Содержание к диссертации
Титульный лист
Оглавление 1-3
Введение 4-20 Постановка проблемы
Методология
Объект и актуальность его исследования
Источники
Структура диссертации
Глава 1. Теоретические дискуссии об этносах в российской этнологии 21-55
Истоки теории этноса
Теория этноса Широкогорова
Теория этноса Гумилёва
Советская теория этноса
Критика теорий этноса
Теория этноса, её критика и «проблема сартов»
Глава 2. «Проблема сартов» в российской историографии до 1867 г. 56-86 Существовали ли этносы до прихода русских? «Странствование Филиппа Ефремова» «Описание Бухарского ханства» Ханыкова Почему «проблема сартов»?
Глава 3. Сарты в этнографической классификации в 1867-1897 гг. 87-132 Сарты и государство Сарты как таджики
Сарты как оседлые жители
Наливкин против Миддендорфа
Сарты как отдельный народ?
«Сарты» Остроумова
Лапин против Бартольда
«Записки об этническом составе тюркских племён» Аристова
Глава 4. Сарты и статистика 133-157
Изобретение наций и статистика
Первые попытки подсчёта (на примере Ферганы)
Сарты в переписи 1897 г.
Сарты в текущей статистике (на примере Ферганы)
Глава 5. «Проблема сартов» в 1900-е гг. 158-179 «Проблема сартов» в начале XX в. Остроумов и Наливкин: изменение позиций? «Проблема сартов» глазами «туземцев»
Глава 6. «Проблема сартов» в 1917-1920-е гг. 180-222
Сарты в переписи 1917 г.
Сарты как узбеки
«Проблема сартов» в 1920-е гг.
Национальное размежевание
Перепись 1926 г.: впервые без сартов
Глава 7. «Проблема сартов» в советской науке 223-259
Советские учёные об узбеках и таджиках
Новая история населения какого? (на примере Ферганы)
«Бухара. XIX - начало XX в.» Сухаревой
Советская наука о сартах
Глава 8. «Проблема сартов» в новой национальной историографии 260-295 Национализирующиеся государства «Проблема сартов» в новых исследованиях «Археология узбекской идентичности» Ильхамова Нации, этносы и конструктивизм
Заключение 296-302
Приложения 303-313
Таблица 1. Этнографический состав населения Ферганской области в 1880-е гг.
Таблица 2. Этнографический состав населения Ферганской области в 1897 г. Таблица 3. Этнографический состав населения Ферганской области в 1904-1914 гг.
Таблица 4. Этнографический состав сельского населения Ферганской области в 1917г.
Таблица 5. Этнографический состав населения бывшей Ферганской области в 1926 г.
Библиография 314-354 Работы автора Общая библиография
Введение к работе
История формирования наций - одна из самых популярных, если не сказать модных, тем в современном обществознании. Ежегодно в мире выходят в свет десятки специальных монографий и сборников, сотни, а то и тысячи статей, в которых снова и снова ставится вопрос: что такое нация и национализм, как глубоко в историю уходят их корни? Все попытки дать простой и однозначный ответ на этот вопрос, несмотря на множество интересных и глубоких исследований, пока не привели к общему согласию среди специалистов.
Настоящая работа предлагает свой взгляд на историю формирования наций в Средней Азии. Его суть заключается в том, чтобы рассматривать становление наций не столько как итог длительной «этнической истории» на протяжении веков, сколько как результат академических и общественных дебатов, политической борьбы и политического выбора, которые имели место в XIX и XX вв. Я изучаю, следовательно, не нации и не народы как сложившиеся или складывающиеся сообщества, обладающие теми или иными чертами, а разнообразные классификации наций и народов, споры по поводу признаков, на основании которых эти классификации построены, и те разнообразные интересы и конфликты, которые заставляют принимать ту или иную классификацию, т.е. видеть мир (или отдельный регион) определённым образом. Диссертация посвящена истории национализма, но в её центре - этнографический аспект этой темы, т.е. история того, как нации воображались и изобретались в научных текстах, в дискуссиях этнографов, историков, статистиков, не важно, были ли эти исследователи подготовленными академическими учёными, военными экспертами, любителями или политиками. Такой акцент на роли науки и власти в формировании наций объясняет, почему в работе используется термин «этнографическая классификация», а не «этническая».
