Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 .Предпосылки, динамика и масштабы политических репрессий. в СССР и на Мурмане 33
1.1. Предпосылки складывания системы политических репрессий в СССР ...33
1.2. Мурман накануне массовых политических репрессий 39
1.3. Масштабы и динамика массовых политических репрессий в СССР и на Мурмане 46
Глава 2. Осуществление репрессивной политики на Мурмане в 30-е годы 76
2.1. Основные категории репрессированных 76
2.2. Методы политических репрессий на Мурмане 132
Глава 3. Влияние массовых политических репрессий на общественную и экономическую жизнь Мурмана в 30-е годы 146
3.1. Использование труда заключенных и спецпереселенцев на строительстве народно-хозяйственных объектов на Мурмане в 1930-е годы 146
3.2. Участие средств массовой информации и общественности Мурмана в борьбе с «врагами народа» 158
Заключение 182
Список использованных источников и литературы 187
Приложения 211
- Предпосылки складывания системы политических репрессий в СССР
- Основные категории репрессированных
- Использование труда заключенных и спецпереселенцев на строительстве народно-хозяйственных объектов на Мурмане в 1930-е годы
Введение к работе
Одним из важнейших направлений исторических исследований, которое в настоящее время получило широкое распространение, стало изучение тех сторон и периодов отечественной истории, которые в силу идеологических и политических условий ранее не рассматривались или рассматривались односторонне. Едва ли не в первую очередь, это относится к репрессивной политике советского государства.
Только сейчас, когда практически завершился процесс реабилитации незаконно репрессированных граждан, когда оказалось накоплено достаточное количество фактов и достоверных статистических данных, когда стали доступны для исследования новые документальные источники, появилась реальная возможность детально рассмотреть и взвешенно оценить такое сложное явление как массовые политические репрессии.
Немаловажно и то, что в настоящее время уже миновал пик эмоционального общественного интереса к этой теме, имевший место в конце 80-х - начала 90-х годов, что дает возможность более объективно и взвешенно рассмотреть трагические страницы советской истории.
Вообще, репрессии , против антиобщественных и антигосударственных элементов, в том числе и политические (в отношении оппозиции и инакомыслящих), применяются в любой стране. Однако на протяжении большей части истории Советского государства политические репрессии приобрели здесь небывалый размах, являясь неизменным свойством политического режима, средством осуществления власти.
Это было связано с тем, что без массовых политических репрессий невозможно было навязать миллионам людей социалистическую идеологию, полностью отрицавшую ранее существовавший общественный порядок.
Во-вторых, страх перед репрессиями оказывал несомненное дисциплинирующее воздействие на многочисленных работников аппарата управления и всех остальных граждан, заставляя их трудиться за ту мизерную плату, которую им мог предоставить режим, осуществлявший дорогостоящую программу модернизации страны.
В-третьих, политические репрессии имели и экономический смысл. Подневольный труд широко использовался там, где без огромных дотаций никто работать бы не стал: на лесозаготовках, в отдаленных районах с тяжелым климатом, на вредных предприятиях.
Именно к таким районам относился Кольский полуостров, для которого в силу географического положения, особенностей экономической и демографической ситуации массовые политические репрессии оказались весьма существенным фактором развития в 30-х годах XX века.
С одной стороны, массовое строительство промышленных объектов в Заполярье в 30-е годы потребовало активного привлечения сюда рабочей силы, часть которой формировалась за счет высылки «социально-чуждых элементов» из центральных районов страны; а с другой, пограничное положение Кольского края с рассматривавшейся в качестве враждебного государства Финляндией порождало опасения по поводу возможных связей населения (особенно традиционно проживавших на территории Кольского полуострова финнов и норвежцев) с иностранными разведками.
Все это делало Мурман объектом пристального внимания властей и, соответственно, регионом широкого использования репрессий как средства обеспечения стоящих перед ним задач.
Несмотря на тот факт, что политические репрессии оставили весьма значительный след в истории края, специальных комплексных исследований по их истории до сих пор не предпринималось. В основном дело ограничивается изучением частных отдельных фактов, публицистическими заметками, публикующимися на страницах местной печати. В то же время эти выступления опираются на весьма солидный фундамент тех исследований о массовых политических репрессиях, которые проведены отечественной и зарубежной историографией на материале страны в целом.
Здесь историография весьма обширна и имеет уже свою довольно длительную историю. Условно ее можно разделить на три основных этапа: 1) вторая половина 1950-х — первая половина 1960-х годов; 2) вторая половина 1960-х - конец 1980-х годов; 3) с конца 1980-х годов - по настоящее время.
Вопрос о воздействии массовых репрессий на состояние страны и армии впервые был поставлен в докладе Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС в сравнительно узких рамках явления, вызванного особенностями положения СССР в условиях империалистического окружения и личных качеств И.В. Сталина, создавших обстановку, способствующую появлению культа личности.
Культ личности рассматривался как эпизодическое явление, не оказавшее существенного влияния на природу социалистического общества. Например, в «Истории Коммунистической партии Советского Союза» говорилось, что в период культа личности И.В. Сталина имели место «нарушения социалистической законности, произвол и репрессии против многих честных людей, в том числе против видных деятелей партии и государства». «Однако культ личности», — утверждалось далее, - «не мог остановить поступательное развитие советского общества, изменить природу социалистического строя». В работе отмечались нарушения Сталиным разработанных В.И. Лениным норм коллективного руководства, ошибочность выдвинутого Сталиным на февральско-мартовском Пленуме ЦК ВКП (б) 1937 г. тезиса об обострении классовой борьбы по мере упрочения позиций социализма, использованного для обоснования массовых репрессий против ленинских кадров партии, партийных, государственных и военных работников. Подчеркивалась вина органов государственной безопасности, из-за ошибок которых пострадали невинные советские граждане.
Несмотря на прославление в первой половине 1960-х годов на страницах исторических журналов XX съезда КПСС, как подвергшего осуждению культ личности и открывшего перед историками новые перспективы научно-исследовательской работы, отношение историков к теме политических репрессий в этот период было достаточно осторожным.
Так, в изданной в 1962 г. «Истории государственных учреждений СССР 1917 - 1936 гг.» в главе «Суд и прокуратура» А.А. Нелидов не дает даже общих замечаний о проблемах нарушениях законности в 1930-е гг.
Отношение к теме репрессий в этот период было двойственным. С одной стороны, осуждались репрессии второй половины 30-х гг. против преданных социализму советских людей - высших партийно-государственных работников, военных, членов партии, представителей советской интеллигенции. Кроме исторических исследований, этот аспект освещался в журналистских очерках, воспоминаниях военных и заслуженных деятелей народного хозяйства. С другой стороны, одобрялись и считались закономерными репрессии против так называемых остатков эксплуататорских классов — бывших промышленников, торговцев, кулаков, представителей старой технической интеллигенции, а также представителей оппозиционных течений в партии - троцкистов и бухаринцев.
