Содержание к диссертации
Введение
I глава. Традиция как жтературоввдчюкое понятие
1. Социальная и литературная традиция 7
2. Традиция в ряду историко-литературных понятий ... 15
3. Место традиции в художественной системе 35
4. Два типа усвоения традиции писателем-реалистом 4Z
П глава. Гоголь и натуральная школа в творчестве лескова. традиция в процессе литературной преемственности
I. Гоголь и его наследники в восприятии Лескова. Литературная позиция Лескова в 60-70-~е годы 48
2. Сатирические новеллы Лескова. Конструктивное развитие традиции 65
3. Рассказы о праведниках. Полемическое усвоение традиции 75
4. Роль случая в сюжете, фрагментарное усвоение традиции 85
5. "Соборяне" и поэтика зрелого Гоголя. Целостное усвоение традиции 95
Ш глава. Древнерусская литература в творчестве лескова. традиция вне процесса преемственности
1. Лесков-проповедник. Литературная позиция писателя в 70-80-е годы '... 115
2. "Очарованный странник" и народная легенда 134
3. "Несмертельный Голован" и житие. Структурная парафраза 153
4. Поздние легенды Лескова и средневековая проповедь Структурный аналог 167
Заключение 183
Список литературы 247
- Традиция в ряду историко-литературных понятий
- Сатирические новеллы Лескова. Конструктивное развитие традиции
- "Соборяне" и поэтика зрелого Гоголя. Целостное усвоение традиции
- "Несмертельный Голован" и житие. Структурная парафраза
Введение к работе
Литературоведение широко и издавна оперирует понятиен "традиция". Тем не менее и современные специалисты, и ученые прошлых лет крайне редко, эпизодически занимались его теоретической разработкой. Этим» видимо, и объясняется тот факт, что до сих пор оно не имеет необходимой терминологической точности.
Такая ситуация вызывает тревогу исследователей. Д.Д.Благой писал; ".-.следует утвердить в нашем сознании изрядно расшатавшееся за последнее время понимание самого понятия, которое содержится в слове "традиция" (139, с. 28). Констатируя отсутствие четких границ в употреблении этого понятия, А.СБушмин отмечал: "Этот термин, заключающий в себе сложное, многостороннее содер-ІШНИЄ, очень часто неизменно прилагается как нечто раз навсегда данное к самым разнородным явлениям" (149, с. III). Приведенные суждения касаются в основном отечественного литературоведения. Как показал ученый из ГДР Роберт Вейман, в современной западной науке такие не существует единого понимания термина "традиция" (152, с.85-86).
Необходимость теоретического осмысления соответствующего понятия диктуется потребностятли всех отраслей литературоведения, в том числе - литературной критики, которая активно апеллирует к этому понятию, но - вслед за теорией и историек литературы - нередко допускает его крайне субъективные толкования. Подобное положение не монет не слуїаить серьезным препятствием для продуктивного - изучения современной художественной практики, представляющей, по замечанию П.А.Николаева, "уникальное единство классической традиции и идейно-эстетического новаторства" (245, с.341).
Изучение понятия "традиция" - назревшая задача науки о литературе, стремящейся "объективно определить генетические связи
медщу художественными эпохами" (245, с.311).
Возможны, как представляется, два подхода к решению этой задачи» Один предполагает соотнесение масштабных литературных явлений - эпох, художественных систем, ' литературных течений и направлений. Исследования подобного типа составляют, по всей видимости, одну из важных целей литературоведческой науки. Однако полученные в таких работах выводы оказываются подчас яеприложи-мыми к анализу конкретных литературных явлений и потому нередко нуждаются в уточнении. В последнее время все чаще признается остро актуальной разработка "частных вопросов литературной преемственности, идущей от писателя к писателю, от произведения к произведению" (149, с.80).
В настоящей работе избран, так сказать, конкретизирующий подход к проблеме. Имея в виду перспективы теоретического осмысления традиции применительно к явлениям большого исторического масштаба, мы исходим из целесообразности предварительного изучения проблемы в пределах творческой системы отдельного писателя.
Поставленная задача и избранный подход к ее решению обусловили структуру работы.
