Религиозная жизнь мордвы во второй половине XIX - начале XXI века Мокшина Елена Николаевна

Содержание к диссертации

Введение

1. Религиозная жизнь мордвы во второй половине XIX —начале XX века 32

1.1. Мордовское язычество 33

1.2. Православие и православно-языческий синкретизм 55

1.3. Сектантство 91

2. Миссионерско-просветительская деятельность русской православной церкви 113

2.1. Подготовка миссионеров 113

2.2. Система Н.И. Ильминекого и ее реализация у мордвы 128

2.3. Церковь в условиях нарастания революционного движения 191

3. Религиозная жизнь мордовского народа в годы советской власти 203

3.1. Политика Коммунистической партии и Советского государства в отношении к религии и церкви 203

3.2. Религиозная жизнь мордвы в 1917 - 1950-е годы 243

3.3. Уровень религиозности мордвы в период «развитого социализма»... 286

4. Этноконфессиональная ситуация у мордвы в постсоветский период 297

4.1. Рост влияния религии и церкви 297

4.2. Саранская и Мордовская епархия, ее деятельность 330

4.3. Религия и национальные движения 342

Заключение 365

Библиографический список 375

Список сокращений 439

• Мордовское язычество
• Подготовка миссионеров
• Политика Коммунистической партии и Советского государства в отношении к религии и церкви
• Рост влияния религии и церкви

Введение к работе

Актуальность темы. Современных этнологов, культурологов и политологов все больше привлекает задача исследования форм и степени религиозности народов Российской Федерации, роли различных конфессий и религии в целом, позиций духовенства и настроений верующих в постсоветском обществе (Губогло, 2000: 3). Еще далеко не преодоленный поныне в нашей стране системный кризис, охвативший все сферы жизнедеятельности общества, обнажил глубинные пласты этносоциальной психологии, извлек из недр этнического сознания и даже подсознания реликты архаических форм миро-видения и миропонимания. Именно в недрах этнической памяти, этноисто-рических и этнокультурных традиций в сложной социально-политической ситуации люди все чаще стали искать панацею от жизненных невзгод, обрушившихся на их головы. Разуверившись в возможностях государственных структур гарантировать их безопасность, обеспечить их будущее, они обратились к своим родоплеменным, этническим корням, ища в них опору и надежду, защитный механизм спасения. Так начиналась этническая мобилизация, выступавшая по существу в едином тандеме с мобилизацией этнокон-фессиональной. Этот спонтанный всплеск доселе полудремавших феноменов народного сознания стал своеобразной защитной реакцией, рефлексией на разраставшиеся кризисные явления в нашем полиэтническом и поликонфессиональном социуме.

Волна массового интереса к религиозной тематике во всех ее видах, всколыхнувшаяся на рубеже 1980 — 1990-х гг., размыла искусственно устроенное русло тенденциозно-атеистического информирования общества о религии и церкви, воскресила подход к религии, различным ее конфессиональным формам как к закономерным, достойным уважения и изучения явлениям культурно-исторического процесса, хранящим огромный опыт и потенциал духовно-нравственных исканий человечества. И это в равной мере относится не только к мировым (наднациональным), но и к народным (этни ческим) религиям, выросшим на почве предшествовавших им более архаичных племенных культов.

Как известно, к середине XVIII в. мордва была крещена, стала считаться народом православным. Однако она по сей день сохраняет некоторые остатки своих прежних, языческих, дохристианских верований и обрядов. Часть из них бытует сама по себе, в первозданном виде, часть же — в синкретической форме, в контаминации с русским православием, причем в таком симбиозе, что вполне обоснованно можно говорить об особом, мордовском варианте русского православия.

Хотя дохристианские верования и обряды мордвы привлекали внимание путешественников и ученых еще несколько веков назад, а со второй половины XIX и в начале XX в. им был посвящен ряд научных сочинений, однако многие аспекты мордовского язычества поныне оставались недостаточно глубоко исследованными, что объясняется рядом причин.

В условиях царской России, когда проводилась христианизация мордовского народа, его традиционные верования и обряды познавались в первую очередь в целях скорейшей замены их русским православием, а в бывшем Союзе ССР — с позиций, обусловленных задачами «коммунистического воспитания», непременной составной частью которого считалось «научно-атеистическое воспитание». Религиозные верования и обряды объявлялись заведомо негативными, архаическими «пережитками» народной жизни, анахронизмом, с которым необходимо бороться. Последовательное стремление официальных властей и КПСС как можно скорее вытравить религиозную идеологию из сфер не только государственной и общественной, но и семейной, личной жизни советских людей, т.е. тотальный воинствующий атеизм, подвергал религию, а вместе с ней и ее носителей, идеологическому прессингу, остракизму, делал верующих фактически второсортными гражданами страны, людьми, недостойными «светлого коммунистического будущего».

Естественно, что такое отношение к религии не стимулировало всесто роннее и объективное осмысление места, роли и значения этого этносоцио-культурного феномена в человеческой истории. Изучение религии в условиях Советской власти безоговорочно сопрягалось с практическими задачами, нацеленными на преодоление религиозных пережитков в жизни советского общества, формирование у советских людей научно-атеистического мировоззрения, новых, советских, социалистических по содержанию и национальных лишь по форме безрелигиозных обрядов и традиций.

Таким образом, многие аспекты как дохристианских верований, так и религиозной жизни мордвы в целом оставались не исследованными, что не способствовало более обстоятельному анализу ее истории, культуры и быта, ее менталитета. Не будет излишним здесь подчеркнуть актуальность данной темы не только для понимания исторической действительности, экологической ниши проживания народа, его хозяйства и материальной культуры, социальных и семейных отношений, но и его духовной культуры, существенным компонентом которой выступает религия. И это еще далеко не все. Материалы религиозных верований и обрядов мордвы способствует более глубокому осмыслению ряда общих проблем, связанных с происхождением и эволюцией религии в качестве самостоятельной формы общественного сознания, изучению ее не только сугубо сакральных, но и соционормативных, этномаркирующих, этностабилизирующих и этноинтегрирующих функций.

Объектом исследования является мордва, один из коренных, архоге-нетических народов Восточной Европы, этническая территория которого располагалась в Окско-Волжском междуречье. Во второй половине I тыс. н.э. здесь на базе древнемордовской семьи племен сформировалась раннефеодальная мордовская государственность, получившая известность в Западной Европе под именем Mordia, а в Восточной — Мордовская земля. Правителями ее были инязоры (оцязоры). Эти властные титулы произведены мордвой из слов ине (э.), оцю (м.) — великий, большой, азоро (э.), азор (м.) — хозяин, господин, владетель, владыка.

В 1239 г. Мордовская земля подвергается агрессии «Батыевых Татар», которые в 1242 г., т.е. через три года, возвращаясь из Западной Европы, вновь «победили их войною». В период ордынского господства мордовская феодальная знать в качестве вассалов служила монголо-татарским ханам, использовалась и русскими князьями в междоусобной борьбе. Так, во время войны Московского великого князя Юрия Даниловича с Тверским великим князем Михаилом Ярославичем в 1319 г. «Мордовские князи с Мордвичи», как сказано в русской летописи, совместно с русскими князьями (рязанским, московским, суздальским, ростовским и др.) участвовали в походе монголо-татар, посланных ханом Азбяком (Узбеком) на Смоленск, бывший тогда в руках литовского князя (ПСРЛ. X. 1965: 167 — 211).

В конце XIII — начале XIV в. на реке Мокше, в южной части этнической территории мордвы, на месте некоего мордовского поселения был построен город, называвшийся монголо-татарами Мохши (Мухши). Он стал центром одноименного улуса. Русские летописи именовали его Наручадью (современное с. Наровчат — райцентр в Пензенской области.—Е.М.). Этот северо-западный улус Золотой Орды, как и другие улусы, был разделен и на более мелкие административно-территориальные единицы — аймаки, что косвенно подтверждается бытованием в мокша-мордовском языке слова аймак, служащего для обозначения определенного региона (куста) поселений, имеющих свой диалект (говор), местные особенности быта и культуры (Мокшанско-русский словарь, 1998: 30).

Первоначально Мохши был административным центром по сбору ясака, непосредственно подчинявшимся золотоордынскому правительству, находившемуся в Сарай-Берке, что на Нижней Волге, но в конце XIV в., с началом внутренних междоусобиц и ослаблением центральной власти, здесь образуется феодальное татарско-мордовское княжество Мохши, или Наровчат-ская орда, о значительной самостоятельности которой можно судить по чеканке собственных денег — медных монет, использовавшихся в основном

для обслуживания внутреннего рынка. Множество монет, обнаруженных археологами во время раскопок по всему городу, а также в могилах окрестного мордовского населения, говорит об оживленной торговле, о том, что далеко не все богатства Мордовской земли завоеватели были в состоянии выкачивать в виде ясака. Одним из наиболее известных улусбеков (князей) — правителей (с 1361 г.) Мохши (Наручади) — был Тагай, чеканивший монеты со своим именем. В указанном же году в бассейне реки Пьяны (в пределах мордовских земель) появился Секиз-бей, который «Запианье все пограбил и, обрывся рвом, ту сиде» (ПСРЛ. XV. 1965: 71; Мельников, 1981: 30; Халиков, 1989: 133 —140). Здесь сформировалось другое Мордовское княжество, одним из правителей которого был князь Мураш (Муранчик в русских источниках. — Е.М.). Мордовские князья вели сложную политику, стремясь сохранить свою пусть и относительную, но независимость, самостоятельность, вступая в союзнические или даже вассальные отношения с одной стороны с русскими князьями, а с другой — татарскими ханами.

