Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Научная интеллигенция и общественная мысль Советской России 1920-х годов 38
1. Научная интеллигенция в 1920-е годы: состав и общественное положение 38
2. Общественная мысль в условиях диктатуры большевиков .53
Глава 2. Футурологические проекты организации идеального советского общества ..67
1. Психофизиология человека как научная основа футурологических представлений об обществе будущего 67
2. Педологические проекты 1920-х годов: трудовое воспитание и новая мораль 81
3. Научная организация труда как метод организации социального механизма 101
Глава 3. Проекты «усовершенствования» биологической природы человека в общественной мысли 1920-х годов 125
1. Евгенический идеал человека социалистического общества 125
2. Вопрос о бессмертии и дилемма жизни и смерти в дискуссиях 1920-х годов 141
3. Актуализация в общественной мысли Советской России учения о физическом воскрешении 56
Глава 4. Синтез футурологических построений современников втворчестве К.Э. Циолковского 170
1. Социально-этические взгляды К.Э. Циолковского и их последователи 170
2. Идея межпланетных перелетов К.Э. Циолковского и
практика ее воплощения 195
Заключение 212
Список источников и литературы
- Научная интеллигенция в 1920-е годы: состав и общественное положение
- Психофизиология человека как научная основа футурологических представлений об обществе будущего
- Евгенический идеал человека социалистического общества
Введение к работе
Актуальность темы исследования обусловлена необходимостью всестороннего изучения и обобщения исторического опыта нашей страны в первые десятилетия после революции 1917 года. Для понимания прошлого России советского периода в целом имеет большое значение изучение различных проявлений общественной мысли.
На сегодняшний день нет полной и объективной оценки отечественной общественной мысли в 1920-е годы, поскольку эту тему долгое время рассматривали сквозь призму партийной идеологии, оставляя за рамками научного интереса альтернативные политические и социальные взгляды. Однако именно комплексное рассмотрение истории общественной мысли может дать многоплановую и полную картину духовных поисков людей, ставших гражданами Советской России. Следует учесть то, что взгляды, высказанные в среде научной интеллигенции в послереволюционные годы, пополнили идейный багаж нового государства на несколько десятилетий вперед.
В период после 1917 года новое звучание получили различные футурологи-ческие концепции по переустройству буквально всего - от экономики до морали. Литература, описывающая устройство будущего идеального общества, приобрела политическое значение: от нее ждали конкретных инструкций по созданию социалистического общества. Особенностью футурологических проектов рассматриваемого периода является то, что большинство из них были разработаны в рамках или от имени естественных наук. Свою лепту в образ идеального гражданина СССР внесли таким образом не только партийные публицисты, но и экономисты, педагоги, психологи, представители биологии, генетики, физиологии. Советская наука, считает В.П. Булдаков, изначально граничила с футурологическим прожектерством1, свойственным значительной части научной интеллигенции.
Историческая ситуация, сложившаяся в 1920-е годы XX века, характеризуется современниками как ситуация небывалого в истории социального эксперимента. В это время разные люди, претендовавшие на роль творцов нового общества, имели возможность не только беспрепятственно пропагандировать свои идеи, но и пытались воплощать их в жизнь. Заводы превращались в полигоны применения «научной организации труда», школы - в опытные станции по воспитанию «нового человека», медицинские и биологические лаборатории - в мастерские создания искусственной жизни. Этот феномен превращает футурологические проекты научной интеллигенции 1920-х годов в явление общественной мысли, в важную часть политической и культурной жизни страны. Практически реализовать эти проекты не удалось, однако идеи, лежавшие в основе их опытного применения, имели далеко идущие последствия в формировании культуры и идеологии советского государства.
Изучение истории масштабных социальных преобразований имеет особую актуальность на современном этапе реформирования российского общества, когда идет поиск путей дальнейшего развития страны. Современная Россия и мировое сообщество вряд ли снова вернутся к тем взглядам, которыми увлекались люди в 1920-е и 1930-е годы. Однако поиски «земного рая», «идеального общества», «совершенного человека» постоянно присутствуют в философской и этической мысли человечества с античных времен. Анализ футурологических построений 1920-х годов и идеологии, лежавшей в их основе, помогает трезво оценить радикальные программы сегодняшнего дня и более сдержанно и критически относиться к экстремизму в политике, экономике, к «революциям» в нравственной сфере.
Объектом исследования является общественная мысль Советской России 1920-х годов.
Предметом исследования являются футурологические проекты научной интеллигенции, условия их возникновения и особенности в указанный период.
Определение предмета исследования требует уточнения использованных терминов: «научная интеллигенция» и «футурологические проекты».
Существует терминологический спор вокруг понятия «интеллигенция». В советской историографии преобладало мнение, что интеллигентность определяется образовательным цензом. В этом случае история интеллигенции представляла собой историю лиц, получивших высшее образование. Однако определение интеллигенции как группы лиц, занимающихся высоко квалифицированным умственным трудом, то есть по профессиональному признаку, оказывается также не достаточным. В 1990-е годы исследователи обратили внимание на самоидентификацию интеллигенции авторами сборника «Вехи» и другими несомненными интеллигентами дореволюционной поры (Г.П. Федотовым, П.Б. Струве). По их мнению, отсутствие высшего образования не служило непреодолимым препятствием для получения статуса интеллигента. В то же время многие интеллектуалы различной политической ориентации предпочитали иные идентификации. «Многие люди, относившие себя к интеллигентам, - пишет Б.И. Колоницкий, - считали важнейшими «родовыми признаками своего "сословия" противостояние самодержавию и официальной церкви»1. Идентификация интеллигента определяется приверженностью нравственным идеалам и активной их проповедью; также основными чертами мировоззрения интеллигенции исследователи называют радикализм, материализм, утилитаризм, позитивизм.
Для целостного описания явления необходимо использовать оба подхода. Занятие наукой предполагает наличие высшего образования, но в 1920-е годы это условие не всегда соблюдалось, как видно на примере А.А.Богданова, А.К.Гастева. Подчинение интеллектуальных занятий высшим нравственным или общественным идеалам являлось характерной чертой научной интеллигенции.
Понимание научных занятий как средства социального усовершенствования стало основой для возникновения в этой среде футурологических проектов.
Для характеристики интеллигенции 1920-х годов современниками, а в последствии советскими историками, применялись различные категории, в том числе «рабоче-крестьянская», «старая», «новая». Во прос идентичности понятий «научная интеллигенция», «научные работники», «научные кадры» приобретает особенное значение при использовании цифрового материала. Существование смежных понятий и различных характеристик интеллигенции свидетельствует о дифференциации ее социального положения и политических позиций1.
Вводимое нами понятие «футурологические проекты» также требует определения. Необходимо обозначить разницу между футурологией и утопией. Один из исследователей утопического мышления Е. Шацкий считает основным признаком утопического мировоззрения тотальное несогласие с существующим мироустройством. «Утопистом, - пишет Е. Шацкий, - будет для нас каждый революционер, которому неизвестно понятие переходного периода и который преобразование общества представляет себе как полный разрыв исторической преемственности»2. Футурология, в широком смысле понимаемая как общая концепция будущего Земли и человечества, в отличие от утопии должна иметь научное обоснование, чем сближается с научным прогнозированием социальных процес-сов . По образному выражению Е. Шацкого, «футурологию интересует то, что возникает из существующего положения вещей, а утописта - то, что бросит вызов существующему положению»4. Таким образом, в различении утопии и футурологии решающее значение имеют наличие научного обоснования и способ решения проблемы «разрыва - преемственности».
