Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА I. Теоретические аспекты проблемы цитаты в русской и зарубежной филологии 11
1. «Авторский текст», «чужое слово», «чужой текст», «текст в тексте»: к определению понятий 11
2. Цитата как компонент концепции интертекстуальности 22
2. 1. Интертекстуальность: предпосылки появления и современное состояние теории 24
2.2. Цитата в соотношении с категориями теории интертекстуальности 43
3. Цитата в узком и широком смысле слова 50
4. Нецитатный тип «чужого слова» и иные случаи интертекстуальности 56
5. Типологии интертекстуальных элементов 61
6. Типология лексической цитаты 72
7. Механизмы интертекстуальности 80
8. Функции цитаты 89
9. Методологические принципы работы с текстом при проведении анализа цитирования 92
ГЛАВА II. Цитатная природа романа андрея битова «пушкинский дом» 97
1. Русская классическая литература в интертекстуальном поле романа 103
1. 1. Объемность цитатного заглавия 104
1.2. Функции цитаты-высказывания в прологе романа 111
1.3. «Ленинградский роман» и «петербургский текст» русской литературы: к роли цитаты в подзаголовке 114
2. Концепция героя романа 117
3. Роль цитат — культурных знаков в создании мира произведения (персонаж, вещь, сюжет) 127
4. Характерологическая функция цитаты в тексте и речи персонажей 131
5. Цитаты-знаки советской культуры 135
ГЛАВА III. Роман владимира маканина «андеграунд, или герой нашего времени» в аспекте интертекстуального исследования 137
1. Цитатность как средство (само) характеристики героев 138
1.1. Литература как духовное пространство героя 138
1.2. Интертекстуальность как средство создания речевых характеристик героев 145
2. Композиция. Цитатность внутренней структуры романа 150
2. 1. Роль цитаты в заголовочном комплексе 152
2. 2. Цитата в сильных позициях текста. Анализ главы «Палата номер раз» 156
3. Интертекстуальный характер «мотивной структуры» текста. Система художественных образов 159
Заключение 164
Список использованной и цитированной
Литературы 166
- «Авторский текст», «чужое слово», «чужой текст», «текст в тексте»: к определению понятий
- Методологические принципы работы с текстом при проведении анализа цитирования
- «Ленинградский роман» и «петербургский текст» русской литературы: к роли цитаты в подзаголовке
- Интертекстуальность как средство создания речевых характеристик героев
Введение к работе
Мысль о том, что художественное слово существует не само по себе, а в ряду других слов (в внутритекстовых отношениях и окружении слов контекста1), известна еще с древних времен. Литературная практика, а вслед за ней и развитие науки о словесности идут по линии усложнения и углубления представлений о связях художественного слова с чужим высказыванием. В последние десятилетия внимание многих филологов (и литературоведов, и лингвистов), культурологов, философов и ученых других гуманитарных наук направлено в сторону изучения диалогических отношений между (или внутри) текстами, восходящих к идеям М. М. Бахтина. В литературоведении и лингвистике особую актуальность приобрел интерес к «чужому слову», в частности, к такой разновидности его, как цитата. В произведениях постмодернистской ориентации цитатность приобрела тотальный характер, и интерес специалистов по изучению текста сместился в сторону такого свойства последнего, как интертекстуальность. Интерес к по-новому преломленной проблеме диалогичности в тексте, идущий от западного литературоведения (Ю. Кристева и Р. Барт), подхватили и отечественные ученые. Результаты превзошли ожидаемое: свойство интертекстуальности стало приписываться и текстам давно минувших веков. Выяснилось, что интертекстуальность стара как мир, а мир - сплошной текст, в котором, куда ни ступи - везде цитата, везде «чужое», уже известное или припоминаемое.
Цитата как термин стала уступать место новоявленному «интертексту» и в понятие интертекстуальности стало включаться все многообразие проявлений текстовых отношений, вплоть до поэтических парадигм и архетипов. В то же время привычное, всем понятное слово цитата стало расширять свое значение: теперь оно применяется для номинации любой переклички, связывающей памятники культуры (не только литературные).
«Для литературоведа контекст - это бескрайне широкая область связей литературного произведения с внешними ему фактами как литературными, так и внехудожественными» (Хализев 2002: 327).
Расширение значения понятия происходит на самых разных уровнях, порой это нее сразу бросается в глаза. Объясняется это не только развитием теоретической мысли, но в первую очередь эволюцией самого языка художественного произведения, связанного с усложнением картины мира и изменением способов воплощения сознания художника. Диссертация посвящена изучению проблемы цитаты в художественном тексте, многообразию ее видовых проявлений и функций. Рассмотрение этих аспектов теории цитаты производится на материале прозы последней трети XX века.