Исследование по форме носит историографический характер и посвящено анализу того, как рождался и трансформировался взгляд на этнографическую карту региона. Однако за борьбой точек зрения я вижу другой процесс - становление нового, «национального» способа идентифицировать людей и возникновение «наций» как особых проекций политической воли и академического знания. Историография в данном случае — это метод, который позволяет увидеть противоречивый, далеко не линейный и не заранее предопределённый процесс возникновения среднеазиатских наций. Меня интересуют не биографии тех или иных авторов, не институциональное становление науки, что обычно составляет предмет историографии, а создание определённого знания как способа смотреть на окружающий мир и оценивать его, как инструмента влияния и подчинения, как источника действий, решений и изменений. Меня интересует не столько то, кто из учёных и политиков прав или неправ в понимании среднеазиатских реалий и кто делал какие ошибки, сколько вопрос о том, каким было категориальное пространство, в котором они рассуждали на заданную тему, каким они видели предмет своих высказываний, как аргументировали свою позицию, какие интересы - личные, академические, политические — стояли за теми или иными концепциями.
Проблемы, задачи и концепция исследования
Средняя Азия, несмотря на немалое количество посвященных ей работ, до сих пор остаётся во многом terra incognita. По сути дела, значительная часть информации по региону, которая могла бы охарактеризовать историю сложения местного населения и его отдельных частей, ещё не введена в научный оборот либо не проанализирована. Однако основная трудность изучения этнического состава среднеазиатского населения заключается даже не столько в недостатке информации, сколько в методологической или теоретической предвзятости взгляда на историю его формирования, заранее подразумевающего, во-первых, непременное, обязательное наличие этнических групп (этносов) и этнического самосознания как основных форм подразделе-
ния общества, во-вторых, довольно ограниченный набор самих этих этнических групп, число которых уже предопределено в идеологии и устройстве национальных государств современной Средней Азии.
Примеры найти несложно. Современные узбекские историки начинают свой капитальный труд «Туркестан в начале XX века» с такого пояснения: «В начале XX столетия территория современного Узбекистана входила в состав трёх государственных образований <.. .>. Наиболее крупным по территории и населению было Туркестанское генерал-губернаторство <...>. Основную, преобладающую часть более чем пятимиллионного населения края составляли узбеки, таджики, киргизы, казахи, туркмены и другие коренные народы...»1. В то же время итальянский историк М. Буттино утверждает: «...перепись классифицировала население [Туркестана. - С.А.] согласно этнической принадлежности, определив следующие основные группы: узбеки, сарты и таджики <...>, казахи, киргизы и туркмены...»". Откуда такие сведения? О какой переписи идёт речь? Единственная перепись в Российской империи, которая была проведена в 1897 г. (я ещё скажу о ней подробнее в диссертации), приводит совсем другой список «коренных» народов Туркестана: самые многочисленные - киргиз-кайсаки, их около 1 млн. 900 тыс., потом сарты - около 970 тыс., узбеки - около 730 тыс., тюрки - около 400 тыс., таджики - около 350 тыс., туркмены - около 250 тыс., кара-киргизы - около 200 тыс. Ни классификация, предложенная Буттино, ни, тем более, классификация узбекских историков с этим списком не совпадают. Нетрудно предположить, что данные переписи были подвергнуты ревизии и переписыва-
1 Туркестан в начале XX века: к истории истоков национальной независимости.
Ташкент, 2000. С.9, прим.1.
2 Буттино М. Революция наоборот. Средняя Азия между падением царской импе
рии и образованием СССР. М., 2007. С. 17. При этом автор, даже не замечая путаницы,
употребляет в своей книге термины «узбеки» и «сарты» то вместе - как название разных
групп, то по отдельности - как основное название для населения.
3 Первая Всеобщая перепись населения Российской империи 1897 г. T.LXXXII. За
каспийская область. СПб., 1904. С.54-55; Там же. T.LXXXIII. Самаркандская область.
СПб., 1905. С.48-49; Там же. T.LXXXV. Семиреченская область. СПб., 1905. С.52-53; Там
же. T.LXXXVI. Сырдарьинская область. СПб., 1905. С.56-57; Там же. T.LXXXIX. Ферган
ская область. СПб., 1904. С.60-61.
