Содержание к диссертации
Введение
Глава I 62
Историческая панорама 62
Утайшань 73
Уйгурский фактор 84
Хэланыпань 103
Учение Цзунми в период Сун 110
Глава 2 127
Буддийские тексты изХара-Хото 127
Тексты традиции Цзунми и его традиции в тангутских собраниях 127
Тангутские тексты в настоящем исследовании. Предварительные замечания 144
Анализ Текстов 150
Характеристика текстов 150
Истоки Традиции 158
«Алтарная Сутра» натангутском языке 170
Бодхидхарма в Северной Азии. Проблема авторитета 176
Глава 3 183
Сущность Хунчжоуского учения 184
Зеркало 205
Зеркало и Даочень 222
Смысл Светлого и Совершенного Ума согласно Учению Наивысшей Единой Колесницы .244
Приложение 1 262
Реконструкция Китайского текста 262
Перевод текста 270
«Двадцать пять ответов на вопросы по поводу Буддийских принципов, заданные Государственному Наставнику Танчану монахами, в то время когда он находился в
монастыре Дворец Света» 293
Приложение 2 313
Реконструкция китайского текста 313
Перевод текста 320
Заключение: О возможности локальной традиции тангутского буддизма 338
Библиография 351
- Утайшань
- Уйгурский фактор
- Тексты традиции Цзунми и его традиции в тангутских собраниях
- Смысл Светлого и Совершенного Ума согласно Учению Наивысшей Единой Колесницы
Введение к работе
Настоящие замечания имеют целью предварить некоторые вопросы, могущие возникнуть при чтении предлагаемой работы. Данное исследование посвящено традиции Хуаянь-Чань в буддизме тангутского государства Си-Ся. Этот термин подразумевает совокупность учений и практик китайского буддизма, основанных на теоретическом наследии китайского буддийского направления Хуаянь в сочетании с братиками созерцания, существовавшими в так называемой Южной школе Чань-буддизма. Существование этой традиции не является плодом интеллектуального конструирования, но доказано на достаточно обширном текстовом материале. В эпоху Сун, о которой пойдет
далее речь, эта традиция именовалась «учением Хуаянь о созерцании» При этом тангутские материалы, как на китайском, так и на тангут ском языке, вполне конгруэнтны этой традиции, как она предстает из реконструкций японских исследователей. Впрочем, это последнее обстоятельство было выяснено уже непосредственно в ходе работы над представленным ниже исследованием.
Данная работа посвящена становлению и развитию китайского буддизма в Си-Ся. Выделение китайской традиции, то есть традиции, основанной, на китайском наследии и китайских текстам, представляется мне сейчас не сколько искусственным, но тем не менее, это разделение было принято из методологических соображений, как обеспечивающее некоторую синтетичность исследования с одной стороны, и ограничивающее круг исследуемых материалов с другой. В этой связи предпочтительнее было бы определять китайский буддизм в Си-Ся исходя из его сущности, как традицию Хуа-янь-Чань. Но эта традиции представляется только одной из нескольких ветвей китайского буддизма, бытовавших в Си-Ся. Хотя она и занимала господствующее положение, но не была единственной, так что понятие «китайского} буддизма» было сохранено мною, исходя из терминологического удобства.
Приступая к этой работе ее автор имел определенные представления "о тангутском буддизме, и, в частности, о процессе его формирования. Главной презумпцией такого рода являлось представление об анахронизме между развитием тангутского и китайского буддизма, появившееся в результате первоначального поверхностного ознакомления с материалом. Первоначально основной чертой китайской части тангутского буддизма мне представлялась консервация в Си-Ся буддийского наследия периода Тан. До некоторойрто соображение сохраняет свою значимость и сейчас, но предпосылки и сущность этого явления в настоящее время представляются несколько иными, чем они виделись ранее. Таким образом, в ходе работы большинство из первоначальных представлений оказались нуждающимися в уточнении, и пересматривались уже в процессе непосредственной подготовки данного исследования. В целом, предположения о характере и степени китайского влияния на формирование буддизма в тангутском государстве были пересмотрены в связи с указанным выше изменением исследовательской парадигмы. В частности, изменения коснулись представления о роли дуньхуан-ского буддизма в процессе становления буддизма в Си-Ся. Иными словами, объяснить облик буддизма в Си-Ся исходя из Дуньхуанского материала представляется не до конца возможным, так что исследование по необходимости приобрело более широкий характер. Не смотря на то, что мной проанализирован далеко не весь имеющийся материал, я пытался придать работе максимально контекстуальный характер, и рассматривать отобранные тексты не как набор случайных фрагментов, но как отражение определенного исторического процесса. При этом я старался избежать широких обобщений и неосновательного теоретизирования, но исходить из содержания текстов, насколько.