Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Роль восточно-христианской духовной традиции в культуре Англии в период зарождения нации и в средние века 14
Раздел 1. Определение терминов 14
Раздел 2. Англосаксонская церковь 26
Раздел 3. Особенности христианской культуры Англии в период, предшествующий реформации 50
Раздел 4. Восточно-христианское влияние в английской юриспруденции, философии, художественном творчестве 56
Глава II. Православное христианство в духовной культуре Англии в XVIII - XIX веках 69
Раздел 1. Английское христианство после реформации. англиканское вероучение 69
Раздел 2. Православные англичане в XVIII веке 77
Раздел 3. Деятельность по сближению англиканской и православной церквей на рубеже ХІХ-ХХ веков 82
Раздел 4. Отражение тяготения к православию в других областях культуры 99
Глава III. Православие в Англии в XX веке 125
Раздел 1. Сокращение англикано-православных контактов в 1918 -1925 гг 125
Раздел 2. Англикано-православные контакты по линии студенческих христианских организаций 128
Раздел 3. Деятельность содружества св. Албания и св. Сергия 148
Раздел 4. Рост православной церкви в Англии после II мировой войны: миссионерская деятельность Сурожской епархии 156
Раздел 5. Христианское содержание в творчестве К. С Льюиса 172
Заключение 188
Библиография 192
- Англосаксонская церковь
- Православные англичане в XVIII веке
- Англикано-православные контакты по линии студенческих христианских организаций
- Христианское содержание в творчестве К. С Льюиса
Англосаксонская церковь
Согласно «Церковной Истории Английского народа» Беды
Достопочтенного, христианство пришло на территорию будущей Англии уже во II веке от Р. X.: «В год от Рождества Христова 156 Луциус, король Британии, послал ему [римскому архиепископу - Т.С.] письмо с просьбой о том, чтобы ему сделаться христианином (75, 25)». Хотя населена была эта земля в то время не англосаксами, а кельтами (Беда Достопочтенный называет их «Britons»), мы обязаны хотя бы в общих чертах сказать и об этом периоде: древнее христианство, будучи православным, мыслило себя как наднациональное («Несть Иудей, ни Эллин» (Гал. 3, 28) и склонно было к тому, чтобы воспринимать духовные достижения принадлежавших к другим этносам людей как значимые и весьма важные. Тем более значимые в данном случае, ибо все происходило на одной земле, которая мыслилась освящённой святостью подвижников. И недаром Беда Достопочтенный посвящает до-саксонскому периоду немало страниц в своей «Истории...».
Британия в то время, как известно, была провинцией Римской Империи, и управляли ею римляне. Поэтому гонения на христиан при императоре Диоклетиане (284-305 гг.) отозвались и на этом далеком острове. Именно в этот период пострадал святой первомученик британский Албании за отказ принести жертву языческим богам (память 22 июня). «История...» содержит довольно подробный рассказ об этом мученике. Кроме него еще упоминается два имени -Аарон и Юлиус(75, 29-30).
В православном (и католическом) христианстве «жизнь (и смерть) святых мучеников и подвижников есть воплощенный идеал истинного, духовного и возвышенного жития»(237, 6). Вот почему четыре столетия спустя («История...» была закончена в 731 г.) первый труд по истории Англии сообщает нам эти имена, подобно тому, как русские летописи сохранили рассказ о страданиях варягов Феодора и Иоанна, первых христиан, пострадавших на русской земле(196, 23).
Однако в целом, согласно «Истории...», христианская вера бриттов не была крепкой. Народ, «который всегда рад услышать что-нибудь новенькое и не держится крепко ни за какую определённую веру»(75, 37), уклонялся, в частности, в ереси: арианскую в начале IV в. (епископ Арий отрицал Божественную природу Христа) и пелагианскую в конце IV в. (отрицание необходимости благодати).
Когда в IV в. готы захватили Рим, римляне (администрация и войско) покинули Британию, которая оказалась на время беззащитна перед натиском соседей - кельтских же племён ирландцев и пиктов. Дальнейшее развитие событий на острове оказалось весьма значимо для англосаксов не только политически (бритты пригласили их для защиты от пиктов на севере), но и в духовном плане: ирландцы с Божьей помощью(75, 48) были разбиты, но с улучшением жизни у бриттов, видимо, резко упала нравственность, и последовавшая эпидемия чумы выглядела грозным предупреждением.