нию в соответствии с более поздними представлениями. Мы имеем, таким образом, три разных этнографических карты Средней Азии!
Австрийский историк А. Каппелер в книге «Россия — многонациональная империя» пишет, что в Средней Азии «...родовая или региональная идентичность, религия и образ жизни (кочевой или оседлый) были важнее, чем этнические и языковые критерии <...>. Многозначны и подвержены изменениям были также отдельные этнонимы, так что обратная проекция нынешних наименований народов может ввести в заблуждение...» . Верное замечание! Но в том же самом разделе его книги можно найти и другое утверждение — что последствием договорённостей между русскими и англичанами о сферах влияния в Средней Азии «...было то, что туркмены, таджики, узбеки и киргизы оказались в различных государствах, границы между которыми расчленили каждый из этих этносов...» . Остаётся только гадать, что подразумевает Каппелер, говоря в последней цитате о таджиках, узбеках и пр., — реальные этнические сообщества либо всё-таки «проекции нынешних наименований», и если последнее, то можно ли всерьёз говорить о «расчленённых» народах?
Большинство современных учёных, а вслед за ними журналисты, писатели и политологи, смотрят на историю региона как на историю «узбеков», «таджиков», «кыргызов», являющихся «титульными народами» соответствующих государств Средней Азии, и некоторого числа «нетитульных народов», имеющих «свои» национальные территории за пределами региона (уйгуры, евреи, арабы, калмыки и др.) или общепризнанных меньшинств (цыгане). Читая различные труды, мы видим, как эти этносы рождаются, растут, вступают в какие-то отношения между собой, воюют, торгуют, господствуют, покоряются. Между тем методологически более правильно было бы проводить исследование состава местного населения' одновременно с изучением истории представлений о нём. Когда и каким образом возникли нынешние классификации, как и кем они обсуждались, как и почему менялся смысл тех
4 Каппелер А. Россия - многонациональная империя: возникновение, история, рас
пад. М., 1996. С. 142.
5 Там же. С. 145.
этнических имен, которые сегодня кажутся такими привычными и понятными, — вот вопросы, без ответа на которые любые «этногенетические» рассуждения превращаются в спекуляции, порождают путаницу, непонимание и вполне оправданные подозрения в теоретической или даже политической ангажированности.
Моя исследовательская концепция, которую я обосновываю и иллюстрирую в диссертации, состоит в следующем: среднеазиатские «народы» и «нации» были «изобретены» и «воображены» российскими учёными и чиновниками, затем эти представления были восприняты (часто с критикой отдельных пунктов) местными среднеазиатскими интеллектуалами; в раннесо-ветское время был инициирован процесс институционального нациестрои-тельства, который стал результатом гласных и негласных соглашений между большевиками и местными элитами и продолжался, меняя свои формы и интенсивность, на протяжении всего советского времени; после распада СССР процесс нациестроительства был продолжен постсоветскими элитами в независимых государствах Средней Азии.
Из известных источников (разного рода местных письменных источников, фольклора, родословных-шаджара и т.д.) следует, что до прихода русских в 1860-1870-е гг. (в Бухарском эмирате эта ситуация сохранялась до 1920-х гг., т.е. ещё 50-60 лет) этническое самосознание не было известно населению региона. Повседневные стратегии поведения и интересы людей, а значит и их идентичности, основывались на сословных («белая» и «чёрная кость»), религиозных (сунниты, шииты и исмаилиты, принадлежность к различным суфийским братствам), хозяйственно-культурных (оседлое, кочевое и полукочевое, горное население), региональных (бухарцы, самаркандцы, ходжентцы, дарвазцы и др.), родственных, родоплеменных и прочих делениях - я перечислил в произвольном порядке. В каждом государственном образовании (ханстве, эмирате) и просто в каждой большой области (бекстве, шахстве) была своя собственная номенклатура и иерархия статусных позиций или категорий, на которые делилось население. Человек и группа людей,
перемещаясь в другой культурно-исторический регион, расставались с прежними иерархиями и номенклатурами и легко принимали новые. Такая пластичность самосознания диктовалась жизненной необходимостью: в достаточно экстремальных условиях (скудность ресурсов для выживания, постоянные войны и миграции и т.д.) любой человек и любая группа должны были использовать механизмы, с помощью которых они могли искать более могущественных патронов, принимать их покровительство и находить или менять своё место в политических и военных союзах.