Первая глаза представляет собой опыт категориального анализа традиции как универсального литературного явления. Общефилософская дефиниция понятия, разработанная в марксистском обществоведении, конкретизирована применительно к художественной литературе. Сделана попытка отделить традицию от смежных понятий, нередко с ней отождествляемых, - литературной преемственности, влияния, заимствования, решнисценции, традиционализма. В необходимой мере затронут вопрос о связи традиции и новаторства. Введено представление об исторической изменчивости традиции как явления. Предложена дихотомическая классификация традиции с точки зрения
закономерностей их усвоения в творчестве писателя-реалиста.
Конкретное обоснование суждений теоретико-литературного характера, предложенных в первой главе настоящей работы, осуществлено в двух последующих главах, построенных на историко-литературном анализе произведений П.С.Лескова-Высоко оцененная И"-Горьким яркая самобытность Лескова-ху-дошика (см.24) в течение многих десятилетий приковывала к себе научную мысль. Творчество писателя рассматривалось, главным образом, как принципиально новаторское. Однако сегодня явно назрела необходимость рассмотрения уникального лесковского наследия в историко-литературном контексте и выявления традиционного начала в произведениях писателя. Эта задача продиктована, прежде всего, своеобразием материала. И.П.Видуэцкая, один из ведущих современных специалистов в области лесковского творчества, справедливо отмечает, что "литература наряду с действительностью была сильно действующим ферментом в творческой деятельности Лескова" (267, т.2, кн.2, с.227).
В настоящей работе в качестве основных для анализа избраны такие известные произведения Лескова, как "Овцебык", "Соборяне", рассказы о "праведниках", "Очарованный странник", поздние легенды. По мере необходимости в ходе исследования рассматриваются также редко упоминаемые сегодня лесковские рассказы "Краткая история одного частного умопомешательства" (1863 г.), "Лев старца Герасима" (1888 г.) и др. Выбор произведении обусловлен в первую очередь степенью выраженности в них традиционного начала.
Построенная на анализе творчества Лескова историко-литературная часть работы представлена в двух главах, кавдая из которых посвящена изучению особого типа бытования традиции. Кандая
Традиция в ряду историко-литературных понятий
Как. традиция, так и преемственность, - факторы имманентной стороны литературного процесса, импульсы ее развития, укорененные в специфической природе литературы.
Очевидная связь традиции и преемственности нередко приводит к их отождествлению. Есть немало работ, где эти понятия используются как синонимичные. Подобное смешение представляется неправомерным.
О какой бы области социальной жизни ни шла речь, под преемственностью принято понимать такую закономерную связь "старого" с "новим", которая возникает на основе всеобщего принципа повторяемости. "Преемственность, - пишет З.А.Баллер, - это связь между различными этапами или ступенями развития как бытия, так ж познания, сущность которой состоит в сохранении тех или иных элементов целого или отдельных сторон его организации при изменении целого как системы..." (123, с.15). Применительно к литературе А.С.Бушмин конкретизирует это положение следующим образом: "элемент повторяемости в неповторимом целом ... выражает известную устойчивость связей в преемственном развитии литературы (149, с.36); "преемственное развитие художественного творчества включает момент повторяемости" (148, с.13). Исторически повторяющиеся в процессе эволюции устойчивые компоненты определенной структуры - это непосредственная, "материальная" основа преемственности. Б области литературы, как доказывает В.И.Тюпа, такие повторяющиеся элементы или, по тершшологші исследователя, "формы развития" - это типологические соответствия, возникающие как в области художественной форш, так и в области содержания в ходе эволюции литературы (см.296).
Мысль о ведущей роли нанра в процессе преемственности стала в литературоведении общепризнанной благодаря трудам М.М.Бахтияа. Представление о занре как явлении типологическом обладает суждения М.Ш.Бахтина с концепцией Г.П.Поспелова. В течение многих лет Бахтин развивал концепцию ааира как "представителя творческой памяти в процессе литературного развития"; "Іанр живет настоящим, но всегда помнит свое прошлое, свое начало. ... Именно поэтому канр и способен обеспечить единство и непрерывность этого развития" (131, с.142; подчеркнуто Бахтиным - О.М.). Однако В.И.Тюпа,. последователь Г.П.Поспелова, справедливо полагает, что в основе преемственности леяат не только канр, но и другие типологические явления. Творческий метод как тип отражения действительности, пафос как тип идейно-эмоционального отношения к изображаемому, литературный персонаж как тин освоения социальной характерности бытия, конфликт как тип реализации художественной проблематики и т.д. - все эти неустранимые из сферы литературы и одновременно специфичные именно для литературы типологические явления тоже "помнят свое прошлое 1. Они служат субстратом литературной преемственности.
