Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Теоретические предпосылки исследования нации как концепта политического дискурса 20
1.1. Феномен нации: выбор исследовательской парадигмы 20
1.2. Базовые концепты модернистского подхода к изучению наций 37
1.3. Нация как предмет политической концептологии 56
Глава II. Модификации концепта нации в бинарной системе российской имитационной партийности 91
2.1. Концепт нации в партийном дискурсе постсоветской России: методологический конструкт исследования 92
2.2. Эволюция концепта нации в программных документах российской «партии власти» 116
2.3. Драматургия концепта нации в программном дискурсе российской «партии без власти» 148
Заключение .190
Библиографический список
- Базовые концепты модернистского подхода к изучению наций
- Нация как предмет политической концептологии
- Эволюция концепта нации в программных документах российской «партии власти»
- Драматургия концепта нации в программном дискурсе российской «партии без власти»
Базовые концепты модернистского подхода к изучению наций
Цель данного параграфа состоит в том, чтобы показать преимущества модернистской парадигмы нации как теоретико-методологической основы нашего исследования в сравнении с перенниалистской и примордиалистской парадигмами.
Понятие нации в современной политической науке представляет собой двуликого Януса, соединяющего «два основных великих нарратива о нациях и национализме: модернизм и перенниализм»1.
Парадигма модернизма (в классической своей версии) стала доминирующей в европейских социальных науках к середине 60-х годов прошлого века, неслучайно совпав по времени с подъемом антиколониального движения в африканских и азиатских странах. Тогда модернистская трактовка нации была представлена, прежде всего, теоретической моделью nation building2. Эта модель предполагала, что нации есть «социологический факт», присущий европейскому модерну. Как исторический факт они берут свое начало с революций нового времени, в особенности, с французской революции 1789 г.
Второй основной парадигмой в понимании нации является перенниализм. Он старше, чем модернистская трактовка нации. Перенниализм приписывает нации извечный (perennial) характер, утверждая, что этнические и национальные объединения присущи человеческому обществу как таковому, по крайней мере, всей писаной истории. Для перенниалистов нации возникали спонтанно, т.е. без воли националистической или какой-то другой элиты. Нации не планировались и не конструировались согласно националистической теории. Они всегда были нациями и при этом «националистичными». Это ведет, по сути, к отождествлению понятия нации с понятиями этноса или «этничности».
По мнению перенниалистов, современная нация, национальные государства и национализм – это просто излишне политизированные, политически агрессивные понятия. Но так было не всегда. Перенниализм поддерживает идею развития общества с его сосредоточенностью на ступенчатости и периодичности прогресса, а так же на социальном и культурном накоплении. Следует отдать должное «национальным» историографиям и археологиям. Они стали жизнеспособными опорами для националистичных понятий. Поддерживали их, выдавали «достоверные данные» и реальные остатки старых материальных культур. Историки теоретически как бы санкционировали тот факт, что большинство граждан имеют перенниалистический (традиционный) взгляд на нацию. Особенно когда речь идет об их собственной нации.