Первые опыты систематизированной классификации для жителей Средней Азии появились лишь с началом тесного дипломатического, а потом и военного общения местных государств с европейскими державами - Россией и Великобританией. С помощью этих классификаций европейские (и российские) учёные и политики сначала пытались понять логику поведения и развития Востока, а потом объясняли себе, почему эти земли, населённые «нецивилизованными» народами и управляемые «деспотичными» властителями, обязаны подчиниться Западу . В 1860-1880-е гг. территория между Сырдарьёй и Амударьёй перешла под полный контроль Российской империи7. Средняя Азия окончательно превратилась в географическую и административную периферию одной из могучих европейских империй. Военное завоевание открыло дорогу «концептуальному завоеванию»: вслед за дипломатами, военными и чиновниками на азиатские окраины устремились статистики, этнографы, лингвисты и антропологи, главным «оружием» которых была технология производства классификаций, обоснования, обсуждения и отбора категорий именования местных жителей. Новые подданные, с точки зрения российской власти, должны были подвергнуться внимательному изучению и
См. критику «западного» знания, который конструировал и воображал «Восток»:
Said Е. Orientalism. Western Conceptions of the Orient. Penguin Books, 1995 (русский nepe-
I вод: Сайд Э. Ориентализм. Западные концепции Востока. СПб., 2006).
Из трёх ханств - Кокандского, Бухарского и Хивинского - первое было ликвиди-
>" ровано и вошло в состав России, второе и третье стали российскими протекторатами с до-
| вольно ограниченной внутренней автономией.
в зависимости от его результатов занять ту или иную символическую нишу в имперском пространстве и колониальной иерархии.
Наиболее популярной была «племенная» классификация8, которая соединяла в себе одновременно и языковой, и культурный, и расовый, и религиозный элементы. В' ней сначала в зачаточном виде, а потом и всё более и более явственно проступал взгляд на население Средней Азии не как на единое целое, а как на совокупность национальных и преднациональных («этнических», как мы сегодня говорим) сообществ и групп. Российские учёные искали среди местных самоназваний те, которые, по их мнению, обозначали какие-то реальные культурно-языковые единицы, и создавали из них единую для всего региона номенклатуру «народностей». Этот взгляд со временем становился доминирующим в имперском видении и определяющим для тех политических стратегий, которые выстраивались антиколониальными и реформаторскими «туземными» силами.
В советское и постсоветское время, когда появились национальные республики в составе СССР, которые после 1991 г. стали самостоятельными государствами, процесс национального строительства, создания национальной государственности и формирования национальной идеологии в рассматриваемом регионе приобрёл институциональный, политически необратимый характер. Из большого набора идентичностей, которыми пользовалось население и которые заметили российские учёные, политиками и экспертами были выбраны несколько названий и превращены в имена среднеазиатских наций, после чего форма усилиями мощного государства и элиты стала наполняться содержанием - были созданы литературные языки, отобраны и канонизированы элементы материальной и духовной культуры, самосознание за-
8 В'XIX в. для категоризации среднеазиатского населения в литературе чаще всего использовались понятия «народность» и «племя» в значении обособленной и неразвитой этнографической единицы. Реже употреблялись слова «народ» и «национальность». В начале XX в. понятие «национальность» постепенно стало вытеснять другие термины. Об употреблении некоторых из этих терминов см.: Knight N. Ethnicity, Nationality and the Masses: Narodnost' and Modernity in Imperial Russia II Russian Modernity: Politics, Knowledge, Practices I D.L. Hoffmann and Y. Kotsonis (eds.). London: St.Martin's Press. Inc., New York Macmillan Press Ltd, 2000.
креплено в различных способах публичной самопрезентации. Со временем задним числом этой форме была приписана древность и однозначность, а предшествующий период неопределённости и дискуссий был подвергнут сознательному забвению.
Цель настоящей диссертации, таким образом, заключается в том, чтобы исследовать формирование этнографической классификации населения Средней Азии, выявить факторы, которые влияли на этот процесс, доказать, что национальное строительство связано с интересами различных социальных групп и является результатом взаимодействия политических и интеллектуальных элит. В задачи диссертации входит: выделить основные этапы дискуссии по поводу этнографической классификации населения Средней Азии; дать характеристику деятельности главных экспертов и их работ, посвященных народам региона; проанализировать основные позиции по поводу этнографической классификации среднеазиатского населения; показать способы, аргументы и риторические приёмы, которыми обосновывались различные точки зрения; показать связь между академическими дискуссиями и< политическими интересами различных групп элиты.