Такой, например, типологический принцип художественной выразительности, как раскрытие социальной характерности в облике персонажа, таит в себе повторяющиеся компоненты поэтики; последние реализуются в рамках различных, порой диаметрально противоположных художественных систем. Так, социальный тип, созданные! в классицистической литературе, коренным образом отличается от социального типа, открытого реализмом: классицист "исходит из нормы, установленной разумом, даже изображая отрицательный тип как антинорму. Социальный же тип XIX века не накладывается на жизнь извне, но выводится из нее, разумеется, путем СЛОЕНЫХ художественных преображений" (167, с.30).
Еще более тесная генетическая связь классицизма с романтизмом просматривается в концепции человека. Романтическая литература, полемичная по отношению к классицизму, оперировала, как показала Л.Я.Гинзбург, тем же бинарным принципом изображения человека, который был характерен для рационалистической поэтики (душевная жизнь персонажа как чередование определенных устремлений и противодействий), однако романтики "от противоречий отвлеченной, отчужденной от человека страсти обратились к противоречиям целостной личности". (167, с.299).. Объединяет романтиков с классицистами "устойчивый механизм тезиса и антитезиса", различает - 18 разное философское осмысление и разное художественное задание, которьм это противоречие было нагружено Б конкретных художественных произведениях.
Возникающие в ходе эволюции ткпологичесіше соответствия меж-ду различными художественными системами, порой полемичными но отношению друг к другу, составляют в литературе область преемственных связей. Подобные типологические соответствия с известной долей условности можно определить как своеобразный язык литературы. Только этот язык мокег стать средством общения писателя с читательской аудиторией и с последующими литературными поколениями. Освободиться от этого языка - значит отказаться от творческой специфики словесного искусства.
Сатирические новеллы Лескова. Конструктивное развитие традиции
В 1863 г. в "Северной пчеле" Лесков поместил рассказ, до сих пор редко привлекавший внимание исследователей, однако представляющий для нас немалый интерес. Это была "Краткая история одного частного умопомешательства (Психологический этод)". Писатель разработал здесь в духе "школы"1 распространенный в 40-е гг. сияет о сумасшествии чиновника ; Знаменательно, что на достижения Гоголя и Достоевского, показавших психопатологическую картину сумасшествия ("Записки сумасшедшего", "Двойник") и придавших этой теме подлинно драматический характер, Лесков опирался значительно в меньшей степени, чем на опыт рядовых и наиболее типичных представителей "школы развивавших сгакет о сумасшедшем чиновнике в гротесково-фарсовой манере, - таких, как Я.П.Бутков ("Сто рублей", "Первое число", "Невский проспект"), П.А.Машков ("Адам Адамович Адамгейм"), Н.И.Бобылев ("Купидонов лук"), Е.П.Гребенка ("Перстень") и др. В.В.Виноградов справедливо назвал этих новеллистов "фарсерами и анекдотистами" (160, с.153). Вслед за ними Лесков сосредоточился на изображении внешнего комизма в поведении сумасшедшего человека.
Интересно одно частное, но разительное совпадение. Сошедший с утла герой Буткова ("Сто рублей"), "очутившись на просто - 66 ре, скакал по улице, подражая пристякноіі лошади, боком, наклонив голову на одну сторону" (19, с.103). В "Краткой истории..." Лескова сумасшествие описано сходным образом: Корзинкин "храпнул и залился громким конским р данием", распугивая прохоких, он "понесся орловскигл рысаком" по улицам (76, с.16-17). Вряд ли было бы правомерно расценивать параллелизм этих эпизодов как результат случайного совпадения или прямого влияния. Вероятнее всего, указанное сходство - результат общности художественного мышления обоих писателей. В этом убеждает и ряд других аналогий.