Так, в 1377 г. «князи Мордовстии, — гласит русская летопись,— подведоша втаю рать Татарскую из Мамаевы Орды Воложскиа на князей наших... И побегоша наши к реце ко Пьяне... И бысть на всех ужас велий и страх мног, и изнемогаша вси и бежаша» (ПСРЛ. XI — XII. 1965: 27 — 28).

С возникновением в 1438 г. Казанского ханства часть Мордовской земли оказалась в его составе, а другая — в пределах русских княжеств (Московского и Рязанского, присоединенного к Москве полностью в 1522 г.). Полное присоединение мордовского народа и Мордовской земли, как его этнической территории, к Московскому великому княжеству завершилось в 1552 г. с падением Казанского ханства. С этого времени по сей день Мордовия является составной частью Российского государства. В СССР она имела свою государственность в форме автономной республики (ее полное официальное наименование—Мордовская Автономная Советская Социалистическая Республика) со столицей в г. Саранске, в Российской Федерации

она стала именоваться Республикой Мордовия.

Предметом исследования является религиозная жизнь мордовского народа в условиях его нахождения в составе российской государственности, особенно с середины XIX по начало XXI в. вплоть до сегодняшнего дня, включающая все аспекты его религиозного бытия, выступавшего в сложном переплетении дохристианских и христианских верований и обрядов, в синтезе народных (этнических) религиозных воззрений с одной из наиболее распространенных в мире наднациональных (так называемых мировых) религий, каковой является христианство.

Крещение мордвы, начавшееся со второй половины XVI в. и завершившееся в середине XVIII в., было важным средством не только этно-конфессиональной, но и шире — этносоциальной интеграции ее в составе российского социального организма, адаптации в структуру этого государственного образования, ставшего ее Отечеством.

Цель и задачи исследования заключаются в обстоятельном изучении религиозной жизни мордовского народа за период с середины XIX в. по сегодняшний день, ознаменовавшийся неоднократными радикальными переменами в народном сознании, обусловленными качественными преобразованиями в государственной и общественной сферах жизнедеятельности нашей страны. Эти преобразования не могли не отразиться на этно-конфессиональном уровне, они, как правило, становились первопричиной последующих, выраставших на их базе трансформаций в религиозной идеологии, церковной жизни, в ценностных ориентациях народов страны, в том числе и мордвы.

Для достижения указанной цели были поставлены следующие задачи: показать роль и место различных форм религии (язычества, православия, православно-языческого синкретизма, сектантства, лютеранства, неоязычества) в менталитете мордовского народа на протяжении последних полутора веков отечественной истории, раскрыть влияние социально-экономических и

политических факторов на различных этапах новой и новейшей истории России на религиозную жизнь мордовского народа; осветить проблему взаимосвязи и взаимообусловленности религии и этнического самосознания, роль религии в этническом идентитете мордвы.

Хронологические рамки исследования охватывают период, начиная с середины XIX в. вплоть до сегодняшних дней, период, на протяжении которого в отечественной истории складывались три специфических этноконфес-сиональных ситуации, прослеживаемые и на примере мордвы: 1) дореволюционная (середина XIX в. — 1917 г.); 2) советская (1917 — 1991 гг.); 3) постсоветская (1991 г. — настоящее время). Что касается более ранних событий и явлений в религиозной жизни мордвы, а также процессов, так или иначе оказывавших воздействие на эту область народной жизни, то их мы будем касаться лишь постольку, поскольку они имели непосредственное отношение к рассматриваемому нами периоду этноконфессиональной жизни мордвы, без обращения к которым не будут верно поняты те или иные аспекты религиозного бытия мордовского народа, присущие для рассматриваемого нами периода его истории.

Методы изучения. Теоретико-методологической базой исследования, его понятийного аппарата явились в основном труды отечественных ученых-этнологов и религиоведов, в ряду которых прежде всего отметим работы С.А. Токарева, А.И. Клибанова, С.А. Арутюнова, П.И. Пучкова, В.А. Тишко-ва, М.Н. Губогло, Т.А. Бернштам, СВ. Чешко, Н.Л. Жуковской, В.Н. Басило-ва, Н.Ф. Мокшина, В.Е. Владыкина, П.В. Денисова, Кудряшова Г.Е., А.К. Салмина, О.Е. Казьминой и др. В них содержатся ценные идеи и наблюдения относительно сущности, места и роли религии в этносоциуме, ее веса, интереса, ориентиров и стимулов развития, значимости в регуляции жизнедеятельности народов.

Исходя из специфики поставленных нами цели и задач, необходимо использование совокупности исследовательских методов. В первую очередь,

конечно, требуется применение сравнительно-исторического метода, поскольку в центре внимания нашей работы находится анализ развития религиозной жизни мордвы на протяжении достаточно длительного времени. А рассмотрение конкретных компонентов религии (языческих, православных, языческо-православных, сектантских, неоязыческих, лютеранских) невозможно без использования культурно-типологического метода.

Изучение массового сознания, современных этноконфессиональных процессов, этнокультурных ориентации, этнополитических симпатий и антипатий населения можно осуществить только используя этносоциологические методы, и потому они применены нами для сбора весьма объемного массива информации. Эти методы естественным образом дополняет статистический анализ, который особенно важен при оценке современных этноконфессиональных процессов, уровня религиозности населения. Однако для отражения реальной и многоплановой картины этноконфессиональных процессов использование только названных методов недостаточно, и потому нами применены такие апробированные временем традиционные этнографические методы, как непосредственное (включенное) наблюдение и описание в полевых условиях, позволяющие состыковать обобщенный анализ этноконфессио-нальной жизни народа в целом с конкретикой, с повседневной реальностью, с личностным восприятием.

Территориальные рамки исследования не ограничиваются пределами Республики Мордовия, в которой проживает лишь третья часть всей мордвы Российской Федерации. Исторически сложившаяся в условиях Российского государства дисперсность расселения мордовского народа, который в этом отношении может сравниться разве только с татарами, детерминирует необходимость для полноты анализа привлечения соответствующих материалов по всему этносу, что, естественно, сопряжено с рядом трудностей.

Основной массив собранного автором материала характеризует этно-конфессиональную жизнь мордвы европейской части страны и прежде всего

тех губерний, из ряда административно-территориальных подразделений которых в годы Советской власти была сформирована мордовская автономная государственность (Пензенской, Тамбовской, Симбирской, Нижегородской). Но автор этим не ограничивался, стремясь охватить по возможности весь обширный ареал проживания мордвы в субъектах Российской Федерации и даже за ее пределами, например, в Армении.

Степень научной разработанности темы. Религиозная жизнь мордовского народа, его верования и обряды, мифология привлекали внимание ученых и путешественников, начиная с раннего средневековья. Так, западноевропейские путешественники XIII в. Юлиан, П. Карпини, В. Рубрук констатировали, что мордва «суть чистые язычники». И. Барбаро (XV в.), Р. Барбе-рини (XVI в.), д Авриль (XVII в.) писали о мордве как народе — «идолопоклоннике» (Мокшин, 1993: 8—19). Английский путешественник А. Дженкинсон, проехавший «сквозь все обширные владения царя России и Московии, которые простираются от Северного моря и границ Норвегии и Лапландии до самого Каспийского моря», отмечал, что в стране Мордва (Mordovits) «ее жители исповедовали языческую веру; теперь, будучи покорены нынешним русским царем (Иваном Васильевичем.—Е.М.), они по большей части крещены» (Дженкинсон, 1937: 168).

Другой английский путешественник, пребывавший в России в 1698 г., Д. Перри, наоборот, свидетельствовал о том, что мордва «решительно отказываются принимать христианскую религию в той форме, в какой преподносят им ее русские, хотя последние не один раз предлагали им значительные выгоды и расширение их льгот в том случае, если они дадут окрестить себя в русскую веру. Все это, несмотря на то, что они ежедневно претерпевают (всякого рода) обиды и оскорбления от русских, главным образом за свое упорство в нежелании сделать это» (Гераклитов, 1931: 102).

В трудах западноевропейских путешественников и ученых XVII — XVIII вв. содержатся интересные, подчас уникальные наблюдения о харак тере мордовского язычества, его особенностях, дохристианской обрядовой практике этого народа. Так, голландский ученый и путешественник Н. Вит-сен в одной из глав, названной им «Мордвины», своей обширной книги «Северная и Восточная Татария», изданной в Амстердаме в 1692 г., писал, что мордвины «...зажиточные люди, гостеприимные и хорошие, живут в хороших селах, а также и в хижинах, разбросанных по их территории. Занимаются земледелием. Молятся редко, но преимущественно этим занимаются, когда они пьют или когда режут животных, тогда они молятся Богу, который создал небо и землю и все, что там есть. Они благодарят его, что он дает возможность жить. Молятся, чтобы он их по окончании этой жизни повел в вечную радостную жизнь. Они живут мирно и без священников... При погребении ставят знак, показывающий профессию умершего. Кладут в могилу топоры и кремни, чтобы мертвецы могли ими воспользоваться; для всадников кладут лошадиный хвост, для пчеловода — улей и т.д. Они не молятся идолам, но шкуры убитых животных вешают на деревья и перед ними становятся на колени. Живут по законам природы. Верят в единого бога, создателя всего мира, которому они жертвуют при еде и питье первые куски и глотки» (Цит. по: Феоктистов, 1963: 5).