Актуальность исследования
Теоретики по-разному пытаются объяснить происходящие процессы в литературной и культурной практике (кратко описанные выше). Об этом свидетельствует множество работ, в которых подходы к изучению цитаты или интертекста не отличаются единством. За исключением нескольких авторов, серьезных попыток представления концепции цитаты не было предпринято до недавнего времени. Весомый вклад в развитие теории внесла работа Н. В. Семеновой1, на наш взгляд, единственная в последнее время появившаяся теоретическая разработка цитаты и особенностей ее функционирования, проведенная на материале произведений В. Набокова. Значительное количество материалов по теме посвящены отдельным аспектам: исследуются виды цитат в творчестве того или иного автора, интертексты культуры, функционирование цитат и интертекстов, механизмы создания цитатных отсылок, источники цитат и другие. Большинство исследований имеют целью не теоретическую разработку, а историко-литературное описание определенных фактов заимствований и цитат; проводятся интертекстуальные анализы текстов без углубления в суть явления; и многие другие недостатки при работе с этой областью исследования обнаруживаются в сборниках научных трудов и статьях. Кроме того, на волне интереса к теории интертекста проблема цитаты остается на периферии исследований. Необходимо провести комплексное исследование состояния науки в
1 Семенова Н. В. Цитата в художественной прозе (На материале произведений В. Набокова). Тверь, 2001.
области теории цитаты и теории интертекстуальности (последняя буквально впитала в себя все достижения науки и цитату рассматривает несколько иначе, чем традиционное литературоведение: теперь это неотъемлемая часть культурного сознания человека XX века). Вопрос о том, где расходятся эти теории (цитаты и интертекстуальности), а в чем согласуются или, быть может, перепевают одна другую - также актуален, так как практически отсутствуют исследования, в которых ставится вопрос об отношениях цитаты и интертекста (зачастую просто одно понятие подменяется другим, понятие «цитата» употребляется как метафора).
Литература новейшего времени не обходится без приемов постмодернизма, а цитатность - свойство текста, активировавшееся именно в последние десятилетия. У каждого писателя свои приемы и цели работы с предшествующими текстами культуры, но заметна тенденция к отказу от классики и вообще любой установленной нормы. В текстах постмодернистов и писателей, в творчестве которых находят отражение (большее или меньшее) приемы, новаторские в своем существе (их называют постмодернистскими) - цитата и другие виды «чужого слова» выполняют множество функций, в том числе и не свойственные им до последнего времени. Выбор автором типа интертекстуальной связи определяет и соответствующую ей функцию. Видов цитат - огромное количество и они полифункциональны. Каждый конкретный случай проявления цитаты индивидуален, поэтому исследовательская работа с материалом, богатым различными видами цитат, может привести к выявлению определенной закономерности. Последнее, в свою очередь, позволит составить типологию и модель функционирования цитаты. Таким образом, актуальностью на сегодняшний день и недостаточной изученностью проблемы цитаты и места ее в современном культурном сознании (особенно таких ее аспектов, как типология и функционирование в текстах современной литературной практики) определяется выбор темы для диссертационного исследования.
Предметом исследования является цитата в широком смысле этого слова, включающая различные формы проявления: от цитаты как буквального вос-
произведения «чужих» слов до цитаты в виде имени или слова-темы. Это сопровождается осмыслением различных теоретических подходов к такому сложному явлению, как цитата, специфике включения и функционирования «чужого слова».
Объектом исследования выступают, с одной стороны, существующие исследования по теме, различные концепции цитаты, с другой - произведения русской литературы новейшего времени, признанные критиками не только одними из лучших романов последней трети XX века, но и классическими образцами - это роман Андрея Битова «Пушкинский дом» и роман Владимира Мака-нина «Андеграунд, или Герой нашего времени». Выбор текстов для анализа продиктован несколькими причинами. Во-первых, роман Битова считается одним из «открывающих» эпоху постмодернизма в России, а роман Маканина -одним из итоговых, завершающих эпоху, соответственно, в каждом из них по-особому преломилось сознание писателя, чувствующего потоки времени и изменение отношения к традиции. Во-вторых, оба произведения содержат богатейший материал для анализа, ведь они построены по принципу постмодернистского текста, в котором цитатность - ведущий прием. Наконец, выбор произведений обусловлен поставленными целями и задачами.
