Содержание к диссертации
Введение 6-160
«Упадок Польши» и разделы Речи Посполитой в исторической литературе 6
Предварительные замечания 6
« Упадок Польши» в политических сочинениях второй половины XVIII в.
(до 1788 г.) 11
Историческая и политическая мысль конца XVIII— первой трети XIX вв.
о разделах Речи Посполитой 17
Историография периода «Весны народов» (1830-1863 гг.) 24
Историография последней трети XIX— начало XX вв.
(до восстановления независимости Польши) 36
Историография межвоенного периода 1918-1939 гг. 54
Историография периода 1945 — до конца 1980-х гг. 59
«Упадок Польши» в новейшей историографии
с начала 1990-х гг. - до наших дней 87
Цели и задачи исследования 102
Методы исследования 104
Обзор источников 104
Речь Посполитая в первой половине XVIII в 110
Международное положение Речи Посполитой в 1763—1764 гг. (От окончания
Семилетней войны и кончины Августа III до кануна сейма 1766 г.) 116
Отношение магнатов и шляхты к избранию королем Станислава Августа. Нарастание напряженности в отношениях
Варшавы и Петербурга в 1765-1766 гг 124
Примечания 133
Глава 1
Подготовка к сейму 1766 г 161—266
1. «Фамилия» и польский королевский двор накануне сейма.
Вопрос о пребывании в Польше русских войск 161
2. Планы созыва чрезвычайного сейма 167
3. Миссия К. Сальдернаи «План» Н.В. Репнина 170
4. Реформы в оценке сенаторов Речи Посполитой 175
5. Королевский универсал. Тактика двора накануне сеймиков 195
6. Сеймики 1766 г 199
7. Рескрипт № 6 Н.В. Репнину 204
8. Декларация по «делу диссидентов» 212
9. Отношение польского двора и магнатских группировок
к планам Екатерины II 217
10. Пруссия и предстоящий сейм 238
11. Дипломатические маневры Саксонии, Дании и Англии 247
П р им е ч а н и я 258
Глава 2
Сейм 1766 года. Борьба за продолжение курса реформ.
Ликвидация Генеральной конфедерации 267—353
1. Начало работы сейма. «Пропозиции» Станислава Августа 267
2. Поиски компромисса 271
3. Тактика Репнина. Контакты посла с противниками двора и диссидентами 276
4. Речь К. Солтыка. Проект «Защита Веры» 280
5. Проект Анджея Замойского 286
6. Протест Н.В. Репнина и Г. Бенуа W4- 295
7. Совместный демарш России и Пруссии против реформ в Речи Посполитой .... 298
8. Гарантия польской конституции как антитезис политики реформ 306
9. Отмена Генеральной таможни, податные и финансовые нововведения 311
10. Декларация диссидентов 314
11. План конфедерации диссидентов 325
12. Уничтожение «множества голосов» и роспуск Генеральной конфедерации .... 331
П р имечания 344
Глава 3
Конфедерации 1767 г. в Речи Посполитой 354-443
1. «Меры крайности» в диссидентском вопросе 354
2. Великие державы и кризис в Речи Посполитой 358
3. Русско-прусская конвенция 1767 г 367
4. «Повеления» Репнину
об образовании конфедераций диссидентов и католиков 376
5. Контакты вождей оппозиции с русским послом 379
6. Вступление русских войск в Польшу;
провозглашение диссидентских конфедераций 385
7. План образования конфедерации «патриотической» оппозиции 390
8. Станислав Август и «фамилия» перед лицом объединенной оппозиции 394
9. Беглый огонь «католических» конфедераций 397
10. Возвращение Кароля Радзивилла 401
11. Съезд конфедератов в Радоме 402
12. Детронизация или сокращение королевских прерогатив 405
13. Репнин между двором, диссидентами и радомянами 409
14. Сенатский совет 25 мая 1767 г. Посольство
Радомской конфедерации ко двору Екатерины II 417
15. «Невмешательство» великих держав 423
П р имечания 435
Г л а в а 4
Борьба на сеймиках и накануне сейма
(август - сентябрь 1767 г.) 444—517
1. «Прямые и последние» инструкции Репнину 444
2. Подготовка к сеймикам 451
3. Сеймики 1767 г 454
4. Итоги сеймиков 459
5. Станислав Август и Репнин поиски взаимопонимания 474
6. Планы учреждения Постоянного совета 479
7. Раскол радомского лагеря и замыслы Каэтана Солтыка 484
8. Письма из Москвы Михала Вельгурского 486
9. Намерения заговорщиков 490
10. Растущая озабоченность при европейских дворах 492
11. Русские офицеры проводят описание земель в Литве 497
12. Угрозы и увещевания: русские войска во владениях Солтыка 500
Пр им е ч а н и я 510
Глава 5
Сейм и делегация 1767/68 гг 518—592
1. Собрание послов сейма во дворце Радзивилла 518
2. Открытие сейма. Речь Кароля Радзивилла и планы Н.В. Репнина 521
3. Оппозиция отвергает «трактование» с Репниным 521
4. Арест трех сенаторов и посла сейма, назначение делегации 527
5. Состав делегации сейма 531
6. Требования иноверцев. Соглашение по «диссидентскому делу» 533
7. За кулисами сейма. Станислав Август и Н.В. Репнин
о возможности реформ и польско-русском союзе 543
8. «Сила наша... все может...» -
русский посол высказывается в поддержку реформ 551
9. Планы Станислава Августа в изображении оппозиции 555
10. Берлин требует участия в переговорах с делегацией 557
П.Мария-ТерезияиКауниц в ожидании удобного часа 565
12. Согласование с делегацией постановлений сейма 569
13. Утверждение сеймом польско-российского трактата
о гарантии государственного строя Речи Посполитой 574
П р имечания 583
Заключение 593-607
Используемые сокращения 608
Важнейшие архивные фонды и публикации исторических источников,
использованные в работе 609
Литература 615
Введение к работе
«Упадок Польши» и разделы Речи Посполитой в исторической литературе
Предварительные замечания. Приступая к анализу истории Речи Посполитой 1760-х гг. и влияния великих держав на внутреннее политическое развитие шляхетской Польско-Литовской республики, следует в начале определить границы проблемного поля названной темы в том виде, как они традиционно установились в исторической литературе. В этом смысле можно опереться на классический труд Мариана Хенрика Серейского «Европа и разделы Польши», и присоединиться к мнению автора, что заявленная тема относится к кругу проблем в целом ограниченному вопросами об «упадке Польши» и «внутренних и внешних причинах разделов Речи Посполитой» 1.
Применительно к рассматриваемой теме необходимо также определить содержание самого понятия «историография», отделив от нее труды, представляющие собой собрание исторических сведений, могущие послужить историческими источниками, но не являющиеся научными сочинениями в области истории. Из сферы историографии мы исключаем также публицистику, политические сочинения, памятники общественной мысли, которые хотя и содержат, наряду с описанием событий и явлений исторического процесса, их оценки, но все же не носят научного характера, поскольку обращение их авторов к историческому прошлому не выходит за пределы произвольного и субъективного подбора аргументов только для обоснования и отстаивания тех или иных политических позиций. С этой точки зрения, весьма важным представляется суждение о критериях оценки научной историографии, высказанное крупнейшим исследователем истории Польши XVIII в. Владиславом Конопчиньским 2, который писал, что развитие исторической науки прежде всего зависит «от следования научному методу в поисках истины <.. .> от углубления научной критики, открытия источников и исследо-вания фактического материала» .
Таким образом, в область историографии мы включаем только исторические сочинения (монографические исследования и обобщающие труды) научного характера, основанные на исторических источниках, ставящие своей задачей описание и анализ исторического процесса посредством критики источника, фактического материала и
накопленного предшествующего знания. Разумеется, в отдельных случаях мы будем обращаться к памятникам общественной мысли, оказавшим влияние на развитие научной историографии.
Рассматривая развитие историографии применительно к темам «упадка Польши» и «внутренних и внешних причин разделов Речи Посполитой», в эволюции позиций исследователей и выдвинутых ими научных концепций можно выделить ряд периодов, начиная с XVII-XVIII вв. и до наших дней, определение рубежей и границ которых также представляет известную трудность, связанную с выбором методики периодизации развития исторической науки. Так Анджей Феликс Грабский 4, исходя из внутренних закономерностей самого процесса исторического познания, из развития исторической мысли или, применяя определение Конопчиньского, - из развития научного метода, выделяет следующие периоды: 1) XVII в. как начальный этап «критической» (научной) историографии; 2) историографию Эпохи Просвещения (XVIII в.). Правда, хронологические рамки второго периода остаются у него весьма нечеткими. Во всяком случае, верхний рубеж, очевидно, совпадает со временем Великой французской революции и наполеоновскими войнами. Следующий 3) этап А. Грабский, в след за Фридрихом Майнеке5 и рядом других историков и философов, определил как «период историзма» , наступление которого автор относил ко времени окончания наполеоновских войн и связывал с именами Гердера и Гегеля, а оформление — с творчеством Л. Ранке (1795-1885). 4) этап, согласно периодизации Грабского, охватывал вторую половину
XIX в. и ознаменовался развитием в историографии школ, связанных с философским
позитивизмом и другими субъективно-идеалистическими течениями философской
мысли. Завершает предложенную историком периодизацию 5) этап с рубежа XIX—
XX вв. и до наших дней, когда, согласно автору, наблюдаемое ранее относительно еди
ное развитие историографии уступает место процессу эволюции исторического знания
в рамках отдельных методологических направлений.
Универсальную концепцию развития историографии, подобную системе А. Грабского, представил Ежи Серчик 7. Он также подошел к анализу трудов ученых и к периодизации развития историографии с точки зрения эволюции исторической мысли. Начав изложение со времени Древней Греции и Геродота, автор применительно к историографии интересующей нас эпохи Нового времени выделил: Век Просвещения; Историографию первой половины ХГХ в., указав здесь на «романтическое, либеральное
и консервативное направления»; историографию второй половины XIX - начала XX вв. (до Первой мировой войны), завершив на этом свой труд.
Обосновывая критерии предлагаемой периодизации, Грабский и Серчик исходили из внутреннего развития самой исторической науки и связанных с ней направлений общественной и философской мысли. Однако представленная ими система, хотя и отвечала задачам систематического изложения предмета в рамках университетского курса, оказалась не свободна от существенных недостатков: главное - субъективный критерий периодизации и противоречия в его применении для отдельных регионов и стран, а также отсутствие в достаточной степени определенных хронологических рубежей периодов. Этим объясняется хотя бы то, что в книге Серчика, в том случае когда пути и уровни развития исторической мысли в разных странах (на западе и на востоке Европы) не совпадали, был применен условный метод периодизации, в основу которого были положены иные дополнительные критерии, а их содержание осталось не раскрыто автором. Так, например, в развитии исторической науки в странах Восточной Европы без обоснования были выделены в качестве этапов первая и вторая половины ХГХ в. Весьма противоречивое толкование в концепции Грабского и Серчика получил вопрос о рубеже, отделяющем период накопления исторических знаний от периода собственно научной историографии.
Более строгая концепция, правда, применительно только к польской исторической науке как с точки зрения критериев оценки научной историографии, так и ее периодизации была дана В. Конопчиньским. Вьщающийся польский историк в своих оценках также исходил из внутренних закономерностей развития науки, однако, в отличие от описанного выше подхода, он применил единые критерии для определения научной историографии и ее периодизации. По его словам, еще в середине XVIII в. в Польше «возникли в примитивной форме элементы исторической науки»: были поставлены «проблемы методические и стилистические», то есть возникли профессиональные формы работы ученого-историка, труд которого выделился из других областей интеллектуальной деятельности. Была начата работа по формированию корпуса исторических источников, их изданию, заложены основы собраний книг и рукописей. Наконец, были предприняты первые «попытки организации», то есть коллективной работы в рамках научного сообщества . Изложенные позиции послужили основой для определения этапов становления и развития польской исторической науки. Однако, что весьма примечательно, рубежами выделенных Конопчиньским трех этапов стали: раз-
делы Речи Посполитой в XVIII в.; Январское восстание 1863 г.; канун Первой мировой войны, «открывшей десятилетие, когда возродилась Польша 1912-1923 гг.» 9. Если добавить сюда упоминание историка о «катастрофе народа в 1831 г., которая подтолкнула И. Лелевеля к работе по публикации источников» 10, то, очевидно, периоды развития исторической науки совпадали с основными этапами социально-политической истории Польши.
Говоря об этапах развития исторической науки в Польше, следует также упомянуть периодизацию, данную еще в 1888 г. Н.И. Кареевым. Зарождение научной историографии в Польше русский историк и профессор Варшавского университета, в след за Владиславом Смоленьским, относил к 1770-1780 гг., которое связывал с именем Адама Нарушевича, сравнивая последнего с Н.М. Карамзиным. Школа Нарушевича, по словам Кареева, определила направление развития польской исторической науки с конца XVIII в. до 1820-х гг., на смену ей в1830-1850-е гт. пришла школа Иоахима Лелевеля. Последующее двадцатипятилетие 1860-1880-е гт. Кареев определил как время Краковской школы и.
Формирование научной историографии многими учеными относится ко времени, которое исследователи общественной мысли, в том числе и историки исторической науки, называют эпохой (периодом) романтизма п. Применительно к польской историографии Анджей Вержбицкий отнес ее становление ко времени между восстаниями 1831 и 1863 гг., с оговоркой, что сюда следовало бы присоединить период накануне ноябрьского восстания, связанный с творчеством И. Лелевеля . В данном случае, несмотря на то, что сам автор, также как и многие его коллеги, придерживался субъективного критерия периодизации историографии, он, как и ранее Конопчиньский, связал развитие исторической науки с двумя важнейшими политическими рубежами в истории Европы и Польши.
Это весьма характерное отступление от заявленных принципов свидетельствует в пользу иного метода определения этапов развития исторической науки и общественной мысли в целом, когда тот или иной период выделяется в зависимости от соответствующей стадии социально-политического развития. Последняя выступает как совокупность и система объективных факторов, обусловливающих историческое познание. Именно такой подход характерен для изучения истории исторической науки в Рос-
сии .
В связи с исследуемой темой о «разделах Польши» названный метод периодизации историографии еще в конце 1960-х гт. применил М.Х. Серейский. В указанной выше книге он писал, что вопрос о причинах упадка Польши, бывший в XIX- начале XX вв. центральным в польской историографии, с восстановлением в 1918 г. независимого польского государства утратил свою актуальность. По его словам, в это же время российские и немецкие историки, прежде стремившиеся избавить своих властителей от ответственности за роль главного организатора и проводника политики разделов, также пересмотрели свои позиции. В межвоенный период, отмечал Серейский, в Польше со стороны разных историков (Михал Бобржинский, Станислав Закржевский, Марселий Хандельсман и др.) был выдвинут тезис о реорганизации историографии» в направлении отказа от «довлеющей проблемы упадка Польши с точки зрения его финала — раздела страны». После Второй мировой войны, подчеркивал ученый, вопрос об упадке шляхетской республики не стал предметом специальных исследований, однако сохранил историографическое значение 15.
Таким образом, Серейский в изучении названной проблемы выделил три больших периода: 1) от гибели шляхетской Речи Посполитой в XVIII в. - до восстановления независимости Польши в 1918 г.; 2) межвоенный период 1918-1939 гг.; 3) время после Второй мировой войны. Сосредоточив свое внимание на первом периоде, когда вопрос о причинах гибели Польши имел для польской исторической науки первостепенное значение, историк в своей книге подразделил его изучение и освещение в европейской историографии на следующие этапы: Век Просвещения (1770-1780-е гг.); эпоха Великой французской революции, наполеоновских войн и реставрации (1789-1830 гг.); эпоха романтизма и Весны народов (1830-1864 гг.); и наконец, период «мирного развития» после окончания Крымской войны, подавления польского Национального восстания 1863-1864 гг. и до Первой мировой войны.
