Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Теория метатекста и формы его проявления в поэтике
1. Разные аспекты понятия «метатекст» 17
1-1. Лингвистический и семиотический аспекты 17
1-2. Литературоведческий аспект 22
2. Метатекстуальность в трактовке М.М. Бахтина и Ю.М. Лотмана 28
2-1. Метатекстуальность у Ю.М. Лотмана 29
2-2. Метатекстуальность у М.М. Бахтина 31
2-3. М.М. Бахтин и Ю.М. Лотман: проблема взаимовлияния 35
3. Соотношение метатекста и интертекста 44
Глава 2. Язык и метатекст в критической и творческой рефлексии И. Бродского
1. Язык в критической рефлексии 54
1-1. Отношение между языком и поэтом 56
1-1-1. Независимость языка от поэта 56
1-1-2. Влияние языка на поэта 58
1-1-3. Взаимное влияние между языком и поэтом 66
1-2. Саморефлексия языка 68
1-2-1. Динамика языка 68
1-2-2. Авторефлексивность языка 71
2. Метатекст в творческой рефлексии поэта 72
2-1. Процесс говорения и метарефлексия 73
2-2. Метатекстуальные авторефлексии 81
2-3. «Поэтологическое стихотворение» 89
2-3-1. «Поэтика как стихи (Theorie als Gedicht)» 90
2-3-2. «Поэтика в стихах (Theorie im Gedicht)» 100
Глава 3. Метатекстуальность и разные уровни в книге «Часть речи»
1. Метатекст и поэтическая графика 117
2. Метатекст и ритм 126
3. Метатекст и ритмико-синтаксическая фигура enjambement 135
4. Метатекст и инверсия 161
5. Метатекст и строфика 173
Заключение 184
Библиография
- Разные аспекты понятия «метатекст»
- Метатекстуальность в трактовке М.М. Бахтина и Ю.М. Лотмана
- Язык в критической рефлексии
- Метатекст и поэтическая графика
Введение к работе
В данной работе теория метатекста рассматривается на материале поэзии И. Бродского. Изучение метатекста является на сегодняшний день одной из наиболее актуальных проблем филологической науки. В последние десятилетия она привлекает к себе внимание многих ученых, а сам термин «метатекст» широко используется в лингвистике, семиотике, литературоведении и культурологии. Однако до сих пор не существует его четкого научного определения, в частности, как литературоведческого понятия. Как отмечает П.Х. Тороп, «среди литературоведов нет единства в толковании понятия «метатекст». Не было оно достигнуто и в ходе обсуждения теории метатекстов» l . Согласно одной точке зрения, представленной, например, в работах А. Поповича, к метатекстам относится вся «продукция» метакоммуникации, т.е. и тексты о текстах, и тексты в текстах (обязательно указывающие на исходный текст) . Ю.М. Лотман включает в круг метатекстов теоретические трактаты, критические статьи, т.е. сферу нормативных поэтик3. М.Р. Майенова же предлагает использовать этот термин для отграничения «ситуации, в которой текст говорит о мире, от ситуации, в которой текст говорит о тексте» . Текст в тексте, по ее мнению, является метатекстом.
Исходя из состояния научной разработки проблематики («метатекст» в современной гуманитарной науке - в лингвистике, в семиотике и в литературоведении), необходимо более четкое определение теоретических границ этого понятия, а также его функций в поэтике, что является одной из
Тороп П.Х. Проблема интекста // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 567. Труды по знаковым системам. Т. XIV: Текст в тексте. Тарту, 1981. С. 39.
Popovic A. Aspect of Metatext II Canadian Review of comparative Literature. CRCL. 1977. Vol. 4. №1,2. P. 227-235.
Лотман Ю. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Проблемы поэтики и истории литературы. Сборник статей. Саранск, 1973. С. 25. 4 Mayenowa M.R. Poetyka teoretyczna. Zagadnienia jezyka. Wroclaw; Warszawa; Krakow; Gdansk, 1974. S. 156-157.
задач нашей работы.
Научная новизна данного исследования заключается в том, что в нем с точки зрения литературоведения предпринята попытка аналитического обзора имеющихся концепций метатекстуальности, причем особое внимание уделено одному из наиболее существенных этапов в развитии русской теории метатекста — взаимодействию наследия М.М. Бахтина с теоретическими штудиями Ю.М. Лотмана и московско-тартуской семиотической школы.
В настоящее время существуют два направления в изучении метатекста. Первое из них восходит к семиотике, считающей метатекст кодом. Такая трактовка этого явления развивается в лингвистике, структурализме и постструктурализме. Второе же берет начало в теории М.М. Бахтина, который понимает метатекст в духе созданной им металингвистики и считает его основой отношения субъектов в диалоге. До сих пор в литературоведении преобладает семиотический подход, и практически не разрабатывается метатекстуальность в понимании М. Бахтина. Но следует подчеркнуть, что не менее важно взглянуть на проблему метатекста с позиции этого ученого. Другим моментом, определившим новизну работы, является ее литературоведческий уклон, тогда как в большинстве исследований в этой области преобладают лингвистические или семиотические акценты.
Материалом при разработке данной темы является сборник И. Бродского «Часть речи» (1972-1976). Для Бродского размышления о сущности языка и поэзии были едва ли не столь же серьезным делом, как и само поэтическое творчество. Практически все исследователи отмечали, что его мышление было «логоцентрично», «литературоцентрично», и неоднократно писали о важной роли языка и поэзии в творческом мире поэта. Одним из следствий своеобразного «языкоцентризма» Бродского является то, что сам язык становится самостоятельной темой его поэзии. Так, В. Полухина отмечает, что «как Хлебников, Бродский делает язык «главным героем» своей поэзии и доминантой своего мироощущения», и «как
Цветаева, он средствами языка отстраняется от действительности, от текста, от себя, от мыслей о себе»5. О том же пишет и Д. Бетеа: «Central to any understanding of Joseph Brodsky as poet and thinker is his myth of language, his belief in words', and not just any words', but specifically poetic words', ability to restructure time and to outwit states, tyrants, history itself»6. Ср. с высказыванием А. Шунейко: «Для Бродского язык (в первую очередь, русский язык в его поэтической функции) - исходная точка, из которой вырастают и мир, и нравственность, и сама жизнь»7.