С высоты современного исторического опыта очевидно, что социальные проекты интеллигенции 1920-х годов были направлены на создание абсолютно нового мира, а их научное обоснование сегодня не выдерживает критики. Однако современники, как члены научного сообщества 1920-х годов, так и околонаучные круги, руководствуясь принципами позитивизма, создавали самые смелые проекты, уверенные в их научности и принципиальной осуществимости. В источниках, рассматриваемых в диссертации, отсутствует слово «утопия» или другие термины, позволяющие квалифицировать отношение авторов и читающей публики к преобразовательским проектам как к фантазиям, несбыточному идеалу, выдумке. Произведение А. Чаянова «Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии» — единственное сочинение, жанр которого определен автором как «утопия», и оно не претендует на научный проект, чем принципиально отличается от остальных описаний предполагаемого будущего.
Современный немецкий исследователь Д. Байрау также считает, что «понятие утопии... не охватывает центральных элементов советской истории»1. Д.Байрау употребляет термин «проект», который подчеркивает процесс реализации фантастических и утопических идей. Использование в исследовании понятия «проект» позволяет очертить элементы, оказавшие «решающее воздействие на политические решения и прежде всего на политическую практику, как в узком кругу большевистского руководства, так и за его пределами»2.
Таким образом, термин «футурологические проекты» адекватно отражает сущностные черты описываемого явления: апелляцию к научным достижениям первой четверти XX века и убеждение в принципиальной осуществимости.
Хронологические рамки исследования охватывают период с 1918 года по 1929 год: от установления советской власти в России и до года «великого перелома», открывшего массовые репрессии против советских граждан. До начала этого периода футурологический аспект в революционной общественной мысли не был развит, так как внимание сосредотачивалось на разрушительном моменте. Общество будущего рисовалось в самых общих чертах, так как его создание считалось делом отдаленных лет.
После 1929 года репрессии обрушились в том числе и на авторов футуроло-гических проектов, и на сами концепции, как на теоретические построения, расходившиеся со схемой официального марксизма. Таким образом, общественная мысль избранного нами периода максимально отражает ситуацию поливариантности идеалов нового общества в рамках политической диктатуры большевиков.
Степень изученности проблемы свидетельствует о недостаточном внимании к ней исследователей. Общественная мысль Советской России 1920-х годов только в последние десять - пятнадцать лет начинает выступать как самостоятельная тема. В советское время она лишь затрагивалась в рамках более широких тем. Как самостоятельная тема исследований общественная мысль Советской России 1920-х годов начинает выступать только в последние десять - пятнадцать лет. Поэтому, анализируя историографию вопроса в 1930-1980-е годы, необходимо опираться на исследования, посвященные истории интеллигенции и отдельных научных дисциплин. Мы не ставим задачу дать исчерпывающий анализ опыта отечественных историков в изучении интеллигенции, тем более, что уже существует ряд историографических исследований на эту тему. Так, монография М.Е. Главацкого1 является настоящим путеводителем по историографии интеллигенции с октября 1917 года до середины 1980-х годов. В части литературы по истории отдельных дисциплин наибольшее внимание уделено тем работам, которые освещают социальное звучание тех или иных собственно научных проблем и общественные взгляды отдельных ученых. В историографический обзор также не вошли работы, касающиеся художественной интеллигенции и всестороннего описания культурного строительства 1920-х годов.
Историографию проблем общественной мысли советской интеллигенции условно можно разделить на три этапа. Первый период с 1930-х до начала 1950-х годов, характеризуется догматизмом в исследованиях и недооценкой роли дореволюционной интеллигенции в общественной жизни страны. Второй период обозначим рамками середины 1950-х - первой половины 1980-х годов. В это время историки включают в круг исследуемых тем общественно-политические взгляды научной интеллигенции. Современный этап развития историографии - со второй половины 1980-х годов - является наиболее продуктивным в изучении общественной мысли и культурно-семантического поля 1920-х годов благодаря разнообразным методологическим подходам и введению в оборот новых источников.
Первый период развития советской историографии охватывает период 1930-начала 1950-х годов. В этот период происходит сужение спектра исследовательских задач и ограничение объектов - участников исторического процесса - за счет представителей интеллигенции, а также склонных к компромиссам со старой интеллигенцией большевистских деятелей.
Согласно учебнику «История Всесоюзной коммунистической партии (большевиков). Краткий курс», одобренному ЦК ВКП(б) в 1938 году, дореволюционная интеллигенция вообще не рассматривалась как социально значимый слой послеоктябрьского общества. В том же учебнике был выдвинут тезис о «совершенно новой» советской интеллигенции, которая вышла из рабочей и крестьянской среды1. В процессе роста нового слоя коммунистически образованных людей старая интеллигенция растворялась, ассимилировалась новыми кадрами, утрачивала свои традиции. Эта сталинская оценка интеллигенции определила рамки исторических исследований в 1930-начале 50-х годов. Поэтому течения общественной мысли в среде научной интеллигенции оказались вне поля зрения историков, а их общественная деятельность оценивалась необъективно. Внимание исследо вателей привлекала в основном новая советская интеллигенция, процессы ее формирования и роста, ее вклад в социалистическое строительство.
В 1930-е годы произошла также политическая дискредитация многих представителей старой большевистской интеллигенции, принимавших активное участие в революционных событиях и поисках путей развития в первое послеоктябрьское десятилетие. Их взгляды, заклейменные в официальной печати как несоответствующие линии партии, стали закрытыми для историков. Так, Советская энциклопедия не содержит упоминаний литературы по евгенике и педологии. Сами эти направления названы реакционными лженауками1.
Таким образом, история общественной мысли 1920-х годов в данный историографический период оказалась крайне обедненной. Однако говорить об абсолютном застое было бы неверно. В это время шло формирование источниковой базы для изучения проблем взаимоотношений власти и интеллигенции. В конце 1920-х - 1930-е годы проводились широкомасштабные социологические исследования, обследования кадров государственного аппарата, различных отраслей хозяйства, учреждений культуры. Данные этих обследований публиковались. Ценность опубликованных статических исследований состоит в привлечении большого источникового материала, позволяющего судить о процессе замещения молодыми специалистами кадров старой интеллигенции, отчасти материального положения и социального статуса интеллигенции.
Особняком в ряду представителей дореволюционной научной интеллигенции стоит К.Э.Циолковский, удостоившийся дружеской телеграммы И.Сталина, в которой он был назван «известным ученым». Фигура Циолковского стала превращаться в некий символ успехов отечественной науки и техники. Судьба самородка из провинции, не получившего высшего образования, но работавшего в самой передовой отрасли - авиастроении и космонавтике, была свидетельством успешности формирования новой интеллигенции и оправдывала разрыв преемст венности со старой системой образования. В 1930-1940-е годы жизнь и творчество калужского изобретателя романтизировали многие исследователи и писатели1. Однако эти издания обходят молчанием философию Циолковского, его проекты идеального общества будущего.
Второй период развития историографии охватывает вторую половину 1950-х - первую половину 1980-х годов. В этот период исследователи отходят от догматизма «Краткого курса» и впервые обращают внимание на общественно-политические взгляды старой интеллигенции. Проблема перевоспитания буржуазной интеллигенции затронута в трудах М.П. Кима как часть борьбы коммуни-стической партии за интеллигенцию старого общества .
Среди работ 1960-х годов выделяется книга, подготовленная коллективом авторов: С.А.Федюкиным, Н.М.Катунцевой, Г.П.Андреюк, Г.П.Веселовым, у В.Е.Носовым, В.Т.Петровым, М.П.Кимом . В ней приводятся данные о численности людей умственного труда послереволюционной России, в том числе по сферам деятельности, предпринимается попытка учесть всех крупных деятелей науки, искусства, техники и военных, которые приняли Октябрьскую революцию и активно сотрудничали с Советской властью.