оно сейчас может быть реконструировано и помещено в исторический контекст. В общем, я пытался рассмотреть тексты не как предметы, ограниченные исключительно собственным содержанием, но как части целого, обозначающие определенную историческую и культурную реальность, каковую я и попытался восстановить. Как будет ясно из дальнейшего, я предпринял попытку выяснить наиболее значительные факторы, определившие становление тангутского буддизма (в его китайской части), и повлиявшие на его целостность. В качестве такого фактора, на мой взгляд самого значительного, я предполагаю рассматривать феномен Хуаяньского возрождения, имевший место в начале Северной Сун. Насколько мне известно, данный феномен ни в отечественной, ни в мировой науке специально не рассматривался. В рамках настоящего исследования данное явление также будет рассматриваться не во всей полноте, но в лишь в связи с формированием буддийского комплекса в Си-Ся и в киданьском государстве Ляо. Традиция Хуаянь-Чань действительно имеет корни в буддизме эпохи Тан, но ее полное развитие датируется несколько более поздним временем, и имело в ином географическом пространстве. Принятие гипотезы о преемственности Хуаянь-Чань в Си-Ся и Ляо ликвидирует имеющееся представление об анахронизме между тангутским и китайским буддизмом и поможет рассматривать буддийский комплекс Си-Ся, со всеми его особенностям, как часть обще азиатского культурного процесса, и полагать тангутский буддизм действительно целым, а не мозаикой из различных, порой не стыкующихся фрагментов. Под целым в данном случае следует понимать процесс формирования тангутского буддизма и приобретение им специфических черт, отличающих его от буддизма соседей тангутов: китайцев, киданей, уйгуров и иных народов. Естественно, учитывая незначительную степень изученности как тангутского, так и киданьского буддизма, многие предпосылки и выводы, сделанные в данной работе по необходимости оказываются гипотетическими, и могут быть легко оспорены. Тем не менее, как представляется, попытка, предпринятая в настоящем исследовании, не лишена смысла и определенной основательности, и может предоставить на некоторое время исследовательскую парадигму, которая позволит перейти от фрагментарности к более целостному взгляду на буддизм Си-Ся. Аналогичная попытка реконструировать целое тангутского буддизма была предпринята Ши Цзиньбо при написании им «Краткой истории буддизма в Си-Ся», а также Е. И. Кычановым в рамках его труда по составлению каталога тангутских буддийских текстов из собрания П. К. Козлова. Схожее предприятие было осуществлено и Рут Даннелл в ее работе о роли буддизма в становлении тангутской государственности. Настоящее исследование оказалось возможным только при опоре на указанные выше труды. Важнейшим основанием для данной работы явилось также указание Джона МакРэя на необходимость рассматривать Восточно-азиатский буддизм как целостность, различные части которой восходят к общим корням. Цель, поставленная мною органически связана с той, к которой стремились старшие коллеги. Настоящая работа стремится исходить из самих буддийских текстов, как собственно тангутских, так и современных им китайских, имея в виде встроить их в общий контекст развития буддизма в Северной Азии в период перед монгольским завоеванием. Именно с этим связано довольно большое количество китайских источников, порой не всегда непосредственно относящихся к сути дела, которые использованы в настоящей работе. Тем не менее, на мой взгляд, все эти-длинные экскурсы имеют некоторый смысл, ибо позволяют более наглядно представить обще буддийскую ситуацию 10-12го веков и увидеть развитие буддизма в Си-Ся как часть более общей картины. В этом, собственно, и состоит главная цель настоящего исследования.
Эта работа содержит множество отсылок к концепциям и фигурам китайского буддизма, причем не всегда в традиционном качестве. Рассматриваемые в работе тангутские и китайские тексты, за исключением работ Цзунми, не принадлежат к числу широко известных или популярных сочинений китайского буддизма, и их изучение, как в России, так и за рубежом, если и началось, то не выходит за пределы подготовительной стадии. Текст работы наполнен именами, названиями работ и цитатами на языке оригинала, как на тангутском, так и на китайском. Приводя обширные цитаты по-китайски, я преследовал цель продемонстрировать возможные взаимосвязи между текстуальными традициями насколько возможно наглядно и очевидно. Тем не менее, все это делает настоящее исследование сложным для чтения, а также требует определенной подготовки. Не вся приведенная в тексте работы буддийская терминология откомментирована, иногда потому что она общеизвестна, иногда наоборот, потому что она вполне оригинальна и не может быть обнаружена в доступных буддийских энциклопедиях. Это прежде всего относится к разбираемым текстам Великого Наставника Тунли, и, в меньшей степени, Государственного Наставника Танчана, которые довольно часто оперировали придуманной ими терминологией и образной системой. Все указанные предметы требуют специального рассмотрения, а настоящее исследование имеет в виду указать на возможно наиболее продуктивные направления будущей работы.