Во многих стихотворениях Бродского мы обнаруживаем размышления о языке, поэзии, поэте, самом творческом акте и обращение к литературному приему и т.п. И, как показывает само его название, сборник «Часть речи» посвящен именно речи, в том числе речи самого поэта, что говорит о его метатекстуальном характере.
Таким образом, «метатекст» является не только важной теоретической проблемой, но и темой, существенной и актуальной для исследования творчества Бродского.
Значимость предполагаемого диссертационного исследования при современном состоянии научных знаний вытекает из недостаточной изученности проблемы и нерешенности поставленных в работе задач. Что касается степени изученности данной проблематики, то метатекстуальность у Бродского неоднократно привлекала внимание исследователей, хотя только в последнее время было положено начало специальному изучению этого
5 Полухина В. Грамматика метафоры и художественный смысл // Поэтика Бродского:
Сборник статей / Под ред. Л.В. Лосева. Tenafly, 1986. С. 64.
6 «Центральным для какого-либо понимания Иосифа Бродского как поэта и мыслителя
является его миф о языке, его вера в слова — и не просто в любые слова, но особенные
поэтические слова, способность перестраивать время и перехитрить государства, тиранов,
саму историю». Bethea D. Brodsky, Frost, and the Pygmalion Myth II Russian Literature. 2000.
Vol. XLVII. № 3_4. p. 289.
Шунейко A.A. «Но вы живы, покамест есть прощенье и шрифт»: Взгляд на мир Иосифа Бродского // Русская речь. 1994. № 2. С. 15.
6 явления на материале его творчества8.
Существует целый ряд исследований, посвященных метатекстуальности у И. Бродского. В статье А. Маймескуловой «Пушкинский текст как метатекст Бродского» дается скорее постмодернистская трактовка метатекста. Автор статьи понимает его как «объясняющий текст», то есть рассматривает пушкинский текст как своеобразный код, объясняющий намеки, которые содержатся в стихотворении Бродского.
В свете нашей темы более интересна другая статья А. Маймескуловой, озаглавленная «Стихотворение Бродского „Похож на голос головной убор"». Исследовательница пишет, что анализируемое ею стихотворение «относится к типу «речи о речи», точнее, - о речи Поэта»9. В этом стихотворении речь как признак жизни противопоставляется зиме как знаку смерти. Например,
Кругом снега, и в этом есть своя закономерность, как в любом капризе. Кругом снега и только речь моя напоминает о размерах жизни. А повторить еще разок-другой «кругом снега» и не достать рукой до этих слов, произнесенных глухо -вот униженье моего треуха.
Интересно, что в предложении «А повторит еще разок-другой / «кругом снега» и не достать рукой / до этих слов...» речь, точнее фраза «кругом снега» приобретает «предметно-мотивный статус» ,0. По словам автора статьи, «текст стихотворения реализует имплицитные кавычки, моделируя, а еще
Приведем показательную оценку состояния науки в этом аспекте: «Хотя сейчас практически ни один из исследователей не оставляет без внимания важность взглядов Бродского на язык и их отражение в его поэзии, комплексного анализа этих взглядов не предпринималось». Ахапкин Д. Иосиф Бродский - поэзия грамматики // Иосиф Бродский и мир; метафизика, античность, современность. СПб., 2000. С. 269.
Маймескулов А. Стихотворение Бродского «Похож на голос головной убор» // Текст. Интертекст. Культура: Материалы международной научной конференции (Москва, 4-7 апреля 2001 года). М., 2001. С. 237. 10 Там же. С. 240.
точнее, - иконизируя, уже не просто речь о речи, а речь речи (знак знака). При этом данная семиотическая операция не столько автореферентна, сколько мета-автореферентна: знак отсылает уже не к внутритекстовому предметному репертуару (мир), а к говорению о нем: Кругом снега —* «Кругом снега»»и.
Теме метатекстуальности в поэзии Бродского посвящено также диссертационное исследование Я. Глембоцкой «Творческая рефлексия в контексте художественной циклизации (на материале русской поэзии XX века)». Автор рассматривает метаповествование и автоцитирование как формы творческой рефлексии в циклических контекстах. В диссертации анализируются циклы А. Ахматовой, В. Ходасевича, А. Тарковского, А. Кушнера, и И. Бродского. Исследовательница обращает внимание на особые образования, объединенные темой творчества, и пытается показать связь рефлексии «формы» (цикла) и рефлексии «содержания» (темы творчества) в единстве авторского замысла и читательского восприятия. По ее мнению, «в цикле (или в книге стихов) появляется метаповествовательный план, который заставляет тексты отдельных стихотворений взаимодействовать на новом уровне. В этом случае оказывается возможным проследить метаповествовательный сюжет цикла» I2 . Глембоцкая пишет, что само объединение отдельных стихотворений в целое «является актом рефлексивным, так как заставляет субъекта творчества вернуться к уже написанному еще раз и сообщить старым текстам новое качество, выстраивая их в некую последовательность» . Следует отметить, что, хотя рассматриваемая диссертация посвящена метатекстуальности, внимание ее автора сосредоточено прежде всего на механизмах действия циклизации.
Наиболее актуальной в контексте нашей темы представляется
11 Там же. С. 240.
12 Глембоцкая Я.О. Творческая рефлексия в контексте художественной циклизации (на
материале русской поэзии XX века): Диссертация на соискание ученой степени кандидата
филологических наук. Кемерово, 1999. С. 14.
" Там же. С. 30.
диссертационная работа Д. Ахапкина «"Филологическая метафора" в поэзии И. Бродского», посвященная анализу структурной метафоры «мир - это текст» в творчестве поэта. Автор показывает соотношение взглядов Бродского на язык с определенными лингвистическими учениями (Дж. Лакоффа и ученых его круга) и выявляет их корреляцию с поэтической практикой Бродского. Особенного внимания, с нашей точки зрения, заслуживают вторая и третья главы этой работы. Во второй главе «Иосиф Бродский — особенности идиостиля» подробно анализируется стихотворение «Сумерки. Снег. Тишина. Весьма...» (1966), которое носит ярко выраженный метатекстуальный характер: это «текст о тексте, о том, как пишется (или не пишется) текст» . По мнению исследователя, этот текст может трактоваться как описание неожиданного превращения реальности в набор означающих, причем эта метаморфоза захватывает весь окружающий поэта мир15.