Сопоставление различных подходов к методике и критериям периодизации историографии «упадка Польши» и «разделов Речи Посполитой», выделяемых исследователями этапов и рубежей изучения названных проблем в историографии показывает, что, несмотря на расхождения в методах, полученные результаты в существе своем совпадают, а выделенные этапы развития историографии соответствуют важнейшим периодам социально-политической истории стран и народов Европы, и в первую очередь - Польши. Поэтому мы выбираем в качестве основы периодизации историографии объективный критерий, то есть предполагаем ее рассмотрение в связи с основными
этапами социально-политического развития Европы, имея, разумеется, в виду, что существенные характерные черты этих этапов в свою очередь в решающей степени обусловили как развитие общественной мысли, так и внутренние процессы становления и развития исторической науки.
Итак, в изучении «упадка Польши» и «разделов Речи Посполитой» в XVIII в. можно выделить следующие периоды:
Эпоха Просвещения до начала Великой французской революции и до времени Четырехлетнего сейма 1788-1792 гг. в Речи Посполитой.
Период крушения «старого порядка», наполеоновских войн и реставрации (1789-1830 гг.).
«Весна народов» (1830-1863 гг.). Для европейской истории важнейшими событиями, определившими характер периода в целом стали революции 1830 и 1848— 1849 гг., польские восстания 1830 и 1863 гг., Крымская война.
Вторая половина ХГХ - начало XX вв., до Первой мировой войны, революций 1917-1918 гг. и восстановления независимости Польши.
Межвоенный период 1918-1939 гг.
Период 1945- до конца 1980-х гг.
С начала 1990-х гг. - до наших дней.
«Упадок Польши» в политических сочинениях второй половины XVIII в. (до 1788 г.). Вынесенная в заглавие проблема оставалась в XVIII в. в сознании современников темой сегодняшнего дня, не ушедшей в прошлое и отнюдь не утратившей политической актуальности. Она привлекала внимание авторов политических сочинений в рационалистическом и просветительском духе рассуждавших об оптимальной организации государства, обозревателей-публицистов, освещавших важнейшие политические события на континенте, политических деятелей Речи Посполитой, иностранцев, оказавшихся в Польше и оставивших сочинения с описанием политических порядков в шляхетской республике. Среди немалого числа подобных произведений мы остановимся преимущественно на тех, авторы которых прибегли для обоснования своих выводов к аргументации исторического характера.
Так немалый интерес политических наблюдателей вызвало «бескоролевье» 1733 г. в Речи Посполитой и соперничество великих держав из-за избрания на польский престол Августа III. 5-томная хроника этих событий была издана в 1734 г. на француз-
ском языке в Амстердаме 16. Особое внимание к польским делам во Франции было связано с тем, что, начиная с 1730-х гг., Версаль стремился возвести на польский престол «французского кандидата», сначала Станислава Лещиньского, а затем принца Конти. Будучи наместником Лотарингии и зятем Людовика XV Лещиньский способствовал <-развитию польско-французских связей, покровительствовал полякам, приезжавшим во Францию. Все это способствовало поддержанию интереса к Польше как правящих кругов в Версале, так и французской общественности, что и обусловило издание во Франции многих сочинений о Польше и на тему польской истории.
Уже в конце правления в Польше саксонской династии, в 1761 г., в Париже была издана трехтомная «История Яна Собесского» 17. Автором ее был близкий к просветителям аббат Габриэль Сойер. Он не только изложил историю польского короля, но и дал в первом томе очерк истории, хозяйства, быта и нравов Польши, опираясь на сочинения польских авторов, начиная от Яна Длугоша. В суждениях Сойера проявилось характерное для политической мысли XVIII в. противопоставление «польской анархии» и рационалистически устроенных государств. «Чего можно ожидать от страны, - спрашивал он, - где знать всевластна?» или в другом месте предрекал, что «беспредельная власть» над крестьянами, «как и чрезмерная свобода» шляхты «приведут Польшу к ги-бели» . Разумеется, обращаясь к истории Польско-Литовского государства, Сойер в первую очередь направлял острие критики против системы ancien regime в целом, обличая произвол аристократии у себя на родине. Однако в его сочинении, несмотря на более глубокое знакомство автора с польской историей, проявилось весьма характерное повсеместно для просветительской мысли непонимание исторической обусловленности форм политической жизни шляхетской республики.
Новый подъем интереса к Польше во Франции был связан с восстанием Барской конфедерации 1768-1772 гг., русско-турецкой войной 1768-1774 г. и первым разделом Речи Посполитой 1772 г. Наиболее значительным историческим сочинением, восходящим именно к этим событиям, стала «История анархии в Польше» Клода Рюльера,9. Профессиональный дипломат, Рюльер, еще во время Барской конфедерации составил посвященный Польше мемориал, который в дальнейшем дополнял в течение всей жизни. В итоге в его четырехтомное сочинение были включены ценнейшие источники: документы французской дипломатии, реляции барских конфедератов и т.д., а сама «история польской анархии» охватила время от середины XVII в. до 1760-х гг. При этом Рюльер в своем труде не только сохранил исходившие из среды барских конфедератов
исторические источники, отразившие события 1750-1760-х гг., но и сам воспринял и разделял многие свойственные консервативным шляхетским кругам суждения и оценки, которые через посредство его сочинения позже, XDC в., получили широкое распространение в историографии .
Второй после Франции страной в Европе по уровню исторических знаний о Польше была в XVIII в. Англия. В изображении британских авторов Речь Посполитая представала как страна, где вся власть безраздельно принадлежала шляхте, где угнета-лись крестьяне и отсутствовало третье сословие . Наиболее значительным сочинением о Польше здесь стало четырехтомное описание путешествия Уильяма Кокса в Польшу, Россию, Швецию и Данию, изданное в Лондоне в 1784 г. В своем «Путешествии» автор ссылался на сочинения польских хронистов и, что весьма важно, на труд Станислава Конарского и на «Письма» С. Лещиньского. В государственном устройстве Речи По-сполитой Кокс указывал на характерные черты отсталости («феодализма»). Он писал, что политические реформы в стране натолкнулись на сопротивление шляхты и интриги соседей, которые и привели дело к разделу страны. Однако в отличие от многих современников, Кокс, скорее, положительно оценил свободы и республиканские традиции Польши, отметив, что, если бы не политика соседних держав, liberum veto в республике было бы отменено. В целом в этой и других своих публикациях Кокс представлял то направление английского общественного мнения, которое осудило политику раздела Польши.
В германских государствах, несмотря на общественный интерес к событиям в Польше 23, значительных сочинений по рассматриваемым проблемам опубликовано не было. Объяснялось это официальной позицией государств-захватчиков и влиянием их пропаганды, тон в которой задавал Фридрих II24. В мемуарах и других сочинениях прусский король обосновывал необходимость первого раздела Речи Посполитой «пагубным поведением» поляков, вызвавших войну России с Турцией, что якобы грозило нарушить европейское равновесие, мир на континенте и перерасти в войну между великими державами. Себе же прусский монарх поставил в заслугу посредничество между Россией и Австрией, якобы благодаря которому удалось сохранить мир и наказать виновника европейского кризиса, то есть Польшу. Собственно эти же аргументы приведены в изданной в Саксонии в 1775 г. брошюре, озаглавленной «Справедливая судьба Польши» 25. В ней политика захватчиков оправдывалась ссылками на анархические порядки польского государства, на «бунт» Барской конфедерации, на «неправое низло-
жение с престола польского короля», на нарушение поляками трактата, гарантировавшего государственное устройство Речи Посполитой, а также равноправие диссидентов и католиков.
Однако уже с конца 1770-х гг., со времени войны за баварское наследство, в прусской политической публицистике по поводу раздела Польши все настойчивее звучат высказывания об ответственности за него России и Австрии и о моральной недо-пустимости подобной политики в Европе . В этих тезисах прусской пропаганды нашли отражения опасения Берлина в связи с планами Габсбургов перекроить владения Баварии и с наметившимся сближением Петербурга и Вены.
В России в рассматриваемый период ни в области политической мысли, ни тем более в области историографии тема упадка Речи Посполитой практически не затрагивалась. Отношение же к Польше формировалось под воздействием официальной пропаганды27. Тем не менее, в 1770-е гг. анонимный автор сочинения «Свободные мысли гражданина пожилого и отечество свое любящего» (А.Р. Воронцов - ?) писал, что причиной бед Польши было неисполнение законов. Законы Польской республики, по его словам, «были сами по себе и по словесному своему гласу очень хороши, но как не было при них точного и строгого исполнения по причине неустройства в законодательной (верховной — Б.Н.) власти, то есть в самом источнике государственного здания, то и видели мы до ныне сию от естества всеми благами щедро одаренную и отчасти многолюдную землю во всегдашней бедности, во всегдашних внутренних волнениях и во всегдашнем порабощении от окрестных держав, кои напоследок лучшие ее провинции меж собою разделили без всякого от республики сопротивления - не по тому, что в духе поляков не было мужества и истинной храбрости, но потому, что множество рук без головы ничего не значат». Автор приведенного рассуждения был явно настроен благожелательно к Польше, называя страну благодатной, а поляков мужественными, но политическое устройство шляхетской республики он осуждал, видя в нем причины «ее всегдашнего порабощения от соседних держав» 28.
В польской общественной мысли эпохи Просвещения проблема упадка шляхет-ской республики поручила самое широкое и разностороннее толкование . С точки зрения освещения темы «разделов страны» до времени Четырехлетнего сейма, следует указать на двух авторов: короля Станислава Августа и Феликса Лойко. Именно под знаком трагического финала польско-литовского шляхетского государства и собственного правления были написаны мемуары последнего короля Речи Посполитой . И ее-
ли в той части, которая вышла из-под пера монарха в 1770-е годы, король стремился прежде всего объяснить собственные поступки и доказать оправданность политики своего двора, то в редакции 1790-х годов он недвусмысленно ставит проблему причин гибели Польши. Однако, если мемуары Станислава Августа не были известны совре- Л СЯ менникам, то многочисленные публицистические сочинения его камергера, ставшие непосредственным откликом на первый раздел Польши и изданные в 1770-е годы на разных языках получили широкую известность в Европе31. Детально проанализировавший полемику Ф. Лойко с пропагандой держав-захватчиков (прежде всего с апологетами прусской политики) А.Ф. Грабский высказал убедительную гипотезу, что соавтором польского камергера нередко выступал сам Станислав Август 32. В этих сочинениях Ф. Лойко присутствовала весьма обстоятельная историческая аргументация, призванная опровергнуть доводы захватчиков. Тем не менее, названные труды едва ли можно с полным правом отнести к области историографии. Обращение к историческому прошлому здесь служило только обоснованием права, только одним из средств в острой политической полемике. В прочем, в той или иной степени подобный метод обращения к истории был весьма характерен для всех политических сочинений XVIII в.
В целом во второй половине XVIII в. (до 1788 г.) можно отметить значительное внимание представителей европейской политической мысли Эпохи Просвещения к проблемам «упадка Польши» и «разделов Речи Посполитой», что выразилось во мно- s гих разнообразных публикациях. Мы коротко остановились только на тех, которые по форме в наибольшей степени соответствовали трудам исторического характера, имели исторический экскурс, претендовали на историчность в изложении событий, а их авторы обращались к историческим источникам. Однако, несмотря на имеющиеся в лучших своих образцах признаки исторических сочинений, литература XVIII в. не может быть в полной мере причислена к историографии. Рассмотренные труды по содержанию принадлежат к политическим сочинениям, а обращение в них к истории служит не более чем аргументом в актуальной политической полемике или иллюстрацией к выдвигаемым авторами философско-политическим концепциям.
При этом в разных странах за пределами Польши уровень развития и характер литературы по польской истории существенно различались. В наибольшей степени такие сочинения получили распространение во Франции и за тем в Англии, где наиболее интенсивно протекала литературная и общественная жизнь. В Германии литература, затрагивавшая польскую проблематику, была представлена многократно скромнее, и
развивалась она под сильным воздействием официальной прусской, австрийской и саксонской пропаганды. Особенностью ее также было значительное внимание в протес-
тантских землях Германии к положению своих польских единоверцев . В России вплоть до начала XIX в. польская история XVIII в. в политических сочинения не получила заметного отражения.
Среди основных положений европейской общественно-политической мысли в области истории Речи Посполитой был тезис о «внутренних» и «внешних» причинах «падения» шляхетской республики. При этом представители политической мысли Польши, Франции и частично Англии, признавая наличие первых, все же рассматривали как главный фактор раздела страны политику великих держав - соседей Польши, чему другие страны были не в силах воспрепятствовать якобы из-за своей отдаленности. Официальная прусская пропаганда и соответствующее направление в публицистике германских земель и других государств Севера Европы, напротив, усматривали главную причину «упадка Польши» во внутренних условиях развития страны, возлагая ответственность за катастрофу на саму «шляхетскую нацию» Речи Посполитой.
В свою очередь, выдвинутый в политических сочинениях XVIII в. тезис о «внутренних причинах упадка Польши получил, с одной стороны, историческое объяснение (Станислав Август, Ф. Лойко, У. Кокс), когда «польская анархия» рассматривалась как исторически обусловленный и преодолимый этап развития страны, в той или иной форме пройденный и другими государствами. С другой стороны, было широко распространено и антиисторическое толкование в духе имманентного противопоставления «польского безнарядья» рационалистически организованному (регулярному) государству, будь то в абсолютистском духе (Фридрих II), или — республиканском (Руссо, Мабли).
Внешний фактор получил описание в политической литературе посредством
свойственной для Эпохи Просвещения концепции политического равновесия. Послед
нее было якобы нарушено, а затем восстановлено благодаря разделу страны. Такая ме
ханистическая интерпретация была характерна для рационалистических «политических
систем» XVIII в., и в то же время она отражала, как отмечал еще К.О. Аретин, кризис^
международной системы старого порядка . * s*
Историческая и политическая мысль конца XVIII - первой трети XIXвв. о разделах Речи Посполитой. Эпоха Великой французской революции, наполеоновских войн и последовавший за ней период Реставрации ознаменовались кардинальными переменами и в истории Польши: от Четырехлетнего сейма и гибели шляхетской Речи Посполитой - до Ноябрьского восстания 1830 г. В рассматриваемый период под воздействием событий эпохи, прежде всего вследствие окончательного раздела шляхетской республики, произошли определенные изменения в воззрениях на причины «упадка Польши». Наряду с традиционными высказываниями о собственной вине поляков за гибель своего государства, которое один немецкий автор в изданном в Кельне в 1808 г. сочинении сравнивал с античной Римской империей и вопрошал, «стоит ли искать причину гибели римского колосса в готах, вандалах или герулах» 35, появились и новые суждения.
В Польше их возникновение было подготовлено не только общественно-политической ситуацией последней трети XVIII в., но и развитием исторического знания в Речи Посполитой, когда появляются первые тома «Истории польского народа» Адама Нарушевича, задавшегося целью выяснить «причины возвышения и упадка государств» или сочинения Францишека Езерского.
Во время Четырехлетнего сейма, в 1790 г. Станислав Сташиц в «Предостереже-нии Польше» высказал мысль об ответственности шляхты за отсталость страны и сформулировал новое понимание народности, принципиально отличное от представлений о шляхетской нации Речи Посполитой. Центральное место в польской политической мысли рассматриваемого периода принадлежало книге «Об установлении и падении Конституции 3 мая». Написана она была по инициативе Хуго Коллонтая в соавторстве с Францишеком Дмоховсим и Игнацием и Станиславом Потоцкими, вышла в свет в 1793 г. в Меце по-польски и тогда же - в переводе на немецкий язык . Труд, составленный под руководством Коллонтая, стал ответом польского реформаторского лагеря на декларацию русского и прусского дворов о втором разделе Польши. Однако высказанные соавторами идеи выходили далеко за рамки политической полемики и оставили на долгое время заметный след в историографии.
