Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ: ТЕОРИЯ И ИСТОРИЯ 22
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРОЦЕСС ЦИВИЛИЗАЦИИ В РОССИИ ВОСЕМНАДЦАТОГО СТОЛЕТИЯ 51
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОТ BONSMOTS К РАЦИОНАЛЬНОМУ АРГУМЕНТУ: ФОРМЫ ОБЩЕНИЯ, КРИТИКА И ПОНЯТИЕ ОБЩЕСТВА 84
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. КРИЗИС АРИСТОКРАТИЧЕСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ ФОРМЫ: РАДИКАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ И КОНТРКУЛЬТУРА 114
ГЛАВА ПЯТАЯ. ОТ БЛАГОВОСПИТАННОГО ОБЩЕСТВА К ГРАЖДАНСКОМУ: ПРЕССА И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПУБЛИЧНАЯ СФЕРА 147
ЗАКЛЮЧЕНИЕ 178
БИБЛИОГРАФИЯ 183
- ПРОЦЕСС ЦИВИЛИЗАЦИИ В РОССИИ ВОСЕМНАДЦАТОГО СТОЛЕТИЯ
- ОТ BONSMOTS К РАЦИОНАЛЬНОМУ АРГУМЕНТУ: ФОРМЫ ОБЩЕНИЯ, КРИТИКА И ПОНЯТИЕ ОБЩЕСТВА
- КРИЗИС АРИСТОКРАТИЧЕСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ ФОРМЫ: РАДИКАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ И КОНТРКУЛЬТУРА
Введение к работе
Цель данной работы состоит в том, чтобы исследовать трансформации форм общественной жизни в России XIX века, выявить институциональную роль и функционирование публичной сферы, а также рассмотреть особое отношение, существующее между изменениями в публичной сфере и эволюцией понятия общества. Общие рамки этой диссертации определяются сочетанием социальной теории и истории; также можно сказать, что это исследование находится в поле исторической социологии.
История и социальная теория
История и социальная теория долго считались отдельными дисциплинами, и, как сформулировал это в своем недавнем исследовании процесса конвергенции этих двух форм научного знания Питер Берк, «социологи и историки все еще говорят на разных языках».1 Хотя многие представители обеих дисциплин продолжают рассматривать историю и социологию как противоречащие друг другу подходы - что отражает реальные трудности, связанные с необходимостью совмещать внимание к конкретной детали и интерес к общим моделям, приводить в соответствие факты и структуры и изучать одновременно исторических акторов и сложные условия их деятельности - мнимое взаимное отчуждение этих дисциплин, являющееся продуктом научных предрассудков, оказывается преодоленным во многих конкретных случаях, а также благодаря усилиям новых возникающих субдисциплин. После периода разрыва между историей и социологией, во многом инициированного исторической революцией Л. Ранке и трудами В. Дильтея, исследования социальных историков школы Аналлов во Франции, а также публикации работ И. Хейзинги, Н.Элиаса, а позже П. Арьеса, К. Гирца, М. Фуко и др., как бы различны.по теме, методу и временным рамкам они ни были, обозначили начало «теоретического поворота» в позициях ряда историков и «исторического поворота» социальных теоретиков.2 Как только историки пришли к признанию новых объектов и подняли новые вопросы, подсказанные социальной теорией, а социологи, стремясь понять
1 Peter Burke History and Social Theory, Polity Press, Cambridge, 1992, p.3
2 Ibid., p. 17-21. Also see Peter Burke The French Historical Revolution: The Annales School 1929-89, Polity
Press, Cambridge, 1990
изменение социальных структур, в свою очередь, обратились к изучению различных аспектов общества в исторической перспективе, возник целый ряд субдисциплин. Эти исследования, которые иногда обозначают терминомг «новая история» и помещают между социальной историей и историей культуры и к числу которых относятся работы по истории народной культуры, истории тела, микроистории, истории ментальностей, литературная истории, история манер, частной жизни и т.д., составляют растущую долю трудов по социологии, истории и антропологии.3
Определенное парадигматическое единство новой истории может выявиться при их кратком сопоставлении с основаниями традиционного исторического подхода Во-первых, в отличие от традиционной парадигмы, которая главным образом интересовалась политикой, новая история интересуется фактически любой человеческой деятельностью. Подобно-социологии: повседневности, которая сосредотачивается на мире, обыденного опыта и рассматривает воспроизводство макроструктур на уровне взаимодействия, история повседневности рассматривает эти проблемы в эволюционной; перспективе. Во-вторых, повествование о событиях, являющееся более традиционным жанром исторических работ, дополняется анализом структур, представляющих собой специфические иституциональные и культурные условия, которые одновременно устанавливают ограничения и определяют саму возможность появления тех или иных событий. В-третьих, вместо того, чтобы сосредоточить свое внимание исключительно на «великих деяниях» «великих людей», НОВЫЙ і подход признает потенциально бесконечное количество исторических акторов как в верхней страте общества, так ив «нижней». В-четвертых, поскольку историки обращаются к большему разнообразию видов; человеческой деятельности, чем их предшественники, они должны исследовать и большее разнообразие источников, письменных и устных, исходящих как от официальных институций, так и от частных лиц.
Данное исследование не конструирует историю, а рассматривает, с точки зрения социального теоретика, ряд трансформаций; которые имели место в прошлом. С одной стороны, в нем рассматриваются сквозь призму категорий и понятий, вьфаботанньк социальной теорией, некоторые исторические феномены, а также интерпретируются исторические факты и события в соответствии с рядом ранее выработанных гипотез. Из
См. New Perspectives on Historical Writing, Ed. by P.Burke, Polity Press, Cambridge, 1991 4 Ibid., p.3-5
этого, однако, не следует, что последующее исследование является прямым приложением к российской ситуации теоретических понятий, описывающих социальную и политическую динамику западноевропейских обществ. Такие понятия, как процесс цивилизации, форма публичности, публичная сфера, формы общения (sociability) - прежде всего служат обозначению границ и оправданию того специфического измерения человеческой жизни, на котором сконцентрировано мое историческое исследование: той части повседневной жизни, которая в России XVIII и XIX века связывалась с активностью в публичном пространстве, с тем, что современники называли «бывать в обществе», или с принадлежностью к обществу. Кроме того, вводя некоторые понятия социальной теории для объяснения истории прошлого, данное исследование смещает перспективу с более традиционного исторического интереса к русскому государству и его правителям на анализ специфических форм жизни и социальных структур, внутри которых происходит значительная часть повседневной жизни и активности индивидов.
С другой стороны, обращение к историческому материалу заставляет по-другому работать сами эти понятия, неизбежно вызывая их модификацию, которая отражает особенности русского исторического развития. Так, изучив социальные аспекты организации публичной жизни, формы публичного взаимодействия и характер публичной сферы в эволюционной перспективе, я обнаружил, что в России главным понятием, при помощи которого участники понимали свою деятельность в публичной сфере, было понятие общества и что значение, которое придавалось этому понятию в прошлом, подвергалось, непрерывной реинтерпретации. Это позволило мне сформулировать дополнительную проблему: каково было отношение между характером публичной сферы или доминирующей формой общественной жизни и образом или понятием общества, существовавшим в различные периоды русской истории на протяжении XVIII - ХГХ веков?