В третьей главе Д. Ахапкин анализирует тропы, в которых в качестве образа сравнения использованы лексические единицы, принадлежащие к лексико-семантической группе «язык»: «фонетические» и «графические» метафоры и сравнения. Например, в «Венецианских строфах» (1982): «Подъезды, чьё нёбо воспалено ангиной /лампочки, произносят "а"». Здесь наиболее открытый в русском языке гласный звук «а» выступает как метафора широко распахнутых дверей подъездов, точнее, в данном случае именно как реализация метафоры «нёбо подъездов». Другой пример: в стихотворении «Мы вышли с почти прямо на канал...» (1962) графическая форма буквы также использована как метафора: «Мы выйти с почти прямо на канал, / который начал с облаком сливаться / и сверху букву "п" напоминал».
Особенного внимания, по нашему мнению, заслуживают тропы, в которых в качестве сравнения использованы образы создания текста и его фиксации на каком-либо носителе. Кроме этого, как пишет исследователь, в
Ахапкин Д. Н. «Филологическая метафора» в поэзии И. Бродского: Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. СПб., 2002. С. 34. 15 Об этом подробнее см.: Там же. С. 34-52.
поэзии Бродского регулярно возникают в качестве образов сравнения лингвистические термины: «Для описания реалий окружающего мира поэт прибегает к сравнениям и метафорам, в основе которых лежит функциональное сходство явлений и предметов окружающего мира с языковыми процессами и единицами (фонетическими, морфологическими, синтаксическими и т.п.)» 16 . Именно эти свойства поэтики Бродского формируют метатекстуальный пласт его стихов.
Нам кажется важным отметить в данном контексте еще одну работу -«Лингвистические термины как тропы в поэзии И. Бродского» Ю. Пярли. Она посвящена лингвистической образности в поэзии Бродского, точнее тематизации лингвистической терминологии - метаязыка, описывающего саму языковую систему, языковые операции, речевую действительность. В этой статье ученый выявляет поэтическую функцию элементов лингвистического метаязыка в отдельных произведениях.
Следует, однако, подчеркнуть, что, в отличие от работ Д. Ахапкина и Ю. Пярли, в нашей диссертации будет предпринят именно литературоведческий анализ явлений метатекстуальности в поэзии Бродского. И это обуславливает основные положения и акценты в нашей работе.
Как уже отмечалось выше, метатекстуальность у И. Бродского изучена пока недостаточно. Исходя из существующих на настоящий момент исследований, невозможно говорить о том, какую «метатекстуальную традицию» в русской литературе продолжает поэт. Выяснение этого вопроса только начинается. Здесь, прежде всего, необходимо назвать статью Nirman Moranjak-Bamburac «Иосиф Бродский и акмеизм», освещающую влияние акмеистов на поэтику Бродского. Хотя работа не целиком посвящена проблемам метатекстуальности, в ней есть отдельные части, в которых уделяется внимание этому аспекту. Автор обнаруживает тесные связи между поэзией Бродского и акмеизмом, с которым поэта объединяет: 1)
16 Там же. С. 155.
«семантическая поэтика»; 2) прозаизация лирики; 3) «импликация установки на автометаописательность»; 4) принадлежность к «петербургскому тексту» . По мнению автора статьи, контактная связь Бродского с акмеистическим подтекстом более всего укоренена на уровне автометаописания. В частности, «автометаописательные приемы наглядно проявляются в многочисленных стихах Бродского, в которых звучит прямое обращение к Музам» . К тому же, «основные мотивы семантического поля Творчества, а именно: пение (птицы), писание, шевеление губами, звучание, слух и зрение, страх от возможной глухоты, слепоты, немоты, забвения, творческая ночь, белая страница и черные буквы, скрип пера, свечи, слова, части речи и т.п., безусловно организуют основную аксиологическую тему Бродского. Это тоже соответствует ценностной системе семантических полей и выбора мотивов у акмеистов»19. Таким образом, Nirman Moranjak-Bamburac обращается к автометаописательности у Бродского только в соотношении с акмеизмом и подробного анализа самой метатекстуальности в творчестве поэта не осуществляет.
Прежде чем приступить к непосредственному рассмотрению этой проблемы на материале стихотворений Бродского, необходимо коротко коснуться того, что в настоящий момент известно о развитии метатекстуальных структур в русской поэзии.
Принято считать, что история метатекста в русской литературе начинается с А. Пушкина. В статье «Из предыстории романного слова» М.М. Бахтин подробно анализирует метатекстуальность «Евгения Онегина», используя понятия «чужая речь» и «двуголосое слово» (последнее у Бахтина можно понимать как метаструктуру; подробнее это будет рассмотрено в первой главе диссертационного исследования.). Кроме того, Ю.М. Лотман связывает метатекстуальность у Пушкина с началом процесса превращения
Nirman Moranjak-Bamburac. Иосиф Бродский и акмеизм // Russian Literature. 1996. Vol. XL. С. 62.
18 Там же. С. 69.
19 Там же. С. 69-70.
11 художественного мира в самоценную реальность, сопоставимую с
реальностью внехудожественной. У пушкинских метатекстов была установка
на игру с границами «условное-реальное», на выход за пределы
«литературности» и создание художественного произведения, обладающего
автономно-поэтической модальностью20.
В сжатом обзоре истории интересующего нас феномена после Пушкина С.Н. Бройтман отмечает, что метатекстуальные структуры развиваются у Лермонтова, Фета, Случевского и наследуются русской поэзией конца XIX — начала XX в., в которой процесс автономизации художественного мира вступил в свою завершающую фазу. Автор считает, что у символистов метатекстуальность получила теургическое обоснование. Можно сказать, что метатекст — это результат устремленности символизма к созданию не просто новых форм искусства, но и новых форм жизни. Начатая Пушкиным игра «условностью - реальностью», движение «от реального к реальнейшему» и стремление выйти за рамки искусства как автономного вида деятельности доведены символистами до предела. Для них метатекст является одним из способов превращения произведения искусства в сверхэстетическую, теургическую (субстанциальную) реальность. В символистской поэтике и эстетике существует установка на увеличение действенной силы произведения искусства путем его обращения к собственным основаниям . Например, Ф. Сологуб пишет, что образы искусства «тогда имеют наиболее действенную силу, когда они в себе самих несут историю своего происхождения»22.
