Содержание к диссертации
Введение
Глава первая. Проблематика журнала «московский наблюдатель» и его место в системе печати 30-х годов 23-104
Глава вторая. Роль «Философических писем" Чаадаева в выработке собственной историософской концепции "наблюдателями"... 105 -188
Заключение 189-194
Библиография 195-210
- Проблематика журнала «московский наблюдатель» и его место в системе печати 30-х годов
- Роль «Философических писем" Чаадаева в выработке собственной историософской концепции "наблюдателями"...
Введение к работе
#
Актуальность исследования. Изучение полемики между основными российскими изданиями середины XIX столетия и анализ деятельности первой редакции журнала «Московский наблюдатель» нам представляется весьма актуальным, прежде всего потому, что именно в те годы решался вопрос: будет ли меняться структура российского общества и в каком направлении. Несомненный интерес представляет сделанный впервые монографический анализ «Московского наблюдателя».
Раскол российского общества, начатый при Алексее Михайловиче, усиленный революционными преобразованиями Петра I и завершенный Екатериной II, мог быть преодолен. России представлялась возможность снова стать самобытным государством и не повторять роковых ошибок западноевропейских соседей. (к Парадокс, по нашему мнению, заключается в том, что на путь переворотов страну фактически толкнуло само правительство Николая I, не допустившее к общественной практике созидателей по своей природе русских шеленгианцев - государственников. Оригинальные идеи русских философов не были тогда востребованы обществом, однако мы убеждены, что и сегодня они представляют собой интеллектуальное достояние нации.
Много лет спустя после прекращения издания «Московского наблюдателя» И. Киреевский, опровергая обвинения западников в свой адрес в якобы неоригинальности высказываемых им мыслей, писал, что «составить убеждение из различных систем нельзя, как вообще нельзя составить ничего живого. Живое рождается только в жизни... Теперь каждый должен составить себе свой собственный образ мыслей, а следовательно, если не возьмет его из всей
*
совокупности жизни, то всегда останется при одних книжных фразах». («Москвитянин», 1845, №3, С. 29).
Мнение это, кстати, разделялось большинством сотрудников «Московского наблюдателя» и примыкавшего к ним в 30-е годы П. Я. Чаадаева. Дискуссия вокруг философических писем последнего хотя и была официально запрещена, имела место в кругу московских любомудров еще за долго до публикации их в «Телескопе».
Если мы стремимся выстроить связную историю журналистики
щ XIX века, центр внимания исследователей; на наш взгляд, должен переместиться от изучения верхнего слоя журналистики к ее глубинным пластам, от изучения индивидуальности журналиста к изучению групп, представляющих известные движения. Ибо важны не только отличия одного издания от другого и борьба между ними, но и общие их черты, позволяющие говорить о «течениях» и
#
<А «направлениях» более дифференцированно. «Литературное течение - это река с неровным дном, отдельные неровности которого выступают над водой как острова: острова - это творчество крупных писателей; подножие их охвачено общим течением. Тем не менее, все авторы сродни холмикам и буграм, по разным причинам поднявшимся или не поднявшимся на поверхность быстро текущей реки» (157, С.7)*. На наш взгляд, то, что писал А. И. Белецкий в отношении литературы справедливо и по отношению к журналистике, ибо журналистика, по крайней мере, в XIX веке почти целиком охватывала литературу. На примере сотрудников «Московского наблюдателя» можно утверждать, что порою высокие горные кряжи остаются под толщей воды реки забвения.
*
'Здесь и далее ссылка на то или иное издание будет обозначать номер, под которым он находится в библиографии, том и страницу.
Из выше сказанного можно сделать вывод, что степень научной
<5Р разработанности изучаемого нами вопроса далека до полного
завершения. Системное изучение материалов периодической печати,
а также эпистолярного наследия и мемуарной литературы второй
половины 30-х годов XIX века, показало недостаточность тесных
временных рамок периода выхода журнала «Московский
наблюдатель» в первой редакции (1835 - 1838 гг.) для составления
ясной картины реального соотношения сил в обоих идеологических
tig центрах тогдашней России - Москве и Петербурге соответственно.
Поэтому нам пришлось использовать метод экстрополяции, на
первый взгляд нарушающий синхронность рассматриваемых нами
интеллектуальных баталий, на самом же деле позволяющий
произвести более четкую фокусировку генезиса как
славянофильства, так и западничества.
fgg Уже с середины 30-х годов можно говорить о славянофильском
*
видении истории в поэтическом творчестве А. С. Хомякова, которое предшествовало более позднему обоснованию в его статьях 40-х годов. С другой стороны, увидевшее свет в 1860-м в Лейпциге его обращение «К сербам. Послание из Москвы», явилось плодом полемики «наблюдателей» (здесь и далее мы будем пользоваться для обозначения сотрудников журнала этим пушкинским термином -См.: 69, Т.16, С.111) с П. Я. Чаадаевым и принципиально оформилось на редакционных встречах изучаемого нами журнала. Вот почему хронологические рамки исследования мы не стали ограничивать периодом 1835 -1838 годов.
#
История отечественной журналистики XIX века - увы -насчитывает большое количество незаслуженно забытых и неверно оцененных деятелей науки и культуры. К ним, к сожалению, относятся и большинство сотрудников рассматриваемого нами издания. Тот же
А. И. Белецкий с горечью заметил: «Судьба того или иного нашего Щ писателя XIX века в истории сплошь да рядом определялась тем приговором, который во время оно был произнесен над ним Белинским или Добролюбовым. Характерны примечания М. К. Лемке к редактированному им собранию сочинений Добролюбова: «Если можно сказать, что Белинский своим разбором «Тарантаса» Сологуба уложил его в могилу забвения, то будет справедливо сказать, что Добролюбов накрыл его тяжелой плитой»... (157, С.8). Нам l представляется, что воздвигание подобных ритуальных «памятников» не может составлять заслугу исследователя истории отечественной журналистики.