Исследователи отказываются от тезиса о безоговорочной контрреволюционности старой интеллигенции. С.А.Федюкин - один из наиболее авторитетных историков советской интеллигенции, два десятилетия разрабатывавший эту тему, -отметил, что переход старой интеллигенции на позиции социализма был слож ным и противоречивым. Он критиковал однозначные оценки «сменовеховства», «спецеедства» и других явлений в общественной жизни 1920-х годов и пытался оценить мотивации политического поведения интеллигенции, ее признания Советской власти. Однако вовлечение старой интеллигенции в строительство социализма такие авторы как С.А.Федюкин, Л.В.Иванова, П.В.Алексеев1 рассматривали в основном через организационные каналы: учреждения, вузы, исследовательские центры. Считалось, что сам факт вхождения старой интеллигенции в государственную организационную систему является «предпосылкой для систематического воздействия на нее новой социальной действительности»2. Поэтому наибольшее освещение получила политика советского руководства, в первую очередь организационные меры, принимаемые правительством в отношении интеллигенции.
Единственная работа этого периода, в которой затронуты проблемы общественной мысли и мировоззрения ученых, - монография П.В.Алексеева. Автор отмечает единство направлений Э.Енчмена, Пролеткульта, «богдановщины» (А.А.Богданова) в части отрицания ими связей между старой «буржуазной» и новой «пролетарской» культурой и наукой. Также П.Алексеев рассматривает течения «стихийного материализма» в науке на примере взглядов физиологов и биологов И.Павлова, В.Бехтерева, С.Костычева, Б.Завадовского, Н.Кольцова, А.Опарина, геохимика В.Вернадского, психолога К.Корнилова. Он приходит к выводу, что мировоззрение ученых естественных наук имеет философскую материалистическую ориентацию исходя из характера их научных исследований. Так как естественнонаучный материализм является основой марксизма, то через него многие ученые могли приять марксистскую методологию, считает П.Алексеев.
Автор развивает тезис Ленина о том, что путь специалистов науки и техники к признанию коммунизма лежит «через данные своей науки»1.
Характерной чертой данного периода развития историографии стало разделение интеллигенции на профессиональные группы (учительство, историки, военные и так далее). Проблемы профессиональных отрядов интеллигенции стали рассматриваться в рамках истории отдельных дисциплин и научных направлений. Реабилитация репрессированных научных и политических деятелей 1920-х годов, а также целых научных направлений (генетика, научная организация труда), вернула в исторический оборот много имен и источников, закрытых в сталинский период. Однако предметом рассмотрения стали исключительно научные достижения тех или иных ученых, их социальные проекты не получили должного освещения, хотя все чаще удостаивались пусть беглого, но упоминания.
Так, в 1970-е годы, в связи с экономическими реформами, наметилось обращение к раним опытам преобразования советской экономики, в частности, к научной организации труда (НОТ) и деятельности Центрального института труда под руководством А.К.Гастева. В 1970 году появился сборник «ЦИТ и его методы НОТ», составленный бывшими сотрудниками ЦИТа2. Авторы сборника убеждены, что методы Гастева по организации работ и экономии времени оставались актуальными и 50 лет спустя.
Психологические и педологические идеи 1920-х годов рассматривались в рамках общих трудов по истории психологии и педагогики3. Наиболее интересна работа Е.Будиловой4. Она отмечает, что тенденция к регламентации всех аспектов жизнедеятельности в 1920-е годы оказала влияние и на развитие психологии. В рамках этой науки человек стал рассматриваться как пассивное звено в переключении внешних стимулов. Человеческая деятельность перестала пониматься как акт сознания: мышление было переведено в ряд рефлексов. Вся психология свелась к поведенчеству. Такое представление о человеке явилось основой для манипулирования его сознанием и пренебрежения демократическими свобод.
Оригинальной научной дисциплине - психотехнике, получившей развитие в 1920-е годы, посвящена работа Ю.В.Котеловой1. Автор отмечает связь психотехники с тейлоризацией и НОТ, очень популярных тогда в России, подчеркивает достижения в этой дисциплине, признанные зарубежными учеными.
В историко-педагогической литературе отсутствовали исследования проектов формирования «нового» сознания. Историки занимались прежде всего вопросами государственной школьной политики (Ф.Королев, З.Равкин, Е.Медынский и другие), а также взаимоотношениями учительства и советской власти. Проблемы нравственного воспитания в советской школе рассматривались политизировано и без учета принципа историзма . Что касается таких проблем, как влияние на школьника событий войны и революции, формирование детского сознания под влиянием социальной среды, семьи и быта, особенности социальных, этических, религиозных, профессиональных и политических представлений школьников 1920-х годов, то они практически не изучались.
Вопросы истории генетики лучше других научных направлений оказались разработаны в литературе. Исследования начали появляться снятия запрета на генетику и организации в 1969 году Института медицинской генетики АМН СССР. Сначала это были работы о творчестве отдельных ученых3, затем более общие4. В монографиях, посвященных Н.Кольцову, И.Шмальгаузену, Ю.Филипченко, затрагивалось их отношение к проблемам жизни и смерти, евге нике, однако этим взглядам не придавалось общественного значения, они рассматривались сугубо в рамках истории биологии.
Новый всплеск интереса к творчеству К.Э.Циолковского относится к 1960-ым годам. Он был связан с необходимостью доказать приоритет Советского Союза в теоретической космонавтике. Изучение творчества Циолковского было включено в тематику Института истории и естествознания техники РАН, также были организованы Чтения, посвященные разработке его творческого наследия, и продолжающиеся по сей день.
Наиболее изученной оказалась та сторона жизни и деятельности К.Э.Циолковского, которая связана с деятельностью первых организаций по изучению ракетной техники1. Однако история организаций, из которых вышли пионеры отечественной практической космонавтики, не оставляла места для рассмотрения философского подтекста, который сам К.Э.Циолковский придавал своей ракете, его футурологическим проектам.
Из историографического обзора видно, что в период со второй половины 1950 - начала 1980-х годов общественная мысль научной интеллигенции 1920-х годов не была выделена как объект исторического исследования. Однако именно в этот период появляются источниковедческие исследования Т.П.Коржихиной2 по организациям, которые являлись формой проявления общественной деятельности и местом сосредоточения общественной мысли. Ее работы стали основой для изучения этих общественных организаций современными исследователями.
В конце рассматриваемого периода было начато использование журнальной периодики для изучения общественных взглядов интеллигенции. Так, в монографии О.П.Федоровой рассматривалась проблематика публицистических статей научных журналов .
Оценивая данный период развития историографии, можно отметить положительные явления: были введены в оборот новые источники, совершенствовалась методологическая база исследований, общественно-научная мысль рассматривалась по отраслевому принципу. Однако политические условия и идеологическая монополия были препятствием для глубокого и всестороннего изучения интеллигенции и общественной мысли 1920-х годов.
Современный этап развития историографии, начавшийся со второй половины 1980-х годов, характеризуется значительным расширением источниковой базы и сменой методологических концепций. Еще с начала 1980-х внимание исследователей начинают привлекать социальные механизмы развития культуры, проблемы взаимоопосредования социальной и культурной практики. В историографии «назрела необходимость создания по советскому периоду исследований в области быта и нравов, аналогичных работам Ю.М.Лотмана по 18-19 вв.» Кроме опыта Ю.М.Лотмана, востребованной оказалась антропологическая тенденция, идущая от школы Анналов и АЛ.Гуревича.
Для современной историографии характерно расширение источниковедческого инструментария, дополнение собственно исторических методов методами и понятиями социологии, психологии, лингвистики, семиотики. Историческое полотно исследователи пытаются рассматривать в языке, дискурсе, кодах и матрицах сознания.
В изучении традиционной темы истории интеллигенции также заметны изменения. В 1990-е годы проблемам интеллигенции был посвящен ряд конферен ций в Москве, Иванове (организатор B.C. Меметов), Екатеринбурге (М.Е. Гла-вацкий), Новосибирске (С.А.Красильников и В.Л.Соскин). Их организаторы и участники по новому оценивают мотивы сотрудничества интеллигенции с советской властью, политику партии и правительства по отношению к этому слою.
