Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Методология изучения детства российского дворянина по мемуарам 15
1. Теоретическое обоснование основных категорий исследования и методологические подходы к их изучению 15
2. Теория культурного капитала Пьера Бурдье в дискурсе изучения культуры детства 34
3. Научный потенциал теории культурного капитала П. Бурдье в историко-культурном исследовании 49
ГЛАВА II. Кодификация детства в мемуарах дворян XVIII века 61
1. Формы культурного капитала российского дворянства в инкорпорированном состоянии 61
2. Объективация культурного капитала детства российского дворянина XVIII века 74
3. Институционализация культурного капитала, личный и семейный социальный капитал российского дворянина XVIII века 87
ГЛАВА III. Репрезентация культурного капитала детства в мемуарах российского дворянства XIX века 108
1. Особенности накопления инкорпорированного состояния культурного капитала в XIX веке 108
2. Объективированные формы культурного капитала российского дворянина XIX века в период детства . 119
3. Институционализация детства в культуре российского дворянства XIX
века 144
Заключение 162
Список литературы 164
- Теория культурного капитала Пьера Бурдье в дискурсе изучения культуры детства
- Научный потенциал теории культурного капитала П. Бурдье в историко-культурном исследовании
- Институционализация культурного капитала, личный и семейный социальный капитал российского дворянина XVIII века
- Объективированные формы культурного капитала российского дворянина XIX века в период детства
Теория культурного капитала Пьера Бурдье в дискурсе изучения культуры детства
Хронологические рамки исследования. Периодизация истории — это систематизация, которая заключается в условном делении исторического процесса на определённые хронологические периоды. Эти периоды характеризуются разными особенностями, определяемыми на основе выбранного критерия периодизации. Для периодизации могут быть выбраны самые разные критерии: государственность (С. М. Соловьев), триада «человеческая личность – людское общество – природа страны» (В. О. Ключевский), пассионарный толчок (Л. Н. Гумилёв), смена общественно-экономических формаций (К. Маркс) смена типа мышления (О. Конт, К. Ясперс), смена способов коммуникации (М. Маклюэн), экологические трансформации (Й. Гудсблом), и т.д. В данном исследовании рассматриваемым периодом является временной промежуток XVIII-XIX вв. Это так называемый период Нового времени. В научной среде оживленную дискуссию вызывает вопрос о временных границах этого периода. Большинство ученых сходятся во мнении, что XIX в. не ограничивается точными границами века, начинаясь в 1801г. и заканчиваясь в 1917 г. (В. Я. Гросул, И. Н. Ионин – либеральное направление всемирно-исторической теории). Именно с 1917 г. начинается Новейшая история России. Что касается начальной даты XVIII в., то, как правило, за нее принимают 1690-е годы, когда новые явления в культуре стали складываться в систему. Произошло это во многом благодаря восшествию на престол Петра I в 1696 г. Таким образом, временными рамками рассматриваемого периода являются 1690-е – 1917 гг.
Необходимо отметить, что некоторые авторы (К. Келли [106, с. 94], В. П. Безрогов) не считают 1917 г. переломным моментом в истории русского детства и предлагают распределять тексты по десятилетиям, изучая детскую ментальность. Разделяя вышеупомянутую точку зрения, данный подход, тем не менее, представляется неудобным для использования в диссертационном исследовании.
В 1960 г. в Париже была напечатана книга Филиппа Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке», сыгравшая огромную роль в исследованиях истории и культурологии детства. Автор на примере стран Западной Европы исследует эволюцию детства от Раннего Средневековья до XIX века. Ф. Арьес рассматривает детство как особый период жизни человека, прослеживает изменение роли ребенка в семье (от периферии к центру). Патрик Хаттон выделяет 3 главных постулата Арьеса:
1. в течение раннего Нового времени семья была переосмыслена как единство, основанное на близости и привязанности. Семейные отношения стали концентрироваться на эмоциональной составляющей;
2. переориентация произошла во многом благодаря изменению отношения к сексуальности и планированию семьи, начал практиковаться контроль за рождаемостью (с XVII в.). В результате количество человек в семье стало уменьшаться, она приобрела характеристики нуклеарной единицы;
3. появление нуклеарной семьи повлекло за собой большие культурные изменения, основанные на скрытой эмоциональной революции. Возникает ответственность за индивидуальное развитие ребенка [219, с. 55-56].
