Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Военная организация и военные технологии в модернизации первой четверти XVIII в. с. 42-150
1.1. У истоков военной реформы: стрелецкий политический дебют и его уроки.
1.2. Регулярная армия в составе движущих сил преобразовательного процесса.
1.3. Военное строительство Петра І в контексте социальных изменений долгосрочного характера.
1.4. Военный проект Петра І в исторической перспективе: линии социального наследования и деформаций.
Глава 2. Армия, власть и общество на этапе капиталистической перестройки с.151-227
2.1. Реорганизация призывной системы и солдатская служба.
2.2. Офицерская служба.
Глава 3. Державный орел и армейская «решка»: имперская политика российских властей и ее военные агенты .с. 228-357
3.1. Становление империи: роль военных структур и военных действий.
3.2. Пути имперского строительства после Петра I: военная и гражданская парадигмы.
3.3. Закат империи: военные поиски ответа на национальный «вызов».
Глава 4. Военное участие в политическом процессе .. с. 358-434
4.1. Военный корпус - «привратник у структурных дверей» в политическую систему: нарастание и пик военного влияния в дореформенную эпоху.
4.2. Военные в системе институциональных субъектов и методов политики в пореформенное время.
4.3. Армия в идеологическом аппарате самодержавия.
Глава 5. Дворцовые перевороты XVIII в. с. 435-513
5.1. Феноменология преторианства.
5.2. Политические гонки в российском контексте: участники и методы.
5.3. Гвардейская рулетка и ее вращатели.
5.4. Заговор: роли и исполнители.
Глава 6. Мятеж декабристов с.514-588
6.1. Российские офицеры- инсургенты: коллективный портрет на фоне отечественных предшественников и зарубежных современников.
6.2. Царь и мятежники: реконструкция взглядов Николая I на предысторию и историю 14 декабря 1825 г.
Глава 7. Всадник на белом коне; образ военных революций и военных революционеров в развивающихся странах ..с. 589-644
7.2. Мировой опыт: приход в большую политику и деятельность военных революционеров. .
7.3. Россия 70-х - начала 80-х гг. XIX в.: продолжение темы.
Глава 8. Февральская революция сквозь призму военного фактора: генералы и солдаты с.645-696
8.1. Игры генералов.
8.2. Солдатский бунт.
Глава 9. Шаги командора с.697-753
9.1. Упущенные шансы и роковые обстоятельства в деле генерала Л.Г. Корнилова.
9.2. Исторические альтернативы «корниловского мятежа».
Заключение. с. 754-761
Список источников и литературы с. 762-807
- У истоков военной реформы: стрелецкий политический дебют и его уроки.
- Реорганизация призывной системы и солдатская служба.
- Становление империи: роль военных структур и военных действий.
Введение к работе
Вооруженные силы традиционно играли большую роль в социально- политическом развитии России. В рамках своих постоянных связей с гражданским населением армия прямо и косвенно влияла на формирование системы ценностей и верований, политических представлений и поведенческих стереотипов различных сегментов общества. Военный истеблишмент вносил существенную лепту в формирование ведущих направлений правительственной политики, а публичные войсковые презентации служили важнейшим элементом легитимации политического порядка.
По линиям призывной системы армия вбирала в себя массы гражданских лиц и по истечении определенного срока возвращала обществу преобразованный ею «человеческий материал», который обогащал социально- бытовой уклад в рамках своей популяции новыми знаниями и навыками. При рекрутской повинности, когда действовали сверх - длительные сроки службы и взятый в армию воин редко возвращался после демобилизации на свою малую родину, поле, на котором происходило взаимное оплодотворение военного и гражданского социумов, также было весьма широким. Множественные пересечения армии с ячейками гражданского общества возникали по маршрутам движения и в точках дислокации воинских частей, на путях исполнения административных и фискальных обязанностей воинских чинов. Каналом военного воздействия на гражданскую сферу являлись трудовые повинности, выполнявшиеся податным населением в пользу армии. Даже короткие и эпизодические контакты не проходили бесследно, а длительные и интенсивные вызывали известные ответвления и отклонения в ходе естественной эволюции гражданских сообществ.
Политическое участие армии в большом и многосоставном государстве неизбежно простиралось и на область отношений центра с периферией. Выдвинутая по воле Петра I на передовые рубежи имперского строительства, российская армия на протяжении всего последующего периода развития служила орудием приобретения новых территорий и инструментом встраивания населяющих их народов в систему имперской государственности. Военнослужащие армии выступали в амплуа колонизаторов, администраторов, арбитров, культурного десанта по отношению к отсталым этносам окраин. Положение военных администраторов на территории культурно продвинутых окраин было более сложным: оно требовало умения вести диалог с представителями высоко организованных и далеко не всегда дружественных национальных элит, а процесс наведения мостов с некоторыми разрядами местных контрагентов отнюдь не всегда протекал гладко. Однако и при этих условиях имперская конструкция России составляла незыблемую аксиому для военного сообщества. До конца старого порядка армия была носительницей имперской системы ценностей и проявляла повышенную чуткость к вызовам имперской целостности в эпоху политического пробуждения наций. Поиски путей преодоления нарастающей диссоциации в теле империи, переоформления оснований содружества наций волновали умы лучших представителей военного «сословия», в особенности тех, кто был непосредственно причастен к административному менеджменту в национальных регионах.
Отдельные воинские подразделения, некоторые представители высшего командования периодически предпринимали атаки на власть. Эту традицию представляют дворцовые перевороты XYIII в., декабристский мятеж, тонкая политическая игра генерала М.Д. Скобелева, интрига высшего военного командования и бунт петроградского гарнизона на этапе Февральской революции. Вместе с попыткой противодействия тоталитарной перспективе, предпринятой генералом Л.Г. Корниловым в августе 1917 г., они отражали политическую активность военного корпуса в течение всего дооктябрьского периода отечественной истории. Разумеется, каждое из этих выступлений имело свою подоплеку, равно как и влекло за собой определенные поправки в схему отношений верховной власти и армии.
Системное изучение связей армии с обществом и государством на протяжении длительного исторического периода позволяет существенно расширить картину воєнно- гражданского взаимодействия: выявить оптимальные условия воєнно- гражданских отношений, при которых армия исправно служит интересам государства и общества, понять причины возникновения функциональных нарушений в военной организации при определенных изменениях в устройстве и целевом назначении армии, осмыслить предпосылки и направленность несанкционированных военных вторжений в область политики. Исторический опыт воєнно- гражданских отношений во всем его многообразии дает возможность выработать необходимые ориентиры и в сегодняшнем реформировании вооруженных сил. В частности, он крайне важен в определении оптимального сочетания • призывной и контрактной службы в современном военном строительстве, в разработке стимулов и санкций для военнослужащих, содействующих повышению качества военной службы.
Комплексное изучение попыток военного вмешательства в политический процесс дает обширный материал для наблюдений и выводов о причинах, закономерностях политизации военного корпуса и специфических особенностях политического участия военных. Несмотря на удаленность военного корпуса от политической борьбы в настоящее время, нельзя исключить вероятность его включения в эту борьбу при определенных поворотах внутриполитического развития. Историческое знание этого предмета служит важным основанием для моделирования политического процесса и принятия необходимых решений в целях минимизации риска военного вмешательства в политику. Предметом исследования в диссертационной работе является формирование основ военной службы и воєнно- гражданских отношений на переломных рубежах исторического развития (в периоды двух российских модернизаций), а также роль вооруженных сил в обслуживании государственного аппарата и общественных потребностей, выполняемая как на базе предписаний верховной власти, так и в порядке личных инициатив отдельных представителей военной профессии.
Объектом исследования является военный корпус, рассматриваемый в разных ипостасях - и как базовый конструкт системы национальной защиты и государственной безопасности, и как средоточие многообразных функций на «внутреннем фронте».