Оригинальная трактовка социальных процессов, происходивших в среде интеллигенции с начала 1920-х годов, представлена B.C. Волковым. Он отмечает, что стирание границ между физическим и умственным трудом и создание однородного общества были основными принципами советской политики в области образования. Утрата элитарности, катастрофическое понижение интеллектуального уровня и нивелировка социального и экономического положения человека, занятого умственным трудом, изменили облик интеллектуального слоя до неузнаваемости1. Выводы Волкова вполне приложимы к научной интеллигенции, хотя автор предпочитает не употреблять этого слова и принципиально говорит об «интеллектуалах».
Попытка определить специфику общественной жизни России 1920-х годов представлена в коллективной монографии «Россия нэповская». В.П.Булдаков в главе «Культурные парадоксы постреволюционного времени»2 обращает внимание на проблемы воспитания и образования масс, особенности использования потенциала науки и техники, на массовую культуру и «высокое» искусство. Он выделяет такие черты времени, как педагогическое экспериментаторство, направленное на расширенное воспроизводство носителей «передового классового сознания», сознательную стимуляцию психологии гражданской войны, тейлориза-цию общественной жизни, взгляд на человека как на разновидность механизма, и другие социокультурные новации. Историк отмечает обилие в постреволюционной литературе социально-технократических прожектов, которые пришли на смену народническим утопиям. Он также анализирует причины отрицательного отношения власти к этим экспериментам после свертывания нэпа.
Некоторые проблемы революционной идеологии и общественной мысли 1920-х годов освещены в работах А.М.Эткинда1. Историк подчеркивает, что одним из важнейших механизмов революционного дискурса является разрыв («растяжка») между сочным, красочным, отягощенным множественными определениями человеком старого времени и универсальным «новым человеком»2.
Роль отдельных ученых в общественной жизни страны исследована мало. Наибольшим вниманием исследователей пользуется творческое наследие В.И.Вернадского. Его философским представлениям посвящена работа Ф.Т.Яншиной . Изучение общественно-политических взглядов В.И.Вернадского предпринято Л.С.Леоновой4.
Историки науки в 1990-е годы стали обращаться к мало известным страницам истории своих дисциплин, дискуссионным моментам, переоценивают ранее однозначные фигуры. Именно такие задачи ставили перед собой авторы объемных очерков «Основные течения российской экономической мысли в 20-30-е гг. XX столетия»5. Они анализируют экономические взгляды А.Гастева и подчеркивают в его деятельности положительные черты: перестройку производства в самой его организационной технике, призыв к непрерывному совершенствованию, внимание к психофизическим аспектам, выгодность его методики подготовки кадров. Однако авторы не обращают внимания на социокультурные проекты Гас-тева.
Феномен Э. Енчмена, чье имя стало нарицательным для крайне вульгарных теорий, исследовал С.А.Богданчиков1. Он считает, что взгляды Енчмена стали прямым следствием деструктивного государственного влияния на науку и содержат ряд важных качеств и закономерностей, характерных - в менее резкой форме - для ученых и партийных деятелей периода в целом.
Положение биологии в 1920-е годы, отягощенное представлением о ней как о прикладной науке, которая должна вывести новую породу социалистического человека, рассмотрено в многочисленных работах Э.И.Колчинского2, который является специалистом в области философских проблем и истории биологии советского периода в целом. История генетики в данный период развития историографии обогатилась несколькими исследованиями3. Из этой истории отдельно выделяет евгенику М.Б.Конашев4. Исследователи, затрагивающие вопросы евгеники, подчеркивают высокий научный уровень ее лидеров - Н.К.Кольцова и Ю.А.Филипченко, и свидетельствуют, что евгеника в России не имела ничего общего с германским расизмом, а представляла собой часть генетической проблематики. Указанные авторы менее всего склонны видеть в научных исканиях отечественных генетиков и евгеников выполнения вульгарного политического заказа, однако они игнорируют их утопические умозаключения относительно общества и человека будущего.
Интерес исследователей к духовной и интеллектуальной истории России рассматриваемого периода закономерно охватывает историю образования и детства. Педологии - науке о ребенке - посвящена монография Ф.А.Фрадкина1. Автор считает, что партия видела в педологии средство манипуляции детским сознанием и вскрывает трагедию ученых, педагогов, идеи которых были шире требований социального заказа. Эта же концепция отражена в соответствующей статье Российской педагогической энциклопедии2.
Проблема становления «нового человека» стала краеугольным камнем в изучении школы, педологии и педагогических экспериментов 1920-х годов. Удался или не удался опыт изменения детского сознания и можно ли говорить о специфической «советской субъективности» - вот те вопросы, на которые стремятся ответить современные исследователи. Педагогические идеи и школьная практика включаются в сферу общественно- политической мысли и становятся основой для оценки социальной адаптации к режиму и изучения влияния государства на мировоззрение и поведение советского человека.
Реформы народного образования 1920-х годов, воспитательные эксперименты, основные педологические направления и их эволюция стали предметом изучения Ю.Г.Саловой3. Автор подчеркивает представление педологов о школе как о копии идеального социального строя и отмечает, что школьное образование пользовалось методами преднамеренного воздействия на учащихся. На примере формирования в детском сознании образа Ленина Ю.Г.Салова рассматривает механизм формирования «нового человека» через поэтапное включение детей в политическую деятельность, что «позволяло быстро и без явного сопротивления семьи подчинить детское сознание и манипулировать им так, как этого хотелось власти»1.
Историей детства занимается также А.Сальникова. Она отмечает относительный успех коммунистического режима в навязывании подрастающему поколению граждан новых форм сознания, в создании особого, нового «советского человека» . Е.М.Балашов в своем исследовании российской школы 1917-1927 годов также выдвигает на первый план проблему становления «нового человека»3. Он приходит к выводу, что поколение послереволюционных школьников несло в себе атрибуты «нового человека», но этот тип был далек от идеала коммунистического воспитания и представлял собой синтез новой идеологии и традиционных взглядов социального окружения.
Трактовка 1920-х годов как периода формирования основных черт советского общества в целом побуждает исследователей внимательно искать в интеллектуальной и духовной жизни этого времени свидетельства неофициального дискурса, возможных альтернатив будущей «одномерности». Такой альтернативой официальному диалектическому материализму историки философии представляют философию космизма. Это философское течение в полной мере отражает характерное для периода стремление к универсальности, что отмечают современные исследователи этого феномена4.
Однако современные исследователи, обращаясь к космизму как к отправной точке к домарксистской русской философии, воспринимают его сквозь призму задач уже XXI века. Философия космизма как явление общественной мысли 1920-х годов не исследована. Понятие «космизма» все время обрастает новыми смыслами, подвергается различным трактовкам и активно обсуждается в современной философии. Видимо, этим обстоятельством обусловлено то, что строгого определения русского космизма в философской литературе не существует. Вопрос о генезисе и составе космизма также далек от разрешения. s
Полагаем, что философия космизма у К.Э.Циолковского, Н.Ф.Федорова и его последователей, а также у большей части поэтов - космистов, является частью русской утопической и социалистической мысли, основанной на устаревших к тому времени представлениях о мире и людях, сложившихся в эпоху Просвещения. Включение в рамки научно-естественного космизма теории ноосферы В.И.Вернадского, достижений А.Л.Чижевского и других ученых, является следствием уже современной трактовки космизма как части нового научного мировоззрения. Собственно философская часть космизма не оригинальна, и ее основные положения применимы ко многим футурологическим проектам 1920-х годов.
Из представителей философии космизма особое внимание уделено творчеству К.Э.Циолковского и последователей учения Н.Ф.Федорова. Из современных исследований в первую очередь следует назвать монографию С.Г.Семеновой1. Отметим, что осмысление философии Федорова, данное в работах философов начала XX века , превосходит своей глубиной и оригинальностью произведения ферат ... канд. философ, наук. Минск, 1996; Линник Ю. Русский космизм и русский авангард. Петрозаводск, 1995.