В книге были выдвинуты возражения против широко распространенного тезиса, поддержанного в частности и Сташицем, о политической отсталости Речи Посполитой, и утверждалось, что «в решениях конституционного сейма» Польша «идет наравне с образованнейшими нациями Европы в истинном Просвещении, в разумном законода-
тельстве, в признании и почитании человеческих прав». Опровергали соавторы и утверждение об анархии в Речи Посполитой, заявляя о якобы «безграничной» исполнительной власти в республике, в то время как законодательная власть находилась, по их словам, «в совершенном бессилии». Такая политическая система, утверждал автор первой главы Дмоховский, была следствием российской гарантии польского государственного устройства, «что не давало удовлетворить насущные потребности нации иначе, нежели путем государственного переворота». Погубили же Польшу, в то самое время, утверждал Коллонтай, когда она, «не дав ни малейшего повода к мести или вражде, <...> все приготовила для своего счастья», коварство Екатерины II, вероломство Фридриха Вильгельма, то, что внимание Европы было отвлечено событиями во Франции, и «тот, кто отдалил интересы своей короны от дела отчизны». Ответственность за отсутствие сопротивления внешним силам авторы целиком возлагали на короля Станислава Августа, а защитники старопольских порядков и шляхетских вольностей изображались в книге исключительно как адепты русского деспотизма. С аналогичных позиций, с тем только отличием, что вину за гибель Речи Посполитой, наряду с королем, разделили и «изменники», была написана книга «Опыт истории польской революции 1794 г.», уви-девшая свет в 1796 г.
Таким образом, в сочинениях Коллонтая и его сторонников и последователей нашли выражение не только характерные черты политической мысли эпохи, выразившиеся в тезисах о «праве народов», об «измене монарха», о «вероломстве интервентов», но и положения, ставшие существенными элементами исторического знания и получившие в дальнейшем развитие в историографии. Во-первых, в вопросе о внутренних и внешних причинах упадка и разделов Речи Посполитой защитники Конституции 3 мая не только отрицали наличие первых и абсолютизировали вторые, сводя их к злой воле монархов-захватчиков, но и, что принципиально важно, усматривали связь между революцией во Франции и потрясениями, переживаемыми Европой в целом. Во-вторых, была осознана связь между политикой великих держав, направленной на раздел страны, и стремлением реформаторского лагеря в Польше провести прогрессивные преобразования государственного строя шляхетской республики. В-третьих, был поставлен вопрос о значении российской гарантии политического устройства Речи Посполитой и о роли а нем Постоянного совета, ассоциировавшегося в польском общественном мнении с российским господством.
В европейской историографии наиболее значительные труды, отразившие историю Польши революционной эпохи, принадлежат французским авторам. Это объясняется, с одной стороны, традициями предшествующего периода, а с другой — значением для французской историографии изучения в общеевропейском контексте истории Великой французской революции и идеологическим противостоянием защитников буржуазной революционности и апологетов реставрации, борьба между которыми после окончания наполеоновских войн развернулась на страницах исторических сочинений. В области рассматриваемых проблем упадка Польши и разделов Речи Посполитой фундаментом французской историографии стал уже упомянутый выше труд умершего в 1791 г. Клода Рюльера, над которым автор работал до конца жизни и который был опубликован в Париже в 1807 г.39 В нем историк рассматривает правление Станислава-Августа (1764-1795 гг.) как время радикальных преобразований, когда «было очевидно, что польские законы не соответствовали более нравам; нужно было установить совсем новое правление. Желанием самых мудрых было изъять свое отечество из-под анархической власти дворянства, отменив нелепый закон о единогласии, но в то же время спасти республику от всех опасностей деспотизма, установив национальный совет для назначения на все должности» 40. В тезисах Рюльера об устранении от власти дворянства и о национальном совете нетрудно усмотреть аналогии с событиями в революционной Франции. Причем эти мысли были высказаны автором до принятия Четырехлетним сеймом Конституции 3 мая. Обвиняя Россию во враждебной политике по отношению к Польше, Рюльер считал такую политику «равносильной завоеванию». По его словам, Екатерина II «задумала у нации, еще независимой, переменить и религию, и законы, то есть все то, что ловкие завоеватели, обладавшие искусством укреплять свое владычество, всегда уважали у покоренных народов». Целью же российской императрицы, по мнению историка, стало «под предлогом веротерпимости установить в соседней стране свою собственную религию; дать участие ее священникам и ее дворянству в чужой верховной власти» 41. В этом утверждении звучит не только осуждение произвола абсолютистских великих держав (прежде всего России) и оправдание, а также пропаганда идей Барской конфедерации, но и поставлены проблемы оценки российской политики в диссидентском вопросе и характера российской гарантии польской конституции. Однако в названном труде они рассматриваются изолированно от вопроса о характере реформ политического устройства Речи Посполитой времени правления Станислава-Августа.
Сочинение Рюльера в целом принадлежит предшествующему периоду, а идеи и воззрения времени Великой французской революции только наложили на него свой отпечаток. Наиболее же значительный труд по истории Польши, ее упадка и разделов страны в революционную эпоху принадлежит перу Луи Филиппа Сепора, французского политика и дипломата, участника войны за американскую независимость. Коротко он посещал Польшу. В 1783-1789 гг. Сепор был послом в России, в 1792-1793 гг. - в Пруссии. Вершина его карьеры приходится на членство в Законодательном собрании при Наполеоне. Главный его труд, в котором значительное внимание уделено Польше был из дан в 1801 г.42 В нем Сепор писал о патриотизме и энергии поляков времени Четырехлетнего сейма, об их намерении подготовить все сословия к принятию свободы, устранить политическую анархию и утвердить подлинную веротерпимость43. В этой части своего сочинения автор вполне идет в русле идей, высказанных еще Г. Коллонтаем. Однако главное внимание Сепор уделил международному положению Польши в период сейма и далее во время восстания Т. Костюшко. Он указал на связь судьбы Польши с революционной Францией, писал об интригах соседних держав, об интервенции, с помощью которой задушили революцию в Польше и пытались подавить ее во Франции. По его словам, объединившиеся против Франции монархи действовали подобно французским якобинцам: уничтожали право, разделили Польшу, стремились разделить Францию, подобно тому как, со своей стороны, «французские комитеты» предложили разделить Германию ^. Говоря о польско-российских отношениях, Сегур отмечал, что еще со времени Петра I Польша стала игрушкой в руках России и других великих держав. Вместе с тем он считал ошибкой «патриотического лагеря» времени Великого сейма разрыв договора с Россией о гарантии польской конституции, усмотрев причину этого шага в интригах Пруссии, подогревавшей ненависть поляков к России и подталкивавшей их к проведению реформ, чтобы потом совместно с Россией наверняка довести дело до окончательного раздела страны .
Историография революционной эпохи получила свое завершение в период Реставрации 1815-1830 гг. В это время страницы политических и исторических сочинений стали последним полем битвы Великой французской революции. «Народ Нового времени, — писал Тьерри, - жизнь которого основана на гражданском равенстве и свободном труде <...> мощь третьего сословия давно уже стали свершившимся фактом, а потому - правом нашей истории» .
Из среды французских роялистов во время Реставрации, в 1820 г., вышла работа Антуана Феррана «История трех разделов Польши как продолжение Анархии Рюльера» 47. Член Французской академии и один из теоретиков реставрации Ферран в своем труде по истории Польши опирался на рукописи Рюльера и на документы французского министерства иностранных дел. Политическая ситуация в Европе после Венского конгресса и заключения Священного союза повлияла на характер его сочинения, в котором почти явно присутствовала не только полемика с Сегюром, но и стремление опровергнуть прореспубликанские воззрения Рюльера, продолжателем труда которого провозгласил себя автор. Как большинство политических писателей того времени, Ферран рассматривал Польшу в качестве пограничного барьера между варварством и цивилизацией, как форпост Европы. Главную причину разделов страны он видел во влиянии на властителей Эпохи Просвещения «деструктивной философии» и «революционного духа». Вместе с тем Ферран, повторяя аргументы польских противников Станислава Августа и Чарторыских, критиковал последних за содействие усилению влияния России в Речи Посполитой 48. В аналогичном духе о «падении Польши» писал Нарцисс Сальванди в пространных экскурсах к своей «Истории Яна Собесского», изданной в Париже в 1827 г.49 Как и Ферран, он принадлежал к видным деятелям реставрации, был министром просвещения и академиком. Рассуждения Сальванди прямо направлены против «духа революции», якобы ниспровергающего мораль и право. По его мнению, история Польши определили «сарматские традиции», ставшие причиной ее упадка. Польское государство, считал Сальванди, возникло среди «темных славян», у которых отсутствовало единство, что и обусловило как характер самого государства, так и причины его гибели. Стремление же польского общества к реформам во время Четырехлетнего сейма только ускорило катастрофу Речи Посполитой50.
Как отметил еще М.Х. Серейский, до 1830-х гг. за пределами Польши к проблемам упадка Речи Посполитой обращались историки только в Германии 5 . Это обстоятельство не случайно, и оно объясняется не только участием Австрии и Пруссии в разделах страны, не только их ролью на Венском конгрессе и в Священном союзе, но и существовавшей возможностью раздела Германии между великими державами. Эти и другие причины побуждали политических наблюдателей и ученых в Германских землях задуматься над судьбой их восточного соседа.
Как свидетельство прогрессивных тенденций в развитии польского государства восприняли многие заграничные наблюдатели Конституцию 3 мая 1791 г. Тезис об
избавлении Польши от традиционной анархии вызвал и переосмысление оценки разделов страны, выраженное осуждение второго и третьего раздела Речи Посполитой. Так сатирик Йоханес Гердер критиковал историков, по его словам, только прославляющих великие державы и унижающих угнетенные народы . Профессор Гетингенского университета Людвиг Шпитлер в изданном в 1794 г. в Берлине сочинении «Проект истории европейских государств» возложил на Россию вину за «невиданное насилие», а на Пруссию - «за произвол» при разделах Польши. Он писал, что интересы монархов «заслонили дело и права народов». Названный труд примечателен в двух отношениях. Во-первых, автор выдвинул весьма характерный и получивший широкое распространение в эпоху Великой французской революции просветительский тезис о «праве народов» как отрицании «права монархов». Во-вторых, осуждая разделы Польши с позиций права народов, он вместе с тем продемонстрировал явное опасение перед лицом французского революционного экспансионизма. Последнее обстоятельство подчеркивалось еще и тем, что труд гетингенского профессора был издан в Берлине, где были гораздо более обеспокоены собственной судьбой, чем сожалели о разделе Польши.
Примеры подобных размышлений мы встречаем и в наполеоновское время, в частности, в двух трудах профессоров Гетингенского университета: в выдержавшей несколько изданий «Всемирной истории» (1804) Иоганна Эйхгорна и в «Очерках истории системы европейских государств» (1809) Людвига Хеерена. Эйхгорн отмечал, что слабость Польши была вызвана политической анархией, так как «аристократизм возобладал над королевской властью, что Конституция 3 мая «могла противостоять всякому (внутреннему) злу, сделавшему Польшу бессильной» 55. Однако республика пала жертвой внешних обстоятельств. Л. Хеерен в более абстрактной форме писал, что Польшу погубил «дух политики», то есть рационалистический расчет и произвол великих держав, острие критики автора обращено против Пруссии и России, опрокинувших право и нарушивших европейское равновесие. Однако он отдал должное и другому тезису — о польской анархии5б.
В русской историографии первым связанным с историей разделов Польши историческим сочинением как поводом для написания, так и по содержанию стала написанная еще в 1795 г., по повелению Екатерины II книга Н.Н. Бантыша-Каменского «Историческое известие о возникшей в Польше Унии с показанием начала и важнейших в продолжении оной, через два века, приключений, паче же о бывшем от Римлян и Униатов на благочестивых тамошних жителей гонении <...> из хранящихся Государственной
коллегии иностранных дел в Московском архиве актов и разных исторических книг» . Приведенное здесь название достаточно точно характеризует как официозную и клерикальную направленность исследования, так и его источниковую базу. Опубликованная в 1805 году к десятилетию третьего раздела Польши, книга эта должна была быть направлена против полонофильских настроений начала царствования Александра I и послужить обоснованием «законности» русской политики в отношении Польши вплоть до ликвидации польского государства в 1795 г. Примечательно, что второе и третье ее издания были осуществлены в Вильно в 1864 и 1866 гг. по указанию М.Н. Муравьева для безвозмездной раздачи православному духовенству и наставникам народных училищ Северо-Западного края.
Именно в книге Н.Н. Бантыша-Каменского впервые были сформулированы тезисы об исторической роли русского правительства в воссоединении Западной Руси и Великороссии и об особом значении покровительства православному населению Польши и Литвы со стороны России чуть ли не со времен Гедимина и уж по крайней мере с начала царствования Петра I. Тезис об исторических правах России на земли Западной Руси, дополненный утверждением о гибели Польши вследствие внутренней анархии развивал и М.Н. Карамзин, писавший, что Екатерина II «взяла в Польше только древнее наше достояние и когда уже слабый дух ветхой республики не мог управлять ее пространством»5 .
Рассматривая в целом историографию упадка и гибели Речи Посполитой XVIII— первой трети XDC в. (до 1830 г.) можно заключить, что, хотя названная проблема и была поставлена в научном плане, ее научная историография, вследствие своей политической актуальности, не выделилась еще в полной мере из области политических сочинений. Однако уже тогда был поставлен целый ряд принципиальных научных проблем, по которым развернулась международная дискуссия. Во-первых, был поднят вопрос о внутренних и внешних причинах гибели польско-литовского государства, при этом большинство исследователей констатировали решающую роль внешнего фактора, возлагая ответственность за разделы Польши на великие державы, в первую очередь на Россию и Пруссию. Во-вторых, было указано на значение для международного положения в целом и для судьбы польско-литовской шляхетской республики революционной эпохи, положившей конец старому порядку в Европе, а также выделена антиномия между «правом монархов» и «правом народов». В-третьих, был поставлен ряд частных
проблем: о характере диссидентского вопроса, о политических реформах в Речи По-сполитой и о российской гарантии польской конституции.
Историография периода «Весны народов» (1830-1863 гг.). Историография следующего периода развивалась под воздействием революционных событий в Европе 1830-1840-х годов и польского восстания 1830 г. Крупнейшим польским историком этого периода был Иоахим Лелевель. «Падение Польши» как исследовательская проблема в его научном творчестве не была на первом месте, хотя Лелевель еще в 1818 г. выступил с рефератом о Станиславе Августе. В период восстания, 1831г. первым изданием вышла написанная им «История правления короля Станислава Августа...»59, которую в дальнейшем историк дополнял и перерабатывал. Последний вариант этого труда опубликован в собрании сочинений Лелевеля в 1961 г.60 С научной точки зрения, В. Конопчиньский оценил эту работу основателя польской национальной историографии только как «попытку» описать станиславовскую эпоху 6\ Однако книге Лелевеля принадлежит исключительное значение, поскольку в ней принципиально по-новому был поставлен вопрос об истории Польши второй половины XVIII в., что видно уже из названия.
