Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Социокультурное взаимодействие Кореи и Японии до возникновения государственности на Японских островах (1 тыс. до н.э. — начале IV в. н.э.) 31
1.1 Географические и природно-климатические факторы и условия взаимодействия населения Корейского полуострова и Японских островов 31
1.2 Социально-политические процессы на территории Корейского полуострова и Японских островах в III в. до н.э. — нач. IV в. н.э 35
1.3 Миграционные процессы с Корейского полуострова на Японские острова в период яёи и ранний кофун (III в. до н.э. - нач. IV в. н.э) 42
- миграции в период яёи 44
- миграции в начальный период кофун 49
1.4 Социально-экономическое, политическое и культурное влияние Кореи на Японию в III в. до н.э. -V в. н.э 57
- влияние Кореи на материальную культуру Японии в период яёи и ранний кофун 57
- влияние Кореи на духовную культуру Японии в период яёи и ранний кофун 64
- влияние Кореи на формирование японской нации 72
Глава 2. Социокультурное взаимодействие Японии и Кореи в V - IX вв 86
2.1 Социально-политические процессы на территории Корейского полуострова и Японских островах в V —IX вв 86
- социально-политическая и экономическая обстановка на Корейском полуострове в V-IX вв 86
- социально-политическая и экономическая обстановка на Японских островах в V - IX вв 95
2.2 Миграционные процессы с Корейского полуострова на Японские острова в V — IX вв 99
2.3 Политические и торговые контакты Японии с Тремя корейскими государствами (Когурё, Пэкче, Силла) и Бохай 109
2.4 Влияние Трех государств на материальную и духовную культуру Японии в V-IX вв 123
- влияние Кореи на материальную культуру Японии 123
- влияние Кореи на духовную культуру Японии 133
Глава 3. Обособление и формирование двух самостоятельных ветвей дальневосточной цивилизации — Кореи и Японии в 1Х-начале XVII вв 149
3.1 Политика самоизоляции Кореи и Японии и социокультурное взаимодействие двух государств 149
- влияние Кореи на внешнюю изоляцию Японии 149
- политические и экономические отношения Кореи и Японии в период внешней изоляции 155
3.2 Проблема социокультурного взаимодействия в период обособленного развития Японии и Кореи (Х-нач. XVII вв.) 164
- политика японских княжеств в отношении корейской культуры 164
Заключение 175
Список источников и литературы 183
Приложения 206
- Географические и природно-климатические факторы и условия взаимодействия населения Корейского полуострова и Японских островов
- Социально-политические процессы на территории Корейского полуострова и Японских островах в V —IX вв
- Политика самоизоляции Кореи и Японии и социокультурное взаимодействие двух государств
Введение к работе
Изучение истории того или иного государства невозможно без комплексного исследования исторических событий в том регионе, где это государство расположено. Историки, делающие акцент на изучении национальной истории, как правило, стараются опираться на специфические черты культуры и образа жизни определенной нации. Но, при этом, никто не будет отрицать интегрирующей роли таких мировых религий, как христианство, буддизм, ислам, вносящих свои коррективы в национальную культуру многих стран. Таким образом, изучая историю отдельного государства, необходимо ее более широкое и глубокое исследование не только в рамках каких-то местных явлений, но и в сфере взаимодействия национальной истории с окружающим миром. Такое комплексное изучение национальной истории в рамках региональной истории может отразить некоторые явления, которые были характерны не только для отдельной нации, но и для их соседей. Проведение таким методом исторического исследования позволит в большей мере представить картину национальной культуры в мировом пространстве и роли национальной культуры в мировой истории.
Актуальность работы исходит из современных взаимоотношений между Кореей и Японией. Разное понимание японскими и корейскими учеными проблемы взаимодействия корейской и японской культуры стало одной из причин формирования негативных факторов в различных областях корейско-японских отношений. Несмотря на видимые процессы интеграции в Восточной Азии в культурной, экономической и политической сфере, Япония и Корея пытаются сохранить статус-кво в понимании и осознании собственной культуры и культуры своего ближайшего соседа. Японская сторона, рассматривая традиционную культуру Японии подчеркивает самобытность японской нации, которая жила развивалась в одной и той же природной обстановке, на одном и том же пространстве, в одном и том же этническом составе; без иностранных вторжений и насильственного внедрения чужеземных элементов. По мнению японских ученых, автохтонному развитию японской культуры способствовали своеобразное географическое положение и историческая конъюнктура: ни один из соседей, якобы, не был достаточно
сильным, чтобы оказывать военное и политическое влияние на островное государство. Пропаганда этнической исключительности японцев повлияла на современное восприятие традиционной культуры в общественном сознании.
Противостояние корейских и японских ученых в собственном видении историко-культурных взаимоотношений между двумя государствами продолжается весьма длительное время, причем обе стороны не собираются отказываться от своих точек зрения и, тем более, опираться на мнение своего оппонента.
Таким образом, исходя из весьма сложных отношений между Кореей и Японией, вызванных различным видением исторических событий в Восточной Азии, встает необходимость объективного отражения истории корейско-японских отношений в социокультурном аспекте. Все необходимые для этого предпосылки есть, поскольку советское корееведение оставило достаточно большое наследие для дальнейшего исследования истории Кореи. Помимо этого, за последнее время корейскими и японскими учеными сделано немало открытий, проливающих свет на неизвестные страницы прошлого Кореи и Японии и позволяющих более реально рассматривать исторические события древнего периода на Корейском полуострове и Японских островах.
Научное изучение проблемы. По данной теме в историографии можно выделить четыре основных направления: отечественная, западная, японская и корейская.
В советской и российской историографии специальных исследований, посвященных взаимодействию культур Кореи и Японии, нет. Среди них превалируют конкретные исследования по каждой из стран, и практически отсутствуют сравнительно-исторические работы.
Вопросы социокультурного взаимодействия Кореи и Японии
отечественными учеными впервые были затронуты в XIX в. В 1883 г. Л. Шренк в своей работе «Об инородцах Амурского края» отмечал проникновение с Корейского полуострова на Японские острова носителей материковой культуры. А.Г. Лубенцов, описывая корейские провинции Хамгён и Пхёнан, сообщал об этнических и культурных контактах корейцев и японцев.1 Начиная с 30-х гг. XX в. советские ученые проявляли неподдельный интерес к истории
государств Восточной Азии. Но, как правило, серьезные работы касались в основном Японии, тогда как о Корее были лишь отрывочные упоминания.
Одним из первых советских ученых, отметивших тесные культурные связи между Японией и Кореей был, Н.И. Конрад, указывавший на серьезное влияние Кореи на развитие в Японии литературы и театрального искусства.2 В 1947 г. вышла книга Я.Б. Радуль-Затуловского «Конфуцианство и его распространение в Японии», которая стала первой работой, где наблюдается влияние корейских государств на формирование религиозного мировоззрения японцев.3
В 50-60-х гг. XX в. появляются исследовательские работы, в которых ученые-японоведы, поднимая вопрос становления японской нации и государственности в Японии, пытаются провести параллели с историческими процессами, происходившими в Корее. Наиболее интересными в этот период работами являются труды известных советских историков С.А. Арутюнова и М.В. Воробьева, которые большую часть своей научной жизни посвятили изучению истории Японии. Но если М.В. Воробьев проводил исследования в области историко-культурных связей Кореи и Японии,4 то С.А. Арутюнов обращал внимание на тесные корейско-японские этнические и языковые контакты.5 Серьезные исследования в области этнического родства корейцев и японцев еще в 50-х гг. были проведены М.Г. Левиным, сделавшим вывод, что в антропологическом плане японцы более близки корейцам.6
С ростом популярности японского языка в нашей стране появляется достаточно большое количество работ, касающихся происхождения японского языка. Большинство ученых-филологов, полагаясь на опыт западных исследователей, проводило прямую генетическую связь между японским и алтайским языками, относясь к корейскому языку лишь как к составной части алтайской семьи языков. Тем не менее, несколько работ советских ученых прямо указывало на тесные языковые связи Японии и Кореи. О родстве корейского и японского языков не раз указывали ученые А.В. Бовин и С.А. Старостин.
В 70-80-х гг. XX в. ученые начинают обращать внимание на религиозную обстановку в Японии и влияние на нее Кореи, хотя специальных работ по этому вопросу нет. Немаловажное значение в освещении процесса развития и распространения религиозных представлений в Корее и Японии имеют работы
СВ. Волкова, А.Н. Игнатовича, А.Н. Мещерякова, где наблюдается определенная взаимосвязь верований корейцев и японцев.8
В 90-е гг. XX в. выходит в свет несколько работ отечественных ученых, затрагивающих истоки японской культуры и нации. Наиболее интересными из них являются работы А.Н. Мещерякова, Л.М. Ермаковой, В.Н. Горегляда, В.В. Кожевникова, А.Е. Жукова, Г.Е. Светлова.9 Взаимоотношения между Кореей и Японией в период средневековья рассматриваются такими авторами, как В.М. Тихонов и Э.В. Шавкунов.10
Но, несмотря на очевидность тесных исторических контактов Кореи и Японии, социокультурное взаимодействие двух стран прослеживается лишь в отдельных моментах. Не отрицая заимствований японцами материковой культуры через Корею, многие ученые предпочитают говорить о своеобразии японской культуры, куда привносились только подходящие для японцев ценности китайской цивилизации.
Те советские ученые, кто активно занимался изучением истории и культуры Кореи, также, чаще всего, ограничивались пределами корейских государств, не уделяя серьезного внимания влиянию корейской культуры на японское общество. Исключением является совместная работа Р.Ш. Джарылгасиновой, посвятившей свою научную жизнь исследованиям в области древнекорейских государств, и С.А. Арутюнова, сделавшего немалый вклад в изучение этнокультурной истории Японии, в которой прослеживается взаимосвязь японской культуры с корейской.11
Японская историография имеет самый большой научный опыт в области историко-культурных связей Кореи и Японии. Еще в начале XVIII в. японский ученый Араи Хакусэки в своей книге «Тога» («Восточные вкусы») приводил сравнение двух языков, а в конце XVIII в. Фудзихара Сёгухацу выдвинул теорию родства японского и корейского языков.12 Несмотря на то, что эти работы часто ограничивались поверхностным сравнением схожих по произношению слов из лексического запаса корейского и японского языков, не обращая внимания на другие закономерности, их можно считать первой попыткой рассмотреть культурные связи Кореи и Японии. Непосредственно изучением культурного взаимодействия двух государств японские ученые начали заниматься с середины XIX в. Целью их исследований было прежде
всего доказать древность японской цивилизации и божественное происхождение японской нации, исходя из чего на территории Кореи проводились тщательные археологические изыскания. Для этого в 1886 г. был создан императорский университет Тэйкоку, в стенах которого работал ряд японских ученых (Сигено Ясуцугу, Кумэ Кунитакэ, Хосино Ватару, Ёсида Того, Кан Масатомо), занимавшихся исследованиями в области корейско-японских отношений. На книгу Я. Сигэно «Кокусиган» («Видение истории Японии») ссылались впоследствии советские и китайские ученые. В книге Я. Сигэно впервые появилась теория о «едином происхождении предков Японии и Кореи».13 Суть этой теории заключалась в том, что корейцы произошли от японских племен, переселившихся с Японских островов и обосновавшихся на юге Корейского полуострова. Эта теория была поддержана Т. Ёсида в его работе «Никкан косидан» («Очерки древней истории Японии и Кореи»).14
После работ Сигэно и Ёсида в Японии выходило достаточно много трудов, касающихся истории Кореи. Это говорило о том, что в японские ученые проявляли большой интерес к Корее. В изучении истории и культуры Кореи было заинтересовано и правительство Японии, начавшее активную подготовку научных кадров и отправку их в Корею для научных исследований. Среди них были впоследствии и видные ученые в области корейской лингвистики Канадзава Сёдзабуро, Сидэхара Тайра, Такахаси Тору. Выполняя поставленные перед ними правящими кругами Японии задачи, они отражали определенные моменты в истории взаимоотношений между двумя государствами под углом зрения, должным доказать изначальное превосходство Японии над Кореей.