Хронологические рамки исследования обусловлены временем становления и деятельности регулярной армии старой России. Точкой отсчета являются стрелецкие мятежи, давшие мощный толчок формированию регулярной армии Петра I и косвенно повлиявшие на оформление ее стандартов взаимодействия с властью и обществом. А конечным рубежом - так называемый «корниловский мятеж», который подвел собой итоговую черту под историей Российской империи и открыл дорогу для радикальной смены политической элиты и оформления нового общественно- политического строя.
Целью исследования является всесторонняя оценка веса, структуры, качества и значения военного фактора в политике страны на протяжении имперского периода ее истории.
Главная целевая установка реализуется через решение следующих задач: оценку кардинальных военных реформ первой четверти XYIII в и 60-70- х гг. XIX в. в контексте изменений, внесенных ими в структуру общественных отношений; выяснение военного вклада в создание империи и выявление доминанты военного подхода к ее организационным основам; выявление объема и вектора участия военных профессионалов в оформлении политического курса и принятии ответственных политических решений, а также форм и методов продвижения групповых интересов военных на высшем уровне; определение места армии и парадно- праздничных представлений армии в разработке и насаждении официальной идеологической доктрины самодержавия; последовательное воссоздание эпизодов нелигитимного включения военных в политическую борьбу - с учетом военной компоненты в мышлении и образе действий их участников.
Современные исторические исследования характеризует освоение классического наследия западной социологической и политологической мысли, использование ее понятийного аппарата и концептуальных разработок в осмыслении документального материала.
Базовым понятием, позволяющим соединить армию, власть и общество в единый предмет изучения, служит понятие политики. Именно такое направление научного поиска отраженно в заголовке диссертационной работы. Понятие политики, основополагающее для представителей общественных наук, имеет множество трактовок. Вместе с тем в них присутствует общий элемент, который подчеркнут в определении английского социолога Э. Гидденса. «Политика, - пишет Гидденс, - это средство, к которому власть прибегает для осуществления своих целей, и основное содержание деятельности правительства» (1). По определению большинства политологов, главным смыслообразующей категорией политики является власть. «Власть является категорией, идентичной или близкой к категории господства», - указывает французский социолог политических отношений Д. Кола (2). Как считает польский социолог Е. Вятр, любая власть представляет собой сочетание четырех компонентов: существование не менее двух индивидуальных или групповых партнеров; выраженная воля того, кто осуществляет власть, по отношению к тому, кто ей подчиняется; подчинение подвластных субъектов обладателю власти; общественные нормы, устанавливающие правомочность одного субъекта отдавать приказ другому (3). Что касается политической власти, то, помимо наличия указанных элементов, ее реализация требует общественного разделения между группой (или группами), осуществляющими власть, и группой (группами), по отношению к которым эта власть применяется (4).
Среди всех социальных институтов армия располагает наивысшим ресурсом власти. По замечанию американского военного социолога С. Файнера, этой исключительностью она обязана трем преимуществам: превосходству в организации, высокому символическому статусу и монополии на вооружение (5). При этом армия является частью государственного аппарата и направляет свою мощь на выполнение задач, стоящих перед государством. Таким образом, она изначально встроена в систему государственной власти.
Несмотря на то, что армия является силовой структурой, ее роль не исчерпывается функциями принуждения и насилия. В определенных ситуациях она способна принять на себя созидательные функции и даже подменить собой некоторые институты гражданского общества в части содействия новым элементам политического порядка и социального взаимодействия, подготовки управленческих кадров, просвещения масс гражданского населения. В этой части армейского применения в полной мере воплощается смысл политики как объединяющей людей области деятельности. Как полагает Д. Кола, этот раздел политики подлежит изучению с точки зрения производства и претворения процедур, механизмов, тактик и стратегий объединяющего характера (6). Именно по этой причине в привлекаемом фактическом материале уделяется внимание тем сторонам деятельности армии, которые имели формирующее и направляющее значение для гражданской сферы. Эта деятельность вооруженных сил имела систематический характер, строилась на легитимной основе и вытекала из фундаментальных задач, стоявших перед политическим руководством страны.
Наряду с тем, включения военных в политику могли носить эпизодический и несанкционированный характер. Значительная доля таких прецедентов вырастала из природы традиционного политического господства, метко названного М. Вебером «султанизмом». С точки зрения классика немецкой социологии, «султанизм» представлял собой тип правления, свободный от традиционных ограничений власти и приближенный к неуправляемому деспотизму. Как полагал Вебер, в большей степени он опирался на вынужденное подчинение подданных, нежели на их повиновение в силу привычки и закона. В своей практике «султанизм» использовал милитаристскую организацию, которая могла принимать разные формы. Это могла быть армия, состоявшая из невольников, подданных, колонов, которые наделялись землей. Это также могла быть армия из невольников, предназначавшихся только для несения воинской службы; или же армия, укомплектованная из лиц, получавших земельные наделы только в обмен на выполнение воинских обязанностей; либо армия, набранная из подданных, руководимая представителями высших классов общества. Главный парадокс правления, основанного на принципах милитаризма, Вебер усматривал в возрастающей зависимости деспотического правителя от его вооруженной опоры (7).
Отмеченная закономерность хорошо прослеживалась и на примере самодержавной России, в которой отдельные воинские подразделения, некоторые представители высшего командования периодически предпринимали атаки на власть. Эту традицию представляют дворцовые перевороты XYIII в., декабристский мятеж, тонкая политическая игра генерала М.Д. Скобелева, интрига высшего военного командования и бунт петроградского гарнизона на этапе Февральской революции. Вместе с попыткой противодействия тоталитарной перспективе, предпринятой генералом Л.Г.
Корниловым в августе 1917 г., они отражали политическую активность военного корпуса в течение всего дооктябрьского периода отечественной истории. Разумеется, каждое из этих выступлений имело свою подоплеку, равно как и влекло за собой определенные поправки в схему отношений верховной власти и военного корпуса.
Большой вклад в осмысление феномена политической активности военных внесли труды С. Хантингтона, С. Файнера, посвященные обществам преторианского типа и складывающимся в них формам политической борьбы с участием вооруженных сил (8). Глубокий анализ предпосылок, методов и результатов военного вмешательства в политику в индустриальную эпоху развития содержится в работах Д. Ростоу, В. Томпсона, Э. Нордлингера (9). Базовые теоретические положения, сформулированные этими социологами, в диссертации конкретизируются и уточняются на материале отечественной истории.
Научная значимость и теоретическая новизна диссертации состоит в комплексном рассмотрении вооруженных сил, эволюции отношений в гражданском обществе и механизмов функционирования политической власти. Впервые в историографии предпринимается попытка проследить взаимосвязь военных, социальных и политических институтов, проявлявшуюся в конкретных условиях исторического процесса XYIII - начала XX вв. На большом хронологическом отрезке времени исследуется прямое и косвенное воздействие военной организации на многообразные аспекты жизнедеятельности общества, включая его адаптацию к преобразовательным программам правительственной власти, уровень конфликтности в общественных отношениях, способность социальных сил к консолидации перед лицом внешних вызовов, их готовность к идентификации с имперской государственностью.
В работе ставится и раскрывается вопрос о роли милитаризма в выработке официальной идеологической доктрины самодержавия и продвижении этой доктрины на широкий социум. В частности, предлагается новая трактовка воєнно- парадных зрелищ, формировавших праздничную культуру обеих столиц и других городов империи, как своеобразного субститута средств массовой коммуникации в эпоху, предшествовавшую появлению структурированного информационного пространства и широкого потребителя печатных СМИ.
В диссертации реализуется самостоятельный авторский подход к изучению политических атак на власть, предпринимавшихся с участием военных сил. С одной стороны, они рассматриваются на фоне устройства политической системы соответствующих периодов, состава ее институциональных субъектов и правил политической игры. С другой, увязываются с состоянием самого военного корпуса: соотношением собственно военных и гражданско- административных обязанностей в сфере его полномочий, местом военной организации в системе правительственных приоритетов, общественным восприятием военного дела и военной профессии. Последовательное воссоздание этих эпизодов политического участия армии в рамках одного исследования позволяет проследить эволюционную линию в традиции военного вмешательства в политику, выявить общее и особенное в сравнении с технологиями и направленностью аналогичных акций в других странах.
