Содержание к диссертации
Введение
Глава 1 Система знаков прецедентных текстов как культурный код 11
1. 1 Проблема прецедентных текстов в современной лингвистике и лингвокультурологии 11
1. 2 Формы функционирования прецедентных текстов в процессе речевой коммуникации 19
1. 3 Знаки прецедентных текстов как лингвокультурный код 29
1. 4 Знаки прецедентных текстов в концептологическом аспекте 37
1.5 Соотношение внутренней формы знака и прецедентного текста 46
Выводы по главе 1 54
Глава 2. Типология прецедентных текстов 56
2. 1 Типы прецедентных текстов 56
2. 2 Тексты античной мифология, истории и литературы; западноевропейской мифологии как источники прецедентности 64
2. 3 Тексты Библии как источники прецедентности 73
2. 4 Произведения Шекспира как источники прецедентности 80
2. 5 Тексты массовой культуры, или медиатексты как источники прецедентности 89
Выводы по главе 2 99
Глава 3. Маркеры прецедентности в англоязычном дискурсе 102
3.1 Фреймовая репрезентация аллюзивных лингвистических единиц 102
3.2 Онимы как маркеры прецедентности 113
3. З Прецедентность в сфере заглавий литературных текстов 123
Выводы по главе 3 133
Заключение 135
Библиографический список 138
Список источников текстовых примеров 162
- Проблема прецедентных текстов в современной лингвистике и лингвокультурологии
- Формы функционирования прецедентных текстов в процессе речевой коммуникации
- Тексты античной мифология, истории и литературы; западноевропейской мифологии как источники прецедентности
- Фреймовая репрезентация аллюзивных лингвистических единиц
Введение к работе
Настоящая работа выполнена в русле исследований, посвященных лингвокультурологическому изучению текста. Объектом исследования являются знаки прецедентных текстов, а его предметом — структура и речевое функционирование этих знаков в англоязычном дискурсе.
Актуальность темы исследования определяется непрерывностью процесса текстообразования в современном лингвокультурном пространстве, недостаточной разработанностью целостной теории прецедентного текста, сложностью коммуникативного взаимодействия внутри и за пределами социума, необходимостью правильного декодирования лингвокультурной информации и достижения соответствующей лингвокультурной компетенции. Владение лингвокультурным кодом — один из видов компетенции, необходимых для эффективного межкультурного общения. На этом фоне 1) недостаточно изучены сравнительные характеристики различных жанров англоязычного корпуса прецедентных текстов; 2) не создана структурная модель знака прецедентного текста. Всё это нуждается в дальнейшем исследовании.
В основу работы положена гипотеза о знаковом характере прецедентности как лингвокультурном феномене. В нашей работе предлагается классификация и сравнительная характеристика критериев долговечности основных типов, составляющих основу прецедентных текстов. Нам представляется, что в основе критериев долговечности этих типов лежат различные причины, оказывающие влияние на устойчивость соответствующих единиц.
Цель работы заключается в разработке комплексной характеристики функционирования знаков прецедентных текстов различного происхождения
в англоязычном дискурсе. Цель исследования предопределила необходимость решения следующих задач:
1) выявить условия возникновения прецедентности и определить подход к
проблеме знаков прецедентных текстов в англоязычном дискурсе;
2) разработать типологию прецедентных текстов и описать наиболее
продуктивные типы текстов — источников прецедентности;
установить критерии долговечности типа базового текста - источника, выявив при этом зависимость мелсду долговечностью типа и устойчивостью порожденных им единиц; уточнить характер связей между лингвистическим и культурным пространством;
предложить методику описания структурной модели прецедентного знака;
установить оценочное значение маркеров прецедентности;
проанализировать семантику прецедентного заглавия.
Научная новизна работы заключается. в комплексном подходе к трактовке прецедентности, в результате которого
рассмотрен вопрос соотношения знака и прецедентного текста и выявлена связь между границей редукции прецедентного текста и фиксацией элементов, составляющих неотъемлемые признаки смысла;
создана типология и описаны наиболее продуктивные типы текстов - источников прецедентности;
3) установлены критерии долговечности типа базового текста, при этом
выявлена зависимость между долговечностью типа и устойчивостью
порожденных им единиц; а также уточнён характер связей между
лингвистическим и культурным пространством;
разработан алгоритм применения метода фреймовой репрезентации для описания структурной модели прецедентного знака;
установлено оценочное значение маркеров прецедентности
6) проведен анализ прецедентности на уровне заглавия.
Теоретическая значимость работы состоит в том, что её результаты
могут быть использованы в дальнейшем изучении прецедентного фонда английской лингвокультуры, в исследованиях механизмов превращения прецедентного текста в лингвокультурныи знак, в моделировании семантики прецедентного знака.
Практическая ценность выполненного исследования состоит в возможности совершенствования методики преподавания английского языка в средних и высших учебных заведениях в плане формирования лингвокультурной компетенции. Материалы исследования могут быть использованы при разработке лекционных курсов по стилистике английского языка, спецкурсов по лингвистике текста и семиотике, лингвокультуроведению, зарубежной литературе, а также филологическому анализу текста.
Материалом исследования послужил корпус английских фразеологических единиц, паремий, крылатых выражений, цитат и аллюзивных конструкций, происходящих из мифологизмов, библеизмов, шекспиризмов и текстов массовой культуры, или медиатекстов; корпус примеров их речевого употребления; заглавия произведений англоязычной художественной литературы, кино- и телефильмов, песенных текстов и публицистики. Проанализированный материал был собран методом целенаправленной выборки из ряда специализированных словарей и справочников и текстов англоязычной лингвокультуры. Общий объём материала составляет 4958 разноуровневых единиц прецедентных текстов и корпус текстовых примеров общим количеством 236 единиц.
В качестве инструментов исследования в работе использовались следующие методы и методики: контекстуальный анализ, анализ словарных дефиниций, концептуальный анализ, фреймовая репрезентация, интерпретативный анализ, наблюдение.
Теоретической и методологической базой исследования послужили труды отечественных и зарубежных ученых в области лингвистики текста, лингвокультурологии, семиотики художественного текста, семиотики культуры. В основу исследования легли следующие положения, доказанные в лингвистической литературе:
1. В рамках семиотики культуры допустимо применение /
синкретического понятия "текст" к толкованию присутствия человека в мире
и отражения той реальности, на которую направлено познавательное усилие субъекта (Ю.М. Лотман, П. Рикёр, Ю. Кристева, Ж. Деррида, Р. Барт).
Культура рассматривается как семиотическая система, которая объективируется как совокупность всех знаковых средств вербальной и невербальной коммуникации, в которую входят хрестоматийные, общеизвестные и неоднократно используемые знаки, то есть прецеденты. Укрепившись в массовом сознании, эти знаки приобретают устойчивость в плане выражения и в плане содержания (В.И. Карасик, Ю.Н. Караулов, В.М. Савицкий).
Элементы культуры, фиксируемые в виде знаков прецедентных текстов, переходят в условную область кода и являются основными единицами лингвокультурологии, которые реализуются в форме лингвокультурных концептов (А. С. Мыльников, Л.Н. Мурзин, Г.Г. Слышкин, Ю.С. Степанов).
На защиту выносятся следующие положения:
1. Знаки прецедентных текстов англоязычного дискурса маркируют речь и являются единицами лингвокультурных кодов, с помощью которых
устанавливается типовое социальное отношение к выражаемому смыслу. Соотношение внутренней формы знака и прецедентного текста находится в прямой зависимости от границы редукции прецедентного текста и обязательных элементов, составляющих неотъемлемые признаки смысла. Для выдвижения и функционирования прецедентного знака необходимо наличие всех значимых элементов смысла.
2. Для разработки типологии прецедентных текстов англоязычного дискурса
уместно применение типологии, основанной на выделении в качестве
существенного признака наличия текста-источника.
3. Наибольшее количество признаков устойчивости свойственно
прецедентным единицам из корпусов античных мифологизмов и библеизмов.
Знаки прецедентных текстов, выделенные из произведений Шекспира,
сохраняют лингвокультурную устойчивость благодаря культурной
актуальности созданной автором языковой картины мира, а также языковой
личности автора. Подавляющее большинство знаков прецедентных текстов
медийного происхождения представляет собой краткоживущую комбинацию
звуковых, портретных и лингвистических кодов. Их универсальность
достигается путём стандартизации массового употребления и умышленной
ориентации на среднюю языковую норму.
4. Прецедентные знаки в англоязычном дискурсе объективны и
подвергаются моделированию. Структурная модель знака прецедентного
текста может быть создана с помощью метода фреймовой репрезентации,
позволяющего эксплицитно показать имплицитную часть содержания и
свести семантику отдельных слов и целых выражений к единому описанию.
5. Оценочное значение маркера прецедентности определяется семантикой
неономастического компонента, фоновыми знаниями и внутренней формой
ономастического знака. Наличие ономастического компонента является
достаточным условием для возникновения прецедентности. Антропонимы становятся маркерами прецедентности в том случае, если они нарушают антропонимическую норму. При этом превращение антропонима в маркер прецедентности обратно пропорционально его пребыванию в рамках антропонимической нормы английской лингвокультуры.
6. Ведущим принципом формирования прецедентного заглавия из группы мифологизмов и библеизмов является аллюзивность. Заглавия, заимствованные из корпуса шекспировских текстов, делятся на две группы — рсминисцснтныс и авторски сегментированные. Мсдиатсксты имеют тенденцию к взаимообмену заглавиями при условии их семантической универсальности.
Апробация работы. Основные положения диссертации излагались на международной научно-практической конференции «Проблемы профессионального роста учителей иностранного языка в едином поле российского вузовского и послевузовского образования» (2006). По теме диссертации опубликовано 5 работ, в том числе 2 работы - в сборниках), рекомендованных ВАК РФ: «Известия Самарского научного центра Российской академии наук» (специальный выпуск № 4 от 2006 года) и «Вестник Самарского государственного университета. Гуманитарная серия» № 4 (63) от 2008 года.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, посвященных, соответственно, системе знаков прецедентных текстов как культурному коду, типологии прецедентных текстов и маркерам прецедентности, а также заключения и библиографии.
Общий объём диссертации составляет 165 страниц. Библиографический список насчитывает 213 источников, в том числе 190 -на русском языке, 23 - на иностранных языках. Список источников текстовых примеров насчитывает 40 произведений англоязычной художественной
литературы, 34 произведения Шекспира и 17 наименований публицистических изданий.
Г Л А В A 1. СИСТЕМА ЗНАКОВ
ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ТЕКСТОВ КАК КУЛЬТУРНЫЙ КОД
1. 1 Проблема прецедентных текстов в современной лингвистике и лингвокультурологии
Современные трактовки понятия "текст" опираются на большое количество исследований. Имея все основания на собственный когнитивный статус, теория текста как филологическая дисциплина возникла во второй половине XX века, одновременно распавшись на несколько направлений -структурное, коммуника-тивное и лингвокультурологическое.
В определении самого понятия "текст" не существует полного единства мнений. Еще в 1974 году И.Р. Гальперин определил текст как «сообщение, объективированное в виде письменного документа, состоящего из ряда высказываний, объединенных разными типами лексической, грамматической и логической связи, имеющее определенный моральный характер, прагматическую установку и соответственно литературно обрабо-танное» [Гальперин 1974: 67]. Однако, по справедливому замечанию И.В. Арнольд, письменная форма фиксации текста не может являться обязательной, так как «не только гомеровский эпос, но и любая народная сказка или песня, даже до того, как их записали фольклористы, обладали большим числом характерных текстовых свойств, чем телефонный справочник, как бы хорошо он ни был издан» [Арнольд 1981: 36]. Вопрос о минимальном размере или протяженности текста также остается дискуссионным. Подобная расплывчатость границ центральной категории наблюдается и при экстраполяции понятия "текст" на нелингвистические объекты и свидетельствует о расширенном толковании термина, подразумевающего осмысленную последовательность любых знаков и форм коммуникации. Так, Ю.М. Лотман и его последователи текстами признают произведения
искусства, принадлежащие к разным семиотическим системам: поэмы, картины, музыкальные произведения и архитектурные композиции: «Для любой семиотической системы знак (единство обозначающего и обозначаемого), сочетаясь по законам синтагматики с другими знаками, образует текст. В противоположность этому, в искусстве обозначаемое (содержание) передается всей моделирующей структурой произведения, то есть текст становится знаком, а составляющие текст единицы — слова, которые в языке выступают как самостоятельные знаки. Это справедливо не только применительно к литературе ...» [Лотман 1970: 43].