Так, В.Соловьёв и Н.Карамзин заложили фундамент в становление идеи нации в России, а украинские историки Г.Конинский и М.Грушевский являются предтечей украинского национализма. Сегодня, говоря, к примеру, о «нации украинцев», многие обществоведы придерживаются модернистской парадигмы. Они утверждают, что о нации украинцев можно говорить лишь с периода середины 19 века. Но одновременно существует и другая точка зрения. Она поддерживается украинской «национальной» историографией. В1846 году, в типографии Московского университета, вышла в свет «История Русов» Георгия Конинского. В ней выводится «родословная» малороссов (украинцев) от племени Афета, Ноевого сына, переселившегося из Азии со времён Вавилонского смешения языков1. Вторя Г.Конинскому, М.Грушевский утверждал, что историю украинского народа надо рассматривать не в свете российской историографии, а от появления «руських» племён до наших дней
Парадигма перенниализма может поддерживать идею, что нация имеет естественно-биологический (расовый) элемент, а также тесно связана с таким естественно-культурным феноменом, как язык. Но перенниализм не следует путать с натуралистическим (социобиологическим) понятием нации, которое является основой современного «примордиализма». Все что нужно перенниализму – это вера, основанная на эмпирических наблюдениях, что нации или «некоторые нации» по ряду причин существовали длительное время. Напротив, в примордиалистской традиции нация понимается как нечто, находящееся за рамками социальных связей, как существующее только «в природном мире»1. Одним из видов примордиализма считается органический национализм, основу которого составляет социобиология. В рамках этого подхода, представленного, в частности, в трудах П. ван ден Берге, этнические и национальные сообщества рассматриваются как разросшиеся родственные группы. Вторая влиятельная разновидность примордиализма, представленная, прежде всего, в работах Э. Шилза и К. Гирца, предполагает, что примордиальные родства не исчезают в современных нациях государствах. Они остаются там исключительно важными в форме «примордиальных привязанностей». Под ними К. Гирц подразумевает не столько биологическое родство, сколько «квазиродство» – искусственные «данности». Эти связи связаны с рождением в определенном языке, религии и среди конкретных, заданных традицией, социальных практик2.
Другими словами, речь идет о том, что этнические группы и нации сформировались в условиях привязанностей к «культурным ценностям» совместного бытия. Если, например, рассмотреть влияние таких ценностей с Запада на Восток Украины, то мы увидим, что на украинском Западе данным «ценностям» уделяют очень большое внимание, в отличие от восточно-украинских областей. Показательным может считаться культурно-религиозный праздник «Храм», который широко распространён в западной Украине и отсутствует на территории Украины восточной. В представлении западных украинцев закладка камня в строительство Храма (Церкви) является началом «жизни» поселения и людей, в нем живущих. Чувство сакральной привязанности «обязывает» принять участие в этом празднике, даже тем, кто переехал на другое место жительства.
Нация как предмет политической концептологии
Еще более принципиальным оказывается различие между этническим и гражданским понятием нации в предложенной О. Данном концепции «организованного национализма». Под ним понимается «инсценированное интеллектуальными меньшинствами движение за великодержавное развитие национального государства, направленного по имперскому пути»1. Программные установки, политические стратегии и организационные структуры националистической идеологии приобретают здесь систематический, последовательный и практически-боевой характер. Идейно этот национализм организован вокруг нового концепта нации, оппозиционного понятию нации, который был порожден идеологией Французской революции. Свойственный организованному национализму этнический концепт нации является, по Данну, эксклюзивным, т.е. он трактует нацию как элитарное сообщество, озабоченное чистотой своих рядов и направленное на вечную борьбу с национально неполноценными или антинациональными элементами. Гражданский же концепт нации, напротив, инклюзивен, он предполагает интеграцию и солидарность сообщества всех граждан данного государства, равноправное участие в делах государства, а также расширение национального сообщества за счет новых членов, если те пожелают быть таковыми. По словам С.В. Котова, национальная (гражданская) идентичность относится к трем ведущим компонентам либерального государства (помимо всеобщего избирательного права, позволяющего участвовать в политической жизни, и государственного регулирования экономики с целью снижения социальной поляризации) 2.
Подчеркиваемое Хобсбаумом и Данном различие между гражданской и этнической нацией используется далеко не всеми авторами. Критики национализма как такового, предсказывающие его относительно скорый закат, склонны недооценивать это различие. Они склонны сводить мобилизационный потенциал национализма только к идее этнической нации.
В частности, Ю. Хабермас противопоставляет сознание национальной идентичности, которое «формируется на основе общей истории, общих языка и культуры» тем «абстрактным понятиям прав человека и народного суверенитета», которые сами по себе не способны так сильно «затронуть сердца и умы людей», как национальные чувства1. Но следует заметить, что в рамках гражданского национализма сами идеи прав человека и народного суверенитета получают квазирелигиозный статус, играя роль «светской религии». Поэтому-то различие между гражданским и этническим национализмом важнее, чем различие между национальным и правовым сознанием, на чем настаивает Хабермас.