Однако «пробудить от духовной смерти тех, кто выжил, оказалось невозможным»(75, 49). Тут-то и пригласили «Англов или Саксов», которые, разбив пиктов, принялись за позвавших их бриттов. Последовавшее истребление местного населения и изгнание уцелевшей его части, сопровождавшиеся разрушением поселений, для более позднего христианского сознания англо-саксов ассоциировалось с разрушением Иерусалима язычниками и воспринималось как справедливое возмездие (the just vengeance of God(75, 51) народу бриттов за его преступления. Такое понимание духовного смысла исторических событий скажется через несколько столетий и определит действия народа и правительства в дни военной опасности уже для самих англо-саксов со стороны датчан.
Пришедшие в Британию англосаксы, как известно, были язычниками. Как и везде в Европе, эти язычники через некоторое время стали христианами. Однако, судя по имеющейся информации, ситуация и мотивы перехода от язычества к христианству для англосаксов должны были заметно отличаться от того, что наблюдалось у других германских племен в континентальной Европе. Так, в Европе пришедшие варвары перенимали христианскую духовную культуру (вместе со всякой прочей) от покоренных народов. Например, У.Э. Клебш в своей книге «Христианство в европейской истории» пишет о том, что в 341-431 гг. большинство обращенных в христианство варваров были приверженцы арианской ереси(301, 90).
Это означает, что обращало их местное духовенство, так как уже в 325 году арианство было анафематствовано Первым Вселенским Собором. С этим согласны К. С. Латуретт (326, 100) и М.Э. Поснов, утверждающий, что готы, возможно, переняли христианство (в его арианском искажении) от пленных каппадокийцев после морской экспедиции в Трапезунд 264-го года, и бургундцы - от местного населения (юго-восток Галлии, конец 5-го века)(273, 235).
В Британии такого не произошло. То ли вследствие невиданной жестокости захватчиков, то ли из-за гордыни захваченных, последние и не подумали заняться миссионерской деятельностью среди пришедших варваров: «К своим ужасным преступлениям они прибавили ещё одно: они никогда не проповедовали христианскую веру тем Англам или Саксам, которые вместе с ними населяли Британию»(75, 37). Как видно из этого высказывания Беды Достопочтенного, восприятие своих языческих предков как бича Божьего было живо в VIII веке.
Однако из ситуации с бриттами был извлечен и положительный урок, возможно, тоже сыгравший свою роль позднее, когда англосаксы отправились в Европу просвещать светом Истины так называемых Старых Саксов (Old Saxons) - племя, частью которого были их предки: англичанин Уиллиброд (658-739) подвизался на территории современной Голландии; английский святитель Вонифатий Кредитонский (ок. 675-754) поминается как монах, учёный, апостол Фризии и Германии, архиепископ Майнца и мученик(262, 229).
Итак, ситуация перехода к христианству резко отличалась от той, что наблюдалась на континенте. Мотивация, на наш взгляд, тоже была несколько иной. По мнению некоторых исследователей, существенным (хотя, конечно, не единственным и может быть даже не определяющим) побудительным моментом к принятию христианства как готами, так и бургундцами и франками было стремление варваров идентифицировать себя с культурой, которую они не могли не воспринимать как несравненно более высокую: «Поскольку христианство всё более ассоциировалось с цивилизацией, они, естественно, должны были его принять». И далее: Хлодвиг (лидер Франков) принял кафолическую форму христианства... возможно, он хотел таким образом идентифицировать себя с жителями римских провинций, которыми он правил»(301, 101).
Подобные высказывания вряд ли доказуемы и звучат легковесно; однако мы не имеем права игнорировать привлекательность более высокой цивилизации для менее развитого народа. Кроме того, мы помним историю Древнего Рима в части его отношений с культурой древней Эллады, а также имеем очень близкий нам по времени пример Японии. Когда в конце XIX века правительство этой страны взяло курс на, как мы теперь говорим, вхождение в мировое сообщество и открыло границы для иностранцев, все ведущие христианские конфессии прислали туда своих миссионеров. По отзыву главы русской православной миссии святителя Николая Японского, государственные структуры Японии гораздо охотнее шли на контакт с протестантами, так как последние были представителями наиболее промышленно развитых стран (266, 89).
