Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Формирование основ мобилизационного планирова ния (1926-1929 гг.) 43
1. Состояние советского мобилизационного планирования в середине 20-х гг. 43
2. «Военная тревога» 1927 г. и ее воздействие на советское оборонное планирование 75
3. Разработка пятилетнего плана развития вооруженных сил и подготовки промышленности (февраль-май 1928 г.) 97
4. Отставка Тухачевского (май 1928 г.) и ее интерпретация 120
5. Решения о развитии вооруженных сил на первый период пя тилетки 129
6. Новая генеральная линия партии и мобилизационное планирование во второй половине 1928 - весной 1929 гг. 140
7. Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О состоянии обороны СССР» 161
Глава 2. Переход к реконструкции РККА как основе мобилиза ционного планирования (конец 1929 - начало 1931 г.) 183
1. Проблемы мобилизационной подготовки промышленности и начало открытой дискуссии о реконструкции РККА осенью 183 1929 г.
2. Проект Тухачевского и его оценка руководством НКВМ и Сталиным 198
3. Предложения Штаба РККА о строительстве армии военного времени 223
4. Внутренний кризис и «военная тревога» весны 1930 г. 235
5. Принятие плана строительства РККА на конец пятилетки 249
6. Новая программа строительства вооруженных сил на конец пятилетки (сентябрь-октябрь 1930 г.) 259
7. Кризис мобилизационных приготовлений и его разрешение 296 587
Глава 3. Формирование консолидированного подхода к моби лизационному планированию и его развитие в 1931-1932 гг. 325
1. Перестановка в руководстве НКВМ и принятие плана строительства РККА на 1931-1933 гг . 325
2. Разработка морской программы (лето-осень 1931 г.) 339
3. Противоречия мобилизационного планирования 1931 -1932 гг. 346
4. Восток и Запад: изменения в международном положении СССР и их влияние на оборонное планирование (осень 1931 -1932 г.) 368
5. Внутреннее положение страны и новые мобилизационные задачи (весна-осень 1932 г.) 394
Глава 4. Мобилизационное планирование на 1934-1938 гг. и общий кризис оборонных приготовлений 420
1. Начало работы над мобилизационными планами на 1934-
1938 гг. 420
2. Планы строительства вооруженных сил и мобилизационных заданий промышленности 429
3. Трансформация понимания внешней угрозы (1933-1935 гг.) 462
4. Реорганизация вооруженных сил и пересмотр программы мобилизационной подготовки на 1936-1938 гг. 477
5. Вступление СССР в предмобилизационный период 506
6. Системный кризис советских военных приготовлений 517
Заключение 540
Список сокращений 551
Источники и литература 557
Оглавление 587
- Состояние советского мобилизационного планирования в середине 20-х гг.
- Проблемы мобилизационной подготовки промышленности и начало открытой дискуссии о реконструкции РККА осенью
- Перестановка в руководстве НКВМ и принятие плана строительства РККА на 1931-1933 гг
Введение к работе
1. Предмет и объект исследования, его хронологические рамки.
Понятие мобилизации как приведение в активное состояние, сосредоточение сил и средств для достижения какой-либо цели, широко используется для описания общественных процессов, начиная с Нового времени. Опыт революции и гражданской войны, «догоняющее развитие» экономики, ориентация социальной системы на достижение идеологически заданных целей сделали понятие мобилизации общепринятым в советской практике 20-30-х гг. В этом сказалась и характерная для европейских стран со времени первой мировой войны тенденция к милитаризации социальных процессов, переносу принципов военной организации на различные сферы жизни общества. Эта тенденция отражала новое понимание войны как вооруженной борьбы, в которую включаются все национальные ресурсы и исход которой зависит от их тотального применения. Учет перспектив войны стал постоянным фактором внутренней политики государств, в наибольшей степени заинтересованных в разрушении Версальского миропорядка или его отстаивании, и породил различные формы плановой подготовки к развертыванию вооруженных сил и перестройке хозяйства и государственной администрации на военный лад. Бесспорным лидером в этой области в 20-30-е годы являлся Советский Союз.
Советское оборонное планирование включало три главных компонента: оперативные планы, указывающие сосредоточение и стратегическое развертывание вооруженных сил; мобилизационные планы, включавшие развертывание вооруженных сил, формирование вооруженного фронта и организацию работы тыла; планы строительства вооруженных сил, определяющие основы их развития в мирное время. Исследуя российские планы стратегического развертывания («стратегический план войны в узком значении этого слова»), А. М. Зайончковский отмечал неразрывную взаи мосвязь этих аспектов подготовки к вооруженному столкновению: оперативный план «зависит от составных элементов военного могущества страны», но «и эти последние развиваются по камертону тех задач, которые страна ставит своей армии... Здесь выходит какой-то заколдованный круг»1. Эпоха, наступившая после мировой войны, сделала эту многостороннюю зависимость более однозначной. Неизбежность предельного напряжения всех людских и материальных ресурсов страны для обеспечения военных действий выдвинула в центр подготовки к будущей войне мобилизационное планирование. Предусматриваемые им возможности определяли как предельные параметры любого варианта стратегического развертывания и обеспечения последующих операций, так и организацию армии мирного времени. Это обстоятельства побудили избрать объектом исследования советское мобилизационное планирование.
В советском мобилизационном планировании получила отражение оценка внешних угроз, изучавшихся IV (Информационно-Статистическим, Разведывательным) Управлением Штаба РККА, и планы военных действий на начальном этапе войны, которые разрабатывались его I (Оперативным) Управлением («О стратегическом развертывании Красной Армии на случай войны на Западе по варианту ПР» (1924 г.), «Записка по обороне СССР» (1927 г.), «Оперативный план» (1927-1928 гг.), «План стратегического распределения РККА и оперативного развертывания на Западе» (1936 г.)) . Оперативные соображения и их отражение в планах мобилизационного развертывания являлись, однако, не только проекцией профессиональных выводов о характере и масштабе непосредственной угрозы СССР. Военное планирование усвоило основные принципы большевистской геополитики. Пронизанное идеологией, понимание внутренних и внешних задач СССР тяготело к беспредельно широкому определению потенциального противника. Будущая война представлялась «столкновением двух различных миров», «встречей огня с водой» - Армагедонном, которому суждено окончательно разрешить противоречия между социализмом и капитализмом, завершить борьбу между Россией как носительницей новых ценностей и исторически обреченной буржуазной цивилизацией Запада. Где, когда и при каких условиях это случится, можно было только гадать. Поэтому оборонное планирование базировалось не столько на оценке угрозы со стороны «ближайших вероятных противников», сколько на возможностях мобилизации сил стран для достижения предельно амбициозной задачи, даже если она формулировалась как оборона СССР - ведь речь шла об обороне от всего мира. С одной стороны, «врагов у рабоче-крестьянской республики много и поэтому борьба при всяких условиях будет длительной» , с другой, объяснял Наркомвоенмор Фрунзе, «на плечи нашего государства, на плечи Коммунистической партии, ведущей это государство, и на плечи... руководителей Красной Армии, ее красного Генерального штаба ложатся совершенно особые задачи, выходящие далеко за пределы узких национальных рамок»4. Несмотря на различие условий западного и восточного европейских театров военных действий и слабое оснащение РККА, «учет обстановки империалистической войны с какой-то надбавкой на увеличение трудности и жестокости» уже в середине 20-х гг. стал «характерным моментом в подготовке Красной Армии»3.
Одновременно принципиальные изменения претерпело само понятие мобилизационного планирования. Опыт войны показал невозможность ограничить его совокупностью мероприятий по призыву и транспортировке людских контингентов для развертывания армии военного времени и по ее обеспечению ранее накопленными мобилизационными запасами. Новая война - столкновение Союза ССР с империалистической коалицией независимо от конфигурации последней - обещала приобрести не меньший размах, длительность и напряжение, чем война 1914-1918 гг. «Мобилизация во времени еще недавно казалась моментом; новая экономическая мощь человечества дает мобилизации, с точки зрения стратегии, новое измерение» .
Настоятельной необходимостью становилась заблаговременная разработка действий по поддержанию живой силы на требуемом уровне и планирование многоступенчатой мобилизации - выставление не только первоочередных дивизий, но и создание формирований второй и третьей очереди, формирований второго года войны и прочее. Еще более существенным стало понимание неизбежности мобилизации всех экономических ресурсов страны, в первую очередь промышленных и транспортных, поэтапного развертывания перестройки народного хозяйства и питания военных действий. Эти составные части мобилизации в ее новом значении взаимно обусловливали друг друга и вместе с тем задавали небывалый масштаб деятельности. Объектом мобилизационного планирования в начавшуюся эпоху «тотальной войны» становились не только вооруженные силы и военная промышленность, но и практически все области народной жизни.
С конца 20-х гг. в СССР стала складываться разветвленная система мобилизационной подготовки, включавшая мобилизационные планы вооруженных сил (ядром этих планов являлось мобилизационное расписание), мобилизационный план промышленности (основанный на мобилизационной заявке), мобилизационные планы союзных и республиканских ведомств. Развитие мобилизационного планирования направлялось совокупными усилиями военного ведомства, хозяйственных наркоматов и прежде всего решениями высших политических и государственных органов - Политбюро ЦК ВКП(б), Совета Труда и Обороны СССР и его Распорядительных Заседаний (1927-1930 гг.), Комиссии Обороны СССР (1930-1937 гг.), над которыми все явственнее возвышалась фигура Сталина. Это обусловливало изначально политический характер решений по мобилизационному планированию, их взаимосвязь с глубокими сдвигами, происходившими в конце 20-начале 30-х гг. в советском обществе под воздействием «революции сверху», и с международным положением и внешней политикой СССР.