Предмет исследования - философские, историософские, теологические воззрения основных сотрудников журнала «Московский наблюдатель» в первой его редакции, а также ,ф предлагаемая ими модель экономического развития России.
Объект исследования определен рассмотрением материалов, опубликованных в «Московском наблюдателе» с 1835 по 1837 годы включительно, а также отдельных полемических работ, напечатанных в тот же период времени в «Телескопе», «Молве», «Библиотеке для чтения» и «Современнике». К этому, естественно, прибавляются документы архивов, эпистолярное наследие, мемуары того времени, а также более ранние и гораздо более поздние хронологические высказывания любомудров - наблюдателей, историософские взгляды которых во многом сформировались в ходе полемики вокруг «Философических писем» П. Я. Чаадаева.
Цель предпринятого исследования состояла в том, чтобы выявить черты, определяющие своеобразие журнала «Московский наблюдатель» в 1835-1837 годах.
*
#'
Для осуществления этой цели были выдвинуты следующие задачи. Ввести в научный оборот фактически малоизученное периодическое издание - журнал «Московский наблюдатель», подробно проанализировав состав его сотрудников, принципы отбора и подачи материалов, показать жесткое противодействие цензуры и как следствие уход наиболее талантливых авторов в устную публицистику, дневники и переписку.
Научная новизна исследования состоит в том, что диссертант впервые дает анализ содержания журнала «Московский наблюдатель», учитывая печатную публицистику его сотрудников и устно - эпистолярное их творчество.
В «Истории русской журналистики 18 - 19 веков» под редакцией А. В. Западова справедливо отмечается, что «после 14 декабря 1825 года ведущая роль в периодической печати в России принадлежала уже не петербургской, а московской журналистике» (183, С.153).
В доказательство приводится авторитетнейшее мнение А. С. Пушкина, который писал в «Путешествие из Москвы в Петербург» (1835): «Литераторы петербургские по большей части не литераторы, но предприимчивые и смышленые литературные откупщики. Ученость, любовь к искусству и таланты неоспоримо на стороне Москвы. Московская критика с честью отличается от петербургской. Шевырев, Киреевский, Погодин и другие писатели написали несколько опытов, достойных стать наряду с лучшими статьями английских Reviews; между тем как петербургские журналы судят о литературе как о музыке, о музыке как о политической экономии, то есть наобум и как - нибудь, иногда впопад и остроумно, но большей частью неосновательно и поверхностно» (70, т.11, С.276). - Пушкину уже на страницах первого номера «Современника» вторил Н. В.
\w
Гоголь: «Московские журналы говорят о Канте, Шеллинге и прочее и прочее, в петербургских журналах говорят только о публике и благонамеренности. В Москве журналы идут наравне с веком, но опаздывают книжками; в Петербурге журналы не идут наравне с веком, но выходят аккуратно в положенное время. В Москве литераторы проживаются, в Петербурге наживаются» («Современник» 1836, №1).
#
Авторами учебника под редакцией А.В.Западова справедливо подчеркивается роль Московского университета, ставится в заслугу его профессорам и преподавателям то, «что центр передовой русской мысли переместился из Петербурга в Москву». Однако, выдвигая на первый план «Московский телеграф» Н. А. Полевого и «Телескоп» Н. И. Надежд и на известные историки российской журналистики в своем капитальном труде даже не обмолвились о ) «Московском наблюдателе», редакция которого вместе с вышеназванными изданиями тогдашней первопрестольной столицы пыталась активно бороться с петербургским журнальным триумвиратом Булгарина, Греча и Сенковского. Впрочем, Б. И. Есин в книге «Русская газета и газетное дело в России» (179, С.4) и Т. Ф. Пирожкова в книге «Славянофильская журналистика» отчасти восполняют этот пробел. К сожалению, в монографии «История русской журналистики XVIII - XIX веков» под редакцией А. Громовой, изданной в Петербурге в 2003 году, традиция замалчивания значения «Московского наблюдателя» в системе тогдашней периодики снова возобновляется.
Вместе с тем ясно, чем оно было вызвано: имена наиболее активных сотрудников журнала «Московский наблюдатель» -Погодина и Шевырева - долгое время считались одиозными и рассматривались только в отрицательном контексте сквозь призму
критики В. Белинского. В свое время Ю. В. Манн подметил, что «вместо живых динамических представлений мы подчас оперируем считанным количеством апробированных и готовых на все случаи имен» (и мнений - добавим от себя - В. Г. - 204, С.З). Еще раньше В. Г. Белинский одним из первых понял необходимость системного подхода к науке: «Задача всякой истории (а стало быть и истории журналистики - В. Г.) состоит в том, чтобы подвести многоразличие частных явлений под общее значение, открыть в многоразличии щ частных явлений органическую связь, взаимодействие и отношения и проследить в последовательности многоразличных явлений развитие живой идеи, составляющей их душу» (11, т.5, С.637).