Как отмечал Анджей Вержбицкий воззрения Лелевеля на «Падение Польши» могут быть рассмотрены только исходя из его концепции польской истории в целом, для которой весьма характерен тезис, что упадок государства нельзя вполне отождествлять с упадком народа 62. В целом концепцию Лелевеля отличали следование республиканской традиции, идея народности (как отрицание сословного деления общества), первенство народного начала над государственным, а также исторический оптимизм, вера в возрождение Польши .
С этих позиций Лелевель критиковал тезис о политической анархии в Речи По-сполитой, связывая его преимущественно с враждебной зарубежной пропагандой м. Рассматривая вопрос об упадке Речи Посполитой 5, историк выделял период со второй половины XVII в. до 1717 г. Верхний рубеж применительно к поставленной проблеме имеет принципиальное значение, поскольку знаменовал собой не только формальное закрепление в конституциях «Немого сейма» паралича политической системы польско-литовского государства, но и установление по отношению к нему международного протектората, в решающей степени ограничившего суверенитет республики. Шляхта, как утверждал Лелевель, не оказала никакого сопротивления внешним силам и никако-
го противодействия внутреннему упадку Речи Посполитой. Историк с демократических позиций осуждал послов сеймов и в целом политические нравы времени правления олигархии. Даже Четырехлетний сейм и Конституция 3 мая 1791 г., вопреки непререкаемой традиции, были охарактеризованы Лелевелем критически. В Четырехлетнем сейме историк видел внутреннее замешательство по вопросу о реформах государственного строя Речи Посполитой, чем и воспользовались иностранные державы. «Конституция 3 мая, - по его словам, — была конституция сословная, навязанная олигархами. Для крестьян она ничего не сделала: не дала им ни собственности, ни прав, ни свободы» 6 . Исходя из этого, Лелевель осуждал монархизм, политику Станислава Августа, отвергал концепцию «направы Речи Посполитой» (в духе Руссо) и считал, что политические реформы не способны удовлетворить нужды народа.
С другой стороны, Лелевель положительно оценивал республиканские институты и традиции польско-литовского государства: парламентарную систему, право вольного голоса и конфедерации, идеи времен Радомской конфедерации о выборности должностных лиц. Все это историк рассматривал как проявление народного духа, а не только как привилегии шляхты . В этих оценках нашла отражение позиция Лелевеля как демократа, поэтому едва ли правомерно высказывание Н.И. Кареева, что «линия Лелевеля восходит к традициям республиканских публицистов XVIII в. , таких как М. Велыурский и С. Ржевуский.
Возлагая ответственность за упадок Речи Посполитой на короля, магнатское правление и шляхту, Лелевель положительно оценивал Барскую конфедерацию, видя в ней в первую очередь освободительное восстание, направленное против иностранного диктата и политики магнатских верхов, отмечая, что в конфедерации нашло выражение пробуждение шляхты от прежней оцепенелости. Высказывания историка о Барской конфедерации примечательны еще и в том отношении, что в них впервые конфедерация была показана как явление историческое, в отличие от ее трактовки в XVIII в., когда события конфедерации, барская идеология и пропаганда при посредстве Рюльера оказали очень большое влияние на развитие историографии, или же в отличие от распространенных в литературе 30-40-х гг. XIX в. героико-романтических повествований. Говоря об отдельных исторических проблемах Станиславовской эпохи, Лелевель остановился и на «деле диссидентов», которое он рассматривал не как выражение борьбы за веротерпимость, а как способ влияния иностранных держав на политику Польши.
Идейно и методологически школе Лелевеля противостояла историографическая традиция, связанная с консервативными кругами Великой эмиграции после восстания 1830 г. Наиболее видным ее представителем был Кароль Бартоломей Хофман. Главный его труд «История политических реформ в давней Польше» 69 был издан в Липске в 1867 г., а двумя годами позже последовало познаньское издание. Формально появление книги Хофмана относится уже ко времени после Январского восстания 1863 г., однако, исходя из ее концепции, мы все же относим «Историю политических реформ ...» к историографии 1830-1863 гг., ибо в 1830 г. Хофман уже был руководителем повстанческой пропаганды. А в 1840-е годы он выступил с направленной против воззрений Лелевеля теорией «исконного польского монархизма», согласно которой власть короля была выражением права, справедливости и олицетворяла единство народа70. Для характеристики взглядов Хофмана важно также и то, что он сформулировал концепцию «ненормальности» польско—российских отношений в период автономного Королевства Поль-
ского 1815—1830 гг. Хофман - историк считал, что в истории Польши идея монархизма, опирающаяся на католическую веру, не только давала возможность противостоять внешним угрозам, но и позволяла объединить разрозненные внутренние силы страны. Воплощенная в короле сильная государственная власть была объявлена историком условием самого существования Польши. С этих позиций он определил основные этапы развития польской государственности, что, по его мысли, соответствовало содержанию истории Польши: 1) период «совершенной независимости» от середины XV в. до конца XVII в.; 2) «эпоха чужеземного протектората» с начала XVIII в. до 1775 г.; 3) время «номинального существования Польши». Таким образом, в концепции Хофмана впервые была определенно сформулирована прозвучавшая ранее у Лелевеля концепция иностранного протектората над Речью Посполитой в первой половине XVIII в., а также поставлен вопрос о реформах политического устройства шляхетской республики как самостоятельная научная проблема.
В 1830-1863 гг. за пределами Польши наиболее значительный вклад в рассматриваемую проблему «упадка» и «разделов» Речи Посполитой внесли немецкие ученые. В политическом плане это было обусловлено особой ролью польского вопроса в гер-
манской истории , особенно в указанное время, когда стоял вопрос о путях объединения страны, а текущие революционные события непосредственно касались судьбы Германии и побуждали немецких ученых обратиться к анализу опыта предшествовавшей, и вместе с тем столь недавней, революционной эпохи. С другой стороны для раз-
вития немецкой историографии имелись и глубокие научные предпосылки: во-первых, утверждение в немецкой науке фундаментального принципа историзма, что было связано с философией Гегеля и «исторической школой права» Ф.К. Савиньи, во-вторых, с новым подходом к историческим источникам и их критике как основе исторического знания.
Реализация названных предпосылок традиционно связывается со школой Л. Ранке. Сам основатель «критической историографии» не занимался ни историей Польши, ни России. Однако его концепция Новой истории в целом оказала глубокое влияние на всю последующую историографию. В одном из ранних своих сочинений -статье «Великие державы» (1833 г.) — Ранке рассматривал историю как универсальный процесс возвышения и упадка государств, проистекавший как вследствие внутренних, так и внешних причин, причем последние оказывали преимущественное влияние. В этом духе он трактовал в XVIII в. закат французской гегемонии и возвьппение России, а также эмансипацию Пруссии от Австрии и нежизнеспособность одряхлевшей Священной Римской империи. Упадок Польши Ранке расценивал как одно из явлений (в ряду ему подобных) также ставшее следствием политики великих держав . Двадцать лет спустя, в 1854 г., когда Англия и Франция выступили на стороне Турции в Крымской войне, Ранке читал лекции по истории баварскому королю Максимилиану II, в которых развивал мысль о решающей роли великих держав в истории XVII-XVIII вв., на действия которых прочие государства (среди них Польша и Пруссия) должны были, по его словам, «реагировать» 74.
В заключение лекции произошел обмен мнениями между профессором и его коронованным слушателем. Король: «Я услышал Ваше недвусмысленное утверждение, что Россия не получила никаких преимуществ от того, что Петр Великий преобразовал ее в европейскую державу. Думается, что все же это было более в интересах России, чем оставаться азиатской страной». Ранке: «Я исходил из того, что культура России оказалась перенесенной на иную почву (verpflanzen). Подобное стремление было бессмысленным. С другой стороны, Петр победил Карла XII, следовало ли ему оставлять Польшу в руках шведов? <...> Петр Великий не имел иного выбора. Для того, чтобы сделать Россию великой державой, он должен был сделать то, что он сделал. Если бы он направил свое главное внимание на Азию, то соответственно Россия стала бы варварской империей». Король: «Руководствовался ли Петр этой концепцией?» Ранке: «Петр был варвар и вместе с тем гений <...> он, должно быть, вполне сознавал свою
цель превратить Россию в мировую державу. Ранее Балтийское море принадлежало Германии, Голландии, Швеции. Россия была исключена из числа этих стран. Петр Великий соединил ее с этим морем. Однако его взор, имея в виду наиболее выгодное положение, был направлен на Черное и Каспийское моря, на покорение Польши и Турции. Нынешний император озабочен тем, чтобы сохранить за Россией нынешнее высокое положение» 7 .
Мы привели эти высказывания Л. Ранке, чтобы продемонстрировать, как в его воззрениях соединились рационалистические теории политических систем и представления о (используя вновь вошедшее в моду понятие) цивилизационном противостоянии Европы и Азии. В середине ХГХ в. подобные суждения были уже не новыми, однако в устах признанного авторитета в исторической науке они звучали весьма симптоматично, ибо знаменовали переход к субъективистским концепциям международной политики, в основе которых были положены иррациональные представления о некоем расовом, культурном и национальном антагонизме. В рассуждениях Ранке также нашли отражения мысли о роли внешнеполитического фактора в становлении государств Нового времени, о значении Польши и польской политики Петербурга в определении статуса России в Европе, о переходе России в XVIII в. от борьбы за выход к морям - к континентальной экспансии. Примечательно, что эти идеи получили развитие в дальнейшем уже в историографии XX в.
Дело Ранке применительно к рассматриваемой теме было продолжено его учениками Генрихом Зибелем и Эрнстом Германом. Труд Зибеля «История революционной эпохи 1789-1800» 76, первый том которого охватывает период с 1789 по 1795 гг. и был посвящен преимущественно событиям во Франции и вокруг нее, а второй - с 1796 по 1800 гг. - главным образом влиянию Великой французской революции на Европу. Зибель рассматривал события описываемой эпохи как взаимосвязанный общеевропейский процесс и вслед за своим учителем полагал, что содержанием этого процесса было взаимодействие (соперничество) великих держав, что и обусловило «упадок и гибель средневековой феодальной системы» и становление «современных военных государств». В этом ключе историк указывал на историческую и типологическую общность упадка Польши и Священной Римской (Германской) империи. Примечательно, что в том и другом случае, согласно Зибелю, внешним толчком, стимулом к упадку становилось возвышение «военных государств» — России и Пруссии. При этом антипольскую политику Берлина историк объяснял исконным антагонизмом между Польшей и Бран-
денбургом, «когда бы Данциг (Гданьск) мог стать католическим, а Кенигсберг (Круле-вец) — польским». Таким образом, то что у Ранке было изображено как некое противоборство цивилизаций (Европы и Азии), то у Зибеля воплотилось в тезис о противостоянии германской и славянской (польской) экспансии. Однако объяснение причин этого в «Истории революционной эпохи не идет далее утверждения о противоборстве духа народов, о столкновении их исторического предназначения.
Когда же дело доходит до анализа конкретной политики Фридриха II, то Зибель объявляет ее вынужденной и продиктованной национальными интересами, побуждавшими прусского короля противодействовать усилению России и изыскивать средства против австрийской враждебности, а также укреплять собственное королевство, в частности соединив восточнопрусские и бранденбургские владения Гогенцоллернов. В этих тезисах воспроизведена концепция самого Фридриха II. Не забыл историк упомянуть и о «собственной вине» поляков за упадок Речи Посполитой, за «угнетение крестьянства и бюргерства». И наконец, главный тезис Зибеля: интересы самосохранения великих держав, и прежде всего Пруссии, требовали раздела Польши. Правда, историк не исключал возможности самосохранения Речи Посполитой, но только в том случае если бы республика придерживалась союза с Пруссией, вместо бесплодных надежд на Францию или пагубного сближения с Россией.
Если сочинение Зибеля было посвящено европейской истории эпохи Великой французской революции и хронологически охватывало относительно небольшой одиннадцатилетний период, то предметом семитомного труда Эрнста Германа — профессора в Йене и Марбурге - стала «История русского государства», в трех заключительных томах которой описаны события с 1741 г. до конца XVIII в.; особое внимание уделено
внешней политике, отношениям России с великими державами и с Польшей . Труд Германа был написан по заказу правительства России и считался здесь образцом точности и эрудиции. В дальнейшем Герман продолжал сотрудничество с Петербургом и по заданию Русского исторического общества готовил в берлинском Государственном архиве публикацию корреспонденции прусских посланников при дворе Екатерины II.
Поскольку Герман писал Историю России, то внутреннему и международному положению Речи Посполитой он не уделил большого внимания. Однако автор широко использовал донесения саксонских дипломатов И. Прассе и А.Ф. Эссена, и впервые ввел в научный оборот богатейшие материалы архивов Саксонии, касающиеся в первую очередь ситуации в Польше. С этой точки зрения, труд Германа знаменовал собой
новый подход к формированию источниковой базы исследования и по сей день не утратил научного значения.
Так Герман впервые привел высказывание Эссена, что весьма важной причиной «диссидентского вопроса» было столкновение католической и иноверческой шляхты Речи Посполитой в первую очередь из-за сословных прав и привилегий, в частности из-за захваченных католиками земельных владений иноверцев. Воззрения же историка на «падение Польши» не отличались оригинальностью, более того, решающее влияние на них оказали отраженные в источниках позиции саксонских государственных деятелей и дипломатов XVIII в., негативно настроенных как по отношению к России, так и к Польше. Герман совершенно обошел молчанием проблему реформ политического устройства республики, ограничившись высказыванием, что слабые попытки отдельных лиц улучшить состояние Польши оказались безрезультатными и даже не оставили следа. В упадке шляхетской республики Герман винил самих поляков, которые, по его словам, вследствие самоволия, эгоизма и измены магнатов даже не оказали сопротивления интервентам. В вопросе о причинах гибели шляхетской республики историк полемизировал с Зибелем. Ответственность за разделы Польши он возлагал на Россию, отвергая рационалистический^Зибеля об особой прусской заинтересованности, и его концепцию «самосохранения системы великих держав» ценою гибели Речи Посполитой. На место идеалистических представлений об исторической миссии и противоборстве «духа народов» Герман поставил сформулированный им в духе вульгарного материализма «естественный закон государственной физиологии».
В 1830-е годы в связи с проблемой упадка Польши к архивным материалам обратился Фридрих Людвиг Раумер. Один из наиболее видных медиевистов своего времени, профессор в Бреславле (Вроцлаве), потом с 1819г.-вБерлине. В 1847г., вследствие своих либеральных убеждений, он отказался от звания члена Прусской академии. В 1848 г. Раумер член Германского (Франкфуртского) парламента. В 1832 г. он опубликовал получившую широкую известность и переведенную на иностранные языки небольшую брошюру «Закат Польши» 78. Однако наиболее значительным его сочинением в области Новой истории стали 4 тома «Материалов к Новой истории ...» из английских и французских архивов 79, два заключительных тома которых охватьшают период от окончания Семилетней войны до 1783 г.
Причину разделов Польши Раумер усматривал исключительно в «упадке» польского государства и объяснял политику государств-захватчиков необходимостью уст-
ранения «пагубной анархии» и «бунтарского духа» Речи Посполитой. Вместе с тем, ставя вопрос об ответственности за разделы, историк констатировал, что она ложится не на того, кто первым высказал идею поделить польское государство между соседями, а на того, кто сделал такую политику возможной и реализовал ее. Исходя из этого, Раумер осуждал политику России, которую и считал главным виновником гибели Речи Посполитой.