В Англии все должно было быть иначе: большинство римских городов к приходу англосаксов (начиная с 375 года) было в упадке или вообще покинуто. Соответственно, впечатляющей культуры, как на Континенте, они увидеть не могли. Это означает, что соображения политики и тщеславия, будучи, как и везде, важными, здесь играли значительно меньшую роль, и что Англия, подобно России, пришла к христианству «не путём подчинения высшей по культуре христианской народности, не путём политического преобладания над такою народностью, не путём деятельной религиозной пропаганды, а путём внутреннего недовольства, неудовлетворения язычеством и свободного искания истины»(227, 407). (Существует другая точка зрения на то, почему англосаксы не восприняли римскую культуру. Дэвид Эдварде считает, что так получилось по недостатку у них смирения: «Им не хватало того смирения, которое в Галлии позволило вторгшимся варварам принять городской образ жизни, язык и религию Римской империи»(311, 16).
Православные англичане в XVIII веке
Как известно, уже в 16 веке англичане вели обширную торговлю, путешествовали по всему миру, и, теоретически, могли иметь контакты с православной духовностью, которая, как таковая, в то время не представляла для них интереса. Ричард Чанселлор, посетивший Россию в 16 веке, писал, что русские в своих богослужениях выглядят немногим лучше, чем идолопоклонники(390, 134). Более того, отношение к Православию в самой Англии было скорее враждебным. Так, в 1677 году в Лондоне была построена греческая церковь, а в 1684 году её закрыли по королевскому указу(151, 306): православная религиозность воспринималась государственной властью как нечто чуждое и опасное.
И всё же ситуация менялась, хотя и чрезвычайно медленно. Первые контакты между православными и англиканами как представителями своих Церквей были вызваны скорее политической необходимостью, нежели соображениями духовного порядка. Получилось так, что в 1690 году архиепископ Санкрофт, семь епископов и около 400 других духовных лиц отказались принять присягу на верность королю Вильгельму III и Марии; будучи лишены своих мест, они отделились от установленной Церкви и составили особое общество, существовавшее до начала XIX века. Желая найти для себя опору в соединении с Православной Церковью, епископы nonjurors («неприсягающие») воспользовались прибытием в Англию для сбора пожертвований митрополита Фиваидского Арсения и в 1716 году отправили через него восточным патриархам «проект соглашения между православным и католическим останком британских церквей (как они называли своё сообщество) и апостольскою восточною Церковью».102 Свои же отличия от Православия они, судя по всему, считали вовсе не существенными: они были «всего лишь» не согласны «1) признавать определения Вселенских Соборов обязательными наравне с Св. Писанием, 2) поклоняться Пресвятой Деве Марии, 3) призывать ангелов и святых, 4) верить в пресуществление Св. Даров в таинстве Евхаристии и воздавать им Божеское поклонение и 5) почитать иконы»(398, 744).
Естественно, восточные патриархи не могли всерьёз принять такое предложение об объединении; ответили, однако, очень аккуратно, не отнимая надежды на воссоединение. Своё второе послание англикане отправили патриархам через русский Синод, причём просили Синод и императора Петра I принять участие в их стараниях и оказать им своё покровительство и содействие. «Св. Синод с радостью узнал о желании англикан иметь единение и мир с Восточною Церковью и обещал (1723 г.) прилагать всякое попечение к столь святому делу. Он сообщал, что ознакомил с этим делом государя, который «принял известие лицем весьма весёлым» и, как можно думать, «в число отрад по счастливом, но трудном походе почитал»(398, 745).
Зная, каков был Пётр І в религиозном отношении, можно представить характер его веселья при таком известии. Но политически затея была для России очень интересная, и Петр приглашает представителей Англиканской Церкви в Петербург «кроткаго ради во имя Христово и в Дусе Его разговора». Но тем временем император умирает (1725 г.) и англикане лишаются своего покровителя. Кроме того, к этому времени и архиепископ Кентерберийский наконец разъяснил международному православному сообществу схизматическое (раскольническое) положение поп jurors в Англиканской Церкви, после чего переговоры прекратились.
Эти межцерковные контакты принадлежали к сфере церковной политики и сами по себе не имели большого значения для духовной культуры Англии. Однако мы не должны их игнорировать, ибо они подготовили почву для действительного взаимодействия Церквей и духовных культур, которое начнётся примерно сто пятьдесят лет спустя.