Методология и новизна исследования
Новизна проделанного исследования заключается в том, что оно опирается на конструктивистскую точку зрения, согласно которой нация - это дискурсивная практика в системе отношений власти и знания. В основе методологии диссертации лежат два понятия — «воображение» и «изобретение» наций. Эти два понятия были предложены в начале 1980-х гг. британскими историками-марксистами - Э. Хобсбаумом и Б. Андерсоном.
В предисловии к книге «Изобретение традиции» Э. Хобсбаум сформулировал мысль о том, что многие явления, которые сегодня воспринимаются как древние и естественные, на самом деле являются результатом недавнего «изобретения», «ритуализации» и «формализации»: «"Традиции", которые кажутся старыми или претендуют на то, что они старые, часто оказываются
совсем недавнего происхождения и нередко - изобретёнными...»9. Одна из главных задач изобретения традиций - установление и символизирование «социальной связи, членства в группах, подлинных или искусственных общинах», введение институтов, статусов и отношений, обусловленных властью, «запечатление в сознании» верований, систем ценностей и правил поведения10. Э. Хобсбаум обращает внимание на то, что «изобретение традиций» особенно характерно для «сравнительно недавней исторической инновации» - нации, национализма, национального государства: «...современные нации со всем их громоздким снаряжением, как правило, претендуют на нечто прямо противоположное их новизне и искусственности, на то, что корнями своими они уходят в глубокое прошлое и являются человеческими сообществами столь "природными", что для их определения достаточно простого самоутверждения. Какое бы содержание с точки зрения исторической и любой другой преемственности ни воплощалось в понятиях "Франция" и "французский" (а того, что оно есть, никто не собирается отрицать), сами эти понятия включают сконструированный и "изобретённый" компонент. И как раз потому, что столь многое из субъективного представления о современной "нации" состоит из подобных конструктов и ассоциируется с соответствующими вполне недавними символами и с соответствующим образом выдержанным дискурсом ("национальной историей"), невозможно адекватно исследовать феномен национального, не обратив при этом пристального внимания на "изобретение традиции"...»!'.
В книге «Воображаемые сообщества» Б. Андерсон говорит о нации как о сообществе, которое не может быть дано отдельному человеку во всей полноте своих отношений, а поэтому существование и возникновение нации - во
9 Хобсбаум Э. Изобретение традиций // Вестник Евразии. 2000, №1(8). С.47 (см.:
Hobsbawm Е. Introduction: Inventing Traditions II Е. Hobsbawm and Т. Ranger (eds.). The In
vention of Tradition. Cambridge, Eng.: Cambridge University Press, 1983).
10 Там же. C.56.
11 Там же. С.60-61. Подробно свои взгляды на происхождение («изобретение») на
ционализма в странах Европы Э. Хобсбаум разбирает в книге «Нации и национализм по
сле 1780 г.» (СПб., 1998).
многом процесс «воображения» . Воображаемое — не фальшивое или ложное, а творимое, создающееся, находящееся в постоянном процессе конструирования. Представления об общем происхождении, общей культуре или общем языке являются тем материалом, с помощью которого проводятся границы воображаемой нации и создаются её символы. Как считает Б. Андерсон, для того, чтобы представления становились общими для большого числа людей и скрепляли их в единое сообщество, необходим определённый уровень экономики (капитализм) и средства тиражирования образов («печать») - «печатный капитализм».