Цель и задачи исследования. Целью исследовательской работы является обобщение теоретических зарубежных и, в основном, отечественных разработок вокруг проблемы цитаты и смежных с ней явлений, установление соотношения теории цитаты и теории интертекстуальности, а также составление типологии цитаты и выяснение общих и частных функциональных возможностей различных видов цитат. Для достижения цели в работе решается выполнить следующие задачи:
1) выявить степень изученности в современной науке проблемы межтекстовых отношений и обосновать необходимость разработки актуальных проблем, требующих разрешения;
определить объем понятия «цитата» и описать соотношение цитаты с другими (смежными или близкими по значению) терминами, входящими в «парадигму диалогического бытия текста»;
дать терминологическую дефиницию понятию «цитата», опираясь на словарные статьи и определения, даваемые исследователями;
выявить положение цитаты в теории интертекстуальности, вывести новые характеристики цитаты, получаемые ею в различных подтеориях;
составить типологию цитаты с учетом уже имеющихся типологий художественных взаимодействий и интертекстуальных элементов, а также на основе литературного материала;
определить механизм функционирования «интертекстовой цепочки», учитывая уже существующие исследования и опираясь на литературный материал; установить функции цитаты в текстах современных прозаиков. Методологические и теоретические принципы работы базируются на
исследованиях XX века, посвященных или касающихся отдельных аспектов проблемы цитаты и других видов «чужого слова» и межтекстовых связей. Основой практически всех исследователей в этой области (и данная работа не будет в этом исключением) является концепция диалога М. М. Бахтина, которую мы используем как напрямую, так и опосредованно, то есть отрефлектированную последующими учеными, в частности Ю. Кристевой, Р. Бартом и др. Подробно мы останавливаемся на проблеме «чужого слова» в теориях М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, а также осмыслении ее в работах 3. Г. Минц, А. Ранчина и др. Идеи отечественных ученых А. Н. Веселовского, Б. В. Томашевского, Г. А. Гу-ковского, В. М. Жирмунского, Ю. Н. Тынянова, Л. С. Выготского, К. Ф. Тара-новского, Л. Я. Гинзбург рассматриваются как подготовившие базу для изучения цитаты как одного из основных способов фиксации связи с традицией, а также для осмысления теории интертекстуальности в отечественной филологии. В работе мы опираемся на традицию изучения интертекста в литературоведческом структурализме и постструктурализме Запада: труды Ю. Кристевой, Р. Барта, Ж. Деррида, М. Риффатера, Ж. Женетта; X. Блума, теорию интекста и
перевода тартуского ученого П. X. Торопа. Среди новейших направлений исследования проблемы цитаты отмечаем как принципиально важные в теоретическом плане работы И. В. Арнольд, Н. Н. Белозеровой, М. Л. Гаспарова, Г. В. Денисовой, А. К. Жолковского, Е. А. Козицкой, Н. А. Кузьминой, Г. И. Лу-шниковой, Н. В. Павлович, И. В. Силантьева, И. П. Смирнова, Р. Д. Тименчика, И. В. Толочина, Н. А. Фатеевой, М. Б. Ямпольского. В трактовке цитаты как родового понятия для сопутствующих ей терминов (аллюзия, реминисценция и др.) и в некоторых других суждениях по проблеме, рассматриваемой в диссертационном исследовании, автор следует концепции цитаты, выработанной И. В. Фоменко и его школой. Поскольку цитата и интертекст - предметы и лингвистических исследований, учитываются работы А. Вежбицкой, Н. Д. Арутюновой, В. А. Лукина. Источниками определения ключевых теоретических понятий и методологической базой анализа и интерпретации художественных текстов для автора явились труды Ю. Н. Тынянова, М. М. Бахтина, Ю. М. Лотмана, 3. Г. Минц, В. Е. Хализева, О. А. Клинга, А. Я. Эсалнек, Л. В. Чернец, В. И. Тю-пы, А. Б. Есина. Теоретические и эстетические принципы постмодернизма исследовались с опорой на труды Г. К. Косикова, И. С. Скоропановой,
A. Компаньона, М. Н. Эпштейна, И. П. Ильина, В. П. Руднева. В процессе ана
лиза и интерпретации романов А. Битова и В. Маканина несомненную поддерж
ку оказали историко-литературные работы и критические статьи Н. В. Алек
сеевой, О. В. Богдановой, Ю. Карабчиевского, А. Латыниной, А. С. Немзера,
B. Пустовой, И. С. Скоропановой, И. К. Сушилиной, К. Степаняна.
Научную новизну автор исследования видит в рассмотрении цитаты как основного компонента феномена интертекстуальности; в разработке типологии цитаты и ее применении к анализу художественного произведения; в обнаружении факторов, влияющих на выбор того или иного вида цитатной отсылки; а также в том, что производится художественный анализ прозы последней трети XX века в аспекте цитатно-интертекстуального рассмотрения.
Отсюда вытекает теоретическая значимость исследования: рассмотрение таких аспектов проблемы цитаты, как видовое разнообразие и функциони-
рование в современном художественном тексте; соотношение с другими членами «парадигмы диалогического бытия текста»; место цитаты в системе культурного диалога современного человека, — расширяет рамки теории цитаты и вносит ясность в разработку многих спорных вопросов. Предлагаемые принципы анализа художественного текста с точки зрения изучения функционирования цитаты могут служить основой для выработки целостной методики анализа широкого круга произведений, в особенности таких, в которых цитатность - определяющее свойство (это так называемый интертекстуальный анализ). В этом состоит и практическая значимость работы. Материалы и выводы диссертации можно использовать также в общих и специализированных учебных курсах по теории литературы и истории русской литературы (современный литературный процесс).