Поставленная проблема исторической ответственности великих держав надолго закрепилась в историографии и рассматривалась по-своему различными национальными школами и отдельными авторами в зависимости от их общественных взглядов и политической ситуации. Позиция самого Раумера определялась, с одной стороны, его принадлежностью к умеренно-либеральному лагерю Германии, а с другой — характером привлеченных исторических источников. Материалы английских и французских архивов не только отразили официальный курс своих правительств, но, как и в случае с Германом, повлияли на характер суждений историка. В целом представления Раумера о причинах упадка и гибели Польши содержат не много нового. Главное, что внес историк в оценку эпохи: это тезис о Семилетней войне 1756-1763 гг. как о проявлении кризиса международной системы «старого порядка» и утверждение о вовлеченности в решение судьбы Речи Посполитой не только ее соседей-захватчиков польских земель -или Турции, но и других европейских государств, прежде всего Франции и Англии, о косвенном влиянии противоречий между ними на политическую ситуацию на востоке Европы.
Говоря о введении в научный оборот прусских архивных источников, упомянем
о 1
в начале небольшую книгу Курда фон Шлецера «Фридрих Великий и Екатерина II» , изданную в Берлине в 1859 г. Написанная на материалах прусского посольства в Петербурге, она сохраняла свое значение до появления в 1870-1880-е годы фундаментальной публикации Германа в сборниках Русского исторического общества. К книге {Д Шлёера нередко обращались последующие исследователи. Ее отличало от других сочинений официальной прусской историографии только то, что апология Фридриха II выстраивалась на основе архивных источников. Автор пунктуально следовал концепции, содержащейся в дипломатической корреспонденции прусского короля, соответствующим образом отбирая источники и избегая их критического анализа.
Заметное место в историографии рассматриваемых проблем принадлежало Фридриху Смиту - немцу по происхождению - труды которого Н.И. Кареев относил к
немецкой историографии82, а В. Конопчиньский - к русской83. Как исследователь Смит работал преимущественно в прусских архивах, хотя с разрешения Николая I имел доступ и к архивам России. Книги его были изданы в Германии, во Франции и в России на немецком, французском и русском языках. Писал Смит о польском восстании 1830— 1831 гг. 84, о первом разделе Польши 85. Главный же его труд, оставшийся незавершенным, был озаглавлен «Суворов и падение Польши» 86 (русское издание вьшшо в свет в 1866-1867 гг.87).
Говоря о падении Польши, Смит подчеркивал значение современного описываемым событиям документального (архивного) материала как исторического источника, обращение к которому якобы избавляет от пристрастности наблюдателей и историков. Исходя из этого, главной своей задачей историк считал опровержение существующих в историографии концепций и прямо противопоставлял свои выводы историографической традиции, восходящей к Г. Коллонтаю, К. Рюльеру и А. Феррану. По словам Смита, господство односторонних взглядов извращает правду истории, поэтому, в частности «ни один поляк не может беспристрастно написать историю своего отечества» 88.
Сам же Смит, отдав дань тезисам о «собственной вине поляков» и «польской анархии», вслед за декларациями стран-захватчиков, разделивших между собой земли Речи Посполитой, утверждал, что таким образом Центральная Европа была избавлена от опасностей, «вследствие волн Французской революции». Говоря о внешних причинах упадка и разделов Польши, историк называл самым опасным соседом шляхетской республики Фридриха II, для которого, по его словам, захват польских земель стал необходимостью. Екатерина II, напротив, стремилась к господству над «целой Польшей», поэтому ее интересы совпадали с прусскими лишь частично. Если в Берлине старались всеми средствами усугубить упадок Польши и шляхетскую анархию, то в Петербурге, по мнению Смита, готовы были поддержать программу реформ при условии сохранения избирательности престола и удовлетворения справедливых требований диссидентов. Историк одобрял программу реформ политического устройства Речи Посполитой, при условии польско-русского союза, который он рассматривал в рамках российской гарантии польского государственного строя, и осуждал Конституцию 3 мая за разрыв с Россией. В этом тезисе Смит полемизировал с Зибелем, считавшим, что единственно возможным для Польши был бы союз с Пруссией.
Для русской историографии 1830-1863 гг. проблема «падения Польши» в значительной степени решалась в русле освоения концепций и достижений немецкой исто-
рической науки. Уже в середине XIX в России были достаточно широко известны труды Э. Германа, Ф. Смита и Г. Зибеля. Сочинение последнего по истории Великой французской революции в 1863 г. было издано на русском языке 89. Для изданных в России сочинений по рассматриваемой проблематике, да и в целом по истории XVIII в. характерным примером может послужить рассуждение, помещенное в одном из сочинений псевдоисторического характера, где о разделе Польши говорилось, что Екатерина II «согласилась с мнениями прусского и австрийского дворов, которые, узнавши по опыту, что Польша не в состоянии быть в независимости от вредного влияния других держав (Франции - Б.К) и никогда не умела сохранить благоустройства в государственном своем управлении, полагают, что единственное средство для установления в оной порядка есть совершенное раздробление государства» 90.
В историографии Франции и Англии рассматриваемого периода мы не встречаем новаторских работ, а появившиеся там сочинения носили, как правило, широкий обобщающий характер и не шли далее заимствования отдельных положений польской и немецкой историографии. Непосредственно под влиянием событий польского восстания 1830-1831 г. в Париже и Лондоне были изданы сочинения Джеймса Флетчера91 и Фредерика Фау 92. В них, говоря о гибели Речи Посполитой, авторы повторили важнейшие тезисы историографии предшествовавшей революционной эпохи, выразили солидарность с освободительной борьбой поляков, подчеркнув их патриотизм и свободолюбие. Они положительно оценили преобразования Четырехлетнего сейма и осудили действия стран-захватчиков. В 1831 г. была издана книга, специально посвященная разделам Польши, в которой ее автор Джон Брогхам усматривал главную причину гибели республики в ее военной отсталости и поэтому неспособности к сопротивлению. Его внимание было, очевидно, приковано сугубо к анализу опыта военных действий в Польше 3.
Из работ французских авторов наибольший интерес в связи с рассматриваемой темой представляют сочинения Жюля Мишле «История Французской революции» 94 и «История девятнадцатого века» 95. Как и его предшественники, Мишле писал об упадке Польши вследствие пороков ее общественной системы, однако причину разделов страны он усматривал не в «польской анархии», а в стремлении соседних государств к захватам. Четырехлетний сейм и восстание Т. Костюшко стали, по его словам, свидетельством возрождения Польши. Основываясь на том, что в восстании Костюшко участвовали крестьяне и горожане, а также что по условиям жизни значительная часть поль-
ской шляхты не отличалась от простого народа, историк утверждал, что Польша с ее миллионами шляхтичей представляла собой шляхетскую демократию, и противопоставлял такое политическое устройство «бюрократии» и «аристократии» 96.
Приведенные примеры отразили настроения, пробужденные к жизни революционными движениями 1830-1848 г., когда, по словам М. Серейского, в общественном сознании изживался мрачный образ шляхетской Речи Посполитой, а на его место приходило представление о возрождающемся народе - наследнике Великого сейма и Кос-
тюшко . Однако в работах английских и французских авторов была представлена и иная тенденция. Она проявилась еще во время польского восстания 1830-1831 гг., когда Самуэль Дунхам, подчеркивая отсталость Польши, объяснял все новые явления в жизни страны в XVIII в. чуждыми для нее влияниями революции во Франции и предрекал неизбежное поражение нынешнего восстания, что, по его мнению, было обусловлено подавляющим военным превосходством России98. «История Польши» Дунхама считалась в Англии образцовой и была переиздана в 1840 и в 1860 гг. Связанное с польским вопросом демократическое направление в историографии было подвергнуто
критике в работах Алекса Сен-Прие, в частности, в его «Истории монархии» ив «Очерках истории дипломатии и литературы» 10. Монархию автор объявлял исходным пунктом и условием общественной стабильности; международные отношения описывал, применяя схему политического равновесия. Польша, по его словам, противоречила как первому, так и второму принципам, а поэтому должна была либо расшириться, навязав свою волю соседям, чем якобы представляла для них угрозу, либо погибнуть. Последнее как бы вытекало из самой логики истории, поэтому концепция Сен-Прие вполне согласовывалась и с тезисом о «собственной вине поляков», и с утверждением в духе немецкой историографии, что разделы Речи Посполитой якобы избавили Европу от распространения Французской революции. Подобным образом рассуждал и Томас Карлайл в своей «Истории Фридриха II» 101, посвятив польским делам два их шести томов. Опираясь на работы Э. Германа и Ф. Смита, он опровергал утверждение о роли прусского короля как инициатора разделов Польши. Английский историк писал, что любое высказанное мнение о таком великом человеке будет не более чем субъективной оценкой, «собственным судом», а следовательно, что в этом случае неприменим критерий моральности. Примечательно, что подобные тенденции в историографии усиливались по мере поворота европейских стран к реакции. Это нашло отражение даже в сочинениях авторов, субъективно сочувствовавших «польскому делу» и польскому освободи-
тельному движению. Так Анри Мартен в своих сочинениях по истории Франции 102 и на тему польско-российских отношений 3, а также о месте России в Европе 104 проводил мысль, что, начиная с кризиса «бескоролевья» 1733 г., Запад проводил ошибочную политику в отношении Речи Посполитой, оставив республику в одиночестве пред лицом России и Пруссии, что усугубило анархию в стране и позволило главному автору разделов Польши Фридриху II создать условия для реализации своих замыслов. Однако такой исход был вызван, прежде всего, противостоянием России и Европы, обусловленным, по мнению Мартена, их географической, расовой и этнической противоположностью, что несло в себе угрозу для стран континента. Для обоснования такого утверждения автор ссылался даже на туранскую теорию. Исходя из этого, историк полагал, что «польско-московский антагонизм был только одним из элементов борьбы Европы и Азии. С этих позиций он выступал против тезиса об отсталости Польши, заимствовав лелевелевскую концепцию «вольного народа», что якобы сближало Польшу с идеалами Европы.
* * *
В целом в 1830-1863 гг. для историографии проблем «упадка и гибели» шляхетской Речи Посполитой новыми явлениями стали: во-первых, новый подход к историческим источникам, когда была поставлена задача формирования фундаментальной ис-точниковой базы научных исследований; во-вторых, выделение научной историографии из общего полтока политических сочинений; в-третьих, берет начало развивающееся взаимодействие национальных историографических школ и международная дискуссия между ними. Как и прежде, изучение «Падения Польши» развивается в рамках анализа международных и внутренних причин упадка Речи Посполитой, однако значительно расширяется круг конкретных исследовательских проблем. Так был поставлен вопрос о хронологических рамках и периодизации истории польско-литовского государства XVII-XVIII вв. Развернулась дискуссия о характере и форме политического строя шляхетской Речи Посполитой, о роли сословий и сословных политических институтов в истории Польши, в частности о конфедерациях. Как самостоятельная научная проблема был рассмотрен вопрос о реформах государственного устройства польско-литовской шляхетской республики. В работах И. Лелевеля и Э. Германа впервые
были намечены научные подходы к анализу причин «диссидентского вопроса» и политической роли в нем России и Пруссии.
С точки рения анализа международной обстановки, оказавшей решающее влияние на судьбу Польши, был вдвинут тезис об определяющей роли политики великих держав. При этом получает развитие рационалистическая теория равновесия интересов государств, которая была дополнена концепцией Г. Зибеля о кризисе политических отношений «старого порядка», когда на место феодальной системы престолонаследия, с присущей ей иерархией суверенитетов и владельческих прав приходит произвол «военных государств». Однако изложенные воззрения вполне сочетались с иррационалисти-ческими геополитическими концепциями расового и цивилизационного противостояния Востока и Запада.
В связи с рассматриваемыми проблемами принципиальное значение имели вопросы: о месте в системе великих держав России, о характере ее политики по отношению к Польше. Особо следует указать на вопросы о характере политических реформ в Речи Посполитой и об отношении к ним России, об установлении международного протектората над шляхетской республикой, о значении для Польши международных союзов, в первую очередь на дилемму: союза с Россией или - с Пруссией. Именно этим проблемам мы уделим главное внимание при дальнейшем анализе историографии.
Историография последней трети XIX— начало XX вв. (до восстановления независимости Польши). Период после Польского национального восстания 1863 г. и до начала Первой мировой войны исследователями истории исторической науки в Польше определяется как мирное время, «эпоха без войн», что верно применительно к истории собственно польских земель и что для Европы в целом можно признать с большими оговорками. Австро- и Франко-прусские войны, завершившие объединение Германии, Восточный кризис и Русско-турецкая война 1877-1878 гг., формирование Тройственного союза и Антанты, колониальные войны, постоянно вспыхивавшие «военные тревоги» и развитие революционного движения в России — все это вызывало постоянные изменения соотношение сил великих держав, нарастание между ними противоречий. Одним из немаловажных узлов таких противоречий являлся «польский вопрос», что делало весьма актуальными исследования по истории Польши. Особенно очевидной такая актуальность стала в годы Первой мировой войны, когда прежняя система раздела
Польши между Австрией Германией и Россией доживала последние дни и встала проблема восстановления независимого польского государства.
Польское национальное восстание 1863 г. и последовавшее вскоре за ним столетие первого раздела Речи Посполитой вызвали особый интерес историков к событиям предшествовавшего века в истории Польши, российско-польских отношений, международных отношений в Европе времени правления Станислава Августа. Первыми работами в этой области, ставшими практически непосредственным откликом на январское восстание, были «История падения Польши» СМ. Соловьева, книги Хенрика Шмита: «История Польши XVIII и XIX в.» и «История правления Станислава Августа Понятов-ского» 105, а также фундаментальная публикация Валериана Калинки «Последние годы правления Станислава Августа» 106 Книга Соловьева вышла в 1863 г., первый том главного сочинения Шмита, посвященного станиславовской эпохе, - в 1868 г., в том же году - труд Калинки. Сочинения Соловьева и Шмита были описательными по форме и по жанру целиком соответствовали традициям предшествующего периода. Тем не менее, они представляли принципиально новое явление в историографии. Обе книги были посвящены монографическому исследованию проблемы гибели шляхетской Речи Посполитой, изучению конкретного периода - с 1764 по 1795 гг. Определенные авторами хронологические рамки проблемы, хотя и являются предметом дискуссии, но и по сей день признаются исследователями. Наконец, важнейшим основанием, позволяющим отнести книги Соловьева и Шмита к современной историографии, является подход авторов к историческим источникам, к методике их выбора, критики и анализа. Отмеченные последующими исследователями их отдельные ошибки в этой области только подтверждают этот вывод. Главной же заслугой Соловьева, Шмита и Калинки в исследовании поставленной проблемы стало их обращение к сокровищам соответственно русских и польских архивов. Особенно это проявилось в последующих трудах СМ. Соловьева, в 25-29 томах его «Истории России с древнейших времен», написанных в 1875-1879 гг. В полном смысле монографический характер носила книга В. Калинки, которая состояла из двух частей: авторского изложения истории Речи Посполитой (ее внутреннего и международного положения) периода 1764—1772 гг. и публикации документов 1776-1787 гг. (до времени Четырехлетнего сейма).