Категории
В существующих традициях социальной и политической мысли понятия, включающие слово «публичный»/«общественный» (например «публичное пространство», «публичная сфера», «общественный интерес», «общественная жизнь», «общественное мнение» и т.д. ), используются по-разному. И. Вайнтрауб разграничил два основополагающих вида представлений, связывавшихся с понятием «публичный»/ «общественный».
Во-первых, это то^ что открыто или' явлено, видимо или доступно другим как противопоставленное тому, что скрыто или удалено из вида (и что тем самым образует «приватное»);
Во-вторых, это то, что коллективно или влияет на интересы коллектива, в противоположность индивидуальному (приватному).5
Различие между этими двумя видами представлений имеет, лишь идеальный или аналитический характер, поскольку значение, придаваемое слову «публичный», и то, каким образом различие «публичное - приватное» сохраняется в дискурсе социальной и политической науки, подразумевает оба типа представлений, сочетающихся различным образом. Согласно Вайнтраубу, можно указать четыре главных способа употребления этих понятий в гуманитарных науках:
Либерально-экономическая модель, связанная с анализом «публичной политики», где «публичное» рассматривается как сфера государственной политики и управления, будучи противопоставлена «приватному» сектору рыночной экономики;
Подход, связанный с так называемыми республикими добродетелями (republican virtue), где «публичная» сфера рассматривается в терминах гражданского и политического сообщества, аналитически отграничиваемого как от рьшка, так и от административного государства (а иногда помещаемого между ними);
Подход, который связывает «публичную» сферу с общением, с миром, где люди, встречаются и взаимодействуют в публичном пространстве, и изучает культурные практики; правила и конвенции, структурирующие общественную жизнь;
Тенденция в экономической истории и феминистском анализе, где различие между «приватным» и «публичным» понимается в рамках различия между семьей (приватным) и рыночной экономикой (публичным).6
Согласно первому подходу, которые берет свое.начало в вопросах, поставленных утилитарным либерализмом, государство принимает на себя роль публичной власти как инстанции, отвечающей за коллективный интерес частных индивидов, преследующих свой собственный интерес в сфере экономического рынка. Государственная администрация,
Jeff Weintraub "Varieties and Vicissitudes of Public Space", In: Metropolis: Center and Symbol of Our Times, Ed.by Ph.Kasinitz, New York University Press, New York, Forthcoming
6 Ibid
занимающаяся, в самом широком смысле, определением правил игры, рассматривается как «публичная» сфера в той мере, в какой она претендует на осуществление коллективного действия, независимо от того, делается ли это открыто или скрытно. Поскольку я не рассматриваю вопросы, связанные с государственной администрацией или экономическим рынком, я не буду использовать соответствующее понятие публичного. Четвертый подход больше связан с определением приватной сферы, сферы семьи, интимности и экономики домашнего хозяйства как «женской» сферы, в противоположность которой мужская внесемейная экономическая и политическая деятельность рассматривается как «публичная». В данном исследовании я не буду трактовать различие «публичное — приватное» в терминах тендерных различий и соответствующих экономических ролей, но вместо этого буду рассматривать специфическую роль женщин в публичной сфере. Обсуждая публичное пространство - формы общественной жизни и публичную сферу - я буду придерживаться второго значения (коллективное действие) и третьего значения (общение) «публичного», а также и их специфического сочетания.
Второй подход, упомянутый выше как «связанный с республикой добродетелей», помещает в центр внимания способность людей формировать политическое сообщество или политическую публику, принимать участие в процессе обсуждения общезначимых вопросов и действовать сообща независимо от государственной власти или в оппозиции к ней. Этот подход прямо следует древнегреческому понятию политической сферы, в центре которой находится образ свободных граждан: полиса, собирающихся вместе для коллективного принятия решений. Понятие публичного, сформулированное Х.Арендт, происходит, как и ее критика современной публичной сферы, именно из этого образа.7 Другое видение публичной сферы как институции, отвечающей за обсуждение общезначимых вопросов и принятие решений, было предложено Ю.Хабермасом в его работе «Структурная трансформация
публичной сферы» . (Буржуазная) публичная сфера понимается как политическая институт, функция которой заключается в артикулировании общих интересов частных людей путем постоянно идущей рациональной дискуссии. Отделенность от государства существенна, поскольку публичная власть связана здесь с властью частных граждан, действующих как публика. Столь же важен для этого понятия характер взаимодействия и коммуникации
7 Hannah Arendt The Human Condition, The University of Chicago Press, Chicago, 1958
8 Jurgen Habermas The Structural Transformation of the Public Sphere: An Inquiry into a Category of
Bourgeois Society, Trans; by T.Burger, Polity Press, Cambridge, 1989
между индивидами, характер публичных собраний и формы участия, которые определяют институциональные функции публичной сферы. Хотя,этот подход не рассматривает все аспекты публичной жизни как форм общения, он тем не менее логически предполагает, что длятого, чтобы развить способность коллективного политического действия, индивиды должны посещать регулярные публичные собрания или участвовать в постоянной коммуникации определенного рода (например через прессу).
Понимание «публичного» как сферы поведения и деятельности, в которой люди открыты наблюдению и доступны друг для друга («публичное» пространство), как сферы публичной жизни, где имеют место каждодневные встречи и взаимодействия, находится в центре третьего подхода. В социологии (например в работах И. Гофмана), а также в социальной истории (Н. Элиас, Р. Сеннет, Ф. Арьес), исследования публичной жизни как форм общения посвящены объяснению правил и. конвенций взаимодействия, эмоциональных и речевых стандартов обращения друг с другом на публике, организации; публичного пространства, и т.д. Исторически возникновение публичной; жизни было связано, во-первых, с трансформацией средневековых рыцарских обычаев в правила поведения и этикета при дворе государей ; и, во-вторых, с развитием городов Нового времени, где формы общения были связаны с набором норм, регулирующих то, как надо обращаться с незнакомыми людьми.10
Исследования общественной жизни как форм общения не всегда, предполагают рассмотрение ее политической значимости. То есть, в рамках этого подхода, который преимущественно связан с первым, основным образом «публичного» как «открытости» и «доступности» человеческой деятельности, не всегда рассматриваются возможности коллективного действия, которое может создаваться или блокироваться некоторыми формами общественной жизни. Надо упомянуть, однако, что ряд исследований ставит вопрос об отношении между формами публичной жизни и созданием политического сообщества граждан, действующих вместе. Исследование Ричарда Сеннета, посвященное формам общения в современном космополитическом городе, стремится интерпретировать эволюцию политического через изменение границы, между публичной и приватными
9 См. Предисловие Филиппа Арьеса к History of Private Life, VoI.III, Ed.by RXhartier, Harvard University
Press, London, 1989, p.l-4. Эти трансформации лучше всего иллюстрируются Норбертом Элиасом в
Civilizing Process: The History of Manners, Trans, by EJephcott, Basil Blackwell, Oxford, 1978
10 Cm Richard Sennett The Fall of Public Man, Alfred Knopf, New York, 1977
сферами. В том, что Ханна Арендт называла «социальным поведением», она видела одну из главных сил, препятствующих подлинному политическому участию. Другая версия взаимодействия между формами: общения и' публичной властью в политической области может быть реконструирована из работ Элиаса, который утверждает, что создание смешанной аристократически-буржуазной' сферы, общения во Франции способствовало' переходу политической власти от аристократии к буржуазии.