Вследствие этого массовые высылки крестьян 30-х гг. рассматривались в качестве естественной и правомерной акции. Так, В.А. Сидоров счел очень полезным выселение кулаков из районов сплошной коллективизации начала 30-х гг. в малообжитые районы Северного края. Признавая репрессивный характер выселения, автор утверждал, что оно вовсе не являлись главной мерой воздействия на «бывших эксплуататоров». Главной мерой воздействия на кулаков было приобщение их к труду на благо общества. По мнению А.П. Финарова, сами бывшие кулаки быстро сумели оценить такую заботу Советского правительства, так как их жизнь «стала ярче и многограннее».3
Тем не менее, несмотря на угрозы быть зачисленными в «неустойчивые и растерянные интеллигенты, зашедшие слишком далеко» в критике партии, отдельные исследователи сумели выдвинуть ряд новых подходов в изучении проблемы.
М.Л. Богденко и И.Е. Зеленин, например, выступили против некритического освещения классовой борьбы в деревне и отметили, что масштабы действий классовых врагов в сельском хозяйстве в годы первых пятилеток сильно преувеличены, а от непродуманной политики Сталина в деревне сильно пострадали середняки.5 А.Ф. Хавин в «Кратком очерке индустриализации СССР» отметил отрицательные последствия культа личности, связанные со злоупотреблением власти и репрессиями в отношении честных, ничем не запятнавших себя людей. По мнению А.Ф. Хавина, урон, нанесенный репрессиями кадрам промышленности, давал о себе знать очень долго.
Однако уже в середине 60-х годов началась работа по «ликвидации перекосов» в борьбе с культом личности. Примером такого исправления стала «История второй мировой войны 1939-1945 гг.» под редакцией министра обороны А.А. Гречко. В первых томах двенадцатитомного издания стали избегать даже самого слова репрессии, заменяя его обвинениями. Так, во втором томе говорится, что в 1937-38 гг. вследствие необоснованных обвинений из армии было уволено значительное количество командиров и политработников. Далее указывалось, что жалобы уволенных якобы были рассмотрены и ошибки в значительной мере устранены: в Советские Вооруженные Силы перед второй мировой войной вернулись преданные Родине кадры командиров и политработников. Здесь нет даже намека на уничтожение десятков тысяч командиров. В этой интерпретации репрессии выглядят как всего лишь отдельные просчеты и ошибки. В результате подобных исправлений во 2-й половине 60 — начале 80-х гг. тема репрессий практически перестала обсуждаться.
И только с конца 80-х - начала 90-х годов проблема массовых политических репрессий в СССР вновь привлекла внимание общественности, породив самые разнообразные, порой прямо противоположные суждения. Если одни подвергали осуждению весь опыт советского общества и КПСС за преступления против человечности, то другие репрессивную политику считали оправданной условиями приближавшейся Второй мировой войны, объясняя большое число жертв репрессий перегибами местных властей.
Впрочем, первые появившиеся в СССР работы по истории репрессий принадлежали иностранным исследователям, создавшим их еще в доперестроечную эпоху. Поэтому первоначально отечественная историография начала осваивать зарубежное наследие - труды таких исследователей по истории политических репрессий в СССР, как Дж. Боффа, Н. Верт, Р. Конквест, С. Коэн, Р. Такер, Д. Хоскинг и других. Ранее в отечественной историографии репрессии рассматривались как нечто случайное, связанное с личностью И.В. Сталина. В этих работах впервые была поставлена проблема репрессий как неотъемлемого звена всей советской системы, говорилось о том, что репрессии были масштабным явлением, затронувшим «все слои внутри партии, всю жизнь общества, все социальные классы». Миллионы рабов-заключенных в распоряжении ГУЛАГа играли важную экономическую роль и воспринимались как нормальный компонент советского народного хозяйства.
Эти наработки зарубежных историков стали базой, отталкиваясь от которой уже с конца 80-х гг. начинают создаваться работы и отечественных исследователей.
В работах Р.А. Медведева, Д.А. Волкогонова, Г.А. Бордюгова и В.А. Козлова, В.А. Куманева, О.В. Хлевнюка и других содержится как весьма значительный фактический материал, так и попытки осмысления репрессивной политики, ее места и роли в жизни Советского общества.
Однако в большинстве случаев осмысление «белых пятен» истории в общем контексте анализа событий имело преимущественно публицистическую, философскую направленность.
Наряду с общими работами стали выходить и исследования, специально посвященные проблемам репрессий. В частности, вышла претендующая на фундаментальность двухтомная «История советских репрессий» Ю.И. Стецовского - опыт своеобразной юридической экспертизы пережитого страной в наиболее мрачный период ее истории. Вся советская история является, по мнению Ю.И. Стецовского, невиданной трагедией, при исследовании которой нельзя отрешиться от эмоционального подхода. Страдание народа - бездна, в которую страшно, но необходимо заглянуть, ибо только так можно узнать, что такое коммунистический режим.
Ю.И. Стецовский считает, что репрессии связаны с насильственной природой коммунистического режима, так как большевики пришли к власти незаконным путем. Вследствие этого он считает неверным связывать незаконные репрессии только с именем И.В. Сталина. Репрессии начались еще при В.И. Ленине и были продолжены всеми преемниками И.В. Сталина. Красный террор времен Гражданской войны, массовый голод, коллективизация, спецпоселения, массовый террор середины 30-х годов, регулярное истребление интеллигенции и подавление инакомыслия, заточение в психиатрические лечебницы, борьба с сионизмом - все это, по мнению Ю.И. Стецовского, основные вехи необъявленной коммунистами войны против своего народа. Заложничество, расстрелы на месте, нечеловеческие условия содержания арестованных, пытки, фальсификации показаний и экспертиз, вербовка осведомителей и прослушивание телефонных разговоров — основные методы репрессий.
Обращаясь к истории спецпоселений, Ю.И. Стецовский отмечает, что Кольский полуостров, наряду с Сибирью, Уралом, Дальним Востоком, Казахстаном, Архангельской областью и Коми АССР, стал в 30-е годы местом высылки раскулаченных крестьян.
Социально-демографические проблемы, вызванные массовыми репрессиями, а также судьбы раскулаченных и высланных крестьян, стали объектом исследований В.Н. Земскова. Исследования Н.Ф. Бугая и П.М. Полян посвящены практике депортаций в 1930 - 1940-е годы различных народов на территории СССР.
В.В. Кожинов и В.З. Роговин предприняли попытку проанализировать, почему террор 1937 - 1938 годов обрушился, по их мнению, прежде всего, против значительной части обладателей хоть какой-то политической или идеологической власти - членов ВКП(б). А.Н. Яковлев, напротив, акцентировал внимание на исконной враждебности большевиков к таким категориям репрессированных, как интеллигенция, духовенство и крестьянство.
В связи с появлением новых данных подвергаются корректировке некоторые ранее сложившиеся представления о массовых политических репрессиях в СССР. Если в конце 80-х годов Р. Медведев приводил данные трагической статистики о 10 млн. репрессированных , то с середины 90-х годов исследователи все чаще склонны предлагать более скромные цифры. Так, В.И. Земсков и В.В. Лунеев считают, что жертвами политических репрессий за все время существования СССР стали около 4 млн. человек. Тем не менее, остаются и те, кто, как С. Максудов, считают неприличным оперировать цифрами менее 2 млн. человек, говоря лишь о масштабах репрессий 1937-39 гт.