В «Истории падения Польши» Соловьев практически не обращался к источникам польского происхождения 107, но широко использовал русские дипломатические архивы. Причину гибели шляхетской республики русский историк видел в том, что
Польша якобы не выполнила своей исторической задачи: противостоять германской экспансии на западе, в то же время стремилась к завоеваниям на востоке. Привели же, по его мнению, дело к концу: «русское национальное движение» (стремление православных народов к воссоединению и неприятие ими церковной унии 1596 г.); завоевательные устремления Пруссии (в духе Зибеля) и «преобразовательные движения», господствовавшие в Европе (противоречие между польской анархией и регулярно в рационалистическом духе устроенными государствами). Исходя из приведенной концепции, Соловьев практически не придал значения вопросу о реформах польско-литовского государства, считая, что гибель того была предрешена, а попытки реформ оказались для него пагубны, подобно, как интенсивное, хотя и бесполезное, лечение только усугубляет агонию умирающего больного. О проблеме польско-русского союза историк писал только, что тот мог бы защитить Речь Посполитую от прусской экспансии, но оказался неосуществим из-за нежелания поляков пойти на уступки в диссидентском вопросе. Последнюю проблему историк считал центральной, видя в ней узел противоречий между «русским национальным движением» и враждебной России политикой католических магнатов и шляхты. Во второй половине 1870-х гг., когда СМ. Соловьев работал над заключительными томами «Истории России с древнейших времен», он добавил к изложенной концепции «падения Польши» только тезисы о противоположности интересов России и Пруссии в отношении Польши, что Россиия стремилась сохранить слабую и зависимую от себя Речь Посполитую, в то время как Пруссия вела дело к захвату польских земель, почему Фридрих II и противодействовал в тайне русской политике. Подчеркнутые антипрусские настроения в трудах Соловьева этого времени отражали реакцию русского общественного мнения и либеральных кругов, к которым принадлежал историк, на охлаждение отношений между Берлином и Петербургом и постепенное обострение российско-германских противоречий.
В посвященных истории Станиславовской эпохи книгах Хенрика Шмита также наблюдается крайне важный поворот к кардинальному расширению источниковой базы исследования. В частности в «Истории правления Станислава Августа» автором были использованы многие ценнейшие рукописные материалы из собраний Библиотеки Чар-торыских и Библиотеки Оссолинских.
К сочинениям Соловьева и Шмита в известном смысле примыкают опублико-
ванные во второй половине 1860-х и начале 1870-х годов труды Н.И. Костомарова «Последние годы Речи Посполитой» и Д.И. Иловайского о Гродненском сейме
1793 г.109. Книга Костомарова, первое издание которой увидело свет в 1866 г., несет на себе следы исторической публицистики, особого подхода автора к историческому повествованию, как, скорее, к литературному жанру. Как и Соловьев, Костомаров описывал историю падения Польши, однако главное внимание он уделил периоду Четырехлетнего сейма 1788-1792 гг., подробно рассмотрев его работу, дискуссии в польском обществе в связи с его постановлениями. В книге Костомарова был помещен до сих пор единственный перевод на русский язык Конституции 3 мая 1791 г. Автором был использован огромный массив современной сейму польской публицистики, и последующая польская историография, хотя в выборе и критике источников, в верификации фактов автор далеко не всегда следовал научным критериям. Нашли отражение в работе и демократические убеждения Костомарова, который видел причину «падения Польши» в деморализации шляхетского сословия, что, по мнению автора, привело к гибели позитивные начинания и способствовало консервации отживших учреждений и дурных традиций. При этом, критикуя нравы польской шляхты, историк имел в виду вопрос о роли российского дворянства в период падения крепостного права и буржуазных реформ 1860-х годов в России. По существу работа Костомарова, несмотря на свое жанровое своеобразие, стала первой монографией на русском языке, посвященной Великому сейму Речи Посполитой, монографией, написанной на основе преимущественно польской исторической литературы.
Сочинение Иловайского стало первым трудом российского автора, изданным на польском языке. Исходным пунктом гибели польского государства он считал польский «народный характер», который, хотя его отличали и мужество, и талант, не обладал, по словам Иловайского, «инстинктом самосохранения» перед лицом еврейской и немецкой опасности. Первые заполонили польские города, лишив страну городского сословия, а вторые целенаправленно захватывали польские земли. Участие России в разделе Польши было вынужденным и предопределено международной ситуацией. Пожалуй, наиболее оригинальным суждением Иловайского был его вывод, что русско-польский союзный договор 1793 г. был последней попыткой спасти «остаток Польши» от полного раздела и подготовить его к слиянию с Россией, подобно Царству Польскому при Александре I.
уточки зрения представлений об историческом предназначении польского народа, к воззрениям СМ. Соловьева оказалась близка книга польского писателя и историка Игнацы Крашевского «Польша во время трех разделов» п , хотя симпатии последнего
были, разумеется, на стороне своей родины. Как и все другие авторы, писавшие о «падении Речи Посполитой», Крашевский задается вопросом об исторической миссии Польши, которую он видит в защите свободы от абсолютизма как Запада, так и Востока. Верность папскому престолу, по его мнению, погубила шляхетскую республику, воспрепятствовав ее союзу с гуситской Чехией и взаимопониманию с Москвой, что и привело страну к катастрофе. Трехтомный труд И. Крашевского имеет подзаголовок «Из истории духа и обычаев» и содержит огромный материал по истории повседневности эпохи, превосходя в этом смысле все работы других исследователей. Автор идеализировал старошляхетские порядки, считая, что зерно в них было здравое, а падение нравов объяснял «пагубным европейским влиянием», исходившим в равной мере из Версаля и Петербурга. Рассматривая в первой главе польско-российские отношения, он приходил к выводу, что две страны должны были либо соединиться, либо сокрушить друг друга111. Весьма важно суждение Крашевского о предпочтительности польско-русского союза, который, по словам автора, был «менее вреден, чем доверие к прусской политике» ш. Правда это высказывание относилось ко времени второго раздела Польши и в известной мере перекликалось с мнением Д.И. Иловайскго.
Центральное место в польской историографии, да и в целом в историографии последней трети ХГХ - начала XX вв. принадлежит трудам основоположника краковской школы Валериана Калинки (1826-1886). Наряду с уже упомянутыми «Последними годами правления Станислава Августа», изданными в 1868 г., спустя 12 лет увидел свет главный труд историка «Четырехлетний сейм» ш, каждая из объединенных общей темой частей которого (Калинка задумал написать 7 частей, но до своей кончины завершил только 5) представляла собой законченную монографию. За это время, как писал Н.И. Кареев, «Каклинка еще дальше ушел от своих первоначальных взглядов в области религии и политики, но как историк, несомненно, сделал большой шаг вперед» 14. Книга Калинки была высоко оценена в России. Приведем только одно, но, пожалуй, наиболее авторитетное мнение — Н.И. Костомаров охарактеризовал ее как «чрезвычайно любопытное и добросовестное исследование, отличающееся редким беспристрастием» ш.
Во Введении к «Последним годам» Калинка подчеркивал, что в «упадке Польши» и в «падении Речи Посполитой» виноват был не один король Станислав Август, а весь народ, преимущественно его правящий слой - шляхта. По его словам, Екатерина II стремилась к господству в целой Польше и не была заинтересована в разделе страны. Историк подчеркивал, что «диссидентский вопрос» вообще не затрагивал интересы
РОССИЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ
41 библиотека
православных, поскольку те принадлежали к крестьянству, не обладавшему никакими правами пб.
В своем главном труде о Четырехлетнем сейме Калинка решительно отошел от традиций польской историографии, восходящих как к Коллонтаю, так и к Лелевелю. Он утверждал, что сейм пошел неверной дорогой, вместо перевоспитания общества взявшись за реформы и ошибочно избрав для этого революционные методы вместо легальных действий в рамках российской гарантии. Однако в этих тезисах Калинки, скорее, нашли отражение его политические взгляды и общественная позиция, чем суждения и выводы историка. Однако для нас принципиальное значение имеет постановка Калинкой вопросов о реформах и гарантии. Еще Н.И. Кареев отмечал, что в данной Калинкой характеристике отдельных сторон польского государственного строя «нет ничего нового, но он собрал все, что до него говорилось о недостатках политической организации Речи Посполитой» 17. С этим высказыванием можно согласиться лишь от части. В след за Лелевелем, Калинка указывал на шляхетский характер Конституции 3 мая и, подобно Хофману, отмечал, что учрежденный в 1775 г. Постоянный совет играл роль правительства, «в то время как уже несколько поколений поляков не чувствовали над
і і о
собой публичной власти» . Однако эти выводы были сделаны историком на принципиально ином уровне научного исследования, обусловленном новым подходом как к источниковой базе, так и к методам анализа и критики источников.
Вместе с тем, ряд проблем были поставлены Калинкой впервые, в частности, о политической роли магнатских группировок, которые, по словам историка, были «малыми государствами в государстве, где господствовала бблыпая дисциплина, нежели в самой Речи Посполитой» и9. По поводу союза с Россией историк высказался в том духе, что зависимость от России и союз с нею были приемлемы для Речи Посполитой, ибо позволяли сохранить польское государство и осуществить цивилизаторскую миссию на Востоке. Последнее для львовянина Калинки имело существенное значение. Он подчеркивал, что единство «Польской Руси» и собственно Польши обусловило «безуспешность московского натиска». Церковная уния привела к тому, что «Русь стала за схизму, что открыло к нам ворота» 120.
Научное творчество Калинки оказало большое влияние на современников и на последующую историографию. Мы уже отмечали воздействие его концепции на взгляды X. Шмита. Труды В. Калинки заложили основание Краковской школы в историче-
ской науке в Польше, а его оппоненты - Тадеуш Корзон и Владислав Смоленьский — стали основателями Варшавской школы
Говоря о Краковской школе необходимо упомянуть книгу Михала Бобржинь-ского «Очерк истории Польши». О ее значении свидетельствует хотя бы то, что, только при жизни автора, она выдержала четыре издания 1877,1881,1887 и 1927 гг. ш Причину упадка Речи Посполитой автор усматривал в отсутствии политической централизации и институционально оформленной исполнительной власти, способной мобилизо-вать и сконцентрировать силы народа и государства . Реформаторскую программу Чарторыских 1730-1760-х годов Бобржиньский расценивал как замысел государственного переворота, направленного на уничтожение «золотой вольности» шляхты и права liberum veto 124. Осуждая революционный путь осуществления преобразований, историк высказывался в пользу «согласия с Россией», считая недальновидной ориентацию «патриотической» группировки деятелей Четырехлетнего сейма на Пруссию 125. Рассматривая российскую гарантию государственного устройства Речи Посполитой как ограничение польского суверенитета, Бобржиньский, однако, именно в ней видел условие постепенных и позитивных реформ в процессе становления «современной» организации государственной власти в Польше и преодоления «упадка» П6. В то же время, говоря о российской гарантии, историк рассматривал политический режим 1775—1790 гг., только вскользь упомянув российско-польский трактат 1768 г.
Начиная с середины XIX в. в России, Польше и в других европейских странах развернулась огромная работа по публикации исторических источников по истории XVIII в. Особый размах она приобрела с конца 1870-х гг. До начала Первой мировой войны был издан поистине грандиозный корпус источников, а некоторые издания не завершены и по сей день. Не имея возможности просто перечислить даже наиболее значительные публикации, отсылаем читателя к избранному перечню важнейших собраний опубликованных источников по истории международных отношений и истории Польши второй половины XVIII в., помещенному в книге М.Г. Мюллера 127. Эта выдающаяся публикаторская работа способствовала введению в научный оборот новых источников и стимулировала, в частности, интерес к истории Польши периода упадка шляхетской Речи Посполитой и разделов страны. Она заложила общий и доступный для историков всех стран фундамент источников по названной проблеме, что обусловило как интернационализацию исследований, так и развертывание международной научной дискуссии.
В немецкой историографии традиции Ранке, Зибеля Германа были продолжены в обобщающих трудах по истории Пруссии Дройзена и Козера 128. Однако, по сравнению со своими предшественниками, они не внесли ничего существенно нового. Развитие немецкой историографии по названной проблеме бьшо связано с именами Зигфрида Хюппе 129 и Рихарда Рёпеля 130. Внимание авторов бьшо направлено на внутреннюю историю Речи Посполитой, при этом, в отличие от большинства немецких историков, для них бьшо характерно глубокое знание польских источников. Анализируя политическое устройство Речи Посполитой, Хюппе указывал, что, вследствие преобладания сеймиков над сеймом, государственная власть была лишена необходимой централизации, чем и был обусловлен ее упадок. Развивая концепцию Хюппе, Рёпель уделил главное внимание проблеме политических реформ во время Августа III и междуцарствия 1763-1764 гг. (до сейма коронации Станислава Августа), рассмотрев реформаторскую программу Чарторыских. Однако центральное место в его исследовании занимал вопрос о политической форме институтов государственной власти, нежели чем об их сословном характере и социальной обусловленности. Тем не менее, работы Рёпеля означали существенный шаг вперед в изучении проблемы реформ государственного устройства шляхетской республики. Проблемы, поставленные Хюппе и Рёпелем, разрабатывались в то же время историками в Польше и в России (В.Т. Кисилевский, Н.И. Кареев) ш.
Заметное место в немецкой историографии принадлежало и Иоханесу Янсену, работавшему под руководством Рихарда Тайнера над публикацией документов архива Ватикана. Принадлежавший к католическим кругам немецкой интеллигенции и к критикам официальной прусской историографии Янсен собрал и исследовал свидетельства папских дипломатов относительно планов раздела Польши 132. При этом в концепции Янсена нашли отражение не только его собственные общественно-политические взгляды. Но в ней, как ранее в случае с Рюльером или Германом, явно видно влияние политической позиции авторов использованных историком источников. Например, Заявляя о замыслах Екатерины II установить «диктатуру над Европой» , Янсен писал, что под видом религиозной терпимости она якобы стремилась «обратить Польшу в схизму» (в православие) 134. В то же время одним из первых Янсен поставил остававшийся в течение столетия дискуссионным вопрос о сословном характере Барской конфедерации. По его словам, «польская национальная борьба (восстание конфедератов - Б.Н.) не была
<...> борьбою всего народа, но только борьбой того сословия, которое дотоли одно признавало себя за нацию - борьбою дворянства»
. 1870-е годы стали временем появления двух фундаментальных трудов воплотивших отношение австрийской историографии к вопросу об «упадке Польши» и «разделах Речи Посполитой» во второй половине XVIII в. Значение работ Адольфа Бера136 и Альфреда Арнета возрастает еще и потому, что исторические источники, как австрийского происхождения, так и иностранные, хранящиеся в венских архивах, в наименьшей степени, в сравнении с документами других великих держав, оказались опубликованы. Поэтому материал источников, приведенный Бером и Арнетом, до сих пор широко используется исследователями, а труды названных авторов сохраняют свое научное значение.
Оба автора почти не уделили внимания внутреннему положению Польши, как, впрочем, и собственно польским интересам в Европе. Для них Речь Посполитая осталась сугубо объектом политики великих держав. При этом Бер и Арнет утверждали, что никаких (ни территориальных, ни национальных, ни религиозных) противоречий между Австрией и Речью Посполитой не было. Участие Вены а разделе Польши было якобы продиктовано необходимостью противодействовать стремившейся к европейской гегемонии России и не допустить одностороннего усиления Пруссии. Расхождение между ними состояло только в том, что, по мнению Бера, участие Австрии в первом разделе в действительности было ошибкой, а Арнет считал, что усиление России и Пруссии без достаточной компенсации для Габсбургов было недопустимо, поэтому приобретение польских земель позволило якобы, с одной стороны, разрешить возникшую проблему путем восстановления равновесия в соотношении сил великих держав и избежать войны в Европе - с другой.