Апробация работы. Основные результаты теоретического и прикладного исследования изложены в докладах на научных конференциях в Ульяновске (2001, 2002), Владимире (2003), Магнитогорске (2004), при проведении лекций и практических занятий по курсу «Введение в литературоведение». Диссертация обсуждена на заседании кафедры теории литературы филологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова. По теме диссертации опубликовано 5 работ (статьи, тезисы докладов), депонирована 1 статья общим объемом 3 печатных листа.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключение, список литературы, в котором теоретические труды, словари, исследовательские работы и художественные произведения и другие источники представлены в сплошной нумерации в алфавитном порядке (включает 168 наименований).
«Авторский текст», «чужое слово», «чужой текст», «текст в тексте»: к определению понятий
Текст - понятие, явившееся определяющим для развития филологических дисциплин еще со времен античности. С древнейших времен филологов интересует отношение изучаемого ими текста к предшествующим текстам. В разные периоды внимание ученых привлекали свои, актуальные для их времени, аспекты изучения.
Литературоведение последних десятилетий испытывает влияние самых разнообразных теорий в области гуманитарного знания. В число важнейших понятий, претерпевающих изменение, входит понятие «текст», вбирающее в себя идеи, разрабатываемые в лингвистике, культурологии, текстологии, семиотике, аксиологии, философии, эстетике.
Современное понятие «текст» как в литературоведении, так и других областях гуманитарного знания не имеет однозначного определения. Феномен текста заключается в его многоаспектности, соответственно, допускаются различные определения. Обилие изданий и публикаций по теории текста свидетельствует об актуальности этого научного направления. Исследования текста первоначально велись в лингвистике, и на сегодняшний день существует много теорий, предметом исследования которых выступают различные аспекты проблемы текста как единицы речевой деятельности человека. Литературоведение рассматривает текст применительно к вербальному художественному тексту и также имеет разностороннюю разработку. Многообразные теории текста, суть которых мы не имеем возможности и необходимости излагать в данном исследовании, схожи в разграничении понятий «художественный текст» и «нехудожественный текст». В частности, в теории текста Ю. М. Лотмана отмечается, что, становясь художественным, «многослойный и семиотически неоднородный текст, способный вступать в сложные отношения как с окружающим культурным контекстом, так и с читательской аудиторией, перестает быть элементарным сообщением, направленным от адресанта к адресату. Обнаруживая способность конденсировать информацию, он приобретает память» (Лотман 1981: 4). Художественный текст, в отличие от нехудожественного, характеризуется установкой на неоднозначность, вымышленность (в нестрогом смысле), поэтической функцией, эстетической значимостью и другими признаками.
Представление о тексте как «речевой грани литературного произведения, выделяемой наряду с предметно-образным аспектом (мир произведения) и идейно-смысловой сферой (художественное содержание)» (Хализев 2002: 274) сложилось после новых решений в теоретической поэтике, осуществленных Ю. М. Лотманом. Виднейшие отечественные ученые М. М. Бахтин, а затем Ю. М. Лотман разработали теории текста, расширив представление о тексте до общегуманитарного явления. «Культура, - писал Ю. М. Лотман, - в целом может рассматриваться как текст. Однако исключительно важно подчеркнуть, что это сложно устроенный текст, распадающийся на иерархию «текстов в текстах» и образующий сложные переплетения текстов. Поскольку само слово «текст» включает в себя этимологию переплетения1, мы можем сказать, что таким толкованием мы возвращаем понятию «текст» его исходное значение» (Лотман 2000: 72). Как показывает В. Е. Хализев, собственно филологическое понимание складывается с учетом смыслов, вкладываемых в понятие текста как феномена гуманитарных дисциплин в целом. Таким образом, текст - это не только литературно-художественное произведение, но и всякий факт знаковой деятельности человека, имеющий внеситуативную ценность, культурную значимость; это феномен культуры (Хализев 2002: 276).
Важное осмысление категории текста произошло в свете постмодернистской теории. Научная традиция считает неправомерным использование в своей методологии постструктуралистской трактовки текста, предпринятой
1 Textus (resp. textum) буквально значит «связь», «соединение», «ткань», «сплетение». Ж. Деррида, Р. Бартом и др., считая ее слишком размытой, лишенной определенности. Теория «текста без берегов» (Деррида), или концепция сплошной тек-стуализации реальности, а также понимание текста как «интертекста», «многомерного пространства», «где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным» (Барт 1994: 388), сотканного из цитат, - перечеркивают само существование понятия текста, утвердившегося в литературоведении, что противоречит развитию науки. Но безусловным является то, что эстетика постмодернизма оказала самое непосредственное влияние на развитие научной мысли, скорректировала многие базовые концепции. Как явление закономерное, постмодернизм заставил переоценить, переосмыслить затвердевшие истины. Постмодернизм дополнил прежнюю концепцию текста некоторыми ценными деталями. Но не следует забывать, что постмодернистская теория как явление временное владеет инструментами, предназначенными анализировать только «свои» тексты, поскольку теория следует за практикой и описывает эту практику.
В рамках диссертационного исследования затрагиваются тексты, не оставшиеся в стороне от постмодернистских веяний, поэтому некоторые принципы методологии постмодернизма будут браться в основу анализа и интерпретации, о чем будет сообщаться дополнительно. Тем более что явление, послужившее темой диссертации, получило актуальность именно в современную эпоху.
