Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Проект трансцендентальной телеологии: «Критика способности суждения» Канта — сочинение по философии науки 32
1 Из истории создания «Критики способности суждения» 33
2 Проблематический статус телеологических суждений в первой редакции Введения в «Критику способности суждения» 36
3 Эпистемологический потенциал телеологических суждений во второй редакции
4 Введения в «Критику способности суждения» 49
Глава вторая. Рациональная реконструкция философско-методологических идей в трансцендентальной телеологии 81
1 Реконструщия аналитики телеологической способности суждения 86
2 Реконструкция антиномии телеологической способности суждения 111
3 Экспликация «трансцендентального аргумента» в физической и в моральной телеологии 173
Глава третья. Трансцендентальная телеология в контексте проблемы объективации 259
1 Объективность как транссубъективность: сравнительный экскурс в «Критику чистого разума» 261
2 Объективность как интерсубъективность: постановка проблемы в «Критике способности суждения» 277
3 Об интерсубъективных основаниях науки 299
Заключение 306
Библиография 318
- Проблематический статус телеологических суждений в первой редакции Введения в «Критику способности суждения»
- Эпистемологический потенциал телеологических суждений во второй редакции
- Реконструкция антиномии телеологической способности суждения
- Объективность как интерсубъективность: постановка проблемы в «Критике способности суждения»
Введение к работе
Актуальность исследования. Проблема телеологии — одна из самых неоднозначных и спорных проблем в истории западноевропейской философской и научной мысли. Телеологическое объяснение устройства всего сущего, будучи одним из остовов античной научно-философской мысли, стало предметом обстоятельной критики в эпоху Нового времени. Мощное развитие науки поставило под вопрос религиозно-телеологические концепции целесообразно устроенного космоса, которые в своем развернутом виде были предложены как в философских сочинениях Платона и Аристотеля, так и в трактатах средневековой схоластической традиции, в особенности в сочинениях Августина Блаженного и Фомы Аквинского.
Ключевую роль в процессе постепенного отхода науки Нового времени от телеологической постановки проблем сыграли сами ученые, усмотревшие возможность научно обосновать строение Вселенной, не используя в своей аргументации понятий, относящихся к целевой причинности. Имеются в виду не только космологические открытия Н. Коперника, сокрушившего геоцентрическую систему Птолемея, Г. Галилея, заложившего основы новой механики, И. Ньютона, открывшего закон всемирного тяготения, но и обнаружение в природе определенной изменяемости видов растений и животных, нашедшее свое отражение в учениях таких выдающихся биологов, как Ж. Л. Бюффон, Ж. Б. Ламарк, Э. Ж. Сент-Илер. Их биологические теории подчеркнуто демонстрировали недостаточность и бесплодность обращения к целевой каузальности при объяснении целесообразного строения организма. Особое значение в этой связи приобрело эволюционное учение Ламарка, полагавшего, что строение существующих организмов можно объяснить процессом их длительного исторического развития под влиянием внешних факторов. И если у самого Ламарка еще можно обнаружить элементы телеологической аргументации, в частности, в понятии «стремление к совершенствованию», которое он приписывал организмам, то эволюционное учение Ч. Дарвина о естественном приспособлении организма к окружающей среде представляет собой образец научной теории, свободной от какого бы то ни было телеологизма. Обосновав факт изменчивости организмов живой природы в процессе естественного отбора, Дарвин тем самым подтвердил, что научное объяснение строения органической природы не нуждается в предположении о разумных целях (в качестве примера достаточно упомянуть о проведенном им исследовании существующих пород голубей, в результате которого ему удалось установить, что все они происходят от одного дикого предка — скалистого голубя, а это, в свою очередь, доказывало, что нам не нужно искать научных оснований для предположения о разумной целесообразности, заранее заложенной и объясняющей существование всех этих пород).
Таким образом, характерной особенностью науки ХVII–XVIII вв. оказывается, по справедливому замечанию крупного отечественного философа и науковеда П. П. Гайденко, «исключение из числа категорий естественнонаучного мышления понятия цели». И действительно, после критики рационалистической метафизики, предпринятой в ХVIII в. философией Просвещения, и требования таких естествоиспытателей, как Ж. О. де Ламетри, Л. Эйлер, Ж. Л. Д'Аламбер, устранить спекулятивную метафизику и создать подлинное учение об общих принципах естествознания и математики, что положило начало переводу человеческого познания на язык естественнонаучных понятий, понятие цели не только заменяется понятием механической причины в самом естествознании, но и вытесняется из философского учения о природе, т. е. из теоретической философии. Соответственно, указанная тенденция детелеологизации научного объяснения присутствует не только в самой науке, но и в философии науки Нового времени. В спекулятивных построениях Р. Декарта, Б. Спинозы и Ф. Бэкона, при всем радикальном различии в их подходах к обоснованию научного знания, обнаруживает себя четкая и единая методологическая установка — деятельность природы не должна объясняться целевыми причинами. В этом контексте совершенно закономерным выглядит тот факт, что И. Кант в своей знаменитой таблице рассудочных категорий в «Критике чистого разума» вполне обходится без такого понятия, как «цель».
Разумеется, элиминация категории «цель» из научного дискурса не была одномоментным событием, а представляла собой длительный процесс, подтверждение чему можно найти как в научной, так и в философской мысли. В этом отношении заслуживает внимания позиция некоторых историков науки, согласно которой распространенная точка зрения на полное устранение категории цели из науки Нового времени, представленная, в частности, в работах А. Майера, К. Шмитта, К. Глой, на которые опирается ряд отечественных науковедов, в последнее время все чаще уступает место менее категоричному взгляду историков науки на использование принципа целесообразности в науке Нового времени, которого придерживаются в своих историко-научных трудах, к примеру, Н. Эмертон, М. Ослер, Д. Брук. Так, отечественный историк науки И. С. Дмитриев, анализируя воззрения Р. Бойля и И. Ньютона, демонстрирует, что «конечные причины не были элиминированы из натурфилософии эпохи интеллектуальной революции XVI–XVII вв., хотя статус их несколько изменился». Но даже если принять такую сдержанную, не страдающую безапелляционностью точку зрения, очевидно, что понятие целевой причины перестает играть в науке Нового времени ведущую роль, не говоря уже о том, что оно больше не выступает самостоятельным принципом научного объяснения. Оно выполняет — и в этом с Дмитриевым нужно согласиться — не столько научную, сколько мировоззренческую функцию. Вне всякого сомнения, попытки сохранить за телеологическим принципом значимость не прекращаются совсем в эпоху Нового времени. Они имеют место в науке как нового, так и новейшего времени, что особенно отчетливо видно на примере биологических исследований. Достаточно указать на получившую резонанс в науке конца XIX — начала XX в. концепцию неовитализма Х. Дриша, согласно которой явления жизни нельзя просто свести к механистическому принципу: они с необходимостью предполагают существование «энтелехии», которая организует отдельные части живого организма в единое целое и представляет собой не что иное, как принцип внутренней целесообразности организма, его предельную и неразложимую основу. Идеи Дриша в дальнейшем развил в несколько ином ключе психолог А. Венцль, который ввел в научный оборот понятие «жизненного фактора» — бессознательной духовной основы живого организма. Разновидностью телеологизма в биологической науке, по мнению отечественного философа И. Т. Фролова, можно считать и так называемый «органический индетерминизм», наиболее видными представителями которого были Ф. Уэллс, Р. Лилли, П. Иордан. Но не только в науке можно обнаружить развернутые системы, отстаивающие значимость телеологического принципа в научном познании. Философия Нового времени тоже многое сделала в этом направлении. Самыми яркими примерами телеологически ориентированных философских систем можно считать учение Г. В. Лейбница о предустановленной гармонии, учение о мировой душе Ф. В. Й. Шеллинга, систему объективного идеализма Г. В. Ф. Гегеля. Даже само слово «телеология» впервые было введено в научный лексикон в 1728 г. последователем Лейбница Х. Вольфом и закрепилось как обозначение той части натурфилософии, которая занимается разъяснением вещей природы как целей.