Практическая значимость диссертационного исследования состоит в том, что полученные результаты могут быть использованы при написании монографий и статей по военной тематике и вонно-гражданским отношениям в истории России; при разработке вузовских программ и курсов по отечественной истории и истории военного дела, при создании учебных пособий по этим дисциплинам. Отдельные положения диссертационного исследования могут быть востребованы при разработке концептуальных основ современного военного строительства РФ.
Структура работы обусловлена целью и задачами исследования. Диссертация состоит из введения, девяти глав, заключения, а также списка источников и литературы.
Обзор историографии. Военная тематика всегда занимала почетное место в системе исторических знаний. На сегодняшний день накоплен огромный объем публикаций по истории войн и военных кампаний, родов оружия, военного искусства и военной мысли, отдельных структурных единиц вооруженных сил, военных традиций, ритуалов и символов. Немалое количество научных трудов посвящено военным реформам и отдельным выдающимся представителям военной профессии.
Фундаментальные труды по истории вооруженных сил, созданные как до 1917 г., так и в советский период, затрагивали систему отношений армии с обществом и государством (10). Однако область внимания исследователей ограничивалась, главным образом, принципами наборов от гражданского населения в армию, участием военных подразделений в сборе подушной подати в XYIII в., организацией поставок в армию продовольствия и фуража от сельских производителей, устройством и функционированием военных поселений. В советской историографии важное место занимало изучение вклада гражданского населения в организацию отпора неприятельским армиям, вторгавшимся на территорию России, деятельности революционных групп и восстаний внутри самой армии. Данные сюжетные линии освещались в контексте наиболее разрабатываемых научных направлений, связанных с конкретизацией участия народных масс в историческом процессе, а также со становлением и развитием революционного движения в России.
В пост - советской исторической науке значительно расширился список изучаемых тем, заметно обогатился методический арсенал научных изысканий. По- видимому, возрастание количества и содержательного разнообразия публикаций по истории армии следует поставить в связь с несколькими объективными факторами. Во- первых, с упразднением методологических барьеров на путях постановки научных проблем и осмысления фактического материала, что не замедлило отразиться на усилении новаторского, поискового характера ряда научных разработок. Во- вторых, со снятием ограничений на обмен научной информацией и профессиональные контакты с зарубежными коллегами, что дало толчок интенсивному освоению отечественными историками наследия западных общественных наук, а также привело к интернационализации ряда звеньев научной работы. В третьих, со сложным протеканием военной реформы в современной Российской Федерации, сопряженным с множественными проблемами финансирования, боевой подготовки, перевооружения, проведения контрактных наборов, морально- психологического климата армии. В этих условиях закономерно складывался определенный социальный заказ на воссоздание опыта военных реформ в прошлом, на анализ тех качественно- количественных параметров функционирования вооруженных сил, которые в разные периоды времени определяли оборонную мощь страны и формировали общественное отношение к военному делу.
Следует отметить, что исторические исследования последних пятнадцати лет дали немалый суммарный прирост знаний, удовлетворяющих данному запросу. В общем потоке научных публикаций можно выделить несколько важнейших проблемных «узлов». Первый включает в себя изучение комплектования, устройства, обучения и боеспособности российского войска на решающих для защиты национально- государственных интересов рубежах исторического развития России. В работах В.В. Пенского, В.А. Артамонова, В.А. Золотарева. Ю.Н. Смирнова, А.Г. Кавтарадзе и других исследователей раскрываются основные технологии военного строительства, показывается преломление опыта противников и собственных традиций в создании отечественной модели вооруженных сил, оценивается эффективность реформ в плоскости боевого применения войска (11). Вместе с тем в стороне от внимания авторов еще остается социальное измерение военных преобразований. Обязанности по защите отчества, возложенные на разные группы населения, нормы службы и права, которыми наделялись профессионалы военного дела, всегда отражали определенные акценты социального управления, проводившегося властью. А в государствах с крепнущим милитаризмом армия создавала образцы социальных отношений и для общегражданской сферы. Кроме того, условия прохождения военной службы, устанавливавшиеся государственной властью, и впечатления из армейской «биографии», которые несли с собой в гражданскую жизнь демобилизованные воины, содействовали формированию определенного образа государства в широких массах населения. Однако этот аспект военного строительства с его мощным резонансным потоком, пронизывающим социальное пространство, не был раскрыт историками.
Второй проблемный блок сформировали исследования, посвященные образовательной и воспитательной деятельности воєнно- учебных заведений царской России, подготовке командирских кадров, корпоративной культуре, этосу русского офицерского корпуса. Обращение к данной проблематике в своем исходном посыле было обусловлено распадом в российском обществе конца XX столетия идейных ценностей, социальных норм, наработанных за советский период, и поиском замещающих категорий в образе существования престижных социально-профессиональных групп старого порядка. Изучение данной совокупности вопросов оказалось чрезвычайно продуктивным. Оно позволило воссоздать социо- культурную ауру российской военной элиты, при этом существенно расширив подход к явлению за счет включения таких объектов изучения, как неформальные отношения в системе военной школы, тандем воспитатель и воспитанник в учебно-образовательном процессе, ментальность и поведенческие стереотипы российского офицерства (12).
Третий крупный комплекс исследований вырос на основе обращения к армейской повседневности как на войне, так и на службе в мирное время. В трудах Е.С. Сенявской, Н.А. Копылова, О.С. Поршневой, А.Б. Асташова, Н.Н. Смолина раскрываются механизмы социально- психологической адаптации разных групп военнослужащих к военной обстановке, исследуется багаж представлений о государственной политике, смысле войны и понимании своего места в ней, который несли с собой защитники отечества (13). Отдельное место в рамках этого направления занимают изучение смены социальной позиции, перехода на иную жизненную траекторию людей, которых втягивала в свою орбиту армия. Это - обряды проводов призывников, уходящих из дома на срочную службу, которые позволяют уяснить доминирующий в обществе настрой в отношении воинской обязанности; это - процесс погружения в армейскую действительность выходцев из этносоциальных общностей, сохранявших до конца старого порядка изоляционистский режим существования; это - положение женщины-солдатки в деревне и городской казарме (14). Эти работы сочетают в себе анализ правовой базы, регулирующей статус рассматриваемых категорий граждан, с обращением к микро- истории, иными словами, с проникновением в ткань исторической повседневности, что придает им еще и увлекательный характер. Именно на базе освоения указанной проблематики сложились новые точки роста научного знания, в частности, оформилось перспективное направление - воєнно - историческая антропология. Вместе с тем, следует отметить, что при большом разнообразии рассмотренных сюжетов абсолютное большинство исследований так и не вышло за пределы институциональной, то есть собственно военной сферы. Иными словами, в круг исследовательского поиска еще не включены важные аспекты постоянных воєнно- гражданских коммуникаций, следствием которых становилось проникновение в толщу гражданского общества практических навыков, ценностей, психологических установок, выработанных военной корпорацией.
Это заключение может быть распространено и на освещение отношений военного корпуса с государственным аппаратом, преломления корпоративных военных потребностей в принятии ответственных политических решений, участия армии в реализации государственной политики на разных уровнях власти. Так, предметом самостоятельного изучения еще не стала многогранная деятельность военных чинов и воинских частей в системе государственного управления, невзирая на то, что, на сегодняшний день создано немалое количество фундаментальных трудов, посвященных истории российской бюрократии. Что касается военного участия в управленческом процессе, то оно рассматривается либо в разрезе удельного веса и локализации военных чиновников в структуре бюрократического аппарата, либо в разрезе выполнения армейскими частями тех или иных государственных заданий на этапе реформ первой четверти XYIII в. (15). В историографии не ставились и не обсуждались вопросы о предпосылках государственного спроса на военные кадры и услуги военных чинов в делах администрирования, об особых приметах военного «почерка» в осуществлении предначертаний власти на государственной службе, о способах «лоббирования» военных потребностей в коридорах власти и конкурирования с другими группами интересов.