Иначе относились к метатекстуальности акмеисты. В статье «Текст в тексте у акмеистов» Р. Тименчик рассматривает причины обращения акмеистов к метатексту: во-первых, установка текста на самопознание, во-
Лотмаи Ю.М. Литература и «литературность» в «Онегине» // Лотман Ю.М. Пушкин. СПб., 2003. С. 434-444. См. также: Бройтман С.Н Ранний О Мандельштам и Ф. Сологуб // Известия РАН. 1996. Т. 55. № 2. С. 34. (Сер. литературы и языка).
21 Об этом подробнее см.: Бройтман С.Н. Указ. соч. С. 34-35.
22 Сологуб Ф. Творимая легенда: в 2 т. Т.2. М, 1991. С. 201.
вторых, поиски мотивировок права на существование, в-третьих, привлечение аргументов поэтической «правоты» через ссылку на прецеденты, в-четвертых, рефлексия над собственными генетическими и типологическими параметрами . Особое место среди этих импульсов к развитию метатекста у акмеистов занимает то, что Мандельштам называл «тоской по мировой культуре» и что предполагало вписывание собственного текста в саму живую историю поэтики. Отмечается, что «длящуюся «песнь», полученную им в «блаженное наследство», «как свою», произносит лирическое «я» Мандельштама — поэтому она и вынуждена концентрировать в себе историю поэтики и даже стать автометаописанием»24.
На иных основаниях обращаются к метатексту футуристы. Как известно, для них форма слова становится не менее существенной, чем его значение. В искусстве авангарда формальные эксперименты служат дезавтоматизации слова, актуализируют его внутреннюю форму: «Словотворчество есть взрыв языкового молчания, глухонемых пластов языка» . О «дезавтоматизации» пишет и В. Шкловский: «Целью искусства является дать ощущение вещи как видения, а не как узнавания; приемом искусства является прием «остранения» вещей и прием затрудненной формы, увеличивающей трудность и долготу восприятия... Искусство есть способ пережить деланье вещи, а сделанное в искусстве не важно» 26 . Эта дезавтоматизация и «установка на выражение» (P.O. Якобсон) способствуют усилению внимания к самому языку и повышенной метатекстуальности футуристической поэзии.
При рассмотрении функции метатекстуальности в поэтике футуризма необходимо обратить особое внимание на творчество Б. Пастернака, в
Тгшенчик Р.Д. Текст в тексте у акмеистов // Ученые записки Тартуского государственного университета. Вып. 567. Труды по знаковым системам. Т. XIV: Текст в тексте. Тарту, 1981. С. 65.
24 Бройтман С.Н. «В Петербурге мы сойдемся снова...» О. Мандельштама в свете
исторической поэтики // Сохрани мою речь: Публикации. Статьи: В 2 т. Т.1. М., 2000. С.
157.
25 Хлебников В. Наша основа II Хлебников В. Творения. М., 1987. С. 624.
Шкловский В. Искусство как прием II Шкловский В. О теории прозы. М., 1983. С. 15.
частности, на связь его метатекстуальности с гуссерлианско-феноменологической традицией. Пастернак, как и многие любители философии в начале века, увлекался идеями немецкого философа Э. Гуссерля, который развивал понятие «интенциональность». Это феноменологическая концепция, согласно которой искусство является «не отражением предварительной истины, но осуществлением истины»27, то есть «рождением» или «происхождением» истины. С точки зрения феноменологической философии, никакая объясняющая гипотеза не может заменить самого акта искусства, которым оно возвращается к незавершенному миру, для того, чтобы «постигнуть смысл мира или истории в момент их рождения»28.
Вслед за теоретиками феноменологии, Б. Пастернак считал, что отражение своего собственного генезиса является основной функцией искусства: «Самое ясное, запоминающееся и важное в искусстве есть его возникновенье, и лучшие произведенья мира, повествуя о наиразличнейшем, на самом деле рассказывают о своем рождение» 29 . Например, в стихотворениях «Определение творчества» и «Определение поэзии», включенных в цикле «Занятье философией», прослеживается внутренняя потребность поэта рассмотреть в философском ракурсе сущность творчества, то есть определить природу творческого процесса средствами самого искусства. Как пишет Т. Nyakas, в стихотворении «Определение творчества» смысловая композиция сочетает две тенденции: «С одной стороны, композиционный рисунок через ряд чувственных образов создает персонифицированную картину творческого акта, которая одновременно способна дать ощутить динамический характер процесса творчества, с другой стороны, он воссоздает саму историю возникновения и завершения
Современное зарубежное литературоведение. Энциклопедический справочник. М., 1996. С. 213.
«40
Husserl Е. Vorlesungen zur Phanomenologie des innern ZeitbewuBtsein. Halle, 1928. V. 110. Пастернак Б. Охранная грамота II Пастернак Б. Собрание сочинений в 5 томах. Т.4. М, 1989-1992. С. 186.
творческого процесса»30. В стихотворении «Определение поэзии» «процесс восприятия и процесс мышления являются неотделимыми друг от друга, они взаимно пронизывают друг друга, и стихотворение создается посредством переплетения этих двух процессов»31. Такой синкретический характер метатекстуальности у Пастернака отражен и в стихотворении «Про эти стихи». Как пишет С.Н. Бройтман, «соположенные феномены - искусство, вещный мир и природа - выступают как самостоятельные члены ряда»32, но в то же время «кумулятивная цепочка предполагает семантическое тождество своих составляющих, наличие «соответствий» между ними»33. В статье «Фильм в фильме» Вяч. Вс. Иванов так пишет о метатекстуальности у Пастернака: «Многочисленные замечательные стихи Пастернака о самой поэзии не перестают быть поэзией. Но в них строится не просто знаковая модель самой поэзии, а знаковая модель всего мира, образ которого «явлен в слове» (именно эта неразрывность поэзии и мира в целом составляет основную тему всех этих стихов Пастернака)»34. Приведем также слова самого Пастернака: «Бумага содержала некую новость. Казалось, что новость сама без спроса расположилась на печатном листе, а стихотворение никто не сочинял. Казалось, страницу покрывают не стихи о ветре и лужах, фонарях и звездах, но фонари и лужи сами гонят по поверхности журнала свою ветреную рябь, сами оставили в нем свои сырые, могучие, воздействующие следы»35.