Эта позиция Ф. Арьеса стала предметом активной полемики среди ученых. Так, Л. Стоун и Э. Шортер поддержали точку зрения Ф. Арьеса, в то время как Л. Демоз и Э. Ле Руа Ладюри оказались в числе критиков. Ллойд Демоз в книге «История детства» устанавливает общие причины и законы исторического развития, которые заключаются во взаимоотношениях детей и родителей. Он выделяет 6 периодов в истории детства в соответствии с разными стилями воспитания детей. Эти этапы показывают постепенное сближение ребенка и родителей [72]. Не согласился с Ф. Арьесом французский исследователь Э. Ле Руа Ладюри, представитель второй волны «Школы Анналов». Он не считает верным положение о возникновении тесной эмоциональной связи между родителями и ребенком, родительской любви как таковой только к концу XVII в. На основе анализа документов, относящихся к истории окситанской деревни рубежа XIII-XIV вв. Монтайю, Э. Ле Руа Ладюри утверждает, что «с первых месяцев жизни младенца арьежские мамаши окружают его лаской и негой. В такой атмосфере смерть и просто болезнь малого ребенка или разлука с ним могут быть, и часто бывают, источником горести, подлинного страдания для родительского сердца» [126, с. 252]. Рождение ребенка всегда воспринималось как большая радость в семье. Однако необходимо учитывать уточнение самого автора, что он говорит преимущественно о крестьянских семьях средневековья, а «изложение Арьеса имеет отношение к поведению городской, придворной, буржуазной элиты. Эта элита, как правило, потомство передоверяла кормилице. К тому же ее поведение не мотивировалось экономическими потребностями крестьянского domus, ценящего молодые рабочие руки, а потому чадолюбивого» [126, с. 256]. Таким образом, любовь к ребенку в крестьянской среде имеет практическое обоснование.
Сторонники Арьеса, например, канадец Эдуард Шортер и американец Лоуренс Стоун – тоже прослеживали появление современной семьи, представлявшее собой коренное изменение эмоционального строя общества. Как утверждает Шортер, в XVIII в. совершилось «рождение романтической любви». С изменением отношений между мужем и женой изменились и отношения между матерью и ребенком, что заметно по большему вниманию, которое стали уделять кормлению младенцев грудью, уходу за ними, а также воспитанию и обучению [185, с. 20].
В России книга Ф. Арьеса была издана только в 1999 г., но она не вызвала такого бурного всплеска интереса к истории детства. По мнению Ольги Кошелевой, причина кроется в «продолжительном отрыве российской историографии от мировой, который произошел в наиболее динамичный и плодотворный период ее интернационального развития» [117, с. 14]. В настоящее время тематика детства включена в историческую парадигму знаний, в которой используется традиционный этнографический материал и социологические исследования, однако ученые в большинстве своем не владеют знаниями полемики вокруг подхода Арьеса. История детства в России уже зародилась, но пока еще не стала самостоятельным направлением [117, с. 14-15]. С другой стороны, зарубежные русисты активно применяют свои знания к российскому материалу (К. Вьолле, П. Дан, Д. Кароли, К. Келли, К. Кухер, С. Ловелл, М. Окенфусс, М. Раев, Д. Ренсел, Д. Товров, Б. Энджел и др.).
Научный потенциал теории культурного капитала П. Бурдье в историко-культурном исследовании
Исходя из данных таблицы 1, можно найти ряд совпадений. Так, авторы упоминали: «Приключения Робинзона Крузо» Д. Дефо (первый печатный перевод Я. Трусова с французского вышел в 1762 г.), «Похождения Телемака» Ф. Фенелона (печатный перевод вышел в 1747 г.), «Похождения Жилблаза де Сантиланы» Р. Лесажа (переведены в 1754-1755 гг.), «Детская библиотека» И. Г. Кампе, трагедии А. П. Сумарокова, сочинения М. В. Ломоносова и Н. М. Карамзина.