В книге Андерсона есть ещё одна важная идея, которую я использую в своей диссертации. Это идея о том, что западные, европейские империи, к числу которых можно отнести и Российскую империю, искусственно привнесли понятия «нация» и «национальность» в свои азиатские колонии. Во втором издании этой книги, вышедшем в 1991 г., Б. Андерсон писал, имея в виду империи и антиимперские национализмы: «...государство, словно в зловещем пророческом сновидении, вообразило своих локальных противников ещё задолго до того, как они обрели своё историческое существование...»13. Антинационалистическое государство, каким была империя, само приложило усилия к созданию «грамматики национализмов», которая потом была использована колониальными элитами для борьбы с ним. Этот парадокс Б. Андерсон объясняет тем, что у империи был «особый стиль представления своих владений», в основе которого лежала «тотализирующая классификационная разметка». «Всё было разграниченным, определённым и, следовательно, исчислимым <...>, - утверждал британский историк. - Частное всегда выступало как временной представитель ряда, и обращаться^ ним следовало соответственно. Поэтому колониальное государство вообразило китайский
Андерсон Б. Воображаемые сообщества: Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001 (см.: Anderson В. Imagined Communities: Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. London: Verso Press, 1983). 13 Там же. C.24.
ряд раньше, чем китайца , а националистический ряд - ещё до появления националистов.. .»15.
Инструментами такого имперского воображения, согласно Андерсону, были перепись населения, картография и музейное дело, которым он посвятил новую главу «Перепись, карта и музей» в своей переизданной книге. В ней есть, например, ссылка на исследования по поводу переписей в Малайзии, где «...образцы "категорий идентичностей" <...> показывают необыкновенно быстрый и с виду произвольный ряд изменений, в котором эти категории постоянно соединяются воедино, распадаются на части, заново комбинируются, смешиваются друг с другом и перегруппируются...»16. Автор отметил, что у колониальных чиновников была «...нетерпимость к множественным, политически "трансвеститным", неясным и изменчивым идентификациям <...>. Замысел переписи состоит в том, чтобы каждый в неё попал и имел в ней одно - и только одно - абсолютно ясное место. И никаких дробей...» . Б. Андерсон писал: «По мере роста колониального государства и умножения числа его функций эта новая демографическая топография всё глубже социально и институционально укоренялась. Руководствуясь собственной воображаемой картой, государство организовывало новые образовательные, юридические, здравоохранительные, полицейские и иммиграционные бюрократии, и все они строились по принципу этно-расовых иерархий...»18.
Истоки современных среднеазиатских наций и национализмов, таким образом, надо искать вовсе не в тысячелетней древности, а в сравнительно недавней, если следовать Хобсбауму и Андерсону, истории. Их «изобрела» и «вообразила» и дала им импульс к жизни Российская империя, а потом Советское государство. Придерживаясь этой концепции, я попытаюсь показать
Б. Андерсон приводит пример, когда чиновники голландской Ост-Индской компании использовали имя «chinezen» (китайцы) для обозначения культурно разнородного торгового класса в прибрежной полосе Юго-Восточной Азии (Там же. С. 184-185).
15 Там же. С.202.
16 Там же. С.181.
17 Там же. С. 183.
18 Там же. С. 186-187.
в своей работе, каким образом благодаря России формировались национальные классификации и категоризации («грамматика национализмов») в Средней Азии. Речь пойдёт о российской историографии, тех сдвигах в представлениях российских учёных и чиновников, которые происходили в XIX — начале XX в., а также об истории создания той этнографической номенклатуры, которая стала позднее основой для государственных экспериментов в сфере нациестроительства в начале 1920-х гг., о чём тоже будет сказано в настоящей работе. Кроме того, будут прослежены дискуссии по поводу национальной классификации в регионе в советское и постсоветское время.
В разделе о методологии я хотел бы упомянуть также работы российского исследователя В.А. Шнирельмана, которые в каком-то смысле стали образцом для моей диссертации19. Автор, на мой взгляд, смог очень убедительно показать на огромном фактическом материале, изучая пример Северного Кавказа, Закавказья и других регионов, связь между историей этнографического и исторического описания, с одной стороны, и историей становления национальной государственности (квазигосударственности), политическими процессами в обществе - с другой. Для меня особенно ценны наблюдения и выводы о том, что этнические символы, этноисторические мифы, даже этническое имя являются результатом соперничества элит, борьбы за контроль над тем, кто и как будет определять «народ» . В.А. Шнирельман обращает внимание на вопрос, почему из нескольких возможных интерпретаций прошлого делается выбор той или иной версии, и ответ на него связывает не только с личностями их создателей, но и с политическими потребностями, ролью государства» в формировании «политики прошлого»21. Эти и
См., например: Шнирельман В.А. Войны памяти. Мифы, идентичность и политика в Закавказье. М., 2003; Шнирельман В.А. Быть аланами: интеллектуалы и политики на Северном Кавказе в XX веке. М., 2006; Shnirelman V. Who gets the past? Competition for Ancestors among non-Russian Intellectuals in Russia. Washington, D.C.; Baltimore: Woodrow Wilson Center Press, John Hopkins University Press, 1996, и др.