Витсен в основном верно охарактеризовал суть религиозных верований мордвы. Особенно важными для их осмысления являются свидетельства ученого относительно того, что «мордва не молятся идолам», что у них имела место вера «в единого бога». Во второй половине XVII в. большинство мордвы еще не было крещено, и она действительно не имела священников (православных. — Е.М.). Разумеется, можно внести в текст Н. Витсена и некоторые поправки, пояснения и уточнения. Так, при погребении в прошлом мордва в самом деле ставила особые знаки (меты) на могилах (могильных срубах), а с крещением — на крестах. Обычай этот сохраняется и поныне. Но указанные меты свидетельствовали не о «профессии умершего», как полагал Витсен, а являлись знаками собственности, семейно-родовой принадлежности (Мок шин, 1993:25).

В XVIII в. серьезный интерес к народам, входящим в Российскую империю, возник среди отечественных ученых, а организатором их изучения стала созданная по инициативе Петра I Российская Академия наук. Трудами академических экспедиций изучение мордвы продвинулось значительно вперед, в том числе и по интересующей нас проблеме. Их участники (И.И. Лепехин, П.С. Паллас, И.Г. Георги, И.П. Фальк и др.) описали некоторые традиционные моления мордвы, зафиксировали даже в оригинале несколько молитвенных формул, обратили внимание на возникновение в связи с христианизацией синкретических форм верований и обрядов, описали, пусть и кратко, погребальные и поминальные обряды, современную им этноконфессио-нальную ситуацию не только у мордвы, но и ее этнических соседей. «Чуваши и мордва, — отмечал, к примеру, Лепехин, — хотя просвещены святым крещением, однако между ними попадаются семьи, которые живут по старой вере, и редко можно найти деревню, при которой бы не были видны остатки прежнего их богомолия» (Лепехин, 1771: 162). Путешественник сообщает о былом существовании у мордвы многоженства и левирата: «Когда они были еще язычниками, то хотя дозволялося им брать столько жен, сколько кто содержать в состоянии, однако, смотря по крестьянским достаткам, никто более трех жен не имел. Двух сестер родных брать у них за грех не почиталося, с тем только различием, если первая сестра умрет... В протчем до крещения мордва имела право продавать своих жен с прижитыми детьми, когда они им не полюбятся, и брать других» (Там же: 173).

К середине XIX в. относится становление этнографии как самостоятельной научной дисциплины и в связи с этим создание учреждений, особых научных центров, занимавшихся этнографическими исследованиями. Первой такой организацией в России стало основанное в 1845 г. Императорское Русское географическое общество с отделением этнографии. Членами этого общества П.И. Мельниковым, В.Н. Майновым были написаны первые более

подробные, развернутые работы, в которых значительное место уделялось проблемам религиозной жизни мордвы. Так, в книге Мельникова «Очерки мордвы», состоящей из шести глав, четыре посвящены ее религиозным верованиям и мифологии, а сочинение В.Н. Майнова, опубликованное в Хельсинки на французском языке в 1889 г., полностью посвящено анализу мордовской мифологии (Mainof W. Les restes de la mythologie Mordwinen II Journal de la Societe Finno-Ougrienne. V., 1889).

П.И. Мельников был одним из первых исследователей (вслед за Витсе-ном и Палласом), опровергшим ходячее мнение о том, что мордва до христианизации поклонялась идолам. «Совершенно несправедливо некрещеную мордву называют идолопоклонниками, — отмечал он. — Никогда не имела она ни идолов, ни каких других изображений божества». Далее Мельников также верно отмечает, что «мордва никогда не имела особых храмов для совершения богослужения», проводя свои моления «в лесах, на полях, на кладбищах», что «у мордвы не было ни жреческого класса, ни жрецов, которые бы на срочное время или пожизненно сохраняли за собой эту должность», что «для совершения молений и жертв на общественных, мирских, волостных молянах каждый раз избирались, по общему согласию, несколько человек из уважаемых миром стариков», а домашние моления и жертвы обыкновенно «совершал старший мужчина в доме, а в известных случаях —старшая женщина», «на кладбищах они же, каждый над могилами своих предков» (Мельников, 1981: 44, 59 — 63).

Можно привести немало и других достоверных и ценных наблюдений Мельникова по дохристианским воззрениям и обрядовой жизни мордвы, впервые введенным им в науку и сохранившим свою существенную значимость для изучения религиозной жизни мордовского народа, его миропонимания на разных этапах истории. И в то же время нельзя не отметить допущенные им ошибки, а то и домыслы, снижающие научную значимость его труда. Мельников был не только ученым, но и писателем (как писатель он

вошел в литературу под псевдонимом Андрей Печерский), и это по всей видимости сказалось при создании им «Очерков мордвы», в которых прослеживается стремление автора подогнать традиционную мордовскую дохристианскую религиозную систему под библейский образец, что неоднократно отмечалось исследователями (Смирнов, 1895: 268 — 270; Евсевьев, 1966: 477 — 478; Маркелов, 1922: 54; Harva, 1952: 16—17; Мокшин, 1998: 32— 33).

Что касается названной выше монографии В.Н. Майнова, то она, хотя и содержит некоторые интересные сведения и наблюдения, также слишком отдает классическими теогониями, «мало вяжется с мордовскими воззрениями на богов и финской теогонией вообще» (Смирнов, 1895: 202). Еще более отрицательно отозвался об этой работе Майнова У. Харва, назвав ее сочинением «запутанным» и «безответственным» (Harva, 1952: 17).

Более глубоко и верно проник в сущность дохристианских воззрений мордвы И.Н. Смирнов, автор монографии «Мордва», впервые опубликованной отдельной книгой в Казани в 1895 году. В этой книге, состоящей из шести глав, две посвящены дохристианским верованиям и обрядам: глава четвертая «Культ предков. Воззрения на смерть и погребальные обряды» и глава пятая «Религиозные верования и культ». Автор верно отметил, что культ предков занимал большое место в традиционной духовной культуре мордовского народа, оказывал заметное воздействие на процесс регулирования общественной и семейной жизни народа. Не лишены интереса и попытки ученого проследить, каким образом в религиозных представлениях мордвы отражались те или иные историко-стадиальные этапы его развития.

К религиозной жизни мордвы немалый интерес проявил известный мордовский ученый и просветитель М.Е. Евсевьев. Из его публикаций, посвященных этой теме, особо значимы две, а именно, статья «Братчины и другие религиозные обряды мордвы Пензенской губернии», увидевшая свет в 1914 г. на страницах журнала РГО «Живая старина», и несколько более об ширная по объему работа «Мордва Татреспублики», впервые опубликованная в Казани в 1925 году. В этих трудах, базирующихся в основном на полевых материалах автора, описаны с большой достоверностью общественные и семейные моления мордвы, имевшие место в конце XIX — первой четверти XX в., сделан ряд ценных наблюдений относительно контаминации мордовского язычества с русским православием, даны компетентные оценки общего уровня религиозности мордовского народа, этноконфессиональной ситуации в отмеченный период.

Целенаправленная политика атеизации общества, возведенная в годы Советской власти в ранг государственной, не способствовала фундаментальной разработке историко-религиоведческой тематики как особой отрасли знаний, становлению и развитию религиоведения. Призванное осмысливать общетеоретические вопросы, отражающие мировоззренческие и методологические подходы к предмету (понимание сущности религии и ее определение, выяснение содержания и специфики религиозного сознания, анализ детерминантов религиозных верований, места и роли религии в системе культуры, ее взаимосвязей с философией, наукой, моралью, искусством, экономикой, политикой, правом, этническим самосознанием и т.д.), религиоведение в советские годы было жестко нацелено на поиск путей и средств скорейшего преодоления религии из жизни советских людей.

Коммунистическая идеология тоталитарного государства строго контролировала направления научных поисков, препятствовала раскрытию многих исторических событий, отражающих подлинную сущность «социалистических» нововведений в стране, требовала однозначно негативной оценки всех институтов, в той или иной мере связанных с самодержавным строем. Долгое время историки и этнографы, религиоведы были лишены возможности правдиво рассказать о происходящих переменах в религиозной жизни страны и ее народов, дать справедливую оценку деятельности КПСС и Советского правительства в отношении православной церкви, как, впрочем, и

других конфессий, функционировавших в СССР.

Переоценка положения православной церкви и верующих в годы Советской власти началась со второй половины 1980-х годов во многом не только благодаря 1000-летию крещения Руси, широко отмеченному в 1988 г., но и, в первую очередь, благодаря перестройке, когда происходила общественно-политическая актуализация этнического и ассоциированного с ним конфессионального факторов в жизни индивидов и общества в целом, когда взамен монолитному дисциплинарному теоретико-методологическому наследию как части идеологизированного советского обществознания с его всеобщей пропиской по единой методологии (исторического материализма) и одной частной теории (марксизма-ленинизма) приходил теоретико-методологический плюрализм, а историко-этнографическое религиоведение, наряду с политической и юридической антропологией, конфликтологией, этологией, миграционными и тендерными исследованиями, стало одним из приоритетных новых научных направлений (Тишков, 2003: 15-16).

В исследованиях по русской проблематике на передний план вышла тема православия и его роли в истории и культуре как собственно русского, так и ряда нерусских народов, придерживающихся этого вероисповедания. Интересно отметить, что часть трудов по духовно-мировоззренческой позиции отражает взгляды воцерковленных людей, что не только не мешает им практиковать светскую науку высокого уровня, но и способствует более глубокому проникновению в объект исследования. Такой симбиоз наиболее ярко выразился в проведении в 2001 г. международной конференции «Православие и культура этноса», на которой автор данной диссертации выступил с докладом «Республика Мордовия: вероисповедная ситуация в конце XX века» (Мокшина, 2000: 135-136).