Во французской историографии собственно истории Польши заметного внимания уделено не было, что дало основание Н.И. Карееву утверждать, что в это время
«французы отстали далеко позади от немцев и русских» . Однако внимание французских историков привлекала история международных отношений и дипломатии XVIII в. В известной мере это было связано с фундаментальными публикациями документов французского внешнеполитического ведомства. Характерным в этом отношении было двухтомное сочинение Альбера Брольи «Секрет короля» , посвященное секретной дипломатии Людовика XV и деятельности агентов этого специфического ведомства за границей, в частности в Польше. По мнению историка, из-за отсутствия в Речи Поспо-
литой кабинета министров, который руководил бы внешней политикой, иностранным дипломатам самим приходилось вмешиваться в «схватку партий» (борьбу магнатских группировок), что для отдаленной Франции было весьма затруднительно, поэтому на Польшу «махнули рукой» ио. Французскую политику в Речи Посполитой Брольи рассматривал как череду ошибок, в том числе и во время «бескоролевья» 1763-1764 г., когда королем был избран Станислав Август. В дальнейшем события последовали одно за другим, так что Франция, по его словам, просто не успевала на них реагировать ,4\ Брольи критиковал французскую дипломатию XVIII в. за безынициативность, за пренебрежение интересами союзников на востоке Европы. Такие оценки в известной мере объяснялись реакцией французского общественного мнения на международное положением Франции в 1870-е годы, после Франко-прусской войны, и вместе с тем они служили оправданию политики Версаля, поскольку рассматривали ее не как воплощение интересов Франции, а как следствие ошибочных решений французского короля и нерадивых руководителей его внешнеполитического ведомства. Еще более определенно эта позиция Брольи проявилась в его следующей работе из истории войн за австрийское наследство, в которой историк, опираясь на новые документы, доказывал, что не только Россия и Пруссия, но и Франция выступали за консервацию анархии в Речи По-
~ 142
сполитои
Наиболее значительным достижением французской историографии рассматриваемого периода стали труды Альбера Сореля из. Примечательно, что книга о «Восточном вопросе» вышла в свет в период русско-турецкой войны 1877-1878 гг., а издание главного восьмитомного труда Сореля «Европа и Французская революция» было завершено в 1904 г. - в год образования Антанты.
Автор, таким образом, выполнил задачу, которую ранее поставил себе Зибель. При этом Сорель выступил как критик немецкой историографии, хотя и не объявил об этом прямо. Значение его труда состояло также в том, что в нем получил обобщение гигантский материал, накопленный к этому времени европейской историографией, как в области публикации источников, так и в области монографических исследований и обобщающих трудов. В этом смысле достижения Сореля были подготовлены и обусловлены развитием исторической науки. Два вышеназванных обстоятельства существенно повлияли на высокую оценку его труда, не только во Франции и Англии, но также в России и в Польше 144. Правда, в рассмотрении вопросов, связанных с Польшей, Сорель основывался на сочинениях Рюльера, Феррана и Германа.
Содержание рассматриваемой эпохи Сорель описывал посредством восходящей еще к Л. Ранке концепции антагонизма великих держав. Последние — по определению историка, «современные государства» - стремясь сгладить взаимные противоречия, использовали для этого слабости «государств средневековых». К ним Сорель относил и Речь Посполитую, называя республику «анахронизмом и средневековой общиной». В этом он не пошел дальше Мабли и Монтескье. Главным виновником разделов Польши Сорель считал Пруссию, в то время как Екатерина II, по словам историка, только «продолжала миссию предшественников» по установлению русского господства в Речи По-сполитой. Первый раздел Польши стал уроком для поляков, осознавших необходимость реформ, а Четырехлетний сейм положил начало возрождению Речи Посполитой.
Французская революция, согласно Сорелю, усилила противоречия в Польше, а «Великая революция 3 мая» была аналогична французской и созвучна «духу Европы» 145. Причины поражения «патриотической партии» в Польше историк видел в том, что, в отличие от Франции, где победу патриотов обусловила «рассудочная традиция образованных людей, не допускавших иностранного вмешательства», в польско-литовской республике, напротив, возобладали «варварство, смуты, конфедерации», контрреволюционные союзы с иностранными государствами. Тарговицкую конфедерацию Сорель сравнивал с французской роялистской эмиграцией. Большинство же поляков, по его словам, осталось индифферентно к революции, поскольку она была совершена дворянами 146.
Таким образом, в целом в концепцию упадка и гибели Речи Посполитой Сорель внес не много нового. Осуждая политику консервативных магнатских кругов, он вместе с тем подчеркивал, что шляхта была единственным социальным слоем, оказавшим сопротивление интервентам. Этот вывод историка объяснялся ролью в дальнейшем представителей шляхетского сословия в польском освободительном движении и перекликался с настроениями современной польской исторической публицистики 147. Вторым и важнейшим вкладом Сореля в историографии проблемы был анализ связи между Восточным вопросом и гибелью Речи Посполитой.
Наряду с грандиозной работой по публикации исторических источников, в историографии последней трети ХГХ - начала XX вв. происходит становление научной монографии как основной формы исторического исследования и публикации научных трудов. Уже в 1860-1870-е годы в историографии, посвященной разделам Речи Посполитой, происходит постепенный переход от «широких» описательных трудов к моно-
графическим исследованиям, формируется новый подход к историческим источником, из которых не только черпаются примеры для обоснования утверждений авторов, но которые рассматриваются теперь как фундамент исторического исследования, его базис. Ученые впервые широко привлекают архивные материалы, осознавая их особое значение в сравнении с более субъективными свидетельствами современников изучаемых событий и их позднейших интерпретаторов. Говоря о значении названных трудов, необходимо подчеркнуть, что их авторы как в тексте, так и в приложениях к своим сочинениям ввели в научный оборот немало наиболее важных исторических источников, что во многом обусловило сохранение и по сей день их научного значения.
В большей или меньшей степени монографический характер имели все рассмотренные выше сочинения, а начиная с 1880-х годов, монографическая форма уже практически безраздельно господствует в историографии, отодвинув на второй план обобщающие труды. Такой поворот обусловил расширение круга исследовательских тем и поставленных в историографии научных проблем. В исследованиях по рассматриваемой проблеме - «Падения Польши» ведущее место принадлежало польской историографии, которая не только многократно расширила фронт исследований в тематическом и проблемном плане, но и уделила большое внимание критике зарубежной историографии (главным образом российской и немецкой), а также развитию дискуссии по названным вопросам, как среди польских историков, так и в Европе в целом.
Становление монографии как основной формы исторического исследования сопровождалось формированием жанра обобщающих синтетических трудов, исторических очерков, пришедших не смену прежним историко-описательным сочинениям, и появлением университетских курсов лекций как особого вида исторических сочинений. Применительно к рассматриваемой теме особое значение имел специальный курс, прочитанный Н.И. Кареевым в Петербургском университете в 1887-1888 гг., опубликованный вскоре в России и в Польше под заглавием «Падение Польши в исторической литературе» 148. Книга Кареева стала, если не считать отдельных статей, первым в России монографическим исследованием в области историографии. Ее написание было связано с двумя другими работами автора, посвященными истории польского сейма и истории реформ в Польше XVIII в. 149 Однако очевидно, что появление этого труда было бы едва ли возможно без обращения Кареева к уже упомянутому сочинению Михала Боб-ржиньского 15 и книге Владислава Смоленьского 151 (1886 г.) об основных исторических школах в Польше и направлениях польской историографии. Собственно с этих
работ польских историков Кареев и начинает анализ историографии проблемы . Названные историографические работы, вышедшие в Польше и в России, стали одним из наиболее важных свидетельств складывания современной историографии в наших странах, примечательно, что они были посвящены вопросу о причинах падения шляхетской Речи Посполитой.
Важнейшим признаком становления современной историографии стало в последней трети ХЕХв. формирование научной исторической журналистики. Разделы Польши, «польский вопрос» и раньше были благодатной почвой для публицистов самых разных политических направлений. Однако уже в 1870-е гг. научные монографические статьи выделяются из потока публицистических сочинений и становятся одним из важнейших направлений научного творчества, позволяя развивать дискуссию по важнейшим методологическим, историографическим, источниковедческим и конкрет-ноисторическим проблемам. Одним из наиболее ярких примеров такой научной журналистики может послужить история варшавского журнала «Атенеум» (1876-1901 гг.), основанного выдающимся польским историком А. Павиньским и его российским коллегой, историком права и профессором Петербургского университета В.Д. Спасовичем. Более трети публикаций по исторической проблематике на страницах журнала относились к истории Польши и польско-российских отношений XVII-XVIII вв.153 Одновременно публикация научных статей названной тематики получила распространение и в России, например на страницах «Журнала Министерства народного просвещения», «Вестника Европы» и др., а также в Германии.
Такое расширение круга исторических исследований требует от нас в дальнейшем ограничить анализ историографии проблемы, как правило, теми работами, которые непосредственно касаются внутреннего и международного положения Речи Посполитой в период 1764-1768 гг. и вопросов польско-российских отношений. Первой специальной работой в этой области было уже рассмотренное выше сочинение X. Шмита «История правления Станислав Августа Понятовского», первый том которого был посвящен указанному периоду 154, однако главное внимание автор уделил событиям 1762-1765 гг., и политической борьбе времени междуцарствия. В дальнейшем изложение носило достаточно поверхностный характер, вновь приобретая насыщенность конкретным материалом и глубину со времени Барской конфедерации.
Дело Шмита было продолжено видным польским историком, юристом по профессии, Александром Краусхаром. Его книга «Князь Репнин и Польша в первом четы-
рехлетии правления Станислава Августа 1764-1768» 155, была непосредственно связана с выходом в России 25-28 томов «Истории...» СМ. Соловьева, к материалам которых подробно обращался А. Краусхар, дав, по сути, их детальную критику. Историк по существу воплотил в историческую концепцию негативную оценку деятельности Н.В. Репнина как российского посла в Речи Посполитой, данную еще польским Сенатским советом 1769 г. Правда, как в том, так и другом случае критика в адрес Репнина означала завуалированную критику русской политики в Польше. Главное внимание историк уделил усилиям Петербурга, направленным на срыв реформаторских планов польского короля и Чарторыских.
На исходе XIX и в начале XX в. в исторической науке происходила дальнейшая дифференциация исследовательской проблематики. В то же время в европейской историографии за редким исключением заметных работ по истории «падения Польши» не появилось, хотя сам «польский вопрос» и связанная с ним историческая проблематика широко обсуждалась в публицистике. Свою роль в этом сыграл высокий научный авторитет предшественников и выдвинутых ими концепций.
Высказанное выше мнение, разумеется, не распространяется на польскую историографию. В ряду выдающихся польских историков следует назвать имена Тадеуша Корзона - автора фундаментальной многотомной монографии о социально-экономическом развитии Польши 1760-1780-х годов, позволившей кардинально пересмотреть концепцию «упадка Речи Посполитой» 156 — а также Вацлава Токаржа и Владислава Смоленьского, писавших об эпохе Четырехлетнего сейма и о борьбе поляков за независимость и свободу.
Исследования по политической истории XVIII в., внутренней политики Речи Посполитой 1760-х годов и российско-польских отношений проводились Шимоном
1 *!*7 1 Sft
Ашкенази и историками его школы . Говоря о школе Ашкенази, необходимо назвать написанную Казимиром Рудницким биографию Каэтана Солтыка159 и монографию Марии Лубеньской о «деле диссидентов» 160. Работа Рудницкого, содержащая богатый материал из сочинений, речей и корреспонденции краковского епископа, подчеркнуто не выходит за рамки биографического очерка. Автор избегал анализа и оценок тех важных политических событий, явлений и процессов, в которых Солтыку была отведена немаловажная роль. Вместе с тем он стремился осветить фигуру епископа объективно, показав его как политического деятеля своего времени и своего круга, с присущими тому чертами политической культуры, а не только как бескомпромиссного
защитника католической веры. Такая позиция автора оказалась весьма уязвима для критики 1. В отличие от Рудницкого М. Лубеньска рассмотрела диссидентский вопрос, прежде всего, с политической точки зрения, в контексте внутренней политики и международного положения шляхетской республики как совместную политику России и Пруссии с целью давления на Польшу. В этом ее выводы прямо противоречат концепции СМ. Соловьева. Однако в итоге она пришла к заключению, весьма близкому к воззрениям русского историка, подчеркнув что компромиссные постановления 1766 г. по делу иноверцев стали «первым актом диссидентской трагедии, развернувшейся вскоре в Торуни и Слуцке, на полях барских и завершившейся катастрофой 1772 г.» 162 Говоря о подходе самого Ш. Ашкенази к исследованиям по истории Польши XVIII в., мы остановимся только на трех его работах, посвященных последнему «бес-королевью» в Речи Посполитой, польско-прусскому союзу 1790 г. и петербургской миссии Франтишека Ржевуского 1764-1766 гг. Во-первых, следует отметить значение, придаваемое историком источниковедческой критике уже введенных в научный оборот другими исследователями исторических источников, а также дальнейших архивных изысканий. В частности, только в его книге об избрании на престол Станислава Понятовского сохранились ссылки на дневники примаса Владислава Лубеньского, которые во время войны оказались утраченными. Во-вторых, именно Ашкенази вслед за Сорелем указал на значение «восточного вопроса» и роли Османской империи в судьбе Речи Посполитой. В-третьих, историк принял участие в дискуссии об альтернативе для политики Польши союза с Россией и Пруссией. Однако стиль работы Ашкенази как исследователя отличало то, что он не столько ставил своей задачей разрешение проблем, сколько их постановку. Так на первой странице своей диссертации историк утверждал, что избрание королем Станислава Августа, бесспорно, «было делом России», а вопрос, так и оставленный автором без ответа, по его словам, состоял в том, «насколько русская политика в междуцарствие была преемственна, а насколько связана с собственно политической линией Екатерины II» 164. Или в заключении к «Польско-прусскому союзу» Ашкенази делал вывод, что союз с Берлином был «ошибкой» патриотического лагеря, что ни по своему потенциалу, ни по уровню организации государства Польша не могла быть реальным союзником для Пруссии, поэтому на берегах Шпрее союз рассматривали как фикцию, как инструмент торга с Петербургом и другими великими державами. Однако, парадоксально продолжал историк, «замысел и проекты союза, в том виде как они воплотились в мартовском договоре 1790 г., были делом реальным и
жизнеспособным» и только политические обстоятельства последующего времени привели дело к трагическому финалу 16 . Очевидно, что пафос Ашкенази в этом случае был направлен против поддержанного рядом историков тезиса, что в 1764—1790 гг. реформы государственного устройства Речи Посполитой могли быть реализованы только с согласия России и в условиях российского протектората.
В российской историографии конца XIX — начала XX в. заметное место в историографии рассматриваемых проблем принадлежало трудам Н.Д. Чечулина, В.А. Бильбасова, В.О. Ключевского, А.А. Корнилова. Названные историки не занимались специально историей Польши. Они работали в области истории России, однако высказанные ими суждения имели существенное значение для характеристики либерального направления российской историографии, суждения отличные от консервативных взглядов Иловайского или же концепции СМ. Соловьева.
Книга Н.Д. Чечулина, посвященная истории внешней политики России 1762— 1774 гг.166, была непосредственно связана с публикацией исторических источников, поскольку основу для нее составили напечатанная в сборниках Русского исторического общества дипломатическая корреспонденция Екатерины II, Н.И. Панина, иностранных дипломатов при русском дворе со своими государями, в частности переписка В.Ф. Сольмса с Берлином. Не разбирая сочинения Чечулина по существу, остановимся только на том, что важно для нашей темы. Автор выделил в истории подготовки и осуществления первого раздела Польши две проблемы, рассмотрев их монографически самостоятельно: польская политика Петербурга 1762-1768 гг. и собственно история первого раздела Речи Посполитой. В первом случае Чечулин высказал мнение, что целью польской политики России было политическое подчинение себе Речи Посполитой посредством избрания короля-ставленника Петербурга и с помощью одной из магнатских партий: в начале - Чарторыских, а в дальнейшем — их политических противников. Отстаивая тезис о «национальном характере» русской внешней политики, историк стремился опровергнуть мнение о влиянии на российский двор Фридриха И. В отличие от Соловьева, он не придавал диссидентскому вопросу существенного значения. Во втором случае историк доказывал, что возможность раздела Польши рассматривалась в Петербурге начиная с 1763 г., что инициатива в этом деле намеренно была уступлена русской дипломатией Пруссии, чтобы получить возможность ограничивать чужие претензии и избежать обвинений в свой адрес. Чечулин сознавал необходимость опереться в своей работе на достижения польской историографии, ее тесного взаимодействия с
русской, хотя попытка автора осуществить это намерение оказалась неудачной 167. Им было высказано весьма важное положение об особенности критики национальных и иностранных источников по истории внешней политики отдельных стран в рамках истории международных отношений. На исследование Чечулина был опубликован ряд критических рецензий как в России, так и в Польше.