Семиотическая теория культуры как системы знаков позволяет применить синкретическое понятие "текст - знак" к толкованию присутствия человека в мире и отражения той реальности, на которую направлено познавательное усилие субъекта. Согласно философской концепции П. Рикёра [Рикёр 1989: 11-15], всякое понимание опосредовано текстами, оперируя которыми, индивид включается в целостный контекст культуры и становится субъектом культурно-исторического творчества, в котором и благодаря которому осуществляется связь времен. Язык, по Рикёру, есть вторичное понимание реальности, но только в языке может быть выражена его зависимость от того, что ему предшествует.
Однажды возникнув, каждый текст получает свое развитие в пространстве, которое Ю.М. Лотман определил как семиотическое, и, как всякий знак, каждый текст может воспроизводиться многократно, интерпретируясь в процессе развития. Логично предположить, что если один смысл - прямой, первичный, буквальный - получает развитие в других условиях, то к нему добавляется другой смысл - косвенный, вторичный, иносказательный. Это явление, получившее название интертекстуалъностъ (термин Ю. Кристевой), представляет собой включение одного текста в другой и имеет глубокие гносеологические связи с учением Аристотеля,
поэтикой М. М. Бахтина, морфологией сказки В.Я. Проппа, феноменологией Э. Гуссерля и теорией деконструкции текста Ж. Деррида.
Современные зарубежные лингвисты вслед за Р. Бартом, писавшем о «смерти автора» в западной культуре [Барт 1994], склонны усматривать в данном положении дел элементы агрессивного воздействия на первичный текст, что отражается в их терминологии: "semiotic guerrilla warfare" [Eco 1986], "textual intervention" [Pope 2006].
В современном отечественном языкознании и литературоведении проблемы интертекстуальности нашли отражение в следующих работах Арнольд 1981; Ахманова 1966; Дементьев 2000; Карасик 2002; Караулов 1987; Кубрякова 1999; Кулинич 1999; Кухаренко 1979; Петрова 2006; Руднев 1999; Савицкий 1993, 2004, 2006; Слышкин 2000, 2004; Сорокин 1994; Шаховский 1998 и др.
Одним из исходных пунктов теории деконструкции текста Ж. Деррида признает невозможность находиться вне текста [Автономова 1991: 89 - 91]. Этот тезис находит подтверждение в трудах Ю.Н. Караулова, посвященных проблемам соотношения языка и личности: «Человек живет в мире текстов. Тексты эти разнообразны по содержанию, по жанрам, тематическим сферам, объему, необходимости многократного обращения к ним и разового их использования, а также по большому числу иных своих характеристик» [Караулов 1987: 215]. Для определения круга таких текстов вводится понятие "прецедентный".
Слово прецедент (< лат. praecedens "предшествующий") обозначает случай, имевший место ранее и служащий примером или оправданием для последующих случаев подобного рода [БЭС: 957]. Прецедентными называют тексты, «(1) значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, (2) имеющие сверхличностный характер, т.е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая её предшественников и современников, и, наконец, такие, (3) обращение к
которым возобновляется неоднократно в дискурсе данной языковой личности» [Караулов 1987: 216].
Важно отметить, что текст, погружённый в ситуацию реального общения, т. е. дискурс, и текст вне такой ситуации, концептуально и терминологически противопоставляются [Карасик 2002: 271]. Принимая во внимание неоднозначную трактовку термина дискурс, мы опираемся на позицию, сформулированную В.И. Карасиком: «...дискурс - это конкретизация речи в различных модусах человеческого существования» [Карасик 2002: 276]. Данная позиция позволяет учитывать пространство творческого порождения и восприятия художественных произведений, что имеет непосредственную связь с предметом нашего исследования: структурой и речевым функционированием знаков прецедентных текстов в англоязычном дискурсе.
Изучение вопросов, затрагивающих лингвокультурологическую сущность дискурса, направлено на освещение особенностей менталитета народа, обусловленных его историей и отраженных в его языке, в прецедентных текстах в частности. Такой подход к дискурсу как к феномену культуры характерен для взглядов Ю.Н. Караулова. Считая неправомерным связывать прецедентный текст только с художественной литературой, Ю.Н. Караулов относит к этой категории мифы, предания, устно-поэтические произведения, библейские тексты, притчи, анекдоты, сказки, публицистические произведения, знание которых является показателем принадлежности к определенной эпохе и её" культуре, в то время как отсутствие этого знания означает отторжение от соответствующей культуры. Автор отличает такое характерное свойство прецедентного текста, как реинтерпретируемость, которая обусловливается их хрестоматийностью и общеизвестностью. Согласно данной теории, существует три способа функционирования прецедентных текстов: натуральный, вторичный и семиотический; при этом интерес для исследователей представляет последний — семиотический -способ.
Приём ввода в дискурс языковой личности прецедентного текста Ю.Н. Караулов сравнивает с языковой номинацией; при этом имя соотносится с представлением о денотате или сигнификате, понятие — с семантическим полем, а заглавие, цитата и имя персонажа или автора - с прецедентным текстом. Эта схема позволяет практически проиллюстрировать номинативную природу данного соотношения.
Например, при восприятии имени персонажа актуализируется, так или иначе, весь прецедентный текст. Упомянутые выше способы ввода прецедентного текста Ю.Н. Караулов соотносит со следующими типами:
а) типовые структурные схемы предложений, или «паттерны»;
б) генерализированные высказывания, отражающие основные узлы и
особенности устройства индивидуальной и соответствующей социальной
картины мира;
в) знаки, символы, намеки, фактически приравнивающие текст к слову.
Анализируя современную русскоязычную художественную прозу, Ю.Н.
Караулов производит оценку обращения того или иного персонажа к прецедентным текстам, классифицирует тексты, введенные в дискурс героя, и определяет их типологию.
На основании полученных данных прецедентные тексты характеризуются как «готовые интеллектуально-эмоциональные блоки — стереотипы, образцы, мерки для сопоставления, которые используются как инструмент, облегчающий и ускоряющий осуществляемое языковой личностью переключение из "фактического" контекста мысли в "ментальный", а, возможно, и обратно» [Караулов 1987: 218-235].
Большую практическую ценность для развития теории интертекстуальности имеет составленная Ю.Н. Карауловым классификация прецедентных текстов как особого приема создания художественного образа.
Лингвокультурный концепт прецедентного текста, а также собственно концепты прецедентного текста и их реминисценции рассматриваются в
монографии Г.Г. Слышкина «От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе». Объективным показателем значимости прецедентного текста автор называет отсылку к нему. Отсылка или текстовая реминисценция (в терминологии А.Е. Супруна) возможна при соблюдении следующих условий:
Осознанность адресантом факта реминисценции.
Знакомство адресанта с исходным текстом и его способность распознать отсылку к нему.
Наличие у адресанта прагматической пресуппозиции, знание адресантом данного текста.
Устанавливается пять разных видов реминисценций: упоминание, прямая цитация, квазицитация, аллюзия и продолжение. При этом упоминанием считается прямое воспроизведение языковой единицы, являющейся именем соответствующего текстового концепта, а прямой цитацией - дословное воспроизведение части текста или всего текста при отсутствии ссылки на источник цитирования; под квазицитацией понимается воспроизведение части или целого текста в умышленно искаженном виде; под аллюзией Г.Г. Слышкин подразумевает наиболее трудноопределяемый вид текстовой реминисценции, состоящий в соотнесении предмета общения с ситуацией или событием, описанным в определенном тексте, без упоминания этого текста и без воспроизведения значительной его части; наконец, продолжение определяется как текстовая реминисценция, в основе которой лежат художественные тексты, используемые профессиональными писателями.
Анализируя советские и постсоветские произведения смеховых жанров массового потребления (анекдоты, пародии, юмористические теле- и радиопередачи), Г.Г. Слышкин отмечает культурную экспансию кинотекста. В качестве показателя наивысшей прецедентности такого текста рассматривается его способность порождать одновременно и анекдотный цикл, и отдельные анекдоты, в цикл не входящие.
Осуществляя концептологическую классификацию прецедентных текстов, Г.Г. Слышкин основывается на следующих признаках:
носитель прецедентности;
текст-источник;
инициатор усвоения;
степень опосредованности.
Г.Г. Слышкин отмечает, что наиболее традиционным является вид классификации по тексту - источнику. При этом классифицируются сами произведения ставшие прецедентными. Мы разделяем точку зрения Г.Г. Слышкина на то, что к прецедентным текстам могут быть применены любые типологии, составленные для обычных текстов, поскольку прецедентным может стать любой отвечающий жизненной идеологии эпохи текст. Г.Г. Слышкиным замечено, что к прецедентным текстам чаще всего применяется жанровая классификация [Слышкин 2000: 73].
При рассмотрении инициатора усвоения прецедентных текстов представляется особо важным замечание Г.Г. Слышкина о текстовом насилии, под которым понимается «усвоение текста при отсутствии у адресата самостоятельно сформировавшейся интенции ознакомления с текстом» [Слышкин 2000: 73]. Основными способами осуществления текстового насилия автор считает директивный (посредством включения текста в школьную программу) и паразитической дополнительности (рекламные и плакатно-лозунговые единицы); при этом тексты, репродуцируемые способом паразитической дополнительности, становятся более актуальными для языкового сознания носителей лингвокультуры. В связи с этим представляется уместным привести высказывание В.Н. Телия о том, что видоизменение категориального пространства культурных дискурсов неизбежно ведет к мутации менталитета [Телия 1996: 252].
Дальнейшее развитие теория прецедентных текстов получает в монографии Г.Г. Слышкина «Лингвокультурные концепты и метаконцепты»
[Слышкин: 2004], где уделяется большое внимание анализу прецедентных феноменов, формирующих в рамках лингвокультуры прецедентную концеїггосферу. Автор увеличивает количество функций, выполняемых концептами прецедентных феноменов в процессе коммуникации, и приводит следующий список:
экспрессивно-декоративная;
экономии речевых средств;
парольно-идентифицирующая;
персуазивная, или авторитирующая;
людическая, основанная на речевой игре;
эвфемистическая.
Г.Г. Слышкиным выделяются два типа концептов прецедентных феноменов, закрепленных в сознании и служащих для экземплификации мышления и коммуникации:
концепты единичных прецедентных феноменов;
концепты прецедентных миров.
При этом к первому типу относятся прецедентные личности, события, артефакты, географические объекты и животные; второй тип закрепляет существование более сложных элементов прецедентной концептосферы, которые «могут быть плодом авторского воображения и входить в сознание носителей культуры в результате знакомства с художественными текстами. В этом случае они формируют метаконцепты прецедентных текстов» [Слышкин: 2004: 154].
Итак, отметим, что, продолжая оставаться в центре интересов лингвистов, теория текста постоянно обогащается новыми исследованиями. При попытке глубже проникнуть в природу феномена прецедентности привлекаются экстралингвистические области знаний: психология, логика, философия, антропология и другие дисциплины. Это свидетельствует о наличии интегрального подхода к специфике изучаемого материала. Вместе с тем
положение дел осложняется отсутствием целостной теории прецедентного текста и многообразием привлеченных терминов. В связи с этим наиболее конструктивным нам видится признание за прецедентным текстом статуса знака, что позволит провести более полный структурно-семантический анализ, а также учесть экстралингвистические факторы.
1. 2 Формы функционирования прецедентных текстов в процессе речевой коммуникации
Рассмотрев способы существования и отражения прецедентных текстов, перейдём к анализу форм их функционирования. В вопросе о том, что считать формами функционирования прецедентного текста, у лингвистов не наблюдается больших разногласий. Учитывая результаты исследований, логично выделить следующие основные формы: фразеологические единицы, паремии, цитаты, крылатые слова, детские стихи, загадки и считалки, песни, кино- и телетексты.
Перед тем как начать описание фразеологической единицы в качестве одной из форм функционирования прецедентного текста, необходимо определить, что понимается под фразеологической единицей в контексте нашей диссертации и какие фразеологические единицы в полной мере соответствуют требованиям прецедентности. Учитывая существование различных точек зрения в отношении объема фразеологического состава языка, мы полагаем, что узкое понимание фразеологии как системы идиом, то есть «раздельнооформленных единиц языка с полностью или частично переосмысленными значениями» [Куний 1996: 7], позволит провести четкую границу между формами функционирования прецедентных текстов. По мнению В.И.Карасика, фразеологические единицы относятся к числу ярких социолингвистичесісих индексов языковой личности и в прагматическом смысле используются как в личностно-ориентированном, так и в статусно-
ориентированном общении, обеспечивая клишированность дискурса [Карасик 2002:17].
По справедливому утверждению Дж. Лакоффа, «точно так же, как существуют заметные различия между говорящими в отношении деталей грамматических правил и очень большие различия в словаре, существуют и различия в образах, ассоциируемых с идиомами» [Лакофф 2004: 582]. Существование таких идиом, чей образный смысл непонятен или не вполне понятен для определенной части говорящих, обусловливает необходимость их исследования в рамках антропологической парадигмы, поскольку, как утверждает В.Н. Телия, во фразеологическом составе языка запрограммировано участие языковых сущностей вместе с их употреблением в межпоколенной трансляции эталонов и стереотипов национальной культуры [Телия 1996: 9].