В обществе возникли новый интерес и новые ресурсы к сохранению и утверждению этнокультурной и этноконфессиональной мозаики как в связи с интеллектуальными дебатами, диалогом мировоззрений относительно на циональных идей, путей развития России и ее народов, их культур, так и на почве массового увлечения культурным партикуляризмом, включая этнографическое краеведение. Наконец, обозначился «социальный заказ» в виде политического и управленческого интереса со стороны директивных органов, хотя и в смутных и малофинансируемых формах.

И тем не менее некоторые ценные наблюдения относительно сущности религиозных воззрений мордвы, специфики ее религиозности в советские годы были сделаны. Это прежде всего относится к работам М.Т. Маркелова, который на протяжении всей своей творческой жизни, к сожалению, недолгой (он пал жертвой сталинских репрессий в 1937 г., реабилитирован посмертно в 1959 г. —Е.М.), изучал дохристианские верования и обряды родного народа, особенно такие их аспекты, как знахарство и колдовство, аграрный культ, культ предков, разумеется, делая это в целях формирования у него антирелигиозного мировоззрения (Маркелов, 1931; Мокшин, 1994: 130 — 138).

Большой интерес для исследователей-религиоведов и этнографов представляет опубликованная в 1968 г. Мордовским книжным издательством книга Н.Ф. Мокшина «Религиозные верования мордвы», в которой автор не только реконструировал мордовскую дохристианскую религиозную систему, но и показал ее место и роль в жизни мордовского народа на разных этапах его истории. Значимость этой работы в обществознании оказалась настолько существенной, что через тридцать лет она была переиздана, разумеется, дополненная ученым новыми материалами и наблюдениями, собранными им за этот период.

Что касается современной этноконфессиональной ситуации у мордвы, то ее анализу посвящена соответствующая глава монографии автора данной диссертации, в которой рассмотрены сюжеты, связанные с религиозностью населения Мордовии в советское время, ростом влияния религии и церкви в связи с распадом СССР, взаимодействием религии с национальными движе ниями (Мокшина, 1998: 114— 152).

Если говорить о зарубежной историографии по интересующей нас теме, то она невелика. Можно назвать лишь одну монографического плана работу, вышедшую из-под пера финского религиоведа и этнолога У. Харва «Die religiosen Vorstellungen der Mordwinen», опубликованную в 1952 г. в Хельсинки на немецком языке. Наряду с книгой Н.Ф. Мокшина труд У. Хар-вы можно без преувеличения считать существенным вкладом в изучение духовной культуры мордовского народа. Хотя У. Харва сам не собирал полевые материалы у мордвы, но он широко воспользовался таковыми из архива и документальных публикаций X. Паасонена, длительное время работавшего среди нее в последней четверти XIX века.

Завершая анализ историографии, можно констатировать, что если религиозные аспекты жизнедеятельности мордвы, так или иначе связанные с язычеством, не были обойдены вниманием исследователей, то этого нельзя сказать относительно православия, которое стало входить в историю, культуру и быт мордовского народа после его присоединения к Русскому государству. Хотя некоторые сюжеты, связанные с крещением, растянувшимся на целых два столетия, нашли адекватное отражение в отечественной историографии, многие стороны образа жизни мордвы, ее менталитета, испытавшие воздействие русского православия, поныне остаются неисследованными. Сказанное в первую очередь относится к языческо-православному религиозному синкретизму, возникшему в мордовской среде в результате синтеза той и другой религии, но не в меньшей степени и к собственно русскому православию, сохранявшему свою, пусть и относительную, религиозную чистоту, христианско-православный канон. Небезынтересно в этой связи высказывание И. Смородиной, которая пишет: «Однако чем подробнее знакомишься с объемом историко-краеведческих материалов, тем больше удивляешься: духовно-религиозная жизнь мордвы пребывает совершенно неизученной специалистами, невостребованной и даже как будто проходит мимо их внима ния. Мы не знаем имен пастырей — выходцев из мордвы, за исключением разве что патриарха Никона, мы не знаем подвижников народного благочестия, мы совсем не знаем мордву как народ, перешагнувший языческую тьму и воцерковленный» (Смородина, 2002: 47).

Конечно, едва ли можно согласиться со столь однозначно негативной оценкой И. Смородиной мордовской языческой религии как «тьмы», ибо она была неизбежным и важным этапом формирования, развития и идентификации народа и даже поныне не совсем утратила свой позитивный потенциал, тем не менее, безусловно, русское православие, исторически сложившееся в пределах восточного направления христианства в качестве особой христианской конфессии и принятое мордвой, создавало определенные возможности для ее духовного развития, приобщения к русской, а через нее и к мировой культуре.

С момента возникновения на долю Русской православной церкви выпал жребий утверждать себя в среде, сохранявшей вполне развитые дохристианские (языческие) традиции как в самом русском народе, так и в нерусских народах, оказавшихся в орбите его государственности. В результате РПЦ неизбежно стала дистанцироваться от фундаментальной космополитической установки христианства, превращаясь в сугубо национально-государственный институт, в котором греко-византийская ортодоксия образовала лишь как бы верхний, концептуальный уровень вероисповедания, получивший название русского православия. В глубине же массового религиозного сознания русского народа сложился этнически окрашенный православно-языческий синкретизм (бытовое православие). Не случайно, что в России в обыденном восприятии православие зачастую выступает в качестве национальной религии русских, подчас даже сам конфессионим «православный» отождествляется с этнонимом «русский».

То же самое можно сказать и относительно миксации в данном случае уже русского варианта православия с мордовским язычеством, приведшей в

конечном счете к формированию мордовского варианта русского православия (Мокшин, 1998: 176).

Источниковая база исследования. Настоящее исследование опирается на обширный круг источников как опубликованных, так и неопубликованных, которые отражают религиозную жизнь мордовского народа на протяжении не только середины XIX — начала XXI в., но отчасти и в более ранний период. Из опубликованных источников в первую очередь назовем многотомную серию «Документы и материалы по истории Мордовской АССР», изданную в Саранске с конца 1930-х по начало 1950-х годов. Для изучения религиозной жизни мордвы особенно со времени ее полного присоединения к Русскому государству представляют интерес сведения, содержащиеся в царских, патриарших, сенатских, синодальных указах, жалованных грамотах, в наказах воеводам и воеводских отписках, уставных грамотах монастырям, в окладных, межевых, оброчных книгах и выписях, челобитных мордвы, как и челобитных и донесениях миссионеров, в делах судопроизводства и других документах, которые позволяют понять сложный процесс абсорбирования, адаптации мордвы в русское православное этноконфессиональное пространство.

Другая многотомная серия, также публиковавшаяся в Саранске, начиная с 1963 г. вплоть до конца 1980-х годов, носящая название «Устно-поэтическое творчество мордовского народа», включает огромный массив фольклорного материала, зафиксированный исследователями в XIX — XX веках. Фольклор, как источник для изучения религиозной жизни мордвы, использовался далеко не достаточно. Между тем эвристическая значимость его при изучении жизнедеятельности, менталитета народов, в том числе мордовского, неизмеримо велика, поскольку фольклор был по существу единственной своеобразной летописью, запечатлявшей на протяжении столетий не только важнейшие этапы его жизни, но и ее содержание.

С 60-х годов XIX в. стали издаваться епархиальные ведомости - жур налы епархиальных управлений. В Казанских, Нижегородских, Пензенских, Самарских, Саратовских, Симбирских, Тамбовских и других епархиальных ведомостях, выходивших до 1917 г. обычно два раза в месяц по два выпуска (в виде частей официальной и неофициальной), в официальной части публиковались правительственные постановления, документы епархиальных управлений, сведения о наградах, вакансиях, перемещениях священнослужителей и т.п.; в неофициальной - материалы литургического и методического характера (например, конспекты уроков для церковно-приходских школ и др.), о внутрицерковной жизни, краеведческие и этнографические, об истории городов и сел, приходов и монастырей в мордовском крае, о церковном расколе и сектантстве, проявлениях традиционной этики, дохристианских верованиях и обрядах мордвы, поступавшие в редакции епархиальных ведомостей с мест по преимуществу от священнослужителей, которые непосредственно исполняя те или иные требы в мордовских приходах, были не просто очевидцами, но и соучастниками описываемых ими событий и явлений в духовной жизни их прихожан, что особенно увеличивает их значимость. Эти материалы имеют не столько историографическую, сколько источниковедческую ценность, позволяя конкретнее осветить как общее, так и особенное в этноконфессиональных процессах на местах, в различных регионах расселения мордвы.

В 1889 — 1890 и в 1898 — 1901 гг. полевые исследования среди мордвы проводил финский ученый X. Паасонен, собравший огромный фольклорный материал по ее религиозной жизни конца XIX — начала XX века. К собирательской работе он привлек грамотных мордвинов, обучив их методическим приемам фиксации полевых сборов. Это были так называемые «сельские стипендиаты», получавшие за свою работу финансовую поддержку от Финно-угорского общества (И. Зорин, А. Леонтьев, В. Савкин, С. Сирикин, М. Тарайкин, Р. Учаев, С. Чигин, И. Школьников, А. Шувалов). Как правило, по своим селам и деревням они выявляли и фиксировали обширную фольк лорную и этнографическую, религиоведческую информацию, предоставляя ее X. Паасонену, а после его отъезда отсылали в Гельсингфорс (Хельсинки). Собранные X. Паасоненом и его мордовскими учениками материалы — уникальный источник для исследования религиозной жизни мордвы, еще далеко не использованный в этом плане.