Однако нельзя сказать, что в 18 веке Православие в Англии совсем никак себя не проявляло. В 1770 году по просьбе Е.Дашковой Джон Хинклиф перевёл на английский язык «Слово при случае совершаемых молитв над гробом Петра Великого» митрополита Планона (188, 21). Ранее, в 1762 году, некий англиканский священник по имени Филипп Лодвилл переводит на английский язык «Исповедание Православной веры» киевского богослова Петра Могилы. Глеб Струве, который в 50-х годах нашего столетия занимался изысканиями в этой области (280), говорит о том, что есть указания на то, что этот священник и сам перешёл в Православие - случай в англиканской церкви единственный, если он вообще имел место. Зять этого священника, Джон Парадайз, родившийся в 1743 году, во младенчестве был крещён в Православную веру. (Мать его была полу-гречанка, а отец - Питер Парадайз, бывший Британский консул в Салониках.) Женой его стала Люси Лэдвелл, дочь полковника из Вирджинии Филиппа Лэдвелла. Известно, что полковник и вся его семья, вскоре стали православными, так что православный англичанин Джон Парадайз женился на православной американке. (В своей статье Г. Струве ссылается на биографию супругов Парадайз, написанную доктором А. Б. Шепперсоном).
Г. Струве утверждает, что он разыскал в архивах непреложное подтверждение этих фактов. Дело в том, что в ноябре 1716 года в Лондоне начались регулярные православные богослужения. Ещё ранее, с 1712 года, в Лондоне находились архиепископ Арсений и архимандрит Геннадий, «пытаясь добиться британской помощи для Греческой Церкви, страдавшей под властью турок, и отправляли богослужения, которые посещали не только жившие в Лондоне русские и приезжие греки, но также англичане, сочувствовавшие возможности объединения Западной и Восточной Церквей(151, 54)».
Преодолев некоторое сопротивление, удалось добиться разрешения Лондонского епископа Робинсона открыть церковь под эгидой русской миссии - на том основании, что Пётр I предоставил те же привилегии англичанам в Москве. Робинсон, насторожённо относившийся к любым попыткам обратить англичан в иную веру, потребовал всё же, чтобы русские «приватно службу Божию отправляли, только бы англичан до церкви не допускать, а пение бы отправляли в тихости, чтоб простой народ обиды не учинил»(151, 55). В церковных книгах этого прихода и сохранились записи об участии в таинствах семьи Лэдвелл и Парадайз. Вот некоторые из этих записей:
«1766:Апр. 20. Господа Англичане правоверные и Греки. Филипп Лэдвелл Аглицкой дворянин и три дочери его:
Анна, Франсис и Лукерья,
Петр Парадиз,
Иван Петров, сын Парадизов, Мария Ток, грекиня, да греков - человек 12».
Под 14 марта 1767, читаем:
«Преставился Г-н Филипп Лэдвелл, Аглицкий дворянин в 5 часу пополудни».
15 марта над Филиппом Лэдвеллом «читали канон по исходе души», а 22 марта он был погребён «в деревне Бов, при церкви в склепу», т. е. в Страдфорд-ле-Бов.(280)
Надо заметить, что «сын Питера Парадайза, Джон, который впоследствии сделался членом Королевского общества, был близким другом Сэмюэла Джонсона и едва ли не всех выдающихся людей в Лондоне в течение следующих десятилетий»(151, 49).
Другим православным англичанином того времени был Фредерик Норт, лорд Гилфорд (1766-1827) - младший сын знаменитого английского первого министра, при котором американские колонии начали войну за освобождение. В 1782 году он поступил в Оксфорд, где увлёкся древними языками и стал страстным грекофилом. По окончании университета он отправился путешествовать сначала в Испанию, потом и на острова Греческого архипелага. «Во время этого путешествия, в 1791 году- т.е. как раз в тот год, когда Россия воевала с Турцией, а Парадайз помогал Воронцову предотвратить войну между Англией и Россией - Норт, ознакомившись с учением Православной Церкви, перешёл по влечению в Православие... В том же году, после заключения Галацкого мира между Россией и Турцией, Норт обратился с торжественной одой на греческом языке к императрице Екатерине II. Экземпляр этой оды, хранящийся в Британском музее, несёт дружеское посвящение автора о. Якову Смирнову (священнику Лондонской Православной церкви).(280)109 Во время правления Александра I Норт посетил Россию.