В тексте представленной работы присутствует довольно много переводов с тангутского языка. К этим переводам, равно как и к реконструкциям китайских вариантов тангутских текстов надо относится с осторожностью, ибо хотя они в общем соответствуют- действительности, уровень моего знания тангутского языка не таков, чтобы быть полностью уверенным в переводе. В" некоторых случаях я даю примечание, что «перевод является предположительным», но это же примечание может быть применено и ко всем переводам в целом, вопрос лишь в степени предположительности. В процессе подготовки настоящей работы, я возвращался к переводам и реконструкциям, сделанным мною ранее, так что наиболее вопиющие ошибки были устранены, но могли появиться новые. В этой связи внимание научного сообщества к данной работе будет носить неоценимый характер, ибо поможет в дальнейшем приблизиться к более адекватному пониманию тангутских текстов, и, следовательно, к более четкому представлению о сущности тангутского буддизма и его отношениях с другими буддийскими традициями.
Сам по себе термин «тангутский буддизм» достаточно неопределен. Как будет видно из дальнейшего, я применяю его к тому, что в китайской буддийской терминологии может быть определено как «цзун» (Ж), т.е. «направление» или «школа», имеющие собственные доктринальные авторитеты и линию преемственности. Собственно и само исследование может рассматриваться как поиск особого направления, причем главным здесь, будет не языковая принадлежность текстов из Хара-Хото и иных местностей, а именно содержание: если будет найден ряд работ, разделяющих общие идеи и док-тринальные авторитеты, то это и будет тангутский «цзун», вне зависимости от того, на каком языке написаны те или иные произведения.
В настоящей работе я пытался применять «контекстуальный подход», предполагающий рассмотрение изучаемых явлений в общем историческом и культурном контексте. Этот подход трудно реализуем, ибо в огромной массе материала не всегда возможно решить, что именно принадлежит сути-дела, а что нет. Исходя из этого соображения, я не включал в рассмотрение данные китайских исторических сочинений: с одной стороны они уже рассмотрены моими предшественниками, с другой стороны могут перегрузить и без того перегруженный текст. Тем не менее, создание максимально широкого исторического контекст представляет собой единственный способ достичь более или менее адекватного понимания смысла тангутских буддийских текстов и причин их появления в Си-Ся. Иными словами, этот подход дает нам возможность не только понимать содержание самих текстов, но и улавливать смысл их существования, их значение и ту историческую реальность, которую они представляют. В конечном счете, сами по себе идеи тангутских буддийских мыслителей интересны именно в сопоставлении с синхронными им китайскими или тибетскими интеллектуальными и вероучительными. традициями. Как ни странно при обилии имеющегося и использованного в данной работе материала, но установленные мною контексты носят лишь самый общий характер, а до некоторой степени, как в случае отношений между буддизмом Си-Ся и Ляо, вообще носят предположительный характер. В этом аспекте мною доказан всего один случай непосредственного взаимодействия киданьского и тангутского буддизма, а остальные эпизоды остаются в категории гипотез. В иных случаях, реконструкции контекста оказываются вообще не имеющими отношения к делу. Тем не менее, для полноты исторической панорамы, я включил в работу разделы о Дуньхуане, уйгурах и Утайшане, хотя, как представляется, некоторые проблемы освещены мною недостаточно. Некоторые из подобных фрагментов были исключены из текста работы, а другие оставлены потому, что они сами по себе достаточно интересны и информативны. Из существенных пробелов в работе следует отметить ито, что влияние буддизма Дуньхуана и Утайшаня освещено мною не до конца, опять-таки, в основном, по причине того, что в текстах,, на. которых основано настоящее исследование, прямых указаний на Си-Ся нет. Что касается собственно внешней истории буддизма в Си-Ся, то она изучена в той- степени, в какой это позволяют сделать наличные источники, и до обнаружения новых данных в этой области не приходится рассчитывать на существенное изменение сложившихся представлений. Часть новых данных, связанных, правда не с Китаем, а с Тибетом, представлена в соответствующем разделе настоящего исследования. Впрочем, эти данные имеют контекстуальный смысл, но не относятся впрямую к теме предложенного исследования. В целом, настоящее исследование, как в свое время нить учения Бодхидхармы, висит в воздухе: в рамках этой работы мне удалось вскрыть некоторые частные моменты, но общая картина все равно остаетсяг не до конца понятной, оставляя огромный простор для дальнейшего развития.