Более обстоятельно изучен вклад военных деятелей в воспроизводство имперской целостности России, в первую очередь -отправление административных полномочий в национальных окраинах. Это- четвертый крупный проблемно- тематический компонент научных изысканий, создавший значительный массив ценных публикаций. В трудах, посвященных имперскому устройству России и жизни ее отдельных национальных регионов, получили всестороннюю оценку институты генерал- губернаторского и воєнно - народного управления (16). Значительным достижением авторских коллективов и отдельных авторов является выявление и раскрытие дифференцированного управленческого алгоритма в национальных регионах, осуществлявшегося генерал- губернаторской властью. В его основу был положен учет нескольких определяющих обстоятельств: национального своеобразия региона, традиций его собственной государственности, отношения местного населения к центральной российской власти. Историками сделан вывод о том, что даже при усилившемся с конца XIX в. стремлении правительства к административно- правовой унификации имперского пространства институт генерал- губернаторства по большей части служил мягкой корректировке политического курса, вырабатывавшегося столичными чиновниками (17). В поле зрения историков остается и деятельность воинских контингентов, а также конкретных военачальников на национальных территориях, порождавших сильные сепаратистские движения (18). К исследованиям, специализирующимся на реконструкции роли армии в укреплении и сохранении имперского строения России, примыкают работы, отражающие национальную политику властей внутри самой армии. Примечательно, что эта тема вызывает интерес не только отечественных, но и зарубежных историков. В трудах В. Лапина, Д. Байрау. М. фон Хагена и других авторов российская армия представляется как репрезентат имперского сообщества народов. Ее поли - этническая структура, отражавшая в разных соотношениях многонациональный состав российского общества, расценивается как продукт целенаправленных усилий государственной власти. Даже в условиях освобождении от рекрутской повинности, а позднее и от всеобщей воинской обязанности ряда этнических групп привлечение на военную службу знати и добровольцев из инородческих общностей служило важным инструментом сглаживания межэтнических противоречий и более плотного встраивания национальных регионов в государственно- административную и культурно- просветительскую практику имперского центра (19).
Более скромные результаты достигнуты в изучении роли военных профессионалов в формулирования и практическом воплощении внешнеполитического курса государства. Следует отметить неравномерность и раздробленность усилий историков в этой исследовательской области: в абсолютном большинстве случаев интерес историков концентрируется на выявлении представлений отдельно взятого военачальника или военного администратора о задачах внешней политики и методах ее реализации, на воссоздании конкретных военных кампаний. Иными словами, разработка этой проблематики ведется, главным образом, на основе обращения к узким, локализованным во времени и географии сюжетам. Характерной чертой данного массива научных работ является их распыленность по тематическим сборникам, публикациям материалов научных конференций и периодическим изданиям.
Заметным изъяном является отсутствие монографических исследований, раскрывающих особенности подхода военных кругов к проблемам геополитической безопасности, внешнеполитических целей, а также военно-ведомственные рычаги воздействия на принятие решений на высшем политическом уровне, мотивацию экспансии, инициировавшейся отдельными активными группировками военных.
Констатируя незначительный удельный вес трудов, посвященных отношениям армии с гражданским обществом и государственной властью, выделим те работы, в заглавии которых обозначена данная тема. Примечательно, что в ее постановке лидировали зарубежные историки. В трудах Д. Байрау, Дж. Кипа, В.Д. Тейлора, B.C. Фулера в качестве центральной исследовательской задачи формулируется выявление связей военного корпуса с социальными институтами за длительный исторический период (20). Авторы данных трудов исходят из посылки глубокого и разностороннего воздействия, которое армейские части оказывали на сам строй отсталого аграрного общества. При этом, по справедливому замечанию Д. Байрау, во внимание должна быть принята не только стимуляция хозяйственного роста, связанная с обеспечением нужд армии, но и передача в гущу социальных низов практик, норм и ценностей, расшатывавших традиционное мировосприятие и парохиальную ограниченность (21). Источником инноваций для гражданской сферы становились и административно -регулирующие функции, предписанные военным частям и военным командирам. Ключевой вопрос, который встает перед исследователем, по мнению Д. Байрау, состоит в выяснении той меры, в какой военный контроль, встроенный в государственный аппарат, компенсировал нехватку цивилизованных управленческих навыков и исправлял застарелые пороки гражданской бюрократии. Немецкий историк подчеркивает особую значимость этого вопроса для второй половины XIX в., характеризовавшейся распадом сословной социальной организации, усилением национальных движений на окраинах и ослаблением легитимной силы самодержавия. Именно тогда на военную администрацию легла повышенная ответственность за сохранение единства империи (22).
В какой степени труды названных зарубежных авторов отвечают тому исследовательскому посылу, который ими самими обозначен? Необходимо признать, что даже при большом фактическом материале, привлекаемом в данных исследованиях, авторы остаются в плену привычного подхода. Эволюция гражданского общества и история вооруженных сил по- прежнему отображаются как процессы, стыкующиеся только на этапах военных реформ, вносивших изменения в отношения гражданских сил к военной службе. Следование шаблону проявляется и в освещении политического участия армии: сфера последнего ограничивается дворцовыми переворотами и декабристским мятежом. Свод фактов, приводимый в этих исследованиях, и концептуальные построения авторов опираются на парадигму преторианского общества и патронажно- клиентарного соперничества, широко распространенную в западной исторической науке.
Преодоление традиции дворцовых переворотов в трудах Дж. Кипа и Д. Байрау объясняется возрастанием профессионального военного корпоратизма, который постепенно брал верх над групповыми и клановыми интересами. По мнению Дж. Кипа, смена приоритетов в системе воззрений русского офицерства произошла при Екатерине II вследствие четырех факторов: отмены обязательной государственной службы дворян, закреплением за дворянством значительной социально- культурной роли в губерниях и уездах в соответствии с реформами 1775 и 1785 гг.; громких военных побед второй половины XYIII в., поднявших самооценку русских офицеров; расширения сети кадетских корпусов и усовершенствования их образовательных программ (23). В своей оценке декабристского движения Дж. Кип исходят из убеждения в том, что военные перевороты имеют более высокий шанс на успешное завершение, нежели массовые восстания (24). Однако российским офицерам-участникам выступления на Сенатской площади, по мнению Дж. Кипа, повезло меньше, чем их коллегам в некоторых других странах - правительственная машина и самодержавная власть в России располагали более мощным запасом прочности, чем, например, властные структуры в Неаполе и Пьемонте.
По мнению Д. Байрау, политическое остывание гвардии обусловливалось тем, что в начале XIX в. управление через институты государственной власти окончательно потеснило собой управление через фаворитов и близких к ним персон. Вместе с тем к этому времени выросла корпоративная сплоченность гвардии, которая повышала ее способность добиваться новых преимуществ и уступок со стороны власти (25). Генезис декабризма в концепции Байрау увязывается с глубоким проникновением в военную, главным образом, гвардейскую, среду образования и просветительских идей. Наряду с патриотическим возбуждением 1812 г. и обостренным восприятием пороков общественно - политической системы России, эти изменения в умонастроениях гвардии неизбежно вели к когнитивному и морально- психологическому конфликту с ее собственным привилегированным положением. Причины неудачи восстания 14 декабря 1825 г. немецкий историк усматривает, во-первых, в сословной дворянской ограниченности, лишавшей декабристов поддержки народа; во- вторых, в тактической линии, заимствованной у дворцовых заговорщиков XYIII в. и не соответствовавшей широким преобразовательным замыслам членов тайных обществ; в третьих, в отсутствии у них претендента на верховную власть, который мог бы стать консолидирующим символом для разных кругов российского общества (26).
Нетрудно заметить, что суждения западных авторов о наиболее острых эпизодах военного противостояния властям повторяют стандартизированные оценки отечественной историографии, давно и прочно вошедшие в научную и учебную литературу. По справедливому наблюдению Дж. Кипа, историки изучали декабристское движение в отрыве от его военного контекста, иначе говоря, не принимали в расчет военного состава и специфического военного менталитета членов тайных обществ (27). Однако стремление перечитать эту страницу истории под углом зрения данных факторов осталось нереализованным и в трудах Дж. Кипа и Д. Байрау.