Знаменательным событием для японских ученых явилось их знакомство в 1884 г. с древнейшим памятником Кореи - стелой вана Квангэтхо, содержание которой дало повод японским историкам утверждать о полной достоверности летописей «Нихонсёки», где часто упоминается завоевание Кореи древними японцами. На основе изысканий в Корее и Южной Маньчжурии уже в 1893 г. в Японии вышла монография Кан Масатомо «Изучение Мимана» («Миманако»), впервые поднимавшая проблему существования на территории Кореи японских колоний.15
После установления протектората над Кореей в 1905 г. японские ученые приступили к полномасштабному изучению памятников корейской старины.
Но, даже несмотря на проведение японцами археологических раскопок по всей территории Корейского полуострова, исследования в области археологии оставались самым слабым звеном японской историографии, поскольку археологи ставили перед собой весьма четкую задачу - найти материал, доказывающий более позднее, чем Япония, историческое развитие Кореи и ведущую роль Японии в корейско-японских отношениях. Уже тогда японские историки выдвинули концепцию о том, что древняя история Кореи неразрывно связана с историей Японии. На основе исследований архитектурных памятников Кореи японским ученым Сэкино Тэй в 1912 г. была опубликована большая работа «Архитектура периода Силла» («Сираги дзитай-но кэнтику»), которая способствовала формированию у японских ученых устойчивых взглядов, что в древней культуре Кореи несомненно присутствуют следы древнеяпонской культуры.16
В начале XX в. характерной чертой японских исследований о корейской древности было утверждение, что история Кореи является придатком к истории Японии. Основной акцент японские ученые, такие как Ёсида Того, Кумэ Кунитакэ, Миядзаки Митисабуро, Наката Каору, Сигэно Ясуцугу, Хаяси Тайсукэ, Хосино Ватару, Цубои Кумами и др., делали на истории японской колонии Мимана, существование которой на территории Корейского полуострова обосновывало правомерность агрессивных притязаний Японии на Корею и подтверждало историческую необходимость ее аннексии. В 1913 г. вышла первая монография по истории Силла - «Сираги си», выпущенная Фукуда Ёсиносукэ, который объяснял расцвет корейских государств исключительно благотворным воздействием Японии. Фукуда, а также Кубо Токудзи, пытаясь обосновать правомерность притязаний Японии на Корейский полуостров, заявляли, что Силла изначально являлось колонией японского племени идзумОу которое расселилось по побережью Японского моря и именовалось в истории Кореи как потомки Древнего Чосона, образовавшие
1 ft
шесть поселений в районе Сораболь. По этой версии выходило, что все культурные ценности, созданные племенами в этом регионе, на самом деле являются творением древних японских племен.
С усилением в Японии идеологии японоцентризма в 20-30-х гг. XX в. японские ученые стали подходить к истории Кореи как к самостоятельной
дисциплине востоковедения, что говорит о повышении интереса к своему соседу. В этот период среди японских ученых все более популярной становилась теория происхождения корейских царских семей от японских правителей. Например, идеолог японоцентризма Сидэхара Тайра в своей книге «Беседы по истории Кореи» (Тёсэн сива) утверждал, что основатели Силла происходили от переселенцев из Японии, оказавших сильное влияние на укрепление этого государства.19 По сути дела Сидэхара Т. повторял мнение Фукуда Ё., также считавшего, что родоначальниками силлаского королевского рода японцев, которые принадлежали к наиболее отсталым жителям Японским островов. Таким образом, в изучении древней и средневековой истории корейско-японских отношений в 10-40-е гг. XX в. наблюдались непреодолимые факторы, связанные с консервативным взглядом японских ученых, выполнявших «государственный заказ» правительства Японии. Тем не менее, ряд японских ученых (Гото С, Моримото Р., Тома С.) в этот период справедливо отмечал культурное влияние корейских племен на формирование и развитие бронзовой и железной культуры в Японии.
После поражения Японии во второй мировой войне японским историкам пришлось отказаться от «теории божественного происхождения японской нации» и империалистических взглядов на корейско-японские отношения. Так, известный японский ученый Канадзава Сёдзабуро, ранее строго следовавший в фарватере идеологии японского империализма, после второй мировой войны стал более объективно походить к проблеме корейско-японских отношений в древности.20 В этот период среди японских ученых проявляется повышенный интерес к проблеме историко-культурных контактов Кореи и Японии, что повлекло за собой появление публикаций, посвященных изучению истории и культуры Кореи, которые опирались на новые письменные источники. Повышенный интерес к истории и культуре Корее был связан, прежде всего, с попыткой решения проблем происхождения государства на Японских островах. Если раньше утверждение о божественном происхождении японского государства не подвергалось ни малейшему сомнению, то после второй мировой войны японские ученые стали уделять большое внимание изучению истории не только своей страны, но и всей Восточной Азии. Они первыми сделали предположение о корейских корнях японской императорской семьи.
Новые взгляды японских ученых на характер и степень влияния Кореи на Японию формировались на основе трех видов исследования. В первую очередь, японские историки провели тщательное изучение древних китайских и корейских источников. Основываясь на этих материалах, Иноуэ Мицусада изучал историю Японии в контексте складывающейся в Северо-Восточной Азии обстановки. Следующим этапом являлось исследование археологических находок повсеместно на всей территории Японии, куда могла доходить миграционная волна с континента. Наконец, третьим видом исследования японских ученых являлось проведение сравнительных археологических работ, при которых использовались результаты изучения источника импортируемых в Японию технических и культурных инноваций.22
В период оккупации Кореи японские археологи проводили на полуострове раскопки в надежде доказать активное присутствие там древней японской культуры. Но уже с конца 40-х гг. XX в. в Японии публикуются работы, объективно оценивающие результаты археологических работ на территории Кореи, наиболее известными из которых являются исследования японских ученых Фудзита Рюсаку и Аримитцу Кёити.23 Р. Фудзита первым отметил, что в период неолита и энеолита юг Кореи и юго-западная часть Японии составляли единую культурную зону. В Японии также стали активно проводиться археологические изыскания, которые в сочетании с уже известными археологическими сведениями, собранными в Корее, дали давать интересные результаты. Это позволило многим японским ученым (Эгами Намио, Мидзуно Ю) утверждать об устойчивых контактах племен, проживавших на Корейском полуострове, с жителями Японских островов, которые, в свою очередь, оказывали влияние на формирование японской нации. По-прежнему, японские ученые проявляли огромный интерес к японским колониям на территории Корейского полуострова.24
В 50- начале 60-х гг. XX в. в Японии была выработана теория о завоевании Японии кочевыми племенами-всадниками из северных районов Кореи, основавшими первое японское государство. Основоположником такой концепции был японский ученый Эгами Намио, посвятивший проблеме «пришлых племен-всадников» ряд серьезных работ.25 В поддержку этой теории выступили и другие видные японские ученые, такие как Миками Ц., Иноуэ М.,
Исида Э. Появление "теории кочевых племен-всадников" было связано с научным анализом археологических находок, обнаруженных в Северной Корее японскими и северокорейскими учеными. Значительный вклад сделали японские ученые (Иноуэ Мицусада, Мори Коити, Сэки А., Хигути Т.) в изучении процесса миграции с Корейского полуострова и влияния корейских иммигрантов на развитие древнего японского государства. Большую роль в исследовании вопроса о влиянии Кореи и корейских переселенцев на формирование социальной организации на Японских островах и общественно-политических отношений Кореи и Японии сыграли японские ученые Иноуэ Мицусада, Цуда Сонити, Хирано Кунио, Мидзуно Акиёси.27 Археологические и исторические открытия, сделанные в Японии и Корее, позволили японским этнографам и антропологам (Кохама Мотоцугу, Эгами Намио, Канасэки Такэо) найти общие нити в этнической истории японцев и корейцев. Занимаясь исследованиями в области истории Японии, М. Иноуэ отмечал, что невозможно воссоздать древнюю историю Японии только в рамках японской национальной истории, поскольку японцы были сильно подвержены влиянию извне. На этой основе М. Иноуэ, а также Мидзуно Ю одними из первых поставили под сомнение достоверность материала японских летописей, считая, что многие легендарные события, упоминаемые в «Нихонсёки» и «Кодзики», связаны с событиями в Корее.30 В подтверждение мнения М. Иноуэ другой известный японский ученый, Э. Исида приводит примеры мифологического и топологического характера, свидетельствующие об историко-культурной общности развития Кореи и Японии.31 Продолжая работу предыдущих исследователей, специалист в области мифологии Обаяси Таре в своих работах о происхождении японских мифов провел четкие параллели между мифологией Кореи и Японии. В этот период японские ученые стали уделять больше внимания синхронным событиям на Корейском полуострове, без понимания которых история Японии представлялась бы неполной. Иноуэ Хидэо пришел к выводу, что общества Кореи и Японии вплоть до VII в. развивались параллельно в постоянном контакте друг с другом.33 Аналогичных взглядов придерживается Э. Тамура, который совместно с корейскими учеными исследовал древние культуры Кореи и Японии в их взаимодействии.34
В 80-90-х гг. появилось немало исследовании, в которых японские ученые пытались определить интенсивность переселенческого потока с Корейского полуострова, его влияние на социокультурное развитие Японии и формирование японской нации. Так, в работе «Размышления о японском языке» («Синнихонго ко») профессор Мори Коити предложил карту проникновения на Японские острова японской культуры и языка, эпицентром которых был Корейский полуостров.35 По ней можно судить об интенсивности и массовости миграций с Корейского полуострова на архипелаг, а также степени культурного воздействия мигрантов на местное общество. На степень воздействия мигрантов на японскую культуру указывают работы японских ученых (Камато Сигэо, Тамура Энтё), исследовавших проблему трансмиссии буддизма из Кореи в Японию.36
В противовес этим подходам группа праворадикально настроенных японских ученых попыталась переосмыслить исторические факты в пользу некогда популярной в Японии теории «самобытности и исключительности японской культуры и общества». Примером этому является выпуск учебника по истории Японии для средних школ, где намеренно не упоминаются или искажаются некоторые факты в корейско-японских отношениях.37
Корейские ученые начали заниматься историей корейско-японских историко-культурных связей только после освобождения страны от японского колониализма. В 60-х гг. XX в. в северокорейском журнале «Ёкса квахак» («Исторические науки») стали появляться работы, посвященные корейско-японским отношениям. Их авторы опирались не только на корейские, но и японские источники. Основное внимание северокорейские ученые (Ким Сок Хён, Чхве Гильсон, Лим Джон Сан, Пак Мун Вон, Ким Дже Хён) уделяли взаимоотношениям между древними государствами Кореи и Японии, взаимопроникновению культур юга Корейского полуострова и Японских островов, а также гипотезе о вторжении северных кочевых племен через Корею на архипелаг. Наиболее известными учеными КНДР, сделавшими значительный вклад в изучении культурных и исторических контактов между двумя восточными государствами, являются Ким Сок Хён38 и Лим Джон Сан, на мнение которых часто ссылались многие советские ученые-востоковеды. Именно Ким Сок Хён, ссылаясь на неправильную интерпретацию японскими
учеными древних текстов, впервые попытался опровергнуть устоявшееся мнение, что корейские государства издревле платили дань Японии.
Больших успехов в изучении проблемы взаимодействия корейской и японской культуры последнее время добились южнокорейские ученые, которые в первые годы становления исторической науки в Корее шли в фарватере японских и западных ученых. Неудивительно, что первые работы многих южнокорейских ученых чаще публиковались в японских изданиях, а труды японских и западных ученых помещались в научных журналах Южной Кореи. Так, работа южнокорейского лингвиста Ли Ги Муна "Genetic View on Japanese", давшая толчок для серьезных исследований в области корейско-японских языковых связей, как в Корее, так и в мире, была опубликована именно в японском журнале.39 Так же, как и ученые КНДР, южнокорейские исследователи (Ли Хон Джик, Ян Бён До) большое внимание уделяли древним корейско-японским отношениям на основе исторических летописей Кореи и Японии.40 При этом корейские археологи и историки широко привлекали материалы, собранные в Японии после 1945 г.