Ученые считают специфической чертой прозы взаимосвязь в одном художественном тексте двух видов литературного слова - авторского и «чужого». Текст литературно-художественный становится таковым только при наличии индивидуально-стилевых признаков, то есть авторства. «Для того чтобы стать «текстом», графически закрепленный документ должен быть определен в его отношении к замыслу автора, эстетическим понятиям эпохи и другим, графически в тексте не отраженным величинам. Текст существует сам по себе, он неизбежно включается в какой-либо (исторически-реальный или условный) контекст. Текст существует как контрагент внетекстовых структурных элементов, связан с ними как два члена оппозиции... Текст является знаком определенного содержания, которое в своей индивидуальности связано с индивидуальностью данного текста. В этом смысле существует глубокое различие между лингвистическим и литературоведческим пониманием текста» (Лотман 1972: 159-160). Контекст, о котором говорит Лотман, может создаваться за счет разнообразных включений, в том числе за счет так называемых «чужих слов». «Наша речь, то есть все наши высказывания (в том числе и творческие произведения), полна чужих слов, разной степени осознанности и выделенности. Эти чужие слова приносят с собой и свою экспрессию, свой оценивающий тон, который освояет-ся, перерабатывается, переакцентируется нами» (Бахтин 1972: 269).
Впервые функционирование «чужого слова»1 сделал предметом поэтики М. М. Бахтин в работе «Проблемы творчества Достоевского» (1929) (следующее издание которой под названием «Проблемы поэтики Достоевского» осуществилось лишь в 1963 г.). Как предмет общегуманитарного анализа проблема «чужого слова» прослеживается в набросках конца 1930-х - начала 40-х годов под названием «К философским основам гуманитарных наук», переработанных автором и опубликованных уже после его кончины в 1974 г. как заметки «К методологии литературоведения» («Контекст-1974»). «Чужое слово» в исследованиях Бахтина понимается весьма обширно. Особенно следует отметить тот факт, что «чужие слова» рассматриваются ученым прежде всего как «внетекстовые влияния» (влияния «внетекстовой вещной (овеществленной)» действительности) (Бахтин 1979: 365).
Методологические принципы работы с текстом при проведении анализа цитирования
Подходы к изучению интертекста неоднозначны. Можно исходить из авторского принципа: какую позицию по отношению к источникам занимает автор (придерживается И. П. Смирнов). Рассматривать интертекстуальность как утверждение творческой индивидуальности писателя путем выстраивания сложной системы отношений с текстами других авторов (идентификация, противопоставление, маскировка и др.). Читательский принцип - это углубленный анализ многомерных связей текста с другими безотносительно к позиции автора. Возможно изучение интертекстуальности на особом текстовом уровне, содержащем интертекстуальное и идеологическое (имплицитный текст) (Р. Лахманн).
Г. К. Косиков интертекстуальный анализ относит к одному из подходов в изучении произведения в теории литературы: 1) с точки зрения каузально-генетического объяснения; 2) с точки зрения общей поэтики, строящей дедуктивную универсальную модель, которая позволяет порождать бесконечное множество конкретных текстов; 3) с точки зрения функциональной поэтики, выявляющей и описывающей внутренние взаимосвязи элементов в отдельном произведении; 4) с точки зрения герменевтики, занимающейся истолкованием смыслового содержания литературы; 5) интертекстовой анализ (в зачаточной форме - в виде проблемы так называемых «источников» и «влияний»,, оказанных на произведение другими произведениями и другими авторами и проявляющихся в виде прямой или скрытой цитаты, отсылки, реминисценции, эпиграммы и т. д.) (Косиков 2000: 35).
Предпринимая интертекстовой анализ, критикует Косиков, исследователи чаще всего идут двумя путями: «составив «воображаемую библиотеку» прочитанных писателем книг, они либо растворяют его в предшествующем «культурном опыте», не располагая инструментом, позволяющим объяснить его самобытность, либо, напротив, пытаются подчеркнуть эту самобытность, но делают это не позитивно, а, скорее, негативно - путем простого «вычитания» этих элементов, которыми данный писатель обязан своим предшественникам» (Косиков 2000: 35). Ученый выносит проблему в другую плоскость: «литературные произведения обретают смысловую полноту не только благодаря своей референциальности, но и в силу своей взаимной соотнесенности, в силу того, что все они находятся в общем интертекстовом пространстве» (там же). (У Кристевой такой анализ обозначен как «семанализ».)