В рассказе Лескова и в перечисленных новеллах 40-х гг. обнаруживаются сходные моменты: герой теряет рассудок в результате непредвиденного стечения обстоятельств, причем он сходит с утла мгновенно. Психологически безумие каяздого из героев обосновывается крайне скупо. Объясняется это тем, что писателей интересовала по преимуществу социологическая проблематика; психология героя представляла интерес лишь в той мере, в какой она отражала социальные закономерности. "Его характер, - писал Бут-ков о своем герое, - был у;ісе образован, точнее - измят обстоятельствами..." (18, т.1, с.154). Обстоятельства - в ущерб характеру - становились главным предметом изображения. Сказанное в полной мере относится и к рассказу Лескова.
Существенной чертой анекдотической новеллистики 40-х гг. была своеобразная форма изображения социальной обусловленности: зависимость от среды раскрывалась не через эволюцию героя (что характерно для повести и романа 40-х гг.) и не через анализ его душевного состояния (что свойственно психологической ветви "школы"), но, главным образом, - средствами "внешней характерологии". Присмотримся к этой особенности "натуральной" новеллы.
Анализируя произведения Буткова, рецензент "Финского вестника" с возмущением писал о страсти рисовать "смешную внешность" и "неукяшуго фигуру", о тяготении к "мертвому, холодному преувеличению недостатков" (112, с.46-47), На страницах "Современника" II.В-Анненков восставал против "безобразных карикатур", локного шора, который "создает искусственно горбы, угловатости, {) выдумывает несообразности" СЮ, с 8). Действительно, анекдотисты 40-х гг. тщательно выписывали смешные фигуры своих персонажей, их несуразные песты и нелепые движения, многократно и обстоятельно рассказывали, как "бедный чиновник" кланяется, дро;:сит, бормочет, суетится, боязливо семенит или, напротив, принимает гордые ж осанистые позы.
Нелепость поведения таких персонажей объяснялась полным отсутствием внутренней свободы. "С глубоким смирением вступил Залетаев в залу дворянского собрания, - рассказывалось в повести Я.П.Буткова "Невский проспект". - Он даже оробел, съежился и отчасти поглупел...", "присмирел и умалился" (19, с.297-298). Примечательно, что автор Б равной степени фиксирует здесь внимание на внутреннем состоянии Залетаева ("оробел", "поглупел") ж внешнем, "поведенческом" его выражении ("съежился"). Движение, їкест, поза раскрываются как зримый эквивалент переживаний героя; несуразные поступки - как проявление духовной ущербности, неуверенности в себе, незащищенности. Так, герой новеллы Д.В. Григоровича "Капельмейстер Сусликов", забитый и несчастный человек, совершенно теряется, попадая в неожиданные ситуации;при этом о внутреннем состоянии героя помимо кратких авторских ремарок сигнализируют его нелепые действия и движения; каждый новый поворот судьбы Сусликов встречал тем, что "схватывался за лысину и подгибал колени..." (97, т.1, с.166). Комизм поведения персонажа служил средством его сатирической дискредитации. }
Отсутствие свободы у героя трактовалась писателями "шко-лы" как результат абсолютной, почти механической зависимости человека от внешних обстоятельств» "Лишения и нуяды» - писал Бутков, - сделали из Чубукевича род ходячей машины для письма, приводимой в двикение столоначалыгиком и экзекутором" (18, т.1, с.З). Б очерке И.И.Панаева "Петербурский фельетонист" разоблачительный внутренний голос говорит герою: "отними у тебя постороннюю волю, заставляющую тебя двигаться, - ты сейчас ке превратишься в автомата» куклу, в пичто" (III, с.263). Из контекста ясно, что "посторонняя воля" - это сила ;шзненного уклада, сделавшего фельетониста "гулким рабом обстоятельств и случая" (III, с.263). Беспомощность, нришшенность человека в конечном итоге всегда объяснились причинами социальными.
П.Б.Аинеихов в 1849 г. с горечью писал о "человеке ничтожном, убитом обстоятельствами" как об "окаменевшем" персонаже "натуральной" новеллистики (10, с.9-Ю). Полностью обусловленные извне персонажи эти теряли не только самостоятельность, но и индивидуальность, превращаясь в маску, куклу, автомат. Б.В.Бино-градов справедливо отмечал, что анекдотисты 40-х гг. тяготели "к подбору марионеток как символа определенного класса, профессии или психологических расслоений ( ) , иногда дане той или иной олицетворенной отрасти..." (160, с.147). Нелепость поведения, автоматизм поступков, комическая несуразность кестов и мимики героев "натуральных" новелл, действительно, вызывают ассоциации с театром марионеток.
