Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I Состояние отечественной историографии предыстории великой отечественной войны
1.1 Кризис отечественной историографии 10
1.2 Современные отечественные ревизионисты 34
1.3 В поисках новой парадигмы 53
ГЛАВА II Актуальные проблемы внешней политики ссср накануне великой отечественной войны в новейшей отечественнойисториографии 64
2.1 Некоторые аспекты новейшей историографии советско-германских договоренностей 1939 года 64
2.2 Отношения Советского Союза и республик Прибалтики осенью 1939 - летом 1940 г. в новейших работах отечественных историков 88
2.3 Современная российская историография о советско-германских переговорах на высшем уровне в ноябре 1940 г 105
ГЛАВА III Некоторые дискуссионные проблемы подготовкисоветского союза к войне 125
3.1 Советское военно-стратегическое планирование накануне Великой Отечественной войны в современных исследованиях 125
3.2 Интерпретация "Соображений..." Генерального штаба Красной Армии от 15 мая 1941 г. как проблема историографии 149
3.3 Подготовка СССР упреждающего удара по Германии: границы дискуссии 165
Заключение 189
Примечания 196
Список использованных источников и литературы
- Кризис отечественной историографии
- Современные отечественные ревизионисты
- Некоторые аспекты новейшей историографии советско-германских договоренностей 1939 года
- Советское военно-стратегическое планирование накануне Великой Отечественной войны в современных исследованиях
Введение к работе
История Великой Отечественной войны относится к тем темам, которые всегда будут интересовать не только профессионалов-историков, но и далеких от науки людей, так как война оставила глубокий след в жизни народа и отдаленные последствия ее ощущаются до сих пор. В течение ряда лет историков интересовали и интересуют проблемы: можно ли было предотвратить нападение Германии на СССР? Существовали ли альтернативы тем политическим и военным решениям, которые принимались советским руководством накануне войны? В чем причины тяжелых поражений Красной Армии в начале войны? Можно ли было избежать этих поражений, или, по крайней мере, уменьшить размеры их трагических последствий? Эти и другие вопросы и сегодня волнуют не только специалистов, но и широкий круг общественности.
АКТУАЛЬНОСТЬ проблем, связанных с предысторией, кануном и началом Великой Отечественной войны вызвана, прежде всего, тем, что в советской историографии относительно этого периода существовало значительное число так называемых белых пятен. Проведение исследований сдерживалось недоступностью для ученых многих важнейших документов, относящихся к этому периоду, заставляя их опираться в основном на мемуарную литературу. Узость источниковой базы, имевшейся в распоряжении историков, с одной стороны, и политическая актуальность темы, значительный интерес к ней со стороны широкой общественности привели в конце 80-х - начале 90-х годов к тому, что разоблачаемые старые мифы зачастую заменялись новыми. Вот как оценивает сложившуюся историографическую ситуацию профессор Тель-Авивского университета Габриель Городецкий: «Бывшие «белые пятна»,- пишет он, ныне заполняются набором лжи, тенденциозными подборками фактов, которые общественность склонна принимать за истину»1. Зависимость новейшей историографии от политической конъюнктуры вызвала обеспокоенность и у российских ученых. М.С.Плетушков и А.С.Якушевский в статье, посвященной рассмотрению особенностей совре-
менной отечественной историографии Великой Отечественной войны, отмечают, что на смену тотальному партийному контролю со стороны ЦК КПСС пришло воздействие на пишущих «с помощью различных экономических факторов. Действует принцип, кто платит, тот и музыку заказывает»2. «Видимо, естественно стремление каждого поколения людей заново, с высоты новых знаний и накопленного опыта, осмыслить свое прошлое, - размышляет доктор военных наук М.А.Гареев. - Правомерно и ожидать, что процесс такого переосмысления исторических событий и фактов должен приводить к более глубокому их постижению и приближению к объективной истине. Вместо этого мы все чаще сталкиваемся с такими фактами и толкованиями прошлых событий, которые не столько проясняют историческую истину, сколько ее искажают и порождают вместо старых новые мифы в угоду некоторым современным политическим устремлениям»3.