Если согласно Н.Д. Чечулину, несмотря на критические суждения по отдельным вопросам, русская внешняя политика рассматриваемого периода предстает как последовательная, целеустремленная и вполне соответствующая национальным интересам, то концепция В.О. Ключевского содержит, скорее негативную оценку. По мнению историка перед Россией во второй половине XVIII в. стояло две задачи: «территориальная», то есть завоевание Причерноморья, и «национальная» — включение в состав России всех восточных славян. Вместо следования указанным целям Екатерина II Панин ввязались во внутренние польские дела из-за «диссидентского вопроса» и «гарантии», что позволило Пруссии воспользоваться возникшим кризисом и спровоцировать невыгодный для Петербурга первый раздел Польши, в то время как цели России остались не достигнуты ,68.
Обзор историографии «упадка Польши» и «гибели Речи Посполитой» последней трети XIX - начала XX вв. мы завершаем именами Владислава Конопчиньского 169 и Роберта Генри Лорда, первые труды которых увидели свет накануне и в годы Первой мировой войны, когда уже со всей очевидностью встал вопрос о восстановлении независимой Польши. По своему содержанию и значению их вклад в науку принадлежит следующему этапу развития историографии, поскольку они выступили не только как продолжатели дела своих учителей и старших современников, но и представляли новый уровень научного знания.
Первые три книги В. Конопчиньского вышли в свет в 1909-1918 гг. 17 В работе, посвященной учреждению Постоянного совета в Речи Посполитой, историк отказался от традиционных представлений об этом органе исполнительной власти как исключительно об инструменте российской политики в Польше или, тем более, об орудии измены. Он проследил предысторию Совета в неформальных советах при короле, в радах конфедераций и пришел к обоснованному выводу, что создание Совета было обусловлено эволюцией политической системы шляхетской республики. В книге «Liberum veto» Конопчиньский, применив метод сравнительно исторического анализа, показал, что политический строй шляхетской речи Посполитой представлял собой один из вари-
антов развития государств при переходе от средневековья к Новому времени. Таким образом, был окончательно опровергнут тезис об особой «польской анархии», долгое время служивший краеугольным камнем многих теорий «упадка Польши». Наконец труды Конопчиньского показали, что, несмотря на гигантский материал источников, уже введенный в научный оборот в трудах историков и на страницах документальных публикаций, дальнейшее расширение источниковой базы необходимо не только для продолжения научных изысканий и расширения их фронта, но и для проверки и апробации уже проведенных исследований.
Этот вывод в равной мере относится и к классической книге Р.Г. Лорда о втором разделе Польши . Она не только знаменовала включение американских историков в международные исследования по истории Речи Посполитой, но и по сей день сохраняет уникальное значение, благодаря детальной разработке на основе российских архивных материалов генезиса второго раздела Польши.
В известной мере историографические итоги рассмотренного периода были подведены на дискуссии 1917 г. в Кракове, обобщенные в большой статье Тадеуша Бже-ского «Теория причин упадка Польши» 172. В ходе дискуссии были рассмотрены многие факторы, начиная с экономики и вплоть до социальной психологии. Правда, какой-либо признанной концепции так и не было выработано.
* * *
Изучение истории «упадка» Польши и разделов Речи Посполитой в период после Польского национального восстания 1863 г. и вплоть до возрождения польского государства в 1918 г. было тесно связано со становлением современной исторической науки и современных историографических школ во всем объеме исторического знания, начиная от источниковедения и кончая трудами по историографии, методологии исторического исследования и в области вспомогательных исторических дисциплин. В это время история XVIII в. привлекает пристальное внимание исследователей, а фундаментальные публикации исторических источников в разных странах придают им подлинно международный характер.
В трудах историков второй половин XIX - начала XX веков была подробно проанализирована международная политика России, Пруссии и Австрии — главных виновников разделов Польши, политическая борьба магнатских партий в самой Речи Поспо-
литой, эволюция ее общественного и политического устройства, права и институтов государственной власти, а также шляхетского самоуправления.
В итоге, был опровергнут тезис о якобы противоестественном состоянии анархии и упадка польского государства, в противовес которому была выдвинута концепция естественного развития Польши и пагубного влияния на него внешних сил, выразившегося во вмешательстве держав-захватчиков и политики великих держав в целом. Рассмотренный этап в развитии историографии имел исключительно важное значение, поскольку достигнутый уровень исследований послужил фундаментом всей современной историографии.
Однако применительно к периоду истории Польши и польско-российских отношений 1764-1768 гг. внимание исследователей было направлено на две проблемы: на программу политических реформ в Речи Посполитой и на так называемый «диссидентский вопрос».
Историография межвоенного периода 1918-1939 гг. Как уже было отмечено выше, Первая мировая война и революционная эпоха 1917-1920 гг. кардинально изменили международное положение в Европе, социально-политическое устройство государств. Под натиском революционного движения рухнули империи Габсбургов, Гоген-цоллернов и Романовых, а на их развалинах возникли новые независимые государства, было восстановлено польское государство. Под воздействием совершившихся событий были пересмотрены многие теории и концепции, считавшиеся до этого прочно утвердившимися в историографии. На это применительно к воззрениям на «падение Польши» указывал М.Х. Серейский ш.
Для польской историографии главная перемена заключалась в том, что раздел шляхетской республики в XVIII в., зачастую (особенно в публицистике) воспринимавшийся ранее антиисторически как некий финал польской истории - finis Poloniaf- что было предметом напряженной дискуссии между сторонниками исторического и антиисторического подхода к проблеме «падения Речи Посполитой», оказался преодолен и тем самым превратился в интерпретации исследователей в один из исторических этапов развития Польши.
В межвоенный период в польской исторической науке в области рассматриваемых проблем работали В. Конопчиньский и его ученик и младший коллега Юзеф Фельдман. В 1936 г. выходит первый том главного труда Конопчиньского «Барская
конфедерация» и его же «История Польши Нового времени», два тома которой охватывали период с 1506 по 1795 гг. m В концепции Конопчиньского центральное место принадлежало личностям и психологическим мотивом их деятельности, которые в совокупности составляли социальные группы, слои и, наконец, общество в целом. Общественное развитие в свою очередь определялось социальной и общественной психоло-гией . Потребность выяснить побудительные мотивы деятельности отдельных людей и социальных групп побуждало историка к максимально возможной детализации исследования, что в его научном творчестве неразрывно связывалось с напряженной работой по расширению круга источников и совершенствования методики их научной критики. Эти методологические принципы были положены В. Конопчиньским в основу начатой им фундаментальной публикации Польского биографического словаря, каждая статья которого представляет собой небольшую, но вполне завершенную монографию. В след за В. Смоленьским, Конопчиньский предпринял монографическое исследование одной из конфедераций XVIII в. - Барской конфедерации. Причем, если Смо-леньский писал о Тарговицкой конфедерации только с политической точки зрения, как о поддержанной Россией магнатской оппозицией реформаторам Четырехлетнего сейма, то Конопчиньский изучал Барскую конфедерацию всесторонне как социально-политическое явление, как институт государственной власти и шляхетского самоуправления. Важным направлениям в творчестве Конопчиньского стало исследование отдельных сеймов Речи Посполитой, начатое публикацией «дневников» (протокольных записей) сеймов XVIII в. Последний из увидевших свет томов содержал публикацию «дневника» сейма 1752 г.176 Им была подготовлена также публикация «Дневника» сейма 1773-1775 гг.177 В творчестве Конопчиньского большое внимание уделялось истории международного положения Польши и связанной с этим политикой европейских держав. При этом подход историка к проблеме принципиально отличался от метода работы его предшественников. Если те избирали предметом своего исследования великие державы, то Конопчиньский - взаимоотношения Речи Посполитой с Турцией и Швецией, со странами, имевшими, с одной стороны, принципиальное значение для польской политики, а с другой - ставшими в XVIII в., так же как и шляхетская республика, объектом экспансии великих держав 178. Говоря о причинах разделов Речи Посполитой, историк отмечал, что она коренилась не в слабости польского государства. Проекты разделов, по его словам, имели место еще во времена Ягеллонов, а в «перевороте в международных отношениях, когда на место равновесия между народами пришло равновесие
между союзами. Усиление Пруссии и России требовало изменения карты Европы, что было возможно только в условиях абсолютизма и рационализма» 179. Это весьма важное замечание сохранилось в рукописном наследии ученого. Оно свидетельствует об особом значении проблемы истории международных коалиций и союзов применительно к истории Речи Посполитой XVIII в., особенно имевших место на протяжении века проектов польско-российского союза. При этом Конопчиньский придерживался мнения, что, начиная с Петра І, в политике России в отношении Польши тенденция к установлению протектората преобладала над аннексионистскими устремлениями.
Однако период 1764-1767 гг. мало освещен в работах Конопчиньского. Историк касался его в трудах по истории международных отношений, в первой главе «Барской конфедерации», где речь шла главным образом о подготовке в 1767 г. восстания, а также в соответствующих кратких разделах «Политической истории Польши» 18 и «Истории Польши Нового времени». В рукописном наследии Конопчиньского сохранилась еще одна редакция этих разделов, относящаяся к концу 1930-х годов (написанная не ранее июля 1937 г., то есть уже после выхода в свет «Истории Польши Нового време-ни» ). Наиболее подробно им был разработан только вопрос о реформах политического строя Речи Посполитой, что было сделано еще в книге «Liberum veto», вышедшей в 1918 г.
Истории международных отношений XVIII в. и месту в них Речи Посполитой большое внимание уделил Юзеф Фельдман (1899-1946) в главном своем труде о Станиславе Лещиньском ,82. Книга была завершена историком в годы войны, а увидела свет в 1948 г., уже после кончины Фельдмана. В отличие от Конопчиньского, считавшего, что после Семилетней войны судьба Польши целиком оказалась в руках России и Пруссии 183, Фельдман полагал, что еще в начале 1770-х годов Франция сохраняла возможность противодействовать российской гегемонии и захватническим планам Берлина в Речи Посполитой 184. Очевидно, что на оценки и позицию Фельдмана оказало влияние международное положение Польши 1920-1930-х годов, когда Вторая республика видела в союзе с Францией фундамент собственной безопасности. Исторические аналогии этой концепции нашли отражение и в воззрениях Фельдмана, уделившего много вни-мания истории польско-французских связей
Проблема польско-французских отношений сохраняла свое значение и для французской историографии, в которой в целом высоким авторитетом пользовались труды Феррана, Брольи и Сореля. Однако оставался дискуссионным вопрос о возмож-
ности во второй половине XVIII в. сохранить французское влияние в Речи Посполитой. К тезисам А. Брольи было добавлено утверждение, что Версаль (как, впрочем, и Лондон) якобы были плохо информированы о положении дел в Речи Посполитой и поэтому не могли своевременно и действенно вмешаться для воспрепятствования планам России и Пруссии. В Польше это высказывание подвергли критике Конопчиньский и Фельдман , а во Франции - французский историк польского происхождения Давид Лерер. Владея польским язьпсом и получив образование в Польше, он хорошо знал польские источники и польскую историографию, поэтому смог изучить деятельность в Речи Посполитой как официальных представителей Версаля, так и агентов секретной дипломатии Людовика XV. Как и большинство французских историков, Лерер придерживался мнения о несогласованности действий французского министерства и секретной дипломатии короля, однако считал, что после Семилетней войны Версаль осознанно и отнюдь не только под давлением обстоятельств отказался от активной политики в Польше. Последние усилия в этой области были предприняты во время Барской конфедерации и русско-турецкой войны, финалом чего стали поражение конфедератов и пер-вый раздел Польши в 1772 г. Уделив главное внимание кризисам 1733-1734 гг., первой половины и середины 1750-х годов, а также времени Барской конфедерации, Лерер достаточно поверхностно остановился на польско-французских отношениях 60-х годов XVIII в.
В 1920-е годы (до прихода к власти нацистов) в Германии главное внимание было уделено пересмотру позиций прусской и довоенной германской историографии. Это было связано не только с переменами в мировоззрении ученых, но и с введением в научный оборот новых источников, в частности с завершением издания политической корреспонденции Фридриха II и с публикацией политических завещаний (тестаментов)
1 Я
Гогенцоллернов . В это время немецкие историки, занимавшиеся исследованиями польско-германских отношений, сосредоточились преимущественно на изучении роли Польши в истории германских государств. В этом смысле показательны труды одного из издателей политических сочинений Фридриха II Густава Бернарда Вольтца' , детально исследовавшего деятельность прусской дипломатии, направленной на подготовку первого раздела Польши.
В межвоенный период формируется особое направление в историографии, связанное с дискуссией о роли Станислава Августа, не только как о политике, давшем имя эпохе, но и как о политическом деятеле, оставившем глубокий след в истории, общест-
венной мысли и культуре своего времени. Развитию этого направления историографии способствовало завершение в СССР в 1924 г. издания мемуаров последнего польского короля. В 1927 г. в Берлине и в Варшаве были изданы две монографии О. Форста 19 и А. Скалковского 191, в которых содержалось детальное исследование биографии и политической деятельности Станислава Августа. Причем в обоих случаях правление последнего монарха было исследовано на широком историческом фоне. Монографию Форста отличала также выраженная симпатия автора по отношению к своему герою, что стало весьма знаменательным фактом для немецкой историографии.
Для советской историографии межвоенного периода обращение к истории Речи Посполитой и польско-российских отношений XVII-XVIII вв. было связано, с одной стороны, с попытками выработать марксистскую концепцию истории России и Польши периода феодализма, основанную на теории общественно-экономических формаций (с этой точки зрения советские историки оценивали и польскую историографию 19Т, а с другой - с постепенным переходом в первой половине 1930-х годов от упрощенных социологических схем, к конкретным исследованиям по гражданской истории и истории международных отношений. Свою роль в этом сыграло направленное в Политбюро ЦК ВКП(б) в 1934 г. и опубликованное в 1941г. в журнале «Большевик» письмо И.В. Сталина о статье Ф. Энгельса «Внешняя политика русского царизма» 19 .
Наиболее полно взгляды советских историков на «падение Польши» в XVIII в. были изложены М.В. Джервисом 194 В статье «Внешняя политика русского самодержавия в изображении М.Н. Покровского» он, в частности, отмечал, что «исторические судьбы феодально-крепостнической Польши были теснейшим образом связаны с ходом и исходом широчайших народных движений на восточных окраинах Речи Посполитой в XVII-XVIII вв. (Крестьянская война на Украине 1648-1653 гг., национально-освободительные войны Хмельницкого, гайдаматчина и др.». По мнению автора, «победа феодальной реакции на Правобережье и в Белоруссии повлекла за собой консервацию феодально-крепостнических отношений, в самой Польше, резкое замедление ее исторического развития» И далее — «эта консервация выродилась в открытое загнивание при королях из саксонского дома (1704-1763)» 19S. Характеризуя положение польско-литовской шляхетской республики, в дополнение к «загниванию» автор добавляет и понятие «распад», формой проявления которого «стал рост центробежных тенденций в экономической и политической жизни страны, тяготение восточных областей к Рос-
сии и его оформление в русофильских тенденциях украино-польских магнатов, выступивших в качестве союзников и слуг русской политики» 1%