Однако развитие науки Нового времени, подогреваемое явными успехами экспериментального метода и механистического подхода в познании природы, заставляет философов переосмыслить ту роль, которую прежде играла категория «цель» в теоретических построениях, и либо окончательно вывести ее из научного обращения, либо же найти новые аргументы для подтверждения научного статуса этой старой философской категории.
О том, что понятие цели постепенно вытесняется из науки Нового времени, можно судить и по тенденции его последовательного отвержения со стороны так называемой научной философии, которая, руководствуясь идеалом научности математического естествознания, ставила во главу угла создание позитивного (основанного на фактах) учения о человеческой психике (имеется в виду первый позитивизм О. Конта и Г. Спенсера). Даже идейно близкий позитивизму эмпириокритицизм Э. Маха и Р. Авенариуса, подвергший обстоятельной критике претензии механицизма на универсальность и руководствующийся в качестве путеводной нити биолого-психологическими закономерностями в объяснении научно-исследовательского процесса, не смог вернуть понятие цели в науку. Мало-помалу оно перемещается в единственное свое прибежище — в область практического разума, метафизику нравов, мир наших поступков.
Дальнейшее развитие науки исходя из принципов механистического естествознания, в том числе и их применение к области изучения психической жизни самого человека, казалось бы, окончательно убеждает ученых и философов, что понятие цели как эпистемологический (т. е. значимый для научного познания) концепт — не более, чем пережиток прошлого, возврата к которому нет и уже никогда не будет.
Философия и методология науки, возникшая в своем классическом виде как продолжение заложенной в традиции позитивизма рефлексии над господствующим в науке XVIII–XIX вв. типом научности (а именно математическим естествознанием с его принципами), не могла сделать предметом своего пристального внимания понятие цели, хотя бы потому, что фактически оно было исключено из самой практики научного исследования. В известном манифесте неопозитивизма, провозглашенном в 1929 г. Р. Карнапом, Г. Ганом и О. Нейратом, в котором формулируется задача преодоления разрозненности научного знания и создания «единой науки», само достижение подобного единства мыслится не через категорию целесообразности, а через метод логического анализа как единственно верный метод научной работы философа.
Вместе с тем дальнейшее развитие философии и методологии науки как философской дисциплины во второй половине ХХ в. свидетельствует о произошедшем в ней коренном переломе. Если на первом этапе развития философии науки в 30-40 гг. ХХ в. теоретики и методологи науки, продолжая традицию первого позитивизма, оставались, по сути дела, пропагандистами той модели научной рациональности, которая получила доминирующее положение в науке, то уже к началу 60-х гг. мы видим радикальные изменения в подходе к разъяснению научной рациональности, связанные с имена Т. Куна, И. Лакатоса, М. Полани, С. Тулмина, П. Фейерабенда и др. В отличие от неопозитивизма, пытавшегося объяснить проблему научной рациональности исключительно логико-лингвистическими средствами, приходящий ему на смену постпозитивизм вводит в обиход философии и методологии науки историческое измерение и разрабатывает программу историко-методологического подхода к объяснению и описанию действительности научного процесса. По сути дела, происходит не просто переориентация философско-методологических исследований в сторону анализа социо-гуманитарных факторов в бытии науки, но предпринимается углубленное изучение структуры и сущности самого социо-гуманитарного знания. Возникает ряд не только теоретико-методологических, но и философско-методологических концепций, описывающих специфику того идеала научности, который заложен в гуманитарных науках, а потому не сводим к идеалу точных и математизированных наук; среди таких новых подходов, в частности, герменевтика, трансцендентальная прагматика и др.
Исследования отечественных философов и методологов науки не являются здесь исключением. Достаточно перечислить такие работы отечественных ученых, как «Научная рациональность и философский разум» П. П. Гайденко (2003), «Эпистемология классическая и неклассическая» В. А. Лекторского (2001), «Теоретическое знание» В. С. Степина (2000), «Парадоксальная рациональность» В. Н. Поруса (2000), «Искусство и философия» В. П. Бранского (1999), «Образы науки в современной культуре и философии» В. В. Миронова (1997), «Герменевтика и гуманитарное познание» В. Г. Кузнецова (1991), «Ценностные предпосылки в структуре научного познания» Л. А. Микешиной (1990), «Рациональность и историческое единство научного знания» Б. И. Пружинина (1989), «Рациональность в познании и практике» И. Т. Касавина и З. А. Сокулер (1989), «Наука как предмет философского анализа» Ю. Н. Солонина (1988), «Рассудок, разум, рациональность» Н. С. Автономовой (1988). В этих работах проявляется критический подход к проблеме научной рациональности, выходящей за рамки научности единственного образца — математического естествознания. В центре внимания оказываются такие темы, как историчность науки, ценностные установки ученого, соотношение научного и вненаучного знания, проблема единства научного знания, экологический и техногенный кризисы и т. д., иными словами, заметен интерес к так называемым неклассическим и постнеклассическим темам, чуждый философии науки еще несколько десятилетий назад.
Таким образом, движение историзации и гуманитаризации философии и методологии науки приводит к постановке принципиально новых вопросов, о чем свидетельствует проникновение в научный лексикон эпистемологов и философов науки таких понятий, которые еще совсем недавно считались пережитком метафизических спекуляций. Одним из таких вновь привлекаемых в философию и методологию науки понятий оказывается старое понятие цели (или концепт целесообразности).
Однако дело не в том, что философия науки постепенно начинает отдаляться от того реального исследовательского процесса, который происходит в науке, и делает, соответственно, шаг назад, возвращаясь к старым метафизическим спорам; этот факт свидетельствует скорее об изменении самого научно-исследовательского процесса и переосмыслении той формы научности, которая предопределяет состояние современной науки. Это обстоятельство четко отражено в предложенной и обоснованной отечественным философом науки, академиком В. С. Степиным классификации типов научной рациональности: «Можно выделить три их основных исторических типа: классическую, неклассическую и постнеклассическую науку. Классическая наука полагает, что условием получения истинных знаний об объекте является элиминация при теоретическом объяснении и описании всего, что относится к субъекту, его целям и ценностям, средствам и операциям его деятельности. Неклассическая наука… учитывает связь между знаниями об объекте и характером средств и операций деятельности, в которой обнаруживается и познается объект. Но связи между внутринаучными и социальными ценностями и целями по-прежнему не являются предметом научной рефлексии, хотя имплицитно они определяют характер знаний... Постнеклассический тип научной рациональности расширяет поле рефлексии над деятельностью. Он учитывает соотнесенность получаемых знаний об объекте не только с особенностью средств и операций деятельности, но и с ценностно-целевыми структурами». Как видим, понятия ценности и цели оказываются существенными и структурообразующими для современного типа научной рациональности, а значит, их присутствие в философии и методологии науки должно стать полноправным: их следует вернуть из той вынужденной эмиграции, в которой они оказались еще в эпоху Нового времени. Однако это ни в коей мере не означает, что понятие цели и основанные на нем телеологические концепции необходимо восстановить в их первозданном виде. Дело в том, что понятие цели должно вернуться в философию науки строго в границах научной рациональности, т. е. не просто как гносеологический, но как эпистемологический концепт.