Этот беглый (в силу неразработанности проблемы) обзор типов метатекстуальности позволит нам определить, с какими из них сближается и от каких отталкивается метатекстуальная практика Бродского.
Nyakas Т. Предпосылки творчества: «Сон и совесть, и ночь, и любовь...» Анализ стихотворения «Определение творчества» // Studia Russica. XX. Budapest, 2001. P. 215.
31 Там же. P. 214.
32 Бройтман С.Н. Историческая поэтика М., 2001. С. 329.
33 Там же. С. 329.
34 Иванов Вяч. Вс. Фильм в фильме. Ученые записки Тартуского университета. Вып. 567.
Труды по знаковым системам. Т. XIV: Текст в тексте. Тарту, 1981. С. 21.
Пастернак Б. Воздушные пути. М, 1982. С. 428.
Поставленные задачи определяют структуру работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения.
Введение включает в себя разъяснение темы, обоснование ее значимости как предмета научного исследования, исходя из степени изученности поставленных проблем, краткий исторический обзор явления метатекстуальности в русской литературе и описание структуры диссертации.
Первая глава названа «Теория метатекста и формы его проявления в поэтике». Она посвящена, во-первых, определению понятия «метатекст» в разных аспектах - в лингвистическом, семиотическом и литературоведческом. Во-вторых, здесь рассматривается один из наиболее существенных этапов в развитии русской теории метатекста: взаимодействие наследия М.М. Бахтина с теоретическими штудиями Ю.М. Лотмана и московско-тартуской семиотической школы. Наконец, поскольку многие ученые объединяют в одном слове понятия «метатекст» и «интертекст» или, точнее, не разделяют их, мы попробуем проследить возникновение и последовательность теоретического наполнения понятия «интертекст», что даст возможность четкого определения самого термина «метатекст».
Во второй главе - «Язык и метатекст в критической и творческой рефлексии И. Бродского» - будут собраны и классифицированы высказывания Бродского о языке и метаязыке, сделанные в эссе и интервью, и рассмотрено соотношение их с современными философскими и лингвистическими теориями. Предполагается, что такой анализ сможет прояснить интересующие нас особенности метаязыковой природы языка и метатекстуальности в творчестве Бродского.
Во второй части этой же главы мы рассмотрим, как реализуется метатекст в творческой рефлексии поэта. Сначала мы обратимся к наиболее простым лексическим метатекстуальным конструкциям: словам и выражениям, связанным с семантикой творческого акта. Затем будут подвергнуты исследованию более сложные явления — метатекстуальные конструкция, когда на уровне лексики происходит рефлексия над
16 конкретным творческим приемом. После этого мы попробуем подробно
проанализировать два стихотворения, которые можно назвать типичной
метапоэзией, поскольку в них говорится о самом создаваемом
стихотворении: «Если что-нибудь петь, то перемену ветра ...» и
«Тихотворение мое, мое немое...». При этом будет учтена теория
«поэтологического стихотворения (Das Poetologische Gedicht)» А.П. Франка,
который выделяет два типа такого стихотворения: «поэтика в стихах (Theorie
im Gedicht)» и «поэтика как стихи (Theorie als Gedicht)».
Третья глава - «Метатекстуальность и разные уровни текста» -посвящена анализу метатекстуальных функций художественной графики, ритма, строфики, ритмико-синтаксической фигуры enjambemant и инверсии. При анализе данных уровней текста мы опираемся на теорию автометаописания Р. Тименчика. Выбор именно этих аспектов обусловлен тем, что они являются своеобразной «визитной карточкой» И. Бродского и, по всеобщему признанию, наиболее очевидными маркерами его стиля. В то же время, данные уровни текста - наиболее формальные и труднее всего поддаются метатекстуальной трансформации, что делает их исследование в интересующем нас плане особенно интересным и показательным.
В заключении работы подводится итог всему сделанному и излагаются краткие выводы.
Разные аспекты понятия «метатекст»
Понятие «метатекст» вошло в научный обиход не так давно. Оно стало широко использоваться в лингвистике после появления статьи А. Вежбицкой «Метатекст в тексте» (1978). Авторский монологический текст рассматривается ею как своего рода «двутекст», состоящий из высказывания о предмете и высказывания о самом высказывании1. По определению А. Вежбицкой, «метатекст» - это в основном вводные слова и обороты с семантическим элементом «говорить»2, а его функция заключается в том, чтобы прояснять «"семантический узор" основного текста» 3 . Иными словами, метатекстом являются высказывания о текущей речи в этой же речевой ситуации.
После работы А. Вежбицкой это понятие по-разному разрабатывалось в лингвистике. Одни ученые - например, Т. Андрющенко, Уі. Падучева - шли путем как расширения, так и сужения его экстенсионала. Другие, такие, как Н. Рябцева, В. Шаймиев, интерпретировали данное понятие путем определения существенных признаков метатекста как особого текстового явления.
Рассмотрим кратко, к каким результатам пришли оба эти направления. Т. Андрющенко понимает метатекст как совокупность «специфических языковых средств, отражающих разные приемы переработки информации» 4. pi Падучева в своей работе «Семантические исследования» выделяет среди эгоцентрических элементов речи, в которых говорящий выступает в роли субъекта речи и сознания (в том числе восприятия), собственно «метаповествовательные элементы». Как пишет исследовательница, «метатекстовые выражения, поскольку их толкование включает глагол "говорить", по своей семантике предполагают говорящий субъект»5.
По мнению Н. Рябцевой, «метатекст - это своего рода коммуникативный «дейксис», указывающий на тему сообщения, организацию текста, его структурированность и связность [...]. Метатекст эксплицирует информационные действия говорящего в изложении содержания» 6. В. Шаймиев определяет метатекст следующим образом: «Прагматико-ситуативное речевое образование, отражающее и обслуживающее конкретные ситуации развертывания (порождения), комментирования (интерпретации) и/или восприятия конкретно-определенного основного текста (текста-объекта)»7.