Отдельное место в комплексе исследований по теме военно гражданских отношений занимает монография В. Фулера «Военно гражданский конфликт в имперской России 1881-1914 гг.». На большой документальной базе, характеризующей подход правящих кругов к запросам и нуждам армии, состояние ее офицерского корпуса и боевую подготовку рядового состава, автор прослеживает формирование конфликтных зон в военно-гражданских отношениях. В. Фулер обращает внимание на переориентацию верховной власти с приоритетной поддержки военного ведомства на поддержку министерств финансов и внутренних дел, произошедшую в конце XIX в. Недостающее финансирование военных расходов и нарастающая склонность гражданской администрации к использованию вооруженных сил не по прямому назначению (например, при подавлении внутренних беспорядков) крайне осложнили диалог военных и гражданских руководителей страны. Историк выделяет две формы конфронтационного поведения военной элиты в позднеимперский период - негативистский корпоратизм и воєнно- профессиональный корпоратизм. Первая выражала общее недоверие военнослужащих к гражданским силам, включая ожидание провокаций и преследований с их стороны. Распространение этого комплекса ощущений в офицерской среде, по мнению Фулера, обнаруживало отсутствие других оснований единства - общего понимания своего призвания, профессиональной гордости, высокой самооценки (28). Воєнно- профессиональный корпоратизм воплощал в себе стремление офицерского корпуса догнать собратьев по ремеслу из передовых европейских стран в области профессиональной подготовки, где это отставание было наиболее заметным. По заключению историка, военно-профессиональный корпоратизм представлял собой наиболее мощный вызов и политике самодержавия, и позициям бюрократии в военном деле (29). Сильной стороной исследования В. Фулера является широкий сравнительный фон, позволяющий оценить конкурентоспособность российской армии, исходя из сопоставления ее с другими армиями по объемам финансирования, срокам действительной службы призывников, качеству вооружения, компетентности командирского состава.
Тема отношений армии с государственными институтами и обществом была поставлена в некоторых тематических сборников статей и документов, вышедших в последнее десятилетие. Это -сборник «Армия и общество. 1900-1941 гг. Статьи. Документы. Под ред. В.П. Дмитренко» (М., 1999). В теоретическом введении, открывающем сборник, подчеркивается выпадение социальной проблематики из воєнно- исторических исследований: по словам авторов, в советский период эта проблематика разрабатывалась лишь в теоретическом плане в работах, посвященных марксистско 26 ленинскому учению о войне и армии. На частичное восполнение данного пробела и был нацелен сборник статей. В постановочной работе А.А. Тиморина сделана заявка на раскрытие некоторых методологических аспектов исследования взаимосвязей армии и общества. Вместе с тем реальное развитие темы сместилось в сторону терминологических изысканий: уточнения понятий «армия», «военная организация общества», «военная организация государства». Более плодотворной оказалась разработка конкретно- исторических сюжетов, относящихся к завершающему периоду истории вооруженных сил Российской империи. В статье К.Ф. Шацилло раскрывается отношение думских кругов к программам реорганизации армии и флота и ассигнованиям на нужды армии. В статьях С.Н. Базанова и Л.М. Гаврилова исследуются деструктивные процессы, набиравшие силу внутри армии после 1915 г.: подрыв дисциплины, морально- психологических устоев, демократизация управления (30).
Признаком постепенно перестраивающегося отношения историков к интересующей нас тематике служит и издание сборника документов: «Армия и политика. Офицерский корпус в политической истории России. 1900-1916 гг. Документы и материалы. Состав. А.И. Панов. Т. 1. (М.,2002). Несмотря на определенную тенденциозность в подборе документов, в частности, упор на отражение революционного брожения в армии, сборник закладывает определенную документальную основу для изучения палитры политических настроений, характеризовавших офицерство накануне краха старой системы.
Серьезный вклад в постановку и изучение темы военно-гражданского взаимодействия внесла фундаментальная монография К.Ф. Шацилло «От Портсмутского мира к Первой мировой войне. Генералы и политика» (М., 2000). В фокусе внимания автора - усилия правительственных чиновников, царя и парламентариев по воссозданию и усилению военного потенциала России на этапе, когда еще существовал шанс предотвратить падение старого строя. На большом и разнообразном фактическом материале автору удалось убедительно вскрыть противоречие между самонадеянными планами военной верхушки и царя, с одной стороны, и объективным бедственным положением армии, с другой стороны. Узкие места обороноспособности страны, как это показано в монографии, составляли слабая материально- техническая часть, нехватка артиллерии, особенно крупного калибра, устаревший воєнно- морской флот, пестрота и гетерогенность войск, крайне затруднявшие управление. Однако приоритеты в переустройстве армии, выбранные военным и политическим руководством страны, а также взятые темпы в гонке вооружений не соответствовали реальным экономическим и социальным потенциям страны. Вина за неподготовленность России к мировой войне, как считает К.Ф. Шацилло, лежала на всех политических субъектах третьеиюньской монархии: «Все помыслы и действия близоруких «хозяев» России были направлены не на коренную внутреннюю реорганизацию и интенсивное экономическое и социальное развитие страны, а как и многие столетия до этого, на экспансивное расширение империи.... Задавшись нереальной задачей, самодержавие неизбежно должно было прийти к политическому краху, империя должна была рухнуть», - к такому выводу приходит историк (31).
Оценивая путь, проделанный за последние пятнадцать лет исторической наукой в разделах, прямо относящихся или близких к теме диссертационного исследования, следует подчеркнуть две взаимосвязанные тенденции: во- первых, дальнейшую фрагментацию исследовательского поля и, во- вторых, слабую интеграцию результатов научных изысканий, выражающуюся в отсутствии обобщающих монографий. К этому следует добавить важную характеристику, данную историком В.В. Пенским: избыток описательных работ и острый дефицит аналитических трудов. При этом абсолютное большинство научных разработок, как верно подмечает исследователь, целиком и полностью остаются в границах отечественной истории, абстрагируясь от тех процессов в военном строительстве и инноваций в военном деле, которые имели место в странах - противниках и партнерах России (32).
В предметно- тематическом плане вниманием исследователей обойдены крупные блоки воєнно- гражданского взаимодействия. Как справедливо замечает В.В. Лапин, в отечественной историографии не ставился и не решался объемный вопрос о роли вооруженных сил в экономическом, политическом и социальном развитии страны. Неестественность такого положения вещей предстает особенно ярко, если учесть, что милитаризм являлся важнейшим стимулирующим фактором роста промышленности и транспортных путей, а армия была постоянным и емким рынком для казенного и частного предпринимательства, каналом перераспределения денег внутри государства. Кроме того, вооруженные силы выполняли разнообразные функции в аппарате управления империи, а укрепление обороноспособности державы входило в круг первейших забот представителей верховной власти. Таким образом, влияние армии простиралось много дальше решения задач национально-государственной безопасности (33).
Наконец, внимание исследователей не привлекал вопрос о роли и месте армии в идеологическом обеспечении политического режима. Монографические труды последних лет, посвященные государственной идеологии, публичным дворцовым церемониям и праздничным зрелищным мероприятиям, устраивавшимся властью, существенно раздвигают границы представлений об идеологической практике самодержавия. Эти исследования показывают, что в образной системе, мифологической структуре, декоративном оформлении таких зрелищ почти всегда присутствовала военная тематика, демонстрирующая государственную мощь и несокрушимость (34). Еще более концентрированно эту идею выражали военные разводы, смотры, парады. В то же время в их смысловом поле пересекались и многие другие мотивы, рассчитанные на закрепление в массовом сознании определенного образа государственной власти и конструирование идеального с ее точки зрения общественного порядка. При этом в войсковых презентациях армия служила не только инструментом обработки социума в духе идеологических посылов, актуализированных властью. Она и сама становилась объектом ее воздействия, призванного закрепить определенные стандарты служения государству и повысить войсковую отдачу. Социальная функция войсковых презентаций как относительно социума, так и относительно самого войска еще ждет своего исследования.