Этот православный англичанин создал Ионийский университет на Корфу. И ещё говорят, что «приезжая в Англию, он вызывал много насмешек, так как всегда показывался на улице, независимо от времени года, в древнегреческой тоге(280)». Эта последняя особенность могла бы изрядно подпортить общее впечатление об этом человеке, - если бы не православный контекст. Странная манера одеваться была характерным элементом такого христианского духовного делания как «юродство Христа ради». Епископ Варнава, юродствовавший в 20 веке в России (в миру - Н.В. Беляев, выпускник МДА, кандидат богословия и христианский писатель), утверждал, что всякого рода странности почти неизбежны для человека, который серьёзно относится к своей вере(233, 44). У нас нет никаких оснований полагать, что к Православию Норт относился иначе. Аристократ, знаток классических языков, основатель университета в Ионийском протекторате, он вполне мог избрать такую форму защиты от человеческих похвал и всякого рода светской суеты. Надо сказать, что если это действительно было так, то выбор был очень удачен: греческая тога могла быть воспринята как знак эксцентричности или, в худшем случае, некоторой умственной поврежденное - но не настолько, чтобы забирать в полицию или сажать в сумасшедший дом.
Англикано-православные контакты по линии студенческих христианских организаций
В 1919 году в Лондоне появился православный приход, состоявший исключительно из русских эмигрантов. Создался приход сначала в домовой церкви, а потом (1922) англикане отдали русским в пользование храм во имя св. Филиппа недалеко от станции Виктория. В течение многих лет это был просто русский приход, а один-другой англиканин или англиканка переходили в Православие в связи с тем, что выходили замуж или женились на русских(2, 288).
Как уже говорилось, к 1923 году практически сошла на нет деятельность Ассоциации Англиканской и Восточных Православных Церквей. Однако в том же, 1923-м году в Англию впервые приехал 25-летний эмигрант, один из тех «русских мальчиков», о которых когда-то писал Ф.М. Достоевский, только успевших уже столько увидеть и понять, что нездоровые политические и иные увлечения стали им гораздо менее опасны. Речь идёт о Николае Михайловиче Зернове (1898 - 1980). Деятельность этого человека сыграла настолько значительную роль в интересующей нас сфере, что представляется необходимым достаточно подробно остановиться на некоторых эпизодах его биографии.
В 1917 году Николай Зёрнов с золотой медалью окончил знаменитую гимназию Поливанова Москве и поступил на медицинский факультет Московского университета. В 1921 году покинул вместе с семьёй Россию. Оказавшись в Югославии, поступил на богословский факультет Белградского университета, который и окончил в 1925 году(401, 254).
Итак, в 1923 году благодаря Р. Холлингеру (1887-1930), секретарю американского отделения YMKA (Young Men Christian Association), H. Зёрнов попадает на конференцию Британского студенческого христианского движения, которая состоялась на севере Англии, в Суонике (Swanwick).
Англия произвела на молодого Зёрнова глубочайшее впечатление: «Очевидная стабильность этой страны была так далека от ужасов русской гражданской войны, красного террора, голода и болезней, сопровождавших падение Российской Империи». (125,4)
По впечатлениям Н. М. Зёрнова, «в Англии в то время мало кто интересовался Русской Церковью и едва ли кто верил, что она переживёт выпавшие ей на долю гонения»(23, 217). Но тем глубже было удивление Николая Михайловича от встреч на конференции с людьми, которые, в его восприятии, веровали по-православному и имели сходный духовный опыт.
Потрясённый Зёрнов предложил организовать конференцию англикан с православными, но предложение это было отвергнуто Зоей Ферфилд (Zoe Fairfield (1878-1936)), которая была «очень удивлена: она не видела оснований для подобной встречи, так как Студенческое Христианское Движение, в качестве члена Мировой Христианской Федерации Студентов, было против выделения каких-либо конфессиональных или национальных признаков» (125, 4). В общем, время ещё не пришло.
Наблюдение Зернова об аналогичности духовного опыта православных и англикан необыкновенно важно: это ещё одно свидетельство о существовании особого культурного пласта, общего для двух наций; пласта (для англичан) очень глубокого и очень древнего, но всё-таки сохранившего своё влияние на духовную культуру.