В своей работе мы пробуем доказать, что реакцией на доминирование в российской журналистике официозного направления, представленного прежде всего полонизированному космополитичными редакторами "Северной пчелы" и "Библиотеки" было появление сначала «Московского наблюдателя», а, спустя несколько месяцев, и пушкинского «Современника». Считаем нужным особо подчеркнуть, что главным побуждающим мотивом выхода в свет «Московского наблюдателя» было стремление организовать . отпор экспансии журнала Сенковского, а во-вторых, остановить \Р^ наступление на отечественную журналистику слева - со стороны Н. Надежд и на и В. Белинского. Вот почему мы отваживаемся ставить рядом и сравнивать «Московский наблюдатель» и «Современник» образца 1836 года. Ибо то и другое издание отличалось стойким дворянским консерватизмом, и то и другое открыто выступало против профанации патриотизма под личиной казенной официозности. <ц Важно отметить, что именно в середине 30-х годов позапрошлого столетия и Пушкин и «наблюдатели» попытались заложить основы
#
национальной российской журналистики, уходящей корнями в традиции русского народа.
Нам представляется правомерным в исследованиях по истории отечественной журналистики вычленить в структуре того или иного периодического издания определенные «срезы» или аспекты, каждый из которых требует своего подхода, своих методов. Так Н. И. Мордовченко в «Очерках по истории русской журналистики» писал: «идеологического единства в кругу «Московского наблюдателя» не щ было. К 1830-м годам Шеллинг обосновал реакционную философию откровения и развернул борьбу с Гегелем справа.
Вслед за Шеллингом пошли и бывшие участники кружка
любомудров». И далее: «Обострение общественных противоречий в
России в связи с ходом буржуазно - капиталистического прогресса
толкало русских шеллингианцев по пути их учителя» (215, Т.2, С.371).
Ш Не говоря уже о том, что последняя сентенция явно в духе
вульгарного социологизма, впрочем, неизбежного в нашей стране в 50-е годы XX века, она грешит и против логики и против правильной методологии. Дело в том, что идейно - философский аспект содержания журнала «Московский наблюдатель», кстати сказать, очень сложный и во многом эклектичный существовал параллельно и никак не пересекался с политико - экономическим аспектом.
«Московский наблюдатель» был многозначным,
#
многоаспектным и многослойным изданием и не всегда, правда, органично целостным, ибо слишком широкий спектр различных по своему мировоззрению авторов он включал в себя. Мы даже предлагаем ввести для обозначения характера этого периодического журнала особый термин - «синкретический», т.е. соединяющий под одной обложкой разнородные направления.
В середине 1836 года в одном из писем Иван Киреевский Щ писал: «философия в последнем окончательном развитии своем и ищет такого начала, в признании которого она могла бы слиться с верою в одно умозрительное единство» (34, Т.2, С. 188). Сказано совершенно в духе философии Откровения Шеллинга, однако отнюдь не взято у него непосредственно, а «выведено» собственными силами и изысканиями из кодекса восточно - христианской мудрости, известного в России в переводе П. Величковского под названием mt «Добротолюбия».
*
Приведем позицию наблюдателей в отношении военных действий России на Кавказе. В отличие от казенно - охранительной петербургской печати, воспевающей героику борьбы с горцами, в Москве центробежную экспансию на окраинах империи воспринимали как сигнал тревоги для поступательного развития хозяйства в Ж) центральных областях страны. Залог стабильности на Кавказе здесь усматривался прежде всего в высоком духовно - нравственном авторитете России и в успехах православного миссионерства среди горцев, а уже потом - в последовательности действий военной администрации. За внешним блеском побед на горах Кавказа, обильно политых кровью русских солдат и офицеров, наблюдатели предвидели поражение в Крыму.
Вместе с тем лучшие люди России, то есть наиболее образованная и мыслящая часть народа, думающая о благе Отечества, к середине 30-х годов XIX века стала все яснее осознавать, что дальнейшая искусственная консервация крепостничества - путь для страны абсолютно тупиковый. Такая позиция правительства на самом деле загоняла болезнь вглубь, приближая катастрофу в общенациональном масштабе. Нарушения баланса системы государственного организма нравственно
*
развращало все население страны, увеличивая пропасть между владетельными и даточными сословиями.
#
*
Именно дворяне первыми перестали выполнять свою должность, дезертируя в массовом порядке с государственной службы в высоком понимании этого слова. Проще говоря, российское дворянство к этому периоду времени добровольно перестало выполнять свои административные функции, тем самым, поставив себя в положение отмирающего сословия. Сознавая себя ненужными, лишними людьми, многие из них уже начинали испытывать угрызения совести, что, однако, не мешало им паразитировать в организме государства с виду еще мощного, но уже подточенного изнутри. Бесцельное, безнравственное существование большинства из дворян привели к постепенной деградаций их и вырождению, более того подталкивало к развращению остальные ШЇ сословия народа, породив нигилистическое направление российской интеллигенции. Побросав вотчины в случайные руки старост и бурмистров, они покатили по разным направлениям - кто в губернию, кто в столицу, а кто и в Париж проматывать заработанное с таким трудом их соотечественниками. Один из любомудров еще за три года до выхода в свет «Московского наблюдателя» не без иронии писал об этом казусе на страницах журнала Н. Надеждина: «и вот бездельничающие аристократы едут в Париж излить на Россию скопившуюся желчь и досаду» («Телескоп» 1832, №5, С. 19).