наших современников. Четкое понимание бездуховности федоровского идеала и его принципиального родства социалистическому образу мыслей уступило место описательному подходу и попыткам найти в «философии общего дела» положительные стороны и осовременить ее. Это же касается изучения идей последователей учения Н.Федорова в 1920-е годы: А.К.Горского, Н.А.Сетницкого и В.Н.Муравьева. Сборник сочинений А.К.Горского и Н.А.Сетницкого снабжен обширными комментариями С.Г.Семеновой, а предисловие к переизданной в 1998 году работе В.Н.Муравьева «Овладение временем» написано Г.П.Аксеновым1. В обоих случаях подчеркивается оригинальность их философии и целостное - «космическое» - понимание человека.
Вопросы космической философии К.Э.Циолковского рассматриваются на специальной секции ежегодных Чтений его имени. Некоторые современные авторы подчеркивают в творчестве калужского мыслителя черты, общие с другими его современниками, обращают внимание на влияние среды и эпохи, в которой жил Циолковский. В докторской диссертации В.М.Мапельман идеи космизма, в том числе и Циолковского, рассматриваются как часть русской философской культуры в связи с общей социальной ситуацией данного периода . Одни исследователи считают, что его философия лежит в русле утопических традиций и этических исканий русской интеллигенции и не имеет ничего общего с православием3. Другие склонны видеть в утопическом сценарии Циолковского вариант социокультурного моделирования будущего России4.
Проблемы распространения идей Циолковского и связи его с пионерами космонавтики как в нашей стране, так и за рубежом исследовали Н.И.Мизюлина, Н.Г.Белова, Л.А.Кутузова, Т.Н.Желнина1. Продолжается изучение деятельности ученого, связанной с деятельностью первых организаций по изучецию ракетной техники2.
Подводя итоги последнего периода развития отечественной историографии, отметим, что изучение общественной мысли научной интеллигенции 1920-х находится в стадии, прежде всего, переиздания первоисточников и их комментирования. В последнее время историки также активно исследуют трансформацию ментальных структур послереволюционного времени. Обобщающих работ по истории общественной мысли, в том числе научной интеллигенции данного периода, по-прежнему нет.
Свой вклад в разработку темы внесли зарубежные авторы. Большинство иностранных исследователей рассматривает период 1920-х годов как предшествующий диктатуре Сталина и не обладающий самостоятельным значением. Таким образом, послереволюционным годам зачастую отведена роль предпосылок формирования режима. Эта тенденция характерна как для последователей тоталитарной модели в описании Советской России, так и для историков ревизионистской школы в США.
Новое направление в изучении новейшей истории России представляет собой историю советской субъективности или нового типа сознания, созданного благодаря социальному эксперименту. Наиболее радикальные концепции этого направления (И. Халфин, Й. Хелльбек) исходят из того, что в плену догм и языка официальных речей сталинский субъект формировался безальтернативно1. Эта точка зрения также не учитывает вариативность проектов нового общества в 1920-е годы.
Исследования Р. Стайтса и Шт.Плаггенборга написаны в рамках культурологического подхода. В работе Р.Стайтса «Революционные мечты» затронуты отношения науки и политики в 1920-е годы. Анализируя отдельные футурологи-ческие концепции, Р.Стайтс использует термины «утопия» или «мечты», чем подчеркивает оторванность проектов от реальности2. Он описывает технократический идеал А.Гастева и П.Керженцева, эксперименты в области воспитания, анализирует значение для России 1920-х годов культа Н.Федорова и идеи о межпланетных путешествиях К.Циолковского. Интерес историка привлекают, прежде всего, свидетельства утопической склонности мышления, характерной для послереволюционной России.
Самостоятельное значение период 1920-х годов получил в монографии Шт. Плаггенборга . Задачей Плаггенборга стало изучение трансформации ментальных структур целого нескольких поколений. Первая часть книги - «реорганиза ки в СССР // Из истории ракетно-космической науки и техники. М., 1997. С. 3-34.
ция человека» — посвящена проектам о том, каким должен быть человек нового общества. Преимущественное внимание автор уделяет Н.Бухарину, Е.Преображенскому, П.Керженцеву, А.Гастеву, А.Гольцману, Н.Подвойскому и другим. Плаггенборг стремится воссоздать в максимальной полноте дискурс представлений о новом человеке и новой культуре, в котором участвовали большевики, научная и творческая интеллигенция.
Плаггенборг подчеркивает идейное многообразие в рамках общей лояльности к большевистскому режиму. Анализ концепций новой культуры и человека приводит его к выводу о том, что идейные основы сталинизма вместе с соответствующим языком символов сформировались именно в 1920-е годы: «Авторитарный нажим на население, компактная реорганизация человека во всех его проявлениях не являются изобретениями сталинизма»1.
История интеллигенции Советской России является предметом изучения Д.Байрау\ В общественной мысли 1920-х годов Байрау выделяет утопический элемент и позитивистский оптимизм околонаучного дискурса 1920-х годов как основные черты нового образа мыслей и преобразовательской деятельности в Советской России. Он пишет: «Уже с 20-х гг. в самых разных областях знания присутствовали в разной степени влиятельности дискурсы воспитания и дисциплины, главной целью которых был работоспособный, аккуратный и дисциплинированный гражданин и производитель. В этом смысле и следует понимать рецепцию и пропаганду тейлоризма, фордизма, исправительной педагогики Макарен-ко, а также вненаучный дискурс вокруг физиологии Павлова» .
Для зарубежной историографии характерно понимание взаимовлияния прагматического направления в науке со стилем политического управления России первой половины XX века и с советским менталитетом. Взаимосвязь трансфор мации системы высшего образования и «революции умов» рассматривается в монографии М. Дэвида-Фокса . В исследовании Л.Р.Грэхема подчеркивается зависимость науки от планов советского правительства, а работа Д.Джоравски3 выявляет причины резких политических колебаний по отношению к научным дисциплинам.
Таким образом, в современной зарубежной и отечественной историографии советского общества актуальными темами исследования являются проблемы советского мировоззрения и ментальносте, языка в широком семантическом значении и мифологем. На наш взгляд, зарубежные историки больше преуспели в изучении трансформации российской культуры и мышления в первые послереволюционные годы. Отечественные исследования общественной мысли 1920-х годов пока не могут дать целостного представления об идейном многообразии эпохи.
Анализ обширного круга литературы позволяет сделать некоторые выводы. Изучение социальной истории и истории культуры «по отраслевой схеме» оставило за рамками исследований вопросы развития общественной мысли как целостного явления, в ее многообразии, взаимосвязанности, системности. Современные историки стремятся восполнить этот пробел. Необходимо включать в сферу общественной мысли не только «верхушечные» дискуссии и партийные споры, но и околонаучный дискурс, во многом определявший мировоззрение современников, неофициальные мнения «снизу», проявления «сокровенного человека».
Цель исследования заключается в комплексном изучении содержания и значения футурологических проектов в общественной и научной мысли 1920-х годов.
Задачи исследования:
-Определить состав и общественное положение научной интеллигенции; охарактеризовать условия существования общественной мысли в Советской России 1920-х годов;
-Выяснить источники формирования футурологических представлений научной интеллигенции о человеке и обществе будущего;
-Рассмотреть содержание футурологических проектов регуляции общественных отношений методами воспитания и научной организации труда, выяснить характер использования этих проектов в социальной практике;
-Проанализировать футурологические проекты научной интеллигенции, связанные с изменением биологической природы человека;
-Охарактеризовать значение околонаучного дискурса о биологической изменчивости человека, идеи потенциального бессмертия и физического воскрешения в общественной мысли 1920-х годов;
-Выявить типичные черты футурологического компонента общественной мысли 1920-х годов на примере творчества К.Э.Циолковского;
-Проследить распространение идей К.Э.Циолковского и оценить характер их восприятия на протяжении 1920-х годов;
-Исследовать отношение партии и государства к футурологическим проектам научной интеллигенции, дать оценку места и роли футурологического компонента в общественной и научной мысли 1920-х годов.