Действительно, нельзя не признать, что политическая конъюнктура оказывала значительное влияние на содержание и характер появившейся в последнее десятилетие литературы о войне и ее предыстории. Тем не менее, не вполне справедливым было бы утверждать, что надежды ученых, связанные с избавлением академической науки от контроля со стороны органов партийной пропаганды не оправдались. Главным позитивным изменением последних лет стало создание предпосылок для дальнейшего углубления наших знаний о войне на основе привлечения ранее недоступных архивных документов, появление возможности (пусть не всегда реализуемой) критического осмысления достигнутого советской военной историографией, отказа от наслоений конъюнктурного характера. Особое внимание ученых привлекли проблемы, либо мало (или предвзято) изучавшиеся, либо вообще ранее не рассматривавшиеся исследователями. В настоящее время ощущается настоятельная необходимость осмыслить произошедшие с конца 80-х гг. в отечественной историографии перемены, обобщить и проанализировать массив новейших публикаций, посвященных рассмотрению важнейших проблем предыстории Великой Отечественной войны.
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ РАМКИ настоящего исследования ограничены периодом с конца 80-х до конца 90-х гг. С полным основанием можно утверждать, что с конца 80-х годов в отечественной историографии Великой Отечественной войны начался новый этап, который, прежде всего, характеризуется введением в научный оборот значительной части засекреченных ранее документов. Противопоставить конъюктурно-политизированному подходу подлинно научный подход возможно лишь на основе привлечения новых документов. И если до конца 80-х годов значительное число архивных фондов было засекречено*, то сегодня в распоряжении историков оказались недоступные ранее материалы по истории Второй мировой и Великой Отечественной войн4. Именно начавшийся процесс открытия недоступных ранее архивных фондов следует считать главным следствием уничтожения контроля партийного аппарата над исторической наукой. Как следствие, произошло оживление творческой мысли историков, появилось множество публикаций дискуссионного характера.
ЦЕЛЬЮ ДИССЕРТАЦИОННОГО ИССЛЕДОВАНИЯ является критический анализ научной литературы, появившейся в последнее десятилетие (с конца 80-х - до конца 90-х гг.) и выражающей современные представления историков о событиях, непосредственно предшествовавших началу Великой Отечественной войны. Реализация этой цели связана с решением ряда задач:
проанализировать и оценить степень изученности важнейших проблем кануна войны в современной отечественной историографии;
выделить наиболее характерные позиции исследователей в оценках и интерпретациях событий и документов рассматриваемого периода, позволяющие в известной степени классифицировать потоки публикаций;
осмыслить содержание позиции того или иного автора, сосредоточив внимание на особенностях и закономерностях появления используемой им
* По некоторым оценкам, в конце 80-х годов из 20 млн. относящихся к периоду после 1917 года единиц хранения в государственных архивах на особом режиме находились 17,6 млн.5
системы аргументов, вскрыть идеологические и политические основания выделенных позиций, их связь с современными событиями в нашей стране;
- определить перспективные направления в дальнейшем изучении поставленных проблем с учетом процесса накопления новых знаний, связанных с введением в научный оборот недоступных ранее документов российских архивов.
Решение названных задач связано с рассмотрением того, в какой мере возросла источниковая база исследований предыстории Великой Отечественной войны в связи с опубликованием в последние годы многих ранее засекреченных документов, и какое влияние оказали эти документы на изменение взглядов тех или иных исследователей.
ИСТОЧНИКОВОЙ БАЗОЙ исследования послужили публикации отечественных авторов, посвященные проблемам кануна и начала Великой Отечественной войны, появившиеся в период с конца 80-х по 1999 год: монографии и коллективные труды отечественных историков, в которых проблемы предыстории Великой Отечественной войны рассматриваются как в рамках самостоятельных исследований, так и в общем контексте изучения истории Второй мировой и Великой Отечественной войн, международных отношений и внешней политики СССР в 30-е - 40-е годы, а также историко-публицистические статьи, опубликованные в этот же период, как в научных журналах, так и в изданиях, рассчитанных на массового читателя. Кроме того, решение поставленных задач потребовало привлечения документов отечественных архивов, введенных в оборот в рассматриваемый период и относящихся к 1939-1941 гг., а также выступлений, статей, дневников и мемуаров советских военачальников, дипломатов, государственных деятелей, впервые опубликованных в последние годы. Публикации рассекреченных в последние годы архивных документов и материалов, равно как и мемуарная литература, рассматриваются нами только в той мере, в какой они показывают расширение базы исследования той или иной конкретной исторической проблемы. Критерием отбора журнальных и газетных публикаций для настоящего исследования было наличие или отсутствие в них справоч-
ного аппарата; в последнем случае привлекались только те статьи, которые, на наш взгляд, несли на момент опубликования оперативную информацию о последних научных достижениях, либо являлись определенными вехами в полемике по тем или иным дискуссионным вопросам.