Не меньшую значимость представляют сведения, собранные в конце XIX — начале XX в. А.А. Шахматовым, М.Е. Евсевьевым и М.Т. Маркеловым, основная часть которых также опубликована. Выдающийся русский ученый А.А. Шахматов с помощью местных уроженцев-мордвинов Р.Ф. Учаева, работавшего также с X. Паасоненом, B.C. Саушкина и И.А. Цыбина изучал мордву Саратовского уезда Саратовской губернии, главным образом, сел Оркино и Сухой Карбулак. В 1910 г. в Санкт-Петербурге был напечатан «Мордовский этнографический сборник», составленный А.А. Шахматовым. Огромный фолиант в объеме 848 страниц печатного текста представляет собой транскрибированную запись преданий, обычаев, заговоров, жертвоприношений, ворожбы, празднеств, примет, сказок, загадок, пословиц, поговорок, песен, частушек на эрзя-мордовском языке с подстрочным переводом на русский язык.

По существу аналогичен сборнику А.А. Шахматова, хотя гораздо меньше по объему (238 с), изданный в 1922 г. в Саратове сборник этнографических материалов под названием «Саратовская мордва», составленный М.Т. Маркеловым, который вместе со своими «сотоварищами» зафиксировал их в основном в селах Старая Лебежайка, Еремкино, Чувашские Кулатки, Найман, Илюшкино, Барановка Хвалынского уезда и Синенькие, Новое За-харкино, Баклуши, Савкино, Камаевка, Мачкас Петровского уезда Саратовской губернии.

Во «Введении» к сборнику Маркелов отмечал, что многочисленные описания мордвы, статьи, разбросанные в десятках периодических изданий, журналов и газет, подчас обнаруживают «миссионерскую тенденциозность

интереса к мордве». Даже более серьезные очерки, принадлежащие П.И. Мельникову и В.Н. Майнову, за исключением монографии И.Н. Смирнова, к сожалению, за отсутствием под собой научной базы «в виде сырого фольклорного и бытового материала» не избежали ошибок и «подтасовки самих фактов». По этой причине, справедливо подчеркивал Маркелов, «использование уже имеющегося в литературе материала должно обусловливаться осторожным подходом и возможно тщательной проверкой не только заключений, но и самого сырого материала» (Маркелов, 1922: 54).

Составленный М.Т. Маркеловым этнографический сборник содержит большой раздел «Обряды и верования», включающий оригинальные описания мордовских молений, заговоров, календарных и некалендарных обрядов, религиозную терминологию, биографии двух знахарок и сказочника, свадебные и похоронные плачи, сказки о священстве, иконах и чудесах, песни, характеризующие конфессиональные процессы, переживавшиеся мордвой Саратовской губернии на рубеже XIX — XX вв., времени, когда, как заметил Маркелов, «одна историческая грань пройдена и мордва на пороге нового существования» (Там же: 69).

Ценную, подчас уникальную, информацию для осмысления религиозной жизни мордвы конца XIX — первой трети XX в. содержат материалы и наблюдения выдающегося мордовского ученого, этнографа и религиоведа, фольклориста и филолога М.Е. Евсевьева (годы жизни 1864 — 1931). Многие из них опубликованы, в том числе в пятитомном собрании его сочинений и полевых записей «Избранные труды» (Евсевьев, 1961 — 1966), но немало его «дорожных заметок», наблюдений, дневниковых пометок, хранящихся в Центральном государственном архиве РМ (фонд Р-267), продолжает оставаться не проанализированными, не введенными в научный оборот. Этот пробел, относящийся и к его материалам, которые касаются этноконфессиональных аспектов жизнедеятельности мордвы, ее верований, мы в данной работе стремились устранить.

Интересные сведения относительно христианизации мордвы, взаимоотношений монастырских властей и монахов с мордовским крестьянством, сектантского (особенно старообрядческого) движения и участии Саровских монахов в расколе, их миссионерско-просветительской деятельности, участии в канонизации Серафима Саровского Николая II и царской семьи, конфискации движимого и недвижимого имущества Саровского монастыря органами Советской власти, попытках создания на базе монастыря сельскохозяйственной трудовой артели (коммуны) извлечены нами из фонда Саровского монастыря (ЦГА РМ, фонд 1).

Ряд документальных данных, прямо или косвенно освещающих религиозную жизнь мордвы, извлечен автором данной работы из фонда Р-175 (Советы) этого же архива, как и текущих архивов министерств образования, культуры, социальной защиты, труда и занятости населения, экологии и природопользования РМ, Управления Министерства юстиции РФ по РМ, Мордовского республиканского комитета по статистике, Миграционной службы РМ. Они свидетельствуют о современных событиях и процессах, связанных с возникновением тех или иных общественных движений и партий, культурно-просветительных обществ и ассоциаций, их отношении к религии и церкви, как и собственно религиозных организаций, в том числе и национальных, о тенденциях развития народного образования, социально-экономических, эт-нодемографических, экологических и других параметрах, влияющих на этно-конфессиональную ситуацию. Материалы эти, как рукописные, так и опубликованные, а также предназначенные для служебного пользования, были предоставлены автору руководителями указанных министерств и ведомств в виде аналитических справок, отчетов и в других формах, за что автор выражает им искреннюю благодарность.

Значительное место в работе занимают полевые этнографические материалы, собранные экспедициями Мордовского государственного университета им. Н.П. Огарева, начиная со второй половины 1960-х гг. по настоящее

время по специальным тематическим анкетам, целью которых было изучение уровня и специфики религиозности мордвы. С конца 1980-х гг. поныне в этих экспедициях принимает непосредственное участие и автор данной работы, не только осуществляя сбор эмпирического материала, но и составляя необходимый для этого инструментарий, руководя одним из отрядов экспедиции. В разных районах расселения мордвы, как в самой Мордовии, так и за ее пределами, собран репрезентативный материал, позволяющий лучше понять процессы, проходившие в сфере религиозной жизни мордовского народа как в советские годы, особенно с 1960-х вплоть до распада Советского Союза, так и в постсоветский период, когда наряду с этнической мобилизацией начиналась мобилизация этноконфессиональная (Губогло, 2000: 2 — 10).

Существенным источником для создания данной работы явились многочисленные средства массовой информации, ежедневно помещающие на своих страницах не только официальные церковные материалы, но и разнообразные сведения, факты из церковной и монастырской жизни, деятельности сект как традиционных, так и тоталитарных, других религиозных центров и объединений, молодежных религиозных движений, позволяющие более полно представить весь спектр религиозности народа, осмыслить место и значение религии в его современном менталитете.

Наконец, немало фактического материала почерпнуто автором из исто-рико-религноведческой и этнографической литературы, культурологических публикаций, справочников и энциклопедий, которые в постсоветское время, размывая искусственно устроенное ранее русло сугубо атеистического информирования о религии и церкви, заполнились религиоведческой информацией, мало известной или совсем неизвестной широкому кругу читателей.

Научная новизна исследования определяется как самой сущностью авторского подхода к анализу такой крупной научной и практической проблемы, имеющей важное этносоциальное, этнокультурное и этноконфессио-нальное значение, так и содержанием ряда основных положений и выводов,

их концептуальной оригинальностью.

Данное исследование впервые на монографическом уровне не только обобщает многоплановый и разнотипный материал, раскрывая сложную и противоречивую сущность религиозной жизнедеятельности миллионного народа за полторы сотни лет, на протяжении которых дважды кардинально менялись официальные позиции властных структур по отношению к религии и церкви, но и выдвигает ряд важных концептуальных положений относительно стратегии и тактики этноконфессиональной политики на современном уровне применительно к конкретному этносоциальному организму, каковым выступает мордовский народ.

Глубоко осознавая связь религии со многими другими аспектами бытия народа, автор обратил внимание на сопряженность этой формы общественного сознания с этническим самосознанием, связь этнических процессов с эт-ноконфессиональными и их воздействие на состояние общественной и государственной жизни на примере Мордовии, являющейся современной государственностью мордовского народа.

Как фактическая аргументация исследования, так и его логика, весь его пафос показывают, что этноконфессиональный выбор мордовского народа, состоявшийся несколько веков назад, позволил ему вместе с русским и рядом других, ассоциировавшихся с ним, народов, составить единое этно-конфессиональное православное пространство, позволившее им в веках не только выработать ряд основополагающих общих принципов и норм жизнедеятельности, но и, что не менее важно, сохранить свое этническое достоинство, этнокультурную самобытность, вопреки неоднократно высказывавшимся прогнозам о скорой полной ассимиляции, русификации мордвы.

На защиту выносятся следующие основные положения: 1. Дохристианские верования и обряды мордвы (мордовское язычество) на протяжении длительного времени были одним из регуляторов этнонор-мативных функций, стабилизаторов этнической самобытности народа,

выступали в качестве существенного этнического маркера.

2. Русское православие серьезно ослабило эти функции, но не вытеснило их полностью, более того, оно само вынуждено было в процессе внедрения в мордовскую среду приспосабливаться к образу жизни народа, вбирать наиболее жизнеспособные компоненты его традиционных верований и обрядов, что в конечном итоге привело к формированию особого мордовского варианта русского православия.

3. Образовавшийся в процессе мордовско-русского межэтнического взаимодействия православно-языческий синкретизм является специфической чертой современного этноконфессионального состояния мордовского народа.