Методологической основой исследования являются принципы историзма и исторической объективности. Анализ комплекса источников и материалов был осуществлен с помощью историко-сравнительного, историко-типологаческого и критико-аналитического методов, позволивших рассмотреть проблемы общественной мысли 1920-х годов на фоне общеисторических процессов, протекавших в стране и мире. Применение описательного и документально-иллюстративного методов позволили понять видимые черты и свойства исследуемого объекта.
В диссертации использованы методы культурно- антропологической школы и опыт отечественных историков этого направления. Такие исследователи общественной мысли, как А.М.Эткинд, М.Могильнер считают, что проблема «нового человека» имманентно присуща революционной идеологии. Методологически был учтен анализ утилитарной рациональности как элемента мечты об идеальном обществе, данный М.Фуко. Также были применены современные методики, разработанные в рамках новой социальной и интеллектуальной истории.
Использование совокупности методов позволили рассмотреть проблему комплексно и сформулировать итоговые выводы с достаточной степенью достоверности.
Источниковую базу настоящего исследования составляют материалы 13 фондов центральных архивов России, а также опубликованные источники. Источники распределены на несколько групп: 1) законодательные и нормативные акты, директивы партийных и государственных органов; 2) сочинения партийных и государственных деятелей Советской России; 3) собственно футурологические проекты представителей научной интеллигенции; 4) делопроизводственная документации, труды и другие материалы научных и общественных организаций и учреждений; 5) источники личного происхождения (записки, переписка, мемуары); 6) периодическая печать; 7) справочные и статистические издания; 8) художественная литература и публицистика, литературная критика.
В первую группу входят законодательные и нормативные акты, директивы партийных и государственных органов: резолюции КПСС1, декреты Совета труда и обороны и так далее. Сведения этих источников позволяют определить позицию власти по отношению к научной интеллигенции и ее социальным проектам. При использовании этих источников необходимо их соотнесение с иными материалами, с делопроизводственной документацией государственных ведомств и общественных организаций. Только в этом случае директивные указания партии и правительства не будут оторваны от реальной исторической ситуации.
В качестве источников были использованы сочинения партийных и государственных деятелей: В.И.Ленина, Н.К.Крупской, А.А.Луначарского, А.А.Богданова, Н.Бухарина, Е.А.Преображенского, Н.А.Семашко, Л.Д.Троцкого1. Выявление позиции государственной и партийной элиты по вопросам устройства будущего общества необходимо для раскрытия влияния на нее идей, выращенных в лабораториях естественных наук, и философских обобщений, основывавшихся на достижениях этих наук.
Основными источниками для настоящего исследования стали прежде всего опубликованные сочинения, содержащие футурологические идеи. Это произве-дения А.Гастева и его единомышленников в области научной организации труда. Рассмотрение культурного значения НОТ было бы неполным без трудов активного участника Пролеткульта П.Керженцева3. Кроме изданий 1920-х годов, следует отметить современный сборник «У истоков НОТ: забытые дискуссии и нереализованные идеи» с документами и объемными выдержками из сочинений А.К.Гастева, Е.Ф.Розмирович, Ф.Р.Дунаевского и других4. Сборник ценен также обширными комментариями и справками.
Также источниками являются произведения представителей естественных наук - биологов Н.К.Кольцова, Ю.А.Филипченко, А.В.Немилова, А.И.Опарина, И.И.Шмальгаузена1, физиологов . А.А.Ухтомского, В.М.Бехтерева, Б.М.Завадовского2, психологов И.И.Шпильрейна, К.Н.Корнилова3 и других. В работе использованы те из их сочинений, которые включают естественнонаучные проблемы в социальный и культурный контекст своей эпохи и в наибольшей степени отражают общественные взгляды авторов.
Создателями футурологических проектов были и педагоги, перед которыми была поставлена задача воспитания «нового человека». П.Блонский - основной разработчик принципов трудовой школы - видел в ней пробную копию нового общества . Целую систему новых правил поведения в социалистическом обществе, призванную заменить устаревшие христианско-буржуазные нормы морали, разработал А.Б.Залкинд - лидер отечественной «науки о ребенке» - педологии5.
В круг источников включены также сочинения Э. Енчмена6, произведениям которого современники отказали в научности, хотя сам автор был убежден в обратном. Взгляды Енчмена представляют собой квинтэссенцию псевдонаучного подхода к психофизиологии и в 1920-е годы имели некоторое влияние на коммунистическое студенчество.
Из философских сочинений данного периода рассмотрены работы последователей учения Н.Ф.Федорова - В.Н.Муравьева, А.К.Горского, Н.А.Сетницкого, и представителя философии космизма - К.Э.Циолковского. Многие труды этих авторов были переизданы1.
Опубликованные источники дополняют архивные материалы: текст радиолекции о евгенике Н.К. Кольцова, конспекты лекций о межпланетных сообщениях Ф.А.Цандера, рукописи выступлений Н.И.Подвойского, посвященных физической культуре.
Делопроизводственная документация представляет собой руководящие документы наркоматов и других государственных учреждений2, отчетность подразделений Центрального исполнительного комитета (ф. 17 РГАСПИ), документы общественных организаций. Последняя категория документов, к сожалению, немногочисленна. Так, сохранились сводка о работе Лиги НОТ - Лиги Время3, устав и отчет о работе Общества работников научной организации труда за 1928-29 годы4. Устав, анкеты и другие документы Русского евгенического общества находятся в личном фонде Н.К. Кольцова5.
То, что отечественное естествознание данного периода было насыщенно мировоззренческой тематикой, особенно ярко проявилось во время съездов и конференций представителей различных специальностей. В качестве источника в диссертации использованы труды Первой Всероссийской инициативной конфе ренции по научной организации труда и производства, проходившей в Москве в январе 1921 года; резолюция съезда по психотехнике, прошедшего в Ленинграде в мае 1931 года, труды Первого Всероссийского съезда любителей мироведения 1921 года, труды Всесоюзной конференции по изучению стратосферы 1934 года, а также протоколы Первой Всероссийской конференции культурно-просветительских организаций, прошедшей в Москве в 1918 году1.
Источники личного происхождения сосредоточены главным образом в личных архивных фондах. В диссертации использованы материалы фондов А.Гастева (ф. 7927 ГАРФ), П.А.Пальчинского (ф. 3348 ГАРФ), Н.К.Кольцова (ф. 450 Архива РАН), К.Э.Циолковского (ф. 555 Архива РАН), Ф.А. Цандера (ф. 573 Архива РАН), Н.И.Подвойского (ф. 33221 РГВА). Документы некоторых представителей большевистской элиты, причастных к футурологическим проектам 1920-х годов, содержатся в фонде Общества старых большевиков (ф. 124 РГАС-ПИ). В силу нестабильной политической обстановки 1920-х годов указанные личные фонды практически не содержат дневников и мемуарных записей. В большей степени представлены наброски речей, рукописи докладов, переписка.
Из источников личного происхождения в настоящее время опубликованы чрезвычайно интересные дневники, которые в 1920-е годы вели В.Вернадский и А.Ухтомский2. Также увидели свет воспоминания современников о некоторых ученых3.