Истории возникновения и роли ГУЛАГа в экономике СССР на разных этапах его существования посвящен коллективный труд «ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои». Если в первой половине 30-х годов значительная часть заключенных работала на строительстве гидротехнических сооружений, то с конца 30-х годов лагерная экономика приобрела четко выраженный военно-промышленный характер. В 40-х годах труд заключенных в широчайших масштабах использовался при осуществлении атомного проекта.
О.В. Хлевнюк, М.Б. Балова предприняли анализ роли ГУЛАГа в решении экономических вопросов в СССР, прежде всего в освоении сырьевых территорий, строительстве промышленных предприятий и магистральных дороге Большинство исследователей считают, что валовая продукция промышленности ГУЛАГа в пору его расцвета перед Великой Отечественной войной составляла примерно 10% общего выпуска продукции в стране, а деятельность ГУЛАГа охватывала 17 отраслей: лидировал лесной комплекс, затем шла деревообработка, швейная промышленность, горнометаллургическая, металлообрабатывающая и машиностроительная, рыбная, текстильная, топливодобывающая.
А. Кокурин и Н. Петров на конкретных примерах предприняли комплексное исследование структуры и кадров ГУЛАГа за весь период его существования.
Рассмотрению изменений численного состава лагерного контингента в конце 30-х годов и численности осужденных за политические преступления в СССР посвящены статьи В.В. Цаплина и В.В. Лунеева, И.О. Пыхалова.
К изучению проблемы политических репрессий в РККА в предвоенный период обращались В.Н. Рапопорт и Ю.А. Геллер, О.Ф. Сувениров, Н.М. Якупов и другие. Однако М.И. Мельтюхов, подводя итоги исследования репрессий в Красной Армии за последнее десятилетие, отметил, что до сих пор не определены критерии, по которым следует определять степень урона, нанесенного обороноспособности страны во второй половине 30-х годов.5
М.В. Шкаровский затрагивает в своей работе тему репрессий против священнослужителей и верующих, закрытия храмов. По его мнению, количество храмов и священнослужителей, уцелевших в началу Великой Отечественной войны, было для такой страны, как СССР, просто мизерным. И тех и других оставалось на основной территории менее 5 процентов от уровня конца 20-х гг. На весь Север и Северо-запад России приходилось 42 храма. В РСФСР в 25 областях не имелось ни одной действующей православной церкви, в 20 - от одной до пяти.
Если практически для всех работ, вышедших в свет в первой половине 90-х годов, было характерно негативное отношение к эпохе сталинизма и осуждение политических репрессий, то в настоящее время некоторые из историков и публицистов произвели ревизию и переоценку своих прежних взглядов начала 1990-х годов.
Так, например, Ю.В. Емельянов предлагает убрать вызванную политической конъюнктурой, «ретушь» очернительства с подлинных черт Сталина и признать, что все патриоты нашей страны, вне зависимости от своего классового происхождения и политических взглядов, видели в нем единственного руководителя, способного обеспечить независимость страны в сложных внешнеполитических условиях. Ю.В. Емельянов снимает со Сталина вину за политические репрессии, считая, что Сталин верил всем письменным материалам, представленным ему недобросовестными работниками НКВД, и, что жестокость репрессий во многом отвечала господствующим настроениям в обществе.
Н. Лимпатис и В.В. Силенков считают, что разоблачение культа личности принесло обществу только вред.4 В.Н. Жухрай, В.В. Карпов, Б. Г. Соловьев и В.В. Суходеев видят в массовых политических репрессиях положительную сторону, так как в годы Великой Отечественной войны в тылу нашей армии не существовало той пятой колонны, которая сделала легкой победу фашистов во Франции и других европейских странах.5
Следует, однако, признать, что большинство известных исследователей, оценивающих опыт и репрессивную политику советского государства с позитивной стороны, сосредотачивают свое внимание, прежде всего, на 1 крупных политических фигурах или, в лучшем случае, на членах партии. Другие категории репрессированных, которые составляют большинство пострадавших в масштабах страны, часто оказываются вне зоны их внимания. Из-за этого предпринимаемые ими оценки сталинской репрессивной политики страдают подчас однобокостью, ничего не говорится по поводу того, как выглядят массовые политические репрессии против далеких от политики рядовых граждан.
Преодолением этой однобокости становятся работы по истории репрессий региональных исследователей, которых как раз отличает больший интерес к судьбам рядовых граждан.
Так, В.М. Кириллов, опираясь на материалы Нижнетагильского региона, сделал заключение, что наличие спецпереселенцев, административно-высланных и ссыльных многократно увеличило число жертв репрессивной политики в регионе. В.Н. Уйманов установил, что социальной базой для массовых репрессий в Западной Сибири было практически все население без особых различий по полу, возрасту, национальности, социальному положению.. Рассмотрев репрессивную политику 30-х гг. на примере Белгородской, Курской и Орловской областей, М.И. Варфоломеева и пришла к выводу, что в Центрально-Черноземном районе репрессии проводились главным образом против сельского населения и духовенства.
С.Н. Ушакова, опираясь на материалы Западной Сибири, определила влияние идеолого-пропагандистских кампаний конца 1920-х — начала 1940 годов на формирование мировоззрения советских граждан. Она установила, что эффективность кампаний в значительной мере зависела от того, насколько внедряемые в массовое сознание идеологические установки соответствовали характерным для той или иной социальной группы социальным настроениям и ожиданиям, а также, что для идеолого-пропагандистских кампаний в малой степени характерна региональная специфика.
B.C. Мильбах пришел к выводу, что в Забайкальском военном округе и в 57-м особом корпусе в 1937 - 1938 годах «пострадали» от репрессий 454 человека, а жертвами репрессий стали 79 человек, главным образом старший и высший комначсостав. По его мнению, репрессии негативно повлияли на боеготовность Красной Армии наконуне Великой Отечественной войны. Ш.Ш. Шамхалов, рассматривая судьбы Дагестанской интеллигенции 1930-е годы, определил, что жертвами репрессий в республике в этот период стали многие руководящие работники республики.
И.С. Полищук на материалах Тверского Верхневолжья исследовал последовательно враждебную политику советского государства в 20-х — начале 30-х годов в отношении духовенства и крестьянства и установил, что государство так и не обеспечило декларируемых им же правовых и иных условий существования религии и церкви в стране, свободы совести.
Судьбы крестьян-спецпереселенцев в Красноярском крае в 1930-е годы как жертв сталинской модернизации страны, стали темой исследования О.В. Корсаковой, амурского крестьянства в 1929 — 1937 гг. — Е.М. Ермизиной.