Анализ современной отечественной историографии, посвященной предыстории Великой Отечественной войны, позволяет выделить несколько важнейших проблем, интерес исследователей к которым не только не ослабевает, но по мере введения в научный оборот ранее неизвестных документов постоянно растет.
Ключевой проблемой современной историографии предыстории Великой Отечественной войны, без сомнения, остаются отношения Германии и СССР. Продолжаются споры среди исследователей относительно вопроса о движущих силах советско-германского сближения, целях, которые ставило советское руководство, идя на подписание пакта о ненападении с Германией, характере двусторонних отношений после его заключения. По-разному интерпретируются также содержание и ход англо-франко-советских переговоров, их место во внешнеполитической стратегии названных государств. Продолжаются дискуссии об общих стратегических целях двух стран после заключения пакта и того направления, в котором в дальнейшем развивались отношения между двумя странами. Кроме того, значительный интерес вызывают проблемы, связанные с предысторией, ходом и результатами советско-финской войны 1939-1940 гг.; событиями в странах Прибалтики летом 1940 г. и их включением в состав Советского Союза; дипломатическим противоборством СССР и Германии на Балканах и др. При рассмотрении политики Советского Союза наибольший интерес исследователей связан с вопросом установления общих намерений И.В. Сталина и его соратников в этот период, оценки ими международной ситуации, обоснованности принимавшихся в этот период решений как в области внешней, так и внутренней политики.
В настоящей работе основное внимание уделено исследованиям, в которых рассматриваются события кануна Великой Отечественной войны. Под
кануном Великой Отечественной войны мы будем понимать период, непосредственно предшествовавший нападению Германии на Советский Союз, начиная с весны-лета 1940-го до 22 июня 1941 года. Очевидно, и в литературе нет разногласий по этому поводу, что в мае-июне 1940 г. в результате поражения Франции произошло резкое изменение соотношения сил в Европе. Претерпело очередное изменение и внешнеполитическое положение Советского Союза. В отечественной и зарубежной историографии имеется большое количество исследований о последствиях капитуляции Франции. Историками подчеркивается существование причинно-следственных связей между этим событием и складыванием англо-американского союза, укреплением блока фашистских держав, принятием стратегического решения германским руководством о нападении на СССР, изменениями в позиции Коминтерна и т.д.6. Поэтому выделение периода с весны-лета 1940 г. до 22 июня 1941 г. как непосредственно предшествующего нападению Германии на Советский Союз представляется вполне оправданным. Соответственно, главное внимание нами уделено проблемам, относящимся именно к этому периоду и касающимся советизации республик Прибалтики летом 1940 г., советско-германским переговорам на высшем уровне в ноябре 1940 г., советскому военно-стратегическому планированию накануне войны и т.д. В то же время очевидно, что без привлечения исследовательской литературы, посвященной советско-германским соглашениям конца лета - осени 1939 г. и содержащих общие оценки советско-германских отношений после начала Второй мировой войны обойтись невозможно. Однако использовать эти работы мы будем лишь в той мере, в какой это необходимо для более полного и системного анализа позиций, представленных в современной историографии относительно избранных проблем. Подробное, детальное рассмотрение историографии, посвященной советско-германским соглашениям конца лета - осени 1939 г., а также истории советско-финлядской войны представляется в данном случае нецелесообразным, поскольку это уже сделано в нескольких диссертационных работах, появившихся в последние годы7.
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЙ ОСНОВОЙ исследования являются принципы историзма, объективности и системности при рассмотрении исторических событий, явлений, процессов.
СТРУКТУРА РАБОТЫ определена поставленными целями и задачами исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, примечаний, списка источников и литературы.