В модернистской парадигме типология национализмов существенным образом коррелирует с типологией наций, прежде всего, с упомянутым выше различием между гражданскими, государственными и этническими нациями. У Б. Андерсона намечаются две линии систематизации (типологизации) форм национализмов: регионально-историческая и социально-историческая.
Прежде всего, Б. Андерсон систематизирует семейство национализмов в соответствии с историческими эпохами национализмов, как они проявились в разных частях света. В этом смысле он различает исторически сменявшие друг друга (по своему возникновению) три формы национализма: испано американский (креольский), европейский (филологический) и «официальный» (имперско-авторитарный) национализмы. За всеми этими историческими формами национализма стояли «общий рост грамотности, торговли, промышленности, коммуникаций и государственных машинерий, наложивший особый отпечаток на XIX столетие»2. Однако в каждой форме решающие роль сыграли свои особые факторы. В формировании национализма в двух Америках это были «креольские паломники функционеры и провинциальные креольские печатники»3. В национализмах
Старого света главное значение имели «национальные печатные языки». Наконец, официальные национализмы европейских автократий были по сути своей ничем иным, как противоестественным соединением модернового принципа нации с древним принципом империи. То есть, попыткой европейских династий выжить в наступившую эпоху наций-государств.
Социально-историческую типологию европейских национализмов намечает Б. Андерсон, различая на примере Венгрии 19 века1, во-первых, дворянский национализм (национализм привилегированного аристократического сословия - «сословной нации», по О. Данну); во-вторых, «массовый» или «народный» национализм (О. Данн называет его «гражданским»); в-третьих, «официальный национализм» европейских империй (у О. Данна это соответствует понятию «правительственного национализма»).
Недостаток типологизации национализмов Андерсона – отсутствие четкого различия между гражданским и этническим национализмом в Старом Свете, поскольку используемый Андерсоном термин «массового» или «народного» национализма умаляет существенность этого различия. Напротив, у Ю. Хабермаса, к примеру, данное различие играет принципиальную роль. Гражданский национализм он определяет как идеологическую формацию, в которой в равной мере проявляются, взаимно друг друга усиливая, идея нации и республики2. На различии между классическим либеральным национализмом XIX века и современным этническим национализмом настаивает, в частности, и Э. Хобсбаум.
Эволюция концепта нации в программных документах российской «партии власти»
Основанием для методологического конструкта, адекватного задачам исследования концепта нации в дискурсе партий современной России, выступает, прежде всего, феномен официального (правительственного) национализма. Так, термины «российская нация», «российский народ», «россияне» и т.п. мы трактуем как продукт современного официального (правительственного) национализма, который - как и в бисмарковской Германии - колеблется между гражданским, государственным и этническим концептами нации в оговоренном в параграфе 1.2. смысле. В дискурсивном плане это выражается в движении от простой симуляции «нации россиян» посредством пиаровских кампаний политической бюрократии к реальной практике «изобретения» национальных традиций.
При этом не следует смешивать три разных (хотя и взаимосвязанных) концепта нации: 1) «нация» как наименование для патриотического консенсуса на уровне низового национального сознания; 2) нация как концепт националистической идеологии; 3) нация как идеологический артефакт в дискурсе отдельной политической партии1.
Как показывает опыт Германии и России, национальное самосознание не возникает сразу и во всей своей общности. Государственная нация, которая в СССР называлась «советским», а сегодня «российским» народом, есть аналог того, что в Германии называлось «рейхснацией» (государственной нацией). Но в Германии была еще «нация князей», аналогом которой в СССР была «партноменклатура». В постсоветской России такую нацию составляют, прежде всего, бюрократы, организованные в более лабильную, чем КПСС, партию власти. Номенклатуре не надо было строить нацию - она уже была нацией, подобно тому, как князьям «Священной Римской империи германской нации» не надо было создавать какую-то другую нацию, – под «германской нацией» в названии этого государства подразумевался политический союз князей, способный обеспечить свой суверенитет, прежде всего, от королевской власти (народ был пока что не в счет).