"Соборяне" и поэтика зрелого Гоголя. Целостное усвоение традиции
Какое ке место в творчестве Лескова занял признанный глава "школы"? ГЛоюю ліг на фоне лесковских контактов с натуральной школой выделить что-либо специфическое во взаимоотношениях писателя с Гоголем?
Первая специальная работа о связи лесковского творчества с наследием Гоголя появилась лишь в 1933 г. Она принадлежат перу известного американского русиста Уильяма Эдхертона (313) -Факт столь позднего специального обращения к теме» давно вызывавшей исследовательский интерес, трудно объясним. Тем более» что актуальность вопроса очевидна. По справедливому замечанию У.Эддертона, вне связи с гоголевскими произведениями Лесков — худо;шшс и мыслитель — не гложет быть правильно понят.
У.Эддертон рассмотрел два хронологически близких рассказа Лескова - "Отборное зерно" и "Однодум". Первый из них интерпретирован исследователем как полемическая трансформация "Мертвых душ", второй — "Ревизора". Опираясь на гоголевские открытия и одновременно их переосмысляя, Лесков осуществил, по мнению ученого, ту задачу, которую ставил перед собой, но не решил автор "Мертвых душ" - задачу создания образа полопштельного героя. Так, в одном из центральных эпизодов "Однодума" (посещение Оолиталича новым губернатором) исследователь усмотрел полемическую аллюзию на "Ревизора": если второстепенные персонажи лесковского рассказа, испуганные приездом ревизора, ведут себя так не, как действующе лица гоголевской комедии, то Однодум последовательно противопоставлен им всем. В этом противопоставлении, считает Эддертон, обнаружились собственно лесков-ские, новаторские принципы изображения человека.
Из наблюдении У.Эдкертона следует, что в сфере собственно изобразительной Лесков не был наследником Гоголя. В произведениях Лескова используются лишь отдельные гоголевские ситуации и образы, на фоне которых контрастно вырисовываются лесковские художественные открытия. В полной мере преемником Гоголя признается лишь Лесков-идеолог, озабоченный теми же этическими проблемами, что к его предшественник.
Этот вывод по существу согласуется с большинством накопленных до сих пор наблюдений. Так, в одноії из недавних работ утверждалось, что Лесков продолдал гоголевскую линию монументального реализма (см.172). В качестве аргументов приводились, с одной стороны, программные высказывания позднего Гоголя, с другой - анализ лесковских произведении. Сопоставление столь разного по природе материала закономерно; монументальность — заявленная, но в полной мере не осуществленная особенность гоголевской поэтики, поэтому для Лескова оказалась актуальной не столько практика, сколько литературная позиция позднего Гоголя. Хотя Л.А.Горелов, автор упомянутой работы, прягло не сделал этого вывода, однако подвел к нему всей логикой своих рассу;;дании.
Ориентация зрелого Лескова на программные высказывания Гоголя бесспорна . Вместе с тем это обстоятельство не исключает - скорее дане предполагает возможность тесной зависимости в области поэтики» Ведь Лесков еще Б начале 60-х гг ясно обозначил свое отношение к Гоголю как к бесспорному литературному авторитету.
Любопытен сам по себе характер обращения Лескова—худ охсшг-ка к гоголевскому материалу- Сюжетные ситуации, образы, цитаты из Гоголя входят в- лесковские произведения как особый язык общения с читателем, как своего рода художественные формулы, "идиомы"", заменяющие сложные описательные периоды и адекватно раскрывающие авторскую мысль _ .
Гоголевские мотивы, типаки и "словечки" составляют и по сен день общий фонд цитат и решнисценций. Однако лесковское юс использование, отличавшееся, кстати, поразительной частотностью, - случай особый. Для Лескова характерна рецепция художественного мира Гоголя как единого целого, принципиально однородного его собственной творческой системе.