Здесь необходимо подчеркнуть, что, несмотря на важное теоретическое различение между публичной сферой как политической областью коллективного действия и общественной жизнью как полиморфным общением, на практике существует их сложное взаимоналожение. В своей диссертации я буду использовать термин «форма общественной г жизни» или «общественная форма» для обозначения специфических практик и конвенций, которые скрепляют индивидов в качестве публики, направляют их поведение и определяют общезначимые вопросы. В более широком смысле форма общественной жизни - это исторически и культурно специфический набор возможных и приемлемых способов публичного поведения и коммуникации,- которые эффективно определяют общественную повестку дня. При і обсуждении процесса цивилизации в России XVIII века я буду рассматривать те его элементы, которые привели» к формированию кодов поведения и общения в публичных местах, которые до этого времени не существовали. Термин: «публичная сфера», тогда, будет использоваться для указания тех институциональных аспектов общественной жизни, которые могли приобретать или не приобретать определенные политические функции. Например, форма общественной жизни аристократии Петербурга и Москвы (аристократическая публичная сфера) в первой половине XIX века по причине своей особой; структуры и некоторых внешних факторов она не приобрела политического влияния и потребовался ряд дальнейших трансформаций этой общественной формы — особенно связанных с развитием печати — чтобы публичная сфера бросила вызов автократическому государству в области текущей политики.
Пресса обычно рассматривается как. важный компонент политической публичной сферы. Отсюда возникают две концептуальные проблемы. С одной стороны, публичныеj собрания и взаимодействие лицом к лицу (или формы общения) следует отличать от читающей публики, вовлеченной в опосредованную коммуникацию. Они репрезентируют различные виды «публичности»: в первом случае индивиды получают доступ к общим проблемам, присутствуя в одном и том же месте (locale) и становясь доступными друг
другу; во втором случае, публичность не требует физического соприсутствия, и ограничения на участие имеют здесь иной характер. С другой стороны, каждая из двух форм и сочетание их обеих способствуют формированию публичной власти и подготавливают способность к коллективному действию. Вероятно, только древнегреческий полис функционировал исключительно на основе физической конгрегации граждан. Согласно модели Хабермаса, буржуазная публичная сфера характеризуется интенсивным использованием прессы, но в то же время он считает, что ее потенциал для формирования общественного мнения решающим образом зависит от читателей, собирающихся в публичных местах для критического обсуждения проблем, поднимаемых газетами. Суть в том, что помимо сохранения различия между непосредственной публичной коммуникацией и коммуникацией опосредованной, может быть полезным рассмотреть их конкретное отношение и взаимовлияние и увидеть каждую из них в воздействии на характер публичной сферы. Отношение между обсуждаемыми выше категориями может быть представлено следующей схемой.
ПУБЛИЧНАЯ СФЕРА (способность к коллективному действию)
Формы общения Опосредованная коммуникация
(публичные собрания) (пресса, читающая публика)
ФОРМЫ ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ
Аспекты социальной истории России
Ни у кого не вызывает сомнения основной историографический образ Российской Империи как автократического государства. Со времен формирования на протяжении XVI века Московского Царства как централизованного государства и до последних лет существования Российской Империи, политическая система предполагала автократическое (т.е. неограниченное) правление одного человека над землями и подданными страны. Сохранение и отправление автократической власти требовало эффективного административного аппарата, и распшрение Московского государства сопровождалось
ростом государственной системы. Процесс государственного формирования продолжался с вхождением России в современную (modern) фазу развития, которая обычно связывается с усилиями по модернизации, предпринятыми Петром Г в начале XVIII века. Воплощение новых принципові иерархии и управления, заимствованных с Запада, сопровождалось постоянным, усилением внимания к идее лояльности и государственной- службе как организующим принципам социального существования; дворянства. Эксперименты Екатерины II по примирению принципов абсолютизма и идей французского Просвещения вызвали — во время?правления Александра I — активное стремление к конституционным реформам, вылившееся, однако, после восстания декабристов, в. 1825 г., в длительное торжество автократического полицейского государства при Николае Г (1825 — 1855).. Поражение в Крымской войне (1854 - 1856) выявило основные слабости существующей модели государства и ее неспособность состязаться с динамичной* политикой и экономическим развитием западноевропейских капиталистических обществ: Хотя реформы 1860-х годов продемонстрировали существование множества акторов и интересов как внутри, так и за пределами государственной структуры, в последний период существования' Российской Империи царь и государственная бюрократия по-прежнему оказались доминирующей силой.. Их попытки приспособить российскую административно-политическую систему к требованиям промышленно-капиталистической модернизации имели лишь ограниченный успех, а неповоротливость, присущая придворной бюрократии, и ее упорное сопротивление только увеличивали внутреннее напряжение в системе.-Результатом этого стало, во-первых, завоевание (в 1905 году) гражданских свобод и представительское правление, сочетающееся; с автократическим наследием, а затем окончательное падение старой системы в 1917 году. Автократическое государство может рассматриваться как главный самостоятельный элемент исторического развития России, независимо от того, берется ли за отправной пункт его (государства) триумф или крах. Исходя из этого, исторические труды описывали различные элементы государственной структуры, сословных делений и административных иерархий, законодательства, дворцовой политики, государственной идеологии и других политических институций.11
1' Ведущей фигурой так называемой «государственной школы» является В. Ключевский, автор Курса русской истории в 5 томах., Москва, 1956-1958. О роли аристократического государства см. также: A.Yanov The Origins of Autocracy, Berkeley, 1982; R.Wortman The Development of a Russian Legal Consciousness, Chicago University Press, Chicago, 1976; R.Pipes Russia under the Old Regime, Scribners, London, 1974; M.RaefF The Well Ordered Police State: Social and Institutional Change Through Law in the Germanies and Russia, 1600-1800, Yale University Press, New Haven, 1983
Не вызывает сомнения, что этот образ государства, хотя он и был описан лишь схематично, в целом верен. Дальнейшие исследования, как я полагаю, были стимулированы тем, что он представлялся недостаточным или неполным. Последовало смещение интереса с политической истории и истории законодательства на. экономические, социальные и культурные аспекты российского прошлого. Большое внимание было привлечено к экономике и истории крестьянства, интеллектуальной истории, исследованиям культуры, образования, общественных движений, семьи, исследованиям города и другим предметам, что привело к созданию более комплексных и многомерных моделей, отражающих противоречия и особенности российской истории . Многие из этих исследований обращались к различию между государством и обществом, показывая, что некоторые значимые процессы происходили в сфере, располагающейся между государством (или царем) и крестьянским или просто необразованным населением. Было признано, что культурная консолидация этой сферы сопровождалась ее растущим отчуждением от государства. Такие термины, как «образованное общество», «образованная публика», «гражданское общество» или «интеллигенция» стали приобретать растущую популярность у исследователей социальной и интеллектуальной истории, но так и не выкристаллизовались в отчетливые понятия социального анализа. Как отметил Н. Рязановский на первых страницах своей книги, посвященной отношениям российского правительства и образованной публики, «понятие образованной публики...— центральное для послепетровской российской истории — остается в значительной мере неопределенным и даже импрессионистическим» .