Соотнесение языковой семантики с кодами культуры выделено в самостоятельное направление исследований. Так, лингвострановедческая теория языка, разработанная Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым, базируется на изучении кумулятивной функции языка, состоящей в накоплении и сохранении экстралингвистической информации в виде фоновых знаний.
Г.Д. Томахин поясняет, что фоновые знания в широкой трактовке — это практически все знания, которыми располагают коммуниканты к моменту общения [Томахин 1980: № 4].
Опираясь на эту теорию, В.М. Савицкий выделил группу фразеологизмов, получившую наименование фабульных, то есть способных активировать в сознании коммуникантов фоновую фабулу. Под фоновой фабулой упомянутый автор подразумевает «тексты, которые входят в коллективный тезаурус определенной этнокультуры или культурного региона и служат гносеологическим фоном речевого общения» [Савицкий 1993: 75].
Сюда относятся «широко известные фольклорные и литературные повествования (мифы, сказки, притчи, басни, анекдоты, сакральные тексты, популярные произведения художественной литературы и т.д.). Эти тексты возникают на национальной почве, либо заимствуются из другой этнокультуры, либо функционируют в масштабе большого культурного региона - например, тексты Библии и античной мифологии в культурах европейской ориентации» [Савицкий 1993: там же].
Анализируя семантическую структуру такого рода фразеологизмов, В.М. Савицкий приходит к выводу, что они различаются по степени релевантности фабулы, а именно:
ФЕ с иррелевантной фабулой, или факультативно-фабульные, чьи лексические компоненты обладают самостоятельными переносными значениями, а образная мотивация понятна и без знания фабулы (to cast the first stone, the hub of the Universe);
ФЕ с высокорелевантной фабулой, или облигаторно-фабульные, характеризующиеся прямой зависимостью образной мотивации от степени известности фоновой фабулы (Pandora's box, Mahomet and the mountain);
промежуточная группа - ФЕ с низкорелевантной фабулой, у членов которой фразеологическое значение воспроизводится в основном, но образная мотивация не до конца понятна без знания фабулы (to cut the Gordian knot, to worship the golden calf).
Такие фразеологические единицы можно рассматривать как аллюзии к фоновым фабулам; сами же фоновые фабулы, редуцируясь в плане выражения, выполняют функцию знаков тех или иных ситуаций.
Отвечая на вопрос о происхождении таких единиц, необходимо признать, что существует немало исследований, доказывающих огромное влияние Библии на развитие английской фразеологии - . Смит "Фразеологизмы английского языка", А.В. Кунин "Английская фразеология", J. Gardiner "The
Bible as English Literature",A. C. Partridge "English Biblical Translation", A. N. Lass, D. bCiremidjan, R. M. Goldstein "The Dictionary of Classical, Biblical and Literary Allusions" и др. Анализ функционирования библейских выражений в англоязычной прозе представлен в работе Л.В. Полубиченко и Е.В. Кузнецовой [Полубиченко, Кузнецова 1987: № 6]. Корпус библейских выражений, содержащих имена собственные, рассматриваются Е.Н. Бетехтиной [Бетехтина 1999]. Проблема классификации библеизмов детально освещена в трудах Э.М. Солодухо [Солодухо 1982.], Ю.А. Гвоздарева рГвоздарёв 1991], СТ. Шулежковой [Шулежкова 2001].
Традиционно выделяются следующие классы библейских выражений (цит. по: Е.Н. Бетехтина):
1) выражения, выступающие в качестве устойчивых сочетаний уже в тексте
Библии (salt of the earth, to cast pearls before swine);
2) выражения, возникшие в результате переосмысления свободных
словосочетаний Библии (daily bread, the root of the evil);
3) выражения, не представленные в Библии данным лексическим составом и
возникшие позднее на основе библейского образа или сюжета (Adam's
profession, Noah's Ark).
Однако, наряду с этими разрядами, Ю.А. Гвоздарев [Гвоздарев: 59] выделяет и четвертый класс библейских выражений: обороты, детерминированные общим содержанием Библии: конец света, до второго пришествия. Сюда же он относит и образования, созданные писателями, но опирающиеся на библейские сюжеты (например, выражение The road to hell is paved with good intentions, созданное английским писателем Б. Джонсоном).
Опираясь на утверждение Г.Г. Слышкина о том, что тексты Священного писания являются прецедентными по отношению к самому понятию о прецедентных текстах [Слышкин 2000], мы предприняли попытку
проанализировать такие фразеологизмы по степени их фабульности, используя предложенную В.М. Савицким классификацию, которая представляется особенно эффективной для решения рассматриваемого вопроса в отношении библеизмов.
Другим важным источником интерпретации прецедентных текстов, фушсциошфующих в форме фабульных фразеологических единиц, является античная и национальная мифология. Под античной мифологией подразумевается преимущественно мифология древнегреческая, рано усвоенная и приспособленная к своим верованиям древними римлянами. Со времени оформления римской литературы как письменной (в середине ІП века до н.э.) произошло почти полное слияние римских богов с греческими. Под национальными мифологиями мы понимаем мифологии древних кельтов и германо-скандинавских племен, которые, в достаточной мере поддаваясь интерпретации, тем не менее, определяются Р.Уиллисом как «культурные и этнические аспекты» [Уиллис 1999: 6]. Само понятие мифологии было введено примерно в 400 году до н. э. Платоном для отделения вымышленных описаний божественных поступков от фактического изложения событий реальных или сверхъестественных. Самые ранние памятники древнегреческой литературы, основанные целиком на мифологическом материале, «Илиада» и «Одиссея» Гомера, возникли около VIII века до н. э. В течение последующих веков этот материал подвергался бесчисленным трактовкам, оформившись в культурно-исторический фундамент мировоззрения современного человека.
Как утверждает А. Котерелл, в мифах древних греков, римлян, кельтов и германо-скандинавских племен заложены все ключевые аспекты бытия: любовь, цикл воспроизводства, конфликт старого и нового, тяжесть болезни, таинство смерти, стремление познать неизведанное, природа предательства, ужас сумасшествия и разрушения человеческих отношений, внезапность
несчастья и удачи, связь земного и небесного, гипотезы сотворения мира и происхождения общества [Котерелл 1996: 6].
Необходимо отметить неоднозначный подход к оценке роли античной и национальных мифологий у разных исследователей. Так, в своей книге "The Inner Reaches of Outer Space" Дж. Кемпбелл рассматривает позицию немещсого антрополога XIX века А. Бастиана, которолгу пршадлежит первый сравнительный мифологический анализ, четко разграничивший местное выражение темы и то, что он назвал элементарными, или фундаментальными идеями (Elemcntargcdankcn). Последние, по его мнению, являются биологическими особенностями, гфисущими всем людям.
Не все исследователи выделяют фразеологизмы античного происхождения в отдельную группу. Так, А.В. Кунин рассматривает их в разделе фразеологических единиц, заимствованных из различных языков. Нам представляется оправданным произвести выделение античной группы в отношении конструкций, маркированных ономастическим компонентом, что является сигналом определенного кода, намека, аллюзии, ссылки к сюжету: Achilles' heel, between Scylla and Charybdis, Platonic love, a Lucullian feast.
Термин пословично-афористическое речение предполагает,
распространение его на два разряда единиц: пословицы и афоризмы. Пословица — это разряд паремий, обладающих образной мотивировкой значения. Отличительными признаками пословицы являются краткость структуры, устойчивость в речевом обиходе, ритмическая организованность и назидательный характер в плане содержания [Пермяков 1988:13-33].
В отличие от пословицы, афоризм (изречение, в лаконичной форме выражающее обобщенную, законченную мысль) обладает прямой мотивировкой значения [Черкасский 1978: 61]; ему не свойственна
переосмысленность, характерная для пословицы; все его компоненты, или их большинство выступают в своих прямых значениях.
Тематика нашей работы ограничивает круг рассматриваемых паремий, так как в силу своего происхождения не все они являются носителями прецедентности. Некоторые исследователи вообще не придают паремиям статус прецедентных текстов. Так, например, В.Н. Телия относит к прецедентным текстам только крылатые выражения и сентенции [Телия 1996: 238]. Нам трудно согласиться с этой точкой зрения, так как она противоречит одной из теоретических основ нашей работы - утверждению Г.Г. Слышкина о том, что тексты Священного писания являются прецедентными текстами по отношению к самому понятию о прецедентных текстах. Поскольку значительное количество паремиологических единиц, рассматриваемых в нашей работе, происходит из Священного писания, то есть Библии, нам представляется оправданным отнести к прецедентным текстам паремиологические единицы, обладающие «связью с источником» [Бетехтина 1999: 7]. Например:
There's no leaping from Delilah's lap into Abraham's bosom (the Gospel of Luke 16, 25);
Thou hast conquered, the Galilean!
When Adam delved and Eve span, who was then the gentleman? Однако следует отметить, что прецедентные паремии библейского происхождения немногочисленны. В.М. Мокиенко объясняет этот факт тем, что процесс образования библейских выражений не укладывается в известную схему А.А. Потебни «басня - пословица - фразеологизм», при этом переход басни во фразеологизм происходит настолько быстро^ что «пословичный» этап становится излишним [Мокиенко 1989: 116; Потебня 1984: 111].
Использование в качестве прецедентных текстов детских стихов, считалок и рифмовок объясняется их общеизвестностью и, следовательно, легкостью декодирования:
Humpty-Dumpty sat on a wall; Old Mother Hubbard went to the cupboard; Simple Simon met a pieman; Wynken, Blynken and Nod; Little Jack Homer sat in a comer; the butcher, the baker, the candlestick-maker. В качестве иллюстрации приведем несколько примеров употребления подобных прецедентных текстов в художественной литературе:
We should not bang on about Gascoigne throwing it away because in our hearts we always knew that this was a footballer as fragile as Humpty Dumpty with a bout of vertigo (P. Weaver. The Guardian. 1998).
I stepped over an'looked down the other rows. They were bare as Mama Hubbard's cubbard (Ch.Himes. Let Me at the Enemy - an "George Brown". 1944).
If wealth, not rank, had been prime object in your thoughts, why not have taken the butcher's son, the boy o' or the baker candlestick maker? (R.Browning. The Ring and the Book).
В работе О.А.Леонтович "В мире английских имен" [Леонтович 2002: 35] приводятся в пример популярные в Англии аллитерирующие либо рифмованные, редуплицированные прозвища-дразнилки, вторая часть которых зачастую представляет собой псевдослово: Georgie-Porgie, Peter Pumpkin-Eater, Lanky-Panky и др.
Новые формы обмена информацией в современном обществе обусловливают выдвижение на первый план массовой культуры как источника и поставщика прецедентных текстов. В.П. Руднев утверждает, что массовой культуре свойственна ориентация на среднюю языковую семантическую норму и на простую прагматику по причине обращения к огромной читательской, зрительской и слушательской аудитории [Руднев 1999: 156]. Печатные и электронные средства массовой информации, телевидение, реклама и кинематограф настолько глубоко проникают в
массовое сознание, что продуцируют интертексты (там же, стр. 158). Ю.Б. Пикулева, проведя статистический анализ появления в рекламе прецедентных феноменов из разных культурных сфер, определила следующую их частотность в порядке убывания [Пикулева 2002: №24]:
кинематограф;
эстрада, театр, цирк;
художественная литература;
фразеология и афористика;
обычаи, традиции, быт;
всемирная история и политика;
фольклор;
телевидение и радио;
искусство;
спорт;
классическая музыка;
наука;
религия;
мода;
мифология.
Доминирование кинематографа в этом списке не случайно, так как он стал одним из главных объектов культурной действительности. Не случайно на «культурную экспансию кинотекста» обратил внимание Г.Г. Слышкин (об этом см. раздел 1. 1 Главы 1). Концепты киномиров усваиваются сознанием массового потребителя, присутствие кинотекстов в дискурсе современника становится устойчивым явлениям. Чаще всего прецедентные тексты отсылают к культовым произведениям, чья широкая известность и проверка временем обеспечивает концептуализацию прецедентного феномена. Такова, например, знаменитая самопрезентация героя серии фильмов, поставленных по авантюрным романам Я. Флеминга и К. Эмиса, шпиона-супермена
Джеймса Бонда: "My name is Bond. James Bond". Обязательно повторяясь в каждом новом фильме об агенте 007, эта крылатая фраза стала востребованной, как и сам концепт "James Bond".
Герои Арнольда Шварценеггера из фильмов "The Terminator" и "The Running Мап"ввели в речевой обиход ныне крылатую фразу - "Г 11 be back".