Кризис отечественной историографии
Во второй половине и особенно с конца 80-х годов, в условиях развернувшихся в СССР общественно-политических перемен, в научной и публицистической литературе началось переосмысление проблем, связанных с освещением прошлого на всех этапах развития советского общества, спецификой взаимоотношений между господствовавшей в стране идеологией и исторической наукой. Многие ученые и публицисты признавали, что общее состояние отечественной историографии требовало критического осмысления всего накопленного в историографии материала и преодоления зависимости исторической науки от партийно-государственного диктата, при котором исходившие от партийно-государственного руководства объяснения и оценки исторических событий некритически принимались в качестве научных истин. Подчеркивалось, что господство в советской историографии послеоктябрьского периода идеологизированных догм и шаблонов, присущая им апологетика и субъективизм, существование запретов и ограничений на работу с архивными материалами, жесткая регламентация контактов с зарубежными учеными привела к существенному снижению уровня исторических исследований.1 Содержавшиеся в исторических трудах концепции были не только идеологизированными, но и зачастую непосредственно зависели от политической конъюнктуры.2 Существовало нигилистическое отношение к западной исторической литературе, признание достижений зарубежных ученых нередко объявлялось низкопоклонством, осуждалось как проявление «буржуазного объективизма».3 Все это дало повод некоторым авторам дать уничижительную оценку советской исторической науке в целом. Наиболее резко об этом высказался, в частности, известный советолог А. Ав-торханов, заявивший в своем первом интервью советской печати: «В СССР нет историков, ибо нет самой исторической науки, были и есть много талантливых, даже выдающихся авторов, которые пишут на исторические темы. Если гласность станет законом о свободе устного и печатного слова с конституционной гарантией ее соблюдения, то в СССР возродится и историческая наука, ликвидированная в 1917 г.».4
Российские исследователи, пытавшиеся осмыслить современное состояние отечественной исторической науки и перспективы ее развития - например, такие видные ученые, как Г. Д. Алексеева, В. П. Данилов, Ю. А. Поляков, А. Н. Сахаров и многие другие, - солидарны в том, что историческая наука в нашей стране в последнее десятилетие переживает глубокий кризис, обусловленный социальными и экономическими преобразованиями, происходящими в нашем обществе, крушением официальной идеологии и обеспечением свободы печатного слова. Этот кризис рассматривается как составная часть общего кризиса, охватившего все сферы жизни общества, включая идеологию, культуру, науку.5 Отмечается наличие «глобального кризиса теории и методологии изучения исторического процесса», особенно заметно проявившегося в изучении истории России XX века.
«Распад советского общественного сознания, - пишет В. П. Данилов, характеризуя положение дел в конце 80-х - начале 90-х гг., - всей системы политических, идеологических и научных представлений сопровождался бурным историческим мифотворчеством, призванным обосновать и оправдать стремления и действия новых политических сил. Научная историография была решительно отодвинута на задний план, оказалась в состоянии глубокого упадка, внешним выражением которого явилось сокращение и даже прекращение на то время научных изданий».7 Кризис постсоветской историографии В. П. Данилов расценивает как неизбежное следствие того, что историческая наука и историки «слишком долго... находились под политическим и идеологическим диктатом».8 А. Н. Сахаров избегает использования слова «кризис» для характеристики состояния современной исторической науки, в то же время признавая, что в последние годы она вступила «в невероятно трудную полосу своего существования». Эти трудности, считает А.
Н. Сахаров, связаны «не с деградацией исторической науки, а, напротив, с ее начавшимся выздоровлением после тяжелой и продолжительной болезни. Кризис остался позади, а впереди забрезжила еще зыбкая и туманная - надежда. И все же, - признает А. Н. Сахаров, - падение науки в глубины фальсификации и цинизма было настолько длительным и катастрофическим, что и сегодня еще трудно представить себе пути ее выздоровления».9 Ю. А. Поляков менее оптимистичен, считая, что российская историческая наука так и не вышла из кризисного состояния, принявшего во время «перестройки» несколько другие формы. Рассматривая период 1987 - 1992 гг., он отмечает «разрушенность старого и несозданность нового» как особенность, определившую специфику этого кризиса. «Три главных порока мешают науке возвратить утраченное доверие, - пишет он. - Это догматизм, конъюнктурщина, дилетантизм». Причем, отмечает он, в эти годы появился новый -«перестроечный или постперестроечный» догматизм, идеологической основой которого стал «негатив и воинствующий антикоммунизм».10
Обсуждая кризис современной отечественной историографии, целесообразно воспользоваться результатами современной философии науки, в частности, работой известного американского философа и историка науки Т. Куна «Структура научных революций».11
Согласно концепции Куна, всякая наука развивается в рамках общепризнанной парадигмы - т.е. той теории (концепции), которая в определенный период времени пользуется всеобщим признанием и направляет научное исследование. Парадигма пользуется доверием ученых до тех пор, пока служит надежным инструментом решения научных проблем. Если же оказывается, что некоторые из них не подаются решению, если накапливается какое-то количество необъяснимых в рамках данной парадигмы фактов и экспериментальных данных, то наступает состояние, которое Т. Кун называет кризисом. Ученые начинают искать новые теоретические средства, доверие к господствовавшей недавно парадигме падает.