Эпистолярная литература представляет большую ценность для выяснения идейного взаимовлияния в научной среде, взаимодействия ученых с партийными и государственными лидерами, а также - через отзывы читателей - отношение к футурологическим проектам простых граждан. Переписка Н.К.Кольцова и Ю.А.Филипченко1 - двух лидеров отечественной евгеники - позволяет говорить о внутренней противоречивости евгенического движения. Фонд К.Э.Циолковского (ф. 555 архива РАН) содержит весьма обширное эпистолярное наследие: почитатели его идей писали Циолковскому практически из всех уголков страны. Переписка Н.И. Подвойского с В.Э. Мейерхольдом и обществом «Тефизкульт» сохранилась в фондах В.Э.Мейерхольда (ф. 998) и М.М.Корнеева (ф. 1476) РГАЛИ. Она свидетельствует о сложном переплетении идей и единстве культурного пространства Советской России 1920-х годов.
Следующая группа источников - периодическая печать - занимает в исследовании большой удельный вес. Свидетельством популярности рассматриваемых футурологических идей является их проникновение на страницы официальной периодической печати. Из партийных органов рассмотрены следующие журналы: орган ЦК ВКП(б) «Под знаменем марксизма» за 1922-1930 годы; издание газеты «Правда» «Революция и культура», с 1927 по 1930 годы. Из специальных изданий рассмотрены: орган ЦК ВС Пролеткульта «Пролетарская культура» за 1918-1921 годы; орган Русского евгенического общества «Русский евгенический журнал» за 1923-1928 годы; орган центральной межведомственной педологической комиссии «Педология» за 1930-1931 годы; «Октябрь мысли» - издание, посвященное вопросам культурного строительства пролетариата, за 1923-1924 годы; издание Всероссийского психотехнического общества «Психотехника и психофизиология труда» за 1929-1931 годы и журнал, издаваемый главным управлением Всевобуча, - «Физическая культура» за 1922-1923 годы. Для естественнонаучной периодики 1920-х годов характерно политизированное истолкование достижений той или иной дисциплины. Эта особенность позволяет воспроизвести характер использования современниками специальных данных для футурологиче ских представлений и роль естественнонаучного компонента в общественной мысли 1920-х годов.
К категории справочных изданий относятся различные энциклопедии, изданные в 1920-е годы. Их особенностью является использование в качестве биографических статей автобиографий деятелей революции и постреволюционного строительства (А.Гастева, А.Луначарского и других). Данные автобиографий не совсем соответствуют действительности и должны быть дополнены официальными документами.
Справочник «НОТ в СССР»1 содержит информацию об этом движении в масштабе всей страны. Составленный сотрудниками Центрального института труда, справочник практически не содержит критической информации и представляет собой апологию НОТ в СССР. Более объективные статистические данные дает использование сборника Центрального статистического управления «Итоги десятилетия Советской власти в цифрах: 1917-1927»2.
Из справочных изданий также были использованы библиографические обзоры, которые позволяют очертить весь спектр изданий по интересующей нас проблеме3.
Комплекс использованных источников дополняют художественные произведения Е.Замятина «Мы», М.Булгакова «Собачье сердце», рассказы и повести А.Платонова, стихотворения В.Маяковского, произведения некоторых других авторов. Использованы также публицистические статьи Н.Устрялова4 и других представителей «сменовеховства», а также произведения литературоведа М.Бахтина , отражающие его отношение к современности. Эти источники показывают положение интеллигенции в 1920-е годы, а также иллюстрируют проникновение новых идей и образов в массовое сознание.
Источниковая база исследования включает разнообразные материалы. Комплексное использование указанных групп источников на основе критического анализа позволило провести анализ обозначенной темы.
Научная новизна исследования состоит в том, что впервые при изучении феномена общественной мысли Советской России 1920-х годов была показана значительная роль в ней научной интеллигенции и футурологических концепций будущего страны, апеллирующих к достижениям естественных наук. На основе комплексного обобщения большого фактического материала были выявлены особенности футурологических проектов, вышедших из среды научной интеллигенции, показано влияние утопического элемента общественной мысли на политику партии и правительства в области «создания нового человека» средствами педагогики и биологии, сопоставлены творческие искания в столичных городах и в провинции.
На защиту выносятся следующие основные положения:
1. Наряду с марксистскими идеями о построении социалистического общества, свои варианты регуляции социальных отношений в послереволюционной России выдвинули представители советской научной интеллигенции 1920-х годов в виде футурологических проектов. Эти проекты опирались на данные различных естественнонаучных и гуманитарных дисциплин.
2. Для футурологических проектов научной интеллигенции 1920-х годов характерны механистическое понимание социальных отношений, восходящее к эпохе Просвещения, радикальность методов, квазирелигиозный характер.
3. Футурологические проекты по методам создания идеального общества разделяются на две основные группы. К первой группе относятся проекты, придающие абсолютное значение методам внешнего воздействия на поведение и внутренний мир личности. Другую группу составляют проекты изменения биологической природы человека. Синтез большинства футурологических идей 1920-х годов представлен в трудах К.Э.Циолковского.
4. Основные футурологические идеи, сформулированные авторами еще до 1917 года, являются частью радикальной общественной мысли XIX - начала XX веков, и в Советской России 1920-х годов воспринимались как варианты социалистического будущего.
5. Футурологические проекты научной интеллигенции в 1920-е годы пользовались поддержкой государственных и партийных лидеров, искавших в них способы поднятия производительных сил страны и формирования лояльного к власти поколения советских граждан.
6. В 1920-е годы футурологические проекты научной интеллигенции являлись непременной составляющей общественной мысли Советской России. В основном они получили распространение среди молодежи.
7. В последующие годы основные идеи этих проектов, включая идеалы «нового человека» и рационально устроенного будущего, присутствовали в советской идеологии. Однако в социальной практике ни один из рассмотренных футурологических проектов не был осуществлен.
Научно-практическая значимость исследования состоит в том, что материалы могут быть использованы при разработке курсов по отечественной истории, спецкурсов, связанных с заявленной проблематикой, а также при написании разделов по истории отечественной общественной мысли в обобщающих трудах и учебных пособиях для студентов высших учебных заведений как гуманитарных, так и естественнонаучного профиля. Результаты, полученные в исследовании, также представляют ценность для музейной, архивной, просветительской работы.
Научная интеллигенция в 1920-е годы: состав и общественное положение
Слой научных работников за годы революции и гражданской войны понес большие потери. Разрекламированная большевиками «забота об ученых» распространялась лишь на самых крупных в своей области и самых нужных для властей специалистов. Так, Центральная комиссия по улучшению быта ученых (Цекубу) с 1922 года выдавала ученым по персональному списку ежемесячные продуктовые пайки. Большинство же научных работников разделили участь основной массы интеллигенции. Многие из ученых умерли от голода и террора. Некоторые, наиболее заметные потери оплакивала эмигрантская печать1. Немалое число лиц, обладавших высоким уровнем образования, по социально-политическим причинам были вынуждены стать конторщиками, учетчиками, счетоводами и так далее.
Ощутимый урон советским научным кадрам нанесла эмиграция. К 1931 году в эмиграции по советским данным находилось до 500 «буржуазных ученых» . Общая численность эмиграции исчислялась в 1,5 - 2 млн. человек. Массовая эмиграция означала разрыв российской научной традиции. Нельзя сказать, что страну оставили все ее лучшие умы, но в первую очередь уехали те, кто больше России и науки ценил свободу и другие демократические ценности. Оставшиеся подчас видели в союзе науки и власти способ осуществления собственных радикальных идей. Иллюстрацией идейного раскола научной интеллигенции могут служить слова эмигрировавшего археолога и историка античности М.И. Ростовцева. На призыв В.М.Бехтерева ученым-беженцам вернуться в Россию, Ростовцев отвечает: «Нет, в большевист скую Россию я не вернусь. Не потому, что в России голодно и холодно, не потому, что в России правит та или иная партия, а потому, что Россия полностью порабощена, потому, что в ней нет свободы... Я буду очень рад вновь войти в единую счастливую семью моих друзей и коллег, но я знаю, что в настоящее время любая работа с ними будет бесполезна»1.