Не перестает привлекать внимание региональных исследователей и история ГУЛАГа. Работа СМ. Мельникова посвящена исследованию механизмов функционирования Дальстроя как репрессивно-производственной структуры НКВД - МВД СССР в 1932 - 1953 годах, Н.В. Упадышева -исправительно-трудовым лагерям в Архангельской области в 1937 - 1953 гг.6 СМ. Мельников отметил, что кроме подавления инакомыслия, массовые репрессии 1930-х - 1940-х годов имели целью создание контингента заключенных для обеспечения рабочей силой важнейших строек. К тем же выводам пришел и Н.В. Упадышев, подчеркнув, что действовавшие в Архангельской области исправительно-трудовые лагеря были мощным инструментом в осуществлении принудительной колонизации и насильственной миграции людей в регион, важнейшим фактором индустриализации Архангельского Севера.
Таким образом, региональные исследователи сосредотачивают свое внимание на тех категориях населения, которые пострадали от репрессий в его регионе. Если в Центрально-Черноземном регионе это крестьяне и духовенство, то в Сибири — спецпереселенцы и административно высланные. Обращается внимание на значительность таких групп, как военнослужащие и руководящие работники различных отраслей народного хозяйства.
Те же проблемы поднимают в своих работах и исследователи политических репрессий на Мурмане. Их публикации можно условно разделить на три группы в зависимости от их проблематики. Первая связана с выявлением особенностей осуществления репрессивной политики на Кольском полуострове в 30-е годы, вторая - с существованием объектов системы ГУЛАГа на территории региона, и третья - с судьбами отдельных людей, ставших жертвами политических репрессий.
Так, к первой группе можно отнести публикации, прежде всего, А.А. Киселева и Л.М. Романова — профессиональных историков, затронувших широкий спектр вопросов, связанных с репрессиями 30-х годов на Мурмане. А.А. Киселев выявил особенности осуществления репрессивной политики: на примере Терского, Ловозерского, Полярного и Кольского районов он показал, что репрессии 30-х годов не ограничились центром страны и крупными городами, а охватили всю территорию СССР. В этих районах в 1937 г.
политическим репрессиям подверглись как многие руководящие, так и рядовые работники. В противоположность общепринятому мнению о том, пик репрессий приходится на 1937 год, А.А. Киселев высказал убеждение, что массовые политические репрессии, как и почти все социальные процессы на Мурмане, из-за слабой информированности и нехватки грамотных кадров начинались и завершались позднее, чем по стране в целом. В частности политические репрессии здесь достигли своего максимального размаха в 1938 году.2
Л.М. Романов подробно рассмотрел взаимоотношения между партийными органами и органами НКВД на Мурмане в предвоенные годы: если партийные органы занимались политическим обеспечением курса на разгром "классовых врагов", то работу по их разоблачению и ликвидации проводили органы НКВД. Сам факт исключения из партии, независимо от причины, автоматически зачислял человека на спецучет органов НКВД.3
Репрессий не избежало и партийное руководство. Причем, чем значительнее была должность разоблаченного, тем выше оценивались заслуги работников органов НКВД. Особенно незавидным было положение хозяйственных руководителей. На Кольском полуострове не было ни одного из них, кого НКВД не собиралось бы привлечь к ответственности.4
Л.М. Романов высказал идею о наличии 2-х пиков массовых политических репрессий 1937-38 гг. и 1939-40 гг., хотя в целом по стране в 1939 г. репрессии пошли на убыль. Он объяснял этот феномен фактом преобразования Мурманского округа в Мурманскую область в мае 1938 г. и увеличением в связи с этим численности работников НКВД, а также ограниченной вместимостью старой тюрьмы (до октября 1939 г. когда бюро обкома ВКП(б) передало УНКВД под тюрьму помещение бывшей скотобойни).
Отдельно следует выделить публикации, появившиеся после 2000 г. Изучение автором данной диссертации пиков политических репрессий на Мурмане на основе материалов, представленных в «Книге памяти» Мурманской области, привлекло к этой теме внимание других исследователей. Так, П.В. Федоров и Т.А. Обрядина постарались нарисовать социальный портрет жителя Кольского Севера, осужденного за политические преступления в 1937 — 1940 гг. на основе материалов «Книги памяти» Мурманской области. Преобладающими социальными группами среди репрессированных были рабочие (48 %) и служащие (36%), большинство репрессированных были горожанами (64 %) и только 36 % проживали в сельской местности. Данную особенность П.В. Федоров объясняет «не только традиционно более высокой социальной активностью городского населения, но и специфическими условиями региона, в котором активно шла индустриализация и формировалась урбанистическая экономика». В то же время авторы отмечают, что, по переписи 1939 г., в Мурманской области проживало 84 % горожан и 16 % жителей сельской местности. Более высокий процент жителей сельской местности среди репрессированных, чем они составляли согласно переписи, по мнению П.В. Федорова, объясняется «нахождением в сельских районах края беспокоившего властей значительного числа инонационалов».
Полученные П.В. Федоровым и Т.А. Обрядиной данные о количестве приговоренных к расстрелу существенно разошлись с данными, приведенными в предисловии «Книги памяти» начальником Управления ФСБ России по Мурманской области Г.А. Гурылевым. Так, по данным Г.А. Гурылева, за весь период репрессий (сорок лет) на Мурмане было осуждено к высшей мере наказания 1379 человек, а по данным П.В. Федорова и Т.А. Обрядиной,только за четыре года (1937-40 гг.) - 2112 человек.
Вторая группа публикаций посвящена истории возникновения и существования системы спецпоселков и исправительно-трудовых лагерей на Кольском полуострове. Эта тема тесно связана с историей промышленного развития Мурмана. В частности, о создании в начале 30-х годов треста «Апатит» на Кольском полуострове писали еще в первой половине 60-х годов В.И. Касьяненко, Л. Е. Киселев, B.C. Лельчук. Все они отмечали тяжелые условия Заполярья, в которых в Хибинах создавалась апатитовая промышленность: мороз, пургу, полярные ночи, отсутствие дорог и местного населения, скептицизм иностранных специалистов, считавших, что работа людей в этих условиях невозможна. Однако никто из них не упомянул об использовании в Хибинах принудительного труда. Внимание акцентировалось на трудовых успехах коммунистов и комсомольцев. Слишком малая численность партийной ячейки (210 человек) на строительстве, где было занято в 1931 г. 21 тыс. человек, объяснялась слабым вниманием к политико-воспитательной работе, а не специфическим составом строителей (заключенных и спецпереселенцев).
Об использовании принудительного труда в экономике Кольского края в годы предвоенных пятилеток впервые упомянул В.П. Пятовский, который отметил, что большинство хибинских строителей — высланные на Север «кулаки».
Писать об использовании принудительного труда подробно региональные исследователи стали лишь с конца 80-х гт. К этой теме неоднократно обращался В.Я. Шашков, изучивший и проанализировавший сложный и противоречивый процесс раскулачивания крестьян и их жизнь на Севере в качестве спецпереселенцев. В.Я. Шашков детально описал роль этой категории населения в развитии производительных сил Кольского полуострова (горнорудной промышленности, энергетики, рыбного промысла, сельского хозяйства), места их проживания (Хибины, Нивастрой, Мурманск, побережье) и условия жизни (образование, медицина, социальное обслуживание, воспитательная работа). В новейших своих работах В.Я Шашков расширил спецпереселеческую тематику за счет обращения к теме выселения с Кольского полуострова в 1940 году инонационалов.