Не смотря на то, что тангутские тексты для изучения выбирались вполне случайно, все они, в большей или меньшей степени обнаружили общую черту, а именно принадлежность к традиции Хуаянь-Чань. Сами представители данного направления, прежде всего Цзунми, обозначали свое учение как «учение о природе» (Йтк), имея в виду, что сущность учения заключается в реализации присущей всем живым существам природы Будды. Данное положение является общим для многих направлений китайского буддизма, однако, исходя из специфики разобранных текстов, а также установленных в ходе исследования контекстов, я обозначаю понятием «учение о природе» именно Хуаянь-Чаньскую традицию. В биноме «Хуаянь-Чань» я полагаю необходимым также делать акцент не іЧань, а на Хуаянь, имея в виду, что практический аспект учения мог быть разным, как будет показано на примере трактата киданьского буддийского деятеля Даочэня. Для облегчения понимания дальнейшего, следует привести некоторые соображения по поводу традиции Хуаянь-Чань. Ее существование в рамках китайского буддизма конца эпохи Тан было предположено японским исследователем Ёсидзу Ёсихидэ, который рассматривал ее как результат конвергенции доктриналь-ного учения Хуаянь и Чаньских направлений, прежде всего направления Хэцзэ Шэньхуя. Основными представителями этой традиции, таким образом оказались Гуйфэн Цзунми и Хуаянь Чжэнгуань. В учении одного из основателей традиции Хуаянь Сяныпоу Фацзана эта идеология представлена в меньшей степени. Основой учения является представление об «истинном уме», который тождественен природе истинной реальности и составляет сущность всех живых существ. Все феномены являются производными от действия этого ума, пребывающего в состоянии пробуждения или заблуждения, так что все вещи в мире в принципе обладают идентичной природой Будды, а все живые существа изначально пробуждены. Это же обстоятельство обуславливает и то, что между вещами (феноменами Щ) не существует сущностных преград, и мир в конечном счете представляет собой единство взаимопереходящих форм. Этот истинный ум, создатель всего воспринимаемого, может быть «мгновенно пробужден» благодаря присущей ему «мудрости» (Ш Щ)—«двери ко всему чудесному», составляющей его истинное
качество. При этом, нельзя говорить о том, что существует непосредственное тождество между умом и феноменами. Последние являются результатом «действия ума в соответствии с обстоятельствами», так что могут быть и неблагими в тех случаях когда ум находится в непробужденном состоянии. Именно чаньские практики в состоянии мгновенно выявить природу истинного ума и реализовать присущее ему сущностное «духовное знание», в результате чего и будет достигнуто состояние Будды. Эта традиция основывалась на учении «Аватамсака-сутры» («Хуаянь-цзин"), «Трактате о Пробуждении Веры в Махаяну», а наиболее полное выражение нашла в работах Цзунми «Предисловие к Собранию Разъяснений Истоков Чанъских Истин» и «Схеме Преемственности учения о Сфере ума в Китае». Именно исходя из смысла этого учения в настоящей работе принято переводить термин «синь» (J\J ) как «ум» в противопоставление «сознанию-воприятию» (Ш)- Понятие «ума», как мне представляется, содержит в себе ту презумпцию цельности, которую предполагает и понятие «синь» в китайском буддизме. Конкурирующим с направлением Хуаянь-Чань было так называемое «Хун-чжоуское Учение» Мацзу Даои, настаивавшее на непосредственном тождестве ума и феноменов-и в этой связи не придававшее большого значения догматической буддологии, к которой было склонно направление Хуаянь. Не смотря на жесткую критику этого направления представителями традиции Хуаянь-Чань, именно этому направлению суждено было определить дальнейшие судьбы Чань-буддизма в Китае. В Тангутском государстве ситуация сложилась иначе, о чем и повествует настоящая работа. Как представляется именно Хуаянь-Чань и, в частности, направление Цзунми, стали определяющими в развитии буддизма в Си-Ся. Таким образом, предметом моих изысканий являлось установление существования особого «тангутского буддизма» (при всей неправомерности применения этнических определений к религии)и выяснение того, действительно ли Хуаянь-Чаньская традиция сыграла в Си-Ся ту роль, которая ей приписана. Эта задача решена лишь отчасти и в отношении одного небольшого фрагмента тангутского буддийского комплекса. Более адекватный результат будет достигнут лишь при большем объеме привлеченного материала. Тогда и будет понятно, является ли правомерным наше заключение или же картина была искажена в угоду удобным представлениям.
