основное внимание Пеленски уделяет, однако, претензиям Российского государства на Казанское ханство, их классификации, сущности и теоретическому обоснованию, а также характеристике рождавшейся в России в XVI в. официальной имперской идеологии.
Итак, в 60-70-е гг. проблема взаимоотношений России и Казанского ханства была рассмотрена в трудах американских исследователей Э. Кинана и Я. Пеленски с точки зрения взаимодействия двух культур. При этом Кинан интерпретировал Россию как часть степной политической системы, связанную с татарскими ханствами общностью своего происхождения в результате распада Золотой Орды. Восточная политика России в середине XVI в. понимается им как прагматичная по отношению к татарскому ханству, так как она была результатом деятельности представителей дипломатических кругов, показанных как часть татаро-монгольской политической культуры. Внимание же Пеленски ориентировано на православную церковь и влияние, оказанное ею на восточную политику России в середине XVI в., прежде всего в плане идеологической подготовки и обоснования завоевания Казанского ханства.
На основании исследований Кинана и Пеленски американский историк О. Прицак сделал вывод о двойственности восточной политики России XV-XVI вв. «Официальная политика великого князя московского в отношении так называемых татар, - пишет он, - была основана, как подчеркивает Кинан, на прагматизме, без каких-либо национальных или религиозных чувств, в противоположность политике московской митрополии, которая теперь стала центром международной православной пропаганды, использующей власть и престиж рождающейся державы для своих целей»2 Таким образом, Прицак пришел к за 1 Pelenski J. Op. ей. - Р.297. . ключению, что политика московских князей и московской митрополии по отношению к татарским ханствам была противоположной. Ряд англоамериканских авторов распространяет двойственность характерную для отношений русских со своими кочевыми соседями, их колебания между прагматическим сотрудничеством и религиозным конфликтом на широкий исторический период - со времен Киевской Руси и до XVII в.1
Объяснение этому феномену американская историческая наука в лице данного направления нашла в двойственности происхождения самой политической традиции России, на которую определяющее влияние оказали как Византия, так и Золотая Орда. Такое понимание происхождения российской государственности можно обнаружить, в частности, в известной работе Р. Пайпса «Россия при старом режиме».2
Осмысливая проблему происхождения российской государственности, Пайпс приходит к выводу, что «Россию нельзя отнести к режимам деспотического или «азиатского» типа. Хотя логика обстоятельств и в самом деле толкала Россию в этом направлении, - пишет он, - но в силу ряда причин ее политическое развитие пошло по несколько иному пути». Под этими причинами историк имеет в виду географические условия страны - отсутствие системы орошаемого земледелия, большие расстояния, суровый климат. Взамен Пайпс выдвигает концепцию о «патримониальном» (вотчинном) характере Российского государства.
Начало становления России как многонационального государства имперского типа в освещении англо-американской историографии
Второе постоянное условие российской внешней политики - проницаемые границы России по всему их периметру, что «ставило серьезные проблемы и для стабильности внутри страны, и для ее внешней безопасности». Эта проницаемость, по Риберу, была вызвана тем, что российские границы не были четко фиксированы и плохо контролировались центральной властью из-за своей большой протяженности и низкой плотности населения в пограничных районах. Поэтому российские границы с одной стороны были уязвимы для проникновения извне, а с другой - облегчали уход населения за границу беглых крепостных и всех недовольных. Таким образом, «пограничные зоны создавали большие возможности для миграций, набегов, конфликтов и местных пограничных войн» и были настоящей «головной болью» для московского правительства.3 Особенно остро проблема проницаемости границ стояла перед Россией в XVI-XVII вв. в связи с татарскими набегами и утечкой населения из центральных районов. Эта ситуация также оказывала влияние на восточную политику России в сторону усиления русской экспансии на восток и обеспечения безопасности границ.
Третье условие, обуславливавшее российскую внешнюю политику, тесно связанное с проблемой проницаемости границ, определяется Рибером как «поликультурная структура» России.4 Расширяясь в поисках новых ресурсов и безопасности, Россия приобрела пояс из «этнотерриториальных блоков» (eth-noterritorial blocs) с нерусским населением, окружавших историческое ядро страны. Несмотря на ассимиляционную политику государства, эти «блоки» зачастую сохраняли претензии на независимость, что приводило к конфликтам между ними и центральным правительством. При этом конфликты имели тенденцию к интернационализации. Таким образом, существование этих «блоков» оказывало серьезное воздействие как на внутреннюю, так и на внешнюю поли 1 Rieber A. Persistent Factors in Russian Foreign Policy: An Interpretive Essay. .
Формирование этнотерриториальных блоков началось в XVI в., когда Россия приобрела Среднее и Нижнее Поволжье.1
Наконец, четвертое условие, с которым постоянно сталкивались русские правители во внешней политике, - это «культурная маргинальность» (cultural marginality) России. «Начиная с подъема Москвы в XV в., - отмечает исследователь, - Российское государство размещалось в физическом плане или рассматривалось в культурном отношении как расположенное на краю регионов трех великих культур: Византийской империи к юго-западу, Латинского Запада и исламского мира к юго-востоку». Со всеми тремя культурами Россия имела тесные и разнообразные контакты, однако русские никогда полностью не входили в состав этих трех культурных кругов, но находились на их периферии. Такое «маргинальное» расположение России также формировало отношение к внешнему миру.
По мнению Рибера, находясь на периферии трех культур, русские правители выдвигали претензии на их политическое и культурное наследие. «Русские цари, - пишет он, - желали признания Москвы частью Европы, наследником Византии и преемником Золотой Орды. Проводя свою внешнюю политику, они появлялись в различных образах как ренессансные князья, басилевсы и ханы».3 В отношении каждого из этих регионов была выработана своя модель дипломатии. В частности, отношения с восточными соседями в XV-XVI вв. строились на основе норм «степной политики». В этот период, как считает историк, Москва «более органично» вписывалась именно в систему степной дипломатии, чем в систему европейских государств.4 Политическая и культурная причастность России к исламской культуре оказала свое воздействие на восточную политику. «Русские, - указывает американский исследователь, - явно использовали язык общения региона, тюркский, в дипломатических связях с этой частью мира. Они свободно вступали в альянсы с татарскими ханствами, сначала с Крымом и Казанью, а позже под давлением Ногайской Орды обратились против своего
Итак, проведенный анализ позволяет сделать вывод о выдвижении в англоамериканской историографии нескольких факторов восточной политики Российского государства в середине XVI в. При этом позиция англо-американских исследователей по данному вопросу в значительной степени зависит от их теоретико-концептуального подхода к исследованию проблемы в целом.
Англо-американскими исследователями, работающими в рамках концепции русской имперской экспансии прежде всего отмечается, что восточная политика была обусловлена экономическими интересами Российского государства, добивавшегося установления своего контроля над волжским торговым путем и районами пушного промысла, а также расширения за счет Поволжья фонда земель для испомещения служилых людей. В этом отношении движение России на восток в XVI в. сближается с происходившим в то же время процессом западноевропейской колонизации, вызванной Великими географическими открытиями.
В работах данной группы исследователей указывается также, что российская восточная политика в середине XVI в. была продиктована потребностями обороны границ государства от татарских набегов. В связи с этим она рассматривается англо-американскими историками как продолжение многовековой борьбы Руси с кочевниками степей Восточной Европы. Таким образом, наряду с экспансионистскими устремлениями России в формировании ее политики на восточном направлении свою роль сыграл и оборонительный фактор.
Похожие диссертации на Восточная политика России в середине XVI в. в англо-американской историографии