Точка зрения В. Шаймиева кажется нам наиболее продуктивной применительно к литературоведческим проблемам. На наш взгляд, характерным признаком метатекста является его ориентация на конкретную речевую ситуацию создания или / и восприятия конкретного текста. При таком подходе метатекст можно определить как вторичный текст с вербализованным прагматическим содержанием, объектом которого всегда становится некий вполне определенный текст8.
Среди теоретических разработок А. Вежбицкой есть несколько, представляющихся нам фундаментальными при литературоведческом анализе метатекстуальных явлений. Для филологического анализатекста особенно важно следующее теоретическое положение исследовательницы: «Представляется, что количественный и качественный "вклад" метатекста в текст является одним из существенных показателей стилистических различий»9.
В то же время необходимо подчеркнуть различие точек зрения лингвистов и литературоведов на понятие «метатекст». Приведенное ниже высказывание А. Вежбицкой выражает чисто лингвистический взгляд на это явление: «По своей природе двутекст не может быть текстом связным: при составлении семантической записи не только можно, но и нужно разделить эти гетерогенные компоненты» ,0 . Однако, отметим, что поэтический метатекст является именно связным текстом - в нем гетерогенные компоненты, сохраняя свою природу, создают некое «нелинейное» целое.
Понятие метатекстуальности является предметом изучения не только лингвистики, но и семиотики и рассматривается в целом ряде работ такого рода. Особенного внимания заслуживают, прежде всего, исследования представителей московско-тартуской семиотической школы. Основные из них были опубликованы в известных сборниках Тартуского государственного университета «Труды по знаковым системам». Особенно важен XIV выпуск этого сборника — «Текст в тексте», который целиком посвящен интересующим нас явлениям. В этом сборнике представителей московско-тартуской семиотической школы интересует два аспекта проблемы «текст в тексте»: метатекстуальность и интертекстуальность.
Ю.М. Лотман в статье «Текст в тексте» определяет одноименное понятие как «специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста» . Обозначая «текст в тексте» как «переключение из одной системы семиотического осознания текста в другую на каком-то внутреннем структурном рубеже» , Ю.М. Лотман в большей степени сосредоточен на проблеме интертекста.
В статье «Фильм в фильме» Вяч. Вс. Иванов определяет предмет своего исследования как «метамодели», имея в виду то, что «они посвящены собственно построению или созданию фильмов. В более широком смысле все они входят в категорию кинопредставления внутри кинопредставления»13. Автор статьи выделяет три вида «фильма в фильме»: 1) фильм, тема которого - создание фильма; 2) фильм внутри фильма; 3) представление внутри кинопредставления.
Метатекстуальность в трактовке М.М. Бахтина и Ю.М. Лотмана
В русском литературоведении теория метатекста развивалась в основном в рамках структурно-семиотического направления, одним из признанных лидеров которого был Ю.М. Лотман. Но с пониманием феномена, предложенным этой школой, вступил в продуктивный диалог М..М. Бахтин. Сопоставление концепций этих ученых может многое прояснить в природе интересующего нас явления и поможет избежать односторонних представлений о нем (особенно важно, что диалог между Лотманом и Бахтиным возник по поводу вполне конкретного и образцового для русской литературы произведения - романа «Евгений Онегин»).
Обратимся еще раз к статье Ю.М. Лотмана «Текст в тексте». Хотя в ней не употребляется сам термин «метатекст», в высказываниях ученого о свойствах текста мы можем отметить одну его особенность — тяготение к метатекстуальности.
Поясняя одну из функций текста, Ю.М. Лотман пишет: «Функция адекватной передачи значений выполняется наилучшим образом при наиболее полном совпадении кодов говорящего и слушающего, при максимальной однозначности текста. Идеальным предельным механизмом для такой операции будет искусственный язык и текст на искусственном языке. Тяготение к стандартизации, порождающее искусственный язык, и стремление к самоописанию, создающее метаязыковые конструкции, не является внешними по отношению к языковому и культурному механизму. Ни одна культура не может функционировать без метатекстов и текстов на искусственных языках. Поскольку именно эта сторона текста наиболее легко моделируется с помощью имеющихся в нашем распоряжении средств, этот аспект текста оказался наиболее заметным. Он сделался объектом изучения, порою отождествляясь с текстом как таковым и заслоняя другие аспекты»36. (Курсив наш - X. К.).
Итак, стремление к метатекстуальности, по Лотману, является имманентным свойством текста. Во всех своих дальнейших исследованиях метатекстуальности ученый будет исходить из этой общей предпосылки.
Непосредственно к термину «метатекст» Ю.М. Лотман обращается при анализе «Евгения Онегина». В работе «Роман в стихах Пушкина "Евгений Онегин"» из трех типов «чужой речи» ученый выделяет «авторское повествование об авторском повествовании» и называет его «метаструктурным пластом», который «решительно меняет функцию авторского повествования» . Он пишет: «Метатекстовой пласт — пласт, в котором объектом изображения становится само литературное изображение» (курсив наш — X. К.).
В свете интересующей нас проблематики важно отметить то, что Ю.М. Лотман связывает метаповествование с проблемой «литературности» и «не литературности». Метатекст, по его словам, служит Пушкину для «отталкивания от любых форм литературности» . При работе над «Евгением Онегиным» Пушкин ставил своей целью создать литературное произведение, «которое, преодолев литературность, воспринималось бы как сама внелитературная реальность, не переставая при этом быть литературой»40. Чтобы произведение оставалось «внелитературной реальностью», Пушкин «сознательно избегал норм и правил, обязательных не только для романа, но и вообще для всего, что могло бы быть определено как литературный текст»41. Например, «широко включая в текст метатекстовые рассуждения о правилах построения текста, Пушкин знакомит нас с многочисленными дорогами, по которым, тем не менее, он не ведет свое повествование. Он перечисляет ряд типов и способов создания романных персонажей, но делает это для того, чтобы уклонится от них» 42 . Этот аспект проблемы метатекстуальности - различные возможные варианты развития повествования - Ю. Лотман подробно анализирует и в статье «Динамическая модель семиотической системы»: «В ходе такого описания возрастает упорядоченность текста и понижается его информативность. Поэтому представляют собой интерес многообразные случаи, когда текст в принципе не заключает в себе однозначной последовательности элементов, оставляя читателю свободу выбора. В этом случае автор как бы перемещает читателя (а также определенную часть собственного текста) на более высокий уровень. С высоты такой метапозиции раскрывается мера условности остального текста, то есть он предстает именно как текст, а не в качестве иллюзии реальности»43.