Вышеупомянутая поездка Н. Зёрнова значительно ускорила образование Русского Студенческого Христианского Движения, одним из организаторов которого он и стал. Будучи секретарём РСХД в Белграде и в Париже (1925 -1932), он также являлся и первым редактором «Вестника РСХД» - печатного органа Движения, первые номера которого печатались на машинке.
Деятельность Движения на самом первом этапе включала образование среди русской молодёжи христианских кружков, основной целью которых было «объединение верующей молодёжи для служения Православной Церкви и привлечение к вере во Христа неверующих. Оно стремилось помочь своим членам выработать христианское мировоззрение и ставило своей задачей подготовлять защитников Церкви и веры, способных вести борьбу с современным атеизмом и материализмом»(23, 217). Молодые люди собирались для совместного изучения Святого Писания, святоотеческого наследия и вообще для возможно более полного вхождения в православную церковную традицию. Такие кружки создавались практически везде, где жили беженцы из России.
В Англии, а именно в Лондоне, первая попытка создания такого кружка была предпринята в 1924 году отцом Сергием Булгаковым. В 1925 году при содействии Зёрнова кружок был возобновлён и к январю 1926 года насчитывал 26 человек (40, 23). При этом он не находился в изоляции от внешнего мира: английское Студенческое Христианское Движение иногда приглашало его членов на свои собрания и вообще относилось к нему доброжелательного, 24).
Позднее, в 1926 году, было решено впредь называть кружок - кружком Преподобного Сергия Радонежского. Произошло это после того, как в Париже в 1925 году был открыт Православный Богословский институт, в котором собрались многие выдающиеся русские богословы и философы (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, Б.П. Вышеславцев и другие).
В том же 1925 году в Англии побывал Г.Г. Кульман (1894-1961), член Парижского бюро РСХД, через которого осуществлялась связь с американской YMKA. Он прочёл ряд лекций в различных богословских колледжах Англии -в Кэмбридже, Лиддсе, Мерфилде, Манчестере, Оксфорде, Лондоне. Лекции были организованы Английской Федерацией специально для лиц, интересующихся русской жизнью(7, 11). Бывало, что за лекцией следовало несколько часов неформального общения.
В результате общения со слушателями у Георгия Кульмана сформировалось определённое впечатление о религиозной жизни английской молодёжи, которое он и изложил в самом первом, машинописном номере Вестника РСХД. Вкратце эти впечатления можно свести к следующему (нумерация принадлежит Г.Кульману):
1. В Англии отсутствует чувство культурного и духовного кризиса, которое так ощущалось в Центральной и Восточной Европе. Наоборот, люди верят, что мир может строиться на прежних, довоенных и дореволюционных основах (7, 11). (Годом позже то же самое было отмечено Зерновым, который писал буквально следующее: «Англичане всё ещё пребывали в довоенном либерализме XIX века. Они верили, что человечество приблизилось к осуществлению своих чаяний, что социальная справедливость и экономическое процветание обеспечено для всех народов, что Лига Наций сделала невозможным повторение разрушительных войн» (23, 22).
2. Более чем какая-либо другая нация Центральной или Западной Европы, англичане сохранили в своих церквах глубокое чувство Богопочитания. (Зёрнов, побывавший в качестве гостя на съезде английских студентов-богословов в 1926 году, добавит : «они верят и в то, что на основе заповедей Христа можно строить и земную жизнь. Поэтому естественно, что вопросы о христианстве и социальных реформах особенно волнуют их церковные круги» (21, 13). Замечание очень важное: оно указывает на то, что англичане всерьёз хотели воплотить христианские принципы в государственном и экономическом устройстве - и, надо сказать, преуспели в этом хотя бы временно.
3. В английских церквах развивается движение (Г. Кульман не даёт конкретных данных), имеющее целью выход на якобы новый уровень в богословии через, в частности, отказ от проповеди о Распятии.
4. Чувствуется стремление студентов «ощутить божественное задание во всём творении» и их
5. Желание воссоединения со всеми христианами, «новое чувство вселенскости»(7, 12).
Немного позже мы рассмотрим материал, подтверждающий основательность выводов Г.Г. Кульмана. Теперь же необходимо пояснить, почему данные выводы важны для настоящего исследования.