4. Христианизация мордвы не была одномоментным актом, представляла собой длительный, растянувшийся на века процесс, нередко принудительный, вызывавший восстания, но в целом оценивать ее следует позитивно, как явление, способствовавшее адаптации мордовского народа в российский социальный организм.

5. Хотя официальные светские и церковные круги России считали своей стратегической задачей русификацию мордвы, сохранение ее этнической самобытности не было их целью, объективно внедрение русского православия способствовало развитию некоторых аспектов ее образования и культуры, в том числе письменности, школы, книгопечатания, особенно канонической литературы, на родном языке, формированию национальных кадров духовенства, интеллигенции.

6. Если в лоно официальной церкви в условиях дореволюционной России мордву подчас загоняли административно-полицейскими мерами, то в российские секты она вступала добровольно, выражая тем самым совместную с этнически преобладавшим в них русским крестьянством оппозицию как господствующей церкви, так и светским властным структурам.

7. Русификаторская политика царизма и РПЦ в отношении инородцев порождала в среде мордвы, особенно ее образованной части, пессимистические настроения, индифферентность к судьбе родного народа, неверие в позитивные перспективы, с одной стороны, а с другой - стремление сокрушить этот режим.

8. Участие мордвы в классовой борьбе ослабляло влияние на нее религии, что особенно стало проявляться после Октябрьской революции, когда Россия из страны, в которой доминирующей идеологией была религия, начала превращаться в страну, где в качестве таковой выступал марксизм-ленинизм, непременным компонентом которого считался атеизм.

9. За годы советской власти религиозность мордвы, безусловно, снижалась, вырастали поколения людей, воспитанные на идеях безбожия и атеизма. Вместе с тем степень ее атеизации намеренно преувеличивалась, желаемое выдавалось за действительное, закрытие церквей искусственно форсировалось.

10. В постсоветский период начался процесс не только легализации религиозности, но и деатеизации взрослого мордовского населения, активное приобщение к религии молодежи, в условиях советской власти особенно тщательно оберегавшейся от ее воздействия.

11. В связи с поисками путей и средств стимулирования национального возрождения мордвы заметно возрос интерес, особенно в кругах интеллигенции, к историческому прошлому родного народа, его традиционным верованиям и обрядам, предпринимаются попытки их ревитализации и даже противопоставления православию. Думается, однако, что языческая вера в целом - пройденный этап в истории мордовского народа, и полный возврат к ней не реален. Вместе с тем было бы нерациональным искусственное торможение инициатив по использованию ряда ее элементов в практике современной обрядовой жизни народа, особенно тех, которые способствуют его возрождению.

12. Возникшие в постсоветское время в Мордовии общины Мокшэрзянской протестантской (лютеранской) церкви, считающей одной из своих сильных сторон богослужение на мордовских языках, также, на наш взгляд, не получат широкого распространения среди мордвы, если РПЦ обратит более пристальное внимание на использование в мордовских приходах родного языка, перевод на мокша-мордовский и эрзя-мордовский языки канонической литературы, подготовку национальных кадров духовенства, в том числе из мордвы, проживающей за пределами Мордовии. Практическая значимость исследования весьма существенна, поскольку основные его положения, выводы могут быть использованы не только при прогнозировании, но и реализации этнополитических, этносоциальных и этнокультурных программ, непременной составной которых выступает этноконфессиональная парадигма. Конкретные знания об уровне религиозности мордовского народа, его конфессиональных параметрах и особенностях, религиозных направлениях и течениях могут оказаться весьма полезными для стабилизации как внутри- и межконфессиональных, так и шире — внутри- и межэтнических отношений в целом.

Разумеется, практическое значение данной работы не ограничивается сказанным выше. Ее материалы и выводы важны для написания обобщающих трудов по истории религии, этнографии, по духовной культуре финно-угорских народов России, учебников и учебных пособий по этнологии и религиоведению, как и аналогичных курсов лекций.

Апробация работы. Материалы по теме диссертации опубликованы в более чем 30 работах, в том числе двух монографиях, 6 учебных пособиях. Ее проблематика докладывалась на ежегодных Огаревских, Сафаргалиев-ских, Меркушкинских, Евсевьевских чтениях, международных конгрессах финно-угроведов (Ювяскюля - 1995, Таллин - 1997, Тарту - 2000, Йошкар-Ола - 2003), конгрессах этнографов и антропологов России (Уфа - 1997, Нальчик - 2001), международных и всероссийских конференциях (Саранск 1995, 1997, 2000, 2003, Балашов - 2003), международном научном симпозиуме «Православие и культура этноса» (Москва - 2000), региональных и других конференциях. Диссертационная работа обсуждалась на кафедре дореволюционной отечественной истории, археологии и этнографии Мордовского государственного университета им. Н.П. Огарева и рекомендована к защите.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка источников и литературы, списка сокращений.

Мордовское язычество

Характеризуя религиозную жизнь мордвы д. Кардафлей Городищенского уезда Пензенской губернии начала XX в., замечательный знаток ее культуры и быта М.Е. Евсевьев писал, что мордва, «несмотря на свое почти двухсотлетнее пребывание в лоне православной церкви, весьма немного успела заимствовать от нее, кроме чисто внешней стороны: она усердно соблюдает посты, ходит в церковь, ставит свечи перед иконами и в то же время — и, кажется, еще усерднее—исполняет все языческие обряды» (Евсевьев, 1966: 363).

Аналогичная картина имела место и в других селениях. Так, в архиве Пензенской духовной консистории под 1826 г. хранится «Дело по доносу священнослужителя Городищенского уезда с. Сыромяса Дмитрия Андреева об идолопоклонстве мордвов его прихода». В адресованном епископу Пензенскому и Саратовскому Иринею доношений священник докладывал, что «приходской его деревни Вязовки (в 7-ми верстах от Мувала) жители ясаш-ные крестьяне из мордвы новокрещеные, идолопоклонствуя, обоготворяют идола, называемого ими кереметь, которому они производят какую-то мольбу; постов, установленных святыми отцами, не соблюдают; тела умерших кладут в шапках; рукописей, по христианскому обряду, умершим не берут». На докладе консистории о доносе священника Андреева и показании вязов-ской мордвы епископ Ириней наложил следующую резолюцию: «Поелику кроме сего дела доходят до нашего сведения, что таковые суеверные поклонения происходят в обеих губерниях Пензенской епархии (Пензенской и Саратовской.— Е.М.) у крещеных из мордвичей и доселе не прекратились... предписать благочинным, дабы они имели особенный надзор за теми священнослужителями, где находятся крещеные мордвичи, и, дознав, что происходят суеверные моления, доносили мне немедленно». Во исполнение указанной резолюции консистория предписала рапортовать преосвященному Иринею через каждые три месяца о мордовских молениях и празднествах до совершенного их искоренения (Там же: 377).

Сохранилось несколько ответов на это предписание, последовавших от благочинных Саранской округи с. Большого Вьяса Старосивильского, г. Городищ Мидовского, с. Коржевки Городищенского уезда Крестогорского. В рапорте от 3 мая 1827 г. священник Старосивильский сообщал, что «хотя по ведомству его в селениях Турдаках, Умысе, Тепловке, Кочкурове, Тавле и находятся новокрещеные мордвичи и дознано, что наперед сего происходили у них некоторые суеверные моления и празднества, однако ж ныне, как приметно, при помощи божией, совершенно хладеть начинают к прежде бывшим у них суевериям; сие доказательство тем паче, что сии мордвичи, когда приходит урочное время, в каковое они прежде толпами собирались, празднест-вовали и проч., ныне, при внушении им, что это есть одно только заблуждение, оставили уже многое и стараются приближать себя к цели молитвосло-вий и обрядов, православными христианами совершаемых». В том же смысле рапортовал благочинный г. Городищ протоиерей Мидовский о деревне Мордовском Ишиме, о приходах сел Катмис, Тешняр, Селиксы, Пазелки, Ваше-лей. А благочинный с. Коржевки священник Андрей Крестогорский в рапорте от 14 августа 1827 г. категорически заявил, что «живущие в его ведомстве крещеные мордвичи не производят суеверных молений» (Там же).

Будучи чиновником по особым поручениям при нижегородском генерал-губернаторе, П.И. Мельников, проявлявший немалый интерес к верованиям мордвы, произвел в 1848 г. по заданию властей следствие по поводу мордовского общественного моления, совершенного в роще возле д. Сескино Нижегородского уезда, той самой деревни, которая в свое время (в 1804 — 1810 гг.) была центром религиозно-реформаторского движения (второго Те-рюшевского восстания, первое было в 1743 — 1745 гг.), возглавленного крестьянином этой деревни Кузьмой Алексеевым, иронически прозванным царскими и церковными властями «Кузькой — мордовским богом».

Архиепископ Нижегородский и Арзамасский Вениамин II (Краснопев-ков) после ревностного проповедника епископа Дмитрия (Сеченова), обращавшего в христианскую веру мордву Терюшевской волости при содействии их помещика Георгия Александровича князя Грузинского, принимал решительные меры к искоренению «грубого суеверия» и «остатков идолопоклонства», которое «начало опять увлекать мордву по случаю явившегося мордовского провещателя Кузьки». Для этого «он ездил сам к терюханам, слушавшим сидевшего на сосне лжепророка. Труды его увенчались желаемым успехом. Схваченный Кузька по следствию был наказан близ заветного его дерева и сослан в Сибирь, а вместе с ним и рассеваемое им лжеучение исчезло навсегда» (Макарий, 1999: 193).