Некоторые специальные исследования, посвященные издательской деятельности и печати, журналистике, цензуре, университетской системе. и интеллектуальной жизни, дали ценные наблюдения над специфическими структурами, которые формировали и
12 См. например: The Transformation of Russian Society, Ed. by C.Black, Harward \ University Press,
Cambridge, 1960; The Structure of Russian History, Ed. by M.Cherniavsky, Random House, New York, 1970;
T.Shanin The Roots of Otherness: Russia's Turn of Century, 2 vols., Macmillan, 1985; A.Gershenkron Europe
in the Russian Mirror, Cambridge University Press, Cambridge, 1970; R.Manning The Crisis of Old Order in
Russia, Princeton University Press, Princeton, 1982. More specialized social-historical studies include: The
Family in Imperial Russia, Ed. by D.Ransel, University of Illinois Press, 1978; The City in Russian History, Ed.
by M.Hamm, University of Kentucky Press, Lexington, 1976; A.Gleason The Young Russia,-.Viking, New
York, 1980; A.Rieber Merchants and Entrepreneurs in Imperial Russia, University of North Carolina Press,
Chapel Hill, 1982; Professions in Russia at the End of the Old Regime, Ed. by H.Blazer, Ithaca, 1990. For
intellectual histories see: M.Raeff Russian Intellectual History: An Anthology, Humanities Press, New York,
1978; A.Walicki A History of Russian Thought from Enlightenment to Marxism, Clarendon Press, Oxford,
1980
13 Nicholas Riasanovsky A Parting of Ways: Government and the Educated Public in Russia 1801-1855,
Oxford University Press, Oxford, 1976
воспроизводили образованную публику. Другой подход к российскому обществу использовал техники социокультурного анализа для объяснения феноменов повседневного поведения образованной элиты. Так называемая Тартуская школа в бывшем; Советском Союзе использовала ряд структурно-семиотических понятий, чтобы; продемонстрировать, как система символов, культурных образцов и литературных моделей формировала повседневное поведение людей и социальные установки в России XVIII и XIX вв.15 Сходным образом, в работе У. Тода III рассматривались соотношения между образцами организации общественной жизни, идеологией образованного общества и формами художественного творчества в пушкинскую эпоху.16 Социокультурные подходы (как противопоставленные экономическому и политическому детерминизму) объединяет основная идея существования взаимного отношения между более широкими структурами повседневной жизни и сферой художественного творчества, - отношение, которое в случае России рассматривается как особенно динамичное.
Недавно группа американских историков предположила, что при изучении социальной, истории Российской Империи необходимо тщательно исследовать два* взаимосвязанных понятия — «общество» и «общественность» . Эти понятия были известны русским историкам и раньше, но им не придавалось особенного значения, поскольку они считались ненаучными. Авторы книги «Между царем и народом» в принципе согласны, что оба понятия подразумевали «образованное общество» и их значение было близко «публичной сфере» или «гражданскому обществу». Таким образом, при? обсуждении.
14 G.Marker Publishing and Printing and the Origin of Intellectual-Life in Russia, 1700-1800, Princeton
University Press, New Jersey, 1985; CMcReyno Ids News under Russia's Old Regime: The Development of a
Mass Circulation Press, Princeton University Press, Princeton, 1991;.Ch.Ruud Fighting Words: Imperial
Censorship and the Russian Press, 1804-1906, University of Toronto Press, Toronto, 1982; S.Kassow Students,
Professors, and the State in Tsarist Russia, Berkeley, 1989
15 Yu.Lotman, B.Uspensky The Semiotic of Russian Culture, Ed. by A.Shukman, Ann Arbor, Michigan, 1984;
I.Paperno Chernyshevsky and the Age of Realism: A Study in the Semiotic of Behaviour, Stanford University
Press, Stanford, 1988
16 William Todd III Fiction and Society in the Age of Pushkin: Ideology, Institutions, and Narrative, Harward
University Press, Cambridge, 1986
17 Between Tsar and People: Educated Society and the Quest for Identity in late-Imperial Russia, Ed. by
E.Clowes, S.Cassow, and J.West, Princeton University Press, Princeton, 1991
проблем идентичности среднего класса, формирования публичной культуры и гражданского общества в последний период существования Российской Империи нельзя не обращаться к понятиям; «общество» и «общественность». Понятие «общественность» отражало общую идентичность для различных социальных групп, образующих среднюю страту «между царем (или верхушкой бюрократии) и народом». Формирование российского среднего класса, как стремятся показать авторы, значительно отличалось от аналогичного процесса в Западной Европе в том отношении, что на эксплицитном уровне происходило независимо от политических факторов. Не было оно основано и на предполагаемом единстве экономических интересов частных собственников. Скорее именно деятельность в публичной сфере, участие в культурной жизни, понятие о гражданской ответственности позволили различным социальным и профессиональным группам признать единство интересов и искать общую идентичность за пределами существующих иерархий и сословных делений.
Мое исследование форм общественной жизни в царской России в принципе согласуется с утверждением, что понятия общество и общественность были связаны с публичной сферой. Однако, они оказались гораздо более сложными и противоречивыми, чем это утверждают авторы вышеупомянутого труда. Оба слова имеют долгую и непрерывную историю, и их противоречивое использование, как и разнообразие идеологических функций, которые они выполняли, не позволяют выявить такую их общую сущность, которая оставалась бы постоянной и не подвергалась влиянию меняющегося социального контекста.
Значительную трудность представляет собой тот факт, что русское слово «общество» обычно переводят как «society». Тем самым оно связывается с главными категориями социальной науки, вследствие чего более специфические значения этого слова растворяются в более общем понятии. В этом широком смысле, общество является институционально упорядоченной жизнью населения внутри і определенных территориальных границ. Оно имеет тенденцию превращаться в такой универсальный образ, который избавлен от всяких исторических определений, как например, в сочетаниях «племенные общества», «древние общества», «крестьянские общества», «современные общества» и т.д. Все эти качественно различные формы жизни назьшают «обществом», поскольку они репрезентируют социально упорядоченные феномены или модели социальной организации. Это не означает, что категория общества сама по себе (то есть без квалифицирующих прилагательных) была і всегда лишена исторической специфики. Одним из примеров является различие, введенное Ф. Теннисом между Gemeinschaft как традиционным сообществом, взаимодействующим
лицом к лицу и Gesellschqft как современным анонимным обществом. Другим примером является попытка Г. Зиммеля извлечь чистую социальную форму — общение или общающееся собрание (sociable gathering) - которую он считал элементарной формой объединения в современных обществах, отчетливо отличающейся от других светских форм объединения, типичных, например, для племени или феодального поместья19.