Значительно более обстоятельное освещение в историографии получили политические выступления с участием военных. Темы дворцовых переворотов, декабристского восстания, политической деятельности генерала М.Д. Скобелева, участия военной верхушки в свержении царизма в 1917 г., так называемого «мятежа» генерала Л.Г. Корнилова представлены сотнями и тысячами научно- исторических публикаций, список которых неуклонно пополняется и в настоящее время. Однако необходима существенная оговорка: в подавляющем большинстве случаев эти эпизоды изучались в контексте гражданской истории. Данное обстоятельство объясняет недостаточную разработанность аспектов, связанных с военной компонентой в образе мыслей и действий участников событий. В этой связи необходимо указать на целый ряд «белых пятен» в историографии. Так, на
зо конкретно- историческом материале не рассматривались: внутренняя динамика политизации военных, специфические формы военных реакций на вызовы общественному и политическому порядку, репертуар ролей и методов действий, присущих военным в политической борьбе, принципы их взаимодействия с кругом гражданских контрагентов в ситуациях социальной и политической нестабильности. Объектами пристального внимания историков еще не стали факторы, определявшие тактический выбор в конкретных условиях, влияние опыта отечественных предшественников и зарубежных современников на планирование и конечный выход военной политической активности. Информационный ресурс и комплекс знаний, накопленные по этим позициям военной и политической социологией, еще очень мало учитываются при постановке исследовательских задач и интерпретации фактов в исторических трудах. Теоретическое осмысление материала затрудняется недостаточным включением данных сравнительно-исторического анализа в структуру исторических исследований: рассмотрение эпизода политической оппозиционности военных кругов в отрыве от аналогичных прецедентов мировой истории снижает возможность полноценного истолкования его природы, логики развития и уроков.
Наконец, каждое политическое выступление военных в историографии рассматривалось изолированно от предшествующего и последующего, что не позволяло достаточно полно проследить саму эволюционную линию военного вмешательства в политический процесс. В частности, при подобной организации исследовательского труда оказалось проблематичным проследить моменты преемственности и разрывов в способах военного вмешательства в политику, структурных предпосылках, мотивации и целевых установках организаторов этих акций. Последовательное освещение этих эпизодов в рамках единого труда позволяет восполнить данный недостаток.
Сделанные замечания о состоянии научных разработок в области изучения систематических военно-гражданских отношений и участия военных в политическом процессе предопределило необходимость данной диссертационной работы.
Источники. При написании диссертационного исследования был привлечен широкий круг источников. Первую группу источников составили законодательные акты, устанавливавшие принципы комплектования армии, порядок наборов от населения, внутренний режим функционирования вооруженных сил, а также регламентировавшие отношения воинских подразделений с гражданским населением по ходу реализации возложенных на них государственных задач и обеспечения их собственных каждодневных нужд. Это - в первую очередь именной указ от 20 февраля 1705 г. о наборе рекрут, Устав воинский 1716 г. и Артикул- воинский, составивший его вторую часть, «Плакат о сборе подушном и протчем». К этой группе источников примыкает Табель о рангах от 1722 г., оформившая номенклатуру и иерархию чинов и определившая принципы восхождения по служебной и социальной лестнице. Именно данный комплекс документов позволяет установить основные принципы и ориентиры в военном строительстве первой четверти XYIII в., а также выявить те образцы отношений, которые законодатель стремился сформировать в рамках собственно военного коллектива и в сфере воєнно- гражданском взаимодействия. Продолжением этой серии документов в интересующем нас разрезе моделирования социальных отношений во второй половине XYIII в. стали «Инструкция пехотного полка Полковнику» от 1764 г. и «Инструкция конного полка Полковнику» (1766 г.). Они являлись дополнениями к Пехотному строевому уставу и к Уставу воинскому о конной экзерциции (1763 г.). Наряду с Генеральным учреждением о сборе в государстве рекрут 1766 г. и именном указе о сборе рекрут 1776 г., эти документы позволяют проследить развитие правительственной линии в обеспечении боеспособности и внутренней сплоченности войска в условиях уже крайне неравномерного распределении обязанностей военной службы среди сословных групп.
Кардинальную перестройку армии и отношений граждан к военной обязанности характеризует серия законодательных актов, созданных в процессе подготовки реформ Д.А. Милютина (Манифест о введении всеобщей воинской повинности и Устав о воинской повинности от 1874 г.). Прологом к этим нововведениям стала военно-судебная реформа, направленность которой отразил Воинский Устав о наказаниях от 1868 г. (в 1876 и 1909 гг. в него были внесены некоторые поправки). Обращение к этим источникам дает возможность выявить объем и вектор усилий по адаптации проекта современной демократической армии к социальной организации с сильными пережитками сословности. Изменения в системе воинской повинности, обусловленные опытом ее практического внедрения и необходимостью приспособления к меняющейся структуре общества, отразил закон «Об изменении Устава о воинской повинности» от 23 июня 1912 г.
Вторую группу источников составляют статистические документы, созданные чиновниками военного ведомства. Для решения задач, поставленных в диссертационном исследовании, важное значение имеют статистические материалы, характеризующие ход военной реформы Д.А. Милютина, в том числе, в аспекте распространения грамотности среди рядового состава армии (35). Ценные статистические сведения, касающиеся численности, вооружения, материальной части армейского быта содержат записки и воспоминания военных министров: Д.А. Милютина, А.Н. Куропаткина, А.Ф. Редигера. Статистические данные о технической оснащенности российского войска и неприятельских армий в канун и в ходе военных кампаний начала XX в., а также данные о боевых потерях сведены в сборнике «Россия и СССР в войнах XX века. Потери вооруженных сил» (М., 2001).
Третью группу источников составляют произведения публицистики. Сильный субъективный уклон, полемическая направленность, как правило, присущая этой группе документов, определяют ее ценность в выявлении центрального «нерва» злободневной военной проблематики, в определении расклада сил и мнений в области насущных задач военного дела и военного реформирования. Это относится к публицистике петровского времени («Книга о скудости и богатстве» И.Т. Посошкова, «Гистория Свейской войны»), публистике второй половины XYIII в. («О повреждении нравов в России князя М. Щербатова», записка СМ. Ржевского, переписка великого князя Павла Петровича и графа П.И. Панина). Значительное количественное возрастание произведений военной публицистики пришлось на XIX и начало XX столетий. Публицистические труды военных профессионалов этого времени опубликованы в выпусках «Российского военного сборника» (отв. ред. А.Е. Савинкин). Особое значение для раскрытия поставленных в диссертации вопросов имеют материалы, сосредоточенные в 9-м, 13-м, 16-м и 19- м выпусках (36). В эту группу источников входят также труды российских военачальников, написанные по «горячим следам» военных кампаний и других важных событий в истории армии (А.Н. Куропаткина, Н.Н. Головина, А.И. Деникина), в которых дается глубокий анализ приобретенного боевого опыта и формулируются задачи на ближайшее будущее. Четвертую группу источников составляют составляют воспоминания, дневники, письма и записки военнослужащих -ветеранов войн, организаторов и свидетелей преобразований в армии, представителей военной бюрократии, участников и свидетелей всплесков политической активности в армии, а также хорошо осведомленных об этих событиях гражданских лиц. Это - обширный комплекс источников, который можно подразделить на несколько подгрупп в соответствии с кругом затронутых тем и фокусом внимания авторов.
Это, во- первых, воспоминания дневники и письма военнослужащих, рисующие широкую панораму деятельности воинских частей как во время войн, так и в мирное время (П. Гордон, И.И. Неплюев, В.А. Нащокин, М. Петров, Ф.Н. Глинка, А. Чичерин, А.П. Ермолов, Н. Врангель, Д.А. Милютин, Н.А. Епанчин, В. Трубецкой, М. Грулев, А.Ф. Редигер, Б.М. Шапошников, А.И. Деникин).