В этом отношении чрезвычайно актуальным представляется обращение к традиции трансцендентализма в понимании телеологии, основателем которого было предложено не имеющее аналогов в истории научной мысли решение телеологической проблемы. Кант проторил радикально новый путь в телеологии, раскрыв эпистемологический потенциал телеологического принципа в науке и предложив такое решение, которое сумело преодолеть как имманентный, так и трансцендентный объективизм в телеологии, присущий и предшествующей традиции телеологизма, и последующему его использованию в науке в виде телеономизма. Его размышления о целесообразности природы — это продукт систематических исследований сущности человеческого разума. Не случайно основополагающие идеи о целесообразности изложены им в последней из трех его фундаментальных работ — «Критике способности суждения». В этой поздней работе впервые в истории философии и науки предложен совершенно новый — трансцендентальный — подход к телеологии, заслуживающий не только обстоятельного разбора, но и легитимации в современной философии и методологии науки, категориальный аппарат которой оказался не жизнеспособен в условиях постнеклассической рациональности. Именно в телеологии основатель трансцендентализма усмотрел действительный переход от природы к свободе: эти два царства — природы и свободы — ранее казались ему отделенными друг от друга непреодолимой пропастью, вынуждающей строго разграничить сферы теоретического и практического применения человеческого разума. Тщательная реконструкция трансцендентального подхода к телеологическому рассмотрению природы (так называемого «трансцендентального аргумента» применительно к телеологии) позволит существенно расширить понимание научной рациональности, дискуссии о которой вот уже более двух десятилетий ведутся в отечественной философии науки. То, что Кант не включил понятие цели в систему рассудочных категорий, не означает, что цель вообще не должна иметь места в научном познании. Дело в том, что цель — это понятие разума, а не рассудка. Представленное трансцендентализмом доказательство того эпистемологического потенциала, который содержится в понятии «цель», особо значимо для современной постнеклассической рациональности, осознавшей, что без такой «категории» наш рассудок лишен какого бы то ни было ориентира и именно по этой причине человеческое познание, несмотря на свой видимый прогресс, по сути дела, оказывается незавершенным, ненужным, можно сказать, бессмысленным предприятием. В этой связи нельзя не согласиться с мнением авторитетного философа науки П. П. Гайденко, которая справедливо подчеркнула всю актуальность подобных исследований для понимания как истории становления современной научной рациональности, так и путей ее дальнейшего развития в качестве осмысленного предприятия человеческого разума: «Элиминирование принципа целесообразности из естествознания нового времени… превращало природу в такой вот незавершенный, не имеющий в себе конца, а значит, и смыслового измерения ряд. Проекция механического воззрения на мир из области естествознания на человеческую жизнь и деятельность, на сферу нравственности грозила устранению понятий цели и смысла и из этой сферы. Все это вело к устранению также и понятия разума, который к концу XIX века — по крайней мере в науках о природе — был сужен до так называемой научной рациональности, означавшей объяснение всех явлений с помощью установления между ними причинно-следственной связи — в смысле действующей, механической, а не целевой, конечной причины. Сегодня мы видим, что как наше механистическое понимание природы, так и наше зауженное толкование рациональности имеют общий корень. Только в том случае, если мы вернем рациональности ее изначальное значение, если поймем ее как разум, как смысл, мы сможем положить в основу как наук о природе, так и наук о культуре единое начало, единый принцип целесообразности, преодолев, наконец, их застарелый дуализм… От научной рациональности, понятой как техника овладения природой, необходимо вновь обратиться к разуму — как к той высшей человеческой способности, которая позволяет понимать — понимать смысловую связь не только человеческих действий и душевных движений, но и явлений природы, взятых в их целостности, в их единстве: в их живой связи…».
Действительно, проблему соотношения природы и разума можно назвать краеугольным камнем в понимании научной рациональности. Трансцендентальный подход к телеологии представляет собой в этом смысле не имеющее аналогов в истории науки удивительное философское построение, которое стало возможным благодаря тому отчасти неожиданному для самого основателя трансцендентализма решению, которое он предложил в «Критике способности суждения», применив трансцендентальный аргумент к телеологии. Усмотреть связь нашей способности суждения с телеологией, а также понять, почему шестидесятипятилетний Кант после написания двух основополагающих трудов решился на создание третьего, который по его замыслу перекинул бы мостик между предметами двух первых его сочинений — природой и свободой, — представляется важной задачей не только в философско-научном, но и в историко-философском смыслах.
Актуальность предлагаемой работы, выходящей за рамки узко специализированного историко-научного исследования телеологических идей Канта, которые, к примеру, могли оказать существенное влияние на его космогоническую теорию образования планетной системы из газопылевых облаков, заключается в рациональной реконструкции трансцендентального подхода к телеологии, истоки которого содержатся в поздней философии Канта. В подобной реконструкции основной акцент делается на философско-научной значимости тех идей Канта, которые он изложил в последнем из своих фундаментальных сочинений — в третьей Критике. Таким образом, работа, посвященная анализу трансцендентальной телеологии, имея очевидный историко-философский срез, получает важнейшее философско-методологического значение.
В условиях постнеклассической рациональности применимость телеологических принципов в науке приобретает особую остроту, поскольку от решения телеологической проблемы зависит ясное понимание внутренней структуры современной науки, обусловленной как никогда прежде системой не только внутринаучных структурных элементов, но и целым комплексом аксиологических, этических, социально-культурных детерминант (предустановленность результатов науки, экономическая целесообразность научных исследований, этические и правовые аспекты отдельных научных разработок и др.). Трансцендентальный подход к решению телеологической проблемы, принципы которого были разработаны Кантом, имеет эвристический потенциал для современной постнеклассической науки, поскольку этот подход позволил осознать, что телеология имеет не сакральный, а рациональный характер. Больше того, в трансцендентализме была раскрыта особая эпистемологическая ценность телеологического принципа для науки, не утратившая своей значимости и по сей день. Заложенные Кантом трансцендентальные основы телеологии преодолели тот натурализм, который был свойственен предшествующим телеологическим концепциям. Даже сегодня без обращения к теоретическому наследию Канта мы оказываемся не в состоянии концептуализировать проблему применимости телеологических принципов в науке. Вместе с тем без рассмотрения этой проблемы (существенным и самостоятельным полем проблематизации которой выступает трансцендентальный подход) концептуальный аппарат современной философии науки оказывается не отвечающим требованиям современной постнеклассической рациональности. Таким образом, обращение к традиции трансцендентализма в телеологии открывает новые возможности для концептуализации и разработки телеологической проблематики в науке, а следовательно, для обогащения понятийного аппарата современной философии и методологии науки.
Степень разработанности проблемы. Несмотря на тот очевидный интерес, который представляет трансцендентальный подход к телеологии как в философско-научном, так и в историко-философском аспектах, в отечественной философской науке нет ни одного отдельного систематического сочинения, посвященного рассмотрению роли трансцендентализма в решении телеологической проблемы (в частности ее фундаментальной разработки, предложенной И. Кантом).
Телеологическая проблематика в целом рассматривалась в ряде работ отечественного ученого М. Г. Макарова, прежде всего в его монографиях «К вопросу категории “цель” в философии диалектического материализма» (1960), «Категория “цель” в домарксистской философии» (1974), «Категория “цель” в марксистской философии и критика телеологии» (1977), в которых обстоятельно анализируется генезис телеологических взглядов в истории философской мысли и доказывается их научная несостоятельность с позиций диалектического материализма. Несмотря на марксистскую направленность работ М. Г. Макарова, в них делается ряд небезынтересных выводов, в частности о том, что категорию «цель» неправомерно мыслить в рамках дихотомии «телеология — детерминизм». Макарову удается показать, что учение о целесообразности не связано исключительно с идеалистическими концепциями в истории философской мысли: в латентном виде оно присутствует и в традиции материализма. Не менее значимыми — в общетеоретическом отношении — для раскрытия телеологической проблематики являются работы отечественного философа И. Т. Фролова, среди которых особого внимания заслуживают следующие: «Существует ли целесообразность в живой природе (дарвинизм и телеология)?» (1957), «О причинности и целесообразности в живой природе» (1961), «Проблема целесообразности в свете современной науки» (1971). В этих работах ученый освещает телеологическую проблематику в историко-научном ключе, обращаясь как к традиции Нового времени, так и к исследованиям современной науки. Основной интерес Фролова сосредоточен на трактовке и применении телеологического принципа в биологической науке.