Обилие метаструктурных элементов в тексте «Евгения Онегина» постоянно напоминает читателю в процессе чтения, что он имеет дело с литературным текстом. Однако стоит нам, выйдя за пределы внутренней по отношению к тексту позиции, взглянуть на него в свете оппозиции «литература - действительность», чтобы, с известной долей изумления, обнаружить, что «Онегин» вырывается из чисто литературного ряда в мир реальности .
Таким образом, все метатекстуальные элементы в пушкинском романе, с одной стороны, глубоко связаны с современным поэту литературным контекстом, а с другой - призваны обеспечить связь его романа с внелитературной реальностью.
Обратимся теперь к взглядам М.М. Бахтина на метатекстуальность. Несмотря на то, что в своих многочисленных работах ученый не использовал термин «метатекст», ряд высказываний М.М. Бахтина позволяет говорить о его интересе к проблемам, которые могут быть определены как метатекстуальные.
Язык в критической рефлексии
Исследуя метапоэтические структуры поэзии Бродского, необходимо обратиться не только к его стихам, но и к рефлексии по поводу стихов и, шире, языка, содержащейся в других его текстах. Рассмотрим высказывания поэта о языке и метаязыке, входящие в его эссе и интервью. Эссе Бродского, написанные по-английски и по-русски, вошли в сборники «Less than One» (1986), «On Grief and Reason» (1996) «Watermark» (1992), a интервью — в основном, в книги «Диалоги с Иосифом Бродским» Соломона Волкова (1998), «Большая книга интервью» (2000).
Для Бродского размышления о сущности языка были едва ли не столь же серьезным делом, как и само поэтическое творчество. Практически все исследователи поэта отмечают, что его мышление было «логоцентрично», «литературоцентрично». Поэтому взгляды поэта на язык представляют собой самостоятельную эпистемологическую проблему, требующую осмысления.
Для решения этой задачи нужно собрать и классифицировать различные высказывания Бродского о языке, а также рассмотреть их соотношение с философскими и лингвистическими теориями. Предполагается, что такое рассмотрение сможет прояснить интересующиеся нас особенности метатекстуальности в творческом мире Бродского.
Одним из следствий своеобразного «языкоцентризма» Бродского является то, что сам язык становится самостоятельной темой его поэзии, и этот феномен не раз привлекал внимание исследователей, хотя специальное изучение взглядов поэта на язык только начинается1.
Среди немногочисленных исследований по этой теме следует выделить несколько основных. Это, прежде всего, «Грамматика метафоры и художественный смысл» В. Полухиной, где анализируется грамматическая структура метафоры Бродского. Полухина отмечает, что «как Хлебников, Бродский делает язык «главным героем» своей поэзии и доминантой своего мироощущения», и «как Цветаева, он средствами языка отстраняется от действительности, от текста, от себя, от мыслей о себе» . Почти на периферии нашей темы находятся статья А. Уланова «Язык как судьба»3, посвященная разным формам образа языка в стихотворениях Бродского, и книга А. Новикова «Поэтология Иосифа Бродского», в которой рассматривается общая концепция поэзии в творчестве Бродского: его пониманию смысла поэзии, генезиса поэтического творчества, метода поэзии, отношений поэта и общества, интерпретациям стиха, предпринятым поэтом и т.п.
Наиболее важна в контексте нашей работы диссертация Д. Ахапкина «Филологическая метафора» в поэзии И. Бродского», в одной из глав которой дан анализ метаязыковых суждений, возникающих в высказываниях Бродского, и показана их связь с определенными лингвистическими идеями и концепциями4. В одной статье, содержание которой соответствует этой части диссертации, Ахапкин отмечает, что внимание Бродского к грамматике проявляется в его творчестве двояко - «с одной стороны, в многочисленных высказываниях на лингвистические темы, которые можно найти в статьях и эссе поэта, с другой - в некоторых особенностях образной системы поэтических текстов» 5. Наша работа отчасти соприкасается со второй главой диссертации Д. Ахапкина из-за совпадения предмета анализа. Но если в его исследовании внимание сосредоточено больше на лингвистических категориях, и главным объектом являются высказывания Бродского о синтаксисе, то мы сделаем акцент на собственно литературоведческих аспектах трактовки Бродским самой сущности языка и отношений между языком и поэтом. Самое интересное и уникальное в концепции Бродского - его представление об отношении между языком и поэтом. В нобелевской лекции, являющейся манифестом его взглядов на язык и поэзию, Бродский говорит: «Не язык является его (поэта - X. К.) инструментом, а он средством языка к продолжению своего существования» (I. 14) 6 . Традиционно считается, что язык - инструмент поэта, выражающий поэтическую мысль, но здесь все наоборот: поэт оказывается инструментом языка. Считается, что эта концепция является результатом влияния Одена, которого Бродский провозгласил одним из самых великих поэтов нашего века. Используя слова предшественника, Бродский продолжает: «Поэт, повторяю, есть средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, он - тот, кем язык жив. (...) Пишущий стихотворение, однако пишет его не потому, что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживает, пусть ненадолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку» (I. 16). К тому же, для Бродского то, что «в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка» (I. 14).