Во- вторых, это воспоминания, дневники, записки иностранных дипломатов, путешественников, военных, которые интересовались состоянием вооруженных сил России и перспективами их боевого применения. Несмотря на то, что эти авторы не были так глубоко включены в дела русской армии, как ее военнослужащие, а приводимые ими сведения носят отрывочный характер, их взгляды и оценки дают важные отправные точки для сравнения военной организации в России и странах Западной Европы (И. Корб, Ф.В. Берхгольц, И.Г. Фоккеродт, О.А. Плейер, Ю. Юль, К. Массой, граф де Сепор, А. де Кюстин, Г. Брандес, А.фон Тирпиц, Э. Людендорф, М. Палеолог).
В третьих, это - воспоминания, записки и дневники российских гражданских лиц, владевших ценной информацией о тех или иных эпизодах военной деятельности, борьбе мнений среди правящей элиты по вопросам реформирования и развития вооруженных сил, общественном рейтинге военной профессии и откликах разных групп гражданского населения на события военной истории (И.А. Желябужский, Е.Р. Дашкова, Ф.Ф. Вигель, П. Долгоруков, П.А. Валуев, А.В. Богданович, А. Кейзерлинг, М.В. Родязнко, А.И. Гучков).
В четвертых, это воспоминания, письма и записки лиц, принадлежавшие перу участников и свидетелей политических движений в армии. Это - документы по истории дворцовых переворотов (Г. Бассевич, Х.Г. Манштейн, Б.Х. Миних,, Э. Миних, Ф. Прокопович, В.Н. Татищев, Е.Р. Дашкова, Екатерина II, П.А. Пален, Л.Л. Бенигсен, А.Ф. Ланжерон), опубликованные в периодических изданиях XIX в., в виде самостоятельных изданий, а также в составе сборников: «Со шпагой и факелом. Дворцовые перевороты в России. 1725-1825. М., 1991; Цареубийство 11 марта 1801 года. Записки участников и современников. СПб., 1907).
Это - воспоминания и записки членов тайных обществ и участников декабристского восстания, а также их антагонистов из правящего лагеря, изданные в виде отдельных книг, сборников воспоминаний, а также сосредоточенные в многотомном издании «Восстание декабристов. Документы и материалы».
Это - воспоминания, дневники и письма, характеризующие политическую деятельность М.Д. Скобелева (Д.А. Милютин, П.А. Валуев, А.Ф. Кони, Н. Врангель, В.И. Немирович- Данченко, В.В. Верещагин). Особенностью данного массива документов является беглый характер зарисовок, сжатость и отрывочность свидетельств, что объясняется глубокой конспирацией политических планов и начинаний генерала. В этой связи перед исследователем встает задача скрупулезного поиска всех таких свидетельств, тщательного сопоставления информации, представленной разными мемуаристами. Это - воспоминания, дневники и записки военных и гражданских лиц, посвященные участию командной верхушки армии в свержении царизма. (А.И. Гучков, П.Н. Милюков, А.И. Деникин, М.К. Лемке, П.Н. Врангель, А.А. Поливанов, А.А. Брусилов, Ю.Н. Данилов, А.С. Лукомский, М.В. Родзянко), а также запечатлевшие перипетии бунта петроградского гарнизона в февральско- мартовский дни 1917 г. (В. Шульгин, Ф. Елисеев, А. Ф. Керенский). Последующие события, связанные с подготовкой, началом проведения и провалом акции Л.Г. Корнилова по наведению порядка в армии и стране, получили отображение в мемуарах П.Н. Врангеля, А.С. Лукомского, А.Д. Бубнова, П.Н. Краснова, А.И. Деникина, А.И. Верховского, А.Ф. Керенского, А.И. Гучкова. В условиях политического размежевания, охватившего как гражданскую общественность, так и военные круги в послефевральский период, свидетельства и оценки современников событий несли на себе мощный отпечаток политических пристрастий. Этот фактор должен быть принят во внимание при анализе данных документов.
Пятую группу источников, использованных при работе над диссертационным исследованием, составляют материалы следственных дел декабристов и участников «корниловского мятежа». Первые сосредоточены в томах «Восстание декабристов. Документы и материалы». При работе с этими документами необходимо учитывать не только тенденциозность следователей, априори выбравших обвинительный уклон и оперировавших недоказанными фактами в своих заключениях, но и определенную податливость таким методам дознания, которую проявляли сами подследственные (37). Эти особенности формирования следственных дел требуют взвешенного отношения к содержащейся в них информации. Материалы расследования «корниловского мятежа», включающие протоколы допросов большого числа свидетелей и действующих лиц приведены в недавно изданном сборнике документов «Дело генерала Л.Г. Корнилова. Материалы Чрезвычайной комиссии по расследованию дела о бывшем Верховном Главнокомандующем генерале Л.Г. Корнилове и его соучастниках. Август 1917 г. - июнь 1918 г. В 2-х томах» (М., 2003).
Вместе взятые, источники позволяют решить задачи, поставленные в диссертационном исследовании.
У истоков военной реформы: стрелецкий политический дебют и его уроки
Стрелецкие мятежи конца XYII в. были предметом внимания всех историков, писавших о Петре 1 и его эпохе. Биографов царя эти происшествия, главным образом, интересовали с точки зрения препятствий, которые пришлось одолеть будущему реформатору России, прежде чем он обрел реальную полноту власти. Исследователей, обращавшихся к перипетиям политической борьбы, в частности, к дворцовым переворотам, стрелецкие мятежи занимали как ранние сражения у подножия трона, которые в XYIII столетии перерастут в устойчивую традицию. Наконец, в историографии была выдвинута и гипотеза о стрелецких мятежах как одной из форм социального протеста масс, близкой по своей направленности к антифеодальным выступлениям крестьян и городских низов (1).
Между тем, указанные события имеют еще одно измерение -пролога военной реформы Петра I. Опыт стрелецкого войска и его политической активности составил исходную платформу, на которой отрабатывалась концепция регулярной армии. Не ведая о том, стрельцы дали толчок и направление петровской военной реформе. Их первое вмешательство в расклад политических сил в 1682 г. завершилось установлением формальной власти братьев Иоанна и Петра Алексеевичей. Фактически у государственного руля встала их старшая сестра Софья Алексеевна. Клан Милославских, как и соперничавшая группировка Нарышкиных, пострадал от распоясавшейся военщины, однако, извлек больше выгод из посеянной стрельцами смуты. Вначале, действуя при помощи уступок и отступления, затем - при помощи вероломного и коварного убийства главных зачинщиков, а также перестановки фигур во главе Стрелецкого приказа, Софья овладела обстановкой и получила в свое распоряжение семь относительно спокойных лет правления.
Полу- опальный двор царицы Натальи Кирилловны и юного Петра I, понесший большие потери, переехал в село Преображенское. Здесь в обстановке горестного переживания политической неудачи и нервных просчетов шансов на будущее зрела идея реванша и закладывалась тяга царя - отрока к взвращиванию вооруженной силы, способной постоять за его интересы. В 80- е годы появились потешные полки, составленные в основном из придворных чинов (стольников и спальников), дворцовых служителей (2). Как таковой этот прецедент еще не выпадал из традиций воспитания царских отпрысков. Известно, что царь Алексей Михайлович, заметивший в младшем сыне склонность к военным игрушкам и забавам, охотно впустил милитаристский декорум в его детское жилище (3). Первый признак того, что Марсовы потехи юного Петра принимают опасный оборот для правящего клана Милославских, обозначился в самом конце 80- х - начале 90- х годов, когда потешные были оформлены в солдатские Преображенский и Семеновский полки, и в них ручьем потекли добровольцы из дворян, боярских людей и окрестных крестьян (4).