Фраза, произнесенная героем Клинта Иствуда в фильме "Sudden Impact" (1983), - "Come on, make my day" - означала вызов противника на поединок. В 1985 году президент США Р.Рейган использовал это высказьшание в
.**
полемике со сторонниками увеличения налогов: "And I have only one thing to say to the tax increases. Go ahead - make my day." Устойчивость этого выражения подтверждена фактом его фиксации в словаре [Allen 2006: 203] и может быть проиллюстрирована примером:
I wish you could see those first two lepidopteral visitors. They made my day (Gardener's World. 1991).
Аналогичный подход применим к анализу песен. Статус прецедентности давно закреплен за такими фразами, как: All you need is love; Happy birthday to you; We are the champions; The show must go on.
Подводя итог всему сказанному в этом параграфе, следует отметить, что объект нашего исследования - фразеологизмы, паремии, крылатые слова и цитаты - активируют в сознании реципиента хранящиеся в его памяти сюжеты прецедентных текстов. Входя в актуальную культуру народа, такого рода единицы обязательно что-нибудь символизируют, приобретая таким образом черты знака и переходя из сферы содержания в область кода. Поэтому они называются знаками прецедентных текстов. При этом формы функционирования знаков прецедентных текстов обусловлены сценарием дискурса, в рамках которого происходит их воспроизведение и восприятие.
1.3 Знаки прецедентных текстов как лингвокультурный код
Понятие «код» находит применение в различных областях человеческих знаний, и вошло в употребление задолго до разработки теории информации, с которой сейчас оно состоит в прочных терминологических отношениях. Энциклопедическое толкование термина код таково: «Код - это совокупность знаков (символов) и система определенных правил, при помощи которых информация может быть представлена (закодирована) в виде набора из таких символов для передачи, обработки и хранения (запоминания). Наиболее часто для кодирования информации используют буквы, цифры, числа, знаки и их комбинации» {БЭС 2004: 544]. Универсальность этого понятия отражается в других определениях, применимых в других областях человеческих знаний и деятельности. Так, например, генетический код - это своиствеїшая живым организмам единая система «записи» наследственной информации в молекулах нуклеиновых кислот. В свою очередь, под кодом также понимается набор условных обозначений, в котором каждой букве (или знаку) соответствует своя комбинация электрических импульсов и пауз между ними в системах связи, опознавания и автоматического управления в вычислительной технике и телемеханике. Заслуживает внимания и обращение к военной области, в рамках которой даётся следующее определение кода: «система условных обозначений для скрытой передачи сведений секретного характера»; при этом кодированием именуется «присвоение специальных знаков информационным данным с целью скрыть от противника содержание передаваемых по каналам связи сообщений» [Военно-морской словарь. 1985: 184]. Лишь в этом последнем значении термин код равнозначен термину шифр (ср. также кодирование — зашифровка; декодирование = расшифровка).
Лингвистическая трактовка понятия "код" опирается на многочисленные исследования таких авторов, как P.O. Якобсон, Ю.М. Лотман, Ю.С. Степанов, И.В. Арнольд, Э. Бенвенист и др. (Арнольд 1981; Бенвенист 1974; Лотман 1970; Степанов 1973; Якобсон 1975).
Понимая язык как целенаправленную систему средств выражения, P.O. Якобсон выделяет код как одну из шести фуїжций речевой коммуникации наряду с говорящим, адресатом, контактом, ситуацией и сообщением.
Основополагающие теоретические положения о знаковой природе языка были разработаны Ф. де Соссюром и легли в основу лингвистики XX века. По Ж. Бодрийяру, «именно соссюровская черта между означающим и означаемым сделала возможным полный пересмотр всей теории языка» [Бодрийяр 2000: 362].
И.В. Арнольд подробно проанализировала применение терминов теории информации в лингвистике и отметила, что общность понятийного аппарата способствует взаимному обогащению когда-то далеких друг от друга областей знаний. Известная схема передачи несемантической информации К. Шеннона с различными модификациями неоднократно использовалась применительно к поэтике P.O. Якобсоном, А. Ричардсом, А. Дарбиширом, Ж. Дюбуа и многими другими исследователями [Арнольд 1981: 25 - 26].
Проблемы кодирования информации и декодирования текстов языковыми средствами на протяжении нескольких десятилетий остаются в центре внимания широкого круга лингвистов. Внося свой вклад в развитие структурной лингвистики и семиологии, Ж. Бодрийяр отметил, что с началом эры знаков - эпохи Возрождения - коды получили известную самостоятельность от референтов, которая достигла полноты в конце XX века [Бодрийяр 2000:17)]
Этот тезис находит подтверждение во взглядах Ю.М. Лотмана на вторичные моделирующие системы (художественные языки), где границы между знаком и текстом, кодом и сообщением часто размыты, вплоть до их полного исчезновения. На основании этого тезиса, а также обзора значительного количества научных трудов допустимо сделать вывод об относительной нестрогости использования понятий "код" и "лингвистический код" в работах соответствующей тематики.
Вслед за У.Эко [Есо 1972: 103-121] под кодом мы понимаем систему коммуникативных конвенций, парадигматически соединяющих серии знаков с сериями семантических блоков (или смыслов) и устанавливающих структуру обеих систем: каждая из них управляется правилами комбинаторики, определяющими порядок, в котором элементы (знаки pi семантические блоки) синтагматически выстроены.
О необходимости разработки универсальных понятий, приложимых и к лингвистической теории и к теории культуры, Ю.С. Степанов писал еще в 1974 году [Степанов 1974: 574]. В. Н. Телия тоже утверждала, что культурная компетенция не совпадает с языковой. Размышляя о диалоге языка и культуры, она обратила внимание на то, что переключение языковой компетенции в культурную основано на интерпретации языковых знаков в категориях культурного кода, владение которым называется культурно-языковой компетенцией [Телия 1996: 227]. Овладеть такой компетенцией можно только в процессе усвоения языка, что в значительной мере опосредуется текстами культуры. При этом в понятие "тексты культуры" включается вся полнота образов картины мира [Постовалова 1988: 8-69].
Термин картина мира стал рассматриваться как семиотический со второй половины XX века, а проблема отражения и кодирования разнообразных форм познания стала одной из важнейших для таких отечественных и
зарубежных ученых, как Е.С. Кубрякова, Ю.Н. Караулов, Н.Д. Арутюнова, В.Н. Телия, В.И. Карасик, Ю.Д. Апресян, В.А. Маслова, А. Вежбицкая, Е. Бартминьский, А. Ченки и др.
В этих работах важным для нас является общее теоретическое положение о том, что «языковая картина мира отражает способ речемыслительной деятельности, характерной для той или иной эпохи, с её духовными, культурными и национальными феноменами и ценностями» [Маслова 2004: 71].
По мнению Ю.Д. Апресяна, эти ценности и феномены «складываются в ещтую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка» [Апресян 1995: 39].
Носители языка, существуя в сложной лингвокогнитивной сети своего социума, находятся в постоянном коммуникативном взаимодействии внутри многоструктурного пространства. Бесчисленное количество связей, директив, контактов, ассоциаций, влияний, подчинений и изменений, происходящих с социо-языковым индивидом, выстраивается в систему текстов, декодирование которых обусловливает правильное коммуникативное поведение и понимание культуры окружающего мира. Вслед за представителями Тартуско-московской семиотической школы лингвокулътурологи описывают язык как совокупность всех знаковых средств вербальной и невербальной коммуникации, которые объективируют культуру этноса [Мыльников 1989: 7 - 37].
Рассматривая данную культуру как семиотический объект, мы признаем её существование в форме текстов - «знаковых произведений духовной деятельности человека» [Мурзин 1994: 100-169]. При этом, по мнению, Л.Н. Коган [Коган 1993: 41] культурные феномены становятся знаками только в
том случае, если они живут в настоящем, влияют на развитие личности, передают современникам социальный опыт прошлого, обеспечивают духовное общение, то есть выполняют функции культуры. В связи с вышесказанным представляется справедливым вывод Ю.Б. Пикулевой о том, что «о культурных знаках мы можем говорить только в пределах актуальной культуры, в которую входят хрестоматийные, общеизвестные, неоднократно используемые знаки, то есть прецеденты». Именно поэтому представляется возможным, описывая феномен культурного знака, опираться на понятие "прецедентный текст" [Пикулева 2004: 268-267]. Ю.Б. Пикулева определяет культурные знаки как прецедентные феномены актуальной культуры, различные по природе, неоднократно употребляемые, входящие в коллективную когнитивную базу лингвокультурного сообщества. Важным замечанием является упоминание значимости таких текстов для каждой отдельной личности в интеллектуальном и эмоциональном отношениях и сохранения, в терминологии Ю.М. Лотмана, культурной памяти об источнике или контекстах употребления.
У исследователей возникает резонный вопрос: где, когда и каким образом возникает ситуация, в которой актуализируются «прецедентные значения»? Обратимся в когнитивистике как к науке об общих принципах, управляющих ментальными процессами. Наиболее естественный доступ к этим ментальным процессам обеспечивает вербальный язык, благодаря которому описываются структуры сознания. С точки зрения И. А. Мельчука, запись любого смысла должна быть удобна для моделирования, отображать «всю интеллектуальную и иную деятельность людей, достаточно тесно связанную с речью» [Мельчук 1974: 11]. Языковая модель оказывается тесно переплетенной с моделями восприятия. Для представления таких структур используются различные типы моделей - фреймовый сценарий, гештальтная схема, семантическая сеть и др. Не претендуя на полное освещение общих
проблем ситуационной семантики, остановимся на категориях, непосредственно касающихся темы нашего исследования.
М. Минский определял фрейм как структуру данных для представления стереотипной ситуации [Минский 1978: 7]. Основные типы фреймов по М. Минскому — это статические фреймы и динамические фреймы, или сценарии.
Мнения ученых расходятся по поводу отношения между лингвистической и когнитивной составляющими категории "фрейм". Нам представляется оправданным обращение к семи постулатам когнитивной лингвистики, которые были выдвинуты А.Н. Барановым и Д.О. Добровольским. Выдвинув постулаты о примате когнитивного; о нерелевантности лингвистического и экстралингвистического знания; о тенденции к экономии усилий; о множественностях воплощения когнитивных структур и семантического описания; о неоднородности плана содержания и о значимости нестандартных употреблений, упомянутые авторы сняли противопоставление лингвистического и экстралингвистического и обосновали необходимость использования различных методов и их комбинирования в одном исследовании [Баранов, Добровольский 1997: Т. 56. №1].
Анализируя базовые понятия когнитивной лингвистики, В.А. Маслова считает, что фреймы и сценарии используются для свертывания концептов и служат в качестве обобщенных моделей организации культурного знания [Маслова 2004: 48]. Она также приводит точку зрения Е.Г. Беляевской, рассматривающей лексическое значение слова как особым образом организованный микрофрейм [Беляевская 1994: 34]. Заслуживает внимания образное замечание В.И. Карасика о спиралевидном характере фрейма: «... человек вспоминает о чем-либо, вовлекая в исходный образ весь свой жизненный ассоциативный опыт, который как бы раскручивается по спирали» [Карасик 2002: 152]. Отталкиваясь от этих противоположных точек
зрения, заметим, что наша позиция в этом вопросе состоит в следующем: мы предлагаем ввести понятие принципа возвратно-поступательной динамики фрейма, который мог бы учитывать неоднородный характер движения фрейма в человеческом сознании. Поступая в сознание человека в свёрнутом виде, фрейм хранится в культурной памяти до определенного момента. Как только фрейм востребуется, начинается процесс его обратного раскручивания в памяти индивида.
Попытаемся определить, на каком уровне человеческого сознания существует подобный «пакет» информации, то есть фрейм. К. Юнг утверждал, что «сознательные содержания, утрачивая свою энергетическую ценность, могут становиться бессознательными», и называл это «нормальным процессом забывания» [Юнг 1994: 220]. Хранение того, что забыто, происходит на промежуточном уровне, который определяется 3. Фрейдом как предсознание. Предсознание — та часть бессознательного, которая может быть сознанием, она подобна большому складу памяти, в котором сознание нуждается, выполняя свою повседневную работу [Донской, Кондрашенко 1983: 59]. На этом же уровне хранится свернутая во фреймы и сценарии информация, ожидающая, когда, в зависимости от осуществления индивидом роли продуцента или реципиента речи, произойдет запрос. Принадлежность индивида к той или иной актуальной культуре обусловливает наличие или отсутствие в его сознании устойчивого текста. Принимая во внимание этот факт, лингвисты [Жинкин 1995; Савицкий, Кулаева 2004] делают вывод о приобретении подобными текстами знаковых свойств определенного класса типовых ситуаций данной культуры или нескольких культур. Так, например, в англо-американской лингвокультуре фрейм "Pilgrim Fathers" символизирует первых английских колонистов, основателей нации; заимствованный из кельтской мифологии сюжет о Тристане и Изольде (Tristan and Iseult) символизирует неутоленную
страсть, а упоминание 0 библейской сцене Армагеддона (Armageddon) активизирует в сознании индивида сценарий «Борьба добра и зла».