Для того, чтобы читатель сразу вошел в курс проблем, обсуждаемых далее, я считаю необходимым предпослать список основных действующих лиц нижеследующего исследования. Все они упоминаются в дальнейшем, но ввести их нужно сейчас для облегчения понимания последующего.
Утайшань
К моменту переселения тангутов в земли Ордоса (сер. 8 в.), история Утайшаня насчитывала, вероятно, около четырёхсот лет—первый храмовый комплекс в этом районе был возведен по повелению одного из императоров династии Северная Вэй, в середине 5-го века. С этого времени Утайшань стал одним из самых значительных духовных центров сначала Северного Китая, а с момента объединения Китая и всей страны. Наибольшего развития храмовый и монастырский комплекс Утайшаня достиг в правление династии Тан. Практически с начала правления династии Тан Утайшань стал оформляться как центр эзотерического буддизма. Об этом свидетельствует приводимая "Гуан Цинлян чжуань" история индийского монаха Фо-то-по-ли (возм. Sanskr.—Buddhapalita), который прибыл в Китай в период правления танского императора Гао-цзуна. Его целью было поклонение Манджушри на горе Утайшань. Впоследствии этот монах вернулся в Западный край, откуда вывез текст тантрической сутры "Фо-дин цзуйшэн-толони-грин" (ШЩ Ш.ШШШ М), которая и была переведена им на китайский язык при посредстве наставника Жичжао104. Особым покровительством одарил Утайшань танский император Дайцзун ({ХШ правил в 762-779 гг.). Именно во время его правления монах Букун (/f Amoghavajra), один из основных проповедников эзотерического направления буддизма в Китае, построил на Утайшане храм Цзиньгэ-сы (ЛІІРШ ) и Юйхуа-сы (ЗіірИгО, которые стали центрами распро - странения эзотерического буддизма в Китаег Доклад Букуна- Дайцзуну о необходимости завершения строительства храма Цзиньгэ-сы на Утайшане датирован 766 г. В этом докладе Букун мотивирует важность постройки тем, что незадолго перед тем чаньский наставник Даои ( Ш ) наблюдал в этих местах явление Манджушри. Из этого же доклада следует, что ещё до завершения строительства Цзиньгэ-сы, на горе Утайшань существовали храмы Цинлян-сы (ШІСтгО, Фогуан сы (ШУб ), Хуаянь сы (ЗДЦхг") и Юйхуа сы105.
В период правления Дай-цзуна и позднее, тантрическое учение Букуна и Шаньувэя ( Цг йЦ ) было достаточно распространено в северных районах Китая. Так сам Букун в одном из своих докладов, поданных императору во втором году Гуандэ (765), ходатайствовал перед Дай-цзуном о переводе в храм Дасиншань сы ( ЩЩ ) в Чанъани сорока девяти монахов, очевидно своих единомышленников и последователей. Среди этих сорока девяти монахов, "известных своей добродетелью" упоминаются монах из храма Бяоцзюэ-сы Шэньчжао и монах из храма Цзяньфа сы Фацзин. Примечательно, что оба этих храма находились в области Фэнсян (МШ) в совр. провинции Шэньси, то есть в непосредственной близости к территориям расселения тангутов. Кроме этих персонажей в списке Букуна фигурируют также монах Цяньчжень из храма Линцзюэ-сы в области Сячжоу и монах Хуйтун из храма Чундао сы в Цанчжоу—в области-Тайюаня—территории, сопредельной с областями расселения тангутов и киданей.106 Таким образом, данные источников, связанных с деятельностью Букуна, могут служить косвенным подтверждением существования его учения и вне территории собственно Китая, на варварских землях. После гонений на буддизм периода Хуйчан ("Ц"1 841-847 гг.) тантрический буддизм школы Чженьянь (Ції) в собственно
Китае утратил свою популярность и практически исчез как самостоятельное направление, слившись с доктринальными учениями Тяньтай и Хуаянь. При этом на Севере и Северо-западе он мог сохраняться еще долго, учитывая как фактор тибетской оккупации Дуньхуана, так и растущую независимость северных областей. Из всего изложенного можно предполагать активную эзотерическую деятельность, причем иногда довольно значительную, которая не могла пройти мимо тангутов.