Оговоримся, что речь идет о зрелом Лескове, о его произведениях, созданных на рубеке 70-%0-х гг. и позднее. Именно в этот период Гоголь отделился в глазах Лескова от гоголевского направления. Эта перемена наглядно выявляется при сопоставлении ранних лесковских повестей и рассказов с хроникой "Соборяне" -произведением, ознаменовавшим творческую зрелость писателя и принесшим ему первый неоспоримый успех. В "Краткой истории од - 93 -ного частного умопомешательства", "Овцебыке" и "шм одной баби", где обнаруживаются разнообразные цитаты из Гоголя — буквальные, стилистические, сметные и характерологические,- обращение к Гоголю носило эпизодический характер. Причем тогда Лескова связывало с Гоголем лишь то, что было подхвачено- и растира;зирозаяо натуральной школой; основы комического рисунка; приемы речевого портретированкя; существенно переосмысленные, но все же вакше для Лескова принципы детерминистского изображения. Б "Соборянах" связь с Гоголем иная» Во-первых,эта связь носит здесь у;і;е не эпизодически!:, но широкий и системный характер. Во-вторых, в хронике акцент сделай на собственно гоголевском начале, на тех чертах творчества Гоголя, которые не нашли развития в произведениях "натуралистов".
Присмотримся к поэтике "Соборян"; причем не только к окончательному варианту этого произведения, но и к двум предшествующим, известным под названиями "Чающие двіпісешія воды" (1867) и "Бонедомы" (1863)г поскольку в эволюции авторского замысла отразились,- как представляется, изменения в лесковском восприятии Гоголя.
"Несмертельный Голован" и житие. Структурная парафраза
Едва ли не важнейшей особенностью художественной проповеди Лескова явилась откровенная ориентация на житие. Повышенное внимание писателя к этому жанру - производное от его литературной позиции 70-х — 80-х гг. и одновременно наиболее полное выражение последней .
Обратимся к анализу одного из самых ярких произведений Лескова о "праведниках" - к рассказу "Несмертельный Голован" (1880), тесно связанному, как представляется, с житийной традицией .
"Он сам почти миф, а история его - легенда" (75, т.УТ с. 351). Б этой первой фразе рассказа задана его сквозная смысловая оппозиция: с одной стороны, акцентирована невероятность изображаемого ("миф", "легенда"), с другой - введен недвусмысленный намек на его реальную основу - "почти миф". События "Несмертельного Голована" отнесены в прошлое (30-е гг. XIX в.), повествователь как бы не берется их проверять, поэтому вопрос об их истинности сохраняется вплоть до самого финала.
" - Вот и легенда! - тихо молвил дядя, но старик вслушался и отвечал: "Нет, сударь, Голован не лыгенда, а правда..." (75, т.УІ, с.392). В ходе повествования ни одна из этих точек зрения не возвышается за счет другой; почти каждый эпизод рассказа преподносится в двойной интерпретации - как "правда" и как "лыгенда". "Миф, - по справедливому замечанию исследователей, - проникает почти все элементы повествования" (287, с, 123) 9).
В научной литературе уже высказывалось мнение, что каждый повествовательный ряд - "реальный" и "мифический" - опирается на свой особый круг традиций: первый - преимущественно на традиции реалистической литературы, второй - средневековой (см. 238; 287, с.115). Выше шла речь о социологической концепции натуральной школы, оказавшей существенное влияние на лесковские рассказы о "праведниках". Присмотримся теперь к пласту архаичных традиций и к характеру их функционирования.
Важно прежде всего отметить, что двуплановость "Несмертельного Голована" мотивирована двояко. Во-первых, его повествовательной структурой. Здесь может идти речь по меньшей мере о двух субъектах повествования - о народной молве, выражающей "мифическую" точку зрения, и о просвещенном рассказчике, разъясняющем реальные причины событий. Каждый из этих субъектов повествования - "материализованный" носитель одного из повествовательных планов. Во-вторых, двуплановость оправдана самим характером изображаемого. Пояснением этой мысли могут служит финальные рассуждения о "невероятных" людях: "Они невероятны, - 155 замечает он, - пока их окружает легендарный- вымысел и становятся еще более невероятными, когда удается снять с них этот налет и увидеть их во всей их святой простоте" (75, т.УІ, с. 397). Как ни парадоксально, сам миф реален, сама легенда - в природе бытия.