*
Терпеливые российские крестьяне чувствовали себя преданными своими барами. Патриархальные отношения рушились на глазах. "Наблюдатели" понимали, для того чтобы остановить этот процесс и он не стал окончательно необратимым, следует не прятать голову в песок, а руководствуясь национальным менталитетом возвращаться к своим корням и традициям. И, конечно же, наводить
$
порядок в имениях. Вот почему на страницах «Московского наблюдателя» так много места уделено вопросам истории, философии, политэкономии и сельского хозяйства. Естественно, при этом приходилось регулярно отбивать атаки со стороны, как официозных охранителей, так и со стороны радикальных западников, стремившихся разрушить межсословные перегородки. Вот почему, по нашему мнению, в российской журналистике к середине 30-х годов образовались не два противоположных полюса, как многие до сих пор Ш думают, а три боровшихся между собой группы: издания триумвирата; «Телескоп» Надеждина и Белинского, а между двумя этими крайностями и стояли «Московский наблюдатель» и «Современник» Пушкина.
К новизне диссертации относится также и то, что сделана
попытка разрушить стереотип восприятия московских шеллингианцев
gy как ретроградов и реакционеров, тогда как на самом деле они
стремились направить Россию путем разумных реформ, избегая
революций и сословно - социального противостояния.
*
*
Отнюдь не случайно, что одним из основных деятелей пятилетия, подготовившего эпохальный 1861 год стал Ю. Ф. Самарин, духовный наследник наблюдателей, воспитанных на идеях А. Хомякова и И. Киреевского. В Методологическом отношении автор старался придерживаться исторического принципа в сочетании с диалектическим методом. Тем самым были предприняты все меры, чтобы исключить самую вероятность предвзятости и тенденциозности в работе. Несомненно, этому способствовали новые подходы к вопросам истории в современных исследованиях по журналистике. Комплексный характер изучения журнала обусловил необходимость привлечения кроме работ по истории журналистики и литературы, материалов архивов и трудов по классической философии, а также
фундаментальных исследований по сравнительному богословию. Последнее вызвано необходимостью, ибо без уверенного ориентирования в теологических дисциплинах практически невозможно разобраться в драматизме полемики вокруг философических писем П. Чаадаева, которые по существу явились катализатором историсофской, общественно - политической и богословской мысли в России на многие и многие десятилетия вперед вплоть до настоящего времени.
Вообще следует заметить, что религиозная публицистика была достаточно широко представлена во всех периодических изданиях энциклопедического типа рассматриваемого периода, при этом направление ее отнюдь не всегда соответствовало официальной доктрине, утвержденной Священным Синодом. Характерный пример - журнал «Московский наблюдатель».
Методологическую и методическую основу исследования составили принципы историзма и сравнительного анализа различных печатных и рукописных источников, которые позволили более глубоко осмыслить генезис формирования западнического менталитета на примере писем Чаадаева и его взаимосвязь с зарождавшимся как раз в тот период времени славянофильским мировоззрением московских любомудров.
Практическая значимость работы. Автор полагает, что данное исследование будет полезно для составления более полной картины истории отечественной журналистики девятнадцатого века, так как фактически журнал «Московский наблюдатель» подробно до сих пор не был изучен и проанализирован. По этой причине отдельное направление московской журналистики, представленное журналами в 20-х годах «Московский вестник», в 30-х годах -«Европейцем», а затем «Московским наблюдателем», и, наконец, в
40-х «Москвитянином» в исследовательской литературе обозначено недостаточно четко, а ведь редакционное ядро у всех перечисленных периодических изданий, последовательно сменявших друг друга и во многом несущих своеобразную эстафету в вынашивании определенной национальной идеи, за небольшим исключением не менялось.
Апробация работы. Основные положения диссертации опубликованы в «Сборнике работ молодых ученых» (депонирован в щ ИНИОН №35011 от 9.09.1999г.) статья «Полемика в «Библиотеке для чтения» и в «Московском наблюдателе» вокруг комедии М. Загоскина «Недовольные» и в журнале «Вестник Московского университета» серия 10 журналистика №1, 1999 год статья «А. С. Пушкин и круг авторов журнала «Московский наблюдатель» были доложены на заседании истории русской литературы и журналистики МГУ.
*
* * *
*
Пройдут годы и часть сотрудников «Московского наблюдателя» обозначат как «представителей официальной народности», других назовут «славянофилами», имевших дерзость противодействовать «прогрессивному» западничеству, третьих запишут в сумасшедшие обскуранты. При этом забудут почему - то, что именно в кругу московских оригинальных мыслителей, хотя и очень разных, но связанных какой-то особенной московской патриархальной солидарностью и, несомненно, бескорыстной заботой о будущем России, жили и творили А. Пушкин, Н. Гоголь, Н. Языков, Е. Баратынский, А. Вельтман, В. Одоевский, ряд профессоров Московского университета, имена которых навсегда вошли в сокровищницу русской культуры, и не только русской.
В данной работе автор попытался взглянуть на общественно -философскую мысль 30-х годов позапрошлого века в ее динамическом развитии. Еще Н. Г. Чернышевский заметил в «Очерках гоголевского периода русской литературы», что в журналистике 30-х годов в условиях жесточайшего цензурного гнета «эстетические вопросы были по преимуществу только полем битвы, а предметом борьбы было влияние на умственную жизнь» (94, Т.З, С.45). Поэтому «История поэзии» и «Теория поэзии» С. П. Шевырева, Щ вокруг которых разгорелась полемика в «Телескопе» и «Наблюдателе», без сомнения, имели идеологическую функцию, как и знаменитая статья маститого профессора Московского университета «Словесность и торговля», открывавшая собой журнал «Московский наблюдатель».