Во-первых, в подтверждение нашего тезиса об изначальной близости духовно-культурного типа двух народов, русского и английского, мы можем констатировать, что в начале XX века среди европейских стран именно Россия и Англия отличались от остальной Европы степенью и характером своей религиозности.
Христианское содержание в творчестве К. С Льюиса
Выпускник Оксфорда, филолог, преподаватель и писатель, К.С. Льюис известен в первую очередь как автор книг о христианстве, чья «роль аналогична роли Дж. К. Честертона в начале 20-го столетия» (304, 13).
На самом деле, есть основания считать, что творчество Льюиса было гораздо значительней: хотя бы потому, что он был преподавателем университета, а во время войны вёл на ВВС апологетические беседы по радио.
Упоминание Честертона, однако, не случайно, так как книги последнего в своё время произвели на молодого Льюиса большое впечатление, оказавшись значительной вехой в его духовной биографии, которая уже сама по себе заслуживает пристального внимания.
В детстве Льюис верил в Бога, но, как часто бывало в его стране, к вере этой примешивалась изрядная доля страха. «Я боялся за свою душу, в особенности - пронзительными лунными ночами, когда свет бил в незанавешенное окно» (30, 296). В подростковом возрасте под влиянием ряда факторов он постепенно отошёл от Церкви, ощутив при этом «огромное облегчение». «Главное - чтобы не вернулись те лунные ночи, что я перенёс в школьной спальне. Опять же, мне легче было от чего-то отказаться, чем что-то искать; важнее избежать боли, чем обрести счастье, и я возмущался тем, что я создан и пущен в этот мир без моего согласия. Вселенная материалистов была хороша своей ограниченностью - никакое несчастье здесь не вечно, смерть избавит нас от всего. А если и временное несчастье окажется невыносимым, самоубийство отворит нам дверь. Ужас христианской вселенной в том, что из неё нельзя выйти»(30, 388).
Классический аргумент атеиста, и один из самых серьёзных. Но следующий, пожалуй, не менее весом: «Больше всего на свете я не любил, когда ко мне «лезут». Христианство, казалось мне, будет вмешиваться в святая святых моей жизни. С ним невозможно договориться, в самых глубинах души я не смогу оградить место, обнести его колючей проволокой и надписать: «Вход воспрещён». А только этого я и хотел - клочка «своей земли», где я смогу ответить любому: «Это моё дело, и тебя оно не касается»(30, 388).
Столь обширное цитирование необходимо, чтобы дать представление о глубине переворота, происшедшего в этом человеке, - переворота, позволившего ему спустя 35 лет написать: «Частных дел нет»(32, 221), вложив эти слова в уста героя, с которым он безусловно согласен.
Льюис был человеком, которому чёткость и последовательность мышления и интеллектуальная честность были привиты необычайно крепко, и любую реальность он старался осмысливать, исходя из этих предпосылок. С раннего детства для Льюиса важнейшим событием стало переживание чувства, которое он назвал радостью (joy) и определил как «неудовлетворённое желание, которое само по себе желаннее всякого удовлетворения... Сама по себе радость скорее похожа на особую печаль, но это именно те муки, которых мы жаждем. Несомненно, каждый, кто их испытал, не променял бы их на все удовольствия мира. Удовольствия, как правило, в нашем распоряжении; радость нам неподвластна» (30, 285). Долгое время Льюис никак не связывал её с религией, искал её и размышлял о ней, - до тех пор, пока она его не настигла. Название книги, повествующей об этом, - "Surprised by Joy"; перевод Н. Трауберг - «Настигнут радостью» -вполне адекватен.
Первой вехой на пути стала книга «Фантастес» Дж. Макдоналдса (1824-1905). По словам Льюиса, она сделала христианским его воображение. А потом, уже в 1916 году, подхватив на фронте «окопную лихорадку» и «отдыхая» в госпитале, он прочитал сборник честертоновских эссе. «Я ни разу не слыхал о нём и понятия не имел, чего он хочет; до сих пор недоумеваю, как это он сразу покорил меня... Я не был обязан принимать всё, что говорил Честертон, чтобы получать от него радость. Его юмор как раз такой, какой я люблю, - не обычные шуточки, рассеянные по тексту, словно изюмины в пироге, и не тот легкомысленно-болтливый тон (терпеть его не могу), который встречается у многих писателей; юмор Честертона не отделим от самой сути спора, Аристотель мог бы назвать его цветением диалектики»(30, 402).