Современные отечественные ревизионисты
Главное, на наш взгляд, заключается в том, что в последние годы предпринимаются все более настойчивые и широкомасштабные попытки сформулировать и внушить общественному сознанию принципиально иной взгляд на отечественную историю, в частности, на предысторию Великой Отечественной войны, нежели тот, который выработала советская историография. Да, эта историография была идеологизирована, во многом искажала, замалчивала и даже фальсифицировала историю войны. За это, безусловно, она заслуживает критики и во многом нуждается в пересмотре. Но должны ли мы ныне отказаться от ее основных положений и оценок?
В настоящее время сформировалось целое течение, представители которого отвечают на этот вопрос положительно. Например, так поступают авторы сборника «Другая война», вышедшего в 1995 г. под общей редакцией Ю. Н. Афанасьева. Само название сборника говорит о том, что в нем предлагается отличная от традиционной трактовка истории Второй мировой войны. Авторы сборника, в частности, утверждают, что договор о ненападении между СССР и Германией, подписанный в 1939 г. был продиктован не стремлением советского руководства избежать вовлечения в начинающуюся в Европе войну, а, напротив, представлял собой хорошо продуманный шаг с целью создания условий для территориальной экспансии, «провокацию второй мировой войны». Советский Союз в 1939-1941 гг. вел агрессивную политику, подготавливая нападение на Германию, и лишь случайное стечение обстоятельств привело к тому, что этого не произошло.111 По мнению Ю. Н. Афанасьева, вызывает сомнение традиционная «хронология основных периодов и событий Великой Отечественной войны».112 Также под сомнение поставлен освободительный характер Великой Отечественной войны после того, как боевые действия были перенесены на территорию Восточной Европы. Утверждается, что Советская Армия принесла народам Европы не освобождение от фашистского ига, а, напротив, еще худшее иго - коммунистическое. Поход Советской Армии был завоевательным, и в результате в странах Европы «гитлеровский тоталитаризм был заменен сталинским».113 Завершается сборник утверждением о том, что война была проиграна (!) Советским Союзом.114
Таким образом, сегодня можно говорить о появлении ревизионистского направления в отечественной исторической науке, основными тезисами которого являются утверждение о тотальной сфальсифицированности всей советской военной историографии и утверждение необходимости революционного «переосмысления» (ревизии) ее основных положений как единственного средства приближения к «правде истории».
Сформулированная позиция, содержащая кардинальную переоценку событий второй мировой войны, получила в нашей стране известность благодаря публикации на русском языке книг В. Резуна (В. Суворова), которые в последние годы издаются огромными тиражами и находят множество сторонников среди журналистов, политиков и разного рода популяризаторов.
Среди историков ныне немало явных, а еще больше неявных защитников нового воззрения, которые под видом критического обсуждения его активно пропагандируют. К их числу относится, например, М.И. Мельтюхов.
Статью М.И. Мельтюхова под претенциозным названием «Опыт критического осмысления одной дискуссии», опубликованную в 1994 году в журнале «Отечественная история», предваряет предисловие редакции: «... Публикуемая ниже статья М.И. Мельтюхова не просто отклик на книгу В. Суворова. По жанру это, скорее, «критика критики», или попытка совокупного анализа основных тезисов автора «Ледокола» и контртезисов его оппонентов». Сам М.И. Мельтюхов, отвечая на высказанные в ходе обсуждения его статьи на заседании редколлегии журнала «Отечественная история» замечания , утверждал: «...я видел свою задачу в том, чтобы соотнести основные тезисы В. Суворова и критику их в отечественной научной периодике с тем фактическим и документальным материалом, которым располагает сегодня наша историческая наука. /.../ Поэтому мне непонятны упреки В. П. Дмитренко в том, что якобы я желаю «встать на более высокий уровень, над Суворовым и его оппонентами».117 Оценку тому, насколько высок «уровень» писаний Мельтюхова, мы дадим ниже, пока же отметим только, что упрек В. П. Дмитренко (чрезвычайно лестный, в действительности, для Мельтюхова), и на самом деле несправедлив, как и аттестация, данная его статье журналом.