(4
Консервативно - архаизированный народный идеал Шевырева йк трансформировался весьма постепенно, с годами приобретя политическую окраску, вплотную приблизившись к пресловутой «теории официальной народности» С. Уварова, только в 40-е годы девятнадцатого столетия. Это отнюдь не значит, что при анализе творчества Шевырева в период издания «Московского наблюдателя», да и позднее могут быть использованы только осуждающе темные краски по отношению к его деятельности. В этом случае историк отечественной журналистики рискует впасть в вульгарную социологию. Стоит только вспомнить, что работы С. Шевырева 30-х годов предвосхитили замысел «Исторической поэтики» А. Веселовского, чтобы отнестись к памяти названного профессора Московского университета с должным уважением.
В этой связи нельзя не отметить один удивительный феномен российской литературы и журналистики, который особенно отчетливо проявился именно в 30-е годы девятнадцатого столетия. Это дух
избранничества, дух убеждения в своей особой миссии, который
W буквально витал в атмосфере тогдашней Москвы. Достаточно беглого
взгляда на эпистолярное наследие московских авторов того времени,
чтобы убедиться, что едва ли не большая часть из них считала себя
призванными свыше, гласом Божиим, в какой-то степени пророками,
посланными на землю сказать русским людям новое слово, которое
перевернет и коренным образом изменит зашедшую в тупик
российскую действительность.
(Ы Достаточно сравнить почти синхронные высказывания в
письмах к друзьям П. Я. Чаадаева, А. И. Герцена и мы будем удивлены их очень похожей тональностью первооткрывателей, призванных совершить глобальные деяния на благо человечества.
Обратим внимание на тон чаадаевского послания к А. Пушкину сразу после завершения работы над философическими письмами: «Я окончил, мой друг, все, что имел сделать, сказав все, что имел сказать: мне не терпится (...) дать ход той мысли, которую я считаю призванным дать миру...»(392, Т.2, С.67) и сравните его с письмом А. Герцена Н. Огареву, написанное два года спустя: «Я не сольюсь с толпою. Я буду нечто самобытное...» (19, Т.21, С. 17).
Такое настроение мыслей, разлитых в воздухе неизбежно требовало ниспровержения традиционных «устаревших» догм и авторитетов. И вот уже редактор «Московского телеграфа» буквально уничтожает своего убеленного сединами коллегу из «Вестника Европы». П. Чаадаев, ничтоже сумняшеся, выносит приговор «неправильной» российской истории и «безнадежно заблудившимся» отцам Православной церкви, «пророчески» указуя на столбовую дорогу прогрессивного общечеловеческого христианства, то бишь папского римокатоличества. Их не менее честолюбивый земляк С. Шевырев, изобретя новую техническую систему стихосложения,
пытается ниспровергнуть с российского Парнаса патриархов отечественной поэзии, обвинив их в чопорности и монотонности.
Но не успел он насладиться этим деянием, как «выгнанный студент» В. Г. Белинский в «Молве» и «Телескопе» стал регулярно подтрунивать и покровительственно - снисходительно похлопывать по плечу известного Гете и Шиллингу русского профессора, а когда Шевырев публично возмутился таким фамильярничанием, Белинский разделал его на потеху всей читающей публике. (Вот откровенное высказывание великого критика, относящееся к тому периоду: «У нас нападают иногда на полемику, в особенности журнальную... Люди, хладнокровные к умственной жизни могут ли понять как можно предпочитать истину приличиям и из любви к ней навлекать на себя ненависть и гонение? О! Им никогда не постичь, что за блаженство, что за сладострастие души, сказать какому-нибудь гению в отставке без мундира, что он смешон и жалок со своими детскими претензиями на великость, растолковать ему, что он ни себе, а крикуну журналисту обязан своей литературной значительностью; сказать какому-нибудь ветерану, что он пользуется своим авторитетом на кредит, по старым воспоминаниям..." (№10, т.1, С.94-95).
После всего А. С. Пушкин шлет через своего приятеля Нащокина ободряющий привет Белинскому: «Другой (экземпляр «Современника» - В.Г.) пошли от меня Белинскому (тихонько от Наблюдателей) и вели ему сказать, что очень жалею, что с ним не увиделся».
Хотя несколькими годами ранее А. С.Пушкин громче всех возмущался тем, что Погодин опубликовал в журнале «Московский вестник» недостаточно почтительный отзыв провинциала Арцыбашева на «Историю Государства Российского» Н. М.
Карамзина. Словом, дух отрицания, дух ниспровержения общепризнанных мнений и авторитетов все сильнее и сильнее стал проявляться в атмосфере тех лет.
Однако знаменитые «Философические письма» Чаадаева превосходят все, что было написано в этом «ниспровергательном» роде в течение всего столетия. То обстоятельство, что автор их хотел видеть свои мысли напечатанными в «Московском наблюдателе» и что именно в этой близкой ему среде приятелей - оппонентов они обсуждались достаточно долго, дало нам основание во второй главе выделить отдельный параграф и целиком посвятить его анализу историософской позиции сотрудников «Московского наблюдателя».
Сложность исследования журнала «Московский наблюдатель» обусловлена уже ранее отмечавшимся отсутствием специальных работ посвященных этому изданию. В фундаментальных академических трудах о «Московском наблюдателе» обычно говорится вскользь, мимоходом. Так, в академической «Истории русской литературы», изданной в 1953 году о журнале сказано буквально следующее: «Московский наблюдатель» был организован в складчину на средства бывших участников кружка любомудров и литераторов, связанных с этим кружком. Журнал продолжил традиции «Московского вестника» и «Европейца».