Традиционное понимание этой взаимосвязи может быть сжато представлено схемой: внешняя угроза и экономическая отсталость России определили необходимость форсированной индустриализации, затем позволившей СССР создать и технически оснастить современные вооруженные силы. Первый набросок этой схемы восходит к сталинским речам семидесятилетней давности; ее «правдоподобие» позволило пропагандистскому клише стать ведущим историческим объяснением процесса создания советской военной мощи. Первоначальное изучение автором того, как соот- г члл носились внешнеполитические сдвигами и мобилизационные решениями, поставило под сомнение традиционное истолкование и обусловило необходимость комплексного рассмотрения институциональных основ и динамики мобилизационного планирования в контексте общей трансформации советской внутренней и внешней политики, социальных и экономических противоречий конца 20-х - середины 30-х гг. Особое значение, наряду с эволюцией советской политической системы, имела внутренняя борьба в военном руководстве и прежде всего столкновение двух подходов к подготовке СССР к войне, которые олицетворяли К. Е. Ворошилов и М. Н. Ту хачевский. В результате предмет исследования был определен как мобилизационное планирование в его взаимосвязи и соотнесении с внутренней и внешней политикой страны, с происходившей в ней социально-политической и хозяйственной трансформацией и сдвигами в международном политическом и стратегическом положении СССР.
Хронологические рамки диссертационной работы (1927-1935 гг.) были избраны под влиянием нескольких факторов, а именно:
1) Логика предмета исследования. Решающий сдвиг в формировании системы мобилизационного планирования относится к 1927 г., причем именно тогда впервые явственно обозначилась его связь с кардинальными направлениями внутренних преобразований и внешней политики СССР. В середине 1930-х гг. наметился системный кризис советских оборонных приготовлений. Одновременно страна вступала в полосу новых хозяйственных затруднений и «большого террора» 1936-1938 гг. Совокупность этих проблем образует по существу предмет самостоятельного исследования.
2) Источниковая база. В силу существующей ситуации с рассекречиванием документации органов власти и управления СССР круг доступных основных источников - материалов Политбюро ЦК ВКП(б), НКВМ и НКИД, начиная с 1934-1935 гг. резко сужается, что крайне затрудняет исследование проблем мобилизационного і планирования по второй половине 30-х гг.
3) Степень изученности проблемы. В работах Л. Самюэльсона, Н.С. Симонова и Д. Р. Стоуна (см. ниже) рассмотрены состояние оборонных приготовлений и, отчасти, мобилизационного планирования в середине 20-х гг., что позволяет начать детальное исследование с более позднего времени - 1927-1928 гг.
2. Цель и задачи исследования.
Целью исследования является анализ и оценка процессов развития мобилизационного планирования СССР в международно-политическом и внутреннем контексте в 1927-1935 гг. Основное внимание при этом сосредоточено на следующих исследовательских задачах:
1) выявить структуру, динамику и масштабы советских мобилизационных приготовлений;
2) определить взаимосвязь развития мобилизационного планирования с изменениями политической и экономической стратегии;
3) установить соотношение между эволюцией мобилизационного планирования и изменениями международной обстановки и советской внешней политики;
4) реконструировать процесс принятия решений, мотивы и действия высших политических и военных руководителей;
5) выявить последствия принятых решений в области мобилизационного планирования для развития вооруженных сил, внешнеполитической деятельности СССР и внутриполитической обстановки во второй половине 30-х гг.
При этом автор не ставил (и в силу секретности соответствующих документов не мог ставить) перед собой задачу исследовать построение мобилизационных расписаний и мобилизационных планов промышленности, связь мобилизационных и оперативных планов или изучить другие связанные с заявленной проблематикой вопросы (формирование органами Штаба РККА оценок внешней угрозы, взаимодействие НКВМ с НКИД и ОГПУ СССР в вопросах оборонного планирования и др.).
3. Методология исследования.
Методологической основой диссертации являются выводы общей теории систем применительно к рассмотрению общественных феноменов и, в особенности, к взаимодействию факторов, традиционно относимых к внутренней, внешней и военной политике. Системный подход, отрицающий монокаузальность как принцип объяснения сложных процессов, утверждает вместе с тем примат отношений между элементами системы (ибо ее конституирует именно организованная совокупность таких отношений, а не «внутренние» характеристики отдельных элементов). В афористичной форме этот принцип был выражен нидерландским философом и историком культуры Й. Хейзингой: «Все группы явлений переплетаются, будто в хороводе. Interdependence, взаимозависимость, становится паролем любого современного анализа человеческих и общественных фактов и явлений. Идет ли речь о социологии, экономике, психологии либо истории, всюду односторонняя ортодоксально-каузальная трактовка должна уступать место признанию комплекса сложных многосторонних отношений и взаимозависимостей. Понятие причины вытесняется понятием условия» .
Вдохновляющим примером применения этих общенаучных подходов в историческом исследовании являются труды Б.Ф. Поршнева о политике европейских государств в эпоху Тридцатилетней войны. Для творчества этого выдающегося историка характерно сочетание тонкого источниковедческого анализа и рефлексии над эвристическими возможностями марксизма и политических теорий международных отношений. Б.Ф. Поршнев показал, в частности, сколь условны различия между внутренней и внешней политикой, и выявил основные формы их взаимного опосредования - военная и экономическая (финансовая) политика государства8.
Хейзинга И. В тени завтрашнего дня // Он же. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. М: Прогресс—Академия, 1992. С.271 (названия издательств здесь указываются в том случае, если упоминаемые работы не включены в библиографию).
8 Основные итоги исследований Б.Ф. Поршнева представлены в его монографических работах «Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII века» (М.: Наука, 1970) и «Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства» (М.: Наука, 1976 (опубликовано посмертно)) Этим установкам историка-марксиста близки основные подходы одного из наиболее влиятельных социологов второй половины XX века С. Хантингтона к проблемам оборонной политики и роли армии в современной обществе. «Военная политика», согласно С. Хантингтону, «явно пересекает обычное разграничение между внешней и внутренней политикой» и вместе с тем является функцией интеракции гражданских и военных институтов .
Применительно к сфере военного строительства системный подход подразумевает формирование суждения об их эффективности, исходя из критериев комплексности и пропорциональности составных частей (элементов), наличия между ними адекватных взаимосвязей и сочленений, вместо того, чтобы фокусировать внимание (к чему нередко побуждают используемые документы) на совокупности количественных показателей. Образцы такого подхода при анализе оборонных приготовлений автор нашел у столь несхожих исследователей как Ж. Сапир и Б. Меннинг (см. ниже).
Для целей настоящего исследования существенно также, что эти методологические подходы, расходясь с практикой советского военного строительства, близки самоощущению высших партийных, государственных и военных деятелей 20-30-х гг., рассматривавших проблемы различ Думается, что на формирование взглядов Поршнева оказали большое влияние интенции классического исследования Б. А. Романова «Россия в Манчжурии» (1928). К сожалению, задача «возведения непроницаемой плотины из фактов... категорически - по условиям работы и времени - вытеснила задачу наружного теоретического ее освещения» самим Б. А. Романовым (см.: Панеях В. М. Творчество и судьба историка: Борис Александрович Романов . СПб: Дмитрий Буланин, 2000. С. 103-104).
Huntington S. The Common Defense. N.Y.: Columbia University Press, 1961. См. также его работу «The Soldier and the State: The Theory and Politics of Civil-Military Relations» (Cambridge (MA): Harvard University Press, 1957). Современный обзор американской «военной социологии» см.: Siebold G. L. Core Issues and Theory in Military Sociology II Journal of Political and Military Sociology. 2001. Vol. 29. Issue 1. P. 140-159.
ных сфер жизнедеятельности как составные части «политики вообще» . Что не менее важно, именно принципы системного подхода являются адекватными объекту данного исследования - мобилизационному планированию, которое по своему существу охватывает различные области жизнедеятельности, подчиняя их единой целевой установке.
Подчеркивая приверженность принципам системного подхода, автор хотел бы дистанцироваться от главных установок доминирующих теорий международных отношений, которые явно или косвенно подавляют попытки непредубежденного исторического анализа поведения и мотивов советского государства. Общие теории международных отношений (в особенности, «реалистическая» концепция, ныне переживающая в России взлет своей популярности) тяготеют к представлению СССР как «нормального участника международной системы», а его большевистское руководство трактуется как один из «рациональных акторов». Не вдаваясь в обсуждение различных исторических типов рациональности1 , следует отметить, что отрицание этой парадигмальной установки сближает используемую в данной работе методологию с конструктивистским подходом в области теории международных отношений, который нацелен на изучение «особенных и уникальных социальных, культурных и политических прак «Выделять "внешнюю политику" из политики вообще... есть в корне неправильная, немарксистская, ненаучная мысль», - объяснял Ленин (ПСС. Т. 30. С. 93). Подробнее см.: Кен О. Н. Москва и советско-польский пакт ненападения (1931-1932). СПб., 2003. С. 104-116.
Достаточно привести один пример. В 1938 г. внимание Начальника Главного Управления государственной безопасности НКВД привлекло то обстоятельство, что в Голландии, Бельгии и Франции пассажиры подходили к железнодорожным кассам не толпой, а по одному, по звонку дежурного. «Мы предположили, что это делалось с определенной целью, а именно: позволить кассиру лучше запомнить тех, кто приобретал билеты» {Судоплатов П. Спецоперации: Лубянка и Кремль, 1930-1950 годы. М.: Олма-Пресс, 1997. С. 67).