Несмотря на то, что исследования Макарова и Фролова предоставляют обширную философско-научную базу для рассмотрения телеологической проблематики в целом, в их работах практически не раскрывается и не анализируется та исключительная роль, которую играет в обосновании телеологического принципа в науке трансцендентальный подход, предложенный Кантом.
Этой теме до сих пор не уделялось должного внимания и в отечественной кантоведческой литературе, хотя различные аспекты трансцендентальной телеологии, разумеется, затрагивались в ряде отечественных исследований, посвященных по большей части основополагающим проблемам «Критики чистого разума» и «Критики практического разума», но и отдельно вопросам соотношения эстетики и телеологии в «Критике способности суждения» (имеются в виду работы как дореволюционных исследователей творчества Канта, к примеру, В. С. Соловьева, А. И. Введенского, Н. О. Лосского, Л. М. Лопатина и др., так и авторов советского и постсоветского периодов: В. Ф. Асмуса, И. С. Нарского, Т. И. Ойзермана, И. Т. Фролова, Г. В. Тевзадзе, В. С. Библера, Э. Ю. Соловьева, Л. А. Калинникова, С. В. Корнилова, С. А. Чернова, В. А. Жучкова, В. В. Васильева, Н. В. Мотрошиловой, П. П. Гайденко, В. И. Молчанова, А. Н. Круглова, Ю. В. Перова, А. Г. Чернякова, Т. А. Акиндиновой, В. В. Прозерского и др.). Особо стоит отметить несколько важных программный статей, из которых наиболее значимыми представляются следующие: «Проблема целесообразности в учении Канта об органической природе и в эстетике» В. Ф. Асмуса (1965), «Телеологический метод Канта и диалектика» Л. А. Калинникова (1978), «Категорический императив и телеологический метод» того же автора (1988), «Аналогия как принцип телеологической способности суждения» С. В. Корнилова (1993) и «Кант и телеология» Т. И. Ойзермана (2003).
Совершенно иначе дело обстоит с зарубежными (в частности, немецкоязычными и англоязычными) исследованиями, посвященными трансцендентальной телеологии. Надо сказать, что, хотя иностранная литература по этой теме вполне обозрима и немногочисленна, к сожалению, ни одна из серьезных работ по кантовской телеологии не переведена на русский язык. Здесь можно упомянуть хотя бы такие значимые для исследуемой тематики монографии, как «Кантовская телеология и ее теоретико-познавательное значение» А. Стадлера (1874), «Телеология Канта и ее значение для логики биологии» Э. Унгерера (1922), «Кантовское рукописное наследие и “Критика способности суждения”» Г. Леманна (1939), «Проблема телеологии у Канта и Гёте» К. Гюнцлера (1964), «Понятие рефлектирующей способности суждения в “Критике чистого разума”» М. Лидтке (1964), «Путь Канта от телеологии к теологии: интерпретация кантовской “Критики способности суждения”» Д. Ленферса (1965), «Проблема органической целесообразности» П. Бауманнса (1965), «Телеология в понятии мира у Канта» К. Дюзинга (1968), «Кантовское понятие телеологии» Дж. Д. МакФарланда (1970), «Комментарий к “Критике способности суждения”» Х. В. Кассирера (1970), «Кантовская телеология» Х. Иствана (1972), «Место “Критики способности суждения” в системе Канта» В. Бартушата (1972), «Философия живого. Понятие органического у Канта, его основание и актуальность» Р. Лёве (1974), «Эвристические элементы “Критики телеологической способности суждения”» Х. Кария (1975), «Комментарий к первому Введению в “Критику способности суждения”» Х. Мертенса (1975), «Телеология живого» Е.-М. Энгельс (1982), «Трансцендентальная наука. Кантовская концепция биологической методологии» Ч. Зумбаха (1984), «“Критика телеологической способности суждения” Канта» П. МакЛафлина (1989), «“Критика способности суждения” Иммануила Канта: Вводный комментарий» Д. Тайхерта (1992), «Кантовское понятие телеологии. Критическая интерпретация “аналитики” телеологической способности суждения» С. Крафт (2005).
Из зарубежных программных статей по кантовской телеологии, большинство из которых опубликовано в разные годы в журнале «Kant-Studien» (основанном Х. Файхингером), стоит отметить следующие: «Телеология Канта» В. Фроста (1906), «Иммануил Кант и его отношение к естествознанию» Б. Бауха (1912), «О четверояком смысле внутренней целесообразности в кантовской философии органического» П. Боммершайна (1927), «Кант и целое» Х. Дриша (1924), «Кантовская философия органического и биология его времени» Х.-Ю. Либера (1950), «Статус телеологической способности суждения в критической философии» Г. Шрейдера (1953), «О различных значениях слова “целесообразность” в “Критике способности суждения” Канта» Г. Тонелли (1957), «Цель природы и понятие сущности» Э. Хайнтеля (1966), «Кантовская философия органического в завершающих набросках системы» Х. Хеймсоэта (1969), «Телеологическое рефлектирование и каузальное определение» Й. Зимона (1976), «Кантовская теория телеологии» М. Крафта (1982), «Телеология и телесность у позднего Канта» Ф. Дюкье (1984), «Краеугольный камень Канта: как телеология учреждает единство разума» Ю. Фрейдигера (1996).
Среди перечисленных зарубежных исследований, посвященных телеологическим взглядам Канта, следует особо выделить ряд не столько сугубо историко-философских трудов, сколько работ, акцентирующих внимание на гносеологической стороне проблемы, поскольку это направление исследований, правда больше с упором на эпистемологическую значимость телеологических суждений, выбрано в качестве ведущего в предлагаемой диссертационной работе. Одним из общепризнанных сочинений указанного типа, оказавшим существенное влияние на последующие интерпретации философии позднего Канта, стала книга Артура Стадлера «Кантовская телеология и ее теоретико-познавательное значение», впервые изданная в Берлине в 1874 г., а также работа Эрнста Унгерера «Телеология Канта и ее значение для логики биологии», опубликованная в Берлине в 1922 г. Из трудов, близких по духу позиции диссертанта, можно назвать диссертационное исследование Клауса Дюзинга «Телеология в понятии мира у Канта», вышедшее в Бонне в 1968 г., и монографию Петера МакЛафлина «“Критика телеологической способности суждения” Канта», тоже увидевшую свет в Бонне в 1996 г. Эти работы заслуживают краткой характеристики.