Литературная группа «Московского наблюдателя» объединилась общим для всех его участников неприятием буржуазно капиталистических отношений. В основном намечались противоречивые тенденции. Часть сотрудников «Московского наблюдателя» такие как В. П. Андросов, Е. А. Баратынский, Н. Ф. Павлов и близкие к редакции журнала М. Ф. Орлов и П. Я. Чаадаев, не скрывали своей вражды к официальной идеологии и казенному «патриотизму». Для В. П. Андросова, например, характерен
«
обостренный интерес к вопросам низовой народной жизни, к проблемам утопического социализма. Такие из сотрудников как С. Шевырев и М. Погодин уже явно эволюционизировали в сторону реакции» (187, Т.З, С.530).
В этой краткой характеристике, скорее напоминающей статью в энциклопедии есть один, на наш взгляд, принципиально важный момент; автор указывает на прямое родство «Московского наблюдателя» с «Московским вестником» и «Европейцем», справедливо отмечая, что сотрудники этих журналов были практически за небольшим исключением одни и те же люди -«бывшие участники кружка любомудров». Весьма ценное замечание, имеющее, как мы в дальнейшем убедимся принципиальный характер. Однако, положение о том, что «литературная группа «Московского наблюдателя» объединялась общим для всех его участников неприятием буржуазно - капиталистических отношений нам представляется не совсем точным и где - то бездоказательным. Скажем, тот же В. Андросов - автор знаменитой «Статистической записки» и М. Орлов, в эти годы заканчивающий книгу «О государственном кредите» никак не могут быть причислены к пассеистам.
Напомним, что как раз в тот период было открыто шоссе между Петербургом и Москвой, начали заметно улучшаться связь и снабжение северной столицы. Тогда же открылась опытная железная дорога между Петербургом и Павловском. И хотя эти и другие проекты наталкивались на сопротивление петербургской бюрократии, в «Московском наблюдателе» благодаря Андросову и Хомякову они, тем не менее всегда находили поддержку. Не однозначны и неравнозначны в этом отношении и другие участники журнала.
Несомненно, что в журнале начала различных направлений сосуществовали под одной крышей. Однако все это было в зачаточном, далеко еще не оформившемся состоянии. Поэтому утверждение автора раздела о российской журналистике о том, что в середине 30-х годов С. Шевырев и М. Погодин «явно эволюционизировали в сторону реакции» нам представляется не совсем верным, ибо значительно опережает события. На самом деле эволюция Шевырева и Погодина произойдет только в начале 40-х годов, когда они приступят к изданию следующего за «Московским наблюдателем» журнала - «Московитянин».
В последующих академических изданиях по истории литературы характеристика журнала «Московский наблюдатель» становится еще более фрагментарной и поверхностной. Обычно выделяется какая - то одна черта этого издания и замалчиваются все остальные. В целом же картина получается неполной и в какой-то степени даже искаженной.
Так, в издании Истории русской литературы АН СССР 1963 года говорится, что «Московский наблюдатель» по составу своих сотрудников и по характеру их взглядов - своеобразное продолжение «Московского вестника». Не согласиться с этим трудно, а вот следующая фраза настораживает своей обтекаемостью (и как мы позднее убедимся - и неточностью): «Он («Московский наблюдатель») был далек от всякой оппозиционности и приближался к официальной народности» (187а).
Характерно, что в академическом издании Истории русской литературы, вышедшей в 1979 году позиция «Московского наблюдателя» определяется уже совершенно иначе.
Издатели «Московского вестника» после прекращения его издания постепенно проникаются все более антибуржуазным духом
*
и, оставаясь по - прежнему приверженцами Шеллинга, ( )
постепенно преображаются из любомудров в славянофилы». Они издают журнал «Московский наблюдатель», руководимый С. Шевыревым и В. Андросовым (1835 - 1837) (187).
Подобные характеристики можно объяснить желанием авторов определить позицию «Московского наблюдателя» однозначно, не вдаваясь в подробности мировоззрений его сотрудников и соиздателей. Но в том - то и состоит парадокс этого издания, что у рассматриваемого нами журнала не было какого - то одного определенного направления. Неоднородность состава сотрудников журнала, подчас недостаточное понимание ими своей собственной роли в отечественной журналистике плюс систематическое неисполнение ими редакционных обязанностей не позволили в * достаточной степени реализоваться действительно недюжинному духовно-интеллектуальному потенциалу его основных сотрудников с * целью создания оригинального и влиятельного печатного органа.
#
*
#»
Проблематика журнала «московский наблюдатель» и его место в системе печати 30-х годов
Как уже отмечалось нами, журнал «Московский наблюдатель» в 1835-1837 годах издавался бывшими участниками кружка любомудров, литераторами-шеллингианцами и людьми близкими им по духу и направлению философской мысли. Редакция «Московского наблюдателя» продолжала традиции как «Московского вестника» и «Европейца», так и надеждинского «Телескопа», с которым она почти в полном составе дружно сотрудничала почти два года.
Изначально журнал задумывался как трибуна борьбы: во-первых, с торговым направлением, во главе которого в то время стояла «Библиотека для чтения» О. Сенковского, а во-вторых - с «Телескопом», сделавшим резкий поворот в сторону западнического демократизма с приходом в редакцию этого московского журнала В.Г. Белинского.
Приведем характерную запись в дневнике одного из инициаторов «Московского наблюдателя» М.П. Погодина: «С Шевыревым о журнале. Непременно должно нам издавать. Неужели оставить литературу на жертву этим негодяям. Я думал было об одной критике, но дошло до большого журнала» (9, Т.12, С.141).