Г. Денисова указывает, что некоторые исследователи «часто занимаются выявлением функций интекстов и их актуальных связей с источником, или определением позиции создателя произведения, то есть так называемого «авторского принципа», в результате которого интекст конструируется в качестве процесса текстопорождения», что, по ее мнению, имеет свои плюсы, так как «предотвращается опасность механического выискивания конкретных источников определенного текста», но при этом «недооценивается роль «бессознательного» в творчестве, в результате чего практически игнорируются интексты, функционирующие в речи уже как «готовые блоки»» (Денисова 2001: 115). Интертекстуальный подход не сводится к поискам непосредственных заимствований, но включает также разные возможности: сопоставление типологически сходных явлений (произведений, жанров, направлений) как вариаций на общие темы и структуры; выявление глубинной (мифологической, психологической, социально-прагматической) подоплеки анализируемых текстов; изучение сдвигов целых художественных систем, в частности описание творческой эволюции автора как его диалога с самим собой и культурным контекстом, и так далее. Контексты, учет которых желателен при проведении интертекстуального анализа, по А. К. Жолковскому: На нулевом (внутритекстовом) уровне это составляющие самого рассматриваемого текста- его части, персонажи, аспекты структуры. Далее это: 1) конкретный подтекст1, с которым играет произведение; 2) жанр, в котором оно написано и который оно пытается обновить; 3) вся система инвариантных для автора мотивов, тоже, вероятно, подвергаемая модификации; 4) тот влиятельный современный контекст, часто социокультурный, в дружбе — вражде с которым формируется данный текст; 5) тот глубинный (мифологический или психологический) архетип, который реализован в произведении, возможно с новаторскими вариациями; 6) и, наконец, весь (авто)биографический текст жизни и творчества автора, особой редакцией которого можно полагать рассматриваемый литературный текст. «Систематически эти способы описания разрабатываются по отдельности соответствующими теоретическими школами (социологической, мифологической, и т. п.), а в конкретных литературоведческих работах они применяются в тех или иных комбинациях, диктуемых предметом и целями исследования» (Жолковский 1994: 4; 7). Интертекстуальный анализ у А. К. Жолковского предполагает широкий анализ всех фактов, имеющих какое-либо отношение к тексту: и нетекстовые реалии (биография, социокультурный контекст), и подтекстовые явления (включение в вертикальный контекст), и собственно внутритекстовые элементы (композиция, персонажи, аспекты структуры, мотивика). Такой подход расширяет понятие интертекстуального в строгом смысле этого слова, поскольку выходит за рамки собственно текстовых отношений. Но с другой стороны, знание околотекстового «окружения» может внести существенное дополнение в расшифровку механизмов интертекстуальных отсылок, в понимание «непреднамеренного» схождения и других аспектов. При анализе соотношения любого произведения с традицией (более широкое исследование, чем интертекстуальный анализ) предлагается совершить несколько операций.
«Ленинградский роман» и «петербургский текст» русской литературы: к роли цитаты в подзаголовке
Подзаголовок к первому разделу «Ленинградский роман» вводит основной образ-символ Петербурга благодаря перекличкам с «петербургской повестью» «Медный всадник», «петербургской поэмой» Достоевского «Двойник», петербургскими повестями Гоголя и всем «петербургским текстом» русской литературы. Подзаголовок сообщает о жанрово-стилистических особенностях произведения, а также дополнительные сведения о романе. Битов здесь играет на противопоставлении Петербург - Ленинград. Образный потенциал «Петербурга» раскрывается через соединительную функцию заглавий, которая образует «петербургский интертекст» (Фатеева 1998: 32), проходящий через всю русскую литературу. Спецификация «петербургский» задает кросс-жанровое единство многочисленных текстов русской литературы. Название же «ленинградский» несет в себе семантику «перерыва традиции», потерю памяти поэтического слова (там же: 32).
Литературные произведения, посвященные этому городу, обладают немалой степенью внутреннего единства. Они образуют как бы цепочку текстов, в которой каждое звено подключено под общее смысловое напряжение. На этом основании можно говорить о едином петербургском тексте.
Петербург с момента своего возникновения стал восприниматься не только как конкретный город, не только как новая столица, но и как символ новой России, символ ее будущего. Одновременно это город, созданный вопреки Природе, чудесным образом возникший на болоте, в гибельном месте. Невское «чудо» было оплачено тысячами человеческих жизней, на этой основе зародился в народном устном предании мотив «вины» Петербурга и его основателя, мотив будущей гибели проклятого города, города Антихриста, столицы, построенной на костях, а затем сформировался особый петербургский миф, которому суждена была долгая жизнь в русской литературе, искусстве в целом. Бурному росту мифологии способствовало также отсутствие истории: «миф восполнял семиотическую пустоту и ситуация искусственного города оказывалась исключительно мифогенной» (Лотман 2000: 305). Из устных преданий «петербургский миф» переходил в мир высокой словесности (Сумароков, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Некрасов, Я. Полонский, В. Брюсов, А. Блок, А. Ахматова, О. Мандельштам и др.). Неизменной составляющей мифа является Медный всадник: конь, всадник и змей являются деталями знамения конца света; с другой стороны, всадник на коне, топчущем змея, олицетворяет победу разума над стихией и Петербург трактуется как утопия идеального города будущего. Изначально воспринимавшийся как город культурно-семиотических контрастов, Петербург стал почвой интенсивной интеллектуальной жизни. «По количеству текстов, кодов, связей, ассоциаций, по объему культурной памяти, накопленному за исторически ничтожный срок своего существования, Петербург по праву может считаться уникальным объектом, в котором семиотические модели были воплощены в архитектурной и географической реальности» (Лотман 2000: 499).