Читателей, недостаточно хорошо знакомых с работами М.И. Мельтюхова, могут ввести в заблуждение присущие им внешние признаки историографического исследования. В частности, поистине анекдотичной выглядит характеристика Мельтюхова как «наиболее объективного исследователя суворовской версии», данная ему В. П. Поповым.118 Позиция историографа, очевидно, и в самом деле предполагает объективное сопоставление разных точек зрения, аргументации ученых, анализ ее слабых и сильных сторон. М.И. Мельтюхов же совсем не собирается «парить над схваткой» и анализировать критику в адрес «Ледокола» - в своих работах, внешним образом посвященных историографии, он прямо встает на защиту «Ледокола» и пытается обосновать правоту его главных положений. Их лейтмотивом является утверждение взглядов самого М.И. Мельтюхова и сходно с ним мыслящих авторов как «доказанных» имеющимся в распоряжении современной исторической науки «документальным материалом» и устраняющих «несообразности» и «нелепости» всей предшествующей историографии. Форма историографического исследования, таким образом, выступает для него прежде всего как средство пропаганды основных положений «ревизионистской» концепции, позволяющее создать впечатление, что они «нашли подтверждение» в новейших исследованиях отечественной исторической науки. Чтобы убедиться в этом, обратимся к печатным работам М.И. Мельтюхова, посвященным историографии, а также к тексту его диссертации119, - тем более, что к этому нас приглашает В. А. Невежин, говоря о диссертации М.И. Мельтюхова как об этапном исследовании, в котором «подведены итоги» новейшей дискуссии вокруг «Ледокола».120
Некоторые аспекты новейшей историографии советско-германских договоренностей 1939 года
В советское время основу документальной базы отечественных исследований проблем внешней политики Советского Союза и других держав в конце 30-х гг. составляли следующие сборники: «Документы и материалы кануна второй мировой войны» (1948, второе издание - 1981), «Новые документы из истории Мюнхена» (1956), «СССР в борьбе за мир накануне второй мировой войны» (1971). К ним следует добавить труд В.И. Дашичева «Банкротство стратегии германского фашизма», в котором были опубликованы документы о развитии германской агрессии.1 Что касается документов, хранившихся в архивах, то доступ к ним был практически закрыт. С конца 80-х гг. отечественные историки начинают активно использовать документы о советско-германских отношениях, изданные на английском и немецком языках, некоторые из них появляются в периодической печати. Существенное расширение источниковой базы произошло в 1990 г., когда были опубликованы сборники «Год кризиса. 1938-1939», «Полпреды сообщают...», «От пакта Молотова - Риббентропа до договора о базах», которые преимущественно содержали неизвестные ранее документы об отношениях СССР с Германией и Прибалтийскими государствами.2
В 90-е годы вышли в свет XXII и XXIII тома фундаментального издания «Документы внешней политики», осуществляемого Историко-документальным департаментом МИД СССР (России) с 1957 г. Предыдущий XXI том был выпущен еще в 1977 г. В XXII том составителями включены 905 архивных документов, охватывающих период с января по декабрь 1939 г. Основную часть тома составили архивные документы МИД России, но, наряду с ними, в сборник вошли документы Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории и архивных материалов бывшего КГБ СССР. В XXIII том включено 882 и 472 (в двух книгах) архивных документа, охватывающих период с 1 января 1940 г. по 22 июня 1941 г. Подавляющее большинство из них введено в оборот впервые. В конце каждого тома, в примечаниях, опубликованы иностранные документы, которые либо являлись ответами на ноты и заявления советского правительства, либо упоминались в советских документах.
Кроме того, выявлено и впервые увидело в свет в серии «Россия. XX век» международного фонда «Демократия» большое число архивных документов из секретных архивов ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР, высших военных ведомств и разведывательных служб, наркоматов СССР, отражающих деятельность высшего руководства страны в период с июня 1940 г. по 22 июня 1941 г.3
Значение расширения источниковой базы отечественных исследований трудно переоценить. Публиковавшиеся до этого документы представляли собой переводы с немецкого языка, что приводило к разного рода смысловым неточностям. Особенно много нареканий вызвал составленный Ю. Фельштинским сборник «СССР-Германия, 1939-1941», изданный в 1983 г. в Нью-Йорке и перепечатанный в 1989 г. в Прибалтике издательством «Москлас». В частности, В. Александров обратил внимание на тот факт, что при переводе на русский язык текста секретных протоколов к пакту 1939 г. выражения оригинала были усилены: в частности, слова «сфера интересов» немецкого оригинала переданы как «сфера влияния», и т.п. «...немецкий текст так же, как и русский, не давал оснований для такого рода передержек», - указывает В. Александров.4 В.К. Волков также отмечает неточность в отношении опубликованной в сборнике записи беседы В.М. Молотова с Шуленбургом, состоявшейся 13 июля 1940 г.5
В результате введения в научный оборот ряда важнейших документов возросло внимание исследователей к центральным темам советско германских отношений предвоенного периода: предыстории, переговорам и заключению пакта о ненападении между Германией и СССР от 23 августа 1939 года и секретному протоколу к нему, договору о дружбе и границе между СССР и Германией от 28 сентября 1939 г., переговорам в Берлине в ноябре 1940 г., а также ко всему комплексу вопросов, связанных с дипломатической борьбой накануне Великой Отечественной войны.