Уйгурский фактор
В одной из своих недавних работ Е. И. Кычанов выдвинул идею формирования на землях Северо-западного китайского пограничья специфического тангутско-уйгурского культуроного и религиозного комплекса.126 Именно указанный комплекс явился основанием процесса становления ангутской национальной цивилизации. Как будет ясно из дальнейшего, здесь скорее нужно вести о уйгурско-тангутско-киданьском комплексе, но тем не менее, указание Е. И. Кычанова абсолютно верно подчеркивает важность уйгурского элемента в формировании тангутского буддизма. О длительной преемственности уйгурской культуры в Си-Ся могут свидетельствовать знаки уйгурского письма, довольно часто обнаруживаемые в составе тангутских текстов, а также на памятниках буддийского искусства тангут-ского времени. 127 Важность уйгурского воздействия на формирование государственных институтов Си-Ся, тангутской культуры и идеологии представляется вполне очевидной. Тем не менее, в тех случаях, когда речь заходит не о воображаемых, а реальных воздействиях, то историк опять оказывается в области более или менее обоснованных предположений при весьма недостаточном количестве достоверных фактов. Еще одной проблемой является интерпретация имеющихся сведений, ибо зачастую они имеют не совсем то значение, которое им по привычке приписывается. Одним из наиболее красноречивых свидетельств в этом отношении представляется проблема тангутско-уйгурских взаимодействий в области буддизма. В настоящее время сделаны существенные успехи в изучении религиозной жизни уйгуров, и в частности буддизма, в период от начала Тан до монгольского времени, что позволяет с определенной степенью достоверности говорить в том числе и природе уйгурского буддизма.
Таким образом, как и в других случаях исследования тангутского культурного наследия, исследователь оказывается в противоречивой ситуации: факт воздействия очевиден, но его конкретные проявления установлены лишь с долей вероятия. Неоспоримым представляется в этой связи лишь ведущая роль уйгурских монахов в процессе перевода буддийских текстов на тангутский язык. Это обстоятельство достаточно широко известно, так что I можно ограничиться лишь небольшим указанием: В тангутском тексте «Сутры о прекрасных именах тысяч Будд прошлого» (Ш ШШШ Ш ІЇЮ имеется колофон, датированный первым годом Хуанцин (МЛІ) династии Юань (1312). Колофон переводится следующим образом: «Император Ветер (Ли Юаньхао) государства Ся заново установил торжественные церемонии и обряды добродетели. В годы у-инь (jjcft, 1038 по датировке Ши Цзиньбо) государственный наставник " Бай Фасинь (ЙЙНэ) и чиновник ... Чжи Гуан ( 3fe) , возглавив группу из 32-х человек по приказу приступили к переводу [на язык] фаней (тангутский—КС). По прошествии 53 лет, к первому году эры Народного благоденствия (.Ц с, 1090) не имевшиеся ранее в государстве половинные и полные тексты учений Великой и Малой трех колесниц128 были собраны в 362 тома, 812 частей и 35 цзюанеи.»
Далее, в предисловии к изданию «Сутры Золотого Блеска» также упоминается поручение по переводу указанного текста, данное очевидно императором Бинчаном и его матерью,- императрицей Лян монаху Бай
Чжигуану ( ЙИ ) носившему титул Аньцюань Гоши ( с ШШШ)130. Разбирая содержание гравюры «Перевод сутр на тангутский язык», храня щейся в Пекинской Национальной Библиотеке, проф. Ши указывает, что изображенный на ней Чжигуан наверное и есть Чжигуан, упоминаемый в обоих фрагментах, а среди окружающих его персонажей есть несколько тангутов. Что касается самого Бай Чжигуана и Бай Фасиня, то Ши Цзинбо предположил их уйгурское происхождение131.
Данные этих фрагментов были заново проанализированы Ян Фусюэ, который пришел к однозначному выводу о том, что оба этих деятеля дейст-вительно уйгуры \ Дополнительным свидетельством роли уйгуров в ознакомлении тангутов с буддизмом подтверждается данными «Си-Ся иш-шу»
(ШЖЇИІІ) об устройстве храма Гаотай сы G fi ) неподалеку-от Синци на—тангутской столицы. Сам храм не сохранился, его смыло разливом Хуанхэ, однако известно, что там «хранились подаренные китайцами сутры и туда были широко приглашены уйгурские монахи с тем, чтобы разъяснять тексты сутр и переводить их на язык фаней (тангутский)»133. Какого же рода буддизм могли преподать уйгуры тангутам?
Тексты традиции Цзунми и его традиции в тангутских собраниях
Школа Цзунми была весьма распространена в Си-Ся, причем это обстоятельство, судя по некоторым показаниям источников, осознавалось и самими тангутскими буддистами. В одном из колофонов, рассмотренных Ши Цзинь-бо в «Си-Ся Фоіряо Шилюэ», один из участников издательского предприятия, монах Бэньмин ( f-Щ) определяет себя как «преемник Цзунми» ( ЩШШР р 212 qTQ gM ни 03начала такая идентификация, она ясно свидетельствует о популярности Цзунми в Си-Ся. В связи с этим, представляется уместным рассмотреть, какие именно тексты Цзунми известны в настоящее время в тангутских собраниях.