Легко заметить, что первая мотивировка двуллановости вступает в частичное противоречие со второй: повествователь как бы присоединяется к мнению народной молвы. Можно сказать иначе: "лыгенда", если снять некоторую ее фантастичность, по существу точно определяет стимулы поведения "праведника", и повествователь порой не может не согласиться с этой логикой. В итоге "легенда" получает противоречивое осмысление: она то дискредитируется как плод разыгравшейся народной фантазии, то неожиданно возвышается и даже оказывает воздействие на позицию повествователя. Отсюда - невозможность полностью отождествить каждый из двух планов рассказа с одной и только одной точкой зрения -народной молвы или повествователя.
Следовательно, "реальный" и "мифический" ряды развиваются в постоянном взаимодействии и взаимопроникновении. Одно и то же повествовательное пространство - единица сюжета или художественная деталь - может быть включена как в тот, так и в другой ряд. Значит, можно полагать, что реалистические и средневековые традиции в "Несмертельном Головане" также не противостоят друг другу и жестко не закрепляются лишь за одним из повествовательных планов.
Это предположение подтверждается, прежде всего, тем, что сам образ повествователя наделен отчетливым житийным подтекстом.
Первая глава "Несмертельного Голована" - это восходящие к агиографическому канону размышления повествователя: "Я говорю все это с тою целию, чтобы вперед испросить себе у моего читателя снисхождения ко всестороннему несовершенству моего рассказа..." (75, т.УІ, с.351). Перед нами - стилизация обяза 30) тельной для агиографа вводной самоуничижительной формулы .
Автор жития принижал свои духовные возможности с тем, чтобы с большим эффектом оттенить величие святого. Смысл самоуничижения лесковского повествователя близок к тому; во вступительной главе со всей определенностью обозначено его отношение к герою: "Голован - человек особенный" (75, т.УІ, с.351). Далее повествователь с восхищением рассказывает о смелости и силе Голована, о его могучей фигуре. И сразу следует та же "этикетная" оговорка - повествователь просит извинить его за этот "неискусный портрет" (75, т.УІ, с.354)31).
Последующие размышления лесковского рассказчика также восходят к традиционной позиции агиографа. "Я же, братья, вспоминая о жизни преподобного, никем не описанной, всякий день предавался печали и молил бога, чтобы сподобил меня описать по порядку всю жизнь богоносного отца нашего Феодосия. Пусть же и будущие черноризцы - .-. также узнают о доблести этого мужа" (88, кн.1, с.305). Как видно, агиографом руководила боязнь забвения святого. В.О.Ключевский замечал по этому поводу: "...записывание воспоминаний или преданий о святом считалось .. . нравственной обязанностью учеников" (205, с.384). Лесковский повествователь подобными же соображениями объяснял свой творческий импульс - "дабы таким образом еще продлилась на свете его достойная внимания память" (75, т.УІ, с.352); "... Голован может быть скоро позабыт, а это была бы утрата" (с.351).
Образ повествователя в "Несмертельном Головане" обогаща - 157 ется по мере развертывания сюжета массой внежитийных литератур 32) ных и злободневно-бытовых ассоциаций; ему свойствен аналитизм мышления, позволяющий сближать его, скажем, с рассказчиками Достоевского. Тем не менее, житийная стилизация повествовательной позиции выдержана вплоть до финала. Подобно автору жития, лесковский повествователь не скрывает своего страстно-заинтересованного отношения к герою, не чуждается морализации и общих рассуждений, любит афористичные формулировки ("Большое личное бедствие - плохой учитель милосердия" (75, т.УІ, с.364). В соответствии с житийным каноном, на высокой ноте - размышлениями об "удивительных и даже невероятных людях" (75, т.УІ, с. 397), панегириком праведнику - завершается лесковский рассказ.
Размышления европейски образованного, биографически близкого самому Лескову рассказчика облекаются, как видно, в архаичные литературные формы; при этом сквозь "этикетные" формулы проглядывают принципиально невозможные в житии авторские суждения. Этим обусловлено то обстоятельство, что идущая от повествователя характеристика Голована также строится в двух планах - обыденно-прагматическом и агиографическом. "Мифологический" ряд как бы наплывает здесь на "реальный".
Похожие диссертации на Литературная традиция в творчестве писателя (на материале произведений Н.С. Лескова)