Полученные корейскими археологами в южных районах Корейского полуострова (географически наиболее приближенных к Японским островам) материалы к началу 70-х гг. позволили говорить об активном участии корейских государств в формировании японского общества и японской культуры и опровергнуть мнение некоторых японских ученых, что южная часть Кореи бедна неолитическими и бронзовыми памятниками культуры. Более того, многие корейские ученые поднимают вопрос прямого заимствования достижений корейской культуры японцами посредством вывоза с территории Кореи материальных ценностей и мастеров.41
В последнее время южнокорейская историография обращает особое внимание на отношения двух древнекорейских государств Пэкче и Силла с японским государством Ямато. Наиболее серьезными по данному вопросу являются работы Хон Вон Така, Ким Хюн Гу, Ким Ян Дука, Ким Вон Ёна, Ли Ги Дона, Ли Чон Мёна, Ли Хон Джика, Ли Хун Джона, Ли Ён Бума, Им Дон Квона.42 Среди работ южнокорейских ученых, посвященных социокультурному взаимодействию Японии и Кореи, особый интерес представляют исследования Ли Джон Мёна, рассматривавшего распространение материковой культуры на
Японских островах в связи с массовыми миграциями переселенцев с Корейского полуострова.43 Кроме того, некоторыми южнокорейскими учеными была активно поддержана теория японских историков Н. Эгами и Ц. Миками о проникновении через Корейский полуостров на Японские острова «племен-всадников». В связи с этим, корейские историки и археологи (Ким Джон Бэ, Ким Сон Хо) попытались увязать теорию завоевания Японии «племен-всадников» с Кореей, и, в частности, с северокорейскими племенами.44
С накоплением южнокорейскими учеными опыта исторических исследований в Корее все больше стало появляться работ, открыто критикующих взгляды японских ученых на некоторые страницы истории корейско-японских отношений и призывающих японцев пересмотреть те необъективные, по мнению корейских историков, моменты, которые были положены в основу учебников по истории.45
Активную работу по проблеме взаимодействия культур двух дальневосточных государств проводили также корейские ученые (Ким Даль Су, Ли Джин Хи, Ман Са Ви), проживавшие в Японии.46 Наиболее известен корейским и японским ученым кругам историк Ли Джин Хи, работа которого «Корея и японская культура», публиковалась как в Корее, так и в Японии.47 В своей работе Ли Джин Хи касается почти всех аспектов взаимодействия корейской и японской культур с доисторического периода до аннексии Кореи Японией.
Западные ученые на данную проблему стали обращать внимание во второй половине XIX в. Особый интерес проявлялся к Японии, что было связано с большими успехами этого государства в экономическом и политическом развитии после революции Мэйдзи в 1868 году. Такой же интерес у западных историков появился почти через сто лет к Корее, когда южнокорейское государство в кратчайшие сроки достигло больших результатов в своем экономическом развитии. Экономические успехи Южной Кореи заставили западных ученых обратить внимание на историческое прошлое Кореи, до этого считавшейся не более чем колониальным придатком сначала Китая, а затем Японии.
Одним из первых исследований западных ученых, посвященных корейско-японским культурным связям, являются труды английского лингвиста В.Г.
Астона, предпринявшего в конце XIX в. попытку выявить родственные связи японского и корейского языков.48 Позднее проблемой языковых связей Кореи и Японии занимались такие известные западные ученые, как СИ. Мартин, Р.А. Миллер, Б. Левин, СР. Рамсей.49
Одним из первых западных ученых об активном участии корейцев в формировании японской национальной культуры и создании первого японского государства писал Г. Б. Сэнсом, книга которого "Japan: A Short Cultural History", написанная в 30-х гг., была переиздана несколько раз, но до сих пор не потеряла своей актуальности.50
В западной историографии по данной проблеме можно выделить как работы, рассматривающие общие взаимоотношения между Кореей и Японией,51 так и труды, посвященные вопросам корейской и японской истории.52 Например, В. Эдварде, Дж. Киркланд, Г. Лэдьярд, продолжая разрабатывать теорию японских ученых, серьезно исследовали теорию о завоевании Японии «племенами-всадниками».53 Наиболее многогранные исследования по данной проблеме провел американский ученый Р.А. Миллер, рассматривавший в своих работах не только исторические отношения между древними государствами Кореи и Японии, но и их культурно-языковые связи.54
Таким образом, российские и зарубежные историки уделяют проблеме социокультурного взаимодействия Кореи и Японии достаточно большое внимание. Но более тщательный анализ литературы, отражающей социокультурные контакты Кореи и Японии, позволяет отметить недостаточную изученность поставленной проблемы. Это привело к тому, что среди японоведов до сих пор распространено мнение, что островное, то есть сравнительно изолированное положение Японии обеспечило повышение роли внутренних факторов развития над внешними.55 Между тем, объективная оценка характера корейско-японских отношений в период формирования дальневосточной цивилизации возможна лишь на основе глубокого и всестороннего изучения фактов и исторических событий в Восточной Азии. В связи с этим у автора возникла настоятельная потребность обратиться к этой теме, постаравшись отразить многогранные историко-культурные и общественно-политические связи Кореи и Японии.
Цель и задачи исследования. Основной целью предлагаемого исследования является определение роли и значения социокультурных контактов Кореи и Японии в развитии двух ветвей дальневосточной цивилизации. Кроме того, цель данной работы состоит в реконструкции социокультурных процессов, определивших особенности общественно-культурного развития Японии и Кореи.
Для достижения поставленных целей в работе подвергаются анализу ряд важных аспектов данной проблемы, исходивших из:
отношений между населением, мигрировавшим с Корейского полуострова и обратно, исходящих из принципов этнического родства и экономических контактов;
отношений между государствами Кореи и Японии, регулируемых культурно-политическими запросами каждой из сторон.
Исходя из поставленных целей, автор ставит перед собой следующие задачи:
рассмотреть природно-климатические и социально-политические факторы, оказывавшие на процесс миграций с Корейского полуострова на Японские острова;
проанализировать процесс миграций как важнейшее условие общественных и культурных контактов Кореи и Японии;
проследить эволюцию социокультурных связей Кореи и Японии в процессе формирования и развития корейского и японского обществ;
определить характер, формы и последствия социокультурного взаимодействия Кореи и Японии;
отразить характер и особенности становления культуры и общества в Корее и Японии;
определить основные этапы и масштаб корейско-японских отношений в процессе взаимодействия Кореи и Японии в социокультурной сфере.
Объектом исследования диссертации являются корейское и японское общества как два взаимодействующих в пространстве и времени самостоятельных субъекта исторического процесса.
Предмет исследования. В качестве предмета исследования взят процесс культурного и общественного взаимодействия Кореи и Японии. Как и Корея, Япония испытывала на себе влияние китайской культуры. Учитывая, что географическая близость Кореи и Японии способствовала тесным социально-культурным контактам, изучение корейско-японских отношений в древности и средневековье позволяет выяснить не только специфические черты, характерные для японского и корейского обществ, но и общие для них тенденции развития. В связи с этим автор не рассматривает социокультурное влияние Китая на Корею и Японию, ограничиваясь корейско-японскими контактами.
Территориальные рамки работы охватывают Корейский полуостров, Северо-Восток Китая, юго-западные и центральные районы Японии. Эти рамки обусловлены существованием на Корейском полуострове и в северо-восточной части Китая корейских государств (Древний Чосон, Когурё, Пэкче, Силла) Бохай , имевших тесные контакты с японским государством, которое контролировало западную и центральную части Японского архипелага. Территориальные рамки расширяются по мере интенсификации культурных контактов Кореи и Японии. Так, если в период «дзёмон» и «яёи» социокультурные контакты племен ограничивались югом Кореи, северной частью Кюсю и юго-западными районами Хонсю, то в период «кофун» эти рамки начинают охватывать север Корейского полуострова, центральные и восточные районы Японского архипелага. На более широком региональном уровне исследование по данной проблеме теряет динамику социокультурного взаимодействия из-за длительного противодействия аборигенного населения окраинных территорий Японских островов проникновению переселенцев с Корейского полуострова, несших с собой материковую культуру.
Хронологические рамки работы определяются степенью интенсивности взаимодействия японской и корейской культур на определенных этапах истории и охватывают период с III в. до н.э. до начала XVII в., то есть до того момента, когда между Кореей и Японией надолго прекращаются культурные и политические контакты. Внутренняя периодизация обусловлена характером взаимоотношений между двумя государствами. Период до IX в. н.э. был периодом наибольшей активности в корейско-японских связей, когда
происходило становление и бурное развитие культур двух восточных государств. Период с IX до начала XVII вв., несмотря на политическую изоляцию Японии, отмечен опосредованным влиянием Кореи на дальнейшее развитие японской культуры.
Методологическую основу исследования составляют принципы научной объективности и историзма. Принцип научной объективности положен в основу всестороннего анализа всей совокупности фактов и выявления основных тенденций исторического процесса на территории Японии и Кореи.
Принцип историзма позволяет рассматривать развитие исторического процесса в Восточной Азии через призму взаимодействия этнических групп, проживавших в субрегионах, расположенных в географической близости друг от друга.
Использование при работе над диссертационным исследованием таких методов, как сравнительно-исторический, проблемно-хронологический и статистический, способствовали изучению процессов социокультурного взаимодействия Кореи и Японии. Сравнительно-исторический метод позволил сопоставить точки зрения разных сторон на одну проблему и найти общие сведения из различных источников. Проблемно-хронологический метод дал возможность рассмотреть в хронологическом порядке основные моменты корейско-японских историко-культурных отношений в древний и средневековый периоды. С помощью статистического метода автор стремился отразить степень социокультурных контактов и интенсивности переселений с Корейского полуострова на Японские острова, способствовавших культурному развитию и общественно-политическому росту японского государства.
Источниковая база исследования. Основную источниковую базу данной работы составляют три вида источников: исторические летописи, археологические и этнографические источники.
В китайских летописях «Ши цзи» («Исторические записки», I в. до н.э.) впервые сообщается о племенах дун-и («восточные варвары»), населявших обширные территории от Шаньдунского полуострова до Японских островов.56 К сожалению, в «Исторических записках» летописцы мало уделяли внимание племенам, проживавшим к востоку от Китая. Но, используя общий термин
«дун-и», китайцы, тем самым, подчеркивали культурную общность этих племен.
Помимо «Ши цзи», в работе использовались переводы Н.Я. Бичуриным, Н.В. Кюнером и М.Н. Паком китайских источников на русский язык.57 Особое внимание в этих работах уделялось историческим летописям «Ханьшу» («История династии Хань», I в. н.э.)» «Саньгочжи» («Описание Трех государств», III в.), «Хоуханыыу» («История династии Поздняя Хань», V в.). Составители последних двух летописей Чэнь Шоу и Фань Е, употребив собирательное название дун-и для народов, проживавших не только на территории Северо-Восточного Китая и Корейского полуострова, но и части Японских островов, отмечали тесные культурные, этнические и языковые связи между корейцами и японцами.
Самым древним источником, по которому можно судить о политических и культурных связях между Кореей и Японией, является семизубцовый меч («Чхильчидо»), ныне хранящийся в синтоистском храме Исоногами. Дата изготовления и интерпретация выгравированного на нем текста до сих пор вызывает споры у корейских и японских ученых. Надписи, сделанные на семизубцовом мече, и более поздние корейские летописи указывают, что инкрустированный золотом семизубцовый меч был изготовлен в Пэкче в 369 г. и подарен японскому императору в 372 г. В японских летописях «Нихонсёки» сообщается, что семизубцовый меч был передан в 252 г. (52 год правления Дзингу) пэкческим ваном японской правительнице.58 Историки, проводившие исследования по проблеме хронологии, объясняют это тем, что составители «Нихонсёки», указывая дату происходящих событий, ошиблись на два шестидесятиричных цикла, то есть на 120 лет. Таким образом, события, датированные 249-м и 252-м годами, на самом деле происходили, соответственно в 369 и 372 годах.