Сопоставляя особенности раскулачивания в Карельской АССР и на Мурмане, В. Я. Шашков отмечает, что на Кольской земле не было в привычном для России представлении кулаков, середняков, бедняков и батраков. «Сельское» население было представлено рыбаками, оленеводами, охотниками, земледельцами. Накануне раскулачивания в Мурманском округе было не более 150 «кулацких» хозяйств (в Карелии - 592). Выселено из мест их прежнего проживания в 1931 г. и расселено в спецпоселке совхоза «Индустрия» 15 семей (в Карелии выселено — до 500 семей). Поэтому наиболее глубокий след в истории Мурманского края оставили спецпереселенцы, высланные на Кольский полуостров из других регионов СССР.5
Целый цикл статей ГУЛАГу на Мурмане, истории тюрем, лагерей и колоний в нашем крае посвятил А.А. Киселев, которому удалоь выявить местонахождение лагерей и те народно-хозяйственные объекты, на которых применялся принудительный труд. По его мнению, в 30-е годы в Мурманском крае было не менее 15 лагерей, в которых находилось порядка 30 тысяч заключенных. Процент политических заключенных в них ежегодно увеличивался. А.А. Киселев увидел специфику нашего края в том, что на Кольском полуострове широко применялся принудительный труд на строительстве различных народнохозяйственных и оборонных объектов.
К истории возникновения исправительно-трудовых лагерей на Кольском полуострове обращались также журналист В.К. Татур и член совета Хибинского отделения общества "Мемориал" А. Матвеев. В своих корреспонденциях в газете "Советский Мурман" В.К. Татур приводил воспоминания очевидцев, рассказывал о работе местных краеведов -работников Мончегорского филиала областного краеведческого музея Р.В. Белуниной и Е.В. Лутохиной, занимавшихся поисками мест, где в окрестностях Мончегорска в 30-е годы находились исправительно-трудовые лагеря. А. Матвеев — автор очерков по истории ГУЛАГа в Хибинах, корреспонденции с мест бывших лагерей.
В третьей группе публикаций акцент делается на том, как трагедия всего народа отразилась в судьбе отдельных людей. Наиболее ярко эту идею воплотил в своих очерках историк и краевед С.Н. Дащинский.
Результатом его поисков (во время работы с архивно-следственными делами в должности главного специалиста комиссии администрации Мурманской области по восстановлению прав жертв политических репрессий) стал ряд очерков о репрессированных по политическим мотивам жителях Кольского полуострова. В очерках рассказывается о судьбах репрессированных строителей Туломской ГЭС, работников газет Мурмана, командующего Северным флотом К.И. Душенова, литератора И.М. Баранкевича, слесаря Мурманского депо В.А. Ленина и о многом другом.
В каждом конкретном случае автор постарался осмыслить, какую роль наравне с верхними этажами власти сыграли местные райкомы, горкомы, следователи, трудовые коллективы, товарищи по работе и соседи в судьбе его героев. На примере истории сфабрикованных крупных дел С.Н. Дащинский доказывает, что хотя Кольский полуостров и оставался в 30-е годы окраиной страны, он не был изолирован от нее, и все, что происходило в Москве, Ленинграде, центральной России, происходило и здесь.
Особую группу репрессированных на Кольском полуострове составили выходцы из сопредельных с СССР государств, проживавшие на его территории. Эти проблемы затрагивали в своих трудах финские историки К. Рентола, О. Юссила, С. Хентиля и Ю.Невакиви. Представляет интерес исследование Э.П. Лайдинена, посвященное разведывательной деятельности специальных служб Финляндии на Северо-Западе СССР в 1914 - 1939 годах.2 Э.П. Лайдинен пришел к выводу, что в репрессиях финского населения в СССР косвенно виноваты финские специальные службы, которые в 1920-е -1930-е годы регулярно нелегально переправляли своих агентов через границу для сбора сведений о частях Красной Армии в Карелии и на Мурмане.3 Норвежский исследователь Мортен Иентофт на основе бесед с потомками Кольских норвежцев, сохранившихся у них писем, документов российских архивов и воспоминаний живых очевидцев попытался воссоздать историю норвежцев-колонистов, живших на Мурмане с 60-х годов XIX века. Частью его исследования стали и репрессии 1930 — 1940 годов против Кольских норвежцев, в основном жителей Цып-Наволока на полуострове Рыбачьем. Сначала в норвежской общине, состоявшей из полутора сотен человек, арестовывали людей по отдельности, то одного, то другого, а во второй половине 30-х годов репрессии против норвежцев стали носить массовый 1 характер. На основе данных, представленных в «Книге памяти Мурманской области», Мортен Йентофт составил список из сорока восьми норвежцев, незаконно осужденных по политическим мотивам в Советском Союзе с 1920 по 1950 год. По мнению М. Иентофта, норвежцы - наиболее пострадавшая национальная группа на Мурмане, т.к. репрессиям подвергся каждый четвертый из примерно 160 проживавших в крае норвежцев.
В некоторой степени смежным с темой репрессий является исследование Ю.П. Бардилевой религиозной обстановки, отношений общин верующих с государственными и партийными структурами на Кольском Севере в первой трети XX века. Одной из главных проблем в отношениях с властями стала проблема многочисленных запретов и ограничений для Церкви. В 20-е годы на Мурмане были осуждены два священника на 2 и на 3,5 года заключения без указания статьи. Первая волна ликвидации церквей пришлась уже на первую половину 20-х гг. В тридцатые годы во всей Ленинградской области Мурманский округ поражает количеством закрытых храмов.
Таким образом, исследователями Мурманской области были сделаны некоторые обобщения и высказан ряд гипотез относительно пика массовых политических репрессий на Мурмане в советский период, о том, какие категории населения страдали от незаконных арестов по политическим мотивам. Высказывались и точки зрения относительно специфики осуществления репрессивной политики на Мурмане по сравнению с центром страны.
Однако большинство вышеперечисленных гипотез было высказано исследователями Мурманской области в конце 80-х — начале 90-х годов. Они были первооткрывателями данной темы, и им нередко приходилось делать выводы, исходя из небольшого, ограниченного числа известных им фактов. Результаты более новых исследований являются спорными и так же нуждаются в проверке. Ныне для исследования темы массовых политических репрессий на Мурмане появились более широкие возможности, чем десять — пятнадцать лет назад: рассекречен ряд документов ведомственных архивов УМБРФ и УВД по Мурманской области, практически окончена реабилитация незаконно репрессированных в 30-е годы жителей Мурмана и подведены ее итоги. Все это позволяет во многом по новому комплексно рассмотреть проблемы массовых политических репрессий на Мурмане, что и является главной целью настоящей работы.
Цель диссертации - на основе анализа различных источников, широкого привлечения неиспользованных ранее архивных материалов проследить эволюцию массовых политических репрессий на Мурмане, их задач, форм и особенностей, сравнить с особенностями репрессий в СССР в целом и выявить их сходства и различия.