Книга А. Стадлера представляет собой образец неокантианского подхода к интерпретации «Критики способности суждения» Канта, на который позднее ориентировались все подобного рода истолкования. Стадлер подчеркивает особую значимость трансцендентального принципа целесообразности для индуктивного метода и видит в «Критике телеологической способности суждения» Канта теоретическую базу для научного исследования органической природы. Свою точку зрения он убедительно подкрепляет положениями из теории Дарвина и других значимых в то время концепций об органическом устройстве природы. В общем и целом Стадлер приходит к выводу, что органико-объективная целесообразность, выявленная Кантом, сыграла исключительную роль в формировании и развитии нового научного представления о живом, и считает, что декларируемый Кантом переход от природы к свободе представляет собой лишь, так сказать, побочный продукт его «Критики способности суждения». В схожем теоретико-научном духе написана и работа Э. Унгерера, который сначала обстоятельно разбирает кантовское понятие целесообразности природы и его примеры подобной целесообразности, однако затем с критических позиций рассматривает существенное для Канта понятие «цель природы». Унгерер выступает в этом вопросе сторонником идеи целостности в биологии, продолжая тем самым линию, предложенную в свое время Х. Дришем, который считал необходимым заменить само понятие «телеология» природы более конструктивным (в гносеологическом аспекте) понятием «целостность». Вместе с тем, в своем анализе Унгерер ограничивается рассмотрением лишь той «целесообразной» связи, которая может быть установлена в органических продуктах природы, т. е. его исследования не выходят за рамки гносеологической простановки проблемы. Радикально иначе подходит к данному вопросу К. Дюзинг, которому удается выявить генетическую связь понятия целесообразности, одного из центральных в «Критике способности суждения», с основными концептами первой фундаментальной работы Канта — «Критики чистого разума». Дюзинг считает, что уже в первой Критике идея целесообразности была заложена в кантовском понятии мира и что, соответственно, в третьей Критике Кант лишь эксплицирует это понятие. Работа Дюзинга заслуживает самого серьезного внимания, поскольку показывает, что целесообразность природы у Канта означает не только объективную целесообразность в особых ее продуктах, а именно в организмах, но представляет собой закон упорядочивания всего многообразия особенного, которое в принципе может быть дано нам в опыте. Тем самым в рефлектирующей способности суждения, ответственной, по Канту, за подобную целесообразность, Дюзинг усматривает принцип человеческой деятельности вообще, т. е. тот принцип, благодаря которому и формируется мир. Таким образом, выводы Дюзинга свидетельствуют уже не об ограниченной значимости телеологических идей Канта для конкретной сферы познания природы, а именно органических ее продуктов, а об открытом Кантом общеметодологическом принципе в конституировании мира вообще. Умозаключения Дюзинга находят свое подтверждение в исследовании П. МакЛафлина, который предпринял историко-научную реконструкцию становления и развития телеологических идей Канта, задействовав весьма широкий научный контекст. Помимо философско-научных изысканий, касающихся телеологического принципа в познании природы, особого внимания заслуживает проведенный МакЛафлином сравнительный анализ антиномий чистого разума из первой Критики Канта и антиномии способности суждения, изложенной в его третьей Критике. Вместе с тем, философско-научные выводы МакЛафлина ограничиваются только первой частью «Критики телеологической способности суждения», а именно разбором аналитики и диалектики в плане постановки и разрешения антиномии способности суждения. МакЛафлин не счел нужным проследить дальнейшее развитие мысли Канта в «Критике телеологической способности суждения» и объяснить, почему в телеологическую проблематику Кант вовлекает проблемы не только физической, но и моральной телеологии.
Наличие достаточно обширного количества зарубежной исследовательской литературы свидетельствует о важности заявленной проблемы, что не может быть совместимо с той концептуальной неполнотой, которую обнаруживает в этом вопросе отечественная философская наука. Предлагаемое диссертационное исследование намерено восполнить этот пробел как ввиду важности проблемы в историко-философском отношении, так и в плане ее перспективности для дальнейшего развития отечественной философско-методологической мысли.
Цель и задачи исследования. Основной целью диссертационного исследования является развитие концептуального аппарата для построения рациональной теории цели и целеполагания в науке. Важнейшим теоретическим источником такого построения выступает трансцендентальный подход к телеологии, предложенный И. Кантом. С учетом этого приоритетной целью диссертационного исследования становится всестороннее раскрытие эпистемологического и эвристического потенциала трансцендентальной постановки вопроса о применимости телеологического принципа в науке для современного решения проблемы телеологизма, приобретающей особую значимость в условиях постнеклассической рациональности. Диссертационное исследование нацелено на восполнение той концептуальной неполноты, которая сложилась в современной философии и методологии науки, путем выявления телеологических предпосылок в конструкции научной теории и заложенного в трансцендентализме Канта основания для решения телеологической проблемы.
В соответствии с целью исследования определяются следующие конкретные задачи:
— провести рациональную реконструкцию основного корпуса кантовских трудов, посвященных телеологии, уделив центральное внимание его «Критике способности суждения» и доказав, что данное сочинение необходимо трактовать не только как трактат по эстетике, но в первую очередь как работу по философии и методологии науки;
— адекватно и максимально полно воспроизвести концептуальный аппарат трансцендентального учения о телеологии, представив его в диссертационном исследовании в виде развития Кантом «трансцендентального аргумента» применительно к решению телеологической проблемы;
— раскрыть новизну, привнесенную Кантом в понимание телеологии по сравнению с предшествующими телеологическими концепциями, показав, что в трансцендентальной телеологии, которая рассматривает телеологические суждения о природе как научные суждения о целесообразном устройстве, свойственном не предметам природы, но познавательному механизму самого субъекта, преодолевается натурализм в понимании телеологии, свойственный всей дотрансценденталистской традиции;
— доказательно проиллюстрировать, что философско-методологический подход, предложенный Кантом на основе применения телеологических суждений в естествознании, не ограничивается областью изучения природы (в частности, изучением организмов как продуктов природы, имеющих особый статус), но ведет к обоснованию применимости телеологии в научном познании в целом, т. е. представляет собой общеметодологический принцип;
— привести веские доводы в пользу того, что трансцендентальная телеология представляет собой необходимый философско-методологический базис для построения науки, основанной на практическом законодательстве, рационально реконструировав кантовский подход к обоснованию теологии исходя из принципов моральной телеологии;
— обосновать эвристическую значимость телеологических идей Канта для дальнейшей философско-методологической традиции, показав, в частности, их особую ценность для исследования интерсубъективных оснований научного знания.
Методологические основания исследования. Методологическим основанием исследования, с учетом изложенных целей и задач, выступает метод реконструкционного анализа материала, позволяющий выявить в текстовом материале структурное единство исследуемой проблемы. Поскольку избранная проблематика исследуется в широком историко-научном и историко-философском контекстах, то в диссертационном исследовании используется также метод сравнительно-исторического анализа. Для рассмотрения вопросов, связанных с генезисом исследуемой проблемы, в диссертации применяется герменевтический подход, в своем развернутом виде предложенный во второй половине ХХ в. Г.-Г. Гадамером. Для разъяснения отдельных вопросов в диссертационном исследовании задействуются элементы феноменологической методологии, разработанной как самим основателем феноменологии Э. Гуссерлем, так и его последователями (в частности, в методологическом отношении в диссертации учитываются достижения Х. Блюменберга и предложенный им философско-метафорологический подход).
Результаты исследования и их научная новизна. Научная новизна диссертационной работы состоит в том, что в ней впервые в мировой и отечественной философии осуществлена рациональная реконструкция трансцендентального подхода в телеологии, рассматриваемого как самостоятельная проблема философии и методологии науки; определено теоретическое своеобразие трансцендентального подхода к телеологии; показана эволюция взглядов основателя трансцендентального подхода — И. Канта — на телеологическую проблематику; детально проанализирована эпистемологическая значимость телеологических принципов для научного познания, вытекающая из применения трансцендентального подхода к телеологии; выявлено и прослежено влияние предложенного в трансцендентализме решения телеологической проблемы на дальнейшее развитие философской мысли.
Полученные результаты позволяют сформулировать следующие основные положения, выносимые на защиту:
— трансцендентальный подход к телеологии содержит философско-методологические предпосылки, необходимые для развития концептуального аппарата современной теории цели и целеполагания в науке;
— рациональная реконструкция учения о телеологии, изложенного в наиболее развернутом виде в последнем критическом сочинении Канта, доказывает, что «Критика способности суждения» является программным сочинением не только для истории эстетической науки, но и для дисциплинарного поля философии и методологии науки;
— трансцендентальная телеология позволяет преодолеть натурализм, свойственный телеологическим концепциям в науке (как в их теологических формах в дотрансценденталистской традиции, так и в ряде современных форм телеономизма);
— центральным элементом философско-методологических идей Канта выступает «трансцендентальный аргумент», предложенный им для решения телеологической проблемы и заключающийся в том, что в основе телеологических суждений о природе лежит не целесообразное устройство природных объектов, но познавательный механизм самого субъекта;
— эпистемологический потенциал телеологических суждений в науке, раскрытый в трансцендентальной телеологии, не ограничивается их применением в отдельной области познания природы, в которой предметом изучения выступают организмы (в биологии), но имеет значимость для процесса научного познания в целом, т. е. применение телеологического принципа в науке представляет собой универсальную методологическую установку, разделяемую ученым;
— трансцендентальная телеология Канта выступает философско-методологическим базисом для обоснования науки теологии (исходя из принципов моральной телеологии);
— трансцендентальное обоснование применимости телеологических принципов в науке является важным эвристическим решением, повлиявшим на становление исследований интерсубъективных оснований научного знания и на дальнейшее развитие философско-методологических исследований процесса научного познания в целом.