То, что под «негодяями» подразумевались не только Сенковский и Булгарин, но и свой брат, университетский профессор Н. Надеждин с новым своим сотрудником Белинским, говорит письмо В.П. Андросова к М.А. Максимовичу. «Иметь свой журнал, свое мнение, свою литературную совесть было для всех нас крайне ощутительно. Мы дошли до того, наконец, что не находим ни привету, ни суда, ни расправы в наших журналах... не говорю уже о направлении духа и смысла критик Библиотеки и суждений Молвы, в которой Н.И. позволил хозяйничать студентам и раболепному уничижению: эта амальгама такую произвела гадость, что всех отогнала от него» (21, Т.1, С.275).
Судя по тому, как откликнулись в «Телескопе» на объявление о выходе в свет нового периодического издания, ни Надеждин, ни тем более Белинский не имели представления о действительной программе и направлении журнала «Московский наблюдатель». Вот почему во 2-м номере «Телескопа» за 1836 год Белинским было опубликовано приветственное слово новому журналу: ків «Наблюдатель» основан с целью сделать реакцию дурному и вредному влиянию «Библиотеки» на нашу публику, и в этом мы не только не видим ничего худого или предосудительного, но видим много хорошего и благородного»... По словам критика, «Наблюдатель» ждали в Москве да и не только в Москве, а во всей мыслящей России и надеялись, «что это будет журнал деятельный, настойчивый, упорный, журнал с мнением, направлением «характером»...(11, Т.2, С.45).
Между тем, в предварительных обсуждениях названия журнала предлагалось назвать его «Часовой» или даже, как советовал Погодин, - «Кремлевский часовой». Стало быть, изначально предполагалось охранять, а вот что и от кого, мы увидим из самого содержания журнала.
На тип вновь образовавшегося журнала повлияло несколько совершенно различных факторов. Главный из них это -необходимость оказания отпора «торговому» направлению в журналистике, которое обусловило стремление редакции журнала к энциклопедичности. Вспомним выражение Погодина - «дошло до большого журнала», то есть до общего понимания того, что энциклопедичной «Библиотеке» можно противопоставить не менее энциклопедичный «Наблюдатель». Концепция просвещения в новом журнале весьма напоминала ту, которая декларировалась в «Телескопе» в начале 30-х, когда большинство "наблюдателей" еще сотрудничало в надеждинском издании. Здесь превалировал принцип ступенчатости в пропаганде знаний с обязательным учетом возможностей и особенностей различных сословий российского общества. Естественно, сугубо научное видение решения этой сложнейшей проблемы с элитарно-интеллектуальным подходом к ней в конце концов возобладало в общей сумме мнений сотрудников редакции «Наблюдателя».
И, наконец, в-третьих, привнесенные из прошлого привычки издания светских альманахов бывшими любомудрами явно мешали профессиональному подходу к выпуску журнала. Как наглядно продемонстрирует короткая жизнь «Московского наблюдателя», никаких выводов из своих прошлых ошибок сотрудниками названного Д\ периодического издания не было сделано.
В объявлении на шмуцтитуле первой книжки «Московского наблюдателя» редактор поместил следующий текст (здесь и далее орфография Андросова сохраняется - В.Г.):
«Целию Журнала поставляется наблюдать за всем, что является в России и вне России достопримечательного по части Наук, Словесности, Искусств изящных, Промышленности Сельской, Технической и Торговой, Мод и Новостей всякого рода, свидетельствующих об успехах просвещения и образованности».
Обозревая содержание журнала «Московский наблюдатель» в целом, мы, естественно, просто не имеем права не обратить особое внимание на отдел Словесности. Хотя бы потому, что страницы этого издания украшали имена Пушкина, Баратынского, Хомякова, Языкова, Вяземского. Пушкин, как уже отмечалось нами ранее, опубликовал в этом московском журнале два симптоматических стихотворения - «Туча» и «На выздоровление Лукулла». И то и другое по существу можно смело отнести к публицистике, хотя и в силу цензурных законов тогдашнего времени сильно завуалированной.
Н.М.Языков только в 1835 году напечатал на страницах «Наблюдателя» девять стихотворных посланий и «Сказку о пастухе и диком вепре» и довольно объемистый отрывок из сказки «Жар-& птица».
Е.А. Баратынский поместил четыре своих стихотворения («Последний поэт», «Недоносок», «Бокал», «Алкивиад»), А.С. Хомяков - пять, среди них такие программные вещи, как «Мечта», «Элегия», «Остров», в журнале также была опубликована его малоизвестная повесть «Гедзара». Н.Ф. Павлов напечатал в журнале Ш только одно стихотворение «Гений мира» и повесть «Маскарад», что само по себе было весьма смело после известного отрицательного отзыва Николая I по прочтении монархом трех повестей этого автора.
Роль «Философических писем" Чаадаева в выработке собственной историософской концепции "наблюдателями"...
«Московский наблюдатель» стоит в первых рядах тех периодических изданий, которые открыто противопоставили себя торговому направлению в журналистике и литературе. И совсем не случайно, что издание его было предпринято в Москве. Как известно, М особенностью российского государства в XVIII и XIX веках было сосуществование двух столиц: старой - первопрестольной Москвы и новой - императорского Петербурга. При этом Москва продолжала оставаться крупным культурным центром. Она становится средоточием общественной жизни России, а, следовательно, и отечественной философской мысли и прогрессивной журналистики.