Предметом спора японских и корейских ученых стал также вопрос об интерпретации высеченного на мече иероглифа #. Японские ученые переводят его как «приносить в жертву», что позволяет им делать вывод о существовании вассальной зависимости Пэкче от японского императорского двора. Тем самым, японские исследователи по сути повторяют сообщения составителей «Нихонсёки» о том, что подаренный ваном Пэкче меч являлся знаком
почтительности и «вечной покорности» Пэкче японскому правителю, Корейские ученые, оспаривая подобное мнение, ссылаются на то, что в надписи на мече был указан девиз правления одного из ванов Пэкче, правившего в V в. н.э., что могло свидетельствовать о возросшем могуществе корейского государства.5 Кроме того, корейские ученые в этот же иероглиф вкладывают другой смысл - «предлагать, снабжать», считая, что ван Пэкче подарил японскому императору сей меч в знак своего благоволения дружественному Пэкче государству,60 которое оказало помощь пэкчесцам в завоевании земель на юго-востоке Кореи.
Одним из древнейших письменных источников Кореи, отражающих корейско-японские отношения, является стела вана Квангэтхо, сохранившаяся на месте столицы Когурё Хвандо (совр. уезд Цзиань, КНР). Стела Квангэтхо, которая была обнаружена офицером японской армии Сако Кагэаки, послужила толчком для активного изучения в Японии древней истории Кореи.
Текст на стеле Квангэтхо по-прежнему вызывает сомнения у корейских ученых. В своих работах Ли Джин Хи и другие историки выдвигают серьезные доводы в пользу того, что тексты, снятые японцами со стелы Квангэтхо, были сфальсифицированы в целях подтверждения изначального могущества японского государства и подогнаны под соответствие их «официальной истории» Японии в период империализма. По мнению японских ученых, занимавшихся дешифровкой текста, надписи, сделанные на стеле, подтверждали достоверность «Нихонсёки», которые сообщают о завоевании Кореи японцами и установлении там своей колонии.61
Ли Джин Хи, считает, что работа, проведенная японскими учеными над истолкованием текста, изначально носила ненаучный и тенденциозный характер. Сомнения уже вызывает то, что на стелу в 1883 г. обратил внимание офицер генштаба японской армии - человек, далекий от исторической науки. Это дает возможность предполагать, что в процессе распространения своего влияния на Корейском полуострове и в Маньчжурии японским представителям была поставлена задача - найти доказательства изначального могущества Японии.
Над эстампами, снятыми и привезенными Сако Когэаки, японские ученые работали в обстановке строгой секретности вплоть до обнародования текста.
Эта секретность, собственно, и вызывает подозрения, что японские историки намеренно изменили текст, сфальсифицировав исторические факты. В качестве свидетельства фальсификации текста со стелы Квангэтхо Ли Джин Хи приводит материал, предоставленный Сако, в котором указан иероглиф ж. Но на фотографии 1935 года уже фигурирует иероглиф Ш. В таком случае, считает Ли Джин Хи, есть основания полагать, что и другие иероглифы с оригинала были заменены на те, которые бы совпадали с японской версией древней истории Восточной Азии.63 Сомнения в научности «работы» японских исследователей над текстом стелы вана Квангэтхо вызывает и тот факт, что наибольшее число утраченных иероглифов приходится именно на те разделы надписи, которые касаются взаимоотношений Когурё с японцами и событиях, происходивших на территории Кая. Например, раздел надписи, содержащий рассказ о походе на Имна Кара и Анра, оказался наиболее поврежденным, где было утрачено 83 иероглифических знаков.64
С другой стороны, стела, установленная в честь великих деяний вана Квангэтхо («Расширителя земель»), была призвана отразить могущество правителя Когурё, а отнюдь не Японии. Таким образом, как утверждают корейские ученые, при отсутствии древних корейских и китайских источников о вторжении японцев в Корею, ненадежности исторической информации «Нихонсёки» и фальсификации японскими учеными текста стелы Квангэтхо, события, связанные с японской колонией Мимана не могли иметь места в истории Кореи.
Исторические летописи Кореи «Самгук саги» («Летописи Трех государств» XII в.), «Самгук юса» ("Забытая история Трех государств" XIII в.), «Корёса» («История династии Коре») также являются важным источником в изучении историко-культурных отношений между Кореей и Японией. К сожалению, корейские летописи «Самгук саги» и «Самгук юса», будучи составленными намного позднее описанных в них событиях, основываются на исторических документах («Чеван унги», «Пэкче понги»), которые не дошли до наших дней. В отличие от японских летописей, «Самгук саги» и «Самгук юса» в большей степени отражают отношения между тремя корейскими государствами, нежели внешнеполитические связи с соседними государствами.
«Нихонсёки» («Анналы истории Японии»), «Кодзики» («Записи о делах древности», VIII в.), а также географические описания западных японских провинций «Фудоки» (IX в.) явились основным источником конкретно-исторического анализа событий в Восточной Азии и корейско-японских отношений.65 Японские летописи наиболее полно отражают отношения между Кореей и Японией. В «Нихонсёки» встречаются значительные выдержки из более ранних корейских летописей «Пэкче понги» («Основные записи Пэкче»), которые не дошли до наших дней. Японские источники наиболее полно, хотя и «изнутри», описывают социокультурные отношения между Японией и Кореей, тогда как «внешние» источники, пригодные для межкультурного сопоставления и взаимодействия Кореи и Японии крайне немногочисленны и фрагментарны.
Недостатком древних японских источников является недостоверная датировка некоторых исторических событий, не согласующаяся со сведениями, отраженными в китайских и корейских исторических летописях. В частности, некоторые японские ученые сомневаются в достоверности некоторых эпизодов в отношениях между Кореей и Японией в IV - V вв. и признают обоснованность критического подхода к японским источникам. Икэучи Хироси и Суэмацу Ясукадзу, на основе изучения корейских летописей заключили, что достоверный материал в «Нихонсёки» относится к периоду не ранее середины IV в., а Иноуэ Мицусада, сравнив летописи «Кодзики» и «Нихонсёки» с китайскими династийными хрониками «Сун шу» и «Лян шу», признал достоверность материала японских летописей с V в. н.э., считая действительно существовавшими реальными лицами царей Ва - потомков пэкческой династии, начиная с Одзина.66
Недостатком японских источников является чрезмерное акцентирование внимания на существовании на Корейском полуострове японских колоний и регулярной выплате японскому императору дани корейскими государствами. С другой стороны, в летописях весьма сдержанно сообщается о военно-политических неудачах японцев в Корее. Таким образом, японские летописи «Кодзики» и «Нихонсёки» не были лишены идеологической направленности. Японские летописцы и историки, отражая определенные политические цели правителей, и утверждая об успешном противодействии корейским государствам, тем самым хотели доказать изначальное могущество Японии.
Археологическими источниками, послужили результаты научных изысканий корейских, японских и западных ученых. Корейские (Им Хё Джэ, Чхве Джон Пхиль, Чон Ён Нэ) и западные (Р. Пирсон, П. Роли-Кони) археологи, проводившие активные археологические раскопки неолитических стоянок на территории Южной Кореи, в своих работах указывают на тесные культурно-хозяйственные связи Кореи и Японии в период неолита и проникновении неолитической культуры на архипелаг с Корейского полуострова.67 Немаловажное значение оказали исследования археологов, пытавшихся разрешить вопрос проникновения кочевых племен на Японские острова.68 Кроме того, археологические раскопки могильников на территории Кореи и Японии стали важным источником в изучении социокультурных контактов корейского и японского обществ. Наиболее активные археологические раскопки могильников проводились корейскими (Ким Вон Ён, Ким Ён Дук, Квон Хак Со, Ли Ин Сук, Ли Джон Вук, Пэ Хён Иль, Пэк Сон Гиль, Пак Ян Чин, Сон Бан Сон), японскими (Ниситани Тадаси, Окадзаки Кей), а также западными учеными (Дж. Грэйсон, С. Нельсон, Р. Пирсон, М. Риотто).69 Большую помощь при написании данной работы оказали осмотр экспонатов Национального музея г. Кёнджу и Национального этнографического музея в г. Сеуле, а также могильных захоронений в г. Кёнджу.
В качестве этнографических источников в работе были использованы материалы исследователей Дальнего Востока А.Г. Лубенцова, Л. Шренка и Э. Реклю, изучавших быт, культуру и нравы народов Дальнего Востока. На основе собранного материала ими был сделан сравнительный анализ социо- и этнокультурной близости корейцев и японцев.70
Научная новизна данной работы заключается в следующем:
процесс социокультурного взаимодействия Японии и Кореи впервые изучается всесторонне и комплексно, охватывая не только материальные и духовные связи двух государств, но и этническое и языковое родство корейцев и японцев,
впервые процесс миграций на Корейском полуострове, который оказал влияние на формирование корейских государств, рассматривается в тесной взаимосвязи с расселением пришельцев на Японских островах.
В диссертационном исследовании проанализировано такое важное явление, как сходство исторических процессов в Корее и Японии, которое позволяет утверждать, что между определенными этническими группами, населявшими Корейский полуостров и Японский архипелаг, происходили определенные социокультурные контакты.
Практическая и теоретическая значимость работы исходит из того, что данная тема объединяет несколько смежных областей исторической науки, такие как археология, этнография, филология, лингвистика. Результаты диссертационного исследования могут быть использованы для более всестороннего изучения истории не только зарубежного, но российского Дальнего Востока, где также можно проследить культуры, встречающиеся как в Корее, так и в Японии. Собранные в данной работе сведения могут быть использованы для разработки спецкурсов и преподавания ряда образовательных дисциплин в вузе. Кроме того, положения и выводы данной диссертации могут оказаться полезными при изучении процесса становления и развития цивилизации в Северо-Восточной Азии и освещении истории двух государств Дальнего Востока. Это дает возможность не только обогатить наши знания и представления об отношениях между Кореей и Японией, но и взглянуть по-новому на исторические события в Северо-Восточном регионе.
Апробация работы. Основные проблемы диссертации были изложены автором в виде докладов на международной научной конференции «100 лет корееведения в ДВГУ (2000 г., Владивосток), Международном семинаре «Новые подходы к подготовке и изданию учебников по истории в Российской Федерации» (2001 г., Владивосток), международной конференции «АТР в глобальной политике, экономике и культуре XXI в.» (2002 г., Хабаровск), научных конференциях в Хабаровском государственном педагогическом университете (январь 2001 г., февраль 2002 г. Хабаровск). Некоторые положения диссертации изложены автором в таких печатных изданиях, как «Россия и АТР» (2001, № 1, 2002, № 3), Вестник центра корееведческих исследований ДВГУ (2000, № 1), «Вестник ДВО РАН» (2001, № 3) «Дальневосточное собрание» (2001, № 14), «АТР в глобальной политике, экономике и культуре XXI в.» (Хабаровск, 2002, вып. 1). Кроме того, часть
диссертационного материала используется автором в лекциях по этнографии и истории Кореи и истории японского языка в XI НУ.
Структура работы определяется целью и задачами исследования. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии и приложения. В основу построения работы положен проблемно-хронологический принцип.
*
Лубенцов А.Г. Хамхенская и Пхиенанская провинции Кореи. - Хабаровск, 1897, Шренк Л. Об инородцах Амурского края, т. 1-3. -СПб., 1883.
2 Конрад Н.И. Избранные труды. Литература и театр. - М., 1978., Конрад Н.И. О театральном искусстве 7-8 вв.//
Театр и драматургия Японии. - М., 1965, Конрад Н.И. Японская литература от «Кодзики» до Токутоми. - М.,
1974.
3 Радуль-Затуловский Я.Б. Конфуцианство и его распространение в Японии. - М.-Л., 1947.
4 Воробьев M.B. Древняя Япония. - М., 1958., Воробьев М.В. Древняя Корея. - М., 1961.
