Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Сирийские алавиты: становление и эволюция общины 26
1. Алавиты Сирии: география расселения и социальная стратификация 27
2. Алавиты Сирии: новая интерпретация истории становления общины 46
Глава II. Алавитское вероучение: истоки и принципы религиозно-философской доктрины и ее реформирование 69
1. Алавитская религиозно-философская доктрина: элементы конструкции 70
2. Реформа алавитской доктрины как путь к интеграции в сирийское общество и легитимации выдвижения к вершинам властной пирамиды 94
Глава III. Алавитский «правящий класс» современной Сирии: условия становления и практика действия 125
1. Инструменты выдвижения алавитов к власти: армия и партия 126
2. Алавиты у власти: тенденции внутренней эволюции и практика действия 154
Заключение 194
Библиография 203
- Алавиты Сирии: география расселения и социальная стратификация
- Алавитская религиозно-философская доктрина: элементы конструкции
- Реформа алавитской доктрины как путь к интеграции в сирийское общество и легитимации выдвижения к вершинам властной пирамиды
- Алавиты у власти: тенденции внутренней эволюции и практика действия
Введение к работе
Исходным моментом процесса становления современных арабских государств, вне зависимости от его специфики в различных регионах широкого геополитического сообщества Арабского Востока, выступала европейская экспансия в направлении Северной Африки и ближневосточных провинций бывшей Османской империи. Эта идея, являющаяся концентрированным выражением подходов едва ли не большинства представителей различных политологических школ арабских стран к вопросам формирования реально существующих государственных образований арабского мира , не оспаривается сегодня и отечественными исследователями. Ведущие европейские державы, среди которых были, в первую очередь, Великобритания и Франция, не только проводили линии разграничения сфер своего влияния в арабском мире, но и создавали, в конечном итоге, территориальное пространство нынешних арабских стран. Обстоятельства появления на политической карте мира современной Сирии ни в коей мере не становились исключением из этого правила, но лишь подтверждали общие закономерности формирования территориального аспекта национальной государственности в пределах арабского геополитического сообщества.
Становясь итогом деятельности внешних по отношению к арабскому региону сил, а не факторов внутреннего развития, это пространство отнюдь не всегда было наполнено национальным содержанием, соответствующим условиям последующей эволюции этих стран. Более того, европейские госу- 1 См. об этом: Косач Г.Г. Демократизация в странах Арабского Востока: реальность и перспективы (взгляд арабских политологов) // Арабские страны Западной Азии и Северной Африки. Выпуск 3. М., 1999 дарства (Великобритания и Франция как ведущие среди них) в ходе своей экспансии в направлении Северной Африки и османских ближневосточных провинций и не ставили в качестве своей задачи проблему наполнения создававшихся ими территориальных пространств сегодняшних арабских государств адекватным ему национальным содержанием. В их случае речь шла, естественно, о расширении зон собственного регионального господства, колониальной эксплуатации вновь покоренных земель и, в конечном итоге, укреплении своей значимости r глобальном масштабе. !^ти задачи определялись требованиями ушедшей ныне в прошлое геополитики, но ни в коем случае не потребностями тех стран и народов, которые включались в состав территорий, подвластных тому или иному европейскому государству.
Итогом европейской экспансии в арабский мир становилось появление территориальных пространств будущих арабских стран, в пределах которых лишь в малой степени учитывался уровень или степень внутрирегиональных хозяйственных связей. Эти связи еще только предстояло создать, что далеко не всегда входило в задачу какой-либо державы-метрополии, руководствовавшейся в этой области собственными, связанными с ее интересами предпочтениями и приоритетами. Все те же территориальные пространства будущих арабских стран, порождавшиеся европейской экспансией, не были гомогенны в социальном, конфессиональном и национальном отношении. Модернизация эпохи колониального господства, как свидетельствовало развитие событий в арабском мире в период его независимой эволюции, оказывалась во многом поверхностной. Едва ли не наиболее ярким подтверждением тому становилось сохранение в общественном сознании и поведении и после обретения странами Арабского Востока политической самостоятельности тех характерных черт социальной лояльности - кланового, племенного, конфессионального, регионалистского типа, - которые были характерны для местного социума и в доколониальное время. Впрочем, администрации держав-метрополий (для нынешней Сирии такой державой была Франция) так- же не ставили перед собой задачу преодоления местной социальной гетерогенности, решая вопросы государственной значимости, имевшие лишь опосредованное отношение к проблемам колоний.
Вопросы наполнения национальным содержанием территориального пространства арабских стран были призваны решать действующие в их пределах местные политические силы. Однако решение этих вопросов должно было отталкиваться от реально существовавшего к моменту прихода европейцев в эти страны соотношения сия между различными элементами местной социальной структуры. Это соотношение было способно к глубоким внутренним переменам. Вместе с тем, оно определяло уже сложившуюся и тесно связанную с этим соотношением политическую культуру. В этом отношении ситуация в Сирии не была исключением из общих закономерностей развития стран, входящих в арабское геополитическое сообщество.
Поставленный в повестку дня постколониального развития арабского мира вопрос о наполнении созданного в период европейской экспансии и колониального господства территориального пространства современных арабских стран адекватным ему национальным содержанием становился объектом жесткой борьбы между действовавшими там политическими силами. При этом, задача преодоления внутренней гетерогенности социума той или иной арабской страны решалась на основе обращения местных политических сил к различным инструментам легитимации. Ими могли быть, в частности, ислам, а также различные варианты общеарабской идеологии. И в том, и в другом случае речь шла о средствах политической мобилизации граждан, их превращении в широкую, чаще всего надклассовую общность, в рамках которой должны были исчезнуть разделявшие их иные, более традиционные типы и сохранявшиеся в течение длительного времени типы лояльности. Сирия в данном случае вновь не становилась исключением из общего правила.
Разумеется, в юридической и политической практике Партии арабского социалистического возрождения (ПАСВ), пришедшей к власти в Сирии в .- 6 - марте 1963 г., можно обнаружить весомые указания на то, что исламский фактор занимал определенное место в процессе поиска легитимации основ создававшегося там общенационального единства. Конституция страны провозглашает ислам религией президента Сирийской Арабской Республики (САР), а мусульманский фикх - основным источником местного законодательства.2 Вместе с тем, сирийское государство гарантирует свободу любого вероисповедания и «уважает все религиозные верования» при условии, что их сторонники «не нарушают общественный порядок».3 Баасистский вариант панарабской идеологии, в течение почти сорока лет с момента прихода ПАСВ к власти в Сирии определявший основные направления ее внешней и внутренней политики играл ведущую роль в ходе поиска наиболее адекватной местным условиям основы национального единства, способной сплотить и, хотя бы поверхностно, гомогенизировать общество.
Конституция провозглашает ПАСВ партией, руководящей обществом и государством в САР.4 Ее идеологические установки нацелены на решение общенациональных задач развития общеарабской революции, призванной реализовать основные чаяния арабской нации, заключающиеся в осуществлении единства арабского мира, его свободы и построении арабского социалистического общества.5 В рамках этих задач правящая партия формирует условия для развития в Сирии «плановой социалистической экономики, призванной ликвидировать все формы эксплуатации».6 В свою очередь, базисом созданной ею системы образования и культуры является стремление к «созданию социалистического и национально ориентированного арабского поколения». Это по- 2 Constitution of the Syrian Arab Republic, article 3 // . de/law/syOOt_.html 3 Ibid, art. 35 4 Ibid., art. 8 5 Ibid., preamble 6 Здесь и далее // Ibid., art. 13,21 коление должно стать «научно мыслящим, связанным с историей страны, черпающим свои знания в национальном наследии и действующим в духе борьбы за реализацию общенациональных целей единства, свободы и социализма».
Для страны, население которой при всей значительности в нем представителей суннитского толка ислама представляет собой мозаику многочисленных групп последователей множества христианских конфессий, сторонников различных направлений в рамках шиизма, а также этнических меньшинств при неоспоримом господстве ведущего этноса - арабов, эта постановка вопроса не кажется ущербной.7 Тем не менее, обращение ПАСВ к одному из вариантов общеарабской идеологии и на его основе ее стремление преодолеть гетерогенность сирийского социума не может быть сведено только к этому обстоятельству. В конечном итоге, само появление возможности действий правящей партии САР в этом направлении определялось не только условиями жизнедеятельности сирийского социума. Оно было связано и с обстоятельствами политического характера. Религиозная принадлежность членов высшего партийно-государственного руководства Сирии тому очевидное подтверждение.
По словам известного российского исследователя процесса эволюции Сирии в новейшее время Э.П. Пир-Будаговой, эпоха после прихода ПАСВ к власти в САР характеризовалась все более очевидно проявлявшимся процессом «"алави-тюации" ... военной, партийной и государственной структуры» страны. И далее она отмечала, что важнейшим звеном «в иерархии государственной власти является небольшая группа приближенных к президенту военно-политических деятелей, подбираемых и назначаемых в основном по узкоконфессиональному принципу, ... из числа алавитов, входящих в правящий клан Асадов-Махлюфов».8 7 О проблемах сирийского этно-конфессионализма см., в частности: Syria. Country Profile. 1989-1990. Annual Survey of Political and Economic Background. L., 1989 8 Пнр-Будагова Э. Итоги внутри- и внешнеполитического развития Сирии к концу 80-х гг. // Специальный бюллетень. № 2. М., 1991, С. 27 и 29
Речь идет о представителях одной из групп шиитского меньшинства САР (иное название нусайриты), составляющих около 12%, или 1 млн. 200 тыс. чел. от общей численности сирийского населения и сосредоточенных в основном на северо-западе страны в прилегающих к Средиземному морю провинциях Тартус и Латакия.9 Их выдвижение на вершину властной сирийской пирамиды, по словам английского исследователя М Ван Дузена, привело к тому, что «наиболее значительным фактом политической жизни постколониальной Сирии стало полное политическое, социальное и экономическое крушение ведущих кланов старой системы взаимоотношений по линии "аграрная периферия-город" и в целом старой структуры власти, в которой доминировали выходцы из Дамаска и Халеба». В свою очередь, по замечанию его коллеги Н. ван Дама, «новая политическая элита была сформирована из числа выходцев из среды меньшинства, представляющего интересы специфических сектантских, регионалистских, социоэкономических и политических групп».11 Речь вновь шла, прежде всего, об алавитах.
Не приходится сомневаться в том, что, как писал работающий в США сирийский исследователь М. Факш, «изменение состава сирийской элиты сопровождалось трансформацией отношений между мусульманами-суннитами и несуннитами, населением городов и деревень, бедными и богатыми, консервативными и апеллировавшими к прогрессу группами». И далее он продолжал: «Крушение первых содействовало политическому возвыше- 9 Area book for Syria. Foreign Areas Studies Division. Wash., 1975, p. 133
По определению «Энциклопедии ислама», алавиты, или «нусайриты, известные также как Ансария, являются не только сектой, но и нацией, населяющей горную страну севернее Ливана, между ... Оронтом и средиземноморским побережь-ем»//Тпе Encyclopaedia of Islam. Leiden. L., 1936, p. 417 10 Van Dusen M. Syria: downfall of a traditional elite // Tachau F. (ed.). Political Elites and Political Development in the Middle East. Cambridge, 1975, p. 190 11 van Dam N. Sectarian and regional factionalism in Syria // "The Middle East Journal", N 32, Spring 1978, p. 201 нгао алавитов».'2 Тем не менее, проблема властных функций, монополизированных в Сирии выходцами из одной группы населения этой страны, как и акцентирование ими, по сути дела, светского и панарабского варианта преодоления гетерогенности национального социума, выдвигает вперед, по крайней мере, две существенные проблемы.
Речь идет, прежде всего, о том, что в конкретных условиях Сирии способствовало выдвижению на авансцену ее внутриполитической жизни представителей одного из религиозных меньшинств, принадлежность к которому традиционно рассматривалась как, по меньшей мере, непрестижная? Ответ на этот вопрос лежит, видимо, в сфере тех серьезных изменений социально-экономического характера, которые стали реальностью Сирии после обретения ею в середине 40-х годов ушедшего столетия политической самостоятельности.
Оценивая развитие сирийских политических партий во второй половине 40-х годов, французский политолог Э. Пикар писала о «выдвижении представителей народа (амма) на арену борьбы и принятия политического решения, которая ранее полностью принадлежала элите (хасса)». По ее словам, возникала ранее немыслимая ситуация, когда «деревня одерживала реванш над городской аристократией». В свою очередь, символом этого реванша становилось «выдвижение вперед членов ранее бывших экономическими и политическими маргиналами конфессиональных меньшинств», среди которых она называет в первую очередь «алавитов района Джебель аль-Алявийин».1 12 Faksh М. The Alawi Community of Syria; A New Dominant Political Force // "Middle Eastern Studies", vol. 20, N 2, April 1984, p. 133 Picard E. Fin de partis en Syrie // Lcs partis politiques dans les pays arabes. Le Machrek // Revue des mondes musulmans et de la Mediterranee. P., N 81-82,1998, p. 210
Отмстим, что накануне обретения Сирией политической самостоятельности, как и в первые годы после независимости, принятие полигического решения в рамках сирийской политики осуществлялось, прежде всего, представителями нескольких суннитских семейных кланов. Ими были аль-Джабери, аль-Кихья и аль-
Горные деревни Джебель аль-Алявийин представляли собой наиболее бедный и неразвитый регион Сирии.14 Создававшаяся выходцами из них новая политическая элита страны коренным образом отличалась от прежней тем, что алавитские правители страны были не только уроженцами отсталой сельской периферии. Одновременно они принадлежали к религиозному меньшинству и происходили из региона, никогда ранее не поставлявшего Сирии политических лидеров. Но их приход к власти не только не отбрасывал назад социально-экономическое развитие страны, но, напротив, значительно усиливал уже проходившие в ней процессы модернизации, включая и курс на активную урбанизацию местного населения. В этом отношении зоны традиционного расселения алавитов едва ли не в первую очередь испытали на себе последствия этих процессов.
Впрочем, это также не было исключением из обшей картины эволюции как регионов «исторической Сирии», так и территории нынешней САР. Попытки представителей религиозных меньшинств занять ведущее место на сирий-
Кудси из Халеба, а также аль-Азм и Кайлани из Хамы, аль-Атаси из Хомса, аль-Асали, Мардам и аль-Куватли из Дамаска // См. об этом, в частности: Van Dusen М Political integration and regionalism in Syria // "The Middle East Journal", N 26, Spring 1972, p. 124-125 14 По сообщению известного исследователя социально-экономических и политических процессов в арабских странах Ближнего и Среднего Востока X. Батату, показателем крайней бедности алавитских крестьян становилась практиковавшаяся ими отправка своих дочерей в большие города с тем, чтобы они становились служанками в обеспеченных суннитских семействах. По его словам, зарплата этих девушек в 1938 г. составляла только 22 сир. пиастра в день, в то время как ежедневный прожиточный минимум в условиях сирийского города того времени равнялся 50 пиастрам // Batatu Н. Some observations on the social roots of Syria's ruling military group and the causes for its dominance // "The Middle East Journal", N 25, Summer 1981, p. 334 ской политической арене как в колониальный и постколониальной период, так и в эпоху пребывания территории этого государства в составе Османской империи выступают в качестве одной из важных характеристик эволюции Сирии. Предпринимавшиеся ими в этом направлении шаги всегда легитимировались общенациональной идеологией. Речь идет о времени «арабского Возрождения» («ан-Нахда») с его активной деятельностью местных христиан в политически окрашенной области языка и культуры. В не меньшей мере вопрос касался и той роли, которую представители этно-религиозных меньшинств играли в процессе создания и практике действия ведущих политических партий страны (исключение составляет, по всей видимости, лишь суннитское Движение «братьев-мусульман»). На протяжении всего этапа новейшей истории Сирии создававшиеся на ее территории политические партии и движения всегда были тесно связаны с той или иной этнической или конфессиональной группой населения. Примером тому является как Сирийская компартия, в рядах политического руководства которой последовательно чередовались поколения православных и курдских активистов, так и Сирийская социальная национальная партия, в чьих рядах была достаточно высока доля православных и алавитов. ПАСВ в этом отношении также не становилась исключением.
Вторая проблема заключается в том, что ситуация в Сирии после обретения ею политической самостоятельности ставила во главу угла ее дальнейшей эволюции проблему того, кто в новых условиях жизнедеятельности страны станет центральным звеном адекватного ее территориальному пространству национального единства. Огромная вертикальная мобильность, становившаяся, как и во многих других арабских государствах, ведущей чертой развития Сирии уже в период 50-х годов, создавала ранее действительно немыслимые возможности для прихода к руководству страной выходцев из малопрестижных этноконфессиональных групп. По сути дела, эта ситуация являлась прямым следствием французского присутствия.
Апеллнруя к мифологизированной реальности, в рамках которой созданные в эпоху господства европейских колонизаторов арабские территориально-государственные образования рассматривались лишь как порождение внешних сил и их внутренних союзников (феодалов и компрадоров), ориентированных на блокирование с бывшими властителями, представители выходивших вперед поколений политиков не только разоблачали классовую сущность этих образований, но и наносили удар по политическим системам, создававшимся прежними политическими лидерами. По словам известного ливанского политолога Г. Саляме, действия представителей этих новых поколений политиков, выходцев из ранее остававшихся маргинальными групп населения и регионов своих стран, развивались под лозунгами национализации и национализма. «Национализация, - писал он, - стала ответом тем, кто пытался использовать собственное благоприятное экономическое положение ради того, чтобы и дальше управлять страной». В свою очередь, «национализм стал орудием тех, кто выступил против дальнейшей феодализации государства, против монопольного обладания кучкой людей каналами контактов с внешним миром, против господствовавших в местном обществе сил и заимствованных извне идей».15 Применительно к Сирии это означало лишь то, что сторонниками «национализации» и «национализма» в ней были, прежде всего, выходцы из алавитской среды, занявшие центральные позиции в местной партийно-государственной структуре. Вновь возникавшая ситуация означала, что их положение, легитимировавшееся ссылками на традиционную для Сирии общенациональную идеологию панарабского толка, а также то, что представляемая ими конфессиональная группа стала стержнем, вокруг которого стало созидаться желанное гомогенное национальное единство. Естественными границами этого национального единства являлось отныне то территориальное пространство сегодняшней САР, которое в свое время было демаркировано внешней колониальной силой. 15 Цит. по: Косач Г.Г., цит. прошв., с. 166
Изложенное выше обусловливает АКТУАЛЬНОСТЬ темы диссертационного исследования. Опыт эволюции Сирии в течение всего времени, когда после окончания первой мировой войны, установления французского мандата над частью ближневосточных провинций Османской империи и создания тем самым нынешнего территориального пространства САР, в дальнейшем наполнявшегося адекватным ему национальным содержанием, позволяет вычленить в политической истории государства некоторые специфические факторы, определившие его развитие уже после обретения им статуса независимой державы. Эти факторы, как доказала эпоха становления САР в качестве субъекта международных отношений после второй мировой войны, обладают очевидным постоянством действия, пронизывая политическую жизнь сирийского общества, оказывая на него едва ли не решающее воздействие и обусловливая формирование особенностей эволюции Сирии, отличающих ее от соседей по региону. Исследование позволяет выделить среди этих постоянных факторов меру воздействия на внутрисирийскую ситуацию традиционной политической культуры через анализ выдвижения на авансцену национальной жизни представителей одной из религиозных конфессий. Благодаря исследованию, открывается возможность выявления общего и особенного в развитии сирийской государственности, а также закономерного и случайного, что определяет ее историческую динамику.
ПРЕДМЕТ ИССЛЕДОВАНИЯ диссертации составляет, таким образом, алавитская часть населения Сирии. Выдвижение этой темы в качестве предмета диссертационного исследования определяется местом и ролью представителей алавитов в политической жизни современной Сирии, а также в силу этого, их влиянием не только на происходящие в этой стране социально-экономические процессы, но и на проводимую Дамаском внешнюю политику. При этом нелишне заметить, что анализ, как вероисповедных основ, практики политического действия, так и сегодняшнего положения алавит- ской общины в Сирии имеет одновременно и четко выраженный аспект, связанный с задачами российской ближневосточной политики.
Как в советскую, так и в постсоветскую эпоху Россия, определяя свой курс на Ближнем Востоке, в том числе в вопросах арабо-израильского урегулирования, устанавливает контакты в контексте своих связей с сирийской стороной, прежде всего с представителями местной алавитской правящей элиты. В свою очередь, кончина Хафеза Асада, признанного лидера САР в течение всего периода после 1970 г., и переход власти к его сыну Башшару со всей очевидностью продемонстрировали, что сформированный алавит-ским кланом Асадов-Махлюфов сирийский режим будет и в дальнейшем определять перспективы эволюции Сирии, остающейся одним из ключевых государств в рамках ближневосточной региональной системы.
Господствующие позиции алавитов в органах государственной власти, ПАСВ, армии, а также в сфере управления все еще сохраняющего ведущее место в сирийской экономике государственного сектора в свете региональной роли этой страны должны учитываться российским руководством не только в интересах выработки им программы тактических действий в отношении Сирии, но и всей российской стратегии в регионе Ближнего Востока. Более того, специфика развития внутрисириЙской ситуации и та роль, которую играет в этой связи алавитский фактор, в известной мере означает, что перспективы российско-сирийских отношений, их уровень и содержание будут во многом зависеть от стабильности и прочности сирийского режима, от того места, которое в нем занимает алавитская община.
ЦЕЛИ ИССЛЕДОВАЇ ПІЯ заключаются, в первую очередь, в том, чтобы: выявить историю появления и эволюции алавитской общины на территории современной Сирии; предложить новое прочтение истории становления общины как фактора, объясняющего повышенную мобильность всех ее членов; раскрыть основные постулаты философско-религиозной концепции и вероучения алавитов как средства формирования их жизненного кредо и жизнеспособности общины в целом; выяснить причины реформы алавитской доктрины как средства легитимации выдвижения алавитов к вершине политической власти; определить роль представителей сирийской алавитской общины в общественно-политическом развитии страны в период после обретения Сирией политической независимости; установить роль и место сирийских алавитов в структурах государственной власти и управления современной Сирии, а также в сфере ее экономической жизни; вникнуть в вопросы межконфессиональных и политических коалиций, превратившихся в реальность сирийского развития как в период после 1963 г., так и после 1970 г., когда главой партийно-государственной системы страны стал X. Асад; подвести итоги эволюции внутрисирийского политического процесса, а также проанализировать перспективы алавитского присутствия на вершине пирамиды властных структур САР.
НАУЧНАЯ НОВИЗНА диссертации состоит в том, что в ней впервые рассматривается алавитская община Сирии в качестве самостоятельного объекта исследования. Предлагаемый в работе анализ затрагивает едва ли не полный спектр проблем, имеющих отношение к этой группе сирийского населения и включающих в себя не только историю ее развития и вероисповедные стороны жизнедеятельности, но и вопросы ее политического бытия, поставившие алавитов в центр эволюции национального социума. Это тем более важно, что эпоха правления в САР первого президента-апавита, которым был Хафез Асад, стала временем гибкой тактики сирийской политической элиты, направленной на поддержание доминирующего влияния представителей алавитской общины. Для этого, в частности, использовалось естественное стрем- ление религиозного меньшинства, в течение многих веков подвергавшегося притеснениям, к самосохранению, преодолению барьеров, направленных на ограничение его влияния в обществе и, наконец, к повышению своего материального и социально-политического статуса. Как свидетельствует существующая в САР ситуация, алавитам, несмотря на кончину Хафеза Асада и возможность вспышки внутриклановых противоречий, а также бросавшиеся им в недавнем прошлом серьезные вызовы, удалось сохранить единство и сплоченность своих рядов. Борьба зя выжигание режима вызвала к жизни в их среде сильные центростремительные тенденции, оказавшиеся более стойкими, чем традиционное социальное и межплеменное соперничество.
Алавитская община САР уверенно контролирует сегодня аппарат правящей партии, основные государственные институты, прежде всего вооруженные силы и органы безопасности. Развитие ситуации в стране после смерти Хафеза Асада доказало, что главные вопросы, связанные с назначением его преемника, решались в рамках уже сложившегося алавитского военно-политического истеблишмента. Вместе с тем важно отметить, что проводимый сирийской партийно-государственной элитой внешне- и внутриполитический курс отвечает интересам алавитского сообщества, но, одновременно, не противоречит чаяниям подавляющего большинства населения страны. Этот курс, в определенной мере скорректированный после дезинтеграции Советского Союза и распада восточноевропейского блока его союзников, ирако-кувейтского конфликта, а также первых, хотя и неоднозначных шагов в направлении нормализации арабо-израильского конфликта, гарантирует сохранение ведущих позиций алавитов в Сирии, активно использующих и ситуацию нынешнего палестино-израильского противостояния.
Существенным моментом генезиса и политической роли алавитской общины является то, что за годы пребывания ее представителей на вершине политической власти Сирия подверглась многосторонней и глубокой трансформации. Весь период существования сирийской государственности после
1963 г., когда к власти пришла ПАСВ, был временем последовательного развития страны (ставшим тем более очевидным после «исправительного (или коррекционного) движения» 1970 г., возглавленного Хафезом Асадом) по пути все большей алавитизации ее партийно-государственных и экономических структур. Этот процесс наложил заметный отпечаток на характер общественных перемен, сущность и направленность экономической и политической модернизации страны, и, наконец, характер движения Сирии по пути укрепления национальной независимости и внутренней стабильности.
Анализируя политические аспекты жизнедеятельности алавитской общины САР, автор отнюдь не пытался провести знак полного равенства между самой общиной и теми ее представителями (в частности, клан Асадов-Махлюфов), которые смогли занять ведущее место в рядах сирийской партийно-государственной и хозяйственной элиты. В его задачу входило рассмотрение вопросов, связанных с тем, каким образом особый вероисповедный статус общины, существующие внутри нее традиционные социальные связи, психологические основы взаимоотношений между нею и окружающим ее, прежде всего суннитским большинством населения страны, способствовали выдвижению сторонников алавитского вероучения на авансцену сирийской внутриполитической жизни. Иными словами, автор диссертации отталкивался в постановке проблем сирийского алавитского меньшинства из исторического и политического видения ситуации, заключающегося в том, что существование вероисповедных различий в рамках сирийского социума, определяемые этими различиями взаимоотношения между различными группами населения способны порождать определенные типы групповой солидарности внутри меньшинства и содействовать его поискам особых путей социальной мобильности.
Одним из важных аспектов новизны диссертации выступает обращение автора к самостоятельному изучению ряда вопросов, мало исследованных или совсем не исследованных его предшественниками. В частности, речь идет как о вероисповедной специфике алавитской религиозно- философской доктрины, так и о реальной картине занимаемого представителями этой группы сирийского населения места в высших эшелонах армии, партии и государства в САР. В этой связи некоторые материалы, использованные диссертантом, могут рассматриваться как ранее никогда не вводившиеся в научный оборот.
ПРАКТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ диссертации состоит в том, что ее материалы, оценки и выводы дают возможность более глубокого и разностороннего изучения внутриполитических проблем Сирии и, на этой основе, более адекватного прогнозирования дальнейших перспектив ее эволюции. Общая постановка вопроса о роли одного из конфессиональных меньшинств САР в эволюции страны может стать платформой для более широких обобщений, касающихся общих направлений развития, как стран арабского региона, афро-азиатского мира, так и государственных образований, возникших в постсоветском пространстве уже в начале 90-х годов прошлого столетия. Как и в случае с Сирией, территориальное пространство этих государств формировалось под мощным воздействием внешних по отношению к ним сил (хотя и существуют порой кардинальные различия между политикой этих сил, а также результатами их деятельности). Как и в Сирии, последующая эволюция этих государств зачастую протекала в условиях жесткой конфронтации между действующими в пределах их территориального пространства политическими силами, выражающими интересы различных конфессиональных, этнических и регионалистских тенденций внутри местного социума. Наконец, как и в Сирии, к вершинам политической власти в этих государствах могли приходить и приходили выходцы из тех групп населения, которые в рамках традиционной национальной социальной иерархии едва ли могли ранее претендовать на действительно престижное место. Изучение сирийского опыта может дать серьезный материал для понимания сложных процессов общественного взаимодействия, характерных для новых стран, пребывающих в фазе острой внутриполитической конкуренции.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА. Не приходится говорить, что отечественные исследователи в целом не уделяли должного внимания анализу роли и места алавитской общины Сирии в постколониальной эволюции этой страны, лишь незначительно обращаясь к проблематике вероисповедных основ ее бытия. По сути дела, эта важная сторона жизни САР не выделялась ранее в качестве самостоятельного аспекта анализа. Разумеется, в той или иной степени вопросы, связанные с сирийскими алавитами, ставились в работах ведущих отечественных специалистов, занимающихся проблемами новейшей истории Сирии, в том числе В.В. Вавилова,1 Л.И. Медведко, Э.П. Пир-Будаговой, А.О. Филоника. В равной мере это относилось и к общей постановке вопроса о политической деятельности всех религиозных сирийских меньшинств, а не только алавитов. Это рельефно видно в работах Г.Г. Косача, посвященных становлению сирийского коммунистического движения, в которых практически затрагиваются проблемы участия в нем, в первую очередь, местных православных и армян. Конечно, эти ученые порой ставили соответствующие вопросы, но они выдвигали их или в выходивших в Советском Союзе изданиях «закрытого» характера, или в эпоху перестройки. Иными словами, в современной России все еще существует дефицит информации об алавитской общине, особенностях ее вероучения, позициях, занимаемых ее представителями в общественно-политических и хозяйственных структурах современной Сирии.
Причины сложившейся ситуации в целом понятны и объяснимы. Тот угол зрения, - «социалистическая ориентация», - который в течение многих лет был единственно возможным для разработки подходов к внутрисирийской ситуации, уже в силу крайней узости своих рамок, определявшихся идеологической направленностью и особенностями советской внешней политики ставил существенные, порой непреодолимые препятствия на пути научного поиска. Та интерпретация исторического материала, которая предлагалась оте- 16 Здесь и далее см.: БИБЛИОГРАФИЯ чественными специалистами, рассматривавшими, например, условия становления теоретических концепций ПАСВ, эволюцию внутренней политики или внешнеполитического курса баасистских правительств Сирии после 1963 г. или «исправительного движения» Хафеза Асада после 1970 г., практически не затрагивала конфессиональный фактор в качестве одного из важнейших и определяющих для постколониальной Сирии. Гораздо чаще в их работах речь шла о простой констатации «антиимпериалистического», «антисионистского» и «антикапиталистического» курса лидеров этого периода в развитии САР.
Вопросы, связанные с ролью алавитского фактора, даже и не ставились в тех диссертациях сирийских исследователей, которые в советское или постсоветское время защищались в академических институтах России. Достаточно сослаться в этой связи на работы И. Аффаша, Г. Абдель Гани, Ю.И. Гарби, М.А. Кантара или X. Хусейна. Бесспорно, эти работы имеют известную фактологическую ценность, как и взгляды их авторов на суть происходивших в Сирии политико-социальных и экономических процессов. Не вызывает сомнения необходимость их учета отечественными учеными для создания более целостной и адекватной картины сирийских событий, прежде всего, постколониального времени. Тем не менее, в них отсутствует любое упоминание о кланово-конфессиональном характере нынешней сирийской партийно-государственной, военной и хозяйственной элите. Причины такого рода положения в целом понятны и объяснимы.
В отечественной литературе существуют основополагающие работы, в частности Г.И. Мирского, посвященные роли армии в развитии стран «третьего мира», где достаточно широко анализируется и сирийский материал. Однако в качестве лейтмотива в них фигурировал тезис, - применительно, по крайней мере, к Сирии, - о выдвижении на местную политическую арену выходцев из беднейших слоев населения и их участии в последующей «радикализации» баасисгской доктрины. Вне сомнения, Г.И. Мирский писал о том, что в рядах сирийского офицерства после 1963 г. начинали играть все более важную роль представители местной алавитской общины. Однако для этого ученого в те годы, когда он создавал свои работы, было существенно обращение не к конфессиональной стороне вопросов, связанных со становлением высшего сирийского руководства, а к их социальному аспекту, что также определялось господствовавшими в советскую эпоху идеологическими нормами и представлениями.
Алавитский фактор в качестве одного из основополагающих для постколониальной эволюции Сирии достаточно широко рассматривался в работах зарубежных коллег отечественных ученых. Существует значительная литература, представленная, прежде всего, американскими (или работающими в США) и израильскими авторами, посвященная данному вопросу. Достаточно сослаться на исследования Б. Беэри, Н. ван Дама, Дж. Девлнна, М. Маоза, Р.В. Ольсона, И. Рабиновича, П. Сила, С. Хаим, М.С. Хадсона. Значение работ этих авторов для понимания сути постколониальной эволюции Сирии велико. Однако они ставят едва ли не все проблемы этой эволюции в контекст советско-американского глобального соперничества и арабо-израильского регионального противостояния. Их интересует, в первую очередь, проблематика сирийско-советских отношений и, в основном, их военный аспект. Соответствующий контекст предполагает, более того, выдвигает вперед вопрос о конфессиональной принадлежности сирийского руководства, динамике развития данного обстоятельства и его возможных перспективах. Более глубокие, по сути дела причинные, пласты алавитизации сирийского «правящего класса», в силу ярко выраженного политического подхода к проблемам внутренней эволюции САР, заранее исключаются из сферы научных интересов этих авторов.
Однако, в ряду зарубежных ученых можно выделить группу исследователей, которых в большей мере интересует проблема внутренних причин усиления роли алавитской общины в политической жизни Сирии. В данном случае, речь идет о X. Батату, А. Драйсделе, М. Крамере, П. Габсере и М.
Факше. Они предпочитают искать эти причины в особенностях сирийского социума, традициях «арабского Возрождения», политике державы-мандатария в период 20-30-х годов. Такой подход, хотя и фрагментарный, не стремящийся к выработке комплексной позиции по проблеме алавитской общины как симбиозу религии, истории и политической практики, но сочетающийся с использованием этими учеными значительного числа фактологических материалов, почерпнутых из порой недоступных отечественным исследователям источников, сделал их работы важным подспорьем для диссертации. Здесь же следует отметить и работы немецкого исследователя Сирии Ф. Пертеса, благодаря которым автор диссертации смог познакомиться со многими важными данными об экономическом курсе алавитского руководства Сирии и о реальном участии представителей местной алавитской общины в хозяйственной жизни страны.
Стремление автора диссертации к всестороннему рассмотрению бытия алавитской общины Сирии поставило его перед рядом серьезных проблем. Одной из наиболее значительных среди них стало то, что тайный характер алавитского вероучения, его закрытость для представителей других религий породили противоречивость сведений о его особенностях и специфике. Желание внести ясность в этот вопрос подвигло автора на поиск основного документа алавитской догматики составленной Сулейманом-эфенди Аль-Азана «Книги Сулейманова первого плода» (или иначе - «Книги всеобщего»). Это произведение сохранилось в малом числе списков у частных лиц в Сирии, и допуск к ним практически исключен. Ни в одной из крупнейших библиотек Западной Европы и арабского мира этой книги нет. Иные издания, в которых могло содержаться хотя бы краткое изложение «Книги Сулейманова первого плода», в российских и зарубежных книгохранилищах отсутствовали, хотя в каталогах некоторых из них такие публикации значились. Очевидно, они при каких-то обстоятельствах были изъяты из фондов. После многолетнего поиска удалось все же обнаружить требуемый текст в Новой британской библио- теке, но исключительно благодаря неформальной помощи сотрудников Отдела ориенталистики. Текст содержался в одном из американских журналов середины XIX века в арабском и английском вариантах с комментариями Э. Солсбери. Таким образом, удалось вернуть в научный оборот произведение большого историко-культурного значения, которое иначе могло бы считаться безвозвратно утерянным для науки.
Не менее трудным представляется и исследование проблем политической практики алавитов в современной Сирии, а также к анализу нынешнего положения в алавитскои общине и механизмов ее влияния на политический курс баасистского режима САР. Естественно, что в Сирии полностью отсутствует какая-либо литература по этим вопросам. В этой связи часть сведений, касающихся, например, нынешнего положения общины, была почерпнута автором в ходе встреч и бесед с гражданами Сирии, включая политиков, представителей общественности и бизнеса, а также религиозными деятелями этой страны во время командировок туда в 1985 -2000 гг., как и во время командировок в 1988 -1994 гг. в ОАЭ, Ирак, а также в Иран.
Не менее существенно и то, что рассмотрение религиозно-философских аспектов алавитскои вероисповедной доктрины неизбежно предполагает обращение к точке зрения мусульманских законоучителей (как суннитских, так и шиитских) по вопросам о правомерности причисления алавитского вероучения к исламу. Это тем более необходимо, что высказываемая ими в этой связи точка зрения более широка, чем просто богословская, поскольку она содержит данные и о корнях алавитскои доктрины, а также о социальной базе ее сторонников. В этой связи для автора диссертации было принципиально важно обратиться к работам аль-Багдади, Бируни, Абу Ханифы, аль-Каши, аль-Куми, ан-Наубахти и аш-Шахрастани, содержа- 17 Notice of The Book of Sulaiman's First Ripe Fruit, disclosing the Mysteries of the Nusairian Religion, by Sulaiman Effcndi of Adhanah; with copious extracts. By Edward E. Salisbury // "Journal of the American Oriental Society", Vol. УШ, N 2, 1865 щим важные сведения об алавитской разновидности ислама и позволивших ему проследить историю возникновения этого течения как одной из форм шиизма. Важным источником выступает также один из современных документов сиро-ливанского ислама - Устав Высшего Джафаритского Духовного Совета (аль-Марджаа), используемый автором в диссертации.
Использование указанного источника тем более важно, что, активно распространяемые утверждения о немусульманском происхождении алавитской доктрины несут в себе очевидно конъюнктурный политический подтекст и направлены на обострение межобщинных отношений в сегодняшней Сирии. Достаточно сослаться лишь на лозунги и основанную на них практику действия сирийского Движения «братьев-мусульман», ставящих своей целью свергнуть баасистский режим под предлогом его алавитского «антиисламского» характера.
Анализ алавитской религиозно-философской доктрины потребовал от автора обращения к произведениям исследователей алавизма, среди которых, в первую очередь интересны работы алавитских историков Мухаммада ГалебаТавиля и Мунира Шарифа. Составить картину эволюции собственно алавитского историко-политического вектора не представлялось возможным без обращения к произведениям, в частности, известного палестино-сирийского панарабского автора Мухаммада Иззата Дарвазы. Более того, все тот же алавитский вектор должен был быть поставлен в контекст становления в Сирии различных вариантов общенациональной политической мысли, представленной документами Сирийской социальной национальной партии, а также Г1АСВ.
Для диссертанта было принципиально важно ознакомиться с трудами авторов, занимавшихся проблемами сирийских алавитов с точки зрения критики нынешних основ баасистского режима. Особое место работ, связанных с этой стороной вопроса, в частности, Абу Мусы аль-Харири, неоспоримо. В них содержатся данные как об отдельных сторонах алавитского вероучения, так и о принадлежащих к этой общине кланах и некоторых аспектах их политической практики. Тем не менее, использование работ указанного автора было сопряжено с определенными трудностями, находящими свое выражение в существенной противоречивости мнений этого исследователя по многим, в том числе принципиальным, вопросам алавитского вероучения и практики политического действия.
Приходится констатировать, что в отечественной исламоведческой литературе вопросы алавитского вероучения в их комплексе практически не освещены и не рассматриваются в качестве самостоятельного сюжета исследования. Вместе с тем при подготовке диссертации широко использовались работы таких крупных исследователей ислама, арабского и иранского мира как В.В. Бартольд, Е.А. Беляев, И.Ю. Крачковский и И.П. Петрушевский. Для понимания многих положений мусульманской доктрины, включая и ее шиитский вариант, автор обращался к произведениям О.Г. Большакова, В.В. Наумкина, М.Б. Пиотровского, СМ. Прозорова, М.С. Степанянц, Г.А. Шпажникова. Из поля зрения автора не выпали и переводившиеся на русский язык работы зарубежных исследователей проблем философии и истории ислама, среди которых, в первую очередь, труды К.Э. Босворта, Г.Э. фон Грюнебаума, А. Меца, Ф. Роузентала, Дж. С. Тримингэма, а также российские и зарубежные энциклопедические справочники по исламу.
АПРОБАЦИЯ РЕЗУЛЬТАТОВ ИССЛЕДОВАНИЯ. Диссертация в своем окончательном варианте обсуждалась в Центре арабских исследований Института востоковедения РАН при участии сотрудников, специализирующихся в области истории, политики и историко-философской мысли. Исследование получило положительную оценку и было рекомендовано к защите.
Алавиты Сирии: география расселения и социальная стратификация
Приводимые в настоящее время статистические данные о численном составе и расселении приверженцев алавитской религиозной доктрины в регионе Ближнего Востока не могут, к сожалению, рассматриваться в качестве действительно точных и надежных. Это связано как с политическими обстоятельствами (в баасистской Сирии отсутствует какая-либо государственная фиксация религиозной принадлежности жителей страны), так и с эзотерическим и в силу этого скрытым для посторонних наблюдателей характером самой алавитской (нусайритской) религиозно-философской доктрины. Тем не менее, данные прошлого (40-70-е годы), содержащиеся в работах некоторых исследователей, занимающихся проблемами политической роли конфессиональных меньшинств в регионе Ближнего Востока, в определенной мере позволяют представить себе общие контуры численности алавит-ского населения.
Стоит подчеркнуть, что авторы алавитского происхождения отмечают, что на Западном берегу р. Иордан, в районе г. Наблус имеются две деревни, жители которых также являются приверженцами нусайритской религиозной доктрины.18
Большая часть алавитов Ближнего Востока сосредоточена в Сирии, главным образом в провинциях Латакия и Тартус, где проживает около 75% всего алавитского населения САР19. В последние десятилетия алавиты стали покидать традиционный район своего обитания, активно заселяя равнинные территории провинций Хомс и Хама. По имеющимся оценкам, в указанных провинциях их численность достигает 62% от общего количества жителей. При этом они находятся в очевидном меньшинстве в ряде городских цен тров. Так, например, в Латакии они не превышают 11% от общей численности населения этого наиболее значительного города и основного сирийского порта на исторической территории расселения алавитов (Джебель аль-Алявийин, или иное название - Джебель ан-Нусайрийя).
Сирийское алавитское население в эпоху нового и новейшего времени Османской империи, французского мандата и эпохи независимости проживало, таким образом, в трех районах, для которых были характерны ощутимые климатические различия - побережье Средиземного моря, горы Джебель аль-Алявийин и внутренние равнины страны. При этом Джебель аль-Алявийин, ограниченный сиро-турецкой границей на севере и хребтами Ливана и Антиливана на юге, всегда рассматривался в качестве центрального района обитания представителей этого конфессионального меньшинства. В хозяйственном отношении все территории нынешнего расселения сирийских алавитов, за исключением средиземноморского побережья, были зонами нищеты, экономическая неразвитость которых определялась отсутствием там сколько-нибудь значительных водных ресурсов и источников, а частые дожди в горах Джебель аль-Алявийин приводили, в свою очередь, к постоянной эрозии почв этого района.20
В пределах современной Сирии алавиты были традиционно жителями сельской местности и небольших городов на побережье Средиземного моря, соседствуя там с представителями иных конфессиональных и этноконфес-сиональных групп суннитов и христиан. Несмотря на значительность своего сегодняшнего присутствия в провинциях Хомс и Хама, выходцы из алавит-ской среды крайне немногочисленны в обоих городских центрах этих двух сирийских административных образований. По словам П. Габсера, «сущность алавитов как сельских жителей находится в очевидном противоречии с господствующей в арабо-исламской ближневосточной культуре тенденцией становления значительного и мощного городского элемента в социальной структуре местного общества».21
Города в районах расселения представителей этой конфессиональной группы с их, прежде всего, неалавитским в религиозном отношении населением становились центрами политического и социально-экономического господства над окружавшей их сельской местностью. Порой речь шла о крепостях, возможность существования которых полностью зависела от насильственных действий, по сути дела, грабежа окрестного деревенского населения. Насильственные действия суннитов в отношении алавитов оправдывалось ссылками на еретическую сущность нусайритской религиозной доктрины, осуждаемой ортодоксальным, прежде всего суннитским, мусульманским вероучением.
В определенном смысле эта ситуация была характерной особенностью района Джебель аль-Алявийин даже в 60-е годы прошлого столетия, когда 3/4 населения района Латакии проживало в деревнях, окружающих центр этой провинции. Социально-экономический разрыв в уровнях развития города и деревни накладывался на межконфессиональные трения между деревенскими и городскими жителями районов обитания алавитов (речь шла как о мусульманско-алавитских, так и о христианско-алавитских противоречиях). В силу этого, на протяжении всей истории существования общины ее члены испытывали глубокое недоверие к представителям других религиозных групп Сирии, выливавшееся порой в кровавые междоусобицы между ними, с одной стороны, а также суннитами, друзами, исмаилитами и марони тами, с другой. Еще в 40-е годы XX в. Ж. Велерс отмечал, что антагонизм в отношениях между алавитами и их соседями, принадлежащими к другим религиозным конфессиям, приводил к ситуации, когда обе группы населения, «соседствуя в рамках единого социально-хозяйственного и политического организма, ни в коей мере не стремятся к тесному взаимопроникновению».
Алавитское сообщество не было внутренне однородно. Важнейшей чертой, определявшей традиционную региональную дифференциацию ала-витской общины, являлось ее разделение на две большие группы: горных алавитов и алавитов побережья, а также равнин внутренней Сирии. Горные алавиты, - в основном крестьяне, работали на собственной земле или земле, арендованной у представителей зажиточных алавитских семей. В течение многих лет население горного массива Джебель аль-Алявийин, по сути дела, изолированное от контактов с внешним миром, сохранило не подвергшуюся сколько-нибудь значительной эрозии племенную структуру и дух независимости.24 По замечанию одного из исследователей алавитского вопроса в Сирии Махмуда Факша, «алавиты побережья и района Латакии, как и долин Хомса и Хамы были всегда экономически и социально зависимы от членов других религиозных общин, прежде всего мусульман-суннитов, и частично от православных христиан». Продолжая эту мысль, он отмечал, что «в ходе проходившей в конце 50-х годов в Сирии земельной реформы выяснилось, что крупными землевладельцами в районах расселения алавитов были, в основном, помещики-абсентеисты, выходцы из рядов мусульман-суннитов или христиан, проживавшие в городах Латакия, Хомс и Хама». Складывавшаяся ситуация, отмечал Махмуд Факш, была причиной того, что «алавиты равнин контролировались и эксплуатировались членами различных религиозных групп и в силу этого не могли стать той группой местного населения, в рядах которого могла бы возникнуть представленная их единоверцами страта зажиточных семей».25
Алавитская религиозно-философская доктрина: элементы конструкции
Важнейшим элементом доктрины нусайризм, окончательно оформившейся в Х-Х1 вв.80, выступает шиитская концепция восходящего к зятю пророка Мухаммада Али имамата, в рамках которой имамат выступает как космическая сила, эманация вечного божественного света. Фокусировка положений доктрины нусайризма, прежде всего на Али становилась наиболее принципиальным аспектом ее отличия не только от суннизма, но также и шиизма. Заимствовав из шиизма идею восходящего к Али имамата, алавит-ское вероучение доводило ее до логического завершения.
В рамках шиитской доктрины имамы становятся исполнителями божественных предписаний, высшими авторитетами в делах веры и мирской жизни. Божественная эманация делает их безгрешными и непогрешимыми, обладающими теми же атрибутами, что и пророки. Имамы не нуждаются в каком-либо обосновании собственной власти, каким, например, для суннитов стала иджма - формальное выражение точки зрения уммы по принципиальным вопросам ее бытия.
В соответствии с шиитской догматикой, имамат есть милость Аллаха, своего рода продолжение пророчества, а имам, как наследник пророческой миссии, становится высшим авторитетом в делах религии и земной жизни только в силу своей принадлежности к роду Алидов, а также передаваемого через пророка или предшествовавшего имама «божественного» установления. Ни пророк, ни имам не могут быть избраны по воле людей. Мусульманский теолог ХП в. Шахрастани, в частности, отмечал: «Они (шииты) убеждены, что имамат не выходит за пределы его (Али) потомства, но если он вышел, то вследствие несправедливости со стороны кого-либо другого, либо вследствие предосторожности с его (Али) стороны. Они говорили: "Имамат - не обычное дело, вверенное воле народа, когда имам назначается по его выбору, нет, это -основополагающее дело, это - основа мусульманской религии. Посланники - мир им! - не должны ни пренебрегать этим и оставлять это без внимания, ни вверять и передавать это народу».82 Для шиитов без имамата не могло быть совершенной веры; тот, кто не признает видимого или скрытого имама своего времени, умирает в невежестве. В свою очередь, имамы - единственные законные наместники Аллаха на земле, «врата», через которые можно приблизиться к Богу, а также обладатели пророческих знаний. Только под руководством законных имамов из рода Али люди могут постичь истинную веру.83 При этом важным условием законности имамата является соблюдение принципа «ат-таайин ва ат-тансыс» («назначение и ясное указание»), предполагающего четкое указание предшествовавшего имама на своего преемника.
Доказательства «божественной» природы имама и его принадлежности к роду Али шиитские теологи пытались найти в Коране и хадисах. Поскольку в Коране не содержится прямых упоминаний Али, постольку появилась традиция истолкования некоторых коранических выражений как скрытого указания на его лидерство в рамках уммы. Так, в частности, в айяте «Не объ-емлет завет Мой неправедных»84 под «заветом» подразумевался имамат. Шиитская традиция хранит множество хадисов, содержащих «ясное указание» на то, что Мухаммад «назначил» Али своем преемником, «эмиром верующих». Именно в этом смысле шиитские теологи истолковывают «высказывания Пророка в Гадир аль-Хумме: "Кому я господин, тому и Али господин"». Равным образом столь же однозначно интерпретируется и хадис о том, как Мухаммад, указывая на Али, сказал своим близким: «Это мой брат, мой восприемник (васы) и мой заместитель после меня. Слушайтесь его и повинуйтесь ему».
Согласно другому принципу «ат-тавалли ва ат-табарруа» («правопреемство и отречение»), шииты должны не только признавать исключительное право потомков Али на имамат, их власть и покровительство, но и одновременно отрекаться от их врагов. Речь вновь шла о том, что шиитская концепция верховной власти вытекала из представления о продолжении божественного руководства мусульманской общиной (уммой) через Алидов.
Идея божественной природы верховной власти в рамках шиитской религиозно-философской доктрины в разное время воспринималась в различных формах религиозного сознания - от «вселения» божественного света в род Али до прямого обожествления Али и его потомков. Это обстоятельство уже в УШ в. привело к распаду шиизма на ряд течений: «умеренных», «крайних», исмаилитов, а также отдельных сект.87
Многочисленные секты и группировки, представляющие «крайнее» течение в шиитском исламе, в арабской ересиографической литературе известны под общим названием «гулят», т.е. «крайние, придерживающиеся неумеренных взглядов». Мусульманские теологи считали «крайними» тех шиитов, которые проповедовали «неумеренность» в отношении Али и его потомков. При этом под «неумеренностью» подразумевалось его обожествление. «"Крайние" шииты, - отмечал Шахрастани, - выводили своих имамов за пределы естественного и судили о них понятиями божественности, то сравнивая имамов с Богом, то Бога с людьми».88
Естественно, что вырабатывавшиеся «крайними» шиитами воззрения, включая и обожествление ими своих имамов, находились в неразрывной связи с общественно-политическим контекстом развивавшихся в мусульманских государствах событий. Речь шла об их претензиях на власть, которые получали необходимую легитимацию в признании за имамами из рода Али «божественных» свойств и качеств, которые они приобретали на основе духовного завещания своих предшественников. Деятельность «крайних» шиитов способствовала внедрению в шиитский вариант мусульманской доктрины отдельных элементов эллинистическо-христианского гностицизма, неопифагоризма, ряда положений других идеологических систем. Эти элементы, чуждые раннему исламу, проникая в него, оказывали, в свою очередь, влияние на формирование идеологических построений «умеренных» шиитов. Достаточно указать, в этой связи, на идею «скрытого состояния» («гайба») и «возвращения» («рад-жаа») имамов, их пророческих знаниях и непогрешимости.
Исследования раннего шиизма, содержащиеся в трудах мусульманских теологов (в частности, Наубахти и Шахрастани), показывают, что «крайние» шиитские секты возникали в УП-УШ вв. как оппозиционные течения, порождавшиеся, главным образом, внутренними противоречиями в умме. В условиях политической неустойчивости и духовного брожения в период смены династий определенные группы контрэлиты стремились выйти на авансцену политической жизни. При этом они выражали претензии некоторых этно-конфессиональных и социальных групп, оттесненных на периферию социально-политического развития мусульманских обществ, недовольных своим положением в политической и социально-экономической структуре халифата. Основной проблемой для создателей таких сект становился вопрос о том, кто должен и имеет право на духовное руководство общиной. Обожествляя Али, они доказывали, что их имам, которому Аллах внушил собственную волю, обладает абсолютной прерогативой на духовное руководство и способен вести общину «путем не заблудших».
Формирование идейных воззрений «крайних» шиитов представляло собой длительный процесс трансформации разрозненных и эклектических взглядов первых мусульман на систему религиозно-политических и государственно-правовых норм. Этот процесс развивался в условиях одновременного бытования в раннеисламском обществе иудейских, христианских и зороа-стрийских верований. Это обстоятельство позволяет сделать вывод о том, что религиозная догматика «крайнего» шиизма сложилась в результате восприятия восходящих к особому статусу Алидов религиозно-политических концепций теми этноконфессиональными и социальными группами на завоеванных арабами территориях, которые уже располагали к тому времени устоявшимися системами религиозных представлений. Более того, уже возникшие у них концептуальные установки, воспринимая новые идеи, подвергали их едва ли не радикальной переработке. «Крайний» шиизм не был в этом отношении исключением. Представляя собой, как отмечалось, совокупность доктрин, воспринявших идеи иудаизма, христианства, зороастризма, ислама и более древних культов и философских концепций, «крайний» шиизм подвергал эти идеи существенной трансформации. В силу этого обстоятельства религиозно-политические представления «крайних» шиитских сект становились достаточно пестрыми и эклектичными, хотя эта пестрота и эклектичность и несла в себе черты четко упорядоченной системы взглядов.90
Реформа алавитской доктрины как путь к интеграции в сирийское общество и легитимации выдвижения к вершинам властной пирамиды
Стремление к реформированию нусайритского вероучения определялось встававшей перед новыми социальными слоями алавитского сообщества насущной потребностью изменения его положения в рамках сирийского социума. Иными словами, это стремление определялось, в первую очередь, соображениями политического характера. Если на этапе выдвижения представителей этого сообщества к вершинам власти в стране необходимость реформирования вероучения становилась основой легитимации новой власти, то в дальнейшем - ее сохранения и укрепления.
События 1936 г., выдвинувшие на повестку дня вопрос о возникновении единой, включающей в состав своего территориального пространства все ранее созданные французскими мандатными властями конфессиональные и регионалистские квазигосударственные образования (одним из которых было «Государство алавитов») независимой Сирии, ставили вопрос о будущем алавитско-суннитских взаимоотношений. Сирийские национальные лидеры, представленные руководителями партии религиозного большинства - Национальный блок, стояли перед необходимостью не только расширения будущей территории страны, частью которой должно было стать и средиземноморское побережье с центром в Латакии, но и интеграции населяющего этот регион алавитского конфессионального меньшинства. Очевидная для алавитской политической элиты того времени перспектива дальнейшего существования общины в рамках единого сирийского государства заставляла ее искать пути взаимопонимания с общенациональными лидерами. И в суннитском, и в алавитском случаях возможность достижения взаимопонимания зависела, в конечном итоге, от включения ранее гонимого и квалифицируемого в качестве еретического меньшинства в состав общемусульманской уммы, с одной стороны, и признания уммой этого меньшинства в качестве своего неотъемлемого элемента, с другой.
Вновь возникавшая ситуация требовала, в частности, от алавитских шейхов наглядной демонстрации приверженности их «паствы» к обрядовой стороне ислама. В свою очередь, внутренний характер нусайритской доктрины не мог позволить внедрения в алавитскую среду религиозного ритуала суннитов. Им мог стать лишь шиитский ритуал «умеренного» толка. Уже во второй половине 30-х годов прошлого века в районах проживания алавитского меньшинства, наряду с активным изучением Корана, стали внедряться шиитские обряды, а юридическая сторона жизнедеятельности общины развиваться (браки, разводы, наследство и т.п.) на основе предписаний шиитской джафаритской традиции. Во многом это был несомненный шаг вперед. За ним последовали и другие действия, которые, казалось бы, взаимообязывали как алавитов, так и суннитов.
В июле 1936 г. нусайритское шейхи опубликовали заявление, в котором подчеркивалось: «В опровержение имеющих место быть рассуждений о том, что алавиты не являются мусульманами, мы, обменявшись мнениями и рассмотрев основополагающие исторические и теологические труды, заявляем:
1. Всякий алавит является мусульманином, а алавиты-мусульмане веруют в Аллаха, Мухаммада и признают пять столпов ислама.
2. Тот, кто признает ислам, но отвергает благородный Коран в качестве его священной книги, а также Мухаммада, - да благословляет его Аллах и приветствует, - в качестве его пророка, с точки зрения шариата не является алавитом».142 Состоявшаяся в то же время алавитская конференция, работа которой проходила в деревнях Джебла и Кардаха, подчеркнула в принятом решении, что «как католики, протестанты и православные являются, по сути своей, христианами, так и сунниты и алавиты являются мусульманами».
Сунниты шли навстречу алавитским лидерам. В 1936 г. великий муфтий Палестины Хадж Амин аль-Хусейни выпустил фетву об алавитах, в которой подчеркивалось, что алавиты - мусульмане, и призывал суннитов «сотрудничать с ними в духе добрососедства и исламского братства».144
Суннитско-алавитское движение навстречу друг другу, тем не менее, не принимало тогда четко выраженных и законченных форм. По замечанию М. Крамера, одного из исследователей алавитского меньшинства и его роли в политической жизни Сирии, обнародованное алавитскими шейхами в июле 1936 г. заявление «не подвергало критике ни одно из эзотерических верований алавитов». В сирийском обществе сохранялось устойчивое мнение о том, что «алавиты сохранили ряд своих верований в секрете». Это обстоятельство и определяло то, что это заявление «не произвело большого эффекта». В свою очередь, фетва Аль-Хусейни, хотя и исходила от одного из наиболее влиятельных в то время религиозных суннитских деятелей арабского мира, не была поддержана большинством других авторитетных муфтиев, в частности, сирийских. Иными словами, суннитское сообщество, по сути дела, не признало фетву высшего религиозного лидера Палестины.145
Оценивая развивавшиеся в те годы в связи с определением статуса ала-витов в рамках общемусульманского религиозного контекста события, М. Крамер приходил к важному выводу, касавшемуся вопроса о влиянии политических факторов на межконфессиональные отношения в Сирии. Он подчеркивал, что отсутствие в Палестине сколько-нибудь серьезных вкраплений представителей алавитского меньшинства не только не подталкивало Аль-Хусейни когда-либо ранее к какому-то серьезному изучению алавитской проблемы, но и ставило вопрос о том, почему именно этот палестинский суннитский деятель, а не представитель сирийских суннитских теологов выступил с уже цитировавшейся фетвой.
Развитие событий в Сирии второй половины 30-х годов XX в. демонстрировало несовпадение интересов представленной руководством Национального блока политической элиты страны и высших суннитских улемов. Если первое действительно желало включить в состав будущего сирийского государства все управлявшиеся администрацией страны-мандатария ближневосточные владения Франции (Ливан, естественно, был здесь исключением), то суннитские улемы оказывались во многом далеки от реальных проблем строительства национального государства. Они не просто отставали от требований лаицизированной и суннитской по происхождению политической элиты, но и стремились сохранить традицию прежних подходов к религиозным меньшинствам, далекую от признания их нового места и, возможно, роли в рамках уже возникавшего в то время эскиза сирийского истеблишмента. Более того, в дальнейшем этот эскиз мог бы трансформироваться в направлении дальнейшего укрепления равноправных отношений между суннитами и алавитами в рамках единой национальной государственности. Во всяком случае, этого требовала складывавшаяся политическая конъюнктура.
Если национальная элита, руководствовавшаяся, прежде всего, интересами создания как можно более широкой базы своей поддержки как на этапе завершения противостояния с Францией, так и в дальнейшем - обретения независимости, - то религиозные суннитские круги ни в коем случае не считали это необходимым. Отсюда и обращение сирийских националистов к Аль-Хусейни, становившегося, благодаря обнародованной им фетве, по словам М. Крамера, «их услужливым клерикалом».146 Но проблема фетвы Аль-Хусейни была, в свою очередь, глубже и значительнее. В реальной ситуации Палестины того времени этот религиозный лидер, ставший в ту эпоху и главой Исполкома Арабо-палестинского национального комитета - высшего политического руководства арабо-палестинского национального движения, нуждался в поддержке сирийских националистов, проводя курс на активное сопротивление действиям лидеров еврейского населения страны. Опубликованная им фетва становилась одним из проявлений многоаспектного лозунга воссоздания включавшей и Палестину «исторической Сирии», где Аль-Хусейни стремился, в свою очередь, играть роль ведущего политического лидера.
Специфическая ситуация суннитско-алавитского политического компромисса, не подкрепленного весомыми религиозными и исходящими от суннитских улемов Сирии доводами, подталкивала шейхов алавитской общины к поиску иных источников легитимации собственных интересов. Важнейшим из них могла бы стать позиция религиозных шиитских деятелей.
Видимо, это и заставляло алавитских шейхов вступать в контакты с некоторыми из них.
Алавиты у власти: тенденции внутренней эволюции и практика действия
Формально военный переворот 8 марта 1963 г., квалифицируемый в официальной сирийской историографии как «революция», означал, что политическая гегемония в Сирии перешла в руки ПАСВ. Тем не менее, реальная картина развития событий была значительно сложнее.
Данные израильского исследователя И. Рабиновича, касающиеся внутренней ситуации в ПАСВ того времени, свидетельствуют, что число членов баасистской партии накануне этих событий не превышало 500 чел., а ее руководство после распада ОАР лишь начинало кампанию по восстановлению партийных рядов.203 Возможность радикального изменения внутриполитической ситуации в Сирии определялась опорой ПАСВ на Военный комитет, где ведущую роль играли офицеры, представлявшие конфессиональную и региональную периферию. По сути дела, развитие событий в стране определялось достижением определенного консенсуса между партийным руководством, представленным ведущими лидерами ПАСВ Мишелем Афляком и Салахом Битаром, с одной стороны, и членами Военного комитета, с другой. Этот консенсус И. Рабинович называл «армейско-партийным симбиозом». Появлявшаяся в то же время в баасистской доктрине концепция «идеологизированной армии», приходящей на смену «армии профессионалов», становилась косвенным подтверждением справедливости его вывода. Сюда же можно отнести и утверждения о том, что «технические знания военного второстепенны по сравнению с его идеологической компетенцией». 4
Вопрос об «армейско-партийном симбиозе» в той форме, как он был поставлен И. Рабиновичем, заслуживает более пристального внимания. Израильский исследователь видит в этом «симбиозе» попытку укрепления партийного контроля над поддержавшей его частью офицерского корпуса. Его точку зрения во многом разделяет и Н. ван Дам. Разумеется, руководство ПАСВ не могло не стремиться к укреплению своего доминирующего положения в рамках союза между ним и представлявшим сирийскую периферию офицерством. Предлагаемая Н. ван Дамом трактовка баасистских документов начала 60-х годов лишь подтверждала это. Видимо, этот «симбиоз» был определенным вариантом крайне неустойчивого союза, в рамках которого происходила ожесточенная борьба как между гражданским руководством ПАСВ и армейскими офицерами, формально выступавшими в качестве членов партии, так и внутри круга этих офицеров. Ход этой борьбы, в конечном итоге, и определил окончательный выход военных алавитского происхождения к вершинам партийно-государственной власти.
Американский исследователь М. Сеймур, анализируя расстановку сил в рамках баасистского «армейско-партийного симбиоза», отмечал, что после мартовского военного переворота 1963 г. для выходцев из суннитского большинства последовательно ограничивался доступ в Хомскую военную академию. Принадлежавших к нему офицеров переводили на менее значимые армейские посты или отправляли в отставку. Одновременно новые власти оказывали содействие представителям вероисповедных меньшинств (это были, в первую очередь, алавиты и друзы) в замещении ими освобождавшихся должностей. Естественно, что в этом случае гражданские баасистские власти могли лишь послушно следовать той линии поведения, которая определялась их военными союзниками.
Осуществившие военный переворот 5-я и 70-я армейские бригады (располагавшиеся в местечках Киева и Катана в непосредственной близости от столицы и становившиеся после 1963 г. основной опорой режима) были полностью переданы под управление армейских офицеров, выходцев из среды вероисповедных меньшинств. М. Сеймур отмечал также, что численность солдат алавитского происхождения в этих двух боевых соединениях уже в середине 60-х годов колебалась от 20% до 50% от общего количества их личного состава.205 Вместе с тем, по словам Н. ван Дама, «должности во многих дивизиях и бригадах были поделены между представителями этих двух меньшинств (алавитами и друзами - автор). Если командир подразделения был алавитом, то его заместителем - друз, и наоборот».206
В рамках этого «симбиоза» трансформации подвергалось и руководство ПАСВ. Данные о составе ее Регионального руководства лишь подтверждали это.
Данные о конфессиональном составе сирийского Регионального руководства ПАСВ, становившегося после мартовских событий 1963 г. основным центром политической власти, подтверждают положение о том, что доминирование представителей религиозных меньшинств в армейском руководстве страны, в конечном итоге, изменяло и ее политическую элиту. Сохранение численного превосходства суннитского представительства в этом органе власти, где с наибольшей четкостью реализовывалась идея «армейско-партийного симбиоза» (логично предположить, что выходцы из алавитской, друзской и исмаилитской среды являлись, прежде всего, армейскими офицерами) отнюдь не означало, что этот элемент «симбиоза» играл в общем контексте властных структур ведущую роль. Речь шла о том, кто являлся реальным главой Регионального руководства, как и о необходимости (что имело отношение не к только к суннитскому присутствию в рядах этого органа власти) достижения компромиссов между различными сегментами офицерского корпуса ради обеспечения роли его ведущего звена.
Более того, как свидетельствовал состав созданного в канун переворота 8 марта 1963 г. Военного комитета, суннитское представительство в Региональном руководстве выражало интересы в первую очередь суннитской периферии страны, а не ее ведущих городских центров. Не приходится сомневаться в том, что к середине 60-х годов этим звеном становились офицеры алавитского происхождения. Завоевание им лидирующей роли во властных структурах, конечно же, обеспечивалось все более усиливавшимся ала-витским присутствием в национальных вооруженных силах. Тем не менее, само усиление этого присутствие было обязано, по меньшей мере, двум неоднозначным обстоятельствам.
Речь шла, в частности, о факторе внутриобщинной солидарности, который неоднократно упоминался в работах различных авторов в связи с выдвижением сирийских алавитов на вершину государственной пирамиды. Анализируя этот фактор, они приходили к выводу о том, что традиционно сложившиеся в рядах нусайритской общины отношения имели тенденцию к созданию основанных на политическом доминировании племенных вождей «блоков», включавших в свой состав связанную с этими вождями принципами экономической зависимости клиентелу. В свою очередь, эти «блоки», создавая временные союзы с неалавитскими лидерами тех территорий, где были расселены алавиты, и подчиненной этим лидерам неалавитской клиен-телой, могли играть определенную роль в региональной или провинциальной политической жизни.207 Разумеется, даже на этом уровне (что определялось маргинальностью алавитского социально-экономического положения), не говоря уже об общесирийском контексте, роль алавитских блоков была минимальна и, в лучшем случае, второстепенна. Ситуация стала радикально меняться после того, как представители нового алавитского среднего класса, в рядах которого ведущую роль играли военные, заняли заметное место в рамках общесирийской жизни.
Отныне эти военные (в частности, Салах Джедид, а затем и Хафез Асад), «укрепив свою власть на общенациональном уровне, приступали к консолидации местной базы своей поддержки. Если ранее успех, достигнутый на местном уровне, выдвигал человека на общенациональный уровень, то отныне успех на уровне общенациональной политики заставлял его прибегать к поддержке на местном уровне».208 Отныне возможности этого выдвижения не зависели от воли более многочисленного, мощного экономически и социально престижного окружения алавитов (как суннитов, так и христиан), но, напротив, это окружение становилось, как и вся нусайритская община, клиентелой новых правителей страны. Одновременно, реинтерпре-тируя социальные мотивы баасистской идеологии, превращая их в центральное положение доктрины, алавитские офицеры, используя обездоленную клиентелу своих единоверцев, могли успешно противостоять лидерам собственной партии, в частности, христианину Мишелю Афляку и сунниту Салаху Битару, обвиняя их в «пробуржуазных» симпатиях и игнорировании «подлинных чаяний» народа.209
Приход к власти в 1964 г. армейского генерала суннита Амина Хафеза (выступавшего, как это быстро выяснилось, в качестве переходной политической фигуры210) и окончательное отстранение от ведущих партийно-государственных постов обоих лидеров ПАСВ несли в себе немало смысловых нагрузок. Разумеется, очередной государственный переворот усиливал позиции представителей вероисповедных меньшинств (прежде всего алави-тов) в высших эшелонах власти. Оба алавитских лидера, - и Салах Джедид, и Хафез Асад, - становились в результате очередного выступления армии ключевыми фигурами в политической системе страны.211 Иными словами, добившись беспрецедентного выдвижения вперед, алавитские офицеры меняли партию. Она разрывала со своим «мелкобуржуазным прошлым», ведущими символами которого становились ее прежние руководители. Однако более существенно то, что «социалистическая» точка зрения ранее маргинальной в сирийской политике периферии в отношении путей дальнейшей эволюции страны становилась на этот раз доминирующей.