М.В. Нечкина объясняет это следующим образом: «Разгром декабристов совершился в основном в Петербурге, Москва осталась несколько в стороне...поэтому в Москве (исключая коронационный период) оказалась слабее и система правительственной реакции» (31, т.З, С.388). Полагаем, что академик М.В. Нечкина здесь не совсем права. Дело в том, что каждый пятый декабрист был выпускником Московского университета. Если же говорить о лидерах, то абсолютное большинство вдохновителей движения, закончившегося 14-го декабря, были питомцами Московского университета. Среди них - Николай Тургенев, Сергей Трубецкой, братья Муравьевы, Петр Каховский, Михаил Бестужев - Рюмин и другие. Петр Чаадаев, Александр Грибоедов, Александр Тургенев хотя и не принимали деятельного участия в тайных обществах, но, несомненно, оказали огромное духовное влияние на поколение декабристов. Все они получили образование в известном здании на
Моховой улице. Разумеется, третье отделение канцелярии Его Величества не могло не обратить внимания на такую выдающуюся «плодовитость» этого учебного заведения. Тем более что агенты в 30-е годы начали регулярно извещать начальство об опасности из Москвы. Процитируем одно из таких донесений: «Политические перевороты, - сообщал из Парижа министру народного просвещения Уварову неизвестный корреспондент, - начинаются прежде всего в идеях, идеи проникают в общество посредством книг и журналов». )Ц Далее он указывал на опасный очаг вольномыслия в Москве (75; вып. 29-30 С.117). Уваров догадывался об этом и без подсказки штатных доброжелателей и фактически осуществлял контроль над каждым из «наблюдателей» после декабристского восстания.
Чтобы яснее представить себе общественно - политическое лицо соиздателей «Московского наблюдателя», их устремления и Ш отношения с правительством, нам кажется целесообразным сделать экскурс в историю. Как уже отмечалось, увлечение немецкой философией, в частности Шеллингом, у будущих наблюдателей -тогда просто «архивных юношей», возникло в начале двадцатых годов задолго до восстания на Сенатской площади.
«Немецкая философия и в особенности творения Шеллинга нас всех так приковали, что изучение всего остального шло у нас довольно небрежно, - пишет в своих заметках А. Кошелев. - В то время у нас бывали вечерние беседы, продолжавшиеся далеко за полночь, и они оказывались для нас намного плодотворнее всех уроков, которые мы брали у профессоров. Наш кружок все более разрастался и сплотнялся. Главными, самыми деятельными участниками в нем были И.В. Киреевский, Д. Веневитинов, Рожалин, кн. В. Одоевский, Титов, Шевырев, Мельгунов и я» (38; С. 7- 8).
В то бурное время по свидетельству того же А.И. Кошелева «...И старики и люди зрелого возраста и в особенности молодежь, словом, чуть ли не все беспрестанно без умолку осуждали действия правительства и одни опасались революции, а другие пламенно ее желали и на нее полагали все надежды. Неудовольствие было сильное и всеобщее» (38, С. 14). Некоторые исследователи, в частности, Ю.В. Манн полагают, что увлечение любомудров немецкой философией выражало их отрицательную реакцию на всеобщее увлечение идеями Просвещения. Изучая Шеллинга и других немецких философов, они якобы уходили от действительности в область холодного умозрения. (204; С.75). Нам кажется, что в действительности все обстояло гораздо сложнее, и столь категоричная и односторонняя оценка их общественно политической позиции сегодня не совсем верна.
Вспомним хотя бы то, что одно из главных действующих лиц общества любомудрия Д. Веневитинов, влияние которого, на всех членов кружка бесспорно, неоднократно высказывался в кругу своих товарищей «за перемену образа правления в России». (38; С.15). Какой же тут уход от действительности! Не случайно после приезда в Петербург Веневитинов был взят под стражу по делу о декабристах. И хотя за неимением улик его вскоре выпустили, но сам факт весьма показателен.
Веневитинов не был исключением среди своих товарищей. Все тот же А.И. Кошелев открыто признавался в своих записках, что «в 1825 году много мы толковали о политике.... Вследствие этого мы с особой жадностью налегли на сочинения Бенжамена Констана, Роэ Коллара и других французских политических писателей и на время немецкая философия сошла у нас с первого плана. Мы, немецкие философы, забыли Шеллинга и ездили каждый день в манеж и фехтовальную залу учиться езде и фехтованию и таким образом f готовились к деятельности, которую мы сами себе предназначили» (38, С.143).
На это, конечно, можно возразить, что свидетельства одного человека еще недостаточно, что нужны более веские доказательства того, что в прошлом архивные юноши, в дальнейшем составившие костяк журнала «Московский наблюдатель», не были совсем в стороне от роковых событий 14 декабря. Иначе как объяснить, Щ почему тень подозрения со стороны правительства легла на них до конца царствования Николая I.
Ретроспективно обозревая пережитое в 30-е годы, А.Кошелев писал в конце своей жизни: «Мы все (т.е. - московские наблюдатели -В.Г.) чувствовали, что бедствия, которые испытывала Россия, ею вполне заслужены, и по этому поводу Хомяков с особенным жаром Ш говорил о том, что безнаказанно нельзя ни стеснять, ни подавлять дух человеческий... Утомленные гнетом только что окончившегося тридцатилетнего царствования, мы радостно собрались у меня вечером в самый день присяги Государя и от души пожелали, чтобы в его царствование совершилось великое дело освобождения крестьян и русский человек мог ожить умом и духом» (88, Т.8, С. 12).