Подобные прецедентные феномены давно укрепились в массовом сознании, приобрели устойчивость в плане выражения и в плане содержания и, по определению Ю.М. Лотмана [Лотман 1970], перешли в условную область кода. Подтверзісдая этот тезис, В.М. Савищсий и О.А. Кулаева писали, что на более высоком уровне семиозиса текст становится единицей кода, то есть превращается в знак [Савицкий, Кулаева 2004: 144]. Обращаясь к вопросу о типах устойчивости, указанные авторы предлагают следующую типологию: системно-языковая устойчивость - для единиц, обладающих в целом высокой устойчивостью и в подавляющем большинстве анонимные; нормативно-речевая устойчивость - для единиц средней устойчивости, в большинстве случаев авторского происхождения; культурологическая устойчивость - для вербальных образований сверхфразового уровня, обладающих разными степенями устойчивости, часто низкой степенью, и в значительной степени авторские [Савицкий, Кулаева 2004: 29].
Не все тексты суть знаки, одинаково активные в различные периоды времени. Так, например, роль стереотипов массовой культуры столь велика, что повседневный дискурс современника практически непредставим вне влияния средств массовой информации, телевидения, рекламы и т.д. [Богданов 2006:10].
Опираясь на вышесказанное, отметим, что знаки прецедентных текстов маркируют речь, придавая ей специфическую кодированную форму. В пределах определенного исторического хронотопа и социокультурного контекста подобные знаки являются символами лингвокультурного кода, с помощью которого устанавливается однотипное социальное отношение к выражаемому смыслу. Знания о знаках прецедентных текстов хранятся в
культурной памяти человека в виде фреймов. Фреймы не являются статичными. Мы полагаем, что они существуют по принципу возвратно-поступательного движения в сознании индивида. Этот принцип позволяет учитывать процесс свёртывания и раскручивания информации.
1.4 Знаки прецедентных текстов в концептологическом аспекте
К концу XX века изучение природы концепта в когнитивной лингвистике приобрело нервосгепенное значение. Являясь одним из ключевых терминов вышеупомянутой дисциплины, концепт прочно утвердился в качестве инструмента изучения и описания процесса познания картины мира; структурирование языкового сознания, кодирование содержания с помощью знаков естественного языка включается в сложную систему концептов. Находясь в сфере научных интересов широкого круга лингвокогнитивистов (А. Вежбицкая, Е.С. Кубрякова, В.А. Маслова, P.M. Фрумкина, Н.Д. Арутюнова, В.И. Карасик, Г.Г. Слышкин и др.), термин концепт пока не получил единого толкования. Обратившись к Большому энциклопедическому словарю, мы получили следующее: «Концепт (от лат. conceptus "мысль, понятие"), смысловое значение имени (знака), то есть содержание понятия, объем которого есть предмет (денотат) этого имени» [БСЭ 2004: 568]. Судя по приведённому определению, термины концепт, понятие и значение являются взаимозаменяемыми. Однако многие когнитивисты их дифференцируют. История решения проблемы обозначения и становления концепта как базового понятия когнитивной лингвистики нашла отражение в работах В.А. Масловой, В.З. Демьянкова, Г.Г. Слышкина. Так, Г.Г. Слышкин [Слышкин 2004: 16] напоминает, что термин концепт утвердился в научном дискурсе в эпоху Средневековья в ходе спора об общих понятиях, или универсалиях, когда основатель схоластической
философии П. Абеляр представил концепт как логико-лингвистическую категорию, образующую мост между миром мысли и миром бытия. В отечественной лингвистике сущность концепта впервые попытался определить С.А. Аскольдов, опубликовавший в 1928 году статью "Концепт и слово". Согласно его точке зрения, в процессе мышления концепт замещает какое-то множество предметов определенного рода [Аскольдов 1997: 267 — 279]. В этом же направлении развивались взгляды В.И. Карасика, утверждающего, что «концепт гораздо шире, чем лексическое значение» [Карасик 1996: 6]. Анализируя современное состояние вопроса, В. А. Маслова [Маслова 2004: 42] выделяет три основных подхода к пониманию концепта: Ю.С. Степанов подчеркивает культурологическую составляющую, понимая концепт как основную ячейку культуры в ментальном мире человека [Степанов 1997: 6]. Сходную позицию занимает и В.Н. Телия, считающая, что «концепт - это то, что мы знаем об объекте во всей его экзистенции» [Телия 1996: 8].
Второе направление, представленное Н.Д. Арутюновой, характеризуется семантическим подходом к концепту. В частности, Н.Д. Арутюнова подчеркивает, что концепт обладает эмотивностью, коннотациями, аксиологичностью и имеет имя / имена в языке. При этом она настаивает на необходимости выделения наиболее существенных для всей концептуальной схемы концептов - тех, которые организуют само концептуальное пространство и выступают как главные рубрики его членения [Арутюнова 1976; Арутюнова Н.Д. 1993].
Третье направление, по мнению В.А. Масловой, отчетливо прослеживается в работах Д.С. Лихачева, Е.С. Кубряковой и других исследователей, которые считают, что концепт является посредником между опытом и действительностью [Лихачев 1997: 280 - 287; Кубрякова и др. 1996: 90]. Понимая концепт как скрытые в тексте «заместители», «потенции» значений,
Д.С. Лихачев наделяет их функцией облегчения общения и подчеркивает тесную связь с национальным, культурным, профессиональным и прочим опытом человека.
Прочное утверждение антропоцентрического подхода в. таких лингвистических дисциплинах, как когнитивная лингвистика, лингвокультурология и этнопсихолингвистика, признано состоявшимся фактом. Говоря об эволюции лингвистических идей во второй половине XX века, Е.С. Кубрякова отмечает, что «антропоцентризм как особый принцип исследования заключается в том, что научные объекты изучаются, прежде всего, по их роли для человека, по их назначению в его жизнедеятельности по их функциям для развития человеческой личности» [Кубрякова 1995: 112]. Е.С. Кубрякова придает решающее значение позиции человека как наблюдателя окружающего мира и постулирует принцип обратимости позиции наблюдателя [Кубрякова 1995: 8]. Это значит, что концептуальная > структура индивидуализируется в сознании субъекта; при этом один и тот же концепт может быть описан по-разному. Из приведенных высказываний следует, что в концептах аккумулируется культурный уровень каждой языковой личности. Общий антропоцентрический подход к языку обусловливает и другие определения концепта. Так, по мнению P.M. Фрумкиной, наиболее удачное определение дает А. Вежбицкая, которая понимает под концептом объект из мира «Идеальное», имеющий имя и отражающий культурно-обусловленное представление человека о мире «Действительность» [Вежбицкая 1996: 11]. Сама P.M. Фрумкина определяет концепт как вербализированное понятие, отрефлектированное в категориях культуры [Фрумкина 1992: 3-29]. Культурную отмеченность концепта как вербализированного смысла подчеркивает и С.Г. Воркачев [Воркачев 2001: 47-48].
Связывая смену лингвистического системоцентризма антропоцентризмом с экспансией междисциплинарности в лингвистике, Г.Г. Слышкин настаивает на различии между общей лингвокультурологией и лингвокультурной концептологией. Первая дисциплина, по Г.Г. Слышкину, выбирает своим объектом дихотомию «язык - культура», вторая формирует свое исследовательское поле в границах трихотомии «язык — сознание - культура» [Слышкин 2004:119].
В.И. Карасик предлагает определять данное различие векторами по отношению к индивиду: «... жшгвокогшшшный концепт - это направление от индивидуального сознания к культуре, а лингвокультурный концепт - это направление от культуры к индивидуальному сознанию» [Карасик 2002: 139].
Элементы культуры, зафиксированные в языке в виде слов, фразеологизмов, паремий, прецедентных текстов, цитат, крылатых слов и т.п., являются основными единицами лингвокультурологии. Они представляют собой лингвокультурные концепты, функционирующие в пределах понятия "образ окружающего мира" [Леонтьев 1983: 5] и определяющихся различными авторами как "константы культуры" [Степанов, Проскурин 1993: 14-30], "ячейки культуры" [Степанов 1997: 15], "сгустки национально-культурных смыслов" [Карасик 2002: 138], или "кванты знаний" [Петров 1997: 55]. Подобное метафоричное разнообразие определений можно объяснить собственной нечеткостью и условностью лингвокультурного концепта как ментальной единицы. Об этом свойстве упоминает и Г.Г. Слышкин, опираясь на теорию нечеткой логики американского математика Лофти Заде, в основе которой лежит тезис о нечеткости мышления, обусловленного неопределенностью отражающего мира, представляющего человеческому восприятию неполную, а иногда и недостоверную информацию [цит. по Г.Г. Слышкину, 2004: 29]. Релятивизм повседневной концептуализации принимал во внимание и Дж. Лакофф,
рассуждая о том, что концептуальные системы людей не являются внутренне последовательными и монолитными: «Каждый из нас имеет различные способы осмысления опыта, особенно в тех областях, которые не обладают своей собственной, ясно очерченной доконцептуальной структурой, таких, как области эмоций и мысли» [Лакофф 2004: 396].
Оперируя терминологией когнитивистики, мы можем определить лингвокультурный концепт как категорию базового уровня языковой картины мира. Признавая факт существования лингвокультурного концепта как когнитивного феномена, необходимо уточнить его характеристики. Такого рода исследованиями успешно занимались многие ученые.
Так, Дж. Лакофф предложил характеризовать концепт по следующим признакам:
используемый - являющийся объектом мысли;
автоматический - контролируемый;
бессознательный - осознаваемый;
не требующий усилий при использовании - используемый с усилиями;
фиксированный — новый;
конвенциональный - личный.
Перечисленные параметры не являются независимыми друг от друга. Как объясняет сам автор, автоматические и бессознательные концепты используются в процессах мышления и понимания и, таким образом, «укореняясь в уме, фиксируются и противопоставляются вновь созданным. Конвенциональные концепты, являющиеся общим достоянием всех людей,
относящихся к некоторой культуре, зафиксированы в умах людей. Концепт, являющийся объектом мысли, разумеется, осознается. И, также, человек может иметь в своей концептуальной системе фиксированные концепты, отсутствующие в концептуальных системах других членов данного сообщества, то есть не являющиеся конвенциональными» [Лакофф 2004: 416].
З.Д. Попова и И.А. Стернин, анализируя трактовки понятия "концепт", пришли к выводу о том, что в формировании концепта принимают участие следующие составляющие:
а) непосредственный чувственный опыт человека;
б) его предметная деятельность;
в) мыслительные операции с уже существующими в сознании
концептами;
г) языковое общение;
д) сознательное познание языковых единиц [Попова, Стернин 2001:
40].
По мнению В.И. Карасика, в рассматриваемом понимании концепта важным моментом является тезис о том, что «никакой концепт не выражается в речи полностью» в силу таких причин, как индивидуальность познания, объемность при отсутствии жесткой структуры и невозможность фиксации всех языковых средств выражения концепта [Карасик 2002: 155].
Говоря о строении концепта, необходимо упомянуть точку зрения Ю.С. Степанова на его компоненты. По Ю.С. Степанову, концепт имеет слоистое
строение, при этом каждый слой является результатом культурной жизни разных исторических и культурных эпох. Автор выделяет три компонента:
1) основной признак, актуальный для всех носителей данной культуры;
2) дополнительный, пассивный признак, важный для отдельных
социальных групп;
3) внутренняя форма, обычно не осознаваемая [Степанов 1997: 21].
Нам близка другая точка зрения на строение концепта, согласно которой центром концепта всегда является та или иная ценность. На позиции акцентуации ценностного подхода находятся такие неоднократно цитировавшиеся в нашей работе ученые, как В.И. Карасик и Г.Г. Слышкин. По утверждению В.И. Карасика, концепт служит исследованию культуры, а в основе культуры лежит именно ценностный принцип.
Г.Г. Слышкин проводит сравнение философского и лингвокультурологического определения ценности как таковой при отсутствии связи с творческими усилиями индивида. При этом он подчеркивает, что лингвокультуролога интересует понятийно-образное воплощение ценности, чем объясняется его потребность в более крупной исследовательской единице, включающей в себя «ценность» в качестве одного из элементов. Такой единицей стал лингвокультурный концепт. Для Г.Г. Слышкина важно разложить ценность лингвокультурного концепта на два измеряемых аспекта: актуальность и оценочность. Аспект оценочности выражается в частности, в свойственных данной языковой единице оценочных коннотациях, а наличие этого аспекта проверяется методами компонентного и контекстуального анализа.