По свидетельству Мельникова, летом 1848 г. в Нижегородской губернии свирепствовала холера, вызывая панический ужас в народе. В городах и селах творились молебствия, совершались крестные ходы. Приготовляясь к скорой, неизбежной смерти, как старые, так и молодые люди говели, исповедовались и причащались. Восьмого июля в роще д. Сескино, принадлежавшей графу Сен-Приест, было совершено мордовское моление с принесением в жертву теленка, пива, яичницы. Бурмистр имения захватил молельщиков и представил их суду, называя это обрядовое деяние отступничеством от православной веры. «Мордву посадили в тюремный замок, — писал П.И. Мельников,— и мне было поручено произвесть об них формальное следствие. Арестованные, разумеется, были отпущены и отданы на увещание духовному начальству» (Мельников, 1981: 66). Таким образом, христианская религия, говоря словами, сказанными 18 февраля 1848 г. выдающимся русским педагогом и ученым К.Д. Ушинским, входила «в финские племена медленно и трудно» (Ушинский, 1948: 111).

Подготовка миссионеров

Задачи христианизации народов Поволжья, в том числе мордвы, особенно остро вставшие после падения Казанского ханства (1552 г.), требовали подготовки соответствующих кадров миссионеров, знакомых не только с культурой и бытом этих народов, но и их языками. Между тем в ученых священниках, как констатировал архимандрит Макарий, «был ощутимый недостаток». «Во всей Нижегородской епархии (до 1721 г. —Е.М.) не было ни одного училища. А от необразованности в духовенстве часто являлись грубые предрассудки и пороки. Все это препятствовало обращению раскольников и инородцев в православную веру» (Макарий, 1999: 77).

Коммуникативные трудности, особенно языковой барьер, серьезно мешали межэтническому общению, тем более в такой чувствительной сфере, как конфессиональная. Во властных структурах все более вызревала и актуализировалась мысль о том, что расширения влияния на недавно присоединенных территориях можно достичь не столько путем приведения в лоно православия взрослого населения, сколько через воспитание и обучение молодого поколения. В любом случае необходимо было преодолевать языковой барьер. Перед светскими и духовными властями встала дилемма: или учить этим языкам русских миссионеров, или же готовить таковых из среды местных народов через соответствующие школы, которые предстояло создать.

В течение второй половины XVI и в XVII в. при некоторых монастырях было открыто несколько так называемых монастырских школ. Установлено, что в Макарьевской, Васильсурской, Нижегородской, Арзамасской, Спасо-Преображенской, Зилантовской и в других школах вместе с русскими обучались мордовские, чувашские, татарские дети. Монастырские школы вплоть до XVIII в. оставались основным типом образовательных учреждений, не считая небольшого количества ремесленных школ (Кудаева, 1996: 13).

В первой четверти XVIII в., в царствование Петра I, когда вопрос о массовой христианизации мордовского народа встал особенно остро, идея открытия подобных школ стала еще более злободневной. Выдающийся русский мыслитель тех лет И.Т. Посошков, автор знаменитой «Книги о скудости и богатстве», напрямую с ее страниц обращался к властям, настоятельно советуя им заняться просвещением мордвы, чуваш и черемис (марийцев): «А чаю не худо указ послать и в низовые городы, чтобы и у мордвы детей брать и грамоте учить отдавать, хотя бы и насильно. А егда научатся, то и самим им слюбится потому, что к ним паче русских деревень приезжая солдаты и приставы и подьячие овогда с указом, овогда и без указу, и чинят, что хотят, потому что они люди безграмотные и беззаступные. И того ради всех их изо-бижают, и чего никогда в указе не бывало, того на них спрашивают и правежем правят. А егда дети их научатся грамоте, то грамотные будут у них вла-детельми и по-прежнему в обиду их уже не дадут, но будут свою братью от всяких напрасных нападок оберегать. А иные, выучась грамоте, познают святую христианскую веру, возжелают и креститься, то те грамотники мало по малу и иных свою братью к христианской вере приводить будут. И кои мордва иль чуваша или черемиса крестятся, то тех уж воеводам и всяким правителям и приказным людям надлежит почитать и всячески их утешать и беречь их паче некрещеных и во всем от некрещеных чинить им милостивую отмену, чтобы некрещеные крещеным завидовали» (Посошков, 1951: 172).

Для придания «делу христианской проповеди иноверцам более целесообразного и разумного направления» Петр I повелевал епархиальным архиереям открывать «при домах своих» славяно-латинские и эллино-греческие школы для детей духовенства, а в епархиях с инородческим населением и для детей инородцев «нужды ради священства для новопросвещенных», предоставляя миссию среди них пока «монашествующей братии» (Можаровский, 1890:667).

Первая известная школа для нерусских народов Поволжья была открыта в 1707 г. при Казанском архиерейском доме стараниями митрополита Иоанна (Воинова). Она просуществовала до 1709 г. и была закрыта губернатором князем П.М. Апраксиным из-за нежелания нести расходы на ее содержание. В 1721 г. школа была восстановлена и просуществовала вплоть до 1801 года. Обучали в ней основам христианского вероучения, славянскому и русскому письму, чтению книг богослужебного обихода и азам арифметики (Мотыка, 2002: 1).

О религиозной жизни мордвы первой четверти XVIII в., т.е. в царствование Петра I, можно судить по проекту об устройстве школ для обучения крещеной и некрещеной мордвы, обитающей во всех епархиях, славяно-российской грамоте, направленному в Святейший Правительствующий синод 27 февраля 1723 г. подканцеляристом Конторы поташных дел, располагавшейся в Починковской волости Нижегородской губернии Василием Симановым. В своем донесении он отмечал, что в уездах «живут язычницы мордва, не ведущие бога, и погибают в неверии... А которые и крещены, и те за неведением писания держатся древних своих обычаев и в вере заблуждают». В. Сима-нов «всепокорно молил» ниспослать по благословению Синода его императорского величества указ «призрить светом и извести омраченные слепотою неверием, чтоб просветить книжным учением мордовских детей, которые породилися от крещеных и от некрещеных». «И егда познают писание, и в нем уразумеют истинного бога, тогда самовольно обратятся ко крещению, обратят же и протчих к вере христианской», — заявлял подканцелярист, «ревнуя по святому писанию о учении книжном означенных язычниц» (Документы и материалы по истории Мордовской АССР. Т. 2. 1940: 238).

Вызванный в Синод для того, чтобы «взять с сего доносителя в пополнение скаску, в которой епархии оная мордва, из которых он хочет грамоте учить, обретается, и он сам где учился и от кого; и знает ли которую либо науку школьную; и на каком коште и каким способом оное учение произвести уповает, и о протчих к тому приличных обстоятельствах, испытно и достоверно освидетельствовав и из указов выписав, доложить», В. Симанов 8 марта 1723 г. докладывал, что он разумел о необходимости обучения мордовских детей во всех епархиях, «в которых обретается мордва», начав с Нижегородской и Алатырской, в Арзамасском и Алатырском уездах которой «понеже оные мордва живут». Составитель проекта сообщил, что сам он научился грамоте в Макарьевском Желтоводском монастыре, что в Нижегородском уезде, «от деда своего родного иеромонаха Сергия Власова, а в школьном учении не бывал» (Там же: 238).

Что касается «кошта» и «каким способом учение производить уповает», то В. Симанов изложил в 13 пунктах свои предложения. Вот некоторые из них: «дворы» для проживания учеников и «школьные светлицы для учения» предлагалось строить «в русских селах» в «близости мордовских деревень для того, чтоб отцам со взятыми к учению детьми видеться было свободно, понеже не будут о детях своих тужения иметь». Строения же указанные «сочинить из пустовых мордовских дворов и ис хором чрез помощество-вание русских людей и мордвы окольных жителей», а где таковых не будет, то «до исправления учить на постоялых дворех».

В качестве учителей предлагалось использовать «попов и дьяконов вдовых и дьячков, которые у церквей не действительны, понеже оные в до-мех своих и у детей живут, а иные и у чужих в скудости и в беспокойстве», а «учителем и учеником на прокормление хлеб и харч сбирать с мордвы, усматривая, чем можно пропитать; исчисляя на человека с десяти дворов тех уездов, из которых взяты будут ученики .. .от двоюнадесяти лет и ниже». Реализовать этот проект автор предлагал «под ведением» епископа Нижегородского и Алатырского и непосредственном руководстве его самого в качестве управителя (Там же: 239 — 240).

Политика Коммунистической партии и Советского государства в отношении к религии и церкви

Победа Октября послужила исходным рубежом для реализации политики Коммунистической партии по превращению России из страны, в которой господствующей идеологией была религия, в страну, где таковой провозглашался марксизм-ленинизм, непременной составной которого считался атеизм. С установлением Советской власти отношение государства к религии было кардинально пересмотрено, поскольку большевики видели в ней своего конкурента и даже врага. Уже самые первые декреты Советской власти в той или иной мере касались религии и церкви. Так, II Всероссийский съезд Советов 26 октября (8 ноября) 1917 г. принял Декрет о земле, который всю землю, включая церковную и монастырскую, объявил всенародным достоянием, передав ее в пользование трудящихся. 2 (15) ноября 1917 г. Совет Народных Комиссаров во исполнение воли I и II Всероссийских съездов Советов принял «Декларацию прав народов России», отменив все и всякие национальные и национально-религиозные привилегии и ограничения. В декабре этого же года Советским правительством были приняты «Постановление о передаче дела воспитания и образования из духовного ведомства в ведение Народного комиссариата по просвещению» и Декрет «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния». Согласно последнему, Российская Республика стала признавать лишь гражданские браки, посчитав церковный брак наряду с обязательным гражданским, частным делом брачующихся. Для гражданского брака перестала иметь значение разность вероисповедания лиц, желавших его заключения (Декреты Советской власти. Т. 1. 1957: 17—18, 39 — 41,210—211,247).