Другой путь исторически определить понятие общества — это задаться вопросом, где и при каких обстоятельствах это понятие стало впервые использоваться; кто были те люди, которые называли себя «общество» и что они подразумевали под этим словом, когда использовали его; то есть, чтобы исследовать социальное и идеологическое функционирование данного понятия необходимо рассмотреть основные случаи словоупотребления. К понятию «общество» возможен подход, аналогичный трактовке понятия «цивилизация» Элиасом, который, отказавшись использовать это понятие в широком смысле (как в теориях «великих мировых цивилизаций»), поместил его в первоначальный контекст употребления узким кругом придворной аристократии во Франции начала Нового времени и исследовал то, как люди впервые стали различать «цивилизованное» и «нецивилизованное» поведение20.
Внимательное изучение понятия общества имеет особое значение в случае России XVIII — начала XIX века, где слово общество первоначально использовалось для выражения различий между цивилизованным и нецивилизованным населением, высшим и низшим сословиями, образованными людьми и «подлым» людом. Прежде, чем оно изменилось так, что стало отражать культурные и интеллектуальные достижения, соотноситься с идеей і участия в культурной жизни и, следовательно, понятиями гражданства и гражданскими обязанностями, понятие общество функционировало как отличительный признак аристократической формы жизни, социальной идентичности ограниченного круга людей; это понятие основывалось на принципе исключения и персональности, а не на отношениях включения и имперсональности.
В то же время, слово общество обозначало общественную жизнь, активность в публичной сфере. Поэтому, кроме вопроса, что имели в виду люди, когда отождествляли
18 Ferdinand Tonnies Community and Association, Trans, by C.Loomis, Routledge, London, 1955
19 См. эссе посвященное общению в кн. Georg Simmel On Individuality and Social Forms. Selected
Writings, Ed. by D.Levine, The University of Chicago Press, London, 1971
20 Elias The Civilizing Process..
себя с обществом, или как они ощущали то, что называется «бывать в обществе», существует необходимость выявить виды практики, формы общественной жизни, которые структурировали их социальный опыт, репродуцировали или изменяли образ общества. В некотором смысле, данное, исследование прослеживает переход от «благовоспитанного» общества к гражданскому в имперской России и использует понятия «форма общественной жизни» и «публичная сфера» для изучения повседневных социальных
механизмов этого перехода.
* * *
В первой главе обсуждаются вопросы, касающиеся общественной жизни и публичной сферы как они понимаются в определенных: традициях социальной * теории. Задача главы состоит в том, чтобы обозначить тот теоретический фон, на котором рассматривается случай России. Во-первых, используя идеи социологии повседневности Гофмана, я описываю главные черты и конвенции, образующие общественную жизнь как формы общения. Затем, чтобы рассмотреть исторический социогенез современных форм общественной жизни; я дам обзор понятия «процесс цивилизации», введенного Элиасом; Два момента имеют здесь первостепенное значение:, первоначальный- исторический^ контекст, в котором исходно развиваются формы цивилизованного поведения и тип публичной} сферы, которая при этом возникает. Дальнейшее обсуждение касается отношения между аристократией и буржуазией в публичной сфере, как она рассматривается Элиасом и Хабермасом. Сочетание двух этих теоретических перспектив помогает преодолеть разрыв между интеракциональными и институциональными аспектами публичной сферы и осветить условия перехода от «репрезентативной: публичности» аристократии, по терминологии Хабермаса, к рационально-критической публичной сфере буржуазии. Заключительный раздел первой главы рассматривает роль прессы в этом переходе.
Вторая глава прослеживает ряд микроструктурных изменений в повседневной жизни русской аристократии на протяжении XVIII века. Она начинается с сопоставления патримониальных принципов и структур родства, управлявших отношениями людей в Московской Руси и новых форм жизни, в основании которых оказались особые конвенции, формы репрезентации, самовыражения! и правила публичного поведения. Этикет, манера одеваться, правила публичного поведения, язык общения, манеры и тому подобное рассматриваются и как индикаторы, и как носители социального изменения. В этой главе я утверждаю, что, несмотря на их кажущуюся поверхностность, эти изменения различных аспектов стиля жизни носили систематических характер, поскольку
большинство из них были органическими элементами, без которых возникновение особой аристократической формы общественной жизни было бы невозможно. В главе обсуждается первая попытка определить понятия общества в России конца XVIII века.
Анализ высокоразвитой аристократической публичной формы предпринимается в третьей главе. Анализ петербургских салонов (салонное общество первой половины XIX века), основанный на мемуарах, литературных воспоминаниях и дневниках, направлен на то, чтобы выявить, неявные правила и конвенции, а также ряд институциональных функций аристократической сферы. Аристократическая публичная сфера была областью, которая обладала і определенной степенью институциональной автономии, но, в силу своих внутренних принципов, устанавливала определенные ограничения в отношении публично обсуждаемых вопросов и стиля дискуссии. Сравнение базовых предпосылок так называемой «литературной аристократии» с требованиями литературной критики, а также анализ литературных кружков, служит иллюстрированию главного тезиса: переход от искусства общения и , демонстрации цивилизованности к литературной и политической критике как ключевому элементу общественной дискуссии потребовал другой формы общественной жизни, а не только введения новых элементов в старую форму. Эти вопросы, соответственно, связаны с попытками членов кружков, интеллектуалов и профессиональных литераторов переопределить понятие общество. Центральным для-этих попыток было осмысление роли читающей публики и функций печатной прессы.
Цель четвертой главы - рассмотреть процесс разложения аристократической публичной сферы и сопутствующего кризиса идеологии: «благовоспитанного» общества. Прежде всего, в главе рассматриваются новые радикальные идеологии конца 1850-х годов, которые связываются с явлением нигилизма, трактуемым как форма публичного поведения. Нигилизм, как утверждается в главе, был первым примером контркультуры, развившим свои собственные образцы поведения за счет методической критики и практического отказа от базовых конвенций «благовоспитанного» общества. Нигилизм подрывал претензии общества на универсальность своих норм, а в поисках альтернативы нигилисты обратились к тому, что было «за пределами» общества — к «народу». Главу завершает социокультурный анализ некоторых аспектов идеологии и практики русских народников 1870-х гг. Рассматривая народников, я обращаюсь к вопросу о том, как народники обходились с тем фактом, что они принадлежали к обществу по манерам и языку поведения и как идея «хождения в народ» выражалась в сознательном манипулировании своим публичным образом.
Пятая глава добавляет рассмотрение прессы к анализу форм общественной жизни и публичной сферы и исследует то, каким образом развитие прессы воздействовало на публичную сферу и влияло на понятие общества. В главе утверждается, что развитие коммерческой прессы и увеличение читающей публики привело, во-первых, к расширению границ публичной дискуссии и, во-вторых, к трансформации общественной формы. Рост публичной сферы в мире литературы подготовил основания для вовлечения общества в политическую жизнь. Присвоение публичной сферой политических функций и возникновение критического общественного мнения в конце 1850 - начале 1860-х годов связаны с вопросами идентичности среднего класса и способности к коллективному действию, продемонстрированной либеральным движением. В заключительном разделе прослеживаются главные этапы эволюции понятия общества в соотношении с ранее обсуждавшимися изменениями в формах общественной жизни и предлагается концептуальная история понятий общество и общественность.
ПРОЦЕСС ЦИВИЛИЗАЦИИ В РОССИИ ВОСЕМНАДЦАТОГО СТОЛЕТИЯ
«Петр! Великий, несмотря на исключительные таланты, обладал, скорее, гением подражательным, нежели творческим»1. «К сожалению, он был больше обеспокоен видимостью, нежели сущностью, внешним блеском, чем содержанием»2. Многим критикам реформ начала восемнадцатого столетия достижения Петра I, касающиеся насаждения цивилизованного поведения его поданных, казались ограниченными и поверхностными. А. Герцен, радикальный публицист с 1840-60 годов, видел в петровских реформах источник главного противоречия в русском характере: «Европеизм во внешности и полное отсутствие человечности внутри - таков современный характер, идущий от Петра I»3.
В.Г. Белинский, выдающийся литературный критик 1840-ых годов, предложил более сложную логику российского Просвещения: внешнее ведет к возникновению внутреннего . «Есть два. способа проводить новый источник жизни в застоявшийся организм общественного тела», писал он, «первый - наука, или учение, книгопечатание, второй - жизнь, разумея под этим словом формы обыкновенной, ежедневной жизни, нравы, обычаи»5. Этот второй путь, который Белинский связывал с внешним путем, преобладал в России в течение всего восемнадцатого века, обуславливая- преобладание видимых изменений над изменениями внутреннего психического содержания.
Трансформация, на которую указывает Белинский, не была исключительно русской. Скорее, она вытекала из общей логики процессов, характерных для раннего Просвещения. Постоянная критика русского Просвещения как поверхностного происходила из сопоставления с Просвещением современной ему Западной Европы, где плоды цивилизации уже были;связаны с внутренними индивидуальными качествами. С другой стороны, такая критика смешивала необходимые формы процесса цивилизации с его результатами. В Западной Европе, как показал Н. Элиас, этот процесс первоначально затрагивал; поверхностный уровень человеческого существования, манеры, речь, публичное поведение вообще, и лишь малую часть населения, а именно придворное общество. Процесс цивилизации также включал внешнее принуждение, ограничения со стороны других, что в конечном счете преобразовалось в механизм самоограничения . Как говорилось в предыдущей главе, по мнению Элиаса, это было главной микроструктурной тенденцией, которая соотносилась с постепенным переходом к более рациональному, сложному и менее насильственному типу поведения.
В этой: главе будут исследоваться некоторые, кажущиеся незначительными, аспекты реформ, имевших место в России восемнадцатого века, а именно, те, которые оказали воздействие на форму социальной жизни аристократии. В плане элиасовской концепции процесса цивилизации речь идет об изменениях в манерах, одежде, общении, манере разговора, и т.п., чему, по мнению последующих поколений русских интеллектуалов, царь уделял слишком много внимания, в ущерб подлинным .внутренним качествам, которые рассматривались как более глубокие и важные.
Существенно, что большое количество изменений, связанных с процессом цивилизации, происходило в публичной сфере.. Большая часть исторического интеракционизма Элиаса касается поведения в общественных местах, где были запущены механизмы взаимного наблюдения и ограничения. До того как цивилизованность превратилась в частное индивидуальное качество, цивилизованное поведение получало свое специфическое значение только на публике, перед другими людьми равного или превосходящего социального положения: способы и характер осуществления действий структурировались присутствием других, тех, кто принимал в них участие. В придворном обществе сложный этикет и кодекс цивилизованного поведения служили цели репрезентации «я». Аналогичные проблемы также поднимались в предыдущей главе в связи с хабермасовской историей? публичной сферы. Хабермас упоминал придворно-аристократическую «репрезентативную публичность»,, которою1 я буду далее называть «аристократической публичной сферой» и которая,.как представляется, играла гораздо более существенную роль в последующем возникновении буржуазной публичной сферы, чем полагал последний7.
В последующем изложении я коснусь некоторых значимых проблем, касающихся генезиса аристократической публичной сферы в России. Мой тезис будет заключаться в том, что главные изменения в практике повседневной жизни, русского дворянства на протяжении восемнадцатого столетия, воспроизводившие многие черты процесса цивилизации, также коррелировали с генезисом публичной сферы. Другими словами, понятие «публичности» обеспечивает общие смысловые рамки, которые делают возможным последовательный анализ этой трансформации. В допетровской России жизнь дворян, состоявших на службе у царя, разделялась на две главные части: время, которое проводилось на службе, и время, которое проводилось в приватной сфере домашнего хозяйства, в круге семьи и родственников. Восемнадцатое столетие стало свидетелем возникновения и роста третьей сферы, первоначально характеризовавшейся особым поведением человека по отношению к другим людям: публичной сферы. В своих истоках, генезис публичной сферы предполагал микроструктурную трансформацию, включая главные изменения в физическом поведении, внешности, разговоре и стиле повседневных взаимодействий. Я завершу эту главу, обсуждением первой попытки определить понятие общества в России конца восемнадцатого века.
Сфера домашнего хозяйства.
Рассмотрение повседневной жизни Московской Руси семнадцатого века, периода, предшествовавшего петровским реформам, надо начать с определения ее религиозной составляющей. Значительная часть религиозных видов деятельности осуществлялась в сфере приватного домашнего хозяйства8. Ряд практик, первоначально упорядочивавших жизнь православного домашнего хозяйства, зафиксирован набором предписаний, открывающих Домострой, средневековый трактат, который регламентировал домашнюю жизнь. Детализированный кодекс поведения и действий, касающихся отправления религиозных обрядов, предписания, касающиеся телесной гигиены, набор рутинизированных разговорных моделей общения с духовенством и много других элементов, в которых объединяется физическое и этическое, основываются исключительно на власти божественного миропорядка.. Аналогично, среди вещей, заполняющих домашнее хозяйство, иконы - их размещение в доме и способы обращения с ними - являются главной частью домашнего имущества9. Угол комнаты, где находились иконы, являлся центральным местом в доме и, одновременно, главным референтом домашнего порядка жизни. Иконы не только были первой вещью, к которой обращались утром, но, как свидетельствуют иностранные путешественники, каждый гость, войдя в дом, должен был поклониться иконам и только затем мог поприветствовать хозяев10.
«Искать у русских большой вежливости и добрых нравов нечего: и та и другие не очень-то заметны. Они не стесняются во всеуслышание и так, чтобы заметно всем, проявлять действие пищи после еды кверху и книзу. Так как они едят много чесноку и луку, то непривычному довольно трудно приходится в их присутствии. Они потягивались и рыгали - может против воли этих добрых людей...»11. Нецивилизованные манеры, неконтролируемое выражение эмоций- и отсутствие куртуазности наиболее часто отмечались иностранными гостями, приезжавшими в Московскую Русь. Манеры казались грубыми, запахи неприятными, разговор ужасным, другими словами, традиционное поведение русского населения не согласовывалось с тем типом чувствительности, который определял систему придворного этикета западноевропейских монархий. Несомненно, такие оценки, самоочевидные для кода цивилизованного восприятия, были сформированы в соответствии с тем типом чувствительности и І теми механизмами самоконтроля, которые, к семнадцатому веку, изменили публичное поведение в Европе. Это изменение (процесс цивилизации) было достигнуто за счет непрерывной дрессуры тела. Дисциплинирующее формирование поведения включало умение правильно держать себя, утонченные манеры, сформированные новыми. порогами стыда и терпимости,. и новые способы изящного самовыражения.
ОТ BONSMOTS К РАЦИОНАЛЬНОМУ АРГУМЕНТУ: ФОРМЫ ОБЩЕНИЯ, КРИТИКА И ПОНЯТИЕ ОБЩЕСТВА
Исследование первоначальной / стадии \ истории публичной \ сферы. в ; России XVIII века, предпринятое в предыдущей главе, демонстрирует, что одновременно с тем, когда публичность начала- структурировать повседневную жизнь русской аристократии, произошел сдвиг от дворянства по рождению: к дворянству по поведению. Соответственно, практика t повседневной і жизни і постепенно ускользала; от неоспоримой власти? традиций, Московского Государства и начинала: регулироваться правилами и конвенциями- общественной? жизни, то есть требованиями: правильного поведения; и= общения, принятыми в публичных местах. Понятия «хорошего» и «благородного» таким? образом постепенно освобождались от контекста семьии связывались со способностью демонстрировать дворянские- добродетели і перед другими? - первоначально за. счет совершенного владения собственным:. телом и Ї ведения f разговора: в ;. публичных местах, таких, как; залы собраний, площади, бульвары; театры, военные плацы ч и т.д. Сфера,, которая возникла как результат институализации новых форм публичной жизни, получила: название общество: Она рекрутировала своих членов на основе сочетания заслуг, статуса и; происхождения; но, необходимым» условием для того, чтобы, быть, допущенным в-общество; было практическое мастерство владения кодом поведения и общения.
Последующее; изложение призвано проследить эволюцию институциональной г структуры публичной сферы — клубов, салонов, обществ и кружков Петербурга и Москвы - в первой і половине XIX века и связать ее трансформацию с: изменениями . в составе публики,, а; также: сдвигами; в - предметах и способах ведения общественной і дискуссии. Будучи; центральным; элементом аристократической; публичною сферы, салон: репрезентировал сложную социальную среду, особый тип публичного взаимодействия и, соответственно; особую форму организации интеллектуальной жизни. Аристократическая; публичная; сфера была областью, которая.имела некоторую степень институциональной автономии, но которая, в силу своих внутренних принципов, устанавливала определенные ограничения; в отношении публично обсуждаемых вопросов и самого: способа ведения дискуссии: Сравнение, базовых предпосылок так; называемой «литературной» аристократии» с: требованиями; литературной критики, а также анализ литературных кружков, служат иллюстрированию главного тезиса: переход от искусства общения и демонстрации цивилизованности к литературной и политической критике как ключевому элементу общественной повестки дня потребовал другой формы общественной жизни, а не только введения новых элементов в старую форму. Изменение форм общественной жизни соответствовало при этом изменению одного из ключевых понятий российской социальной истории, понятию общества. Эта глава посвящена исследованию попыток переопределить понятие общество профессиональными литераторами, которые вошли в публичную сферу в 1840-х гг.
Аристократическая публичная сфера: салонное общество
«Важнейшее требование хорошего общества, разумеется, таково: не затрагивать никакой темы, которая в сознании кого бы то ни было.из присутствующих могла бы вызвать неприятное ощущение, касающееся его самого или его собственного положения» . Это главная норма общения, которую надо соблюдать в хорошем обществе. Она обладает определенной эстетической ценностью: следует говорить так, чтобы исключить неприятные ощущения и подчинить обмен словами созданию максимального удовольствия. Ценность фразы или аргумента определяется в соответствие со степенью эстетического наслаждения, испытываемого участниками, а следовательно искусство социализации ориентировано на определенный тип чувствительности. Содержание не имеет большого значения и редко запоминается - сохраняется лишь память об ощущении (приятном/неприятном). Люди, соблюдающие эту норму по отношению друг к другу, обычно называют такое собрание «приятным обществом». Внутри такого общества рациональная критика и прямое несогласие по большей части устранялись из сферы разговора, за исключением некоторых критических художественных жанров, таких как эпиграмма или стихотворная пародия, эстетическая форма которых является компенсацией за возможное «неприятное ощущение»,. вызываемое содержанием. Спор или несогласие были неприемлемы, если не выражались в яркой художественной форме.
Уже в конце XVIII века этот критерий стал действовать и соблюдался в аристократических собраниях в России. Позже этот тип общения переместился из сферы двора, где он первоначально возник, в пространство приватного салона ив меньшей степени в более широкую сеть публичных институций таких как клубы и общества. Ранее цитированный труд Сторча, написанный около 1792, уделяет особое внимание публичным
1 Henry Storch Picture of Petersburg, Nichols and Son, London, 1801, p.522 местам Петербурга, среди которых, как следует из его описаний, клубы занимают центральное место, за ними следуют публичные променады и, театры. Эта картина отражает то, какие именно места посещались иностранцами, состоявшими на российской службе, именно им клубы и были обязаны своим появлением. Соответствующим образом, первый клуб, учрежденный в 1770 году, получил название Английский Клуб: В высшей степени вероятно, что клуб был учрежден как место публичных собраний ив данном І случае можно говорить о сознательной аналогии, если не оппозиции, по отношению к двору и другим элитарным местам. Первоначально, одно из правил разрешало допускать людей рангом не выше бригадира, однако под давлением генералов (как гражданских, так и военных) оно было отменено в 1801г . Членство в клубе быстро стало привилегией, модой и признаком статуса. Это не могло не помешать клубу сделаться форумом свободных разговоров; и дискуссий, даже; несмотря с на то, что существовали все: необходимые .предпосылки для этого - газеты, журналы и свободный доступ к книгам; Судьбу клубов лучше всего иллюстрирует Дворянский клуб в Москве, название которого, в отличие от аналогичного клуба в Петербурге, абсолютно точно передает его суть. Учрежденный в 1780 г., клуб был местом встреч московского дворянства, а позже попал полностью в общественное владение. Поскольку Александр I был его членом, клуб, с. одной стороны, пользовался привилегией императорского патронажа, но с другой платил за это публичной свободой.
КРИЗИС АРИСТОКРАТИЧЕСКОЙ ОБЩЕСТВЕННОЙ ФОРМЫ: РАДИКАЛЬНАЯ ИДЕОЛОГИЯ И КОНТРКУЛЬТУРА
На языке своего времени; выражение «светское общество» (и равным образом «хорошее общество» или «общество») представляло публичную сферу, созданную петербургской и московской аристократией, внутри которой индивидуальное поведение, самовыражение, мысли, эмоции и: т.д. приобретали форму, значение и ценность через участие во взаимодействии лицом к лицу в салонах и других видах общающихся собраний. Внутри этой сферы и определялся стиль дискуссии и? очерчивались зоны публичного участия. Оценка индивида в светском обществе стала столь же мощным фактором, определяющим его социальный статус, как и происхождение или положение на государственной службе. Высшее общество также являлось сферой, в которой аристократия утверждала свое культурное и интеллектуальное лидерство. Знаменательно, что эта публичная форма приобрела значительную степень автономности от государственной власти. В то же время практика светского общества не: допускала прямого участия в государственной политики и управлении, и не касалась других слоев населения за пределами этого общества.