5 Арутюнов С.А. К оценке роли миграции в древней истории Японии// Советская этнография, 1960, № 1,
Арутюнов С.А. Этническая история Японии на рубеже нашей эры// Восточно-азиатский этнографический
сборник, т. 2. - М.-Л., 1961, Арутюнов С.А. От кого произошли японцы// Азия и Африка сегодня, 1966, № 6,
6 Левин М.Г. Этническая антропология и проблемы этногенеза народов Дальнего Востока. - М., 1958, Левин
М.Г. Древнее расселение человечества в Восточной и Юго-Восточной Азии// Происхождение человека и
древнее расселение человечества. - М., 1951, с. 325-354, Левин М.Г. Японцы// Очерки общей этнографии.
Зарубежная Азия. - М., 1959.
7 Вовин А.В. О древнекорейско-древнеяпонских языковых связях// Народы Азии и Африки, 1986, № 5, Бовин
А.В. К вопросу об этногенезе японцев// Народы Азии и Африки, 1988, № 4, Вовин А.В. Происхождение
японского языка и японского народа// Япония. Ежегодник. 1989. - М., 1991, Старостин С.А. Алтайская
проблема и происхождения японского языка. - М., 1991.
Щ 8 Волков СВ. Ранняя история буддизма в Корее. - М., 1985, Волков СВ. Государство и буддийская
администрация в Корее в 6-9 вв.// Народы Азии и Африки, 1985, № 3, Игнатович А.Н. Буддизм в Японии. - М., 1987, Игнатович А.Н. Учение о теократическом государстве в японском будддизме// Буддизм и государство на Дальнем Востоке. - М., 1987, Буддизм и даосизм в Японии// Дао и даосизм в Китае. - М., 1982, Мещеряков А.Н. Древняя Япония: буддизм и синтоизм. - M., 1987, Мещеряков А.Н. Буддизм и синтоизм в общественной жизни Японии 6-8 вв.// Народы Азии и Африки, 1979, № 1, Мещеряков А.Н. Эволюция синтоистского пантеона и социальная история Японии 6-8 вв.// Советская этнография, 1978, № 5, Мещеряков А.Н. Буддизм и синтоизм в древней Японии// Религии мира. - М., 1983, Мещеряков А.Н. Герои, творцы и хранители японской старины. -М., 1988.
9 Мещеряков А.Н. Внешний фактор в истории культуры Японии// Азия — диалог цивилизаций. - СПб., 1996,
Мещеряков А.Н. Ранняя история Японского архипелага как социально-естественный и информационный
процесс// Восток, 1995, № 5, Мещеряков А.Н. Религия Японии. Введение в этнокультурную текстологию//
Религия Древнего Востока. - М., 1995, Горегляд В.Н. Японская литература VIII-XVI вв. - СПб., 1997, Горегляд
В.Н. Мифы Древней Японии// Предисловие к «Кодзики», т. 1, 1994, Ермакова Л.М. «Нихонсёки» - культурный
полицентризм и выбор культуры/ Предисловие к «Нихонсёки», т. 1. - СПб., 1997. Жуков А.Е. Япония в
азиатской истории// Дискуссионные проблемы японской истории. — М., 1991, Кожевников В.В. Японцы: кто
они и откуда// Россия и АТР, 1997, № 4, Светлов Г.Е. Колыбель японской цивилизации. - М., 1994.
10 Тихонов В.М. Присоединение общины Кымгван к древнекорейскому государству Сипла// Восток, 1996, № 4.
Шавкунов Э.В. Несколько слов о взаимоотношениях Бохая и Японии// Вестник ДВО РАН, 2001, № 3.
11 Арутюнов С.А., Джарылгасинова Р.Ш. Синтез традиционного и материального в культуре народов
Восточной Азии// Народы Азии и Африки, 1975, № 4, Арутюнов С.А., Джарылгасинова Р.Ш. Япония: народ и
культура. - М., 1981.
12 Пу Джи Ён. Ильбон, то ханаый хангук (Япония - ещё одна Корея?). - Сеул, 1995.
*
13 Сигэно Я. Кокусиган (Видение истории Японии). - Токио, 1880.
14 Ёсида Т. Никкан косидан (Очерки древней истории Японии и Кореи). - Токио, 1893.
15 Кан М. Миманако (Изучение Мимана). - Токио, 1893.
16 Сэкино Т. Сираги дзитай-но кэнтику (Архитектура периода Силла)// Кэнтику дзасси, 1912, № 302-303, 305-
307.
17 Фукуда Ё. Сираги си (История Силла). - Киото, 1913.
|8Рю Хакку. Проблемы ранней истории Кореи в японской историографии.-М.,1975,с.27.
19 Сидэхара Т. Тёсэн сива (Беседы по истории Кореи). - Токио, 1924.
20 Канадзава С. Ниттё досоран (Обзор отношений между Японией и Кореей). - Токио, 1971, Канадзава С. Тёсэн
кэнкю то «Нихонсёки» (Исследование Кореи и «Нихонсёки»)// Тёсэн гакухо, 1951, № 1.
21 Mishina S., Murakami Y. The Development of the Studies of Korean History and Culture in Japan// Acta Asiatica,
No. 9, 1965, pp. 83-110, Okamoto Y. Japanese Studies on Korean History Since World War II// Monumenta Serica,
Vol. 22, No. 2, 1963, pp. 470-532.
22 The Cambridge History of Japan, Vol. 1, Ancient Japan. - Cambridge: Cambridge University Press, 1993, p. 7.
23 Фудзита P. Тёсэн когогаку кэнкю (Археологические исследования в Корее). - Киото, 1948, Arimitsu К. An
Objective View of Japanese Archaeological Works in Korea// Transactions of the Korea Branch of the Royal Asiatic
Society, No. 42, 1966, pp. 75-79.
24 Суэмацу Я. Мимана мондай-но кэцумацу (Исход спора вокруг вопроса о Мимана)// Рэкиси, т. 1, 1948, № 7,
Суэмацу Я. Мимана кобоси (История возвышения и падения Мимана). - Токио, 1949.
25 Egami N. The Formation of the People and the Origin of the State in Japan// Memoirs of the Research Department of
the Toyo Bunko, No. 23, 1964, pp. 35-70, Egami N. Light on Japanese Cultural Origins from Historical Archaeology
and Legend// Japanese Culture. Its Development and Characteristic/ - Chicago, 1962.
26 Миками Ц. Мансэн гэнси фунбо-но кэнкю (Изучение древних могил на территории Маньчжурии и Кореи), -
Токио, 1961, Inoue М. Early Ancient Forms of Social Organization in Korea and Japan// Chosen gakuho, 1963, No. 4,
Ishida E. Japanese Culture. Study of Origins and Characteristics. - Tokyo, 1974.
27 Иноуэ M. Нихон кокка-но кигэн (Происхождение японского государства). - Токио, 1960, Хирано К. Тайка
дзэндай-но сякай кодзо (Социальная структура периода, предшествовавшего реформе Тайка)// Нихон рэкиси
(История Японии), т. 2. -Токио: Иванами сётэн, 1962.
28 Эгами Н. Эгами Н. Японская нация и культура//Япония: о себе и мире. 1994, № 10, Komatsu I. The Japanese
People. Origins of the People and the Language. - Tokyo, 1962.
29 Иноуэ M. Нихон кокка-но кигэн (Происхождение японского государства). - Токио, 1980, с. 650.
30 Иноуэ М. Тэйки кара мита Кацураги удзи (Патронимия Кацураги, наблюдаемая в императорской хронике
Тэйки)// «Кодзики» тайсэй (рэкиси коко хэн) (Исследования «Кодзики» (историко-археологический том)). -
Токио: Хэйбонся, 1956, Иноуэ М. Нихон кокка-но кигэн (Происхождение японского государства). - Токио,
1980, Мидзуно Ю. Нихон кодай отё си рон дзё сацу (Введение в дискуссию по истории древних японских
царских династий). - Токио, 1952.
31 Ishida Е. Japanese Culture. Study of Origins and Characteristics. - Tokyo, 1974.
32 Obayashi T. Japanese Myths of Descent from Heaven and Their Korean Parallels// Asian Folklore Studies, Vol. 43,
No. 2, 1984, pp. 171-184, Obayashi T. The Ancient Myths of Korea and Japan// Acta Asiatica, No. 61, 1991, pp. 68-82,
Obayashi T. The Japanese Myth of Nigihayahi and Its Korean Parallels// Proceedings The Ixth International Symposia.
-Seoul: National Academy of Sciences, 1982, Obayashi T. The Origins of Japanese Mythology//Acta Asiatica, No. 31,
1977, pp. 1-23.
33 Inoue H. Early Ancient Forms of Social Organization in Korea and Japan// Chosen gakuho, No. 43, 1967.
34 Тамура Э., Хон Сун У к. Синра то Асука, Хакухо-но бунка (Силла и культура Асука и Хакухо). - Токио, 1975,
Тамура Э. Кодай Тёсэн буккё то Нихон кодай буккё (Древний буддизм в Корее и древний буддизм в Японии). -
Токио, 1969, Тамура Э. Синра то Нихон кодай бунка (Силла и древняя японская культура)
35Оно С, Мори К., Эгами Н. Син нихонго ко (Размышления о японском языке). - Токио: Асахи синбунса, 1981.
36 Kamata S. The Transmission of Paekche Buddhism to Japan// Introduction of Buddhism to Korea: New Cultural
Patterns. - Berkeley: Asian Humanities Press, 1989, Tamura E. The Influence of Shilla Buddhism on Japan During the
Asuka-Hakuho Period// Buddhist Culture in Korea. - Seoul: The Si-sa-yong-o-sa Publishers, Inc., 1982.
37 Иль ёкса кёгвасо отокхе кисульхаго иннынга? (Как интерпретируется история в японских учебниках?)// Ури
мунхва, 2001, № 10-11, с. 64-65.
38 Ким Сок Хён. Чхоги чоиль кванге ёнгу (Корейско-японские отношения в ранний период). - Пхеньян, 1966,
Ким Сок Хён. Ильбон Хунаяма кобунесо наон кхаре мёнмуне тэхаё (О надписи на мече, найденном в Японии в
курганном могильнике Фунаяма)// Ёкса квахак, 1966, № 2, с. 194-200.
3 Lee Gi-mun. Genetic View on Japanese// Chosen gakuho, 1963, No. 27.
40 Lee Hong Jik. The Relationship of Korea and Japan in Earliest Period of Their Histories// Koreana Quarterly, Vol. 5,
No. 2 (Summer 1963), pp. 140-145, Ян Бён До. Самгук сидэуый Хангук, Чунгук, Ильбоне кукче кёюк
(Международное образование в Корее, Китае и Японии в период Трех государств)// Чунан тэхаккё нонмунчип (Сборник трудов Чунанского университета), 1963, № 8, 117-139.
41 Hwang Su-yong. Silla Temple Bells Carried to Japan// Korean Frontier, Vol. 1, No. 6 (August 1970), 13-17, Хян Су
Ён. Ильбонесо тхвечхаджин иропорин Пэкче мунхва (Потерянная культура Пэкче, найденная в Японии), Пу
Джи Ён. Ильбон - то ханаый хангук? (Япония - ещё одна Корея?). - Сеул, 1997, Им Дон Квон. Ильбонане ый
Пэкче мунхва (Пэкческая культура в Японии)-Сеул, 1994.
42 Hong W. Relationship Between Korea and Japan in Early Period: Paekche and Yamato Wa. - Seoul: Ilsimsa, 1988,
Hong W. Paekche of Korea and the Origin Yamato Japan. - Seoul: Kudara International, 1994, Kim Hyun-koo. A
Study of Korea-Japan Relations in Times: Centering on the Taika Reforms and Formation of Cooperation among Silla,
Japan and China// Korea Journal, Vol. 29, No. 10 (October 1989), pp. 18-27, Kim Won-yong. Impact of Ancient
Korean Culture upon Japan// Korea Journal, Vol. 12, No. 6 (June 1972), pp. 34-35, Kim Young-duk. Wae Japan as a
Tamno of Paekche// Transactions of the Korea Branch of Royal Asiatic Society, No. 71, 1996, pp. 1-8, Lee Chung-
myun. A Study of Shinto Shrines in Ancient Japan with Reference to Korean migration// Chirihak yongu, No. 14, 1989,
Lee Hong Jik. The Relationship of Korea and Japan in Earliest Period of Their Histories// Koreana Quarterly, Vol. 5,
No. 2 (Summer 1963), pp. 140-145, Lee Hyoun-jong. Korean Influence on Japanese Culture (1)// Korean Frontier, Vol.