Чтобы определить численность и состав научной интеллигенции, необходимо воспользоваться данными отечественных исследований относительно научных кадров и лиц с высшим образованием.
Согласно всеобщей переписи населения 1926 года, из 147 млн. человек 3,9 млн. или 2,61% были служащими . Конечно, не всех служащих можно отнести к работникам умственного труда, поскольку в эту же категорию попали счетоводы, кассиры, сторожа и так далее. Л.В. Иванова приводит данные количества научных кадров за целый ряд лет. В частности, на 1927 год их насчитывалось 23160 человек3. Количество ученых резко сужается, если пользоваться цифрами профсоюзной организации - Секции научных работников: в 1926 году в СССР было 13423 ученых4. Из них 24,8 % научных работников оставляли представители точных наук, 30,9% - гуманитарии, 20,7% - медики, 20,3% - прикладные специальности.
Психофизиология человека как научная основа футурологических представлений об обществе будущего
Предпосылкой для конструирования идеального общества будущего стали исследования З.Фрейда, опыты И.Павлова и работы В.Бехтерева по коллективной рефлексологии, которые в начале XX века стали открытием для современников. Многие явления, причины которых ранее связывали с «психикой» или «душой», оказалось возможным объяснить с помощью рефлексов, более или менее опосредованных реакций на внешние раздражители, найти истоки в «бессознательном» Фрейда. Преувеличение значения бессознательного в жизни и поступках людей привело к перенесению рефлексологических методов на собственно сознание человека. Понятия души, духовного были скомпрометированы как часть религиозной культуры. Мысль, сознание, воля и другие качества психики представлялись не реальными свойствами личности, а суммой определенных состояний.
Отечественная психология 1920-х годов рассматривала психическое как свойство высокоорганизованной материи. Сходное явление наблюдалось среди американских психологов - бихевиористов. Бихевиоризм, возникший в Америке на рубеже XIX - XX веков, предполагал возможность построения такой науки о человеке, которая бы базировалась на тех же самых методологических основаниях, что и естественные науки, и опиралась в своих выводах на наблюдение и эксперимент. Большое влияние на американских бихевиористов оказали работы И. П. Павлова и В. М. Бехтерева, которые экспериментально доказали, что существуют не осознаваемые человеком, недоступные интроспекции психические процессы. Бихевиоризм также отрицал сознание как предмет научного исследования и сводил психику к различным формам поведения, понятого как совокупность реакций организма на стимулы внешней среды. Принципы бихевиоризма были впервые изложены Дж.Уотсоном в программной статье «Психология с точки зрения бихевиориста» (1913), вышедшей в 1926 году на русском языке. Отправной точкой Уотсона является тезис о приспособлении организма к среде посредством модели «стимул-реакция». Конечной целью психологии как науки является «установление таких данных законов, чтобы при данном стимуле психология могла предсказать, какова будет реакция» и наоборот1.
Работы американских психологов были с энтузиазмом встречены отечественными исследователями. Особенно горячо идея возможного управления человеческим поведением, декларируемая экспериментальной психологией, была воспринята деятелями партии и правительства, озабоченными упрочением советского режима.
В 1920-е годы в отечественной рефлексологической психологии было два лидера: В.М.Бехтерев и создатель «реактологической психологи» - реактологии - К.Н.Корнилов. В обеих концепциях человек рассматривался как пассивное звено в переключении внешних стимулов на двигательную реакцию организма2. Человеческая деятельность лишалась сознательности, мышление рассматривалось как одна из разновидностей рефлексов (П.Блонский), а предметом изучения становился человек как деятель.
Отечественная психология 1920-х годов отказалась рассматривать внутренний мир индивида, сосредоточившись на поведении, стимулах, реакциях на среду. При перенесении выводов рефлексологической психологии на политическую ситуацию 1920-х годов очевидно, что значение имело только то, как человек реагирует на новый порядок, как к нему приспосабливается и как можно повлиять на его поведение для максимального использования в социалистических целях.
«В наш век, - декларировал журнал «Под знаменем марксизма», - нас мало интересуют «чувства», «мысли», «переживания» людей, с которыми мы сотрудничаем или против которых боремся. Зато нас гораздо больше занимают их действия. Нам уже недостаточно знать, что такой-то рабочий может работать на фабрике. Мы хотим знать, на какой работе он будет более всего пригоден, как долго сможет ее выполнять, где принесет больше пользы... Становится все более актуальной проблема влияния на человеческое поведение и использования наилучшим образом особенностей каждого человека»1 (Курсив автора. - Ю.И.).
Приоритет интересов общества над интересами личности в 1920-е годы приобретает абсолютный характер. Н.Крупская писала: «Коммунист прежде всего — человек общественный, с сильно развитыми общественными инстинктами. Классовый - в рабочем классе он совпадает с общественным -инстинкт есть условие, необходимое для того, чтобы стать коммунистом». Личные интересы коммунист отодвигает на задний план, подчиняя их общим интересам .
Евгенический идеал человека социалистического общества
Футурологические проекты относительно создания «нового человека» и новой организации жизни были свойственны и специалистам естественных наук: биологам, генетикам, медикам. Основываясь на данных своих дисциплин, они понимали, что физических упражнений и регламентированного быта может быть недостаточно для приспособления человека к социалистическому строю, и считали необходимым применение методов, изменяющих его биологическую природу.
Необходимостью приспособить человеческий организм к «социалистический среде» объясняется широкое развитие советской евгеники в 1920-е годы. В это время происходит бурный рост научных учреждений для различных отраслей биологии, признанных базовыми для марксистской идеологии и реализации грандиозных государственных планов. Лояльная к науке политика большевиков воплощалась в организации кафедр по новейшим биологическим специальностям, в основании биологических и философских журналов, в переводе на русский язык сочинений классиков биологии и западных ученых. Особое внимание уделялось эволюционной биологии и генетике, на которые возлагались большие надежды в преобразовании общества, сельского хозяйства и природы. В годы нэпа практически всем крупным биологам, независимо от их происхождения и политических взглядов, была предоставлена возможность продолжать исследования. 1920-е годы стали периодом наивысших достижений отечественных ученых в эволюционной теории, физиологии, генетике.
Обсуждение возможностей евгеники, совпавшее по времени со стартом и быстрым развитием генетических исследований в России, шло в рамках мощных традиций русской медицины и биологии. Надо оговориться, что наукой евгеника все же не стала: она была движением, в том смысле, как мы говорим об экологическом или феминистическом движении, - иногда с сильным и качественным научным моментом. В России евгеника была скорее частью генетики человека. В настоящее время некоторые евгенические идеи 1920-х годов используются в медицинской генетике и косвенно экспериментальной генетике популяций.
Евгеническое движение было распространено по все Европе и в Америке. Вопросы об улучшении будущих поколений вызывали практический интерес уже с середины XIX века. К 1920-м годам евгенические общества существовали в США, Бразилии, Аргентине, Германии, Франции, Швейцарии, Бельгии, Нидерландах, велись евгенические исследования в Италии, Австрии, Венгрии, Чехословакии, скандинавских странах1. Наиболее острыми проблемами, обсуждаемыми в этих странах, были вопрос о регулировании брачных отношений и методах уменьшения числа рожденных от лиц с наследственными физическими и душевными заболеваниями. В 1912 году в Лондоне был проведен первый интернациональный евгенический конгресс, в 1921 году - второй. В 1920-е годы постоянно действовало евгеническое бюро, проводившее ежегодные съезды и включавшее в себя представителей ев-генических объединений 15 стран, в том числе и СССР .
Организация евгенических обществ в России началась только после революции. Школу евгеники в Москве возглавлял проф. Н.К.Кольцов (1872— 1940), видный генетик, преподаватель МГУ, руководитель кафедры экспериментальной биологии, создатель Института экспериментальной биологии при народном комиссариате здравоохранения .