В литературной традиции Петербург изначально предстает как символ национального величия России, который основывается на великих военных деяниях, осуществленных при Петре I и позже, как прибежище искусств, наук и просвещения. С Пушкина начинается традиция «оправдания» города, которая проистекает из чувства эстетического удовлетворения, даваемого этим городом художнику. Петербург становится духовной обителью русского интеллигента и постепенно из географического обозначения превращается в достаточно условный знак единой пушкинско-гоголевско-достоевской традиции.
«Пушкинский дом» А. Битова встраивается в культурную парадигму «петербургский текст»: анализ различных семантических уровней текста позволяет говорить о соотнесенности с ее основными аспектами. Например, неотделимость от мифологической и символической составляющей, литературных произведений и памятников искусств, фигур петербургской истории и литературных персонажей, связанных с Петербургом; использование приемов фантастического и иронического описания быта, типичных петербургских ситуаций; мотивы ветра, полета, а также творчества как признаков выхода из петербургского пространства и мн. др. Как один из главных признаков - жанроопределяющий признак в подзаголовке «ленинградский роман». Город, описываемый в романе - Ленинград -это застывший «музей», «вымерший город», не столько реальный Ленинград, сколько условно созданное кем-то подобие города. Очень удачно в этом смысле описание погоды в прологе, которое воспринимается как расширенная метафора: «ледяной небесный взор» «смотрел не мигая седьмого ноября на вышедшие на улицу толпы... Уже тогда казалось, что эта ясность недаром, что она чуть ли не вынуждена специальными самолетами, и еще в том смысле недаром, что за нее вскоре придется поплатиться. И действительно, утро восьмого ноября 196... года более чем подтверждало такие предчувствия. Оно размывалось над вымершим городом и аморфно оплывало тяжкими языками старых петербургских домов, словно эти дома были написаны разбавленными чернилами, бледнеющими по мере рассвета» (7). Речь идет об устанавливаемой «сверху» погоде, о подчинении всего естества города какой-то неведомой силе. Битов называет город письмом, адресованным когда-то Петром «назло надменному соседу» (там же), теперь никому уже не адресованным и никого ни в чем не упрекающим, ничего не просящим; теперь это Ленинград. В «петербургский текст» как постоянно обновляющуюся содержательно и формально значимую эстетическую традицию с неизбежностью вписывается и «ленинградская вариация» «текста», что может стать предметом специального семиотического анализа.
Интертекстуальность как средство создания речевых характеристик героев
Интертекстуальные переклички романа осуществляются на разных уровнях текста, и прежде всего на уровне речевого строя произведения. Голоса автора как такового, прямого слова Маканина в тексте нет, ведь перед нами произведение, по сути, с «подставным» автором. Автор-герой, ведущий повествование от своего имени, характеризует себя через свою речь. Так как весь текст построен как речь Петровича, соответственно, цитаты, которыми наполнена его речь, характеризуют, прежде всего, его самого. Кроме того, в авторской манере говорения мы наблюдаем прямое слово автора и слова изображаемых лиц, передаваемые им как в композиционных формах реплик диалога (собственно речь персонажей), в формах стилизованной речи как «чужой», так и в формах речи, лишенной стилизации и звучащей как собственная речь самого рассказчика. Роман представляет собой хроникерское повествование и имеет в своем составе ограниченное количество «голосов», что свидетельствует о том, что сознание хроникера часто монологически завладевает ситуацией и репликами ее участников. Уже в первой главе «Он и она» исповедь Курнеева превращается в собственный рассказ Петровича. Диалоговые реплики героя не выделяются ни лексически, ни синтаксически, ни даже фонетически на фоне повествования Петровича, по сути, это одноголосое слово, передаваемое лишь в композиционной форме диалога. Речь Петровича ассимилирует речи других персонажей.
Свои же диалогические реплики оформляет скупо и сдержанно. Это отрывочные высказывания, выражающие безразличие и не рассчитанные на отклик. Рассматривая характер языка медитативных отступлений, отмечается следующее: во-первых, в речи Петровича нет резкого, выраженного особыми языковыми средствами перехода от повествования к медитации; во-вторых, медитативные элементы вкраплены в основное повествование по принципу монтажа; состав медитаций немногословный. Соответственно, нельзя наблюдать риторическую демонстративность рефлективной «внутренней» речи, кажется, что она не рассчитана на читателя, не настроена диалогически. Итак, перед нами признаки монологичности сознания хроникера. Подобная характеристика речевого строя позволяет соотнести Петровича с Печориным, особенность сознания которого отмечается как «уединенное» (Тюпа 2001: 73). Но если в «Герое нашего времени» совершается «главное художественное событие произведения: диалогическая встреча сознаний - при всей разности этих сознаний» (курсив автора) (там же: 75) - Печорина и Максима Максимыча, то говорить о подобном достижении согласия на страницах «Андеграунда» вряд ли возможно.