Аспект актуальности, по Г.Г. Слышкину, реализуется в численности языковых единиц, являющихся средствами апелляции к данному концепту, и проверяется методами количественного подсчета [Слышкин 2004: 27].
К базовым характеристикам лингвокультурного концепта Г.Г. Слышкин относит также полиапеллируемость и изменчивость. Смысл понятия полиапеллируемости сводится к существованию множества способов языковой апелляции к любому лингвокультурному аспекту («входов в концепт») [Слышкин 2004: 27 — 51]. Анализируя концепты русскоязычной коммуникации, упомянутый исследователь приходит к вводу, что данное свойство лингвокультурного концепта может стать причиной возникновения концептуального диссонанса в общении, то есть полного или частичного коммуникативного сбоя, вызванного различием ассощіативньгх связей между концептом и языковой единицей в сознании коммуникантов.
В свою очередь, изменчивость концепта связана с колебаниями степени его актуальности или трансформацией оценочности. Г.Г. Слышкин справедливо замечает, что колебания актуальности увеличивают или уменьшают количество языковых единиц, являющихся средствами апелляции к данному концепту.
Интенсивность функционирования концепта выражается в сумме двух показателей — номинативной плотности и мегафорической диффузности. Первый показатель характеризуется В.И. Карасиком как неравномерная концептуализация различных фрагментов действительности и объясняется культурными доминантами поведения, исторически закрепленными ценностными ориентирами, принятыми в соответствующей лингвокультуре [Карасик 2004:131-132].
По мнению Г.Г. Слышкина, метафорическая диффузность дополняет характеристику актуальности лингвокультурного концепта, который является
двусторонним ассоциативным феноменом. Актуальность концепта предполагает регулярное метафорическое переосмысление номинирующих его единиц. Заслуживает упоминания разработка понятий интразоны и экстразоны, осуществленная Г.Г. Слышкиным в монографии «Лингвокультурные концепты и метаконцепты». Учитывая, что концепт является системным образованием и, как всякая система, имеет вход и выход, автор предлагает совокупность входящих в концепт ассоциаций считать его интразоной, а совокупность исходящих ассоциаций - экстразоной [Слышкин 2004:61-67].
С учетом вышеизложенного можно сделать некоторые выводы: лингвокультурные доминанты в языке объективно выделяются и могут быть измеримы. По мнению В.И. Карасика [Карасик 2004: 205], этнокультурная специфика представления концептов выявляется посредством картирования соответствующих лексических и фразеологических групп, сопоставления ценностных суждений, вытекающих из стереотипов поведения, зафиксированных в значениях слов, устойчивых выражений и прецедентных текстов. Исходя из этого, эффективным для решения поставленных задач представляется изучение внутренней формы знака.
1.5 Соотношение внутренней формы знака и прецедентного текста
Рассмотрение вопроса о соотношении внутренней формы знака и прецедентного текста уместно начать с определения терминов входящих в. проблематику этого параграфа.
Комментируя историю вопроса, В.М. Савицкий отмечал, что античные риторы противопоставляли содержание знака его форме, приводя в качестве иллюстрации метафору: содержание подобно жидкости, а форма - сосуду;
при переливании жидкость принимает те формы, которые придают ей разные сосуды, но сохраняет неизменными свои остальные свойства. Иными словами, одно и то же содержание может выражаться в разных формах; при этом форма является чем-то внешним по отношению к содержаншо, само же содержание фактически трактуется как аморфное. Этот взгляд долгое время разделялся последующими поколениями ученых, пока в XIX веке Г. Гегель не ввел в научный обиход противопоставление внешней и внутренней форм содержания. При этом под внешней формой содержания немецкий философ понимал форму его материального воплощения, а под внутренней -организацию самого содержания. В результате возникло представление о том, что содержание не аморфно, то есть оно обладает собственным строением, отличным от строения его материального субстрата [Савицкий 2005: 43].
Обратимся к понятию "внутренняя форма знака". В.З. Демьянков отметил, что понятие "внутренняя форма" обладает долгой историей, но сам термин приобрел популярность благодаря работам В. фон Гумбольдта. Сущность внутренней формы слова выражена Гумбольдтом в следующем высказывании: «...к самому акту обозначения понятия добавляется особая работа духа, переводящая понятия в определенную категорию мышления или речи, и полный смысл слова определяется одновременно понятийным выражением и упомянутым модифицирующим обозначением» [Гумбольдт 2000: 118]. Далее Гумбольдт подчеркнул, что оба эти элемента лежат в различных сферах, так как обозначение понятия относится к области более объективной практики языкового сознания, а перевод понятия в определенную категорию мышления является новым актом языкового самосознания, посредством которого единичный случай, индивидуальное слово, соотносится со всей совокупностью возможных случаев в языке или речи. По мнению Гумбольдта, посредством этой операции реализуется связь
самостоятельной деятельности языка, обусловленной мышлением и так называемой внешней деятельности, обусловленной восприимчивостью и впечатлениями. Гумбольдт обратил внимание на тот факт, что разные языки в различной степени осуществляют категоризацию понятий [Гумбольдт 2000: 119)].
Комментируя приведенные выше положения теории В. фон Гумбольдта, В.З. Демьянков справедливо отметил, что «полный смысл слова» (значение данного экземпляра единицы языка в речевом контексте, взятое именно сейчас, именно в данном месте, именно данным интерпр статор ом) определяется одновременно понятийным выражением и контекстом речи в её сиюминутности [Демьянков 1985:2].
Наиболее близко к гумбольдтианскому взгляду находится истолкование понятий внутренней формы А.А. Потебней, приведенное в его работе «Мысль и язык». В слове ученый выделил два содержания - объективное, или ближайшее этимологическое значение, которое всегда заключает в себе только один признак, и другое - субъективное содержание, в котором признаков может быть множество. «Первое, - писал А.А. Потебня, - есть знак, символ, заменяющий для нас второе» [Потебня 1862: 114] и далее: «Слово с самого своего рождения есть для говорящего средство понимать себя, апперципировать свои восприятия. Внутренняя форма кроме фактического единства образа дает еще знание этого единства; она есть не образ предмета, а образ образа, то есть представление» [Потебня 1862: 147]. Трактовка внутренней формы как сгущения образа неизменно приводит к осознанию творческого начала, лежащего в основе восприятия и стимуляции новых решений. А.А. Потебня утверждал, что «восстановление внутренней формы есть не безразличная для развития починка старого, а создание новых явлений, свидетельствующих об успехах мысли» [Потебня 1862: 201].
Большинство исследователей сходится на мысли о невозможности дать конкретное определение внутренней формы конкретного языка; сам Гумбольдт считал эту задачу «научной абстракцией» [Гумбольдт 2000:70].
У В.З. Демьянкова мы находим замечание о том, что «... внутренняя форма — термин-хамелеон», приобретающий новые оттенки в рамках различных целостных концепций» [Демьянков 1985: 91].
От каких факторов зависит динамика внутренней формы? Отвечая на этот вопрос, приведем слова В.А. Звегинцева о том, что, «... используя понятие внутренней формы со всеми её оговорками лишь в метафорическом смысле, мы можем сказать, что изменение языка при переходе из одной "эпохи" в другую, прежде всего, состоит в изменении внутренней формы» [Звегинцев 1973: 201]. Очевидно, что эта метафорическая внутренняя форма образуется пересечением реальных координат, отображающих научные, культурно-исторические и идеологические представления своего времени. «Внутренняя форма потому и определяется с таким трудом, - утверждает В.А. Звегинцев, - что компонуется из такого количества сложных по своей природе координат, но именно их совокупность создает ту общую "точку зрения", с которой каждая "эпоха" смотрит на современные ей события и факты, на прошлое и, конечно, на будущее» [Звегинцев 1973: 201].
Проблема соотношения внутренней формы знака и прецедентного текста лежит в плоскости упомянутой выше дискуссии. Независимо от своей структуры, прецедентный текст всегда будет являться символом или знаком, чего-либо. Следовательно; вопрос сводится к определению внутренней формы фабулы прецедентного текста.
Не ставя целью подробное описание состояния исследований в области моделирования структуры лексических значений, отметим, что пока не
создан метод, позволяющий выявить «универсальный алфавит элементарных атомов смысла» (Н. Трубецкой).
Рассз'ждая о природе знакообразования, В.М. Савицкий задал риторический вопрос, в каком направлении протекает этот процесс - от означающего к означаемому или от означаемого к означающему? [Савицкий 1993: 116]. Определенную помощь в ответе на этот вопрос может оказать работа СИ. Карцевского «Об асимметричном дуализме лингвистического знака» [Карцевский 1965: 141]. С его точки зрения означаемые и означающие находятся в динамической корреляции, в состояшш неустойчивого равновесия: они ищут друг друга, пока не соединятся в акте речи. Таким образом, знакообразование есть двунаправленный процесс «встречного движения» и соединения означаемого и означающего. Очевидно, что рассмотрение этого процесса в одном направлении будет считаться расчленением двуединого явления. Как отмечает В.М. Савицкий, такая, исследовательская процедура вполне оправдана, поскольку семасиологический и ономасиологический подходы к проблеме отдельно дают не идентичные результаты [Савицкий 1993: 115]. Так, при семасиологическом подходе исследователь исходит из наличия готовой образной конструкции и ее языкового репрезентатора (сочетания лексем). При ономасиологическом подходе выявляются факторы, обусловливающие формирование образной конструкции и репрезентирующего его сочетания лексем.
В связи с вышесказанным уместно привести высказывание Ю.М. Лотмана о том, что в художественном тексте наблюдается тенденция к формализации содержательных элементов, клишированию, «переходу из сферы содержания в условную область кода». Такая формализация характерна и для прецедентного текста, который в процессе коммуникации редуцируется до размеров знака; при этом на первый план выдвигаются такие функции
концептов прецедентных феноменов, как экономия речевых средств и парольно-идентифицирующая. Однако существует и противоположная тенденция, на которую также указывает Ю.М. Лотман, утверждая, что в художественном тексте нет ничего случайного, и всё осмысливается как значимое [Лотман 1970: 25-26]. Действительно, потеря хотя бы одного значимого элемента смысла приводит к потере художественной информации.
Справедливо возникают вопросы: где проходит граница редукции
прецедентного текста, и какие элементы фиксируются как неотъемлемые
призншси зншса? Кшс показывают многочисленные исследования, ответ на
этот вопрос зависит от формы функционирования прецедентного текста.
Облигаторно-фабульные фразеологические единицы содержат
ономастический компонент (the cask of the Danaids, Balaam's ass, Sodom and Gomorrah) или имеют в своем составе лексемы с переносным значением (the beast with two backs, the crow and the fox, sour grapes). Бесфабульные фразеологизмы содержат независимые от фабулы лексемы с переносным значением и легко активируются без знания фабулы (to cast the stone at smb., to wash one's hands off smth.). Промежуточная, или факультативно-фабульная, группа имеег в составе своих фразеологических единиц только часть лексем с переносным значением: the apple of discord, the lion's share.
Афоризмы, цитаты и крылатые слова целесообразно объединить на основании сходства идиоматичности или клишированности уровня означаемого, при котором их компоненты выступают в своих прямых значениях. По нашему мнению, подобные высказывания могут быть также объединены по признаку авторской принадлежности, входящей в состав фоновых знаний: England expects that every man will do his duty (слова адмирала Нельсона перед Трафальгарской битвой); Big brother is watching you (роман Дж.Оруэлла "1984"); From Stettin, in the Baltic, to Trieste, in the Adriatic, an iron curtain has descended across the Continent (речь У.Черчилля).
Следует отметить, что все приведенные в качестве примеров высказывания давно анонимизировались и свернулись до размеров знака: England expects; big brother; iron curtain:
For England expects - I forbear to proceed: Tis a maximum tremendous, but trite .... (L.Carroll. The Hunting of the Snark)
One sight of this terrible big-brotherly finger and we will redouble our efforts to find a litter basket. (Glasgow Herald. 1959)
Big brother will be watching you from the end of this week when spy-cameras start to operate in north-east Essex. (East Anglian Daily Times. 1993)
One of the more contentious training issues is using recording equipment -staff resent "Big Brother" listening in to calls. (The Times. 2001)
That decision concluded one of the most embarrassing chapters in history and brought the iron curtain down. (Liverpool Daily Post and Echo. 1993)
Приведенные примеры показывают, что знакообразование обусловливается тенденцией к экономии усилий, упомянутой нами в разделе 1.3 в числе постулатов когнитивной лингвистики. Об экономии речевых средств, осуществляемой в процессе коммуникации концептами прецедентных феноменов, пишет и Г.Г. Слышкин (См. раздел 1. 1 настоящей главы).