Конечно, были не только книги. Была война, окопы на передовой, были люди, верующие и неверующие, фрейдизм, Бергсон, антропософия, занятия литературой и философией. Именно последняя ближе всех подвела Льюиса к деизму (религиозно-философская позиция, при которой Бог, в качестве безличной первопричины, признаётся творцом мира, но его участие в жизни природы и общества отвергается). И тут Льюису опять попадается Честертон, на сей раз его книга «Вечный Человек». «Я и раньше считал Честертона самым разумным человеком на свете, «если оставить в стороне его христианство». Ну так вот, теперь у меня выходило (разумеется, словами я это выразить не мог), что и христианство весьма разумно, «если оставить в стороне христианство»(30, 423).
Таким образом, мы видим, что книги Честертона сыграли немаловажную роль в духовном становлении Льюиса. Потом дело пошло быстро: «...лису выкурили из гегельянского леса, и теперь она мчалась по полю, измученная, задыхающаяся, под крики погони и лай собак. Все они оказались в одной своре - Платон, Данте, Макдональд, Герберт, Барфилд, Толкин, Дайсон и сама Радость»(30, 426).
Затем Льюис делает несколько неожиданный вывод: «нелегко молодому атеисту уберечь свою веру. Опасности подстерегают его на каждом шагу»(30, 427). Самое интересное то, что весь этот увлекательный процесс шёл, можно сказать, совершенно вопреки его воле. Льюис был вынужден признать одно, другое, третье... Сам он комментирует это так: «Люди, от природы склонные к вере, не поймут того ужаса, с которым я воспринял это откровение. Дружелюбные агностики прощебечут нечто сочувственное насчёт «поисков Бога». В том моём состоянии это звучало как поиски кота, предпринятые мышью... И всё же то, чего я так страшился, свершилось. В Троицын семестр 1929 года я сдался и признал, что Господь есть Бог, опустился на колени и произнёс молитву. В ту ночь, верно, я был самым мрачным и угрюмым из всех неофитов Англии. Тогда я ещё не понимал того, что теперь столь явно стоит передо мной...»(30, 429).
Ещё два года понадобилось Льюису, чтобы стать христианином, то есть поверить в Христа и Евангелие. В этом ему очень помогли его друзья, Дж.Р.Р. Толкин и Генри Виктор Дайсон 19 сентября после ужина на прогулке в округе колледжа Магдалины (гуляли до 4-х часов утра) (384, 42-43).
Эта знаменательная прогулка имела ещё одно важное следствие: изменилось отношение Льюиса к мифу. Он перестал считать миф словом о не-бывшем или несуществующем и, что закономерно для филолога с ирландскими корнями, обратил особое внимание на кельтскую мифологию. В книге «Хроники Нарнии» мы встречаем образы, идеи и даже имена из литературы раннего ирландского Средневековья. Так, повесть «Покоритель Зари» или Плавание на край света» о морских странствиях героев в страну Эслана очевидно была вдохновлена повествованиями о плаваниях св. Брендана в стремлении отыскать «Остров Обетованный Святым» (287, 31): мистический призыв героя; морское путешествие, цель которого -приблизиться к Богу; проникновение в другие миры; следование от одного чудесного острова к следующему; вода, «что казалась слаще мёда»(287, 72), морские чудовищ-змей, - эти и другие элементы сюжета древних повествований о св. Брендане мы встречаем в повести Льюиса. А в богословской сказке «Расторжение брака» один из самых ярких образов также происходит из кельтской мифологии: в результате преображения сил души маленькая уродливая ящерица (блудная страсть), будучи убитой ангелом, превращается в прекрасного коня, на котором человек, очистившийся от страсти, скачет в жизнь вечную. Дело в том, что кельты глубоко почитали лошадей. Им были свойственны представления, согласно которым души умерших уходили в потусторонний мир на лошадях (287, 83). Примеры можно множить, и тема эта ещё ждёт своего исследователя.
Мы уже говорили о том, что кельтская культура испытала глубокое влияние со стороны православного Востока. С.С. Аверинцев пишет, что кельты «чувствовали себя носителями православной или «сиро-коптской» традиции (129, 40). Вполне вероятно, что обращение к средневековой кельтской литературе и мифологии в определённой степени обусловило характер религиозности Льюиса, его близость православной духовности.