Рассматривая независимые идеологические направления в России середины XIX века, нельзя оставить в стороне спор славянофилов и западников; В своих воспоминаниях А. Герцен сравнивал славянофилов и западников с двуглавым орлом, символом российской империи - «они и мы смотрели в разные стороны»1. В самом деле, известный спор не выходил за пределы сферы, идей и оставался в рамках дружеской интеллектуальной дискуссии, в которой позиции определялись в зависимости от того, каким представлялось прошлое России и, особенно, как интерпретировалось петровское Просвещение. С точки зрения западников, навязывание европейских форм жизни и управления позволило российской нации реализовать ее исторический потенциал, чему до того времени препятствовали традиционные и архаические обычаи Московской Руси. С точки зрения славянофилов, напротив, процесс вестернизации увел Россию с ее исторического пути, поскольку навязывание чужих форм помешало органическому развитию традиционных институций. Радикально отличавшиеся; своей оценкой российского прошлого, обе эти идеологии, однако, разделяли негативное отношение к бюрократическому государству Николая I.
Оба интеллектуальных течения; возникли в сфере общества: Общество появилось как следствие вестернизации, процесса, интерпретация которого стала одним из главных направлений размежевания между двумя лагерями. Общество, как его понимали в середине XIX века, характеризовалось двумя главными чертами: оно было высоко цивилизованным в рамках своего повседневного стиля жизни и участвовало, в процессе культурного производства. В глазах общества все остальное население было неотесанным, тогда как «неотесанному» населению, основную массу которого составляли крестьяне, общество казалось чем-то глубоко чуждым. Поэтому неизбежно интеллектуальная рефлексия западников и славянофилов все более обращалась на само общество и на проблему раскола между обществом и народом. Отношение к обществу должно было стать еще одним спорным вопросом в процессе идеологического расхождения;
Актуальная практика западников: основывалась на двух различных, но по-прежнему неразделимых общественных формах. Во-первых, они организовывали литературные кружки, являвшиеся местом постоянных критических дискуссий. Кружки отделяли себя от модных салонов, поскольку сам характер салонного взаимодействия, структурировавшегося аристократическими формами общения и эстетикой, не допускал той равноправной интеллектуальной дискуссии, которую искали участники кружков. Во-вторых, западники были профессиональными литераторами: они считали, что их главная деятельность состоит в том, чтобы писать для журналов, а их аудитория представляет собой широкую читающую публику. Их моральный авторитет, интеллектуальное развитие, а у некоторых и заработок, были связаны с публичной формой, созданной печатным словом. Таким образом, они были отчуждены от аристократического общества, однако, в силу своей зависимости от образованной публики, не могли не считать себя частью общества.. Эта; противоречивая позиция вела их к переопределению самого понятия общества таким образом, чтобы оно согласовывалось с их,практикой. Понятие общества, которое при этом формировалось, значительно меньше концентрировалось на представлении о цивилизованном (аристократическом) собрании, или, по крайней мере, оно подчеркивало внутренние - духовные и интеллектуальные - достижения культуры в противоположность поверхностной утонченности поведения и разговора, достигаемой за счет процесса цивилизации. Наряду с образованием, в этом понятии подчеркивалось участие в публичной деятельности, озабоченность общими проблемами и внимание к публичному мнению. Задача печатного слова и состояла в том, чтобы расширять и воспитывать общество. Источник прогресса западники видели теперь в обществе, а не в бюрократическом государстве, а значит, чем больше в нем появлялось людей; из необразованных масс населения, тем более сильным и фундированным в нации оно должно было становиться. Это понятие общества и общественная форма, с которым оно было связано, испытали ряд дальнейших изменений, и я буду рассматривать это направление развития в заключительной главе.
Здесь я собираюсь рассмотреть процесс разложения аристократической общественной формы, как в идеологии, так ив повседневном поведении. Поскольку общество не смогло ввести новое молодое поколение в свою идеологическую и поведенческую систему, оно (общество) стало мишенью радикальной критики. Нигилизм был первым примером контркультуры, создавшим свои собственные образцы публичного поведения путем последовательной критики и практического отказа от базовых конвенций «благовоспитанного» общества. Заслуживает внимания и еще одно измерение нигилизма, а именно попытка утвердить - часто в вызывающей и экстравагантной манере — идеи универсальности человеческой природы, и, следовательно, социального равенства людей: независимо от пола и социального положения. Разложение аристократической общественной формы, одним из симптомов которого был нигилизм, не означало общего упадка аристократии г как правящего класса и политической элиты. Как утверждал Д. Ливен, характерным для российской аристократии, было то, что ей удавалось сохранять свою политическую гегемонию до начала XX века.2 Но в то же время роли аристократии в публичной сфере, ее культурно-идеологическому лидерству и универсальности ее социальных норм был брошен серьезный вызов. В этой главе я рассмотрю несколько аспектов этого вызова. Во-первых, я рассмотрю некоторые идеологические движения, которые стремились подорвать претензию общества на универсальность его этических и эстетических идеалов. Затем я обращусь к особым образцам публичного поведения, сформированным нигилистическим движением, и этическим вопросам, поставленным им на повестку дня. Наконец, я рассмотрю социокультурные аспекты движения народников 1870-х годов.
Радикальные идеологии
То, что впоследствии стало известно как идеология славянофилов, первоначально было набором идей, циркулировавших в московских салонах. Возникнув в: салонной беседе, это название стало обозначать группу высокообразованных помещиков из старинных семейств, которые высказывали враждебное отношение к западному рационализму, бюрократическому государству и реформе Петра I и, напротив, прославляли традиционный порядок Руси, православие и крестьянскую общину. Отстаивая свои взгляды на публике, они. иногда пытались подражать традиционному внешнему виду, например, как Константин Аксаков, заправлявший брюки в высокие сапоги и надевавший, вместо западного сюртука, крестьянскую рубаху-косоворотку3 На протяжении 1830-х годов их взгляды почти не были известны за пределами московских гостиных, а лидеры славянофилов Хомяков и Киреевский приобрели известность среди читателей не раньше начала 1840-х годов. Они начали сотрудничать с издателями» толстого: журнала Москвитянин Погодиным и Шевыревым, стремясь принять участие в интеллектуальных дебатах, которые велись в печати4 Несмотря на то, что журнал действительно вступил в полемику с журналом западников Отечественные записки и славянофилы стали пользоваться: некоторой популярностью среди более широких интеллектуальных кругов, Москвитянин, тем не менее, был закрыт в 1846 году из-за: невысокой подписки и технических проблем. Славянофилы продолжили публиковать статьи в других журналах и передали свои главные идеи следующему поколению, лидерами которого были братья Аксаковы.