1. Истоки Чанъ, заключительный раздел." Данный ксилограф представляет собой тангутский перевод последней части Щ знаменитого сочинения Цзунми «Предисловие к собранию разъяснений истоков чанъских истин» (далее: «Чаньское предисловие»), представленного также текстом в Трипитаке Тайсе, корейским изданием годов правления Ваньли (а именно, в четвертый год Ваньли ЩМ, 1576)214 и Дуньхуанским фрагментом.215 Корейское издание, восходящее к Сунскому ксилографу, очевидно, представляет собой более аутентичный вариант текста, чем имеющийся в Трипитаке. Одной из существенных особенностей текста является его деление на две, а не на четыре, как в случае с вариантом из Трипитаки, цзюаниГ Как представляется, тангутский текст достаточно близок дуньхуанскому варианту, что позволяет предположить, что оригинал для тангутского перевода восходил к Дуньхуанской традиции.217 Тем не менее, этот вопрос нуждается в дополнительном прояснении.218 Насколько я могу судить по изданным вариантам дуньхуанского текста, основные различия в традициях между корейским, современным изданием в Трипитаке и текстом из Дуньхуана встречаются в таблицах и схемах, которыми изобилует заключительная часть трактата Цзунми. В известных ныне тангутских вариантах таблицы и схемы не сохранились, а собственно текстовые различия не могут быть интерпретированы должным образом, ибо не всегда ясно, идет ли речь об иной версии текста, - - либо же об аберрации, возникшей в процессе перевода.
2. Вторым текстом, непосредственно связанным с Цзунми является «Объяснение к собранию разъяснений истоков чаньских истин»." Настоящий текст представляет собой также ксилографическое издание первой цзюани «Чаньского Предисловия» Цзунми, которому предшествует собственно «объяснение», представляющее собой не что иное как традиционное «предисловие» Пэй Сю, входящее также и в состав корейского издания и издания Трипитаки Тайсе. Отличие тангусткого варианта, равно как и варианта Трипитаки Тайсе от корейского текста заключается в том, что и тангутский вариант и вариант Трипитаки оказывают, что во время написания предисловия Пэй Сю был цыши в Мяньчжоу IS Jtt O , в то время как в корейском тексте указан как исполняющий должность цыши в Хунчжоу (Щ ]Ц). Внести ясность в этот вопрос мог бы Дуньхуанский текст, но в нем начальная часть произведения Цзунми не сохранилась. Возможно также и то, что текст из Дуньхуана и корейский текст представляют собой разные рецензии или традиции одного и того же произведения, одна из которых распро 991 странялась на Севере Китая, а другая—на Юге.
3. Третьим текстом заслуживающим интереса и гораздо более углубленного исследования, нежели это имеет место сейчас, является «Сущность Предисловия к Собранию разъяснений истоков чанъских истин» , представляющий собой схематический комментарий ЩЗС к «Чаньскому предисловию».222 Сохранившаяся часть текста, представляющего собой редкий пример ксилографированного свитка, посвящена, как представляется сейчас, десяти членной схеме преодоления заблуждений и реализации чистоты ума, предложенной Цзунми в «Чанъском предисловии»." Текст с подобным названием не зафиксирован в каталоге произведений Цзунми из Дуньхуана, так что, скорее всего, он представляет собой уникум, имеющийся лишь в тангутской версии. Возможно также, что данное сочинение было составлено уже после того, как направление Цзунми прекратило свою деятельность в Китае. Во всяком случае, данное сочинение заслуживает дополнительного внимания.