Теоретическая и практическая значимость полученных результатов. Теоретическая значимость результатов диссертационного исследования заключается, во-первых, в адекватном понимании телеологических идей Канта, позволяющих по-новому представить применимость телеологических принципов в биологии и социальных науках; во-вторых, в расширении концептуального аппарата современной философии науки телеологической проблематикой, приобретающей особую значимость в условиях происходящей смены научной рациональности; в-третьих, во внесении существенных корректив в развитие теории цели и целеполагания в науке за счет детальной концептуализации трансцендентального подхода к телеологической проблематике.
Практически результаты диссертационной работы могут быть использованы в исследованиях самого широкого спектра по различным философским дисциплинам, таким как история философии, онтология и теория познания, философия науки и техники, этика и эстетика; в культурологических и междисциплинарных исследованиях; для составления справочных изданий по философии; в научно-педагогической практике при разработке историко-философских проблем, посвященных философским и научным взглядам Канта и немецкой классической философии в целом (в частности, для разработки новых и модернизации уже существующих учебных курсов по философии для студентов не только гуманитарного, но и естественнонаучного профиля), а также для дальнейшей разработки философско-методологических проблем (в частности, как для обновления базового курса по истории и методологии науки и создания специальных курсов для студентов философских факультетов, специализирующихся на углубленном изучении философии и методологии науки, так и для модификации базового курса по истории и философии науки для аспирантов отечественных высших научно-педагогических учреждений).
Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования были представлены в форме докладов на ряде крупных российских и международных научных конференций и форумов, среди которых можно упомянуть следующие: всероссийская научная конференция «Актуальность Канта» (Санкт-Петербург, СПбГУ, октябрь 2004 г.), научная конференция «Философия Э. Кассирера и современные проблемы гуманитарных наук» (Москва, ИФРАН, сентябрь 2004 г.), международная научная конференция «Соотношение веры и знания в немецкой классической философии» (Санкт-Петербург, СПбГУ, июнь 2006 г.), всероссийская научная конференция «Проблема текста в гуманитарных исследованиях» (Москва, МГУ им. М. В. Ломоносова, июнь 2006 г.), международная межвузовская конференция Санкт-Петербургского и Гейдельбергского университетов «Проблема души и тела в немецкой и российской научных традициях» (Санкт-Петербург, СПбГУ, май 2008 г.), межвузовская научная конференция «Неклассическая философская мысль: история и современность» (Москва, РГГУ, декабрь 2008 г.), международная научная конференция «X Кантовские чтения: Критический разум и вызовы современной цивилизации» (Калининград, РГУ им. Канта, апрель 2009 г.). Ряд важных положений исследования диссертант смог обсудить с коллегами из Гейдельбергского (ФРГ), Венского (Австрия) и Лувенского (Бельгия) университетов благодаря долговременной научной стажировке (2005-2007), поддержанной германским научным фондом им. Александра фон Гумбольдта.
На основе проведенных исследований диссертантом модернизирован базовый курс по философии и методологии науки, читаемый для студентов философского факультета и аспирантов Санкт-Петербургского государственного университета, а также подготовлен спецкурс «Телеологический принцип в науке (на примере “Критики способности суждения” И. Канта)» для студентов дневного отделения (специализация «философия и методология науки») философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета, который читается с 2008 г.
По теме диссертации автором опубликовано 34 научные работы, общим объемом 45 п. л., из них две монографии и два коллективных сборника научных трудов, статьи в российских и зарубежных изданиях, в том числе в периодических изданиях, входящих в список, рекомендованный ВАК.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения, списка используемых источников и литературы по данной тематике на русском и других языках.
Проблематический статус телеологических суждений в первой редакции Введения в «Критику способности суждения»
В самом начале первой редакции Введения к «Критике способности суждения» Кант разделяет всю сферу философии на теоретическую и практическую, указывая при этом на то, что практическое следует понимать исключительно как законодательство свободы, не путая его с прикладным. Вслед за этим Кант проясняет, что и наша способность суждения, в зависимости от того, в какой из вышеуказанных сфер она применяется, может быть как теоретической, так и практической. Однако примечательно, что только лишь этими двумя видами не исчерпывается способность суждения вообще. Кант предлагает разобрать этот дополнительный вид нашей способности суждения на примере наших суждений о природе.
Ясно, что природа вообще, и это было убедительно показано Кантом в- «Критике чистого разума», функционирует по трансцендентальным законам, которые задаются рассудком. Однако, сетует Кант в разбираемом нами первом Введении, трансцендентальные законы предполагают бесчисленное многообразие и гетерогенность конкретных форм природы. Возникает вопрос, прочему же все-таки существует ограниченное (а не безграничное) количество таких форм (Кант говорит также об ограниченном их числе как «системе эмпирических законов»)? Именно здесь и проявляется дополнительная (первоначально Кант называет ее даже «технической») способность суждения. Дело в том, что именно благодаря этой способности мы оказываемся в состоянии высказать предположение о некоей целесообразности, заложенной в природе, хотя такое предположение и остается только лишь субъективным, поскольку объективно цели природы мы не знаем и знать не можем.
Автор первой редакции Введения сразу же определяет статус выносимого такой способностью суждения предположения: выводы этой способности суждения не могут быть ни объективным познанием природы, ни практическим принципом свободы. Чем же тогда они являются? Они являются, пишет Кант, «неким принципом рассуждения и исследования природы». Позднее он найдет для этого особое наименование — «эвристический принцип», который состоит в том, что мы только предполагаем целесообразность в природе, поскольку иначе мы просто не можем судить о ней.
Далее, в четвертой части Введения, автор еще раз прояснит свою мысль. То, что в результате исследований в «Критике чистого разума» была установлена система трансцендентальных законов, которые предполагает природа и которые суть не что иное, как «законы, которые рассудок дал сам себе априори»,14 — рассуждает Кант, — еще не означает того, что эмпирические законы функционирования природы также представляют собой именно законченную систему, а не бесконечное многообразие положений. Иными словами, вопрос заключается в том, может ли человек (способен ли он?) постигнуть все эмпирическое многообразие природы как систему, а не как агрегат? Предлагаемый Кантом ответ заключается в том, что человек вынужден мыслить «единство природы во времени и пространстве»15, т. е. мыслить ее как систему, а не как агрегат. Возможность такого мышления о единстве природы зиждется на некоем «трансцендентальном предположении», которое, как замечает Кант, осуществляется уже не нашим рассудком, а самой нашей способностью суждения. Более того, «это трансцендентальное предположение является трансцендентальным принципом способности суждения».17 То, в чем состоит этот принцип, — в способности нашей способности суждения найти для имеющегося у нас особенного нечто всеобщее. Иными словами, по отношению к эмпирическим законам природы трансцендентальная способность суждения привносит принцип (корректнее будет сказать: эмпирический принцип) единства их многообразия, который фактически не дан ни рассудком, ни разумом.