Художественно-речевые средства, используемые героями, разнообразны и необычны. В рамках нашего исследования нас будут интересовать слова, отсылающие к чужому высказыванию (тексту), которые избираются героями для обозначения объектных деталей, а также употребляемые при этом синтаксические конструкции. Учитываются способ маркированности, степень атрибутированное, тождественность первичному тексту, полнота, точность цитирования. Устанавливаются функции нетекстовых элементов, авторская установка в использовании их.
В язык автора-рассказчика вмонтированы цитаты разного типа, причем чаще всего это незакавыченные, «присвоенные» «чужие» слова. Они органично включены в его речь и порой их невозможно вычленить из образно-лексического строя основного текста. Это наблюдение делали исследователи, поэтому сошлемся в определении задач такого приема на статью Н. В. Алексеевой (Алексеева 1999: 63). Она отмечает три основные функции цитат в речи героя: во-первых, сигнализируют, что для героя это не «чужой» язык, а его собственное, индивидуальное слово; во-вторых, это слово живое, продуцирующее, а потому - «свидетельство напряженного, непрекращающегося творческого процесса», «доказательство тому — его детище, роман»; в-третьих, цитатное поле свидетельствует о масштабе творческой личности героя, о его органической включенности в культуру. Если рассуждать о включенности в культуру и масштабе творческой личности только по наличию в речи Петровича цитат и других отсылок, не учитывая его суждений о Слове и Русской Литературе, значений этих Слов и порядке их использования, то Алексеева оказывается полностью права. Но поскольку, по высказыванию самого героя, я верш этим словам только как словам», «отлично зная, что стоит размышлять вне текста — мир иной (167), напрашивается другой вывод: Литература сохранилась для Петровича лишь как высокий отзвук, форма без содержания или даже с заменой содержания. Убедительны наблюдения К. Степаняна: «В «подпольном» мире, где живет Петрович, слова - главные, основные, важные для человека в прошлом: исповедь, покаяние, любовь, любовный треугольник - уже ничего не обозначают, они превратились в формулы, цитаты, этикетки (да и говорятся автоматически, в пустоту), а то и просто извращаются до предела... ... Слова становятся чем-то материально-торговым... Таким образом, замена (подмена) означаемого означающим, характерная для постмодернизма, осуществлена в полной мере» (Степанян 1999: 65). Подкрепим эти наблюдения собственными примерами.
В романе проходит пунктиром образ дна, который преподносится именно как образ, как готовый комплекс значений, который можно применить в определенной ситуации. По суждениям Петровича, он символизирует дно для маленькой андеграундной поэтессы Вероники: Оттолкнуться от дна и начать всплывать! - был ее тост. (Петрович - как глинное дно? Или песчаное?) Но Вероника не расслышала моего шутливо-самолюбивого намека, торопилась чокнуться» (46). «Когда были вместе, она случаем проговорилась: написала, мол, стихи о краткой любви на дне. ... Для Вероники дно, сколь ни выкручивайся в поэтическом слове, было теперь ямой - яма, а вовсе не ее прежний старенький экзистенциальный образ дна и сна. Несуетный и чуть сонный, ты лежишь на дне водоема, в голубой воде и на песчаном дне, а верхом воды, то есть поверху, плывут и плывут крупные и мелкие кучки. Сомнительная поэзия, но зримо (49). Подмена образа дна образом ямы, а затем и потеря образности многозначным словом яма, ямка — характерное явление на страницах романа: И еще яма. Ямка, чтоб проскочить. Сюжет нет-нет и выявлял (подсказывал) свои ухабы и рытвины (нормально!), а я их не чувствовал» (153), «мы обсуждали его случай, не мышеловку и не ловушку - дурную ямку тех глиняных, липких времен, в которую Веня нечаянно вдруг ступил» (82), «знаю, как тяжело являть (выявлять) сочувствие человеку, от тебя уже давно отчужденному; сочувствие - бездонная яма» (183), «я не мог оторваться от вновь появившейся (вслед за улыбкой) чуть подрагивающей ямочки на его подбородке. Как наваждение. Прямо передо мной. Ямочка лучилась светом отраженной лампы. Я даже не уловил секунду, когда я ударил в эту ямочку» (75), «Веня мог сидеть за столом напротив следователя и дразнить, выводить из себя настолько, что не ему, а следователю хотелось его ударить в подбородок со смеющейся ямочкой (81). Образы, как мы заметили хотя бы на одном примере, нивелируются. Смыслы снижаются, обытовляются, теряют свою поэтичность, знако-вость, наблюдается игра слов. Падшая (в классическом смысле), она всего-то пала на землю, низко, у самых ног. Я оке, если сравнивать, был андеграунд, был под землей, был слишком сам в себе... (171). И так далее, таких примеров можно привести множество.