тик» отдельных государств, особенностей их самопонимания, видения себя в мировом контексте1 .
Наконец, для понимания внутренней динамики постреволюционного общества, логики революционной идеологии и новой бюрократии, непреходящей методологической ценностью обладает анализ Марксом социально-политической истории Франции. Так, впервые сформулированный в «Святом семействе» (1845) тезис о том, что Наполеон «завершил терроризм, поставив на место перманентной революции перманентную войну» 3, помогает осмыслить развитие диктатуры, претендующей, в качестве наследника революции, на представительство «общей воли» и вынужденного стягивать обручем насилия (и национальной идеи) конфликтные интересы социальных слоев и групп.
4. Источники.
Комплексный характер исследования обусловил необходимость привлечения широкого круга источников. Подавляющее большинство из них по своему происхождению являются официальными документами партийных органов и союзных ведомств (НКВМ (НКО), НКИД, Госплана СССР и др) Изученные архивные коллекции Российского государственного архива социально-политической истории, Российского государственного военного архива, Российского государственного архива военно-морского флота и Российского государственного архива экономики включают:
12 См., в частности: Lebow R. N. The Long Peace, the End of the Cold War and the Failure of Realism II International Organization. 1994. Vol. 48. No. 2; Jackson W. D. Imagining Russia in Western International Relations Theory: Paper delivered at inaugural symposium «Imagining Russia», Havighurst Center, March 2001 (http: //www. cas-nov 1 .cas.muohio.edu/havighurstcenter). Маркс К, Энгельс Ф. Соч. Т. 2. М., 1955. С. 137 (в оригинале курсив).
? стенограммы пленумов ЦК ВКП(б), протоколы Политбюро ЦК ВКП(б),
? стенограммы и протоколы РВС СССР (1928-1933 гг.) и Военного совета при НКО СССР (1934-1937 гг.);
? постановления Распорядительных заседаний СТО и Комиссии Обороны СССР, рабочих совещаний и комиссий;
? доклады Правительственной комиссии 1928 г., Штаба РККА, Организационно-Мобилизационного и других Управлений Штаба РККА вышестоящим органам;
? подготовительные документы ведомств (записки, проекты, черновые материалы);
? инициативные записки и доклады (главным образом, М.Н. Тухачевского и Н.А. Снитко);
? деловую переписку официального и неофициального (личного) характера;
отчетные, справочные и статистические материалы. Наибольшее значение для раскрытия процессов мобилизационного планирования имело изучение богатых документальных коллекций РГВА (в особенности, фондов Управления делами НКО, Генштаба РККА, его Материально-Планового и Организационного Управлений), а также РГА ВМФ (фонд Управления ВМС РККА). Значительная часть этих материалов
Грань между официальной и неофициальной перепиской руководящих партийных и государственных деятелей, служебной корреспонденцией и письмами, направлявшимися в нарушение субординации «в партийном порядке», в рассматриваемый период была довольно зыбкой. Как известно, пресечение действительно личных взаимоотношений, остававшихся вне сферы контроля, в конце 20-х—начале 30-х гг. являлось одним из главных инструментов формирования унифицированного руководства. Поэтому переписка сугубо личного характера, не допускавшая прочтения третьими лицами, если и существовала в высших партийных и военных кругах, почти не представлена в изученных документальных коллекциях.
представляет собой черновики и отпуски исходящих документов, заверенные и незаверенные копии правительственных постановлений, протоколов комиссий и т.д. Это потребовало внимательного изучения делопроизводственных помет и, в ряде случаев, специальных усилий по уточнению датировки документов. Проведенный анализ показал, что в силу высокой секретности документов мобилизационного планирования («Совершенно секретно», «Особой важности», «Хранить на правах шифра»), органы центрального аппарата НКВМ стремились максимально сократить подготовительную документацию и количество хранимых копий. Это позволяет полагать, что используемые в данной работе черновые и неподписанные экземпляры отражают завершающую стадию разработки и адекватно воспроизводят окончательные (беловые) тексты документов.
Находящиеся в РГА СПИ официальные документы партийного руководства (фонд ЦК ВКП(б)), наряду с содержащимися в них директивами Политбюро по оборонному планированию, позволяют воссоздать общеполитический контекст мобилизационных решений. Личные фонды Сталина, Ворошилова, Кагановича (прежде всего, деловая переписка) содержат свидетельства о конкретных обстоятельствах и мотивах решений, принимавшихся высшим руководством СССР. Использование материалов нескольких центральных архивов позволило соединить разрозненные свидетельства и проследить процесс выработки решений об оборонном планировании (в частности, материалы Правительственной комиссии хранятся в РГВА и РГАЭ; в РГВА был обнаружен проект постановления Политбюро «О состоянии обороны СССР»).
Почти полная комплектность протоколов РВС СССР и возможность ознакомления с оригиналами (включая приложения) позволяет рассматривать протоколы высшего военного органа в качестве надежного проводника по лабиринтам оборонного планирования. В более широком плане -применительно к обнаружению связи мобилизационного планирования с общими проблемами внутренней и внешней политики - эту функцию вы полняют беловые машинописные копии протоколов Политбюро ЦК ВКП(б) (оригиналы и большая часть сопроводительных материалов к ним остаются недоступны). В силу важности и сравнительной компактности этих серийных материалов автором было осуществлено их сплошное обследование за весь рассматриваемый период. Полному просмотру были подвергнуты также стенограммы Пленумов ЦК ВКП(б), расширенных и специальных заседаний РВС СССР, переписка, хранящаяся в личных фонда К.Е. Ворошилова и Л.М. Кагановича в РГА СПИ. Остальная документация высших партийных, государственных и военных органов была изучена выборочно — с учетом значимости различных документальных комплексов с точки зрения поставленных исследовательских задач, а также в силу действующих (режимных) ограничений на выдачу архивных дел.
Анализ международно-политического положения, реального состояния взаимоотношений СССР со странами, отнесенными к «ближайшим вероятным противникам», а также оценка стратегического положения СССР его внешнеполитическим ведомством был проведен с использованием документов Архива внешней политики МИД РФ. Выдача дел в АВП РФ осуществляется по страново-хронологическому принципу и в отсутствие доступа к описям, что исключает полное обследование определенных групп документов (например, переписки НКИД СССР с Политбюро ЦК ВКП(б) и военным ведомством, протоколов Коллегии НКИД). Поэтому внимание автора было сосредоточено на документации о взаимоотношениях СССР с западными соседними государствами (и, отчасти, Германией), которая представлена в фондах Секретариатов Наркома, Заместителей Наркома, Члена Коллегии и референтур 1-го и 2-го Западных Отделов НКИД. Основной массив использованных материалов представляет переписка НКИД с Полпредствами СССР, в которой прослеживаются как директивные указания высшего политического руководства, так и анализ международной ситуации дипломатами центрального аппарата и советских миссий за рубежом. Особую ценность представляют записки Наркома ино странных дел и его заместителей в Политбюро ЦК ВКП(б), а также отдельные доклады Бюро международной информации при ЦК ВКП(б), которые отложились в фондах АВП РФ.
Многие документы первостепенной важности остались недоступными. В первую очередь это относится к нерассекреченным материалам Государственного архива Российской Федерации (фонд 8418 - Государственный Комитет Обороны (Комиссия Обороны)), Российского государственного военного архива (фонд 37977 - Оперативное управление Генштаба РККА, фонд 37967 - Главное разведывательное управление Генштаба РККА), и документальным комплексам Архива Президента РФ и Центрального архива Министерства обороны РФ. Некоторые коллекции Российского государственного военного архива (фонд 33987 - Секретариат Председателя РВС СССР, 33988 - Секретариат 1-го Заместителя Председателя РВС СССР, фонд 33989 - Секретариат 2-го Заместителя Председателя РВС СССР), Российского государственного архива социально-политической истории (фонд 17, опись 163 - «Особые папки» Политбюро ЦК ВКП(б) (за период с августа 1934 г.)), в середине 90-х подверглись повторному засекречиванию. О содержании части этих материалов можно, однако, судить по публикациям отечественных и зарубежных историков, получивших к ним доступ . Иронией отзываются сейчас слова известного военного специалиста проф. A.M. Зайончковского, в середине 20-х гг. подробно анализировавшего планы войны 10-20-летней давности: «...Коренное переустройство вооруженных сил СССР и изменение его границ дают возможность разработать вопрос о бывших планах войны, не нарушая современной военной тайны»16.
Дополнительные детали, позволяющие оттенить некоторые противоречия рассматриваемых процессов и создать о них более объемное представление, были почерпнуты из материалов разведывательно-аналитических органов Генерального (Главного) Штаба Польши, Военного министерства Соединенного Королевства, Военного министерства США, а также дипломатических ведомств этих стран. Соответствующие документальные коллекции хранятся в национальных архивных учреждениях, причем некоторые польские материалы находятся также в Национальных архивах США (документы МИД, в копиях) и Российском государственном военном архиве (оригиналы документов II Отдела Главного Штаба). Использованные доклады и сообщения иностранных наблюдателей далеко не всегда отличались глубиной и проницательностью (исключение следует сделать для писем и докладов Яна Ковалевского, военного атташе Польши в СССР в 1929-1933 гг.). Их изучение, тем не менее, высвечивает отдельные военно-технические и психологические детали и помогает ослабить те эмоциональные узы, которые складываются между автором и его главными героями в процессе работы с основными документами. Для понимания военно-политических аспектов развития СССР и его международной политики особенно важны сообщения московского посольства Великобритании первой половины 30-х гг. (к сожалению, обширные коллекции материалов, на которых основаны эти донесения, были сожжены при эвакуации посольства в октябре 1941 гг.).
Наряду с архивными материалами в данной работе широко использованы различные публикации документов, которые можно подразделить на несколько групп. Во-первых, сейчас как никогда ранее можно оценить значимость стенографических отчетов съездов и конференций ВКП(б), съездов Советов СССР, а также опубликованных в последние годы стено грамм пленумов ЦК ВКП(б) 1928-1929 гг.17 как исторического источника по рассматриваемой проблематике. При сопоставлении с новыми материалами эта, по большей части, давно известная документация позволяет полнее судить об изгибах политического процесса, мотивации и политических функциях мобилизационных решений.
Во-вторых, ценнейшим подспорьем для любого исследования советской политики является опубликованная в последнее десятилетие переписка большевистского руководства, преимущественно из личных фондов высших деятелей партии и государства в РГА СПИ. Профессиональный подход составителей (А.В. Квашонкин, Л.П. Кошелева, Л.А. Роговая, О.В. Хлевнюк и др.) придает сборникам переписки чрезвычайную ценность, несмотря на то, что часть важных документов не была включена в их со 19 став .
К этим материалам примыкает и другой новый источник о контактах членов высшего политического руководства (тем более ценный, что оригинал его, в отличие от переписки вождей, остается недоступным для большинства исследователей) - секретарские тетради (журнал) посещений кремлевского кабинета Сталина . К сожалению, записи, относящиеся к 20 " Как ломали нэп: Стенограммы Пленумов ЦК ВКП(б) 1928-1929 гг. В 5-ти томах / Отв. ред. В.П. Данилов и др. М, 2000.
1Я
Большевистское руководство: Переписка. 1912-1927. Сборник документов / Сост. А.В. Квашонкин и др. М., 1996; Письма И. В. Сталина В. М. Молотову. 1925-1936: Сборник документов / Сост. Л.П. Кошелева и др. М., 1995; Сталин и Каганович: Переписка. 1931-1936 гг. / Составители О.В. Хлевнюк и др. М., 2001; Советское руководство. Переписка. 1928—1941 гг. / Сост. А.В. Квашонкин и др. М., 1999.
1 К числу упущений можно, в частности, отнести ранее опубликованное письмо Сталина Менжинскому начала осени 1930 (Коммунист. 1990. № 11).
2 Посетители Кремлевского кабинета И. В. Сталина: Журналы (тетради) записи лиц, принятых первым генсеком. 1924-1953 гг. / Сост. А. В. Короткое и др. // ИА. 1994- 1999.. Готовится к публикации отдельное издание, в которое предполагается включить биографические комментарии.
м годам носят крайне фрагментарный характер; есть основания сомневаться и в полноте фиксации посещений сталинского кабинета в более позднее время.
Третью группу использованных опубликованных источников составляют тематические публикации документов НКИД, НКВМ (НКО), ОГПУ, основанные, как правило, на материалах ведомственных архивов, а также серия изданий материалов Коминтерна. Ни одна из этих многочисленных публикаций не посвящена центральным вопросам данного исследования, что позволяет воздержаться от их характеристики21.
В-четвертых, при подготовке диссертации была предпринята попытка нового прочтения известных работ военных и государственных деятелей СССР. Многие из них, в особенности, сборники статей и речей Фрунзе, Ворошилова и Тухачевского, сохраняют свою значимость как исторический источник по рассматриваемым в диссертации проблемам. Это относится и к изданным полвека назад сочинениям Сталина, несмотря на их неполноту и необходимость учитывать отличия опубликованных в официальном издании текстов от стенограмм (в том числе, правленых самим Сталиным).
В-пятых, была выборочно привлечена мемуарная литература (преимущественно, советских военных работников). Некоторые из использованных воспоминаний (особенно Г.С. Иссерсона, Н.Г. Кузнецова) помогают реконструировать эпизоды внутренней борьбы по проблемам оборон Исключение могла бы составить подготавливаемая под эгидой Института военной истории МО РФ шеститомная «История создания и развития оборонно-промышленного комплекса России и СССР в 1901 - 1963 гг.: Документы и материалы». Второй том, макет которого уже подготовлен, охватывает период с 1917 по 1928 гг. (см.: Сводный план подготовки документальных публикаций, архивных справочников и периодических изданий архивных учреждений Российской Федерации на 2001 - 2005 гг. (http: //www.rusarchives.ru/publication/plan.shtml)).
ных приготовлений, другие - меняющуюся общеполитическую обстановку (записки A.M. Коллонтай22, И.М. Тройского, А.Г. Бармина).
Небольшую шестую группу материалов составляют материалы центральной советской прессы за 1927-1935 гг. Большая часть подшивок «Правды», «Известий», «Красной Звезды» была просмотрена лишь за отдельные периоды, тогда как публикации журнала «Война и революция», вплоть до своего закрытия в 1935 г. являвшегося важнейшим форумом обсуждения стратегических и оперативных проблем и военно-экономического планирования, были изучены почти полностью.
Наконец, в работе были использованы аналитические работы зарубежных авторов, преимущественно военных специалистов-эмигрантов и иностранных корреспондентов, непосредственно наблюдавших признаки превращения СССР в сильнейшую военную державу. Некоторые из этих работ интересны преимущественно отражением в них «духа эпохи», другие представляют собой «раннюю историографию» этого процесса. Пожалуй, наиболее полезными оказались публикации корреспондента «Газеты Польской» в Москве в 1932-1935 гг. Я. Берсона.
Сопоставляя информационную ценность с затратами времени на изучение опубликованных материалов по мере расширения их круга (от центральных проблем к периферии общей политической и экономической истории), можно констатировать как неполноту привлеченных источников, так и отсутствие необходимости в использовании других опубликованных материалов для целей данной работы. Основные пробелы в исследовании мобилизационного планирования не могут быть устранены без ознакомления с новыми архивных коллекциями, которые к настоящему времени не «Дипломатические записки» А. М. Коллонтай являются сложным соединением дневниковых записей и мемуаров. В связи с неполнотой недавно появившегося издания «Записок» (см.: Чернышева О. В., Рогинскш В. В. Судьба «Дипломатических дневников» A.M. Коллонтай // ННИ. 2002. № 5. С.182-183), в данной работе использован их архивный оригинал, хранящийся в РГА СПИ.
доступны. Это позволяет считать работу по сбору и изучению источников по теме диссертации на данное время законченной.
При анализе содержания архивных и опубликованных документов использовались общепринятые методы критики источников, т.е. учитывались их функциональная направленность, целевая аудитория, текущая политическая конъюнктура, обстоятельства внутри и межведомственных отношений и личные особенности авторов, что в совокупности оказывало определяющее воздействие на способ артикулирования проблем и предлагаемые решения. Особенностью источниковедческой критики документов высшего политического руководства, прежде всего писем и записок Сталина, являлось внимание к хорошо изученной историками (О. В. Хлевнюк, Ш. Фицпатрик, А. Блюм, А. И. Рупасов) «сигнальной функции» этих зачастую неясных и двусмысленных посланий. Поэтому каждый такой документ рассматривался как заслуживающий специального интертекстуального и ситуационного анализа, требующий нескольких уровней интерпретации, начиная с определения буквального значения текста и заканчивая обращением к «четвертому миру» значений (как метафорически назвал Л.В. Максименков сферу сопряжения «истинных причин» конкретных ре-шений с общеполитическими заботами и помыслами советских вождей) .
5. Историография.
В своей установке на комплексный анализ процессов принятия политических решений в различных взаимосвязанных областях - планирование развития вооруженных сил на мирное и военное время, хозяйственное развитие (страны в целом и военного производства в частности), укрепление социально-политической основы советского режима, изменение международного положения и эволюция советской дипломатии - предлагаемая ра бота тематически близка некоторым обобщающим коллективным работам Института военной истории Министерства обороны СССР, для которых характерно рассмотрение подготовки СССР к войне как органически вытекающей из существа советского общественного строя, внутренней и внешней политики СССР24. Идеологические установки привели к некритическому воспроизведению официальных представлений 20-30-х гг. о международной и внутренней политике советского руководства. Уровень профессионального анализа развития вооруженных сил, представленный в этих работах, трудно признать высоким. Содержащиеся в них конкретные сведения, как правило, даны в сглаженной форме, в виде усредненных показателей и глухих ссылок на решения высших государственных и партийных органов. По понятным причинам в работах советских историков также были приглушены политические импликации реконструкции РККА в 30-е гг. Изданная почти полвека назад монография И.Б. Берхина о военной реформе 1924-1925 гг. на этом фоне продолжает выглядеть едва ли не образцовой25.
Эволюция планов войны, в частности, мобилизационного планирования, и связанные с ними проблемы никогда не рассматривалась в общедоступных работах советских военных историков, несмотря на то, что «всестороннее исследование вопросов планирования войны очень важно для объективной оценки причин возникновения войны, подготовки к ней государств и армий, планов сторон, анализа хода войны, ее уроков и выво дов» . По свидетельству генерал-полковника Горькова, в середине 1990-х гг. впервые представившего краткие сведения о структуре оперативных планов 1924-1936 гг., «вопросы принятия решений и их документальное оформление по многим причинам объективного и субъективного порядка глубоко не исследованы» . В итоге советским историкам не удалось создать сколько-нибудь полного очерка истории вооруженных сил и подготовки страны к войне в середине 20-х-30-е гг.; опубликованные ими работы к настоящему времени во многом утратили свое научно-информационное значение. Тем не менее, в своей совокупности указанные обобщающие работы, а также некоторые исследования по отдельным проблемам (подготовка кадров, техническое перевооружение, партийно-политическая работа) и историко-справочные публикации" позволяют выделить основные вехи в развитии вооруженных сил и военно-экономического потенциала, отметить некоторые драматические проблемы, в первую очередь, раннее перевооружение РККА.
Чрезвычайное внимание к проблемам военной теории, которое со времен гражданской войны проявляли советские специалисты, нашло свое отражение в многочисленных исторических исследованиях на эту тему. В большинстве из них сделан акцент на изучении основ советской военной доктрины и эволюции оперативных взглядов в межвоенный период. При этом некоторые авторы предприняли анализ работ, посвященных военно-экономической подготовке страны, обеспечению мобилизационной готовности вооруженных сил и страны в целом. В исследовании И.А. Короткова были отмечены узловые проблемы дискуссий о мобилизационной подготовке - каким образом должны соотносится накопление мобилизационных запасов и экономическая мобилизация в период войны, в каких масштабах и какими темпами должно производиться перевооружение в предвоенное время, каковы стратегические последствия принятых на этот счет реше-ний . Однако эти вопросы не получили детальной и последовательной трактовки, теоретические положения и взгляды специалистов (П. Каратыгина, С. Вишнева, В. Дунаевского и др.) не были соотнесены с изменения-ми в практике мобилизационного планирования в 20-30-е гг.
В работах западных авторов, посвященных военной стратегии и военно-экономическим проблемам СССР размах и значение мобилизационного планирования вплоть до середины 1990-х гг. сильно недооценивались. Так, обсуждение подготовленности советской экономики к переходу на военный лад приводило крупного британского специалиста Марка Хар-рисона к выводу об отсутствии в СССР детально разработанных экономических планов на военное время, причины чего он усматривал в политических обстоятельствах - в запрете на разработку пессимистических сценариев войны и др31.
При отсутствии исследований по проблемам советского мобилизационного планирования 20-30-х гг. (что лишь отчасти можно объяснить недоступностью основных источников) особого внимания заслуживают исследование Жаком Сапиром динамики и структуры советских оборон ных приготовлений. Сопоставление официальных взглядов, отраженных в многочисленных публикациях 20-х гг. по проблемам мобилизационной подготовки, со сведениями о производстве вооружений в 30-е гг. привело его в выводам о необходимость различать в советском военном строительстве два основных периода. Если в период нэпа «военный механизм был принесен на алтарь экономического роста», то весной-летом 1930 г. происходит полная смена парадигмы оборонной политики. От развития производственных мощностей в СССР перешли к массовому производству вооружений и накоплению военных запасов. В результате произошло возвращение к «парадоксальному милитаризму» времен царизма - к милитаристской политике, инициированной и проводимой гражданским политическим ] руководством32. Ни датировка, ни оценка масштабы изменений (которые Ж. Сапир попытался установить на основе общедоступных источников) не подтверждаются современными исследованиями, нет и оснований говорить о повороте оборонной политики «на 180 %»33. Тем более важно, что главная мысль французского исследователя оказалась исключительно плодотворной. Развивая ее и задумываясь о причинах неоправданно масштабного перевооружения РККА с начала 30-х гг. Ж. Сапир связал ее с разработкой идей скоротечной наступательной войны, а также обратился к новаторским работам М. Левина о функционировании советской системы в период первых пятилеток, в которых был, в частности, сформулирован тезис о несоразмерности (demesure) как характерной черте сталинского хозяйственного управления, преодолевающего хаос путем хаотичных и несбалансированных решений. Другой концептуальный подход, заимствованный у социолога Б. Шаванс - автора «Социалистического капитала» (1980), позволил оценить накопление вооружений при сравнительном нев нимании к развитию военной инфраструктуры и боевой подготовки как проявление «вещного фетишизма» в советском мышлении и практике тех лет. Наконец, обращаясь к фигуре Тухачевского, Ж. Сапир предложил рассматривать его не только как блестящего военного теоретика - «жертву сталинизма», но и как «представителя сталинской идеологии», не сумевшего «адаптировать отстаивавшиеся им концепции к социальным и экономическим реалиям своей страны» . Схематизм рассуждений Ж. Сапира не позволяет с полным доверием отнестись к его выводам, которые, однако, способны и впредь выполнять функцию эвристически ценных гипотез.
Переходя к российским и зарубежным работам последних полутора десятилетий, следует констатировать появление новаторских исследований по военно-экономическому планированию, истории военно-промышленного комплекса и военному строительству в 20-30-е гг., растущее понимание историками того влияния, которое оказывало мобилизационное планирование на развитие народного хозяйства СССР. К сожалению, на работах высокопоставленных военных авторов, имевших наилучшие возможности доступа к важнейшим политическим и военным документам, лежит отпечаток небрежности (по крайней мере, поскольку в этих работах рассматриваются военное строительство и внешнеполитическая стратегия СССР в межвоенный период) э. Несмотря на признание, что «организационно-мобилизационная основа - квинтэссенция военной рефор мы» , проблемы мобилизационного планирования в этих работах фактически не затрагиваются37.
Основные достижения в изучении общих проблем оборонных приготовлений СССР и, в частности, мобилизационного планирования на основе аутентичных документальных материалов связаны с именами Леннарта Самюэльсона, Н. С. Симонова и Дэвида Стоуна, сосредоточившими свое внимание преимущественно на экономических аспектах подготовки к войне. Для целей данной работы особое значение имеет докторская диссертация и последовавшие за нею публикации шведского историка Л. Самюэльсона (Стокгольмская школа экономики), который стал первым исследователем проблем военно-промышленной мобилизации в СССР середины 20-30-х гг. В этих работах на основе документов партийного руководства и союзных ведомств (Наркомата по Военным и Морским Делам, Государственной Плановой Комиссии и др.) были, во-первых, определены общие очертания системы формирования планов военно-экономической мобилизации. Во-вторых, Л. Самюэльсон проанализировал как теоретические взгляды, так и практические подходы к мобилизационному планированию, Там же. С. 144. Аналогичное мнение высказано Начальником Организационно-Мобилизационного Управления Главного Штаба ВМФ Н.И. Мазиным в предисловии к книге И.Ф. Цветкова (см. ниже).
37 К сожалению, автор не имел возможности ознакомиться с защищенными в 1990-е гг. диссертационными работами сотрудника Института военной истории МО РФ полковника Н.И. Дорохова, посвященными проблемам оборонного планирования (эти диссертации остаются на секретном хранении).
впервые осветил столкновение позиций Тухачевского и Ворошилова по этой проблеме. В-третьих, книги и статьи Л. Самюэльсона позволили составить представление об основных показателях и динамике планов военно-промышленной мобилизации, а также о масштабах производства вооружений в середине 20-х - конце 30-х гг. Наконец, в сферу анализа были включены новые материалы о менявшейся оценке внешних угроз, предпринята попытка установить корреляцию между сдвигами в международном положении СССР, их оценками в документах Штаба РККА и эволюцией военно-экономического планирования.
В то время как внимание Л. Самюэльсона сосредоточено преимущественно на проблемах экономического планирования на военное время, новаторское исследование Н.С. Симонова посвящено реализации перспективных и текущих планов развития военной промышленности39. При этом, в отличие от шведского историка, Н.С. Симонов смог широко использовать фонд Государственного Комитета Обороны СССР (ГА РФ), что существенно расширило фактическую базу представлений о военно-экономическом планировании. В последующем Н.С. Симонов подробнее разработал вопрос об организации мобподготовки промышленности и структуре ее мобилизационных планов40. Широкую известность получила статья Н.С. Симонова о значении «военной тревоги» 1927 г. для складыва ния общегосударственной системы подготовки СССР к войне41. Богатые фактическим содержанием, работы Н.С. Симонова в значительной степени не учитывают современного историографического контекста. Отличающий его монографию широкий хронологический охват имел своим неизбежным следствием сужение проблемного поля, в частности, невнимание к политической и военной мотивации решений о развитии военно-промышленного комплекса в 30-е гг.
Напротив, сфокусированное на узком временном отрезке 1926-1933 гг. монографическое исследование Дэвида Р. Стоуна (Университет Канзаса) создает беспрецедентно детальную картину взаимодействия важнейших военных и экономических органов, принятия и реализации решений по развитию военной промышленности, оборонных приготовлений в целом42. Образцовое обследование архивных коллекций сочетается у Д. Стоуна с широким видением проблемы милитаризации советского общества и с изучением взаимосвязи между мобилизационными решениями и внутренними и внешними заботами советского руководства. Д. Стоун показал, что движение ко все более амбициозным мобилизационным планам, увеличение военных ассигнований и возрастание роли Красной Армии в определении хозяйственной политики было обусловлено решениями высших партийных и государственных органов и вместе с тем «поддержано и ускорено менее очевидными системными следствиями», вытекающими из характера советских политических и экономических структур . Решающий сдвиг к милитаризации СССР предстает в работе Д. Стоуна в значительной мере функциональным следствием «каждодневной напряженности» во взаимоотношениях армии и промышленности при организации военного производства в мирное время и при разработке планов экономической мобилизации4 .