Для этого в диссертации решаются следующие задачи:
выявить основные категории граждан, являвшихся жертвами политических репрессий на Мурмане в 1930-е годы и проследить изменения в осуществлении репрессивной политики против различных категорий населения;
установить, какое влияние на осуществление репрессивной политики на Мурмане в 1930-е годы оказало наличие в крае таких категорий граждан,как спецпереселенцы и инонационалы;
определить масштабы и динамику массовых политических репрессий на Мурмане в 1930-е годы и сопоставить полученные данные с аналогичными показателями по СССР в 1930-е годы в целом;
рассмотреть влияние массовых политических репрессий на общественный климат и экономическое развитие Мурмана в 30-е годы;
выделить специфические особенности массовых политических репрессий на Мурмане в 1930-е годы.
Объектом настоящего исследования является репрессивная политика советского государства в 1930-е годы XX века на региональном уровне.
Предмет исследования - осуществление политических репрессий на Мурмане в 1930 - 1940 гг. в неразрывной взаимосвязи с их идеологическим и экономическим аспектами.
Хронологические рамки определяются сроками начала и завершения массовых политических репрессий на Мурмане. Аресты по политическим мотивам на Мурмане начались в 1930 году одновременно с началом резкого притока населения из других регионов страны и постепенно сошли на нет после масштабной «чистки» Кольского полуострова накануне Великой Отечественной войны в 1940 году от «подозрительных элементов».
Территориальные рамки исследования определены в соответствии с особенностями административного районирования территории Кольского края в 30-е годы. Самостоятельная Мурманская губерния была выделена из состава Архангельской губернии декретом ВЦИК от 13 июня 1921 года. С 10 сентября 1927 года Кольский край в качестве Мурманского округа входил в состав Ленинградской области. Самостоятельная Мурманская область была образована 28 мая 1938 года в составе Кировского, Кольского, Ловозерского, Полярного, Саамского, Териберского, Терского, Мончегорского (с конца 1938 г.), Кандалакшского районов и города Мурманска. В структуре данного исследования под Мурманским краем (Мурманом) подразумевается единство девяти вышеперечисленных районов и города Мурманска, несмотря на то, что Кандалакшский район с 1925 года по май 1938 года считался частью Карельской ССР. Такие территориальные рамки исследования определены потому, что Кандалакшский район был отнесен к территории Карельской республики в результате ошибки, допущенной при составлении карты НКВД АК ССР. Ведь в экономическом и национальном отношении (проживали только 2 - 4 % карелов) этот район составлял единое целое с Мурманским округом.
История массовых политических репрессий на Мурмане в 1930-е годы аккумулирует в себе далеко еще не востребованный исследовательский потенциал. Введение в оборот выявленной источниковой базы позволит воссоздать «биографию» политических репрессий на Мурмане в 30-е годы во всей ее полноте и подлинности.
Источниковая база исследования носит комплексный характер. В нее вошли как опубликованные, так и неизданные документы органов НКВД союзного и регионального уровня: директивы и приказы Народного Комиссара Внутренних Дел, внутриведомственная переписка; постановления правительства, материалы пленумов ЦК ВКП(б), тексты выступлений государственных деятелей, архивно-следственные дела 1930-х годов, воспоминания очевидцев, статистические данные и т. д. - то есть материалы, помогающие рассмотреть различные аспекты внутренней политики и борьбы с так называемыми врагами народа на региональном уровне.
Основу источниковой базы диссертации составили архивные материалы: документы Российского государственного архива Военно-морского флота, находящегося в городе Санкт-Петербурге (РГА ВМФ), Государственного архива Мурманской области (ГАМО) и Отдела архивной информации и реабилитации Информационного центра при УВД Мурманской области (ОАИ и РИД при УВД МО).
Первостепенное значение для разработки темы имели документы Государственного архива Мурманской области. Материалы фонда Мурманского окружного исполнительного комитета Совета рабочих и крестьянских депутатов за 1928-1938 гг. (ГАМО, Ф. Р-162) дали ценные сведения об общественной и экономической жизни Мурмана, колебании численного состава населения, изменениях административно-территориального деления, проводимых советскими и партийными органами края идеологических кампаниях, результатах проверок органами НКВД и прокуратуры предприятий и организаций края и т. д. Материалы фонда Мурманского уездного Совета рабочих, крестьянских, красноармейских и рыбацких депутатов и его исполнительного комитета за 1920 — 1921 гг. (ГАМО, Ф. Р-54) содержат списки духовенства, переписку о регистрации помещиков и духовенства уезда. Представление о передачах Мурманского радио во второй половине 1930-х годов дают ранее не использовавшиеся микрофонные материалы местных последних известий, литературных и политических передач из фонда Комитета по телевидению и радиовещанию Мурманского облисполкома за 1938 - 1991 гг. (ГАМО, Ф. Р-947).
Особое внимание уделено документам фонда Управления Министерства безопасности Российской Федерации по Мурманской области (ГАМО, Ф. Р-140). Данный фонд состоит из архивно-следственных дел незаконно репрессированных в 30-е годы за контрреволюционные преступления и реабилитированных жителей Мурманской области. Из состава данного фонда исследовано 57 архивно-следственных дел на 270 человек обвиняемых, принадлежавших к различным социальным группам и национальностям.
Большинство архивно-следственных дела Мурмана 1930-х годов состоят из постановления об аресте, ордера на арест, ордера на производство обыска, протокола обыска, анкеты арестованного, протокола допроса арестованного на 3-4 листах, протоколов допроса трех - четырех свидетелей, обвинительного заключения, выписки из протокола заседания тройки или особого совещания, копии приговора. Фотографии арестованных до 1940 года в архивно-следственных делах встречаются крайне редко, исключение составляют некоторые групповые дела и дела по обвинению крупных руководителей края. В состав дел в некоторых случаях входят личные документы: аттестаты, дипломы; удостоверения личности, всевозможные справки, фотографии, записные книжки, переписка обвиняемых и пр. Однако в большинстве случаев личные документы, изъятые при обыске, уничтожались, если не считались уликой, изобличающей подследственного в преступной деятельности.
Большое значение для исследования по избранной теме имеют материалы фондов Мурманского обкома ВКП(б), КПСС за 1938 — 1980 гг. (ГАМО, Ф. П-1) и Мурманского окружного комитета ВКП(б) за 1930 - 1938 гг. (ГАМО, Ф. П-2), которые содержат списки, статистические данные о количестве исключенных из рядов ВКП(б) в 1930-е годы, сведения о мотивах исключений из партии, докладные записки партийных руководителей края о реализации решений съездов и пленумов, донесения о политико-моральном состоянии населения в период проведения важнейших идеологических кампаний и т. д.