Рассмотрим, какие элементы оказались зафиксированными в качестве неотъемлемых признаков знака на примере известного4 замечания американского художника Э. Уорхолла: "Li the future everybody will be world famous for fifteen minutes''. Сделанное в 1968 году, оно приобрело большую популярность и начало часто воспроизводиться в средствах массовой информации. В процессе воспроизводства- высказывание подверглось
редукции и сжалось до своей краткой формы famous for fifteen minutes; изменился и вектор оценки. Первоначально заложенная автором положительная оценочная коннотация исчезла вместе с редуцированными элементами. Оставшаяся конструкция приобрела ироничное, лишенное позитивной оценки значение. Так, в 1988 году цикл радиопередач Би-Би-Си, посвященный людям, приобретшим недолгую славу и быстро оказавшимся в забвении, назывался "Famous For Fifteen Minutes". В таком виде крылатое выражение Э. Уорхолла вошло в языковую систему в качестве культурологического знака, означающего актуальное для массового человека (термин Х.Ортега-и-Гассета) стремление выделиться из толпы и прославиться хотя бы на небольшой период времени [Ортега - и - Гассет 2003: 47]. Согласно словарной дефиниции (Allen's Dictionary of the English Phrases), словосочетание famous for fifteen minutes получило следующее значение: said of an obscure or unknown person achieving a brief period of fame because of some circumstance that catches the public attention for a short time.
Вышеприведённым примером подтверждается правота слов В.А. Звегинцева о том, что внутренняя форма образуется пересечением координат, отображающих реальные представления своего времени. Действительно, только в современную эпоху скоростных средств массовой информации "an obscure or unknown person" может попасть на ленту новостей и быстро вытесниться дальнейшим потоком событий и персонажей. Ирония, заложенная в соединении лексем "famous for fifteen minutes", подразумевается внешней семантической несочетаемостью: невозможно быть знаменитым на 15 минут. Прилагательное famous определяется словарем как "known widely; having fame; celebrated" и имеет устойчивую положительную оценочную коннотацию (Oxford Advanced Learner's Dictionary of Current English. Oxford University Press 1980). Существительное minute, соответственно, имеет дефиницию "the sixtieth part of an hour", что в
сочетании с числительным fifteen означает краткий промежуток времени. Данный прием, получивший, в терминологии P.O. Якобсона, название эффекта обманутого ожидания, по мнению И.В. Арнольд [Арнольд 1981: 70], встречается в языке регулярно и на любом уровне, в том числе и на уровне внутренней формы знака.
В заключение следует отметить, что соотношение внутренней формы знака и прецедентного текста находится в прямой зависимости от границы редукции прецедентного текста и элементов, зафиксированных в качестве неотъемлемых признаков знака. Существует баланс между тенденцией к экономии усилий и сохранением всех значимых элементов смысла, необходимых для выдвижения и функционирования прецедентного знака.
Выводы по Главе 1
В настоящей главе рассмотрен подход к проблеме знаков прецедентных текстов; при этом система знаков прецедентных текстов определена как лингвокультурньтй код.
Подчеркнуто, что, с опорой на семиотическую теорию культуры как системы знаков, оправдано применение понятия «текст — знаковый элемент» в когнитивном анализе речемыслительной деятельности человека.
Проанализировано освещение феномена прецедентных текстов в современной лингвистике и лингвокультуролопш. Отмечено, что, как всякий знак, такой знак-текст может воспроизводиться многократно, интерпретируясь в процессе развития. Приведена классификация прецедентных текстов и условия возішкіювепия прецедептности; перечислены фушщии, выполняемые концептами прецедентных феноменов.
Сделан вывод о том, что проблему прецедентных текстов необходимо рассматривать с учетом синтеза социо - и лингвокультурных аспектов, а также информационного многообразия современной культуры.
Далее описаны формы функционирования прецедентных текстов в
процессе речевой коммуникации, среди которых выделены фразеологические
единицы, паремии, цитаты и крылатые слова, детские рифмовки, загадки и
считалки, кино- и телетексты, рекламные тексты. Установлено, что в
качестве языковых единиц, в полной мере отвечающих требованиям
прсцсдснтности, используются фабульные фразеологизмы - единицы,
способные активировать в сознании коммуникантов фоновую фабулу.
Приведены примеры. Отмечено, что, входя в актуальную культуру народа,
такого рода единицы обязательно что-нибудь символизируют, приобретая,
таким образом, черты знака и переходя из сферы содержания в область кода.
( Поэтому они получают название «знаки прецедентных текстов». При этом
форма функционирования знаков прецедентных текстов обусловлена характером дискурса, в рамках которого происходит их воспроизведение и восприятие.
Рассмотрен вопрос о знаках прецедентных текстов как лингвокультурном коде, а также изложено краткое теоретическое обоснование лингвистической трактовки понятий код, фрейм и сценарий. Показана их роль в качестве обобщенных моделей организации культурного знания. Сделан вывод о том, что принадлежность индивида к той или иной актуальной культуре обусловливает наличие или отсутствие в его сознании устойчивого текста.
Подчеркнуто, что знаки подобных текстов, маркируя речь, придают ей специфическую кодированную форму, а также становятся символами
лингвокультурного кода, с помощью которых устанавливается однотипное социальное отношение к выраженному смыслу. Для описания существования фреймов в сознании индивида предложен принцип возвратно-
поступательного движения. Этот принцип позволяет учитывать процесс свёртывания и раскручивания информации.
В настоящей главе рассмотрен концептологический аспект тематики исследования. Освещена история разрешения проблемы обозначения и становления концепта как базового понятия когнитивной лингвистики. Уточнены составляющие характеристики лингвокультурного концепта. Установлено, что лингвокультурные доминанты в языке объективно выделяются и могут быть измерены. Отмечено, что для данной процедуры весьма информативным представляется использование внутренней формы знака.
Проанализировано соотношение внутренней формы знака и прецедентного текста. Определены термины, входящие в формулировку проблематики данного параграфа. Рассмотрен процесс знакообразования с учетом семасиологического и ономасиологического подходов. Выявлена прямая зависимость между границей редукции прецедентного текста и фиксацией элементов, составляющих неотъемлемые признаки смысла.
Г Л А В А П. ТИПОЛОГИЯ ПРЕЦЕДЕНТНЫХ ТЕКСТОВ
2.1 Типы прецедентных текстов
В целях характеризации объекта нашего исследования — знаков прецедентных текстов англоязычной культуры - необходимо типологизировать прецедентные тексты - источники. Известно, что термин типология (от греческого typos - "отпечаток, форма, образец" и logos — "слово, учение") означает расчленение систем объектов и их группировку с помощью обобщенной модели, или типа. Типология применяется для сравнительного изучения существенных признаков, связей, функций, отношений, уровней организации объекта, при этом основные используемые логические формы - тип, классификация, систематика и таксономия [БЭС 2004:1203].
Прецедентный текст является сложным образованием, которому присущи различные характеристики и признаки; поэтому необходимо определить основания для типологии. Как отмечает В.Г. Гак, «любое явление, типы существования которого исследуются, характеризуется многими свойствами, аспектами, объектами, объективно ему присущими, и различные типы могут быть выделены в отношении каждого из этих аспектов. Поэтому одну общую типологию для данного явления построить невозможно, она отразит лишь одну - быть может, одну из существенных, - но лишь одну сторону объекта. Первой задачей типологического анализа является, таким образом, установление "типологии типологий", то есть определение тех разнообразных типологических описаний, которые можно создать в отношении данного объекта и которые непосредственным образом вытекают
из природы изучаемого явления, отражая его различные стороны» [Гак 1998: 310].
Проблема прецедентных текстов в современной лингвистике и лингвокультурологии
Современные трактовки понятия "текст" опираются на большое количество исследований. Имея все основания на собственный когнитивный статус, теория текста как филологическая дисциплина возникла во второй половине XX века, одновременно распавшись на несколько направлений -структурное, коммуника-тивное и лингвокультурологическое.
В определении самого понятия "текст" не существует полного единства мнений. Еще в 1974 году И.Р. Гальперин определил текст как «сообщение, объективированное в виде письменного документа, состоящего из ряда высказываний, объединенных разными типами лексической, грамматической и логической связи, имеющее определенный моральный характер, прагматическую установку и соответственно литературно обрабо-танное» [Гальперин 1974: 67]. Однако, по справедливому замечанию И.В. Арнольд, письменная форма фиксации текста не может являться обязательной, так как «не только гомеровский эпос, но и любая народная сказка или песня, даже до того, как их записали фольклористы, обладали большим числом характерных текстовых свойств, чем телефонный справочник, как бы хорошо он ни был издан» [Арнольд 1981: 36]. Вопрос о минимальном размере или протяженности текста также остается дискуссионным. Подобная расплывчатость границ центральной категории наблюдается и при экстраполяции понятия "текст" на нелингвистические объекты и свидетельствует о расширенном толковании термина, подразумевающего осмысленную последовательность любых знаков и форм коммуникации. Так, Ю.М. Лотман и его последователи текстами признают произведения искусства, принадлежащие к разным семиотическим системам: поэмы, картины, музыкальные произведения и архитектурные композиции: «Для любой семиотической системы знак (единство обозначающего и обозначаемого), сочетаясь по законам синтагматики с другими знаками, образует текст. В противоположность этому, в искусстве обозначаемое (содержание) передается всей моделирующей структурой произведения, то есть текст становится знаком, а составляющие текст единицы — слова, которые в языке выступают как самостоятельные знаки. Это справедливо не только применительно к литературе ...» [Лотман 1970: 43].
Семиотическая теория культуры как системы знаков позволяет применить синкретическое понятие "текст - знак" к толкованию присутствия человека в мире и отражения той реальности, на которую направлено познавательное усилие субъекта. Согласно философской концепции П. Рикёра [Рикёр 1989: 11-15], всякое понимание опосредовано текстами, оперируя которыми, индивид включается в целостный контекст культуры и становится субъектом культурно-исторического творчества, в котором и благодаря которому осуществляется связь времен. Язык, по Рикёру, есть вторичное понимание реальности, но только в языке может быть выражена его зависимость от того, что ему предшествует.
Однажды возникнув, каждый текст получает свое развитие в пространстве, которое Ю.М. Лотман определил как семиотическое, и, как всякий знак, каждый текст может воспроизводиться многократно, интерпретируясь в процессе развития. Логично предположить, что если один смысл - прямой, первичный, буквальный - получает развитие в других условиях, то к нему добавляется другой смысл - косвенный, вторичный, иносказательный. Это явление, получившее название интертекстуалъностъ (термин Ю. Кристевой), представляет собой включение одного текста в другой и имеет глубокие гносеологические связи с учением Аристотеля, поэтикой М. М. Бахтина, морфологией сказки В.Я. Проппа, феноменологией Э. Гуссерля и теорией деконструкции текста Ж. Деррида.
Современные зарубежные лингвисты вслед за Р. Бартом, писавшем о «смерти автора» в западной культуре [Барт 1994], склонны усматривать в данном положении дел элементы агрессивного воздействия на первичный текст, что отражается в их терминологии: "semiotic guerrilla warfare" [Eco 1986], "textual intervention" [Pope 2006].
В современном отечественном языкознании и литературоведении проблемы интертекстуальности нашли отражение в следующих работах Арнольд 1981; Ахманова 1966; Дементьев 2000; Карасик 2002; Караулов 1987; Кубрякова 1999; Кулинич 1999; Кухаренко 1979; Петрова 2006; Руднев 1999; Савицкий 1993, 2004, 2006; Слышкин 2000, 2004; Сорокин 1994; Шаховский 1998 и др.
Одним из исходных пунктов теории деконструкции текста Ж. Деррида признает невозможность находиться вне текста [Автономова 1991: 89 - 91]. Этот тезис находит подтверждение в трудах Ю.Н. Караулова, посвященных проблемам соотношения языка и личности: «Человек живет в мире текстов. Тексты эти разнообразны по содержанию, по жанрам, тематическим сферам, объему, необходимости многократного обращения к ним и разового их использования, а также по большому числу иных своих характеристик» [Караулов 1987: 215]. Для определения круга таких текстов вводится понятие "прецедентный".
Формы функционирования прецедентных текстов в процессе речевой коммуникации
Рассмотрев способы существования и отражения прецедентных текстов, перейдём к анализу форм их функционирования. В вопросе о том, что считать формами функционирования прецедентного текста, у лингвистов не наблюдается больших разногласий. Учитывая результаты исследований, логично выделить следующие основные формы: фразеологические единицы, паремии, цитаты, крылатые слова, детские стихи, загадки и считалки, песни, кино- и телетексты.