Таким образом, проблема заключалась не в том, чтобы объяснить, что законы природы подчиняются трансцендентальным условиям, которые задаются рассудком (поскольку это было уже показано в «Критике чистого разума»), но в том, чтобы объяснить, как соотносятся одни эмпирические законы природы с другими ее эмпирическими законами; иными словами — как соотносится одно особенное с другим особенным и есть ли в этом соотношении что-то необходимое, что-то» всеобщее, что-то единое для всех субъектов? Речь идет, как сказали бы сторонники феноменологии, о «региональных онтологиях».
Подходить к решению этой проблемы Кант начинает с прояснения того, что способность суждения в случае ее применения к всеобщим законам природы действует схематическим образом, т. е. выступает определяющей способностью суждения. И только когда речь идет о законах эмпирических (т. е. не всеобщих, а особенных), тогда способность суждения может действовать так называемым рефлектирующим образом. Однако действие ее было бы полностью слепо, если бы при таком рефлектирующем движении она не руководствовалась вообще никаким принципом. Кант, как уже было отмечено, намерен обнаружить такой трансцендентальный принцип рефлектирующей способности суждения. Дословно, Кант утверждает, что «способности суждения требуется собственный и в то же время трансцендентальный принцип ее рефлексии».18 В чем же заключается этот трансцендентальный принцип рефлектирующей способности суждения по отношению к предметам природы? Он состоит в том, что природа на эмпирическом уровне (т. е. на уровне своих эмпирических законов) проявляет своего рода рациональность, которая доступна нашему (человеческому) ее постижению.
Эпистемологический потенциал телеологических суждений во второй редакции
В критической литературе (имеется в виду прежде всего немецкоязычная и англоязычная) неоднократно обсуждался вопрос о том, что побудило Канта переписать изначальную редакцию Введения в «Критику способности суждения». Некоторые исследователи выдвигают даже такую версию, что Кант намеренно переписывает ясное изложение первой редакции Введения, дабы сделать его более неясным и размытым.
По логике изложения Кантом своих идей в первой редакции Введения, которое мы проследили, оно было написано автором до написания основного текста (или во всяком случае одновременно с ним). В этой связи можно предположить, что переписать Введение Канта заставило то обстоятельство, что результаты, к которым он пришел непосредственно в самом трактате, не соответствовали изначально задуманному плану. Не соответствовать ему они могли либо потому, что привносили что-то новое, что не было учтено во Введении, либо же потому, что в результате исследований не удалось решить что-то из того, что изначально предполагалось разрешить и было зафиксировано во Введении. Решить, что именно стало причиной изменения первоначально написанной редакции Введения, можно только на пути историко-философской реконструкции, непосредственно обратившись ко второму варианту Введения, написанному автором уже после завершения самого сочинения.
Сразу же можно отметить, что по сути дела мы имеем дело с совершенно другим текстом. Во-первых, во второй редакции Введения Кант ни разу не употребляет выражения, которое было чуть ли не ключевым в первой редакции. Имеется в виду выражение «техника природы». Во-вторых, во второй редакции отсутствует и так тщательно подчеркнутое нами как неслучайное (поскольку его Кант повторяет два раза) разделение всех суждений на теоретические, эстетические и практические. В-третьих, во второй редакции Введения Кант признает наличие собственного трансцендентального априорного принципа не только у эстетической способности суждения, но и у телеологической способности суждения. Однако обратимся непосредственно к тексту.
При обращении к начальной части текста второй редакции Введения заметно, что Кант и в самом деле планировал, как он и пишет в письме к своему издателю, просто сократить первую редакцию текста. Это видно хотя бы уже потому, что, как и в первой редакции, здесь речь идет о соотношении теоретической и практической частей философии. Понятно, что Канту необходимо было начать рассуждения именно с этого, дабы прояснить в дальнейшем, что между ними (между сферой теоретического, где владычествует рассудок, и сферой практического, где господствует разум) возможна и еще одна, ранее не учтенная им сфера, а именно такая, где правила задает еще одна наша высшая познавательная способность — способность суждения.
Все эти вступительные рассуждения нужны Канту, чтобы подчеркнуть, что различные наши познавательные способности отвечают за различные области опыта, поскольку оказываются законодательными не где угодно, а только лишь в определенных областях. Благодаря рассудку, как мы помним из «Критики чистого разума», возникает законодательство природы; благодаря разуму, о чем шла речь в «Критике практического разума», становятся возможными законы свободы. Законодательство рассудка теоретическое, а разума — практическое. Примечательно, замечает Кант, что территория, на которой действуют оба эти законодательства, оказывается одной и той же, а именно — они разворачиваются- на почве нашего опыта; причем действуют таким образом, что действие одного законодательства не ущемляет действия другого. Каким же образом можно мыслить такое двойное законодательство без противоречия? Только если предположить, «что понятие природы может представить свои предметы в созерцании, но не как вещи сами по себе, а только как явления, напротив, понятие свободы — может представить в своем объекте вещь саму по себе, но не в созерцании...» ; иными словами, теоретические законы рассудка определяют свои предметы только как явления, но не как вещи сами по себе, то есть только в созерцании, а практические законы разума, напротив, полагают свои объекты в качестве вещей самих по себе, но не способны дать их адекватное представление в созерцании.
И все же, вопрошает Кант, соотносятся хоть как-то эти два законодательства друг с другом? Отвечая на этот вопрос, он вводит в свои рассуждения новую путеводную нить, которой, по-видимому, еще не существовало до завершения написания «Критики способности суждения», а следовательно, не было и в первой редакции Введения к ней. «Хотя, — пишет Кант, — между областью понятия природы в качестве чувственного и областью понятия свободы в качестве сверхчувственного лежит необозримая пропасть, так что переход от первой ко второй (следовательно, посредством теоретического применения разума) невозможен, будто это два настолько различных мира, что первый не может влиять на второй, тем не менее, второй должен влиять на первый, а именно, понятие свободы должно сделать действительной в чувственном мире заданную его законами цель, и, следовательно, природу должно быть возможно мыслить таким образом, чтобы закономерность ее формы соответствовала по крайне мере возможности целей, заданных ей законами свободы. Следовательно, должно быть все-таки основание для единства сверхчувственного, лежащего в основе природы, с тем, что практически содержит в себе понятие свободы, даже если такое понятие не достигает ни теоретически, ни практически познания этого единства, а значит, не имеет своей области, оно все-таки делает возможным переход от мышления по принципам природы к мышлению по принципам свободы».
Реконструкция антиномии телеологической способности суждения
Итак, трансцендентальный аргумент Канта применительно к телеологии означает, что телеологические суждения не есть суждения познания самих объектов природы, т. е. не определяющие суждения, а так называемые рефлективные суждения, которые носят исключительно регулятивную функцию, т. е. предписывают нам то, как следует выстраивать наши суждения о природе; вместе с тем в этом смысле они и вносят важный эпистемологический вклад в само наше познание природы. Соответственно, телеологическая способность суждения не имеет права преступать за пределы обозначенной регулятивной компетенции. Вместе с тем свидетельства такого превышения телеологической способностью суждений своих полномочий мы и находим в так называемой антиномии способности суждения, обсуждению которой посвящен второй раздел «Критики телеологической способности суждения».
Для объяснения того, откуда вообще возникает антиномия способности суждения, Кант еще раз обращается к введенному им различию способности суждения на ее определяющую и рефлектирующую подвиды. Что касается определяющей способности суждения, то она сама по себе не может вести ни к какого рода антиномиям, поскольку при вынесении своих суждений руководствуется принципами, уже заданными ей рассудком. Иными словами, способность суждения, вынося суждения определяющие, не может приводить к противоречиям; как бы то ни было, но сама она не является причиной такого рода противоречий. Совершенно иным образом обстоит дело при вынесении суждений рефлектирующих. Поскольку при вынесении таких суждений наша способность суждения, как уже было продемонстрировано, вынуждена опираться на принципы, которые она сама же себе и предоставляет, то возможности того, что одни ее принципы могут вступить в противоречие с другими ее принципами, исключать уже нельзя.