Документы отдела архивной информации и реабилитации Информационного центра при УВД Мурманской области представляют большую важность для данного исследования. Материалы фонда Отдела специальных поселений Управления МВД Мурманской области за 1938 — 1958 гг. (ОАИ и Р ИЦ при УВД МО, Ф. 9) позволяют узнать об общей численности спецпереселенцев, дислокации спецпоселков на территории Мурманской области, и о количестве арестов на территории спецпоселков в 1937- 1938 гг., произведенных органами НКВД. Документы фонда Отдела по исправительным делам УВД Мурманской области за период с 1939 г. (ОАИ и Р ИЦ при УВД МО, Ф. 34) содержат сведения о общих затратах на содержание лагерей. В фонде Информационного центра при УВД Мурманской области за период с 1938 года (ОАИ и Р ИЦ при УВД МО, Ф. 4) содержатся «Списки осужденных Особым совещанием при НКВД СССР в 1939- 1940 годах и направленных в лагеря согласно распоряжения 1 спецотдела НКВД СССР», представляющие для нашего исследования особое значение как источник, в определенной степени, альтернативный фонду Р-140 УМБРФ по Мурманской области в ГАМО. В фонде Регистрационно-учетного отдела УМВД Мурманской области в 1939 -1956 гг. (ОАИ и Р ИЦ при УВД МО, Ф. 6) сод ржится ведомственная переписка, директивы Л.П. Берии, списки инонационалов, подлежавших выселению в 1940 г. с территории Мурманской области, и списки социально-чуждых элементов в городе Мурманске, подлежащих аресту.
Важную роль в исследовании играют документы Российского государственного архива Военно-морского флота, находящегося в городе Санкт-Петербурге. Материалы фондов Штаба Северного флота в 1933 -1940 гг. (РГА ВМФ, Ф. Р-970), Политуправления Северного флота в 1933 -1940 гг.(РГА ВМФ, Р-971), Управления морских сил рабоче-крестьянской Красной армии в 1929 - 1940 гг. (РГА ВМФ, Ф. Р-1483), Народного Комиссариата Военно-морского флота в 1937 - 1940 гг. (РГА ВМФ, Ф. Р-1_678), Главного Управления Политпропаганды ВМФ СССР в 1937 -1940 гг. (РГА ВМФ, Ф. Р-1549) имеют большое значение для исследования истории политических репрессий на Северном флоте в 1930-е годы.
При написании работы широко привлекались материалы периодической печати, выходившей в исследуемый период: окружной, а затем областной газеты «Полярная правда»; районных газет «В бой за никель», «Беломорская волна», «Полярный коллективист».
Немалое значение для изучения прошлого и настоящего имеют воспоминания жертв массовых политических репрессий и их родственников, опубликованные в газете «Котлован» Хибинского общества «Мемориал» в первой половине 1990-х годов. Воспоминания отличаются не только своей богатой эмоциональной палитрой, личностным восприятием действительности, но что не менее важно, богатым содержанием и несут в себе неповторимые ощущения сопричастности с эпохой. Этот материал собран в сборнике «Спецпереселенцы в Хибинах». Рассказы и воспоминания о жизни саамского народа, о политических репрессиях 1937 г. и расстреле саамов Мотовского погоста, о ликвидации в Полярном районе Мурманской области оленеводческого колхоза «Тундра» и насильственном выселении в 1940 г. жителей деревни Большая Западная Лица собраны в снабженной фотографиями и рисунками документальной книге A.M. Степаненко «Расстрелянная семья».
Особую важность для данного исследования представляет изданная в 1997 году «Книга памяти жертв политических репрессий» Мурманской области, содержащая поименный список около 7000 северян, репрессированных в 20 - 50 гг. Данная книга создана на основе документальных проверенных материалов и является итогом кропотливой работы сотрудников органов госбезопасности Мурманской области, которые сумели сохранить в целости и сохранности соответствующие документы, ставшие официальной основой «Книги памяти».
Проведенное нами сопоставление материалов фонда Управления Министерства безопасности Российской Федерации по Мурманской области (ГАМО, Фонд Р-140), на основе которого составлена «Книга памяти» Мурманской области, со «Списком осужденных Особым совещанием НКВД СССР в 1939 - 40 году и направленных в лагеря согласно распоряжения I Спецотдела НКВД СССР» (ОАИ и Р при УВД МО, Фонд 4, Дело 9) показало высокую степень достоверности сведений, представленных в «Книге памяти».
Помимо «Книги памяти» Мурманской области, важную роль в исследовании играют сборники документов «Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий», «ГУЛАГ в Карелии», а также «Книга памяти жертв политических репрессий Новгородской области» и «Поморский мемориал», снабженные приложениями «История репрессии в документах».
Таким образом, в основу исследования положен целый комплекс источников, позволяющих всесторонне рассмотреть вопрос об осуществлении репрессивной политики на Мурмане в 1930-е годы и о влиянии массовых политических репрессий на общественную и экономическую жизнь края.
Методологическую основу работы составляет метод историко-научной реконструкции, рассматривающий историю массовых политических репрессий на Мурмане в 30-е годы как сложный диалектический процесс. Принцип историзма и достоверной подачи материала сочетаются с использованием широкого круга разнообразных источников, с целостным видением проблемы, с ориентацией при решении ее преимущественно на человека и междисциплинарные связи. Принцип историзма - универсальный научный подход, сопряженный со способностью мыслить категориями времени, места и причинности, требует рассмотрения изучаемого объекта во времени.1
Кроме традиционного качественного анализа в работе с источниками (особенно это касается «Книги памяти» Мурманской области) применялись методы количественного и статистического анализа, которые позволили определить всплески репрессий, категории наиболее пострадавших граждан, а также обосновать достоверность сведений, представленных в «Книге памяти» Мурманской области — неотъемлемой части официальных статистических данных о количестве репрессированных граждан в СССР.
Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованных источников и литературы, приложений. В первой главе анализирукггся предпосылки, динамика и масштабы репрессий. Во второй главе внимание акцентируется на осуществлении репрессивной политики на Мурмане в 1930-е годы против различных категорий репрессированных и ее формах, методах. В третьей главе раскрывается влияние массовых политических репрессий на общественную и экономическую жизнь Мурмана.
Предпосылки складывания системы политических репрессий в СССР
Репрессии - «нормальная» составная часть любой политической системы, так как в любой стране существует то или иное число антигосударственных элементов. Однако репрессии 1917 - начала 50-х гг. в СССР выглядят совершенно исключительным явлением как по масштабам, так и по степени воздействия на характер развития советского общества. Сегодня становится все более ясно, что существование советской политической системы без массовых репрессий было просто невозможно. В то же время, причины столь широкого их распространения различными исследователями видятся весьма различно. Одни видят в них естественное следствие необходимых ограничений демократии в условиях враждебного империалистического окружения, активно стремящегося уничтожить «первое в мире социалистическое государство», а потому наводняющего страну действительными «врагами народа». Другие выводят ее из диктаторского характера власти в Советском Союзе, расходясь лишь в определениях этой диктатуры: личная, партийная, тоталитарная и т.п.
Как бы то ни было, очевидно, что складывание системы массовых политических репрессий напрямую связано с характером политической системы в СССР в целом, поэтому объяснение их распространенности следует искать в характере последней.