До второй половины 80-х годов отечественные историки занимали единую позицию по принципиальным вопросам советской внешней политики предвоенного (до 22.06.1941 г.) периода. Суть ее сводится к следующему: в 30-е годы СССР проводил политику, направленную на создание системы коллективной безопасность с целью обуздания агрессоров - прежде всего фашистской Германии, однако не получил поддержки со стороны правящих кругов Англии, Франции и США. Правительства этих стран стремились за счет уступок «умиротворить» агрессоров, отвести от себя опасность войны и направить агрессоров на Восток. Вершиной этой политики стало Мюнхенское соглашение.6 Англо-франко-советские переговоры 1939 года закончились провалом по вине английской и французской сторон, и Советскому Союзу в сложившейся тогда международной обстановке ничего не оставалось, как пойти на заключение пакта о ненападении с Германией, который 22 июня 1941 г. был вероломно нарушен Гитлером, развязавшим войну против СССР. Центральными в этой позиции являются утверждения о том, что попытки создания системы коллективной безопасности в 30-е годы, предпринимаемые советским правительством, были продиктованы искренним желанием руководства СССР не допустить второй мировой войны, и неудача этих попыток вызвана прежде всего внешними причинами - неспособностью или нежеланием Англии и Франции дать отпор агрессорам и заключить союзный договор с СССР.7
Советское военно-стратегическое планирование накануне Великой Отечественной войны в современных исследованиях
Вопрос о советском военном планировании перед войной - один из важнейших, так как он тесно связан с целым комплексом проблем, и, прежде всего, с оценкой обоснованности внешнеполитических и военно-стратегических решений тогдашних руководителей нашего государства. Насколько предпринимаемые ими действия соответствовали реальной обстановке и главное - не в них ли заключается одна из основных причин трагедии начального этапа войны?
В отечественной историографии основательно был изучен процесс подготовки Германии к нападению на СССР, были опубликованы соответствующие документы германского Генштаба. О военно-стратегическом планировании советского руководства было известно намного меньше.
Чрезвычайно скупо освещен этот вопрос в фундаментальных трудах «Истории Великой Отечественной войны» и «Истории второй мировой войны». В первом томе «Великой Отечественной войны» (руководитель авторского коллектива - Г.А. Деборин) без ссылок на какие-либо источники сообщается, что на случай возможной войны СССР имел план «обороны западных государственных границ», который «возлагал на войска приграничных округов задачу при нападении врага отразить его удары, прикрыть мобилизацию, стратегическое сосредоточение и развертывание главных сил Красной Армии».1 Недостатком плана отражения агрессии, пишут авторы тома, являлось предположение о невозможности внезапного нападения противника - решительному наступлению будет предшествовать либо объявление войны, либо фактическое начало войны приграничными силами, что даст советским войскам время для развертывания на своих оборонительных позициях.2 Характеризуя готовность войск к отражению агрессии, авторы видят основную причину постигших Красную Армию поражений в неправильном определении срока нападения и нерешительности руководства в приведении войск в боевую готовность: «...считалось, что война в ближайшее время не начнется». Недостатки, имевшиеся в подготовке к войне, «не смогли бы решающим образом повлиять на состояние обороны, если бы войска своевременно развернулись и подготовились к отражению немецко-фашистского нападения. Но Советские войска так и не получили приказа о заблаговременном развертывании своих сил и занятии оборонительных рубежей вдоль западных границ СССР».3 Вот практически все, что имеется в «Истории Великой Отечественной войны» о советском предвоенном планировании.
В 12-ти томной «Истории второй мировой войны» этому вопросу посвящена отдельная глава в томе III.4 Ссылаясь на мемуары Г.К. Жукова и A.M. Василевского5, авторы тома пишут о существовании «планов обороны», которые «уточнялись и дополнялись» Генштабом. Стратегическое развертывание войск первоначально было произведено в ПрибОВО и ЗапОВО от Балтийского моря до Полесья, затем наиболее опасным было признано Юго-Западное направление / Львов - Киев/ и в конце 1940 года произведена соответствующая перегруппировка.
Упоминаются «Соображения об основах стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940-1941 годы», правда без указания каких-либо дат. «Соображениями» предусматривалось, что военные действия начнутся «с отражения нападения крупных сил противника... Стрелковые войска первого эшелона армий прикрытия и укрепленных районов приграничных округов совместно с пограничниками должны были сдержать первый натиск, а механизированные корпуса вместе со стрелковыми дивизиями второго эшелона при поддержке авиации нанести мощные контрудары и создать благоприятные условия для перехода советских войск в решительное наступление».6 На основе этих «Соображений» развернулась разработка Мобилизационного плана (МП-41), утвер жденного в феврале 1941 года. Согласно МП-41, пишут авторы тома, в 1941 году намечалось развернуть подготовку кадров с таким расчетом, «чтобы к концу года можно было решить проблему укомплектования частей командирами взводов и рот». Десять страниц посвящено декабрьскому 1940 года совещанию высшего командного состава Красной Армии.
В целом, говоря о советском предвоенном планировании, авторы «Истории второй мировой войны» видят его недостатки в допущении возможности проведения мобилизационного развертывания уже после начала войны, в недостаточной разработке вопросов ведения стратегической обороны: «Своеобразие Советской концепции наступления состояло в том, что она исходила из идеи ответного удара по противнику. Эта идея отвечала природе и сущности Советского социалистического государства, ... Не собиравшегося нападать на какое-либо государство. При этом признавалась исключительная важность захвата и удержания стратегической инициативы с начала военных действий. Однако эту проблему до конца решить не удалось, так как ее требовалось согласовать с идеей ответного удара, которая исходила, в сущности, из того, что в начале войны необходимо прибегнуть к обороне».7
В отдельных монографиях, изданных в советский период, вопрос предвоенного планирования рассматривался не слишком глубоко. Так, В.А. Анфилов в монографии «Крушение похода Гитлера на Москву» начало советского военного планирования относит к осени 1940 г., когда создалась непосредственная угроза со стороны вероятных противников СССР Германии и Японии. Наркомат обороны разработал «план обороны границ и разгрома вторгшегося врага», согласно которому предполагалось, что Германия сможет выставить до 170 дивизий, примерно 70 дивизий смогут выставить ее сателлиты, около 50 дивизий выставит Япония. Основные силы Германия развернет в Восточной Пруссии, чтобы нанести главный удар на Ригу, Каунас, далее на Минск. Вспомогательный удар ожидался из района Бреста на Барановичи, Минск. Одновременно с главным ударом считалось возможным наступление южнее Полесья в направлении Дубно, Бро ды. Вместе с тем, указывает Анфилов, Генеральный штаб не исключал возможности нанесения главного удара южнее Полесья в направлении на Киев. Но наиболее вероятным считался первый вариант. В сентябре 1940 г. Генеральный штаб и нарком обороны представили на рассмотрение Сталина соображения об основах стратегического развертывания. На утверждение было предложено два варианта «возможных ответных действий Советских Вооруженных Сил на агрессию с запада», из которых Сталин выбрал второй, предусматривавший развертывание основных сил Красной Армии южнее Припяти. С конца 1940 г. «подготовка к ответному удару проводилась в соответствии со вторым вариантом. В него вносились некоторые коррективы на основании изменений обстановки на западных границах и вскрытия намерений немецко-фашистского командования. В соответствии с ними и в связи с изменением государственных границ весной 1941 г. он был переработан. Но этот документ, названный «План обороны государственной границы 1941 г.», был составлен с опозданием. До военных советов приграничных округов его довели директивами лишь в начале мая».8 Окончательный вариант плана, названный «План обороны государственной границы 1941 г.», был составлен весной 1941 г. и доведен до военных советов округов в начале мая. С этим планом мы и вступили в войну. Содержание плана В.А. Анфилов раскрывает следующим образом: войска приграничных округов должны были упорной обороной обеспечить отмобилизование, сосредоточение и развертывание главных сил Красной Армии, завоевать господство в воздухе, задержать сосредоточение и нарушить развертывание войск противника, создав условия для перехода в контрнаступление. «Содержание плана обороны, - пишет Анфилов, - в основном соответствовало официальным взглядам на начальный период, согласно которым войну начинают не полностью отмобилизованные и развернутые вооруженные силы, а лишь войска прикрытия». На основании директив наркома обороны к 25 мая должны были быть составлены окружные планы обороны границ. Однако они были закончены лишь в июне.9
Похожие диссертации на Дискуссионные проблемы предыстории Великой Отечественной войны в новейшей отечественной историографии