Перед тем как начать описание фразеологической единицы в качестве одной из форм функционирования прецедентного текста, необходимо определить, что понимается под фразеологической единицей в контексте нашей диссертации и какие фразеологические единицы в полной мере соответствуют требованиям прецедентности. Учитывая существование различных точек зрения в отношении объема фразеологического состава языка, мы полагаем, что узкое понимание фразеологии как системы идиом, то есть «раздельнооформленных единиц языка с полностью или частично переосмысленными значениями» [Куний 1996: 7], позволит провести четкую границу между формами функционирования прецедентных текстов. По мнению В.И.Карасика, фразеологические единицы относятся к числу ярких социолингвистичесісих индексов языковой личности и в прагматическом смысле используются как в личностно-ориентированном, так и в статусно ориентированном общении, обеспечивая клишированность дискурса [Карасик 2002:17].
По справедливому утверждению Дж. Лакоффа, «точно так же, как существуют заметные различия между говорящими в отношении деталей грамматических правил и очень большие различия в словаре, существуют и различия в образах, ассоциируемых с идиомами» [Лакофф 2004: 582]. Существование таких идиом, чей образный смысл непонятен или не вполне понятен для определенной части говорящих, обусловливает необходимость их исследования в рамках антропологической парадигмы, поскольку, как утверждает В.Н. Телия, во фразеологическом составе языка запрограммировано участие языковых сущностей вместе с их употреблением в межпоколенной трансляции эталонов и стереотипов национальной культуры [Телия 1996: 9].
Соотнесение языковой семантики с кодами культуры выделено в самостоятельное направление исследований. Так, лингвострановедческая теория языка, разработанная Е.М. Верещагиным и В.Г. Костомаровым, базируется на изучении кумулятивной функции языка, состоящей в накоплении и сохранении экстралингвистической информации в виде фоновых знаний.
Г.Д. Томахин поясняет, что фоновые знания в широкой трактовке — это практически все знания, которыми располагают коммуниканты к моменту общения [Томахин 1980: № 4].
Опираясь на эту теорию, В.М. Савицкий выделил группу фразеологизмов, получившую наименование фабульных, то есть способных активировать в сознании коммуникантов фоновую фабулу. Под фоновой фабулой упомянутый автор подразумевает «тексты, которые входят в коллективный тезаурус определенной этнокультуры или культурного региона и служат гносеологическим фоном речевого общения» [Савицкий 1993: 75].
Сюда относятся «широко известные фольклорные и литературные повествования (мифы, сказки, притчи, басни, анекдоты, сакральные тексты, популярные произведения художественной литературы и т.д.). Эти тексты возникают на национальной почве, либо заимствуются из другой этнокультуры, либо функционируют в масштабе большого культурного региона - например, тексты Библии и античной мифологии в культурах европейской ориентации» [Савицкий 1993: там же].
Анализируя семантическую структуру такого рода фразеологизмов, В.М. Савицкий приходит к выводу, что они различаются по степени релевантности фабулы, а именно:
1) ФЕ с иррелевантной фабулой, или факультативно-фабульные, чьи лексические компоненты обладают самостоятельными переносными значениями, а образная мотивация понятна и без знания фабулы (to cast the first stone, the hub of the Universe);
2) ФЕ с высокорелевантной фабулой, или облигаторно-фабульные, характеризующиеся прямой зависимостью образной мотивации от степени известности фоновой фабулы (Pandora s box, Mahomet and the mountain);
3) промежуточная группа - ФЕ с низкорелевантной фабулой, у членов которой фразеологическое значение воспроизводится в основном, но образная мотивация не до конца понятна без знания фабулы (to cut the Gordian knot, to worship the golden calf).
Такие фразеологические единицы можно рассматривать как аллюзии к фоновым фабулам; сами же фоновые фабулы, редуцируясь в плане выражения, выполняют функцию знаков тех или иных ситуаций.
Тексты античной мифология, истории и литературы; западноевропейской мифологии как источники прецедентности
Античные мифологические единицы представляют собой самую многочисленную группу. Как отмечалось в разделе 2.2 главы 1 нашей диссертации, под античной мифологией традиционно понимаются древнегреческие и древнеримские сказания о богах, духах, обожествленных героях и первопредках [БЭС 739]. Здесь и далее мы будем придерживаться более широкого круга источников, привлекая также тексты античной истории и литературы. Таким образом; тексты-источники восходят к античной (древнегреческой и древнеримской) мифологии, поэмам Гомера, басням Эзопа, литературным и историческим произведениям Еврипида, Аристофана, Вергилия, Катулла, Лукреция, Овидия, Плавта, Сенеки, Тацита, Плутарха, Ювенала, Цицерона и других авторов, а также философским произведениям Платона, Сократа и Аристотеля, мемуарам Цезаря.
Долговечность мифа объясняется тем фактом, что европейская цивилизация строилась на фундаменте античного мира, используя его свод идей, стилей мышления, пристрастий и стремлений. По мнению К. Леви-Строса, «мифологическая история представляет парадокс, будучи одновременно и отдаленной, и присоединенной к настоящему». К. Леви-Строс считал, что «первопредки были другой природы, чем современные люди: те были творцами, а эти являются копиистами; присоединена, поскольку, с исчезновением предков, уже ничего не происходило, кроме событий, повторение которых периодически сглаживает особешгости» [Леви-Строс 1999: 300]: Несмотря на определенную ортодоксальность высказывания выдающегося антрополога, мысль о том, что современные люди широко используют созданные «первопредками» универсальные элементы смысла, представляется нам справедливой, ибо, как образно отмечает Р. Барт, «миф экономит на умственных усилиях, и осмысление реальности обходится дешевле» [Барт 1989:123].
Путем анализа таких словарей и справочников, как «Англо-русский фразеологический словарь» А.В. Кунина, "The Oxford Companion to Classical Literature" M. С Howatson, "Allen s Dictionary of English Phrases", «Англо-русский словарь персоналий» Д.И. Ермоловича, "The Hutchinson Dictionary of World Myth", "Oxford Dictionary of Allusions" A. Delahunty, S. Dignen и P. Stock, выяснено, что общее количество словарных статей, представляющих выршксния античного происхождения, насчитывает примерно 3000. Из них 46% маркированы ономастическим компонентом. Отсутствие ономастического компонента разрывает связи с текстом-источником значительной части корпуса рассматриваемых выражений, но прозрачная мотивация, знаковая универсальность и традиционность образов позволяет им успешно функционировать в контексте современной речевой коммуникации. Например, такие выражения, как the apple of discord; the golden age; the unwritten law; the lion s share; to cherish a viper in one s bosom; to kill the goose that laid the golden eggs; a snake in the grass; the golden mean; like cures like; forewarned, forearmed не потеряли ценностной актуальности и по-прежнему ассоциируются с востребованными сценариями:
I. Apples, these I mean, unspeakably fair, - apples not of discord, but of concord! (Wild Apples. D. Thoreau).
П. ... Mr. Gates, poet and sages, down the ages, from Horace and Diogenes to ... 8217; even enough. Right on the golden mean of moderation. (May 2006. The Times).
Ш. ... and Mary McCullagh was trying to end her relationships because she didn t want to lose her grip on the goose that laid the golden eggs. (August 2007.The Sunday Times).
IV. The general consensus: Blair is a snake in the grass. (May 2005. Times Online).
V. What is it? It is based on the principle of "like cures like", so conditions are treated with chemicals ... (May 2006. The Times).
VI. In fairness to Everton, Tim Howard,had not been,troubled, even if Bolton had enjoyed the lion s share of the play. (April 2007. Times Online).
Приведенные примеры подтверждают, что мифологизмы предоставляют языковое обеспечение таким сферам общения, кшс «отношения между людьми» -1, Ш, «литература» - П, «политика» - IV, «медицина» - V, «театр» -VI.
В жанрах англоязычной художественной литературы и публицистики сохраняется традиция использовать латинские изречения на языке оригинала. Однако, учитывая, что знакомство с классическими языками не характерно для широко круга читателей, этим средством создания дополнительной выразительности пользуются авторы произведений, не рассчитанных на массовое восприятие. Например:
Again there was praise without reservation for the victim, as if De mortius was engraved on every county heart (J. Fowles. The Enigma).
Пример иллюстрирует редуцированное употребление афоризма древнегреческого философа Хилона De mortius aut bene aut nihil (О мёртвых . или хорошо, или ничего), где оставшаяся после квантитативного преобразования часть призвана активизировать в сознании читателя значение исходного оборота.
Фреймовая репрезентация аллюзивных лингвистических единиц
Рассматривая маркеры прецедентности, необходимо определить и обосновать методы, которые применяются нами при исследовании этого лингвистического явления.
В процессе разработки методов структурного описания прецедентного знака мът сочли необходимым опереться на возможности ситуационной семантики, или семантики фреймов и сценариев. Как отмечено в разделе 1.3 Главы 1 нашей работы, запись любого смысла должна быть удобна для моделирования, отображающего всю интеллектуальную и иную деятельность людей, достаточно тесно связанную с речью [Мельчук 1974: 27]. К этому выводу И.А. Мельчук пришёл, анализируя семиотические преобразования с помощью лингвистических моделей «Смысл «- текст». Данные этих и других исследований были использованы В.М. Савицким при разработке метода ситуационно-семантического моделирования и описания знаковой структуры фразеологических единиц [Савицкий 1993]. Представляется целесообразным применить этот метод при разработке структурной модели знака прецедентного текста по следующим причинам: во-первых, прецедентные тексты представляют собой языковые модели фрагментов действительности — событий, сцен, ситуаций, характерных для культуры носителей языка [Савицкий 1993: 5]; во-вторых, знаки прецедентных текстов, являясь устойчивым коммуникативным фрагментом, «оболочкой семантической емкости» [Барт 1994: 25], легко поддаются фреймовому описанию; в-третьих, как отмечалось выше в разделе 1.5 Главы 1, вопрос определения внутренней формы знака прецедентного текста сводится к определению структуры прецедентного текста.
Разработанная В.М. Савицким методика фреймовой репрезентации имеет в своей основе принцип редукции, дающий возможность свести большое разнообразие жизненных ситуаций, отраженных в прецедентных текстах, к ограниченному числу типовых инвариантных сценариев и выявить структурную аналогию между ними [Савицкий 1993: 57]. Его методика даёт возможность осуществить описание аллюзивных лингвистичссісих единиц, упорядоченной и тщательно структурированной системой категорий.
Объектом фреймового описания в вышеуказанной работе послужила совокупность аллюзивных лингвистических единиц, являющихся прецедентными знаками англоязычной культуры. Фреймовому моделированию подлежала значимая часть текстов — источников прецедентности. Исходной категорией описания послужило понятие "положение дел", подразумевающее существование предмета, наличие у него того или иного бытийного признака, какое-либо отношение между предметами, положение предметов в пространстве и времени, действие, процесс, явление. Положения дел подразделяются на события (нечто, длящееся во времени) и несобытия (вневременные положения дел, условно именуемые фактами). Совокупность взаимосвязанных событий, происходящих в определенный период времени, называется ситуацией [Савицкий 1996: 14]. Ситуации в нашей работе описываются с помощью такой разновидности фрейма как сценарий, который содержит наиболее общие правила перехода от семантической структуры аллюзивной лингвистической единицы к ее внешнему выражению.
Предлагаемая модель состоит из системы информационных элементов — словаря - и правил их взаимного преобразования и комбинирования. К информационным элементам относятся актанты (участники событий), обозначаемые строчными латинскими буквами; пропозициональные переменные (события или факты), обозначаемые заглавными латинскими буквами; пропозициональные связки (И - конъюнкция, ИЛИ - дизъюнкция, ЕСЛИ А ТО В и ЕСЛИ В ТО А - эквиваленция, НЕ - отрицание, ЕСЛИ... ТО -импликация, ТОЛЬКО ЕСЛИ ... ТО - репликация), модальные операторы (ВОЗМОЖНО, МОЖЕТ, НЕОБХОДИМО, ОБЯЗАН, СЛЕДОВАЛО БЫ, ЗАПРЕЩЕНО), предикатные оценочные операторы (СУЩЕСТВУЕТ, ИМЕЕТ ПРИЗНАК, СОВЕРШАЕТ, ДЕЙСТВУЕТ НА, КАУЗИРУЕТ, ИМЕЕТ СВОЙСТВО, СОСТОЯНИЕ, СОЗДАЕТ, ИСПОЛЬЗУЕТ и т.д.), а также группа количественных, пространственных и временных операторов, представляющих изменения существующего положения дел по указанным параметрам (БОЛЬШЕ - МЕНЬШЕ, ДАЛЕКО - БЛИЗКО, СРЕДИ, МЕЖДУ, ВПЕРЕДИ, ПОЗАДИ, В МОМЕНТ, РАНЬШЕ, ПОЗЖЕ, ДОЛЬШЕ, СКОРЕЕ и т. д.).
В качестве примера рассмотрим фразеологическую единицу to wear one s heart upon one s sleeve, которая является аллюзией к трагедии Шекспира «Отелло»:
