Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Синто как культурообразующая основа японской ментальности 14
1. Термин и понятие «синто» 14
2. Синто как ранняя форма религиозных представлений Японии 28
3. Синтоистские константы японской ментальности 55
3.1. «Пространство» 58
3.2. «Время» 68
3.3. «Жизнь» и «смерть» 74
3.4. «Истина, Добро и Красота» 80
ГЛАВА 2. Специфика художественно-эстетической традиции Японии 90
1. Ритуально-мифологические основания традиционной японской культуры: формирование художественных форм 90
2. Специфика создания и восприятия художественного образа в традиционном японском искусстве 109
3. Особенности функционирования системы художественно- эстетических образных категорий 133
3.1. «Макото» - «истина» 136
3.2. «Би» - «красота» 141
3.3. «Харэ», «киёси», «саякэса» - «чистота» 152
3.4. «Кадзари» - «украшение», «декор» 161
Заключение 172
Библиографический список 177
- Синто как ранняя форма религиозных представлений Японии
- «Время»
- Специфика создания и восприятия художественного образа в традиционном японском искусстве
- «Харэ», «киёси», «саякэса» - «чистота»
Введение к работе
Традиционная японская культура - это сложная, динамичная система религиозно-философских, этических, эстетических» соцнально-полвтических представлений и ценностей, носивших как автохтонный характер, так и возникавших в результате усвоения континентальных учений на всем протяжении многовековой истории развития культурных, политических, экономических контактов Японии с материковыми цивилизациями. Особую роль в формировании глубоко самобытной культуры сыграла национальная религия японцев - синтоизм. Наряду с буддизмом, конфуцианством, даосизмом» позднее - христианством, синтоизм задал базовые параметры для национальной идентификации, стал неотъемлемой составляющей традиционного мировосприятия.
Актуальность. Важная особенность изучения синто в рамках традиционной культуры Японии, определяющая приоритетность осмысления связанных с ним вопросов, заключается в том, что данное явление как научная проблема осознается сравнительно поздно. Долгое время синтоизм рассматривался лишь в качестве «государственного синто» (кокка синто:} -религиозно-политической системы конца ХГХ в. - 40-х гг. XX в., носившей сугубо националистический характер, - что привело к формированию за рубежом искаженного представления о национальной религии японцев. Со второй половины прошлого столетия в Японии началось движение по «реабилитации» синто и прояснению его истинной сущности для пшроких масс мировой общественности.
Активизация интереса к данной теме исходит и из современной социокультурной ситуации в Японии. Вся история многовекового существования синто демонстрирует всплески пристального внимания к собственной «религиозной системе и системе мышления» (А.Н. Мещеряков) в периоды активного проникновения иноземных учений, идей, угрожающих утерей традиций н национальной самобытн)х дс цдаувкяышврго тысячелетия перед Японией эпохи «глобализации», «интернационализации», формирования единого экономического, социально-политического, культурного пространства вновь встает проблема выработки верного соотношения двух разновекторных тенденций культурогенсза: с одной стороны, необходимости интеграции в мировое сообщество» с другой -стремления к сохранению духовного богатства и культурных традиций, которые имеют непреходящую ценность для самоидентификации этноса. Многие японские и российские исследователи видят возможность выработки способа адекватного реагирования на серьезные перемены в глобальной ситуации путем обращения к социальному, политическому, культурному, духовному потенциалу синто.
Многовековое функционіпгование японской культуры, глубоко традиционной, но в то же время удивительно открытой а динамичной, привлекает внимание ученых всего мира в поисках новых механизмов регуляции, сохранения н трансляции традиций в современном обществе. Необходимость и целесообразность обращения к японскому опыту, и, в частности, к синто как важнейшему источнику формирования фундамента японской культурной традиции демонстрируется результатами исследований этого феномена в различных его аспектах (политическом, социальном, экономическом, культурном).
Однако при всем многообразии подходов к проблематике синтоизма обнаруживается недостаточное внимание к его эстетическим основаниям, несмотря на то, что на протяжении веков именно художественно-эстетическая деятельность была одной из основных форм сохранения и передачи культурного опыта, выражения религиозно-философских идей в Японии. Данное обстоятельство предопределило не только актуальность и важность, но й основную проблему исследования: противоречие (несоответствие) между признанием синто в качестве одного из формообразующих оснований традиционной японской гультуры и его трактовкой, как преимущественно религиозной традиции. Изучение роли синтоизма в процессе формирования художественных форы н образов,
степени его воздействия на общую художественную направленность культуры также акцентирует важнейшие в фнлософско-кулыурологаческом плане вопросы преломления традиционного (мифологического) сознания в художественно-эстетической сфере,
Степень научной разработанности проблемы. Специфика исследований в данном направлении заключается, прежде всего, в том, что в мировом востоковедении существует множество разночтений и противоречивых толкований относительно сущности а содержания многокомпонентного и исторически изменяющегося явления - синто.
Традиционалистское (синтоистское) направление в изучении данной пгю&тематики представлено работами Като Г., Янагнта К., Мураоха Ц. Орикути С, Маюми Ц., Фуками Т., Кунихлро М., Соиода М, Сакураи К,, Умэда Ё., а также исследованиями западных ученых (Я. Ридэр, Б. Эрхарт, Дж, Нельсон)- Указанные авторы постулируют синто как духовную основу японской нации и японской цивилизации, религиозную систему, существующую в Японии с древнейших времен и сохраняющую тесную связь со всей японской системой ценностей и образом мышления, подчеркивают важность интеллектуальных и доктринальных, теологических и этических аспектов синто. Подобный подход подвергается критике (Курода Т., Ёсида К.) н переосмыслению» особенно в западной науке (В. Астон, М, Тэувен, Н. МакМаллнн). На данный момент западная синтология характеризуется сознательным отказом от изучения синто как целостной и независимой религии, сосредотачивая внимание на отдельных его аспектах и ограничиваясь исследованием течений, школ, локальных географических или храмовых традиций (А, Грапард, Дж. Брин, М. Тэувен, Ф. Рамбелли, К Лискутин, Б- Шайд),
Иной ракурс рассмотрения проблемы предлагает ЯПОНСКИЙ ученый, религиовед Дж. Китагава, считая, что синтоизм как автохтонная религиозная традиция японцев» имея в своем основании «внутреннее» исторически неизменное содержание, основанное на почитании божеств-каии, прошел свой тысячелетний путь, трансформируя яйншние формы под влиянием сино-корейской цивилизации. Подобная точка зрения на предмет в общих чертах принята в японоведении последних десятилетий - и в самой Японии, и в России (ЛІМІ Ермакова, А.Н. Мещеряков, Е.М, Дьяконова, А. А. Накорчевский, ПЕ. Комаровский, Э.В. Молодякова, В.Н. Еремин, В.Э, Молодяков), При этом поиск неизменной «вневременной» составляющей синто как религиозной традиции осуществляется параллельно с выявлением ядра японской культуры в ослом и определением роли синтоизма в сто формировании.
В процессе исследования синтоистских оснований японской традиционной культуры для автора оказались важными работы отечественных в зарубежных востоковедов, изучающих историю и концептуально-идеологические стороны рассматриваемого комплекса верований, проблематику мифа и ритуала синто» его государственно-пояитические и социальные аспекты, вопросы синто-буддийского синкретизма, эстетику синто (Т.Е. Комаровский (Светлов), А.Н. Мещеряков, Л.М, Ермакова, А,А. Накорчевский, К.А. Попов, Е.М. Дьяконова, F.K. Симонова-Гудзенко, СЛ. Арутюнов, ЗВ. Мололякова, В.Н. Еремин, С_Б. Маркарьян, В.Э Молодяков, A.M. Горбылев, Дж. Китагава, К, Блэкер, Л. Астли, Сонода М., М. Тэувэн, Б. Эрхарт).
При формулировании исследовательского подхода к проблеме вычленения синтоистских оснований художественло-эстетической традиции, автор опирался на труды по театральному искусству Японии, представленные Н.Г. Анариной, Л.Д, Гришелевой, А.Е. Глускнной, Т.П. Григорьевой, tOJL Кужель, М,Ю. Дубровской; философско-эстетические работы Е.Л, Скворцовой, Т.П. Григорьевой; исследования по классической литературе и поэзии (Н,И. Конрад, Т.Л Бреславец, ИЛ. Боронила, Л.М. Ермакова, В.Н. Горетляд, А.Н. Мещеряков), японскому искусству (АЛ. Кавко, Г.Б, Навлидкая, В.А. Пронников С,Н, Соколов-Ремизов, КС. Николаева, Окакура К.), архитектуре (Г.Ь. Навлицкая, Тангэ Кэнзо), Для темы данного исследования актуальны философско-эстетические работы, в которых отражены сложившиеся в науке взгляды на природу искусства (Ф,В.Й. Шеллинг» И.Г. Фихте, Н. Гаргман, А.Ф. Лосев, МС. Каган, Л.С. Сысоева, Г.К. Щедрина).
Анализ научных публикаций вышеуказанных исследователей свидетельствует о том, что при отс тствии единого подхода к трактовке сущности и понятия синто, нет единого мнения о степени его воздействия на виды и формы традиционной японской культуры, что является проекцией как сложности самого объекта, так и недостаточной степени его изученности. Не достаточно акцентировано внимание на синтоистских основаниях специфики художественно-эстетической традиции в ее идейном и образном развитии, связи эстегико-художественных принципов построения проиаведеЕтия искусства с синтоистским мировоззрением. Проработка дашгых вопросов осуществляется преимущественно на уровне научных статей на примерах «точечного анализа» отдельно взятых видов традиционного н современного искусства Японии. На уровне фщгософско-культурологнческого понимания проблема влияния синто на культурогенез японцев, и, в частности, на становление самобытной художественной традиции не была представлена как самостоятельная научная задача. В связи с этим важным представляется систематизация существующего материала исторического, этнографическши, лингвистического, философского, искусствоведческого характера и его концептуальное рассмотрение с целью выявления социокультурной специфики сннто в контексте японской традиции.
Автором рассматривается период существования и развития традиционной японской культуры от истоков до второй половины XIX века, «Открытие» страны и конце XIX а, и выход ее из положения относительной культурной и политической изоляции в определенной мере нарушили естественную логику ее саморазвития. Поэтому характеристика нового н новейшего периода истории культуры японского этноса требует отдельного изучения.
Диссертационное исследование опирается на исследование письменных памятников, зафиксировавших синтоистские представления и позволяющих воссоздать образ жизни и особенности мировосприятия человека традиционной японской культуры. Это, прежде всего, летогшсно-миф о логические своды «Кодзнки» («Записи о деяниях древности», 712 г.), «Нихон секи» («Анналы Японии», 720 г,)і «С&ку нихонги» («Продолжение анналов Японии», 797 г.), законодательный свод «Тайхо: рицурй:» (701-702 гг.), «Энгиснкк» («Установления годов Энги»3 901-923 тт.), «Фудокй» («Описание земель и обычаев», 713-733 гг.), поэтические антологии «Маньё:сю:» («Собрание десяти тысяч поколений», VHT в,)» «Кокинвакасюґя (X в.), а также классические художественные произведения (дневники, повести, исторические сочинения, эссе) разных исторических периодов.
Объектом исследования является традиционная японская культура во всей ее полноте и многообразии проявлений- Предмет исследовав ия -синтоизм как одна из важнейших культурообразуюпгях форм, лежащих в основании японской традиции.
Целью диссертационного исследования является выявление синтоистских оснований традиционной японской культуры на примере художественно-эстетической традиции в аспекте ее исторического становления и развития.
Достижение поставленной цели предполагает решение следующих задач исследования:
L проанализировать основные представления о сущности (смысле) гюЕштая «синто» и выявить теоретическое зерно этих представлений;
2. рассмотреть синтоизм как определенную форму религиозного поведения и связанный с ним древнейший комплекс верований;
3. выявить основные особенности синтоистского мировоззрения и их нлияние на формирование особого типа мирошдения, мироттознания, самоидентифнкации человека в мире в рамках традиционной японской культуры;
4, проследить формообразующую роль ритуально-магического и обрядового поведения еннто в генезисе художественных форм;
5. доказать влияние синто на формирование специфики художественно-эстетической традиции в аспекте создания и восприятия художественного образа;
6- проанализировать синтоистские основания функционирования системы художественных обратных категорий.
Методологические основы исследования. В основе исследования лежит трактовка культурология как синтетического знания, тяготеющего к целостной интерпретации бытия человека в единстве художественных, научных» религиозных и философских проявлений (С.С. Аверинцев, М.М. Бахтин, А.Ф. Лосев, Ю.М. Лотман), а также концепция художественной культуры как особого структурного компонента культуры (М,С Каган). Наиболее значимыми в осмыслении проблем мифа, ритуала, мифопоэтического (мифологического) мышления человека традиционной (первобытной, цоосевой) культуры для данной диссертации представляются исследования К. Левн-Стросса, Дж. Фрэзера, А,Ф. Лосева. В.Н, Топорова, М. Элиаде, Е.М. Мелетинского, К. Ясперса, К. Юнга, Э. Кассирера; структурно-семантический анализ обряда в традиционной культуре АХ Байбурина; научные труды А.Н. Веселовского, А.А, Потебни, О.М. Фрейденберг по выявлению взаимосвязи между мифом, ритуалом и формами литературно-художественной деятельности. Ментальные структуры культуры рассматривались автором на основе нсторико-антропологического подхода представителей французской школы «Анналов» и их последователей (М. Блок, Л. Февр, Ж, Ле Гофф, Ф, Арнес, А.Я. Гуревнч, АЛ. Ястребицкая). Методологическим основанием в разработке отдельных аспектов проблемы, поставленной в диссертации, послужил семиотический подход к исследованию культуры (JCM. Лотман, ВячнВс. Иванов, Б, Успенский, В.Н. Топоров). В герменевтическом ракурсе, но многом определяющем направленность данной работы, исключительно важной представляется проблема возможности, условий и глубины понимания мифоритуального процесса древности современным сознанием.
Научная новизна исследования заключается в том, что впервые предпринята попытка осуществления комплексного фшгасофегсо-культурологического подхода в изучении синтоистских оснований японской культуры в проекции художественно-эстетической традиции. В этой связи:
1. Представлено авторское понимание сущности синто как целостного феномена сознания и культуры Японии.
2. Доказано йлияние синто на; а) формирование традиционной модели хронотопа - чифо-религиазных мысяе-образов пространства и времени; б) категориальные структуры, характеритуюіпие мир объектов; в) ценностные установки японского общества на примере категорий Истины, Добра, Красоты,
3. Доказана формообразующая роль ритуально-обрядовой культуры архаического синто в становлении традиционной художественной деятельности.
4. Аргументированы основания вычленения не только буддийской и даосской, по и синтоистской составляющей традиционного мировоззренческого комплекса, участвугооїен в процессе формирования худоткествеино-гїстетического строя японской культуры на примерах функщонироваштя некоторых образных категорий - «макото» (истина), «ёгы (красота), ехиеси» (чистота), «кадзариь (украшение) идр.
5. Введен в оборот культурологических исследований и всесторонне осмыслен феномен wetffi { перетекание») (И, Мвсуро) в качестве способа анализа взаимозависимости синтоистского мировосприятия и специфики традиционного японского искусства.
4. Взаимоотношения синто с традиционньгм искусством прослеживаются на нескольких уровнях: а) в процессе вырастания художественных форм из синкретического религиозно-обрядового действа; б) синтоизм как один из источников специфики создания и восприятия художественного образа в его «многомерности единичного», синтетичности, «перетекании» из одного художественного, пространственного, временного плана в другой; в) синтоизм как один из источников формирования специфической суггестивной религиозно-магической эстетики, выявленный на примерах функционирования образных эстетических «категорий .
5. Формируя вместе с буддизмом, конфуцианством н даосизмом единое мировоззренческое ядро японской культуры, синтоизм выступил в роли не только интерпретирующего, но и адаптирующего культурного механизма, в качестве национальной архетяпнческой основы японской традиции. Традиционализм синто, а вместе с нам и традиционализм японской культуры на протяжении всей своей истории носил дттпамйчсский характер, стремясь к выработке максимальной способности н адаптации новых идей при относительно неизменной основе. При этом взаимодействие традиции и инноваций происходило не по пути отрицания старых, отживших элементов, но по пути постоянного возрождения и наполнения новым смыслом классических идей.
Теоретическая н практическая значимость работы. Теоретическая значимость исследования заключается в комплексном системном философско-культурологвческом подходе к анализу накопленного в отечественной и зарубежной японистике материала, благодаря которому анализируется и доказывается гипотеза о синтоизме как одном из важнейших факторов, обусловивших протекание историко-культурного процесса в Японии, Представленные в исследовании выводы, полученные в результате осмысления сущностных, структурных и функциональных характеристик синто, дают возможность для дальнейшего анализа взаимосвязи синто с генезисом этических, эстетических, религиозных, философских, политических представлепий японского этноса.
Практическая значимость исследования заключается в том, что полученные результаты и материалы могут быть использованы при составлении учебных курсов, методических пособий и спецкурсов па факультетах культурологической, исторической, рнгаоноведческой направленности средних специальных и высших учебных заведений. Подобный опыт осуществлен автором при разработке курса «Страноведение и лкнгаострановедение Японии», читаемого на историческом факультете Новосибирского государственного педагогического университета,
Апробапия работы, Основные положения диссертации нашли отражение в публикациях автора и его докладах на региональной научно-практической конференции общества исследователей Синто «Синто и японская культура» (Новосибирск, 2004), теоретическом семинаре общества исследователей Синто (Москва, 2004), ежегодной научно-технической конференции НГАСУ (Новосибирск, 2005), региональной научно-практической конференции «Актуальные проблемы археологии, истории и культуры» (Новосибирск, 2005), региональной научно-практической конференции «Перспективы исторического и культурологического образования в школе и вузе: теория и практика» (Новосибирск, 2005), а также на заседаниях кафедры теории, истории культуры и музеологии ИИГиСО НГПУ.
Структура диссертации определяется целью работы и ее внутренней логикой, отражая последовательность решения поставленных задач. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.
Синто как ранняя форма религиозных представлений Японии
Синтоизм, рассматриваемый в качестве определенной формы религиозного поведения и связанного с ним древнейшего комплекса верований, сложившегося на территории японских островов в глубокой древности и насчитывающего многовековую историю, типологически относится исследователями к так называемым «примитивным религиям», «религиям общинного типа» (А.А. Накорчевский) х, «доосевым религиям» (термин К. Ясперса), «политеистическим», «национальным», «теантропическим» (термин К. Тиеле) - в зависимости от принципа, положенного в основу классификации. Несмотря на всю свою специфичность, составляющий синто набор верований и регуляторов поведения не является уникальным явлением на фоне истории мировой культуры прежде всего потому, что синтоистский взгляд на мир складывался в границах мифологического сознания с сопутствующим ему «мифопоэтическим» (В.Н. Топоров) или «мифологическим» (В.В. Иванов, Е.М. Мелетинский, А.Ф. Лосев) типом мышления.
Характерно то, что синтоизм никогда не выражал себя как идею в чистом виде. Именно поэтому любые попытки формулирования принципов, находящихся в основании его, трудны для понимания людей, существующих вне контекста японской культуры. Да и сама система, вырванная из контекста японской традиции является нежизнеспособной.
В синто нет священного писания наподобие Библии или Корана. Сами же исследователи, по причине отсутствия какой-либо формы катехизиса, вынуждены обращаться за толкованиями либо к письменным памятникам, которые традиционно считаются важнейшими источниками сведений о раннем синто - «Кодзики», «Нихон секи», «Фудоки», «Манъёхю:», либо к учебникам преподавателей современной ортодоксии синтоистских университетов. Отсутствие оформленного вероучения может быть связано и с особой ролью священнослужителей в синто, в круг обязанностей которых (как ранее -шамана, медиума) никогда не входила передача верующим своего особого знания - они всегда были лишь посредниками между человеком и божествами .
Место священных писаний в синто прочно заняли мифы, которые даже после их письменной фиксации в начале VIII в. по государственному заказу, долгое время функционировали и транслировались в виде устной традиции.
Именно мифология с ее не слишком последовательной логикой отражала непосредственное чувственно-эмоциональное познание мира, пытаясь сформулировать место человека в многообразии существующего мира языком образов и аллегорий. Как отмечает А.Ф. Лосев, миф есть не что иное, как «общее, простейшее, до-рефлективное, интуитивное взаимоотношение человека с вещами»1. В мифах японцы находили ответы на вопросы: что есть Красота; что скрывается за понятиями Добро, Истина, Любовь, Благо. Через эмоциональные рассказы о жизни богов и людей познавали правила, как нужно жить для того, чтобы иметь право называться человеком и многое другое. Среди установок синто, отраженных в мифологической форме, находился и императив сплочения локального общества, призыв к сбережению собственных традиций - все то, чем ценно синто для самих японцев, то, что служило основой сохранения культурного наследия на протяжении веков. Конечно же, нельзя сказать, что в мифах был прописан универсальный кодекс моральных заповедей. Как религиозная форма, рассчитанная на коллективное потребление, синто не поднимало вопросы личности, судьбы человека, не ставило проблему сознательного выбора пути и личной веры. Как отмечает А.А. Накорчевский, мифологическое мышление характеризует невыделенность личности из массы: человек еще «не осознает свой отдельности и потому не задумывается о своей судьбе как отличной от судьбы общины, к которой принадлежит не по собственному сознательному выбору, а просто по факту рождения» . Поэтому на первоначальном этапе существования этой религиозной традиции мы не увидим такого обширного и тонко дифференцированного семантического поля этической оценки как, к примеру, в христианстве, или буддизме. Все позднейшие моральные установки были заимствованы синто уже на более позднем этапе благодаря взаимодействию с буддийской и конфуцианской этикой. Тем не менее, хотя удельный вес морально-нравственных принципов, зафиксированных в мифах достаточно невелик, а сами они не сведены в формальный перечень, именно передача мифологических рассказов из поколения в поколение позволяла не столько узнать и осознать, сколько почувствовать необходимую для нормального функционирования коллектива стратегию поведения. Позднее буддизм и конфуцианство сумели закрепить эти поведенческие основы в более четкой форме, во многом сформулировав то, что до этого воспринималось как данность на неосознанном интуитивном уровне.
Многими исследователями в качестве одной из основных особенностей синто отмечается особо глубокий уровень анимистических представлений. Сомнительно, что это - исключительная характеристика Японии, скорее -общая черта всех архаических верований и мифологического мировосприятия. Как отмечает Е.М. Мелетинский, на этом этапе культурогенеза «человек еще не выделял себя отчетливо из окружающего природного мира и переносил на природные объекты свои собственные свойства, приписывал им жизнь, человеческие страсти, сознательную, целесообразную хозяйственную деятельность, возможность выступать в человекообразном физическом облике, иметь социальную организацию и т.п.»1.
Другое дело, насколько серьезно признание наличия одухотворенного пространства повлияло на дальнейшее развитие ценностных установок общества. В случае с Японией влияние действительно было необычайно обширным. Именно на этом представлении была построена идея о природе как первоэлементе всего сущего, не требующем моральных оценок человека. Ведь человек может дать оценку явлению, лишь глубоко абстрагировавшись от него. В рамках японской культуры это оказалось невозможным: нельзя посмотреть со стороны на то, неотъемлемой частью чего ты сам и являешься. Рассматривая человека в неразрывной связи с природой, Космосом {недуальность), японцы как бы помещали его в поток бытия, из-за чего главным способом восприятия и основным способом мышления выступало непосредственное чувственное переживание собственной включенности в мир.
«Время»
Специфика видения мира тесно связана не только с характером восприятия пространства, но и времени - в неразрывной связи друг с другом они создают особую модель, которую М.М. Бахтин обозначил термином «хронотоп» («времяпространство»)1.
Как отметил А.Я. Гуревич, «человек не рождается с "чувством времени", его временные и пространственные понятия всегда определены той культурой, к которой он принадлежит»2. Развивая этот тезис, отметим, что категория «времени» очень редко имеет статичный характер - ее изменение соответствует изменению культурных ценностей общества. Кроме того, также как и «пространство», оно не абстрагировано от конкретного содержания, не существует вне жизненного опыта. Если сказать точнее, как универсальная мировоззренческая категория, время не поддается осознанию - скорее познается в непосредственном чувственном переживании, составляющем саму суть мифологического мышления, для которого характерно восприятие «времени», «пространства» как могущественных сил, поддерживающих космический порядок и управляющих развитием всех вещей, жизнью людей и богов. Наряду с эмоционально-ценностной насыщенностью этих мировоззренческих универсалий, в архаическом сознании присутствует идея о возможности управления ими, контроля, преимущественно при помощи ритуально-магических сил.
Первым признаком, характеризующим восприятие времени в рамках синтоистской картины мира, было признание его циклического характера. Действительно, наблюдение за природными циклами не могло не привести человека к выводу о регулярном повторении всего существующего, возобновлении взамен движения «вперед» к «чему-то новому». Именно таким образом происходила постепенная сакрализация «прошлого», складывалось представление о «правремени» - эпохе Богов, когда было создано все настоящее состояние мира. Ориентация культуры на «прошлое» сыграла огромную роль в сохранении традиционных установок японского общества, учитывая специфику понимания «прошлого» в контексте синтоистской мифологической традиции. Возврат «назад» воспринимался как возврат к Основе, заданному богами образцу, своего рода «сакральному времени», обладающему наивысшей ценностью - моменту совершения акта творения . В плане истории развития искусства этим заданным Центром являлись мифы: именно там были прописаны образцы ритуального поведения, заложены основы музыкальных, хореографических, спортивных, литературных форм. Таким образом, «прошлое» являлось не столько самодовлеющим началом, сколько ценностным ориентиром в развитии культурных форм. Особенность синтоизма состоит в том, что следование Образцу предполагало не бесконечное приближение к нему, а буквальный перенос. Однако, движение было опять же двояким: функционируя, культура опиралась на Основу - прошлое, в этом состояло ее следование Истине. Тем не менее, особую красоту формам придавало следование временным культурным изменениям, внесение нюансов, оттенков, легкого разнообразия. Поэт Фудзивара Садаиэ писал: «К старине обращаясь с любовью, слова старых песен берем и, видоизменяя, используем. Песни те называем подлинными песнями (хонка)» .
Циклическое восприятие времени, повторение людьми поступков, восходящих к божественному прототипу, особенно ярко проявлялось во время ритуально-обрядовых форм, мацури, когда разыгрывался мифологический сюжет, возвращая людей в «эпоху богов». Символизируя собой не только встречу двух разнопорядковых временных и пространственных единиц -«сакрального» времени и пространства с «профанным», они демонстрировали и новое возрождение коми во время проведения священнодействия. Спускаясь (пространственная вертикаль!) на землю для общения со своими потомками либо членами рода («подопечными»), коми заново обретал, пусть и временно, жизненную силу. Кроме того, время ритуала - это время приобретения новой животворящей силы и для человека: накопленная «грязь» смывалась, человек «очищался» и возвращался в круговорот жизни с новым запасом божественной энергии - до следующего ритуала, мацури1. Проведение ритуалов было тесно связано с годовым природным циклом. Именно поэтому большинство из них было направлено на урегулирование отношений с коми и природой, к примеру, на обеспечение «правильного» чередования сезонов, что должно было способствовать получению богатого урожая и благополучию государства.
Мир в его движении и текучести как непрерывно развивающееся и изменяющееся целое был отражен в первых поэтических антологиях , где уже на ранних этапах выработалась ставшая неизменной символика годового цикла (весна - туманная дымка, ива, цветы и птицы; лето - кукушка, травы, цикады, цветы; осень - алые листья клена, роса, луна, рисовое поле; зима - белый снег и цветы сливы). С приходом буддизма момент циклического восприятия времени остался, однако акцент был сделан на воспевание утонченной печали от осознания преходящести и изменчивости бытия.
Именно благодаря идее абсолютно неисчерпаемого природного времени в V - VI вв. очень органично вошел в жизнь японцев китайский календарь, построенный как бесконечный повтор шестидесятилетнего цикла. Как отмечает А.Н. Мещеряков, необходимость измерения времени стала остро осознаваться японцами в период оформления государственности, поскольку наличие исчисляемого времени мыслилось как необходимый атрибут цивилизованного государства. При этом в качестве «хозяина» единого для всей страны времени выступал сам император, который и утверждал календарь на каждый предстоящий год3.
Специфика создания и восприятия художественного образа в традиционном японском искусстве
Предпринимая попытку представить синто как сложившийся на основе выработанных в древности правил общения со сверхъестественным некий единый духовный феномен японской нации, в предыдущей главе мы выделили основные составляющие данной традиции, отметив, что синто, как и любая общинная религия, было в значительной степени ориентированно на ритуальное поведение. О полифункциональности ритуала в традиционных обществах мы также уже упоминали, отмечая его социальное, политическое, символическое значение, роль транслятора священного знания и традиции между поколениями. Ритуал действительно можно рассматривать как некое универсальное явление, учитывая тот факт, что в последовательно традиционной культуре, ориентированной на преемственность, с неразделенностью «сакрального» и «профанного», почти всякое действие, по существу, обладало ритуальным характером. Синто в этом смысле не только не являлось исключением, напротив, возможно, одним из наиболее ярких примеров в истории мировой культуры.
Исходя из практически полной ритуализации жизни древнего человека, можно предположить, что не только производственная деятельность демонстрировала связь с ритуально-обрядовым поведением. Не будет преувеличением утверждать, что корни многих видов традиционных искусств также имели подобную основу. Именно потому, что их формы возникли и долгое время функционировали в рамках обрядового поведения, они приобрели сакрально-символический характер, что позволило транслировать их, в том числе, как носителей определенного священного знания.
Объемы данной работы не позволяют нам проследить основания всех составляющих культурной традиции Японии, поэтому остановимся лишь на наиболее ярких примерах, которые позволяют судить о формообразующей роли ритуально-магического и обрядового поведения синто в генезисе художественных форм.
В традиционной японской культуре, в активе которой числятся архитектура, садовое искусство, живопись, чайная церемония, танцы, театральные представления, спортивные развлечения, богатейший песенный фольклор, слово играло определяющую роль. Именно словом отражались и оценивались события, приобретала устойчивость культурная традиция, находил выражение один из главных ее компонентов - японская эстетика1. Художественный слой выделился в культуре на раннем этапе, в нем определились роды и жанры, характерные черты, дошедшие до современного времени практически без изменений.
Возможность проследить художественное сознание японцев от самого раннего, дописьменного этапа ставит вопрос об истоках его возникновения. Признавая невозможность решения вопроса выделением одной-единственной, уникальной причины, тем не менее, считаем приемлемым обозначить ведущий, на наш взгляд, стимул развития литературы на раннем этапе - магическое и ритуально-обрядовое поведение японцев2. Приведем в качестве примера некоторые размышления о возникновении японской лирической поэзии.
Так, Л.М. Ермакова проводит зависимость между типами хозяйственной деятельности общины и тенденциями формирования раннего песенного фольклора3. Учитывая многообразие хозяйственных типов племен, заселивших в древности японский архипелаг, можно предположить наличие различных источников генезиса японской лирической поэзии. Однако не вызывает сомнение общность их происхождения из магического и ритуально-обрядового поведения - основной составляющей древней синтоистской традиции. В племенах, ориентированных на индивидуальную деятельность, предполагающую произнесение магических текстов в одиночку, тенденция формирования раннего песенного творчества происходила от жанра «песен одиночек» - охотников, шаманов - посредников между человеческим и божественным миром. Так, транслируя слова коми, полученные в состоянии глубокого транса, истолковывая их, воспроизводя в обрядах, шаманы облачали их в песни, зарождая основы ритмизированных текстов. В других случаях, в частности, в рисосеющих общинах (ставших доминирующими уже в период оформления японской протогосударственности), была характерна коллективность исполнения песен с пониженной ролью индивидуального начала, что и задало впоследствии характерные параметры японской поэзии .
По мнению исследователей поэтики Японии, многие особенности японской поэзии разных жанров родились из такого явления, как «утагаки» или «утакакэ» - «вызов на песню», «запевки» - исполнение песен двумя полухориями с сопровождающими их танцами, хореографией, возжиганием костров, брачными играми . Сами утагаки были связаны с календарной обрядностью, различными синтоистскими ритуалами, отчасти имели просто состязательный развлекательный аспект.
На связь с синтоистскими ритуалами указывает тот факт, что в древности утагаки (кагаи, кагахи), по-видимому, проводились в сакральных местах, чаще всего на священных горах. Ярким примером является песня «Манъёхю:» № 1759, сложенная в день кагахи при восхождении на гору Цукуба: «на горе Цукуба...девушки и юноши вновь собрались у костров зажженных, будут здесь хороводы водить, и чужую жену буду я здесь любить, а моею женою другой зато владеть будет. Бог, что власть здесь имеет, дал согласие людям еще с незапамятных пор...»3 Именно так участниками утагаки разыгрывались мифические драмы, воспроизводившие диалог между коми и духом конкретной местности или жрицей. Это мог быть поочередный обмен песнями между двумя частями хора, либо разделение единой песни на несколько частей - подобное обрядовое исполнение обусловило в дальнейшем формирование двухчастной композиции отдельного пятистишия - танка, а диалогический или полилогический характер бытования японской поэзии свойственен ей и по сей день. Так, к примеру, диалогичность являлась непременным условием существования поэзии рэнга (букв, «нанизанные строфы»), где даже простейший ее вид подразумевал наличие двух авторов. Первые примеры рэнга восходят уже к древнейшему своду японских мифов «Кодзики».
Таким образом, в ритуале слово, текст выступали как одно из средств коммуникации человека с божествами. Драматургическая постановка диалога с коми на утагаки не является единичным тому примером. Подобную функциональную значимость «слова» зафиксировали многочисленные песни антологии «Манъёхю:».
В этом смысле интересно и само происхождение слова «ута» - «песня», «стих». Оно упоминается уже в предисловии Оно Ясумаро к тексту «Кодзики». В строках, где речь идет об очищении Земли от враждебных Небу земных божеств, рассказывается о магической силе танца и песни, способствовавшей низвержению врагов1. Таким образом, уже в этом памятнике обозначено изначальное использование слова «песня» в качестве заговорного или ритуального текста.
«Харэ», «киёси», «саякэса» - «чистота»
Считается, что понятие «аварэ» в качестве эстетической категории впервые было употреблено поэтом Ки-но Цураюки в уже упоминавшемся «Предисловии» к антологии «Кокинсю:». Вот как он оценил дарование поэтессы Оно-но Комати: «Оно-но-Комати ... Она очаровательна (аварэ), но бессильна. Ее песни - будто прекрасная женщина, пораженная болезнью»2. Аварэ, будучи зафиксированным у Цураюки в качестве одного из критериев при оценке произведения, стало ключевым моментом в поэзии. Как отмечают И.А. Воронина, А.Р. Садокова, «поэты устремились на поиски аварэ, причем каждый старался отыскать и выразить аварэ, еще не воспетое до него. Саканоуэ Корэнори увидел особое очарование в багряных листьях, плывущих по реке Тацуя; Сосэй-хоси - в цветах гвоздики, сверкающих в лучах вечернего солнца...»3. Шел поиск какого-то конкретного момента, отдельной детали, в которой и содержалось аварэ, и через которую было возможно отразить полифонию чувств. Помимо природы, которая продолжала являться одной из главных тем поэзии, источником аварэ являлся и безграничный мир чувств, эмоций человека, особенно в виде любовных переживаний.