По словам О. Данна, в упомянутой империи получил развитие «общеимперский рейхспатриотизм консервативного толка», а вместе с ним и зачатки национализма, который выступает с антипрогрессивных, антиреволюционных, религиозно-фундаменталистских позиций1.
Аналогичный феномен возник и в Российской империи. Фактически, консервативный концепт нации - это, прежде всего, имперский концепт, концепт рейхс-нации с ее официальным (бюрократическим) национализмом. Но помимо консервативной трактовки нации, были трактовки либеральные и демократические, составляющие эмансипаторное направление национальных движений.
По словам О. Данна, термин «немецкий» перестал быть в этнонационалистическом дискурсе «понятием, связанным с национальной интеграцией; напротив, это слово стало использоваться для выражения этнического отторжения и тем самым изменило свой смысл»2. Причем речь шла не только о том, что этнические немцы (как люди, к примеру, говорящие на немецком как родном языке) противопоставлялись не-немцам (французам, полякам и т.д.); еще важнее то, что «из числа немцев исключались немцы либеральных, социал-демократических убеждений и немцы еврейского происхождения»3. Это важно и в новейшей истории концепта «русский» в постсоветской России. В идеологии официального (правительственного) национализма термин «русский» инклюзивен и сближается по смыслу с термином «российский». Соответственно, русские трактуются как цивилизационный стержень и государствообразующий элемент «многонационального народа России (российской нации)». А вот в организованном русском национализме концепт «русский», наоборот, употребляется не в интегративном, а ограничительном смысле. И отнюдь не все, считающие себя русскими, трактуются здесь как «настоящие русские». Из таковых могут исключаться неславяне, неправославные и т.п.1
Функциональный статус националистических идей (которые в более или менее рыхлом виде встречаются практически в любой партийно политической идеологии) кардинально меняется с переходом к организованному национализму. Принципиально важно то, что появление организованного национализма ведет к «смещению национально политических фронтов»2. Речь идет о качественном усилении всего правого сектора в партийно-политической системе страны. Теперь он противостоит всем оттенкам либерально-демократических сил.
Роль либеральных сил в становлении германского национального государства схожа с ролью либералов в строительстве национального государства в постсоветской России. Немецкие либералы, по словам О. Данна, не видели «необходимой связи между образованием государства и демократизацией. Национальный вопрос сводился для них к проблеме государственного единства»3. Напротив, собственно демократические партии ставили указанную связь во главу угла. Государственное единство они мыслили как одно из условий образования (существования) нации, а не как саму нацию. Собственно национальную общность они представляли как реализацию республиканских идеалов Французской революции, принципа народного суверенитета.
Драматургия концепта нации в программном дискурсе российской «партии без власти»
По нашему мнению, ответ на данный вопрос значительно упрощается, если различать «партию власти» как идеально-типическую конструкцию и отдельные реальные партии, которые в той или иной мере (но никогда вполне) отвечают данному идеальному типу.
При характеристике «партии власти» как идеально-типического проявления русской власти надо, прежде всего, зафиксировать главную функцию этой партии: служить парламентским инструментом обеспечения отечественной системы власти-собственности. Для реализации этой функции партия власти решает, как минимум, следующие задачи: 1) служит в Думе безусловным проводником (рупором) интересов исполнительной власти, оказывает ей безоговорочную поддержку при отказе от проведения собственной политики; 2) противостоит на электоральном поле «другим партиям, которые представляют иные, отличные от властных элит, сегменты общества»1; 3) консолидирует партийно-политические и административные элиты вокруг правительственного курса, причем членство в партии власти одновременно выступает символическим проявлением общей лояльности режиму; 4) есть «способ сохранения многопартийных выборов при одновременном фактическом свертывании конкурентности во всех сферах политики»2.