Смысл Светлого и Совершенного Ума согласно Учению Наивысшей Единой Колесницы
Данный текст450 сохранился полностью, и представляет собой ксилограф на 17 листах, сброшюрованный «бабочкой». Колофон указывает, что составителем текста является «Великий Наставник Тунли», то 450 Кит.: ЙЙ—ЖНВД Ь&, Танк: 1366, 2417, 1075, 2037,2350,2245,3769, 3878. Tang 183, # 2848 АЯ Кит.: ШШсЙШ, , Танп: 3878, 3340, 0971, 4858,44 есть, скорее всего еще один известный деятель киданьского буддизма, чьи сочинения, как считалось до настоящего времени, были полностью утрачены. 5 Если автор тангутского текста действительно является киданьским Тунли, это еще раз докажет тесную связь между буддизмом киданей и тангутов, предположенную ранее при рассмотрении содержания «Зеркала». На настоящий момент данное утверждение невозможно ни однозначно подтвердить, ни опровергнуть, но оно представляется весьма вероятным. Как упоминалось выше, китайский оригинал текста «Смысл Ума», наряду с другими произведениями Тунли был обнаружен в составе китайской части коллекции из Хара-Хото, так что этот персонаж более не представляется таким уж загадочным. К сожалению, известный китайский оригинал тангутского текста неполон, и соответствует лишь нескольким первым листам тангутского ксилографа, так что дальнейшее изложение все равно будет строиться в основном на тангут-ском материале. При этом, китайский трактат входит в состав сборника разнообразных буддийских сочинений, среди которых и единственный на настоящее время фрагмент китайского текста «Трактата о Пробуждении Веры в Махаяну», известный из тангутских собраний. Так или иначе, «Смысл Ума» очевидно представляет собой оригинальное произведение Североазиатского буддизма, и, как таковое, должно пользоваться особым вниманием исследователей.
«Смысл Ума», а также упомянутые ранее трактаты Тунли на китайском языке, известные из собрания СПбФ ИВ РАН, написаны в близкой стилистике. Общее впечатление, складывающееся при первом прочтении текстов таково, что эти произведения не представляет собой «академические трактаты» по буддизму, как это можно утверждать о «Зеркале», но являются скорее сочинениями проповеднического характера, направленными на выяснение основных, с точки зрения автора, вопросов буддийского учения. В данном я буду опираться на текст «Смысла Ума», но полагаю необходимым предварить изложение некоторыми общими замечаниями. Как представляется, все рассматриваемые трактаты («Смысл Ума» и «Ушан Юаньцзун»), хотя и находятся в русле Хуа-янь-Чаньской традиции, тем не менее во многом отражают личную точку зрения автора по большинству поднимаемых вопросов, нежели излагают общепринятые концепции. Доктринальным основанием учения, представленного наставником Тунли, служит традиционный Хуа-янь-Чаньский набор с небольшими вариациями: «Аватамсака-сутра», «Трактат Ашвагхоши», («Трактат о Пробуждении Веры в Махаяну»), «Ланкаватара-сутра», и таинственное сочинение Бодхидхармы «Записи о Стене».453 От остальных сочинений наставника Тунли «Смысл Ума» отличается обильным использованием в нем текста «Сутра о созерцании сферы ума»,454 который, насколько я смог заметить, в «Ушан Юанъцзун» не цитируется. Текст данной сутры, переведенный в период Тан монахом Праджней по императорскому указу не является популярным текстом китайского буддизма, однако его несколько раз цитировали деятели Северного буддизма Даочень и Ваньсун Синею, так что можно заключить, данное произведение пользовалось некоторой известностью на Севере и Северо-западе, так что цитирование этого сочинения в трактате Тунли не выглядит необоснованным. Рискну предположить, что причина этого заключается в заглавии текста, которое адресует к ключевому Хуаянь-Чаньскому понятию «сферы сознания», так что представители этого направления вполне могли отнести этот текст к осиновым трудам своей школы, не смотря на то, что классическая Хуаянь этому тексту не уделяет большого внимания. Наставник Тунли цитирует этот текст несколько раз, причем все цитаты достаточно точны и локализуются в китайском оригинале, что указывает на хорошее знание текста автором сочинения. Тангутского перевода этого сочинения не зафиксировано.
Тексты «Смысла Ума» и «Ушан Юанъцзун» должны рассматриваться параллельно, ибо, как мне представляется, они написаны с общей целью, а именно призваны сформулировать «совершенное учение» (If), как его понимал Тунли. При этом, «Смысл Ума» является несколько более теоретическим трактатом, в то время как «Ушан Юанъцзун» более практически ориентирован, и содержит некоторые указания по практике совершенствования (т.н. «три дисциплины»). Идеологическое основание текстов, а именно признание основой всякой деятельности, в том числе и профанной, природы Будды или природы Пробуждения является общим для обоих текстов. Понятие «природы» 0) является для Тунли принципиально важным, ибо в конечном счете успех практики совершенствования зависит от способности реализовать эту «природу Пробуждения»:
Если бы не имелось природы, то как бы можно было слышать видеть и понимать? Если есть природа пробуждения, то значит есть и осознание пробуждения. Поэтому и говорится о том, что живые существа изначально являются Буддами, только сами этого не осознают. Когда они осознают природу, тогда они и будут называться Буддами. Если же они не осознают единую природу, то так и будут превращаться на пяти путях, без уменьшения или возрас тания