Превращение товарищей детских игр царя в нешуточную военную силу в его руках осознавали лица, втянутые в противостояние кремлевской и Преображенской партий. Так, неразлучный спутник воинских увлечений царя Б.И. Куракин прямо указывал на концентрацию вооруженной защиты у Петра I как на решающую предпосылку достигнутого им в 1689 г. перевеса над сестрой -правительницей: «И так помалу привел себя теми малыми полками в огранение от сестры или начал приходить в силу. Также с теми полками своими делал непрестанно екзерцию, а из стрелецких полков возлюбил Сухарев полк, и всякое им награждение давал, и к себе привлек, или сказать, верными учинил» (5).
Реорганизация призывной системы и солдатская служба
Кардинальная перестройка армии, проведенная в 1874 г., явилась заключительным аккордом правительственных преобразований 1860-1870-х годов. В самой факте отложенной под занавес военной реформы, выразилась иная логика второй российской модернизации относительно первой, петровской, а также аналогичных опытов , XIX в. в ряде стран Востока: Османской империи, Египте, Японии, Китае. По верному наблюдению американского исследователя модернизаций в развивающихся странах - Д. Ральстона, военная реформа в этих странах была началом вестернизации, раскрывавшим далее целый веер преобразований и придававшим им системность (1). Создание боеспособной современной армии сразу же ставило на повестку дня список задач. Это - реорганизация налогообложения и принципов распределения налоговых поступлений; повышение эффективности местных властей в целях регуляции финансовых потоков; качественное улучшение профессионального военного образования, а затем и базисного гражданского, способного поднять культурный уровень призывников; обновление фонда полезных технологий и организационных установлений в реальном секторе экономики, неразрывно связанном с воєнно- промышленным комплексом (2). Становясь контрапунктом, военное реформирование обеспечивало взаимную увязку и логическую последовательность остальных шагов модернизации.
Вторая российская модернизация поставила впереди военной реорганизации программу социально-экономического и внутриполитического переустройства. В этом выразился коллективный выбор правительственных кругов и либеральной общественности, активно ассистировавшей власти. Данная позиция была принята министром- реформатором Д.А. Милютиным, возглавившим в мае 1861 г. военное ведомство. Едва получив министерский портфель, Милютин при поддержке и одобрении своего августейшего патрона, приступил к сокращению вооруженных сил. Так, если в начале его министерства действующая армия насчитывала 895 тыс. человек, то в 1867 г. - уже 742 тыс., достигнув самой низкой отметки за истекшие четверть века (3). После введения всеобщей воинской повинности темпы прироста армии оставались замедленными. По подсчетам Л.Г. Бескровного, за последнюю четверть XIX в. вооруженные силы России увеличились на 20%, в то время как в других странах прирост составлял от 50 до 90% (в Австро- Венгрии - 89.5%, в Италии - 75.8%, в Германии - 53.9%,во Франции- 46.7%) (4).
Если в середине XIX в. удельный вес армии в составе российского населения составлял около 2%, то в конце XIX в. - 0.89%., а в 1913 г. -0.83 % (5). Этой тенденции сопутствовало и снижение доли военных расходов в смете государственного бюджета с 37.8% в начале министерства Милютина в. до 26 % к моменту его ухода с поста в 1881г. (6). В последующие годы этот показатель упал еще ниже. По уровню финансовой поддержки государства российская армия занимала одно из последних мест в Европе. В 1880-е и первой половине 1890- х годов затраты России на содержание армии в среднем составляли чуть более 20% государственных бюджетных средств. Далее вплоть до начала XX в. затраты колебались в пределах 17 - 19%. В то же время в Германии ассигнования на нужды армии составляли в 1880- е годы свыше 60%», а в 1890-е годы не опускались ниже 40% от государственных расходов (7).
Становление империи: роль военных структур и военных действий
Образование и историческое развитие мировых империй - одна из сквозных тем отечественной и зарубежной историографии. По своему значению в реконструкции прошлого, как считает английский историк Д. Ливен, она может быть уподоблена призме, через которую преломляется весь исторический опыт человечества. Продолжая эту мысль, английский автор высказывает предположение о том, что вряд ли кто-нибудь из исследователей может претендовать на абсолютную осведомленность в таком необъятном разделе исторических знаний (1).
Это суждение в полной мере можно отнести и к такому важнейшему компоненту имперской тематики, как военный вклад в освоение новых земель и создание аппарата имперского управления. Его всестороннее освещение такая же трудновыполнимая задача, как и исчерпывающее раскрытие имперского опыта. Это касается в особенности России: в структуре задействованных в имперском строительстве ролей и социальных сил ведущее место принадлежало военнослужащим регулярной армии. Между тем, можно попытаться выделить главные линии военной деятельности в этой области, сравнить военное участие с образом мыслей и действий других агентов имперского строительства; определить суммарный итог усилий военных колонизаторов и управленцев и те перспективы, которые за ними скрывались. Однако в любом случае такая работа требует предварительного уточнения самого феномена империи.
Не вдаваясь в огромный историографический анализ, попробуем вычленить наиболее общий ансамбль признаков, который обычно связывается с данным понятием. Американский исследователь А. Пагден выделяет три наиболее частотных смысла, которые вкладываются в это слово. Империя - это, во-первых, независимое и эффективное правление; во- вторых, абсолютный суверенитет одного лица; в третьих, - полития, объединяющая несколько сообществ (2). Согласно А. Пагдену, монархические империи Европы являлись продуктом деятельности вооруженных завоевателей и алчных путешественников (3). Завоевание служило способом навязывания власти и последующей легитимации пришельцев среди туземного населения (4).
Американский исследователь А. Рибер полагает, что под класс образований имперского типа .подпадают такие «государственные устройства, в которых одна этническая группа устанавливает и сохраняет контроль над другими этническими группами в границах определенной территории». В подобных государствах правители соединяют в своих руках как светскую, так и духовную власть, хотя и в разных пропорциях. По его мнению, границы империй устанавливаются и сохраняются в большей степени силовым путем, нежели посредством культурных и конфессиональных влияний (5). Касаясь разных типов империй, автор подчеркивает особую хрупкость и уязвимость континентальных евразийских империй по сравнению с заморскими. Для них на всем протяжении их исторического существования остро стояла проблема интеграции и безопасности: различия в статусах отдельных этно-территориальных образований здесь порождали межэтнические противоречия, сепаратистские движения, которые угрожали самим устоям империи (6). Автор выделяет три базовых элемента, которые позволяли континентальным империям до поры до времени удерживать свое единство: имперская идея, имперская бюрократия и защита границ (7).
Уже упоминавшийся английский историк и политолог Д. Ливен предлагает другой взгляд на феномен империй. В его понимании - это прежде всего великие державы, сила которых определяется несколькими факторами. Во - первых, ресурсами, которые они могут мобилизовать на военные цели. Во - вторых, способностью вести соревнование с другими, равными себе по весу и статусу субъектами мировой политики, что в свою очередь предполагает открытость для новых знаний и восприимчивость к усвоению чужого опыта. В- третьих, умением наладить разветвленную и эффективную фискально - налоговую службу. В четвертых, прочностью союза центральной власти и этническими элитами (8). Д. Лйвен заостряет внимание и на такой особенности империй, как большое внутреннее разнообразие и диверсифицированность их политического пространства (9). Отсюда же вырастает ключевая проблема политического «менеджмента» для имперских властей - создания общности, способной противостоять вызовам этнического национализма и сторонним деструктивным воздействиям. Успешнее прочих с решением этой задачи справилась Великобритания, которая, по словам автора, более или менее последовательно на всей географической протяженности своих владений внедряла либерально- демократические ценности и направляла на благо всех подданных короны финансовую и индустриальную мощь метрополии (10). Как и Рибер, Лйвен отдает предпочтение морским державам, которые по мобильности и приспособляемости к меняющимся условиям времени превосходят континентальные. Между тем, в отдельные периоды истории эти преимущества могут обратиться в недостаток: принципиально воздерживаясь от применения силы, власти метрополии невольно подыгрывали колониям, стремившимся к обретению политического суверенитета. Кроме того, стабильность заморских империй зависит от конкурентоспособности их военно-морского флота и защищенности коммуникационных линий.