Наряду с отмеченными фундаментальными работами, недавно появились публикации А.А. Мелии, в которых представлен значительный документальный материал (в том числе из остающихся секретными фондов ГАРФ и РГВА) о мобилизационных приготовлениях государственного аппарата. Для вышедших к настоящему времени работ А.А. Мелии характерна описательность (возможно, они отражают первый этап его исследовательской работы) 5. Некоторые сюжеты, непосредственно примыкающие к основной проблематике диссертации, рассмотрены современными историками военно-морского флота. В своем масштабном исследовании И.Ф. Цветков подробно рассмотрел развитие организационных структур и принципы мобилизации Рабоче-Крестьянского Красного Флота в 20-30-е гг., сделав одновременно ряд замечаний о структуре и содержании мобилизационных планов, подготовленных Штабом РККА с 1922 г.46 В.Ю. Грибовский, опираясь преимущественно на материалы РГА ВМФ и РГАЭ, представил комплексный картину строительства советского военного флота до Великой Отечественной войны, подробно осветил историю морских программ, принимавшихся в 1925-1938 гг. Советом Труда и Обороны и Комиссией Обороны СССР47.
В целом, для современного состояния историографии советского мобилизационного планирования характерно сосредоточение внимания на его экономических аспектах. В результате военно-экономическая подготовка рассматривается отдельно от динамики и условий развития самого военного аппарата - Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Ознакомление с процессами оборонного планирования показывает, однако, что мобилизационная заявка НКВМ (которая служит отправным пунктом большинства упомянутых выше фундаментальных работ) являлась проекцией на область военно-экономической работы базовых разработок - планов строительства РККА на мирное и военное время. Комплексность подхода к оборонным приготовлениям, присущая нынешней дискуссии о советской политике и стратегии, состоянию вооруженных сил и военных планах накануне Отечественной войны, применительно к предшествующему периоду проявляется гораздо слабее. С другой стороны, исследователи периода 1939-1941 гг. поневоле оказываются в положении обладателя книги, большинство начальных глав которой представлено лишь немногими разрозненными страницами48.
Необходимость учесть различные аспекты военных приготовлений и осмыслить их в контексте советской внутренней и внешней политики побуждает упомянуть в этом кратком историографическом обзоре некоторые исследования, в которых проблемы советского мобилизационного планирования напрямую не затрагиваются.
Проблемы взаимодействия политического и военного руководства в современном обществе породили широкий пласт социологической и политологической литературы, в которой на историческом материале анализируются и сопоставляются различные бюрократические стратегии борьбы за ресурсы и распоряжение ими, условия осуществления военных инноваций. Эти вопросы поставлены в центр исследования Салли Стокер о том, как в 30-е гг. «ковалась армия Сталина». Исследователь пришла к выводу о том, что масштабная техническая реконструкция РККА оказалась возможной благодаря эффективному использованию Тухачевским правил бюрократического маневрирования и манипулирования политическими аргументами, его способностью убедить высшее руководство в совпадении предлагаемых военно-технических решений с общегосударственными интересами, умением облечь свои настояния в неуязвимые идеологические формы. В этом отношении, отмечает С. Стокер, Начальник Вооружений РККА является столь же характерной фигурой, как и создатель американского ядерного флота адмирал Г. Риковер. Исследование деловых контактов Тухачевского, Ворошилова и Сталина на протяжении первой половины 30-х гг. привело ее к заключению, о том, что несмотря на разногласия и личные антипатии отношения Тухачевского с этими руководящими деятелями отнюдь не являлись столь антагонистическими, а отношения между Ворошиловым и Сталиным - столь благостными, как это обычно счита 49 ЮТ .
Другими направлениями в исследовании взаимодействия политических и военных лидеров связаны с изучением элит и межличностных отношений (чему в последнее время посвящены многочисленные историко-биографические и публицистические работы5 ), а также институционального соотношения гражданской и военной властей. Исследование «граж-данско-военных отношений» привело к появлению важных исторических, политологических и социологических работ о характере и динамике взаимоотношений советского государства, коммунистической партии и вооруженных сил, социально-политической и культурной роли Красной Армии в 20-30-е гг51. Некоторые результаты этих исследований, в особенности ра-бот Марка фон Хагена и Роджера Риза , были учтены при подготовке на 49 Stoecker S. W. Forging Stalin s Army: Mikhail Tukhachevsky and the Politics of Military Innovation. Boulder (Col.), 1998 (в особенности глава 6).
50 Среди публикаций последнего времени наиболее профессиональными и существенными для данной работы, являются монографии СТ. Минакова «За отворотом маршальской шинели» (Орел, 1999) и «Советская военная элита 20-х годов (состав, эволюция, социокультурные особенности и политическая роль)» (Орел, 2000). стоящей работы.
В ретроспективе новое значение приобретает проблема преемственности между социальными институтами и практиками имперской России и СССР. В исследованиях последнего десятилетия, как правило, делается акцент на чертах генетического (а не только типологического) сходства и социальных механизмах, обеспечивших связь между дирижизмом царской России и организацией вездесущего большевистского государства5". Даже Мартин Малия, непримиримо относящийся к попыткам объяснить «советский эксперимент» как проявление фундаментального своеобразия российской истории, признает, что «генеральная линия» 1929 г. восходит к «вестернизаторской традиции русской культуры»34. Несмотря на изменение территориально-политической конфигурации в Европе после мировой войны, стратегические проблемы СССР в 20-30-е годы обнаруживали значительное сходство с существовавшими в довоенное время, людские и материальные ресурсы страны (особенно с учетом военно-технического прогресса в странах, отнесенных к числу вероятных противников) не претерпели кардинальных перемен. В военно-технической сфере преемственность между дореволюционным и послереволюционным периодами акцентировалась огромной ролью, которую играли офицеры и генералы российской армии в формировании советской доктрины, военном планировании (и, до начала 30-х гг., в управлении военной промышленностью). Это обусловливает необходимость учесть важнейшие результаты исследований мобилизационного планирования и развития российской армии в начале XX века. Не преуменьшая значения работ отечественных историков -П.А.Зайончковского, Л.Г. Бескровного, И.И. Ростунова и др., следует от метить особую важность обобщающих монографий Брюса В. Меннинга, «Штыки прежде пуль: Имперская российская армия, 1861-1914 гг.»55 и Нормана Стоуна «Восточный фронт в 1914-1917 гг.» . Общей чертой этих исследований является непредубежденное и комплексное изучение российской армии, военных планов и военно-экономических возможностей с точки зрения конечной эффективности предпринимавшихся усилий догнать в военном отношении европейские страны. Такой подход обеспечивает сосредоточение внимания на сочленениях («linkages») между элементами военной машины (включая, проблемы управления, коммуникаций, транспорта и снабжения) и между вооруженными силами и общесоциальными, политическими и хозяйственными обстоятельствами, т.е. - на решающих для успеха мобилизационных приготовлений системных факторах57. Поэтому рассматриваемые работы, в особенности Б. Меннинга, являются не только источником структурированной информации о том, как российская армия решала проблемы своей подготовки и адаптации к полномасштабной европейской войне, но и имеют методологическое значение, позволяя сформировать адекватные критерии для оценки советских военных приготовлений58.
Особое значение для понимания механизмов эскалации мобилизационных приготовлений имеет изучение международных кризисов конца 20-х-30-х гг. Л. Самюэльсон склонен с доверием относиться к тогдашним свидетельствам военных специалистов, почти всегда обосновывавшими свои растущие аппетиты ссылками на осложнение международного положения СССР (что сближает этого историка как с авторами официальных советских работ, так и с ведущим исследователем советской экономики эпохи первых пятилеток Робертом У. Дэвисом39). При этом он приводит данные о том, что «военная тревога» 1927 г. не рассматривалась Штабом РККА как отражение непосредственной военной угрозы; Тухачевский полагал даже, что в течение ближайших пяти лет война СССР с капиталистическими государствами является «маловероятной»60. Н.С. Симонов, напротив, акцентирует роль внешнеполитического кризиса 1927 г. По его мнению, «есть все основания утверждать, что фактически с 1928 г. партия и правительство ввели страну в подготовительный к войне период»61. Американская исследовательница Салли Стокер придает особое значение дальневосточному конфликту 1929 как стимулу для развития советских оборонных приготовлений62, тогда как Дэвид Стоун и Киосукэ Тэраяма (с гораздо большими основаниями) подчеркивают влияние, которое оказал на соответствующие решения высшего руководства СССР маньчжурский кризис 1931 г. Тем более многообразны оттенки суждений историков относительно того, являлись ли эти сдвиги в международном положении СССР причиной или лишь катализатором ускорения военных приготовлений. Думается, что возникшей в последние годы дискуссии на этот счет недостает более широкого взгляда на положение СССР в системе международных отношений. Большинство историков, под влиянием дефицита доступа к источникам, отдает слишком щедрую дань традиционным представлениям о безальтернативное™ внешней политики Москвы, якобы обреченной в 20-е - начале 30-х гг. противостоять «сильным мира сего» - так называемым версальским державам.
На фоне повышенного внимания исследователей к международным факторам развития советских военных приготовлений особенно очевидна слабая изученность его взаимосвязи с внутренним политическим и хозяйственным положением страны, эволюцией политического режима в конце 20-х - середине 30-х гг. Разработка этих проблем до сих пор ограничивалась анализом межведомственных конфликтов при подготовке государственного бюджета Союза ССР во второй половине 20-х гг. 64 Вместе с тем, новые исследования по истории политического и социально-экономического развития СССР этого периода создают достаточные возможности для анализа указанной взаимосвязи65.
6. Научная новизна, актуальность и практическая значимость.
Новизна предлагаемого исследования состоит в комплексном рассмотрении советского мобилизационного планирования 1927-1935 гг. как
1) органического сочетания строительства вооруженных сил и экономического планирования на военное время;
2) соединения военно-технологического подхода, продиктованного потребностями подготовки к войне, и политических решений, мотивированных интересами и обстоятельствами осуществления внутри- и внешнеполитического курса;
3) процесса, осуществляющегося под влиянием противоречий развития военно-промышленного комплекса и вооруженных сил в мирное время;
4) формы участия военных в осуществлении власти, способа транслирования их институциональных интересов и характерных для военного мышления представлений на социально-экономическую политику.