С нашей точки зрения, интересно отметить, что в таких высказываниях можно увидеть не только представление Бродского об отношениях между языком и поэтом, но и то, что являлось для него поводом к написанию стихотворения, то есть генезис его литературного творчества. Как известно, эта проблема является едва ли не самой спорной и сложной в теории литературы. Существует множество концепций, по-разному толкующих мотивации, побуждающие автора к литературному труду. Наиболее распространены биографический, исторический, мифологический и психоаналитический подходы. Что касается Бродского, обострившееся чувство языка, которое призывает человека к творчеству и о котором говорит поэт, соотносимо с традиционным представлением о поэтическом вдохновении, о действии Музы, диктующей поэту строки. Для понимания отношения Бродского к языку, важно, что он прибегает к древнему образу Музы, которая в архаической поэзии мыслилась как второй (наряду с самим поэтом) субъект творческого процесса. Мы и в дальнейшем будем постоянно убеждаться, что язык для Бродского - не объект, а именно субъект, и такое субъектное отношение к языку становится в конечном счете основой метатекстуальности его поэзии.
Метатекст и поэтическая графика
В статье «Автометаописание у Ахматовой» Р. Тименчик, говоря о иконическом характере принципа автометаописания в случаях соотнесения тематики с графическим уровнем текста, приводит пример «лесенок», встречающихся в «Поэме без героя» l . По словам автора, графика «лесенки» подчеркивает главенство в смысловой иерархии мотива «схождения», «отсылая к целой цепочке мотивов - от «подвала памяти» до «сошествия в ад». Мотив движения сверху вниз является смысловым инвариантом каждой строфы Поэмы - на что и указывает принятое в последних вариантах графическое оформление "лесенки"» .
С нашей точки зрения, поэтика Бродского также дает материал для подобных наблюдений. Как пишет Ш. Кастеллано, «Бродский любил визуальные образы: ему нравилось пристально вглядываться в них - и он умел их творить»3. Глубоко личный, напряженно-пристальный интерес к графическому образу мы можем увидеть как в его поэзии, так и в прозе. В эссе «Меньше единицы» поэт пишет: «Боюсь, что визуальные стороны жизни всегда значили для меня больше, чем ее содержание» (V.20). Следующее высказывание из Нобелевской лекции также позволяет говорить о его склонности к графике: «Иными словами, в нолики, которыми ревнители всеобщего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает «точку-точку-запятую с минусом», превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу» (I. 7).
Рассмотрим стихотворение «Бабочка» (1972)4, в котором Бродский касается «высоких» предметов: жизни, смерти, творчества, предназначения поэта. Оно занимает особое и чрезвычайно важное место в наследии поэта и не раз становилось предметом самых разнообразных интерпретаций5. Нас это стихотворение интересует с точки зрения реализации автометаописательных возможностей графики в лирике Бродского: здесь графика является важнейшим условием поэтической выразительности. Приведем 1-ю часть стихотворения. Сказать, что ты мертва? Но ты жила лишь сутки. Как много грусти в шутке Творца! Едва могу произнести «жила» - единство даты рожденья и когда ты в моей горсти рассыпалась, меня смущает вычесть одно их двух количеств в пределах дня. Строки в стихотворении расположены симметрично, благодаря этому своеобразному графическому построению пространство текста предстает в виде фигуры бабочки. М. Крепе отмечает, что «расположение каждых двух строф на отдельной странице напоминает форму тела бабочки, крыльями которой служат белые края листа»6. Сходные наблюдения высказывает и В. Полухина: «The continuous symmetry and tension constitute both the framework and the content of the poem. Brodsky s exquisite modulations of tone, shifts of pace, syntactic displacements, reflect the butterfly s movement and suit the poet s own movement from one idea to another» . Об этом же пишет Ш. Кастеллано: «В самом деле, стихотворение приобретает форму бабочки-книги в нескольких измерениях. Стихотворные строчки, по их длине и расположению, придают каждой строфе форму бабочки, пришпиленной к странице, как булавкой, цифрой своей нумерации. Симметричное расположение бабочек-строф относительно переплета напоминает рациональное размещение этих воображаемых созданий, но более того, каждая пара страниц производит впечатление пары крылышек»8.
Основания для такого суждения дает сам Бродский, который в эссе «"1 сентября 1939 года" У.Х. Одена» говорит: «Поскольку стихотворение помещается в середине страницы и окружено огромностью белых полей, каждое слово его, каждая запятая несут колоссальное - то есть пропорциональное размеру неиспользованного пространства - бремя аллюзий и значений» (V. 223).
Рассмотрим подробнее, как построено это стихотворение. «Бабочка» состоит из 14 частей, в каждой - 12 строк. Метрическая структура - очень редкая: чередование 3-стопного (в нечетных) и 2-стопного ямба (в четных строках). (Исключение составляет 2-ая и 6-ая строки I части; 9-ая и 11-ая строки VII части). На фоне подчеркнутой звуковой регулярности всего стихотворения в целом особо обращает на себя внимание визуальное расподобление его отдельных строф, сочетание коротких и длинных строк в каждой из которых уникально.
Ш. Кастеллано в своей статье «Бабочки у Бродского», отмечая, что «Бродский выступает как современный модификатор английских поэтов метафизиков - на этот раз не столько Джона Донна, но в большей степени Джорджа Герберта»9, сравнивает «Бабочку» с «Easter Wings» Джорджа Герберта, тоже имеющего форму бабочки. Сопоставление этих двух стихотворений позволяет увидеть особенности графического образа у Бродского.
В этом стихотворении 1-я строка самая длинная. Вторая строка — чуть короче, третья - короче второй, и так далее до 5-й и 6-й строк, которые являются самыми короткими. Далее строка постепенно удлиняется, и к последней, 9-й строке становится такой же, как в 1-я. Таким образом, ось симметрии в этом стихотворении проходит не только по вертикали (право-лево), но и по горизонтали (верх-низ), что делает его ритм (по крайней мере на уровне строфы) спокойным, зеркально-уравновешенным, в каком-то смысле можно сказать статичным. В отличие от «Easter Wings» визуальное расподобление рисунка строф в стихотворении Бродского, напротив, воспринимается как нечто истекаемое, аритмичное, конвульсивное. Похоже, что неустойчивые строки разной длины здесь воплощают собой неровный затухающий ритм полета умирающей бабочки.
Затейливая графическая организация стихотворения «Бабочка» позволяет говорить о том, что Бродский хотел передать определенный визуальный образ, чтобы само стихотворение «Бабочка» стало тем, о чем в нем идет речь, иными словам, стихотворение приобретает форму описываемого в нем предмета.
Похожие диссертации на Стихотворения И. Бродского как метатекст (На материале книги "Часть речи")