Антиномия способности суждения коренится, таким образом, в рефлектирующей, а не в определяющей способности суждения.
В отличие от определяющей способности суждения, которая руководствуется объективно значимыми принципами, рефлектирующая способность суждения руководствуется принципами только лишь субъективно значимыми. Последние суть не что иное, как максимы (правила) применения наших познавательных способностей к объектам природы, которые мы устанавливаем себе сами. Такие максимы, продолжает Кант, вполне могут вступать в противоречие друг с другом; хотя при этом «каждая из противоречащих друг другу максим имеет свое основание в природе познавательных способностей» (С. 259).
Дабы прояснить природу возникновения антиномии способности суждения, Кант возвращается к той постановке проблемы, на которую он уже указывал во Введении к своему сочинению. При познании природы мы используем два вида законов. Первый вид законов — это всеобщие законы, которые рассудок сам предписывает природе. При применении законов такого вида способность суждения, подчеркивает еще раз Кант, вообще не нуждается в «принципе рефлексии», поскольку способность суждения в данном случае руководствуется объективным принципом, предоставляемым ей рассудком, и, следовательно, оказывается определяющей способностью суждения. Радикально иначе обстоит дело при применении способностью суждения законов другого вида, а именно частных законов. Поскольку законы такого вида мы можем узнать только благодаря опыту, «то в них может царить такое многообразие и такая неоднородность, что способность суждения должна сама служить себе принципом, чтобы искать и выслеживать закон даже только в явлениях природы, поскольку он ей необходим как руководящая нить, если она хотя бы надеется на связное эмпирическое познание совершенной закономерности природы, на ее единство по эмпирическим законам» (С. 259-260). Таким образом, в последнем случае способность суждения исходит из принципа единства частных законов, которое нельзя считать необходимым (поскольку такое единство не задано объективным принципом рассудка), но только лишь случайным (так как оно задано самой нашей способностью суждения). Как раз в этом случае, т. е. при суждении о частных законах природы, наша способность суждения и может впадать в противоречия, поскольку она может выносить свои суждения о природе, как ориентируясь на объективный принцип рассудка, так и руководствуясь собственным принципом суждения о частных законах природы. Подчеркнем еще раз, что Кант не подразумевает здесь самого познания природы, поскольку такое познание есть дело определяющей способности суждения, а не рефлектирующей. Речь идет о нашей рефлексии, рефлексии о том, как нам следует выстраивать сам процесс познания природы.
Объективность как интерсубъективность: постановка проблемы в «Критике способности суждения»
Способность суждения, как уже вкратце отмечалось выше, в некотором смысле была одним из лейтмотивов в той части «Критики чистого разума», где Кант проводил свою знаменитую дедукцию категорий. Однако там Канта, по всей видимости, волновал не столько вопрос о том, как мы соединяем свои суждения, сколько о том, что именно мы соединяем в суждениях. Вероятно, тогда ему важнее было объяснить, откуда мы черпаем материал для своих суждений. Однако теперь, с позиций «Критики способности суждения», все выглядит так, как если бы в те времена, будучи слишком сильно увлечен тем, что мы соединяем, Кант не уделил достаточного внимания тому, как мы соединяем, и потому упустил одну важную деталь. Теперь же эта пропущенная в свое время деталь оказалась в центре размышлений философа. В чем же она заключается? В том, что сам принцип, согласно которому мы соединяем что-либо в наших суждениях, не является производным, т. е. не зависит от того, что именно мы соединяем в суждении.
Если ранее Кант, занятый решением вопроса о правомерности наших притязаний на познание, считал двумя его источниками рассудок и разум (первый отвечал за сферу теоретического познания, второй — практического), то теперь Канту начинает казаться, что у нас имеется еще один, дополнительный источник познания, а именно способность суждения. В предисловии к первому изданию «Критики способности суждения» Кант сначала выдвигает предположение о таком дополнительном источнике: «Способность познания согласно понятиям имеет свои априорные принципы в чистом рассудке (в его понятии о природе), способность желания — в чистом разуме (в его понятии о свободе). Таким образом, среди свойств души вообще остается еще промежуточная способность, или восприимчивость, а именно чувство удовольствия и неудовольствия, так же как среди высших познавательных способностей остается промежуточная способность суждения. Что может быть естественнее, чем предположение, что способность суждения также будет содержать априорные принципы для чувства удовольствия и неудовольствия?» (С. 111). А по некотором размышлении такой дополнительный источник познания представляется Канту «все-таки» самостоятельной, независимой способностью. Упомянутое «все-таки» употребляется Кантом на первых страницах «Критики способности суждения», когда, излагая очень важную для понимания всей работы в целом мысль, он пишет: «Однако в семействе высших познавательных способностей все-таки существует промежуточное звено между рассудком и разумом. Это — способность суждения, которая, как можно предположить по аналогии, также должна содержать если не собственное законодательство, то, во всяком случае, собственный принцип обнаружения законов...» (С. 47). Таким образом, Кант прямо указывает здесь на то обстоятельство, что не только рассудок и разум имеют собственное законодательство (то, что они- его имеют, было показано в «Критике чистого разума» в плане рассудка, который своим законодательством задает порядок всей природе, а в «Критике практического разума» — в плане разума, который своим законодательством задает порядок свободе), но и наша способность суждения. Однако Кант сразу же оговаривает, что законодательство способности суждения весьма отличается от законодательств рассудка и разума: вернее сказать, это не совсем законодательство, а «собственный принцип способности суждения», который к тому же есть «принцип, лишь априорно субъективный; и хотя этому принципу не дана в качестве его области определенная сфера предметов, он все-таки может иметь какую-либо почву с определенными свойствами, для которых значим лишь этот принцип» (С. 47). Последнее уточнение Канта заставляет нас всерьез задуматься об одном существенном обстоятельстве, о котором уже заходила речь. Если для акта объективации нам недостаточно одних лишь транссубъективных форм чувственности (пространства и времени), поскольку для этого требуются еще и транссубъективные формы мышления (категории) — а транссубъективны и те, и другие в силу того, что не производятся каждым субъектом в отдельности, но заданы субъективности как таковой, — то в таком случае нам нужно не только обладать этими формами, но еще и каким-то образом суметь соединить их друг с другом. И одно дело, когда принцип того, как мы будем их соединять, зависит от самих этих форм, и совсем другое, если предположить, что и сам принцип их соединения имеет какую-то иную, еще одну, собственную (независимую от соединяемых нами форм) форму. Иными словами, если в «Критике чистого разума» познающий рассудок согласно собственным принципам (пусть и «под видом воображения») применял категории к чувственности, благодаря чему только и мог состояться акт объективации, то теперь, в «Критике способности суждения», оказывается, что в акт объективации должна быть вплетена, помимо познающего рассудка, еще одна «сила», а именно — «сила суждения» (пожалуй, это более адекватный перевод немецкого термина Urteilskraft, который, как известно, традиционно переводится на русский язык как «способность суждения»). Формы, согласно которым способность суждения соединяет что-то в суждениях, получают самостоятельный статус и не зависят от того, что именно в суждениях соединяется. Но о каких независимых формах суждения идет речь? По-видимому, здесь имеется в виду сущностное различие между определяющей и рефлектирующей способностями суждения. Это различие представлялось Канту настолько важным неспроста, потому что именно оно, как мы увидим чуть ниже, ведет к всевозможным объективациям.
Определяющая способность суждения или, если попытаться сформулировать это немного иначе, способность рассуждать определяющим образом, хорошо знакома нам по тексту «Критики чистого разума». Основанием такого способа рассуждения, напомним, выступает способность применять понятия нашего мышления к тому, что явлено нам в нашей чувственности (т. е. дано в формах пространства и времени).