Такой подход, связанный с новизной цели и задач исследования, а также с введением в научный оборот соответствующих документальных материалов, позволил придти к результатам, которые являются новыми для исторического знания.
Непосредственная практическая ценность данной работы состоит в возможности использовать полученные результаты при дальнейшем исследовании проблем сталинской «революции сверху», истории вооруженных сил, военного и военно-экономического планирования, внешней политики СССР рассматриваемого периода и в более широком временном контексте, а также для подготовки научных биографий Сталина, Ворошилова, Тухачевского и некоторых других героев данного сочинения. Особенно перспективным автор считает вывод о системном сбое советских военных приготовлений в середине 30-х гг., что, возможно, позволит лучше осмыс лить причины кризиса советской внешней политики во второй половине этого десятилетия и, в особенности, глубокого социально-политического конфликта, вылившегося в «большой террор» 1936-1938 гг.
Наряду с этим, проведенный в диссертации анализ ряда источников может оказаться полезным при подготовке к публикации документов высшего политического руководства и военного ведомства.
Критическое обсуждение современной военной доктрины и организации Вооруженных Сил РФ обычно сопровождается указанием на инерцию мышления, основывающегося на опыте военных действий последней мировой войны. Как показывает предлагаемое исследование, ориентация на предельное развитие мобилизационных возможностей государства, на максимальные размеры развертываемых людских масс и вооружений сложились уже в конце 20-х - первой половине 30-х гг. и имели своим следствием невнимание к системным факторам военной эффективности, что привело к тяжелейшим жертвам советского народа как в мирное, так и в военное время. Автор надеется, что понимание этих исторических обстоятельств может оказаться небесполезным в дальнейших дискуссиях о путях военной реформы.
Более широкая научная актуальность диссертации определяется прежде всего характером современной дискуссии по ключевым проблемам истории советского общества. 1990-е годы ознаменовались восприятием отечественной историографией так называемой «тоталитарной парадигмы» как едва ли не главного способа трактовки советского феномена66. Успеху концепции тоталитаризма на российской почве содействовало как разочарование в советской историографической модели (нередко бесплодное), так и совпадение основных постулатов этой концепции с интерпретацией, которую подсказывали будущим историкам сами советские вожди. В до-Ярким примером этого подхода являются работы И. В. Павловой («Механизм власти и строительство сталинского социализма» (Новосибирск, 2001) и др.).
кументах советского политического руководства оно, как правило, представлено в качестве всезнающего и всевластного субъекта, всецело определяющего развитие всех сторон общественной жизни и эффективно контролирующей генерируемые им самим исторические трансформации. В этом смысле подходы, характерные для теории тоталитаризма, в значительной мере воспроизводит образцы официальной советской историографии. Ограниченность эвристических возможностей этой модели связана не только (и не столько) с характеристикой функционирования сложившейся системы (например, «зрелого сталинизма»), но и с тем, что ее применение приводит к отрыву изучения истории России советского периода от «дореволюционной» и «постсоветской» истории и затрудняет понимание механизмов трансформации российского общества на протяжении XX века при сохранении некоторых важных констант его развития.
Рассмотрение процесса мобилизационного планирования как фактора внешней, военной и экономической политики СССР конца 20-х - середины 30-х гг. подтверждает тезис ряда исследователей (М. Малия, А. Бе-зансон и др.) о примате политического и идеологического над экономическим и социальным и одновременно опровергает представление о тотальном контроле Сталина и его сотрудников над этим процессом, о его задан-ности коммунистической идеологией, предопределенности динамики и результатов. Анализ обстоятельств и мотивов принимавшихся решений указывает, что возрастание военных приготовлений являлось производным как партийно-классовой идеологии, так и широкого внепартийного воззрения на окружающий мир, обладающего значительной преемственностью по отношению к взглядам элит имперской России, что форсирование хозяйственной модернизации определялось не только доктринальными положениями марксизма-ленинизма, но и потребностями реализации постулатов советской военной теории, что, наконец, активными субъектами политического процесса наряду с партийно-государственным руководством являлись высокопоставленные военные профессионалы.
Подготовка государства к войне, ядром чего является мобилизационное планирование, воплощает важные стороны взаимодействия внутренней и внешней политики, позволяет проследить их взаимную обусловленность и некоторые механизмы взаимного проникновения. Не претендуя на разрушение привычного стереотипа о разделении политики на внешнюю и внутреннюю, данное исследование предлагает обратить внимание на системные связи между различными звеньями изучаемой исторической реальности. В частности, понятие «внешняя политика», по меньшей мере, применительно к советской истории, не может быть редуцировано до дипломатических и торговых сношений с другими странами; его неотъемлемой составной частью является военное планирование, через посредство которого (особенно его мобилизационного сегмента) функционирование международной системы оказывается в сложной взаимозависимости от развития «отдельных» стран.
Предлагаемая работа соотносится также с исследованиями «граж-данско-военных отношений» в России и СССР, а также с сопряженными с этой проблематикой научными дискуссиями о причинах коллапса совет-ской системы , о роли вооруженных сил в политическом развитии современной России68, о необходимости взаимосвязанного определения задач военной реформой и внешней политики69. Основные разногласия ученых и экспертов фокусируются на концептуальном определении контроля со стороны гражданского руководства как «субъективного» (опирающегося на политические механизмы и прямое вмешательство политических лидеров в сферу военной политики) или «объективного» (основанного на от сутствии конфликтов интересов между гражданскими и военными властями). Представленный в диссертации анализ взаимодействия политических и военных лидерами в период складывания общегосударственной системы мобилизационного планирования и военно-промышленного комплекса рисует картину скорее взаимного приспособления, нежели контроля Партии-Государства над военной сферой либо отсутствия принципиальных разногласий между ним, причем это взаимное приспособление оказало глубокое идейное и институциональное воздействие на основы государственного строя. В этом отношении предлагаемая работа может способствовать новому формулированию проблемы и преодолению обозначившихся методологических трудностей в исследовании «гражданско-военных отношений».
Состояние советского мобилизационного планирования в середине 20-х гг
«Область военного строительства всегда была областью плановой работы», превосходя в этом отношении даже железнодорожное хозяйство, констатировал в 1923 г. первый Нарком по Военным Делам и Председатель РВСР. Прежде чем этот постулат превратился в реальность, новой власти и ее вооруженным силам пришлось пройти через периоды «первоначального роста», явившегося «полной противоположностью плановому началу»1, импровизированной демобилизации начала 20-х гг. и военной реформы середины 20-х, которая установила относительное равновесие составных элементов вооруженных сил мирного времени, определила структуру и основные функции их руководящих органов.
В январе 1925 г. во главе Наркомата по Военным и Морским Делам был поставлен первый большевистский руководитель Штаба РККА М.В. Фрунзе (февраль 1924 - ноябрь 1925 гг.). Вклад нового наркома в военное строительство есть основания связывать в первую очередь с формированием основ планомерной подготовки к войне, тогда как важные военно-административные преобразования, обычно связываемые с его именем, были начаты еще в 1921-1923 гг. Старый большевик и сторонник правящего большинства, Фрунзе сделал первый решительный шаг к созданию уникального сплава марксистской доктрины и профессионального подхода к требованиям тотальной войны, который стал основой советской военной политики. Стратегические и оперативные взгляды Фрунзе были непоследовательны, однако он неизменно исходил из перспективы военного столкновения СССР с «буржуазным миром» - «решительной борьбы..., которая может и, вероятно, будет длиться в течение очень больших промежутков времени». Не сомневаясь в способности советского военного руководства дать «точную, правильную, определенную оценку характера этого будущего столкновения», Наркомвоенмор предлагал на основе этой оценки построить организацию обороны и установить методы подготовки армии и гражданского тыла и «соответствующим образом выработать программы наших требований к этому тылу, дать направление, по которому должна развиваться наша хозяйственная деятельность» . В ходе реформы, с одной стороны, устранялись «надстройки военного времени», которыми оставался насыщен аппарат управления вооруженных сил5. С другой сто Это в первую очередь относится к формированию смешанной системы комплектования вооруженных сил, сочетавшей кадровую армию и территориально-милиционные формирования, и к введению единоначалия (Stone D. R. Trotsky, Frunze and the Reform of the Red Army. Paper delivered at the 34th National Convention of the AAASS, November 2002; см. также: Краснов В., Дайнес В. Неизвестный Троцкий: Красный Бонапарт: Документы. Мнения. Размышления. М„ 2000. С. 458-462, 467-468). 4 Фрунзе М. Красная армия на рубеже 8-года ее существования (Доклад на общегарнизонном собрании Ленинграда 25 февраля 1925 г.) // Он же. Собр. соч. Т. 3. М., 1927. С. 111-113. «Нашим врагом, - полагал Фрунзе, - является весь мир» (Фрунзе М.В. Неизвестное и забытое: публицистика, мемуары, документы, письма. М. 1991. С. 1 76).