Концепт «партии власти» следует отличать не только от концепта «правящей партии», но и от «доминирующей» партии в смысле Индийского национального конгресса или Либерально-демократической партии Японии3. Доминантные партии такого рода выполняют, как минимум, три важных политических функции: выступают одним из главных центров принятия политических решений; служат местом согласования интересов между различными группами как властной элиты, так и гражданского населения; являются субъектом национальной модернизации. В России же «партия власти» пока что оставалась не столько партией национальной модернизации, сколько главным инициатором усиления консервативных тенденций во всех сферах жизни общества. Она была «партией status quo в смысле ориентации на укрепление доминирующего положения нынешней российской элиты в обществе»1.
Рассмотренный статус партии власти определяет и специфику ее дискурса. Многие авторы отмечают его идеологическую всеядность, нечеткость и двусмысленность. По верному замечанию А. Кынева2, идеологическая рыхлость партии власти вынуждает ее создавать внутри себя различные «клубы» (Центр социально-консервативной политики, клуб «4 ноября», Государственно-патриотический клуб) и «платформы» (либеральная, социальная и патриотическая платформы)3. Отмеченная идеологическая бессвязность партии власти объясняется несовместимостью ее номинальных и реальных функций: с одной стороны, эта партия должна служить приводным ремнем между правящей элитой и массами. В этом смысле партия должна аккумулировать настроения населения, «идеологически» его выражать и претворять в политические решения. Но, с другой стороны, партия есть де-факто собрание бюрократов с очень разными идеологическими пристрастиями. Речь идет о многочисленных гибридах, по преимуществу, правых идей: либеральных или консервативных. Однако партия время от времени использует и социал-демократическую риторику. Особенно в случае обсуждения проблем социальной политики. Но это не мешает представителям этой же партии развивать откровенно правый дискурс, нашпигованный геополитическими спекуляциями, ксенофобскими аллюзиями и «комплексами авторитарно-подданнической политической культуры, укоренившейся еще со времен самодержавия»1.
Эти характеристики дискурса партии власти и выражает как раз предложенная выше фигура Начальника.
Важное место в дискурсе Начальника играют парадоксы и абсурды, потому что этот дискурс, во-первых, несамостоятелен (он светит отраженным светом воли президентской администрации); во-вторых, этот дискурс автореферентен, то есть, соотносится только с самим собой, не размыкаясь на диалог с гражданами и оппозицией2 и действуя в «псевдологическом пространстве»3. Начальнику не надо советоваться со своими подданными, чтобы принимать какие-то решения относительно их будущего. В идеале Начальник может сказать своим подданным: «Даже в вашей поддержке я не нуждаюсь, вы - лишь предметы моих действий, которые сами себя легитимируют»4.
Однако партия власти существенно меньше, чем партия без власти, испытывают потребность в риторических победах. Неслучайно никто из трех президентов постсоветской России, опиравшихся на партию власти, не участвовал в публичных дебатах со своими конкурентами в период предвыборной кампании. Победа представителей партии власти обеспечивалась, прежде всего, административно-политическим ресурсом, располагавшимся как бы параллельно партийной системе. В силу этого методологическая ценность фигуры Начальника для анализа концепта нации в дискурсе партии власти оказывается существенно меньшей, чем в случае анализа дискурсов партий без власти в их роли «вечной системной оппозиции». Соответственно, место и эволюция концепта нации в дискурсе партии власти объясняется в первую очередь не этой политической фигурой, а непосредственно функциями партии власти в системе русской власти.
С учетом этой общей специфики дискурса «партии власти» необходимо анализировать и присущий ей концепт «нации».
В Программе избирательного объединения «Выбор России», которая была принята на Учредительном съезде этого объединения в октябре 1993 года, представлен двойственный концепт «российской нации» (этот термин в Программе употребляется). С одной стороны, в духе гражданского концепта нации подчеркивается, что нацию следует понимать «не как этническую общность, а как суверенное демократическое объединение граждан»1. С другой стороны, российская нация определяется двусмысленным образом как «уникальный сплав и взаимообогащение культур, укладов, традиций, опыта равноправных народов, составляющих ее»