20 Шнирельман В.А. Быть аланами. С.8-10.
21 Там же. С. 10-14.
другие наблюдения полностью соответствуют методологии настоящей диссертации.
Объект и актуальность исследования
В центре моего внимания находится так называемая проблема сартов. Почему именно сарты?
Причин несколько. Во-первых, этот термин в современной этнографической номенклатуре Средней Азии совершенно отсутствует, несмотря на то, что ещё сто лет тому назад им обозначалась значительная часть населения региона и, безусловно, существовало при всех сомнениях признание его - в том числе, по-видимому, и со стороны тех, кого сартами называли, - в качестве группового самоназвания. Слово «сарты» было в ходу у населения и администрации на протяжении почти 60 лет, пока Туркестан был составной частью Российской империи, но в течение десяти раннесоветских лет - с 1917 по 1926 г. - оно исчезло из словаря политиков, учёных и простых людей22.
Многие другие названия из дореволюционного списка среднеазиатских народов сумели пережить разнообразные политические перипетии и социальные катаклизмы, что до сих пор создаёт и укрепляет некоторую иллюзию их естественности, укоренённости в истории региона. Термин же «сарт», отвергнутый и выброшенный из этнографической классификации, воспринимается как нечто искусственное и навязанное империей, как анахронизм, а иногда считается даже оскорбительным.
«Проблема сартов», таким образом, лучше других позволяет взглянуть на тему взаимоотношений Российской империи и её азиатской окраины с точки зрения того, как формировалось и функционировало колониальное знание, как оно использовалось чиновниками для управления и какие мета-
Сегодня этнографы иногда фиксируют употребление термина «сарт» в современном среднеазиатском быту. Я во время своих полевых исследований в регионе также встречал название «сарты». Его используют и в качестве обозначения определённого слоя людей, и иногда даже в качестве самоназвания, хотя последнее - не очень массовое явление.
морфозы испытало в эпоху крушения империи, как продолжало своё существование в постколониальную эпоху.
Во-вторых, длившиеся десятки лет жаркие споры о содержании термина «сарт» дают самый широкий спектр интерпретаций и подходов. Анализ всех этих разных точек зрения позволяет увидеть максимально объёмно те концептуальные поиски, сдвиги и одновременно застои, которые имели место в российском общественном сознании в XIX и начале XX в.
В-третьих, «проблема сартов» представляет не только отвлечённо-теоретический интерес. В сегодняшней Средней Азии и вокруг неё ведётся ожесточённая борьба за историческое прошлое региона, за его культурные символы, за наследие, которое оставили после себя предшествующие поколения учёных, писателей, политических деятелей. Это и борьба между национальными элитами различных среднеазиатских государств, каждая из которых стремится «приватизировать» и переписать историю в пользу своей нации. И борьба между постсоветскими идеологиями «независимости» и постимперской ностальгией. Это, наконец, борьба между большими геополитическими проектами за монополию на право интерпретировать прошлое Средней Азии, которая развернулась между ведущими странами и блоками стран - Россией, Китаем, Западом, Турцией, Ираном. «Сарты», наряду с другими темами, опять оказались в центре пересечений различных научных и политических интересов. Как когда-то в середине XIX в. или на рубеже XIX-XX вв., вновь развернулась дискуссия о том, кто такие сарты. Образовавшаяся таким образом, благодаря сартам, связь между прошлым и настоящим позволяет глубже задуматься о том, как сегодня мы говорим о нации и нацио-нализме и какие уроки мы берём из истории .
Меньше всего я хотел бы быть понятым так, будто настоящее моё исследование -это призыв «отдать» сартов таджикам, «закрепить» их за узбеками или вернуть им самостоятельное существование. Такой вывод противоречил бы всей - совершенно противоположной - логике диссертации, в которой я изучаю многозначность термина «сарт» и неоднозначность суждений о нём.