Анализируя список книг, упомянутых в мемуарах, мы видим, что дворяне читали как книги, написанные для взрослых, так и предназначенные для детской аудитории. В целом, развитие детской литературы шло от научно-просветительской к художественной и научно-познавательной. Отражение общих тенденций развития детской литературы мы находим и в воспоминаниях.
Игра – важная часть жизни детей, когда с одной стороны, культурный капитал объективируется в материальных предметах и средствах, с другой, для того, чтобы воспользоваться игрушкой или поиграть со сверстниками из определенной социальной группы, необходимы как культурный капитал в инкорпорированной форме, так и финансовые возможности семьи. Авторы многих воспоминаний подчеркивали, что из-за бедственного финансового положения семьи они не имели доступа к образованию или он был ограничен, родители редко баловали их игрушками и сладостями. Таким образом, прослеживается прямая зависимость культурного капитала от экономического капитала семьи.
К сожалению, в мемуарах XVIII в. практически не встречается подробного описания игрушек и игр. Некоторые авторы только мимоходом упоминают о наличии игрушек, другие их описывают, но достаточно лаконично. Иван Долгорукий, рассказывая о смерти бабушки старицы Нектарии, писал: «я при известии о кончине ее не в том еще был возрасте, в котором чего-нибудь другого жаль, кроме игрушек» [83, с. 27]. Можно предположить, что игрушки были, но какие – из текстов мемуаров непонятно. Так, бабушка Сергея Глинки в каждый свой приезд одаривала его «мимо всех других братьев лучшими игрушками и гостинцами» [62, с. 16].
Николай Греч летом жил в Царском Селе и вспоминал, что там была устроена беседка для игры маленьких великих князей, обитая изнутри сукном на вате, чтобы дети не ушиблись. В XVIII в. вход в сад был свободный, и Николай с братом Александром часто там играли. «С детства я разрезывал афишки и другие печатные листы и из отдельных букв складывал слова и речи. В конце 1799 года приехал в Петербург какой-то англичанин и стал продавать типографские буквы, с принадлежащими к ним снадобьями, для пометки белья. Батюшка купил у него такой ящичек и подарил мне. Я был в восторге. Англичанин, заметив это, предложил купить у него ручную типографию, то есть несколько сот букв, с ручными тисками, с маленькими мацами и т.п. У батюшки в то время случились деньги, и он подарил мне эту типографию. Англичанин выучил меня набирать и печатать. Но буквы были французские. Что ж? Я взял "Треязычную книгу" (повести, басни и т.п., на русском, немецком и французском языках) и стал печатать под заглавием: "Petites Historiettes. St.-Petersbourg, 1799, chez N. Gretsch"» [66, с. 102-103].
Игрушкой могли стать любые доступные ребенку предметы, изначально не предназначенные для игры: собирая войско Сергей Маевский вместо ружей вооружал его палками. Из примера видно, что игровой материал является вспомогательным в игре, благодаря фантазии дети в соответствии с замыслом игры создают игровое поле. Игрушкой может служить любой предмет, наделяемый определенным значением и это значение безоговорочно принимается всеми играющими. «Основу подбора материала составляет требование соответствия материала потребностям детей в элементарно-сюжетной и строительно-конструктивной деятельности» [213, с. 23]. Одежда, как и игрушки, относится к объективированному состоянию культурного капитала, причем в XVIII в., как и в XIX в., одежда выполняла ряд функций. «С помощью одежды определенного стиля человек заявляет о своей реальной и желаемой принадлежности к социальной группе (или субкультуре), что позволяет ему быть принятым, адаптироваться и обрести социальное признание. Здесь стиль играет роль «пропуска» или запрета на вхождение в определенную социальную группу, это «пространственная» и «временная» градация моды (приверженность к классу, группе, поколению, периоду социальной жизни и развития). При этом костюм носит и защитный характер: от несанкционированного вторжения «чужаков» [113, с. 226]. Эти особенности особенно ярко проявлялись в мундире - одним из наиболее символически нагруженных комплексов одежды.
Воспитанник Пажеского корпуса, Николай Брусилов подробно описывал пажеский мундир. Всего было 2 вида: обыкновенный и парадный. Обыкновенный мундир шился из сукна светло-зеленого цвета и подбивался красной шерстяной тканью. От воротника и до самого подола и сзади на фалдах располагались золотые петлицы с дутыми желтыми пуговицами. Камзол был красного цвета с золотыми петлицами, а нижнее платье красное. Голову обязательно пудрили и носили треугольную шляпу. На ногах башмаки с красными каблуками. Парадный мундир был из бархата светло зеленого цвета, по всем швам прошивался золотом. Камзол красный, шитый золотом. Нижнее платье бархатное, зеленое. Шляпа шита золотом. Этот мундир был казенный и выдавался пажам только в торжественные дни. По словам Брусилова, часто мундиры были велики настолько, что он практически волочился по полу, приходилось закатывать рукава и мальчики чувствовали себя некомфортно. Николай приводит эпизод, который ярко иллюстрирует символическое значение мундира. Однажды, перед отправлением во дворец, одетые в парадные мундиры пажи зашли к гувернеру шевалье де-Вильневу, у которого в гостях сидел маркиз chevalier de S. Louis. Его нужно было доставить во дворец. «Увидя придворную карету, в которой нас возили, m-r le marquis начал отвешивать нам пренизкие поклоны. Мы на этот раз сохранили важность и даже не улыбнулись. Насилу усадили маркиза на переднюю лавочку; но когда подъехали к крыльцу, маркиз, как учтивый кавалер, хотел выйти их кареты первый; но как обернуться спиной к таким золотым господам? Маркиз начал вылезать из кареты задом. Тут мы не выдержали, захохотали во все горло…» [31, с. 52]. Мундир был частью механизма идентификации, в данном случает этот механизм дал сбой. По-видимому, это связано с тем, что маркиз находился при российском дворе недолгое время и не мог с первого взгляда определить, кто перед ним находится, на него произвела впечатление только пышность и роскошь одежды.
При Павле I даже статские служащие должны были ходить в мундире, фраки были запрещены. Не любил император и круглые шляпы, даже дети «носили треугольные шляпы, косы, пукли, башмаки с пряжками» [66, с. 88].
В дворянских семьях, особенно столичных, детей начинали одевать во взрослую одежду достаточно рано. Трехлетнего Сергея Тучкова, пока он жил в Москве у деда и бабки, пытались одевать как гражданского служащего: «приучали к французской одежде, из маленьких моих волос делали большой тупей, несколько буколь, и привязывали кошелек. Но сие недолго продолжалось. Неискусные парикмахеры выдрали мне все волосы и принуждены были надеть на меня парик; притом французский кафтан, шпага и башмаки представляли из меня какую-то маленькую карикатуру» [211, с. 12]. После возвращения отца из Турции, семья переехала в Санкт-Петербург. Родители определили мальчика в артиллерию и со сменой места жительства произошла и смена образа: «отстригли начинавший отрастать тупей, причесали в малые букли, привили длинную сзади косу, надели галстук с пряжкой, колет, тесак, узкое исподнее и сапоги – и так из французской одежды преобразился я в маленького пруссака» [211, с. 12].
Институционализация культурного капитала, личный и семейный социальный капитал российского дворянина XVIII века
По мнению И. Г. Токмаковой, только начиная с XIX в. можно говорить о детской литературе, а не о детском чтении переводных или адаптированных книг [206]. В это время появились авторские произведения, написанные специально для детей. Возникла детская периодика. Из многочисленных детских журналов, в изученных мемуарах упоминаются только два: «Звездочка» А. О. Ишимовой и «Журнал для детей» М. Б. Чистякова. С 1845 г. журнал «Звездочка» выходил в двух вариантах: для младшего [90] и старшего [91] возраста. К сотрудничеству в журнале были привлечены профессиональные литераторы: Я. К. Грот, В. Ф. Одоевский [115, с. 84]. «Журнал для детей» М. Б. Чистякова выходил в Петербурге с 1851 г. по 1865 г. В программе журнала значилось «духовное, нравственное, историческое, естествоописательное и литературное чтение», но большинство статей носило религиозно-сентиментальный характер, что вызывало критику современников [81].
Конечно, круг периодических детских изданий, относящихся к объективированному состоянию культурного капитала намного шире. Назовем лишь некоторые: «Друг юношества» (1807 - 1815), «Новое детские чтение, издаваемое С. Глинкою» (1821 - 1824), «Детский отдых» (1881 -1907), «Задушевное слово» в 4 вариантах для разного возраста (1876 - 1918), «Подснежник» (1858 - 1862) и т.д. К середине XIX в. журналы стали ориентироваться на определенные возрастные группы. Так например, для детей младшего возраста выходили журналы «Светлячок» (1905 - 1918), «Игрушечка» (1880 - 1912), «Малютка» (1886 - 1917), «Мирок» (1902 - 1917). К концу столетия детские журналы стали дифференцироваться, в том числе и по стоимости, благодаря чему родители, в зависимости от уровня дохода (экономического капитала), могли подобрать доступное им по цене и приобрести
В воспоминаниях можно найти упоминания и о детских художественных произведениях. «Робинзон Крузо», сказки Ш. Перро, произведения И. Г. Кампе появились в России еще в XVIII веке, в следующем столетии количество авторов, пишущих специально для детей, значительно увеличилось. В мемуарах можно обнаружить упоминания как о российских, так и о зарубежных авторах, это - П. П. Ершов, В. А. Жуковский, М. В. Кукольник, А. Марлинский, Ж. Верн, Ф. Купер. Конечно, список авторов гораздо длиннее. В библиотечных фондах хранятся издания книг, вышедших во второй половине XIX – начале XX вв. и принадлежащих перу как российских авторов - А. Г. Коваленской, Л. А. Чарской, О. М. Роговой, А. Погорельского, В. Желиховской, Е. Сысоевой, А. Толстого, П. Соловьева, Н. Манасеиной, М. Чистякова, Д. Мамина-Сибиряка; так и зарубежных – И. Глатца, А. Сегая, В. Буша, В. Скотта.
Особо следует отметить прогресс в развитии учебной и познавательной литературы для детей. Первыми учебными книгами были, как правило, азбуки и буквари и в XIX в. издавались их многочисленные вариации. К сожалению, авторы воспоминаний не конкретизируют, какими азбуками они пользовались. Представляется, что изучение состава фонда семейных дворянских библиотек, музейных коллекций и каталогов публичных библиотек поможет прояснить ситуацию.
Все упоминания об азбуках носят описательный характер. Так, Д. Григорович писал, что его первой азбукой была французская книга, присланная из Парижа подругой матери и она «украшалась раскрашенными картинками» [67, с. 8]. У Павла Засодимского обложка иллюстрированной азбуки была голубого цвета, текст был набран крупными буквами – «под буквой Д, например, был изображен дровосек, работающей в лесу; под буквой С - серп, под У - удочка и т. д. За азбукой шли склады: бла, бле, бли и т. д. За складами следовали молитвы: Отче наш, Богородице и др. Затем шли отрывки из русской истории с портретами государей, далее - несколько басен и стихотворений - и книга заканчивалась таблицей умножения» [89].
Существовали азбуки в карточках, разрезные азбуки в которых после разрезания получались карточки с изображением букв, азбуки-картинки.
Этот род литературы XIX в. был нацелен не только на изучение алфавита, но и на духовно-нравственное воспитание, расширение кругозора, развитие художественного вкуса, знакомство с художественной и духовной литературой.
Кроме этого, выходили издания, посвященные изложению различных учебных дисциплин – истории, математике, физике, географии, культуре народов Земли.
Начиная со второй четверти XIX в. в детских книгах появляется все больше иллюстраций, отражающих содержание текста. В отличие от аллегоричных рисунков XVIII в., новое художественное оформление детской книги испытывает влияние пейзажной и интерьерной живописи: домашняя сцена в комнате, дети, играющие в парке, лодка, плывущая вдаль, - вот новые сюжеты иллюстраций детских книг [57, с. 99-100].
Детская игрушка как форма объективированного состояния культурного капитала имеет важное воспитательное значение: в игре интериоризируются социальные нормы, через нее ребенок постигает общественные явления, подражает или копирует поведение взрослых, а следовательно, запоминает и воспроизводит в процессе игры существующие культурные практики и социальные отношения. Благодаря игрушке и игре происходит обучение общественным ситуациям. Игра с игрушкой определяется гендерными установками, характерными для данной культурной среды. Внешний облик игрушки репрезентирует культурные и социальные стереотипы, помогает сформировать представление о качествах, ожидаемых обществом от мальчиков и девочек.
Объективированные формы культурного капитала российского дворянина XIX века в период детства
В XIX в. дети стали чаще посещать театральные представления. Конечно, в столицах возможностей было больше, туда приезжали на гастроли знаменитые танцовщицы, да и профессиональные актеры предпочитали жить в крупных городах. В мемуарах встречаются достаточно подробные описания впечатлений, оставшихся после посещения театра, перечисления увиденных пьес и опер.
Посещение театра всегда было праздником для ребенка и поэтому запоминалось с особенной отчетливостью. В. Семенов-Тян-Шанский перечислил оперы, которые он посетил в Большом театре в Москве, а ведь тогда ему было 9 или 10 лет: «Марта» Ф. фон Флотова, «Трубадур» Дж. Верди, «Царица Савская» К. Гольдмарка, «Агарь в пустыне» А. Рубинштейна [183, с. 104]. Б. Вышеславцев впервые в возрасте 7 лет увидел в Малом Театре «Сон на Волге» Н. Островского, Д. Григорович «Фрейшюц» («Волшебный стрелок» немецкого композитора К.-М. Вебера), о театре упоминали А. Л. Дуров, А. И. Герцен. Во время учебы в Благородном пансионе при Главном педагогическом институте, родители и родственники Михаила Глинки водили его в театр. Особенно ему нравились опера и балет, отличавшиеся разнообразием репертуара. Глинка перечислил ряд опер: «Два дня, или Водовоз» Л. Керубини, «Иосиф в Египте» Э. Н. Мегюля, «Жоконд, или Искатель приключений» Н. Изуара, «Красная шапочка» Ф. А. Буальдьё; фамилии исполнителей – теноры Г. Ф. Климовский и В. М. Самойлов, певица Е. С. Сандунова.
Визит в театр запоминался надолго, и дети в играх воспроизводили увиденное. Так, после посещения московского театра, где давали «Гитану, испанскую цыганку» с Фанни Эльслер, Петр Кропоткин и его брат решили поставить дома содержание балета, а точнее 2 сцены: «ту, в которой цыгане привозят в табор маленькую Гитану в тачке, и ту, где Гитана в первый раз ручей, в котором отражается ее образ» [119]. Перевернутый стул заменил тачку, два кресла и гладильная доска – мост, Гитану исполняла Ульяна, самая маленькая девочка из девичьей. В провинциальных городах не было собственных театров с профессиональными актерами, поэтому горожане обходились собственными силами: «однажды на святках в доме нашего инвалидного начальника солдаты давали театральное представление. Я с матерью и с отцом был в числе почетных гостей, и сидел в первом ряду стульев (и всех-то рядов, кажется, было два или три, и половина публики помещалась стоя). До той поры я понятия не имел о спектаклях, и поэтому теперь, в ожидании начала представления, я не знал покоя» [89].
В первой половине XIX в. в России начинает развиваться музейное дело, в 1829 г. проходит первая всероссийская промышленная (мануфактурная) выставка в Санкт-Петербурге. Посещения выставок и музеев расширяли кругозор и способствовали накоплению культурного капитала. Посетить промышленную выставку можно было жителям и гостям Москвы и Санкт-Петербурга, возможности жителей провинции были ограничены. В. Семенов-Тян-Шанский ходил на выставку картин В. В. Верещагина, посвященную русско-турецкой войне 1877 – 1878 гг., проходившую в Михайловском дворце. Рядом размещалась выставка И. К. Айвазовского [183, с. 101]. В конце 1870-х гг. ходил на электрическую выставку в Санкт-Петербурге, где слушал в «телефон Белля отрывки опер из Большого театра … телефон был несовершенен, и все слушатели запихивали себе в уши какие-то гуттаперчевые трубки, что было мало гигиенично» [183, с. 104]. Судя по описанию, Вениамин посетил Вторую электрическую выставку, организованную в январе 1882 г. Именно тогда в России впервые демонстрировали новинку – оперы из Большого театра, передаваемые на расстояние 4 км. Одновременно передачу могли слушать 20 человек, пользуясь наушниками [227, с. 366]. В мае 1882 г. посетил Всероссийскую художественно-промышленную выставку в Москве на
Ходынском поле, где особенно понравилась электрическая узкоколейная железная дорога, проложенная по территории выставки.
Реализация культурного, экономического, символического капитала происходит через сеть социальных отношений, или, другими словами, посредством социального капитала.
Семейный социальный капитал представлен родственными связями и гарантирован общим именем. Этот вид связей является наиболее тесным. У князя Д. Оболенского «в родных и знакомых недостатка не было» [149, с. 350], благодаря этому он с ранних лет имел возможность общаться с людьми, чьи действия повлияли на ход российской истории - декабристами. «Дядя моего отца (мне дед), князь Евгений Петрович Оболенский, был декабристом; вследствие этого многие декабристы, ранее вернувшиеся из ссылки, благоволили ко мне, ребенку, ибо князь Евгений Оболенский пользовался между ними большим уважением и любовью, а, видя меня при нем, старики относились и ко мне очень симпатично» [149, с. 351].
Родительский социальный капитал приносил прибыль не только его владельцам, но и детям, влияя на будущее ребенка. Отец Василия Инсарского, небогатый дворянин Пензенской губернии, ходатайствовал перед сыном управляющего департаментом государственных имуществ Порфирием Дубенским о принятии Василия в департамент. Согласие было дано, и молодой человек переехал в Петербург [95, с. 8]. Алексея Боголюбова несколько раз чуть было не выгнали из Морского кадетского корпуса из-за неподобающего поведения, но вмешательство дяди, а во второй раз брата, спасло мальчика от отчисления из учебного заведения.
Социальный капитал семьи может передаваться по наследству, хотя он и не является раз и навсегда сконструированной данностью. Так, «молодому Шеншину достались обширные родственные связи. Гораздо ценнее было оставленное доброе, честное имя» [15, с. 81], писал П. И. Бартенев. Действительно, тот факт, что крестным отцом Николая Шеншина был император Николай I, а крестной матерью императрица Мария Федоровна, свидетельствует о влиянии и авторитете родителей в кругу аристократии. Репутация, признание света и авторитет являлись составляющими символического капитала. Посредством комплекса выработанных культурой практик – светских визитов, обязанностей, выражения благодарности, ритуала дарения и т.п. – общество способствовало поддержанию и функционированию не только символического, но и других видов капитала. Важно отметить, что значительную роль имела демонстрация, а значит и подтверждение символического капитала. В дворянской культуре XIX в. эта демонстрация-подтверждение находит выражение как в официальных – придворные балы, церемония коронации и т.д., так и в частных мероприятиях, например салонах. Престижным и почетным считалось принимать на вечерах цвет интеллигенции.
Работа по установлению сети связей необходима для дальнейшего получения материальной и символической прибыли. Случайная связь может трансформироваться в длительную благодаря дружбе, чувству благодарности или уважения и т.п. «Навещая брата, я близко познакомился со всеми его товарищами, принадлежавшими к XII курсу Царскосельского лицея. Самым талантливым из них был лучший его друг, Н. Я. Данилевский, жизнь которого впоследствии тесно связалась с нашей жизнью. Другими друзьями были еще: Н. В. Пальчиков, зажиточный помещик Тамбовской губернии, и Зубков, впоследствии выдающийся земский деятель Тверской губернии. Одним из наиболее талантливых товарищей брата был еще И. В. Павлов … сделался медиком» [184, с. 128].