1, No. 6 (August 1970), pp. 8-10, Lee Ki-dong. Shilla's Kolp'hum System and Japan's Kabane System// Korean Social
Science and Humanities, No. 11, 1984, pp. 7-24, Lee Yong-bum. Korea's Political Power in Ancient Japan// Korea
Journal, Vol. 12, No. 6 (June 1972), pp. 30-34, Хон Вон Так. Пэкче ва Ямато Ильбоне кивон (Пэкче и
происхождение японского государства). - Сеул, 1994, Им Дон Квон. Ильбонане ый Пэкче мунхва (Пэкческая
культура в Японии) - Сеул, 1994.
43 Lee Chung-myun. Iron Smelting in Ancient Japan with Reference to Korean migration// Chirihak yongu, No. 10,
1985, pp. 1-14, Lee Chung-myun. A Study of the Aya and Hata Clans in Ancient Japan with Reference to Korean
migration// Chirihak yongu, No. 12, 1987, 413-434, Lee Chung-myun. Vestiges of Korean migration on the Sanin and
Hokuriku Regions in Ancient Japan// Chirihak yongu, No. 12, 1987, pp. 229-247, Lee Chung-myun. A Study of Shinto
Shrines in Ancient Japan with Reference to Korean migration// Chirihak yongu, No. 14, 1989.
44 Kim Jung-bae. The Question of Horse-Riding People in Korea (1), (2)// Korea Journal, Vol. 18, No. 9 (September
1978), pp. 39-50; Vol. 18, No. 11 (November 1978), pp. 41-52.
Kim Song-ho. Origins of the Japanese Polity: A Textual Reconsideration of the Horse-Rider Theory// Korea Journal, Vol. 15, No. 12 (December 1985), pp. 4-3.
4i Lee Eun-soon. History and Politics in Japanese-Korean Relations: Textbook Controversy and Beyond// Journal of Northeast Asian Studies, Vol. 2, No. 4 (December 1983), pp. 69-93, Rhee M.J. New Histories for Old: The Japanese Attempt to Rewrite Korean History// Asian Pacific Quarterly, Vol. 26, No. 1 (Spring 1994), pp. 36-49.
46 Ким Даль Су. Нихон-но накано Тёсэн бунка (Корейская культура в Японии), т. 1-4. - Токио: Коданся, 1983-
1984.
47 Ли Джин Хи. Хангукква ильбон мунхва (Корея и японская культура). - Сеул: Ыльсомунхваса, 1984.
48 Aston W.G. A Comparative Study of Japanese and Corean// Journal of Royal Anthropological Society of Great
Britain and Ireland, New series, Vol. 11.- London, 1897.
49 Lewin B. Japanese and Korean. The Problems the History of a Linguistic Comparison// Journal of Japanese Studies,
Vol. 2, No. 2, 1976, Martin S.E. Lexical Evidence Relating Korean to Japanese// Language, Vol. 42, No. 2, - New
Haven - London, 1966, Miller R.A. Old Japanese Phonology and the Korean-Japanese Relationship// Language, Vol.
43, No. 1, - Baltimore, 1967, Miller R.A. Origins on Japanese Language. - Seattle, 1980, Ramsey S.R. Are the Korean
and Japanese related? The Current State of Theorizing// Korean Studies Forum, No. 4, 1978.
50 Sansom G.B. Japan: A Short Cultural History. - Tokyo: Charles E. Turtle Company, 1993.
31 Farris W.W. Ancient Japan's Korean Connection// Korean Studies, No. 20, 1996, pp. 1-22, Miller R.A. A Early Korea and Early Japan// Asian and Pacific Quarterly of Cultural and Social Affair, Vol. 19, No. 1 (Spring 1987), pp. 1-4, Miller R.A. Yamato and Paekche// Asian Pacific Quarterly, Vol. 26, No. 3 (Spring 1987), pp. 1-13. 52 Edwards W. Event and Process in the Foundation of Japan: The Horserider Theory in Archaeological Perspective// The Journal of Japanese Studies, Vol. 9, No. 2 (Summer 1983), pp. 265-295, Grayson J.H. Mimana, A Problem in Korean Historiography// Korea Journal, Vol. 17, No. 8 (August 1977), 65-69, Kirkland J.R. The Horseriders in Korea: A Critical Evaluation of a Historical Theory// Korean Studies, No. 5, 1981, pp. 109-128, Ledyard G. Galloping Along with the Horseriders: Looking for the Founders of Japan// The Journal of Japanese Studies, Vol. 1, No. 2 (Spring 1975), pp. 217-254.
Edwards W. Event and Process in the Foundation of Japan: The Horserider Theory in Archaeological Perspective// The Journal of Japanese Studies, Vol. 9, No. 2 (Summer 1983), pp. 265-295, Kirkland J.R. The Horseriders in Korea: A Critical Evaluation of a Historical Theory// Korean Studies, No. 5, 1981, pp. 109-128, Ledyard G. Galloping Along with the Horseriders: Looking for the Founders of Japan// The Journal of Japanese Studies, Vol. 1, No. 2 (Spring 1975), pp. 217-254.
Miller R.A. Old Japanese Phonology and the Korean-Japanese Relationship// Language, Vol. 43, No. 1, - Baltimore, 1967, Miller R.A. Origins on Japanese Language. - Seattle, 1980, Miller R.A. A Early Korea and Early Japan// Asian
and Pacific Quarterly of Cultural and Social Affair, Vol. 19, No. 1 (Spring 1987), pp. 1-4, Miller R.A. Yamato and Paekche// Asian Pacific Quarterly, Vol. 26, No. 3 (Spring 1987), pp. 1-13, Miller R.A. A Korean Poet in Eighth-Century Japan// Korea Journal, Vol. 25, No. 11 (November 1985), pp. 4-21, Murayama S., Miller R.A. The Inariyama Tumulus Sword Inscription// The Journal of Japanese Studies, No. 5, 1979, pp. 405-438.
55 Жуков A.E. Япония в азиатской системе// Дискуссионные проблемы японской истории. - М., 1991, с. 160.
56 Сыма Цянь. Ши цзи (Исторические записки). - М., 1996.
57 Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена, т.2. - М.-Л., 1950.
Бичурин Н.Я. Собрание сведений по исторической географии Восточной и Срединной Азии. - Чебоксары,
Пак М.Н. Описание корейских племен начала нашей эры (По «Саньго чжи»)// Проблемы востоковедения,
№ 1, с. 115-138, Кюнер Н.В. Китайские известия о народах Южной Сибири, Центральной Азии и Дальнего Востока. - М., 1961.
38 Нихонсёки (Анналы Японии). Т.1,свиток 1,-М.,1994,с.267-282.
59 Ким Сок Хён. Чхоги чоиль кванге ёнгу (Исследование корейско-японских отношений в ранний период), -
Пхеньян, 1966, с. 194.
<Ф *Ким Хян Су. Ильбонесо твечхаджин иропорин пэкчемунхва(Потерянная культура Пэкче, найденная в
Японии)//Синтонъа, 1997,№5,с.531-532.
61Сисайонъосаджон (Терминологический словарь текущих событий), Кукса (История Кореи): Квангэтхованби (Стела Квангэтхо),- Сеул, 1993, с.392.
62 Ли Джин Хи. Котайо рёхи-но кэнкю(Изучение надгробной стелы Квангэтхо),-Токио,1972, с.37.
63 Ли Джин Хи. Хангуква ильбонмунхва, с.55.
64 Джарылгасинова Р.Ш. Этногенез и этническая история корейцев по данным эпиграфики (стела Квангэтхо), -
М., 1979, с. 87.
65 Ким Бусик. Самгук саги (Исторические летописи Трех государств), т. 1, Летописи Силла, - М., 1959, Ким
Бусик. Самгук саги, тт. 2-3, Летописи Когурё и Пэкче. - М., 1995, Кодзики (Записи о деяниях древности), в 2-х
тт. - СПб., 1994, Нихонсёки (Анналы Японии), в 2-х тт. - СПб., 1997, Древние фудоки (Географическое
описание провинций Хитати, Харима, Бунго, Хидзэн). - М., 1969, Идзумо фудоки (Географическое описание
провинции Идзумо). - М., 1966, Ирён. Самгук юса (Забытая история Трех государств), - Пхеньян, 1960.
Сырицын И.М. Современная историография о формировании и социальной структуре древнего государства//Вестник МГУ,1970, №2, с.55.
67 Im Hyo-Jai. Preliminary Archaeological Research on Cheju Island// In Proceedings of International Congress of
Anthropological and Ethnological Sciences, XXX, 1970, Im Hyo-Jai. Prehistoric Rice Agriculture in Korea// Pacific
Northeast Asia in Prehistory: Hunter-Fisher-Gatherers, Farmers and Sociological Elites. - WA: Washigton State
University Press, 1992, Im Hyo-Jai. The New Archaeological Data Concerned with the Cultural Relationship between
Korea and Japan in the Neolithic Age// Korea Journal, No. 35:3 (Autumn 1995), p. 31-39, Choe Chong-pil. The
Diffusion Route and Chronology of Korean Plant Domestication// The Journal of Asian Studies, No. 41:3 (May 1982),
p. 519-529, Choe Chong-pil. Origins of Agriculture in Korea// Korea Journal, No. 30:11 (November 1990), p. 4-14,
'W Chon Young-nai. Introduction of Rice Agriculture into Korea and Japan: From Perspective of Polished Stone
Implements// Pacific Northeast Asia in Prehistory: Hunter-Fisher-Gatherers, Farmers and Sociological Elites. - WA: Washigton State University Press, 1992, Pearson R.J. Paleoenvironment and Human Settlement in Japan and Korea// Science 197, No. 4310 (September, 23, 1977), p. 1239-1246, Pearson R.J. Preliminary Archaeological Research on Cheju Island// Proceedings of the VIII International Congress of Anthropological and Ethnological Sciences, No. 3, 1968, p. 199-204, Rowley-Conwy P. Postglacial and Early Farming Economies in Japan and Korea: West European Perspective// World Archaeology, No. 16:1 (June 1984), p. 28-42 .
68 Kim Jung-bae. The Question of Horse-Riding People in Korea// Korea Journal, No. 18:9 (September 1978), p. 39-50,
No. 18:11 (November 1978), p. 41-52, Edwards W. Event and Process in Founding of Japan: The Horserider Theory in
Archaeological Perspective// The Journal of Japanese Studies, No. 9:2 (Summer 1983), p. 265-295.