Источники и методы исследования
В-диссертации используется максимально полный корпус нарративных источников, в которых присутствовала и обсуждалась этнографическая классификация населения Средней Азии, прежде всего тема сартов. Это научные и научно-популярные работы, статистические и архивные материалы. Цель подбора; материалов: — воссоздать, в наиболее полном виде ту дискуссию о сартах, которая имела место в российской, советской и постсоветской историографии в XIX, XX и начале XXI в. В качестве метода; исследования применяется, исторический (историографический), сравнительный и комплексный анализ нарративных источников.
В диссертации рассматриваются работы всех основных российских исследователей, писавших на тему сартов, - Н:А. Аристова; В.В. Бартольда, А.И. Богданова, А.В. Буняковского, В.В. Вельяминова-Зернова, М.В. Гаври-лова, И.И. Гейера, А.Д. Гребенкина, Ф: Ефремова^ И:И. Зарубина, Д. Иванова, Л.Ф: Костенко^ ЇІ.Е. Кузнецова, А. Л: Куна, В;И. Кушелевского, С.-А. Лапина, И.П. Магидовича, Н:А. Маева, Н.Г. Маллицкого, Махмуда-ходжи Бех-буди, А.Ф. Миддендорфа; Муннавара-кари Абдурашидхана-углы, Н.Н. Муравьёва, В:П: Наливкина, Н.П. Остроумова, П.И. Пашино, Е.Д. Поливанова, Э. Реклю, А.Н. Самойловича, Е.Т. Смирнова, Л.Н. Соболева, М.А. Терентье-ва, А.И; Федченко, ИВ. Ханыкова, А.И. Хорошхина, А. Шишова, Д.И. Эвар-ницкого, Ю:Д. Южакова, И.Л. Яворского и др., работы советских историков и этнографов - Ю.Э. Брегеля, М(Г. Вахабова, В.Р. Винникова, С.С. Губаевой, Т.А. Жданко,И1И. Зарубина, В.Ю.Захидова, Ш.И. Иногамова, Б.Х. Кармы-шевой; Б.А. Литвинского; И.П; Магидовича,. Р.Н: Набиева, А.А. Семёнова,
Мною была проведена работа по сбору всех имеющихся статей и книг упомянутых авторов, в том числе сегодня редких и малодоступных изданий, их систематизации и анализу, исходя из конкретного исторического контекста, в котором они создавались. В диссертации большое внимание будет уделено разбору аргументации, выбору стратегии доказательства, личным и политическим мотивам авторов. Особый интерес для моего исследования представляют очные и заочные дискуссии, столкновение мнений, в которых дискурсивные стратегии оппонентов становятся наиболее явными и часто эмоционально окрашенными. Я подробно остановлюсь, в частности, на дискуссиях между А.Ф. Миддендорфом и В.П. Наливкиным, В.В. Бартольдом и С-А. Лапиным, Н.П. Остроумовым и Махмуд-ходжой Бехбуди, А.А. Семёновым и А.Ю. Якубовским, А. Ильхамовым и сотрудниками Института истории АН Узбекистана и т.д. Попытаюсь проследить этапы развития дискуссий о сартах, изменение позиций, поиск новых аргументов. Моя задача - воссоздать в максимально полном объёме всю историю и историографию «проблемы сартов» вплоть до сегодняшнего дня.
Для изучения процесса обсуждения «проблемы сартов» я привлекаю ещё один важный источник - статистику. В частности, подробно будут рассмотрены результаты переписи 1897 г., а также итоги переписей 1920 (и 1917) и 1926 гг. Кроме того, я включаю в свою работу материалы текущей статистики, которая велась в Средней Азии начиная с 1870-х гг. и заканчивая 1916 г. В частности, в качестве примера я подробно разберу этнографическую статистику Ферганской области Туркестанского края, которую мне удалось собрать в максимально близком к полной картине виде. Все эти статистические материалы представлены в диссертации в виде обобщённых таблиц в приложении.
Несмотря на преимущественно историографический характер диссертации, в ней также использовались материалы полевых этнографических исследований, которые диссертант регулярно вёл в Кыргызстане, Таджикистане и Узбекистане с 1988 по 2008 г. Эти данные оказались необходимыми, в ча-
стности, для анализа тех или иных самоназваний местного населения и понимания процессов самоидентификации, которые происходили в регионе.