Цветков И.Ф. Организационно-мобилизационные органы и организационные структуры Военно-Морского Флота России (1695-1945). СПб., 2000. С. 268 (цитируемые слова принадлежат А.И. Егорову, должностное положение которого указано автором ошибочно). роны, целенаправленно усиливались мобилизационные возможности РККА (за счет увеличения числа соединений, сосредоточения основных сил в западных приграничных округах, существенного увеличения численности командного состава и др.)6
Свою деятельность на посту руководителя военного ведомства Фрунзе начал с обращения к Пленуму ЦК в январе 1925 г. с просьбой уве-личить ассигнования на пополнение запасов Красной армии . Генеральный секретарь ЦК ВКП(б) Сталин поддержал пожелания об увеличении бюджета НКВМ на 1,25%, согласившись, что «вопрос о нашей армии, о ее мощи, о ее готовности обязательно встанет перед нами при осложнениях в окружающих нас странах, как вопрос животрепещущий». Он, однако, предостерег против чрезмерной драматизации международной обстановки и склонности ориентироваться на «активное выступление против кого-нибудь». «...Если война начнется..., то нам придется выступить, но выступить последними. И мы выступим для того, чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить, - заявил Ста-лин» . Эта установка не являлась импровизацией. Она вытекала из концеп ции «строительства социализма в одной стране», которую именно в это время, в начале 1925 г., начал формулировать Сталин (а вслед за ним и Зиновьев) . Новый курс подразумевал не только воздержание от военной конфронтации, но и рекрутирование новых союзников для борьбы с олицетворявшимся Троцким «неверием в дело превращения России нэповской в Россию социалистическую». Наряду с западным пролетариатом, народами колоний, объявил Генеральный секретарь в январе 1925 г., «есть у нас третий союзник, неуловимый, безличный, но в высшей степени важный». «Это - те конфликты и противоречия между капиталистическими странами, который лица не имеют, но безусловно являются величайшей поддержкой нашей власти и нашей революции», - говорил Сталин на московской губернской партконференции. Напомнив, сколь многим обязана советская власть мировой войне, он подчеркнул: «Борьба, конфликты и войны между нашими врагами, - это, повторяю, наш величайший союзник»10. Парадокс ситуации состоял в том, что будучи спроецированы на область военного строительства и оборонных приготовлений, эти установки скорее соответствовали позиции Троцкого" и вступали в противоречие с усилиями его преемника
Проблемы мобилизационной подготовки промышленности и начало открытой дискуссии о реконструкции РККА осенью
Как показало постановление Политбюро «О состоянии обороны СССР», к осени 1929 г. в обстановке «борьбы против правой опасности», «за большевистские темпы социалистической реконструкции» наметился поворот в практических установках по подготовке мобилизационного развертывания и, соответственно, строительстве РККА мирного времени.
Июльское решение РВСС предписывало Штабу в трехмесячный срок подготовить уточненный пятилетний план строительства РККА для последующего рассмотрения Реввоенсоветом. (На деле исполнение этого поручения поглотило почти девять месяцев, а окончательно он утвержден лишь в январе 1931 г.) Одновременно приближался к концу срок действующего плана мобилизационного развертывания вооруженных сил № 8 (до 1 мая 1930 г.), и в штабах всех уровней ожидали директив Москвы по разработке расписания № 10.
Присущую мобилизационному планированию неопределенность усиливали перманентный пересмотр плановых показателей развития народного хозяйства, придание директивного статуса благим пожеланиям относительно согласования новой программы технического вооружения армии со старыми контрольными цифрами Госплана, упования на режим экономии и уменьшение себестоимости поставляемого промышленностью имущества и пр.1 Вероятно, осенью 1929 г. Штаб РККА впервые остро
Так, во исполнение решений Политбюро РВС СССР приказывал «подвергнуть переощутил противоречие, которое было позднее сформулировано преемником Шапошникова на посту Начальника Штаба: «Мобилизационный план по своему существу должен иметь дело с реально существующими величинами... Мы же составляем мобплан... по целому ряду решающих элементов в разрезе перспективы - на ожидаемом...» .
Тревогу НКВМ вызывало как состояние общеэкономического планирования на военное время, так и мобилизационное развертывание самой военной промышленности. Для обеспечения плановой мобилизации промышленности в сентябре-декабре 1928 г. РЗ СТО рассмотрело и утвердило мобилизационное задание Мобилизационно-Плановому Управлению ВСНХ по литере «С», опирающееся на одобренную ранее заявку военного ведомства. В апреле 1929 г. был впервые составлен единый промфинплан промышленности на военное время, в который, как составная часть, входил мобплан (план предприятий, имеющих мобзадание). Обозначенный литерой «С», он «должен был полностью отражать изменения, которые вызовет в промышленности война». Этим он принципиально отличался от составленного МПУ ВСНХ двумя годами ранее мобплана «А-Р», который являлся суммой планов предприятий, имеющих мобзадание, «без увязки его со всей промышленностью, т. е. планом, не обеспеченным снабжением на военное время». Новый план исходил из предпосылки мобилизационного развертывания промышленности в течение первого полугодия войны и определял подачу в течение последующих 12 месяцев войны (1 апреля 1929 г.—1 октября 1930 г.).
Перестановка в руководстве НКВМ и принятие плана строительства РККА на 1931-1933 гг
Завершение трехлетнего плана развития РККА привело к новой расстановке высших военных кадров, организационным реформам в Центральном аппарате НКВМ и выдвинуло на первый план комплекс задач по практическому исполнению этого плана.
Доклад Шапошникова об «уточненном плане» на конец пятилетки оказался его лебединой песней на посту руководителя Штаба РККА — исполненной, к тому же, явно против своей воли. С 13 января он более не участвовал в заседаниях РВСС и несколькими месяцами позже был отправлен в Самару — командовать войсками Приволжского Военного Округа (занимавший ранее этот пост комкор Базилевич в конце марта 1931 г. получил назначение на пост Секретаря Комиссии Обороны)1. Фактическое руководство Штабом (по крайней мере в том, что касалось текущего и перспективного планирования) в начале 1931 г. перешло в руки Начальника I (Оперативного) Управления — Заместителя Начальника Штаба В. К. Три-андафиллова. В 1929 г. он был направлен для проверки обоснованности своих оперативных норм на посту командира 2-го стрелкового корпуса (с номинальным сохранением за ним должности Заместителя Начальника Штаба РККА) и вернулся в Оперативное Управление в ноябре 1930 г. «Кириакич», как называл эллина его бывший начальник Тухачевский, был привержен «большому стилю» в военном деле и полномасштабной реконструкции Красной армии. Сторонник сокрушительной стратегии, Триан-дафиллов тем не менее всерьез принимал аргументы тех, кто предрекал неизбежность войны на измор, и был далек от восхваления таранных ударов. На рубеже 1920-1930-х гг. он был, несомненно, наиболее глубоким теоретиком современной войны3. Теоретическая подготовка, опыт штабной работы, непричастность к шумным конфликтам и склокам делали Три-андафиллова естественным кандидатом на должность Начальника Штаба РККА , тем более что она в те годы не рассматривалась как ключевая (Начальник Штаба не имел статуса Заместителя Наркома и Заместителя Председателя Реввоенсовета Союза, а в 20-е гг. даже не всегда являлся членом этого органа) .
«Что в ближайшее время предстоит смена начальника штаба», к середине апреля 1931 г. было, по свидетельству комкора Путны, «ясно каждому разбирающемуся в обстановке командиру». Группировка Егорова-Дыбенко—Белова-Урицкого развернула активную кампанию по расстановке своих кандидатов на «освобождающиеся» посты в центральном аппарате НКВМ. На должность Начальника Штаба эта группа выдвигала командующего войсками БВО А. И. Егорова6. Одновременно Егоров публично напомнил о том, что Сталин и Ворошилов — его старые товарищи по оружию . Вероятно, однако, что решение о назначении нового Начальника Штаба было обусловлено не столько личными взаимоотношениями того или иного кандидата на этот пост с Генеральным секретарем ЦК ВКП(б) и Наркомом по Военным и Морским Делам, сколько их стремлением обеспечить равновесие между главными армейскими группировками и соответственно избежать передачи Триандафиллову поста Начальника Штаба. 10 мая Политбюро освободило Шапошникова от занимаемой должности и назначило Начальником Штаба назначило Начальником Штаба РККА Якира . За этим решением последовал долгий (более чем двухчасовой) разговор Ворошилова и Якира со Сталиным. 27 мая Якир встретился со Сталиным наедине: очевидно, он сообщил Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) о нежелании оставить Украинский Военный Округ9.
В высшем политическом руководстве вызревала «неожиданная комбинация»10. 10 июня Ворошилов и Сталин официально внесли в Политбюро предложение назначить Начальником Штаба РККА Егорова, а Начальником Вооружений РККА и Заместителем Наркомвоенмора — Тухачевского". С середины мая Комвойсками ЛВО неизменно присутствовал на заседаниях РВСС (13, 24, 25 мая заседания проводились с участием командующих нескольких округов). В преддверии своего возвращения в Москву Тухачевский всеми силами стремился очиститься от предъявлявшихся ему недавно обвинений и демонстрировал готовность работать под началом Ворошилова . Вместе с авторитетным деятелем «украинской» группиров ки Гамарником (с конца 1929 г. являвшегося Начальником ПУР РККА и Заместителем Наркома) Егоров и Тухачевский составили триумвират заместителей и ближайших сотрудников Ворошилова. Новая расстановка кадров в Центральном аппарате НКВМ и Ленинградском Военном Округе была завершена двумя последовавшими с двухнедельным интервалом постановлениями Политбюро. Влияние Тухачевского в ЛВО оказалось сведено к минимуму, но его позиции в структуре НКВМ были подкреплены переводом Б. М. Фельдмана на должность Начальника Главного Управления РККА и Начальника Военно-Учебных Заведений13. Предшественник Тухачевского на посту Начальника Вооружений И. П. Уборевич получил назначение на пост Командующего войсками БВО, но остался членом РВС СССР, тем самым усиливая влияние в нем сторонников технической реконструкции и дальнейшей профессионализации Красной армии.