Kim Wong-yong. Report of Excavation of Two Paekche Tombs// Transactions of the Korea Branch of the Royal Asiatic Society, No. 37, 1961, p. 119-122, Kim Wong-yong. Wall Painting of Koguryo Tombs// Korea Journal, No. 3:7 (July 1963), p. 19-21, No. 6:4 (April 1968), p. 21-23, Kim Wong-yong. Three Royal Tombs// Korean Culture, No. 1:1 (Winter 1980), p. 35-37, Kim Wong-yong. Recent Archaeological Discoveries in the Republic of Korea// Art and Archaeology of Ancient Korea. - Seoul: The Taekwang Publishing Co., 1986, Kim Wong-yong. A Cylindrical Pottery Stand from Seoul: A Possible Relationship with Japanese Ento-haniwa// Art and Archaeology of Ancient Korea. -Seoul: The Taekwang Publishing Co., 1986, Kim Wong-yong. Recent Discoveries in the Archaeology Silla and Kaya// Traditional Cultures of the Pacific Society: Continuity and Change. - Seoul: Seoul National University Press, 1990, Kim Wong-yong, Rearson R.J. Three Royal Tombs: New Discoveries in Korean Archaeology// Art and Archaeology of Ancient Korea. - Seoul: The Taekwang Publishing Co., 1986, Kim Young-Duk. The Great Tumulus of Whangnam// Transactions of the Korea Branch of the Royal Asiatic Society, No. 72, 1997, p. 35-42, Kwon Hack-soo. Unveiling the Past of Kaya: A Review of Recent Archaeological Investigations on Kaya Kingdoms of Ancient Korea// Korean and
*
Korean American Studies Bulletin, No. 8:1/2 (Spring/Summer 1997), p. 24-30, Lee Insook Early Glass in Korean Archaeological Sites// Korean and Korean American Studies Bulletin, No. 8:1/2 (Spring/Summer 1997), p. 14-23, Lee Jong-wook. Silla Tombs in the Kyongju Basin: A Critical Review// Journal of Social Sciences and Humanities, No. 64 (December 1986), p. 97-143, Pai Hyung II. The Nangnang Triangle in China, Japan and Korea// Korean Culture, No. 15:3, p. 32-41, Рак Yang Jin. Archaeological Evidence of Puyo Society in Northern China// Korea Journal, No. 36:4 (Winter 1996), p. 39-54, Paik Seung-gil. Excavation of Tomb of Paekche King Muryong// Korea Journal, No. 11:8 (August 1971), p. 48-51, Song Bang-song. Koguryo Instruments in Tomb No 1 at Chang-chuan// Musica Asiatica, No. 6, 1991, p. 1-17, Nishitani T. The Kaya Tumuli: Window on the Past//The Japan Foundation Newsletter, No. 21:3 (November 1993), p. 1-6, Okazaki Kei. Mural Painting of Ancient Tombs Recently Found in Korea, China and Japan// Proceedings International Symposium Commemorating the 30* Anniversary of Korean Liberation. - Seoul: National Academy of Sciences, 1975, Grayson, James H. Excavations of Late Kaya Period Tumuli in Koryong, Korea: Chisan-dong Tombs 32-35 and Associated Burials// Bulletin of the Indo-Pacific Prehistory Association 5 (1984): 64-73, Nelson S.M. The Archaeology of Korea. - Cambridge: Cambridge University Press, 1993, Nelson S.M. Archaeological Discoveries in Korea// Korean Culture, No. 15:3, 1994, p. 22-31, Pearson R.J. Social Ranking in the Kingdom of Old Silla: Analysis of Burials//Journal of Anthropological Archaeology, No 8:1 (March 1989), p. 1-50, Riotto M. Jar-Burials in Korea and Their Possible Social Implications// Korea Journal, No. 35:3 (Autumn 1995), p. 40-53.
70 Лубенцов А.Г. Записки Приамурского отдела, т. 2, вып 4. Хамкенская и Пхиенанская провинции Кореи. -Хабаровск, 1897, Шренк Л. Об инородцах Амурского края, в 3-х тт. — СПб., 1883, Реклю Э. Земля и люди. Кореи и Япония. - СПб., 1885.
Географические и природно-климатические факторы и условия взаимодействия населения Корейского полуострова и Японских островов
Природная среда в значительной степени определяет особенности исторических и социально-культурных процессов. В связи с этим возникает необходимость рассмотрения климатических и географических характеристик Корейского полуострова и Японского архипелага, то есть тех условий, на фоне которых происходили социокультурные и исторические связи между Кореей и Японией.
По данным геологических исследований, 12-10 тыс. лет назад Корея и Япония, в том месте, где сейчас проходит Корейский пролив, были соединены сушей. Этот период характеризуется максимальным наступлением ледников, поверхность моря была ниже более 100 метров, чем ныне. В процессе бурения на равнине Ниигата был обнаружен песчано-гравийный слой на глубине от 130 до 150 метров.1 С учетом того, что максимальная глубина Корейского пролива ныне составляет 120-140 метров, а уровень моря в тот уровень моря период был на 150 метров ниже современного, между южными островами Японии и Кореей существовал сухопутный мост. Само Японское море представляло собой огромное озеро, окруженное с восточной стороны узкой полосой суши и замкнутое на юге Корейским полуостровом и на севере - островом Сахалин.
Доказательством существования сухопутного моста от раннего до позднего плейстоцена служит также тот факт, что из 41 вида хвойных растений, произрастающих в Японии, 15 видов встречается в Корее (36% от общего количества) и 6 видов (15%) - в Маньчжурии. Во время позднего плейстоцена в пределы Японии проникала такая дикая фауна умеренно-холодного типа, как дикая лошадь, гигантский олень, бизон и другие животные.3 Таким образом, существование земного моста с Кореей и проникновение по нему в Японию материковой фауны и флоры способствовало формированию на Японских островах таких же палеогеографических условий, что и на Корейском полуострове.
Географическая близость Корейского полуострова и Японских островов, имевших сухопутные границы в период палеолита, явилась важной предпосылкой естественного перемещения населения с материка в Японию. Климатические условия в период плейстоцена, изменявшиеся в сторону похолодания, стали основным фактором того, что люди начинали мигрировать по образовавшемуся сухопутному мосту в южные, более теплые районы. Исходя из того, что в палеолитическую эпоху человек мог проникнуть на острова только по суше, проблема существования сухопутного моста, который связывал Японский архипелаг с Корейским полуостровом, имеет важное значение не только для объяснения географической общности Кореи и Японии, но и для решения проблемы переселения древних людей с материка на Японские острова.
После глобального потепления на земном шаре, наступившего в 10 тысячелетии до н.э., произошло повышение уровня воды в море, приведшее к образованию Корейского пролива, разделяющего Корейский полуостров и Японский архипелаг. В результате этого Япония была окончательно оторвана от азиатского континента и приняла примерно свои современные очертания. Существование некогда между Корейским полуостровом и Японским архипелагом сухопутного моста и последующее отделение Японии от материка отражает историко-географическое описание провинции Идзумо - «Идзумо фудоки» в мифе о том, как бог Яцукамидзу-омицуно отрезал часть суши, принадлежащей Сираги (Силла), и присоединил его к Японским островам, образовав, тем самым, морское побережье Японии.
Изменение природно-климатических условий, вызванных отрывом Японских островов от азиатского континента, привел к формированию на архипелаге особого культурно-хозяйственного комплекса, который не претерпевал принципиальных изменений на протяжении нескольких тысячелетий. Тем не менее, с точки зрения общих физико-географических условий, в которых прослеживается связь и преемственность в развитии многих видов растений и животных континента и Японских островов, Япония рассматривается как субконтинентальная область,6 к которой относится и Корейский полуостров.
Во втором тысячелетии до н.э. на земном шаре произошло понижение температуры, в результате чего за период в 100-200 лет среднегодовая температура воздуха в Восточной Азии установилась примерно на уровне в 3 градуса по Цельсию. В результате этого похолодания на севере Корейского полуострова и Маньчжурии сложились неблагоприятные условия для выращивания риса. С другой стороны, в центральной и южной части Кореи, а также на юго-западе Японии сформировался район, способствующий развитию заливного рисоводства. Таким образом, резкое похолодание в этот период стало основным фактором миграции носителей рисовой культуры в южные районы Кореи и на север острова Кюсю.
Очередное похолодание, явившееся немаловажным фактором взаимодействия населения Корейского полуострова и Японских островов, произошло вів. н.э. Н. Эгами, основываясь на исследовании пыльцы растений, проведенных в местечке Одзэгахари, установил, что период между 240 и 730 годами в Японии был периодом холодов, получившим название «эпохи могильных холодов».7 Понижение температуры и ухудшение климата в период «кофун» также стало коренной причиной массового переселения кочевых племен из Маньчжурии и севера Кореи на Японские острова. Похолодание климата, вызвавшее нехватку трав, бескормицу и падеж скота, сурово сказалось на образе жизни кочевников в разных частях Евразии и буквально толкало их к перемене мест и условий существования. В западной части евроазиатского материка германские племена в этот период стали двигаться в южном направлении, в конце концов, захватив Рим, а на востоке пять варварских племен (сюнну, сяньби, цян, цзе и ди) также начали перемещаться на юг и уничтожили государство Цзинь.
Понижение атмосферной температуры в этот период нанесло удар и по выращиванию риса на севере острова Хонсю и способствовало переселению населения Хоккайдо в район Тохоку.9 Климат же острова Кюсю и южной части Хонсю был намного мягче, чем в северных районах Японии и Корейского полуострова, и позволял заниматься поливным земледелием. Разнообразие природных и климатических условий, дававших уют почти каждому хозяйственному укладу, способствовало оседанию на архипелаге многочисленных пришельцев, не желавших возвращаться на континент. В мифах Японии можно часто встретить такие топонимические названия, как -«Земля спелых рисовых колосьев», «Земля тысячи осеней», «Земля буйной тростниковой плантации». Подобные названия говорят о том, что прибывавшие из холодных районов на Японские острова переселенцы были настолько очарованы плодородной почвой, мягким климатом и обильной природой Японии, что не включали в свои мифы сюжеты о таких ужасных явлениях природы, как землетрясения и цунами.10 При тщательном изучении религиозных представлений древних жителей Японии обращается внимание на то, что синтоистский пантеон также не представлен божествами землетрясения и других катаклизм, но зато включает массу созидательных сил природы.
Социально-политические процессы на территории Корейского полуострова и Японских островах в V —IX вв
С укреплением в V в. политического и военного могущества корейских государств активизировалась борьба между Когурё, Пэкче и Силла за объединение Корейского п-ова под властью одного из них. Первыми в борьбу за главенство на Корейском полуострове вступили Когурё и Пэкче - наиболее развитые в социально-политическом и военно-экономическом отношении государства. Опыт войны когурёсцев с китайскими уездами и различными племенами на севере Корейского полуострова и Южной Маньчжурии позволял им успешно вести боевые действия против пэкческого государства. Готовясь к длительной борьбе против своего южного соседа, когурёсцы перенесли в 426 г. столицу Когурё из Хвандо в Пхеньян, находившийся вблизи северных границ Пэкче.
После перевода столицы в Пхеньян когурёская армия, постоянно оказывая военное давление на пэкчесцев, захватила столицу Пэкче — Хансон. Тем самым когурёское государство еще более упрочило свое положение в центральной части Корейского п-ова, и особенно, в экономически жизненно важном бассейне р. Ханган. Таким образом, Когурё выступило как сильный претендент на объединение страны, поскольку оно серьезно потеснило позиции Пэкче и сосредоточило в своих руках значительную часть земельных владений и трудовых ресурсов на Корейском п-ове.
С потерей бассейна р. Ханган правитель Пэкче вынужден был перенести столицу в Унджин. Территориальные потери и последовавшее за этим ухудшение экономического положения привели к усилению внутренних противоречий в Пэкче. Об этом свидетельствуют неоднократные покушения на пэкческих ванов (убийство ванов Мунджу и Тонсона), отраженные не только в корейских, но и в японских летописях.1 Для обеспечения военной безопасности государства пэкческие правители активизировали внешнеполитическую деятельность в поисках союзника для борьбы с Когурё. В середине VI в., создав союз с укрепившим свои политические позиции на Корейском полуострове Силла, Пэкче вступило в борьбу с Когурё. В 551 г. союзникам удалось выбить когурёскую армию из бассейна р. Ханган, но через два года этот район был захвачен силласцами, стремившимися к западному побережью Желтого моря для прямых контактов с Китаем.2 Попытки Пэкче вернуть свои позиции в центральной части Корейского полуострова в большинстве случаев приводили к неудачам и поражениям в сражениях против Силла.
В 80-х гг. VI в. политическая обстановка на Корейском п-ове резко меняется в основном благодаря началу захватнической политики династии Суй, объединившей Китай после 400 лет войн и раздробленности. Основные силы суйской армии были направлены на подготовку к войне с граничащей с империей Суй Когурё. Перед лицом вторжения серьезного противника Когурё пыталось ослабить внутренние противоречия внутри государства, укрепить военную структуру и создать государственные запасы продовольствия для длительной борьбы.