Моно-но аварэ как эстетическое понятие вошло также в японскую прозу, особенно в эпоху Хэйан - классический период эстетизированного образа жизни, создавшего своеобразный «культ прекрасного». Так, в «Повести о Гэндзи» слово «аварэ» встречается около тысячи раз, но уже в несколько другом контексте: любовной печали, быстротечности жизни, восторга с оттенком беспричинной грусти. Особое внимание автор уделяет любовным переживаниям главного героя - именно они показаны во всей истинности своих проявлений и разнообразии оттенков - то, что было названо впоследствии «культом любви» (ирогономи) эпохи Хэйан. Здесь буддийская идея мимолетности жизни, бренности существования окрашивает аварэ в печаль, грусть, придавая оттенок «грустного очарования вещей».
Как отмечает Т.П. Григорьева, «со временем акцент в аварэ переместился с восторженности на задумчивость. Радость переживания мира, непосредственность сменились чувством загадочности, непостижимости бытия» . В искусстве стали ценить красоту югэн . Югэн, отражая красоту тайную, перевел поиски истины {макото) во внутреннюю суть вещей, в глубины их души.
Подобную перемену во взглядах японцев можно объяснить многими причинами. Чаще всего упоминают распространение буддизма в такой его разновидности, как дзэн: «Буддизм дзэн послужил мировоззренческой основой эстетики югэн, определивший дух искусства XIII - XVI вв.»3. Т.И. Бреславец также отмечает, что югэн проник благодаря буддийской литературе, где он имел смысл таинственного, глубоко скрытого, а, следовательно, истинно сущего, изначально существующего. К нему обращались, чтобы сказать о невыразимом ощущении, непередаваемом глубоком чувстве, скрытом переживании4.
Однако мы согласимся с А.Н. Мещеряковым, который истоки мотива бренности, приписываемые буддизму, нашел уже в древней японской мифологии, в частности в мифе о Ко-но-хана-но-сакуя-химэ, объяснявшему недолговечность человеческой жизни. По его мнению, буддизм оказал определенное влияние на общеностальгический лад мировосприятия японцев, а они перевели мировоззрение буддизма в эмоционально-чувственную сферу5. Помимо мифов, мотивы если не бренности, то изменчивости жизни были отражением самого архаического ощущения времени в его циклическом круговороте. Благодаря интерпретирующей роли синто, концепция бренности на японской почве приобрела черты, противоположные ортодоксальному буддизму: здесь данное понятие почти всегда соприкасалось с изысканной печалью, грустью, скорбью, хотя изначально идея мудзё предполагала освобождение от привязанности к эфемерному сущему.
Нельзя сказать, что идея «скрытости» и особого восприятия «темноты» в этот период также появилась впервые. Достаточно вспомнить основную характеристику японских коми - их неявленность, скрытость, тайность для взора человека. А темнота с древности являлась не только атрибутом сверхобыденного мира, она символизировала невидимость объекта, а также невозможность и запрет для обычного человека увидеть его. Скорее, подобные идеи возродились в этот период и благодаря расширенному влиянию китайского искусства с буддийской идеей о «потусторонней, недоступной для взгляда красоте невидимого», и вслед за изменением политической и социальной ситуации эпохи.
Великий мастер и теоретик театра Но Дзэами (1363 - 1443) на основе идей дзэн-буддизма придал пониманию прекрасного-/огэ« оттенок глубокой тайны, неявленности в профаном мире, лишь намекающей на мир божественный. Он считал, что югэн - это и есть намек на источник и цель красоты, но не сама красота, так как каждый открывает в нем свои оттенки смысла1. Эта идея получила распространение: в каждом искусстве теоретики начали вырабатывать свой главный метод выражения такого «ускользания» смысла. Ярче всего принцип намека, недосказанности обнаруживается в живописи, в эффекте пустого белого пространства на плоскости картины - «ёхаку», позволяя зрителю стать активным участником творческого процесса художника, домыслить идею (ср. с принципом «перетекания»-шёи). Считается, что пустые места на свитке с иероглифами наполнены гораздо большего смысла, нежели то, что начертала на нем кисть. Картина или свиток на стене редко обрамлялся рамкой: вместо рамок за картиной существовала пустота, которую должно было заполнить воображение смотрящего. В поэзии аналогичным средством был принцип «ёдзё:» (сверхчувственное восприятие). В театральном искусстве Но присутствовал принцип «сэну токоро га омосироки» (умение вызвать интерес при отсутствии видимого действия), а маска играла роль отвлечения от зрячего мира, ибо образ познается не внешним подобием, а жестами и музыкой. В искусстве чайной церемонии таким принципом выступал «такэкурсши» (таинственность, неявленность)1. Принцип намека, недосказанности стал ключевой характеристикой не только японского традиционного искусства, но и в целом, японской нации. В этом отношении интересно высказывание Т. Лебра, которая отмечает приоритетное значение подразумеваемого, невербального, интуитивного общения над внешним, вербальным и рациональным обменом информацией в Японии . Исследовательница отмечает несколько причин этого явления, среди которых: подсознательная чувствительность к желаниям и мыслям другого, что делает вербальную информацию излишней; признание людей, обладающих умением невербальной, интуитивной коммуникации, изящными и утонченными (ср. с югэн).