Основополагающим документом, определявшим государственно-правовой статус религии и церкви, стал Декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», принятый 23 января (5 февраля) 1918 года. Именно он послужил законодательной базой для проведения политики насильственного насаждения атеизма. Такие положения Декрета, как «церковь отделяется от государства», «школа отделяется от церкви», «никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью», равно как «не имеют прав юридического лица», «граждане могут обучать и обучаться религии частным образом», «все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием» (О религии и церкви. Сборник документов, 1965: 95 — 96) предоставили по существу неограниченные возможности для всякого рода ограничений деятельности религиозных организаций и обществ, их дискриминации, вплоть до физического уничтожения верующих и в особенности священнослужителей. Изменив коренным образом статус, роль и функции церкви и религии в обществе и государстве, этот декрет послужил отправной базой для тотального наступления на религию, как массовую идеологию.

Декретированное отделение церкви от государства и школы от церкви законодательно было закреплено в Конституции РСФСР, принятой V Всероссийским съездом Советов 10 июля 1918 г., 13 статья которой гласила: «В целях обеспечения за трудящимися действительной свободы совести церковь отделяется от государства и школа от церкви, а свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами» (Собрание Узаконений и Распоряжений Рабочего и Крестьянского Правительства, 1918. №51: 582). Так было создано важнейшее государственно-правовое условие внедрения атеизма в РСФСР, а затем и СССР.

Но, как было сказано в Программе РКП (б), принятой в марте 1919 г. на VIII съезде, партия «не удовлетворяется декретированным уже отделением церкви от государства и школы от церкви», она требует от каждого коммуниста быть непримиримым борцом против «религиозных предрассудков». Положение Программы о том, что при проведении самой широкой научно-просветительной и антирелигиозной пропаганды «необходимо заботливо избегать всякого оскорбления чувств верующих, ведущего лишь к закреплению религиозного фанатизма» (О религии и церкви. Сборник документов, 1965: 56) имело во многом декларативный характер, ибо в реальной жизни оно, как свидетельствуют конкретные факты, повсеместно нарушалось. Например, ряд сельских сходов в Темниковском уезде выносил решения о введении снова в учебные программы Закона Божия, об оставлении в школах икон и исполнении молитв, молебнов, однако властные структуры игнорировали эти решения, упраздняли преподавание вероучения, прекращали соблюдение церковных праздников, вводили, кроме преподавания общеобразовательных предметов (физики, математики, русского языка и др.), которые и раньше изучались в школах, новые предметы, как то: историю социализма, конституцию, историю культуры (Ивашкин, Яшкин, 1987: 139).

Своеобразной формой антирелигиозной агитации и пропаганды в начале 1920-х гг. были «комсомольские рождества» и «комсомольские пасхи», проводившиеся по инициативе комсомольских организаций. Уличные шествия и карнавалы во время этих мероприятий нередко сопровождались действиями, оскорблявшими религиозные чувства верующих настолько, что ЦК РКП (б) в циркуляре «Об антирелигиозной кампании во время пасхи», направленном всем обкомам и губкомам РКП (б) в феврале 1923 г., предложил от «устройства уличных шествий воздержаться» и «принять все меры к недопущению оскорблений религиозных чувств, перенеся центр тяжести работы на научное объяснение происхождения религиозных праздников, в частности, пасхи» (О религии и церкви. Сборник документов, 1965: 67).

Неопровержимым свидетельством оскорбления чувств верующих, «святотатства» явилась кампания по вскрытию и ликвидации мощей, развернутая в соответствии с большевистской доктриной партийными и советскими властями через Народный Комиссариат Юстиции в 1920 г. якобы «по почину и настойчивому требованию самих трудящихся масс». В Архангельской, Владимирской, Вологодской, Воронежской, Московской, Новгородской, Олонецкой, Псковской, Тамбовской, Тверской, Саратовской и Ярославской губерниях было произведено 58 вскрытий «в присутствии трудящихся масс, духовенства, экспертов-врачей и представителей Советской власти».

Рост влияния религии и церкви

С распадом СССР и суверенизацией РФ в сфере ее государственной политики по отношению к религии начались серьезные перемены, нашедшие отражение в Основном Законе — ее Конституции. Статья 14 Конституции РФ гласит: «Российская Федерация — светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом» (Конституция Российской Федерации, 1993: 8). Принятая всенародным голосованием 12 декабря 1993 г., Конституция РФ признала идеологическое и политическое многообразие, многопартийность, равенство общественных объединений перед законом, гарантировала, что никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной, запретила разжигание социальной, расовой, национальной и религиозной розни. Что касается Конституции РМ, то она полностью (дословно) продублировала 14 статью Конституции РФ (Конституция Республики Мордовия, 1995: 6).

В России было прекращено регламентирование директивными органами жизни религиозных общин, отвергнута практика воинствующего атеизма. Принятый в 1990 г. Закон «О свободе вероисповеданий» закрепил за гражданами РФ право свободно исповедовать любую религию или не исповедовать никакой, иметь, выражать и распространять убеждения, связанные с отношением к религии и действовать в соответствии с ними при условии соблюдения закона. Этот закон вывел церковь из тупика, куда она была загнана советским государством, обеспечил реальное (не на словах) равноправие всех религиозных объединений.

Начали восстанавливаться разрушенные и строиться новые храмы. Книжные магазины заполнились религиозной литературой. Церковные проповеди стали составной частью радио- и телевизионных программ. Сотрудничество между религиозными объединениями и государством постепенно охватило такие сферы, как духовное просвещение, благотворительность, миротворчество, наука, культура, охрана и восстановление исторических памятников, забота о нравственном здоровье общества.

Позитивные перемены в отношении Российского государства к религии и церкви совпали по времени с трудным периодом в жизни страны. Коренное реформирование всех сфер общественной жизни происходит очень болезненно. Социально-экономический кризис, политическая нестабильность, межнациональные конфликты, рост преступности, безработица, экологические бедствия, несвоевременные выплаты заработной платы — таков далеко не полный перечень тех негативных явлений, в условиях которых нам приходится жить.

Естественно, не все люди сумели хорошо адаптироваться к новой жизни. Некоторые из них, оказавшись в затруднительном положении, почувствовав неуверенность, страх перед будущим, обратили свой взор к религии, ища в ней своего рода утешение, отдушину. Среди этих людей немало молодых, прежде относившихся к религии равнодушно или даже считавших себя атеистами.

Легализация религиозной деятельности в стране, восстановление старых, закрывавшихся в советские годы церквей и монастырей, открытие молитвенных домов и духовных учебных заведений, пропаганда религиозных ценностей в средствах массовой информации, активная миссионерская деятельность духовенства в постсоветский период способствовали перемене отношения подавляющего большинства населения к религии и церкви, заметному возрастанию роли религии не только в общественно-политической жизни, но и в быту. Проведенный по представительной выборке группой ученых Академий наук России и Финляндии в 1996 г. опрос 1 664 россиян пока зал, что почти половина респондентов (49 %) верят в Бога, в то время как в 1991 г. таковых было лишь одна треть (34 %). Подавляющее большинство их (88 %) положительно относится к РПЦ. Многие интервьюированные заявили, что считают ее близкой людям, открытой, исповедующей истинную веру (67 %), необходимой (65 %), терпимой (63 %), надежной (61 %), справедливой и компетентной (58 %). 55 % опрошенных уверены в том, что РПЦ в настоящее время успешно развивается, и только 9 % думают, что она находится в упадке. Возросло с 67 % в 1991 г. до 77 % в 1996 г. число респондентов, считающих важным крестить новорожденных детей (Воробьев, 1996: 15 июня).

Серьезно изменилась в последнее десятилетие этноконфессиональная ситуация в РМ. 29 января 1991 г. по решению Патриарха Московского и Всея Руси и Священного синода РПЦ церковные приходы РМ вышли из состава Пензенской и Саранской епархии, образовав собственную епархию — Саранскую и Мордовскую в границах территории РМ. Постановлением Святейшего Патриарха Алексия II и Священного синода от 30 января 1991 г. архимандриту Варсонофию (А.В. Судакову), клирику Пензенской епархии, было определено стать епископом Саранским и Мордовским.

Объездив в 1992 г. территорию Мордовии, епископ Саранский и Мордовский Варсонофий так описывал состояние церквей: «... чуть ли не в каждом селе стоят обезглавленные, с полуразрушенными фасадами, пустыми глазницами окон, оскверненные народные святыни» (Варсонофий, 1992: 9 января). Но в последние годы многое изменилось. Если в 1988 г. на всю РМ было 19 действующих приходов РПЦ, то в настоящее время их стало 280 (Беседа с архиепископом Варсонофием в «Программе в центре внимания» мордовского телевидения 25 апреля 2003 г.). В руководящих кругах Саранской и Мордовской епархии полагают, что процесс открытия новых приходов будет продолжаться и в будущем. «А вообще мы ставим задачу,— говорит архиепископ Варсонофий, — чтобы в каждом населенном пункте был свой приход... Сдерживает этот процесс нехватка духовенства, не успеваем готовить кадры. Церкви открываются только по просьбам верующих. Есть села, где сохранились старые церкви, но если их жители не обращаются к нам — не открываем» (Варсонофий, 1996: 21 февраля).