В результате трех походов (598, 612 и 614 гг.) против Когурё, Суй потерпело сокрушительное поражение, которое во многом способствовало падению суйской династии и воцарению династии Тан в 618 г.
Танская династия, по сути, продолжала политику империи Суй, но учитывая ошибки своих предшественников, не торопилась вступать в открытый военный конфликт с Когурё. Тем не менее, когурёские правители, понимая реальную угрозу со стороны империи Тан, в 631 г. начали строить оборонительные сооружения от крепости Пуё до Бохайского залива протяженностью в 1000 ли.
Подготовка к борьбе против династии Тан стала более интенсивной после переворота когурёского аристократа Ён Гэсомуна. После расправы над ваном Ённю, который уступал нажиму Танской империи, Ён Гэсомун посадил на престол младшего брата убитого — Поджана и взял курс на противодействие захватнической политике династии Тан, пытаясь организовать антитанскую коалицию маньчжурских народов. Помимо этого, идя на политическое примирение с Пэкче, Ён Гэсомун старался нейтрализовать враждебное когурёсцам государство Силла.
Союз с Когурё позволил Пэкче перейти к активной борьбе с Силла. Таким образом, отношения между Силла и Пэкче, ухудшившиеся уже в середине VI в., в VII в. приняли характер непрерывных конфликтов. В 642 г. пэкческие войска заняли 40 силласких пограничных крепостей.4 Совместно с Когурё, правители Пэкче попытались также захватить крепость Танхан на западном побережье, тем самым, отрезав Силла от прямых сношений с Танской империей. В такой ситуации правители Силла попытались расколоть союз Пэкче и Когурё, отправив в Пхеньян посольство во главе Ким Чхун Чху с просьбой о военной помощи против Пэкче. На просьбу силласцев когурёский правитель ответил отказом, одновременно выдвинув свои претензии на территорию Силла к северо-западу от перевала Чугён.
Оказавшись в политической изоляции, Силла обратилась за помощью к империи Тан, имевшей свои планы при вмешательстве в конфликт между тремя корейскими государствами. В 644 г. танский император Тайцзун отправил посла в Когурё с требованием прекратить враждебные действия против Силла, но Ён Гэсомун ответил категорическим отказом5. Это послужило поводом для танского вмешательства во внутренние дела трех корейских государств и возобновления войны против Когурё. С 644, 647 и 648 гг. императором Тайцзуном было организовано три похода против Когурё, которые закончились поражением танской армии.6 Но, несмотря на то, что Когурё удалось выстоять против огромной танской армии и расстроить захватнические замыслы Тайцзуна, тяжелая война серьезно ослабила когурёское государство, которое на тот момент являлось основным претендентом на роль объединителя всей Кореи. Таким образом, династия Тан стала серьезным фактором, осложнявшим борьбу трех раннефеодальных государств на Корейском п-ове за объединение страны. Кроме того, тяжелая борьба когурёсцев против танской армии позволила Силла избежать одновременной войны с двумя соседними государствами. При сложившихся обстоятельствах силласцам удалось одержать ряд побед над Пэкче и вернуть себе ряд захваченных пэкчесцами крепостей. С восшествием в 654 г. на престол Силла новой знати из чинголь сотрудничество с империей Тан еще более упрочилось. Когда в 655 г. когурёские войска, поддержанные одновременными действиями Пэкче и племен мохэ, захватили на северной границе 33 силлаские крепости, ван Силла Муёль (Ким Чхун Чху) обратился за помощью к Танской империи. Танский правитель, понимая трудность ведения боевых действий одновременно против Когурё и Пэкче, решил разбить эти государства по отдельности. Для осуществления этой цели был создан силласко-танский военный союз, первым совместным действием которого являлось нападение на более слабое государство - Пэкче. В 660 г. против Пэкче морем двинулась 135-тысячная армия Танской империи, которая должна была встретиться с наступавшими с востока силласкими войсками. В результате наступления силласко-танской армии пэкчесцы потерпели поражение в сражениях на Хвансанской равнине и в устье р. Пэккан, а царский род во главе с пэкческим ваном Ыйджа был взят в плен.9
С гибелью Пэкче на его территории было установлено 5 округов (тодокпу) под властью танского наместника в крепости Унджин.10 Но, несмотря на свержение правившей династии Пэкче и установление контроля над столицей, остатки пэкческой армии и поддерживавшие ее жители более двадцати городов продолжали сопротивление танцам. Представитель ванского рода Поксин и буддийский монах Точхим, собрав крупные военные силы в крепости Чурю и согласовав свои действия с обосновавшимся в крепости Имджон военачальником Хыкчхи Санджи, повели наступление на гарнизон танских войск, расположенных в Саби. Окруженные в Саби танские войска были отрезаны от внешнего мира, и только поспевшие на помощь силласцы спасли их от голодной смерти. В 661 г. на сторону Поксина перешло уже около 200 городов.11 Для того, чтобы восстановить контроль над занятой территорией, Танской империи пришлось направить крупные подкрепления на выручку своих войск и для дальнейшей борьбы с повстанцами. В этот момент в лагере повстанцев начались распри, в результате которых были убиты главные предводители — Поксин и Точхим. Оставшийся во главе повстанцев сын вана Ыйджа - принц Пхун, пытался с помощью Когурё и Японии укрепить свое положение, но, потерпев поражение от танских войск, бежал в Когурё.
Политика самоизоляции Кореи и Японии и социокультурное взаимодействие двух государств
После гибели Пэкче и Когурё во второй половине VII в. обстановка на Корейском полуострове складывалась таким образом, что правящая элита Японии начала постепенно переосмысливать свои отношения к Корее. Это, прежде всего, было вызвано рядом поражений японской армии в Корее, которая поддерживала своего союзника Пэкче в борьбе против других корейских государств, а также отстаивала свои политические и экономические интересы на Корейском полуострове. В 562 г. Япония потерпела окончательное поражение от Силла в борьбе за влияние на каяские общины, а в 663 г. японская армия в попытке оказать помощь пэкчесцам в восстановлении царской династии была разгромлена союзными войсками Тан и Силла. Эти поражения вынудили японское правительство отказаться от проведения активной внешней политики на Корейском полуострове.
С потерей интереса к политической ситуации, складывавшейся как на Корейском полуострове, так и на всем азиатском континенте японцы начали сосредоточивать свое внимание на переустройстве внутренней жизни Японии. Но даже после отхода от активной внешней политики в континентальной части Азии, события происходившие на Корейском полуострове, вызывали у японцев опасения. Войны на Корейском полуострове держали в постоянном напряжении японских правителей, ожидавших военную угрозу со стороны материка. С усилением государства Силла японское государство, укрепляя охрану южных границ, впервые начинает отгораживаться от моря, маркируя его как свою государственную границу.1 Для укрепления своих морских границ, японские власти стали привлекать специалистов в строительстве фортификационных сооружений, прибывших из Пэкче.
В IX в. Япония ещё не стала могучей военной державой, у неё был горький опыт в войне с корейскими государствами и, поэтому, один из видных японских сановников Сугивара Митидзано писал в своем докладе, представленном в 894 г. императорскому двору: «Мы должны положить конец поездкам к нам корейских купцов. Если мы этого не сделаем, то они узнают, что нашему народу не хватает пищи, что у нас нет сил для отражения нападения извне, и из Кореи на нас могут напасть». Опасения японцев были небезосновательны, поскольку полный контроль над Корейским полуостровом перешел в руки Силла -извечного военного противника Японии, имевшего значительный для того времени боевой опыт в борьбе с такими сильными государствами, как Когурё и Тан. Силла не раз одерживало победы и над японской армией, в результате которых правители Японии надолго перестали вмешиваться во внутренние дела Кореи. Перед угрозой вторжения усилившегося Силла японские реформаторы сосредоточили внимание на укреплении контроля государства над церковной и светской жизнью, ограничив, с другой стороны, внешнеполитические контакты.
С другой стороны, внутриполитические проблемы в Силла и Танском Китае в VIII-IX вв. вызывали у японских правителей определенные надежды на то, что угроза вторжения с материка менее реальна, чем в конце VII века. Об этом говорит то, что в 792 г. Япония резко сократила свою армию и повсеместно отменила воинскую повинность, за исключением тех районов, где велись боевые действия с племенами эмиси.
Опасения японского правительства вызывало и засилье чужестранцев (прежде всего - корейцев) на территории Японии, могущих привести к потере ею государственности. Действительно, после объединения Кореи под эгидой Силла поток переселенцев с Корейского полуострова в Японию не прекратился, а в начале VIII в. даже несколько увеличился. Связано это было, в основном, с нехваткой специалистов в области строительства и ремесла в то время, когда в Японии начали создаваться новые столицы - сначала Нара, а затем — Хэйан. Корейцы участвовали практически во всех проектах по строительству городов, храмов, созданию различных буддийских и других реликвий. В середине VIII в. буддийские храмы возводились почти в каждой провинции и, как никогда, в это время активное участие в строительстве принимало огромное количество мастеров из-за границы, обладавших большим умением, чем местные жители.
В конце концов, опасение правящих кругов Японии того, что иммигранты с материка стали играть все большую роль в социально-политической жизни страны, вынуждало их принимать меры для принижения социального положения переселенцев. В 809 г. в Японии было запрещено распространение составленного иммигрантами произведения «Вакан сорэкитэй фудзу» («Родословная всех японских правителей»), в котором утверждалось, что правители Кореи и Японии произошли от одного и того же божества Амэ-но минакануси-но ками. Увидев в этом угрозу собственному положению, японская родоплеменная аристократия во главе с кланом Фудзивара предприняла меры, чтобы не допустить иноземцев в свою замкнутую систему. Их ответом на сочинение иммигрантов стало появление в 815 г. «Синсэн сёдзироку» («Вновь составленные родовые списки»), призванного навести порядок в генеалогической системе Японии. Составители «Синсэн сёдзироку» так описывали ситуацию в социальной структуре высшего японского общества: «Во время эры Сёхо (749-757) стали издаваться указы, позволявшие переселенцам принимать фамилии согласно их желаниям. Поэтому их фамилии стали записываться теми же иероглифами, что и старые [японские] фамилии. Фамилии переселенцев и японцев различать стало трудно, низкие начали утверждать, что принадлежат к потомкам аристократов, а переселенцы из Кореи утверждать, что произошли от японских божеств».4 Исходя из этого, переселенцы из Кореи были исключены из замкнутой родовой структуры японской аристократии и были выделены в отдельную категорию — «потомки иммигрантов», хотя и среди них было действительно немало представителей царских фамилий. Корейские ученые перестали привлекаться к составлению официальных документов и летописей. Хроника «Секу нихонсёки» оказалась последней, в процессе составления которой корейцы играли значительную роль. В составлении последующих летописей преобладающее влияние уже имели представители японского рода Фудзивара, в период правления которых формировалась социальная структура японского государства, основанной на генеалогии, создававшейся в рамках императорского мифа. Таким образом, политическая элита, боясь роста влияния иноземцев в Японии и пытаясь предотвратить социальную мобильность японского общества, начала наступление на иммигрантские круги, что не могло не сказаться на сокращении потока переселенцев с Корейского полуострова.
Существенное сокращение иммиграции объясняется также и тем, что в японском обществе уже не было чувства острой необходимости заимствования материковой культуры, носителями которой были переселенцы с Корейского полуострова. К VIII в. переселенцы с континента уже заложили основы материковой и духовной культуры, а японцы за многовековой период общения и контактов с иммигрантами переняли способность самостоятельно создавать культурные ценности, соответствующие азиатской цивилизации. Теперь японцы сами могли создавать материальные ценности, идентичные континентальной культуре и внести в них свои самобытные черты. Так, на смену монументальным буддийским ансамблям пэкческого типа, возводившимся при прямом участии корейцев, приходят архитектурные постройки в уединенных местах, следуя рельефу местности. Таким образом, принятие континентальной культуры и сохранение накопленных ранее ценностей создавали на Японских островах специфические условия для формирования особого сплава культурных и расовых элементов, которые впоследствии сыграли важную роль в развитии культуры Японии.