Одна из важнейших идей, положенных в основу советской политической системы, заключается в упразднении частной собственности и передаче средств производства в собственность всего общества. Предполагалось, что это создаст условия для свободного и высокоэффективного труда без эксплуатации человека. На практике в советском государстве обобществленность оказалась отождествленной с этатизмом, складыванием всеобъемлющей государственной собственности, находящейся в распоряжении бюрократического аппарата. Фактически подобная система вовсе не устраняла эксплуатации, лишь заменяя ее субъекта: вместо человека — эксплуататором становится государство. Более того, отказ от частной собственности, а соответственно, и от основанной на ней рыночной системы отношений вместе со всеми экономическими рычагами, обеспечивающими стимулы к труду, подрывали заинтересованность в эффективном труде со стороны населения. Поэтому, чтобы обеспечить трудовую деятельность граждан, оказались необходимы иные — внеэкономические — рычаги воздействия, среди которых главную роль стали играть именно репрессивные меры.1 Страх за свою жизнь, семью или карьеру служил мощным средством привлечения к труду, компенсировавшим недостаточную материальную заинтересованность, оказывающим дисциплинирующее действие на любого советского человека, какое бы общественное положение он ни занимал — от рядового работника до высокопоставленного чиновника. При этом, поскольку в качестве главной цели всего производственного процесса объявлялось благо государства, то, соответственно, неэффективный труд, наносящий ему ущерб, рассматривался как антигосударственное политическое деяние.
Основные категории репрессированных
Наиболее обширную группу репрессированных составляли обладатели «вредного» с точки зрения Советской власти социального происхождения. Одним из наиболее показательных примеров дел против обладателей такого социального происхождения было дело «Кандалакшской контрреволюционной ячейки», объявленной составной частью так называемого «Заговора финского генштаба», якобы ликвидированного органами ОГПУ в Ленинградском военном округе в 1933 г.
Согласно составленной ОГПУ легенде, Финский Генеральный штаб в процессе подготовки к войне с Советским Союзом, насадил ряд контрреволюционных повстанческих шпионско-диверсионных ячеек в районах Ленинградской области и, особенно, в Карельской АССР. Две такие ячейки — Кандалакшская и Мурманская - находились на территории Мурманского округа. Объединенные единым руководством Финского генштаба указанные контрреволюционные ячейки вели систематическую контрреволюционную деятельность, направленную к подрыву обороноспособности СССР и разрушению тыла на случай войны.
По делу Кандалакшской контрреволюционной ячейки в качестве обвиняемых привлекли 30 человек, которые по постановлению Судебной Тройки Полномочного представительства ОГПУ В Ленинградском военном округе в 1933 г. были осуждены к различным мерам наказания, в том числе три человека - к высшей мере наказания (ВМН).
Привлеченные по данному делу жители Кандалакшского района, обвинявшиеся в создании антисоветской организации, характеризовались в следственных материалах как «бывшие торговцы, активные церковники, кулацко-зажиточная часть деревни - в большинстве своем активные участники Миллеровской армиии». Целью данной организации объявлялось присоединение Карелии к Финляндии путем вооруженного восстания при поддержке финского правительства, совершение диверсионных актов и распространение антисоветских провокационных слухов.
Арестованным по делу «Кандалакшской контрреволюционной ячейки» также приписывалась «разлагательская» работа среди колхозников и подготовка взрыва железнодорожного моста. При аресте обвиняемых в качестве доказательства их преступной деятельности были изъяты 41 винтовка, 1 обрез, 6 винтовочных стволов, 10 револьверов и 1866 штук патронов.
Кандалакшской группой контрреволюционной ячейки, якобы, руководили бывшие торговцы-кулаки Иван Иванович Карташов и Илья Трофимович Кемов. Княжегубской группой - бывшие торговцы Алексей Васильевич Осипов, братья Петр Фомич и Евсей Фомич Архиповы, имевшие племянника в Финляндии. Чернореченской группой — бывший торговец и нештатный поп Степан Яковлевич Петров. Ковдской группы - бывший судовладелец-кулак Артемий Никитич Прокопьев и бывший диакон Карп Алфеевич Лебедев.
В документах следственного дела отсутствует указание конкретной вины арестованных. Вместо этого протоколы допросов содержат довольно подробные автобиографические рассказы арестованных. Эти рассказы посвящены не деталям совершения приписываемых им преступлений, а описанию подследственными своего дореволюционного прошлого, сословного происхождения и рода занятий.
Использование труда заключенных и спецпереселенцев на строительстве народно-хозяйственных объектов на Мурмане в 1930-е годы
Первые заключенные на Кольском полуострове появились в Хибинах. Так, в 1929 г. для освоения апатитового месторождения, строительства станции Апатиты, шоссе и железных дорог, а также для выполнения других ответственных заданий правительства было организовано 6-ое апатитское отделение СЛОНа (Соловецких лагерей особого назначения). Позднее отделение переименовали в одну из Трудколоний Белбалтлага.1
Первые лагерники в Хибинах были почти все уголовники, однако с каждым годом увеличивался процент заключенных, осужденных по 58-й статье за "контрреволюционные преступления". Среди них находилось значительное количество специалистов. Поэтому нередко инженеров и других руководителей набирали из «зэков» со специальным образованием. И за каждого такого специалиста трест "Апатит" платил УСЛОНу (Управлению Соловецких лагерей особого назначения) по 8 тысяч рублей в год. Имевшие сроки инженеры занимали в Хибинах высокие посты в электротехнической и транспортной службах, в экономическом и юридическом отделах управления треста "Апатит"."
Однако в создании апатитовой промышленности края принимали участие не только заключенные, но и спецпереселенцы - раскулаченные крестьяне, высланные из разных частей страны. В 1930 - 1933 годах на Кольский полуостров были завезены около сорока тысяч спецпереселенцев, из них более 20 000 человек оказались в Хибинах. В окрестностях города Хибиногорска они составляли 90% населения.
Спецпереселенцы работали на руднике им. СМ. Кирова, различных объектах комбината «Апатит», в совхозе «Индустрия» и других хозяйственных организациях.
30 июня 1934 г. была достроена и дала ток первая гидростанция Кольского полуострова НиваГЭС-2 на порожистой реке Нива. Многотысячный отряд строителей формировался с лета 1931 г., в основном, из спецпереселенцев. Их силами был построен большой комплекс гидротехнических сооружений — отводящие и подводящие каналы, сама станция, линии электропередач, подстанции, сам рабочий поселок, перенесен на другое место участок железной дороги."
В 1933 г. был сдан в эксплуатацию Беломорско-Балтийский канал. . Постановлением СНК СССР от 17 августа 1933 г. в целях его освоения был образован Беломорско-Балтийский комбинат (ББК), на седьмое отделение которого, в частности, возлагалось сооружение гидростанции на реке Туломе.3
На участке между Колой и Мурмашами располагались четыре лагеря, где находилось от 12 до 20 тыс. человек. Работы шли одновременно на нескольких участках: на здании ГЭС, водосборе, отводящем канале, в жилом поселке. Состав заключенных в Туломских лагерях был многонациональный и разнообразный. Например, до 34% заключенных были осуждены за контрреволюционные преступления.
