Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Структура древнеиндийского перечня корней 65
1.1. Зарождение грамматического анализа в Индии 65
1.2. Индийские способы цитирования корней 79
1.3. Роль корня в системе древнеиндийского языка 90
1.4. Устройство dhtupaha 95
Выводы по первой главе 108
ГЛАВА 2. Понятие глагольного корня и их количество 111
2.1. Понятие dhtu и его интерпретация в лингвистике 111
2.2. Формальные показатели корня 124
2.3. Первичные и вторичные корни 136
2.4. Количество корней в санскрите 157
Выводы по второй главе 163
ГЛАВА 3. Строй корня и способы морфонологической записи 166
3.1. Структура глагольного корня 167
3.3. Известные классификации и списки корней 183
3.3.1 Сопоставление списков 183
3.3.2 Непоследовательность последователей 184
3.4. Материалы для конкорданса древнеиндийских корней 213
3.4.1 VIA I 216
3.4.1.1 Ссылочный аппарат 216
3.4.1.2 Новые корни, отсутсвующие у Уитни 219
3.4.1.3 Взгляды А.А. Зализняка в преломлении к VIA I Х. Вербы 220
3.4.1.3 Примеры новой морфонологической записи 222
3.4.2 KEWA 226
3.4.3 EWA 226
3.4.4 Конкорданс дхатупатх Пальсуле 228
3.4.4.1 Сложности справочно-поискового аппарата 228
3.4.4.2 Отсутствие единообразия 230
3.4.4.3 Метод записи 231
3.4.5 PWG, PWK 233
3.4.6 Whitney 234
Выводы по третьей главе 236
Заключение
- Индийские способы цитирования корней
- Устройство dhtupaha
- Формальные показатели корня
- Материалы для конкорданса древнеиндийских корней
Индийские способы цитирования корней
По причине того что за последние 2500 лет количественная разница между корнями с проверенной индоиранской этимологией (приблизительно 580, что, кстати, удивительным образом подтвердилось в базе данных французского математика без использования этимологий вовсе) и всеми вариантами корней, представленных в сводном списке авторитетных индийских ученых (до 3690) стала весьма внушительной, мы попытались собрать и обработать материалы, которые призваны частично объяснить причину столь существенных расхождений.
Типологически интересно отметить, что Х. Вер [Wehr 1985] с его 3343 корнями классического арабского языка весьма близко подходит к цифре Пальсуле (корней было бы еще меньше, если бы не учитывались те из них, которые встречаются лишь в одном из списков). Как отражение индо-арабской идеализированной теории о первичности глагола и сводимости всякой словоформы к глагольному корню подобное совпадение, возможно, не безынтересно хотя бы в плане сближения или, наоборот, кардинального расхождения в количестве семантических групп глаголов.
«Конкорданс» на основе 14 источников справочного и словарного типа, как и «Бинарное сопоставление основных источников по древнеиндийским глагольным корням»1, вошли в данную работу в качестве приложения (см. Приложение №1, №2).
Чтобы показать ограниченность данного жанра, выберем один показатель - "Указатель форм глагольной парадигмы" в двух источниках. Начнем с очевидного, 24 стр. у Бакнела против 15 стр. у Кочергиной можно соотнести с двумя показателями. У Бакнела больше корней, 13 форм, но он сверстан компактнее. У Кочергиной меньше корней, всего 8 форм, но сверстан так, что трудно представить как им можно воспользоваться. То есть в За основу состава словника «Конкорданса» взят Palsule, а от него идут отссылки к EWA, PWK, Whitney, VIA I. Состав корней весьма разнообразен: как первичных, так и вторичных, как ранних, так и поздних. Следовательно для нас новые веяния в компаративистике не столь интересны, а уточнение статуса того или иного конкретного корня – куда важнее.
Изначально предполагалось, что своим внушительным составом в 3690 записи Пальсуле охватит все возможные вариации разных корней более поздних работ включительно. Однако, как вскоре выяснилось, «новые» корни (в частности, омонимы) и новые способы записи «традиционных» корней из EWA и VIA I вынудили пойти на введение дополнительного списка сквозной нумерации, озаглавленного списком Гасунса, в чем-то напоминающем индексы Стинга.
Как известно, сохранение языка объясняется устойчивостью грамматического строя (внутреннего порядка), точнее - постоянством отношений между ярусами языка (их структурой). В основном именно историей системных отношений инвентарей санскритских глагольных корней и групп глаголов мы ограничиваем данное исследование, а не корнем как таковым, тем более в его историческом развитии.
Хотя морфология и исследует отношения между минимальными языковыми единицами вместе с их семантическим содержанием [Кра-сухин 2004b], нас интересуют лишь сами единицы, а точнее их классификация (как основной инструмент лингвистического описания) во всех ее проявлениях (включая возможные отношения между морфемами разных типов, разные отклонения). таблице "Сопоставление параметров" оба эти списка отличаются от всех остальных, но при более близком рассмотрении имеют весьма мало схожести. Впервые в мире теория для описания подобных структур была составлена в завершенном виде как минимум 2600 лет тому назад на материале древнеиндийского языка.
Выбранный нами подход ориентирован только на морфемы и исключает словоформы, не находя места, соответственно, например, для категорий, которые отвечают за типы аориста или сет и анит.
Также мы полностью согласны с многократно повторенным разными учеными высказыванием, удачно сформулированным В. З. Деямь-янковом, а именно, что морфология «призвана описывать словоформы данного языка более экономным способом, чем простое их перечисление» [Демьянков 1994].
Поэтому одна из заключительных частей работы посвящена исследованию способов экономии в описании языка (см. 3.2. Способы мор-фонологической записи) на древнеиндийском материале (с древнейших письменных памятников до XII столетия нашей эры).
Отсюда возникает связанное с природой любого естественного языка противопоставление грамматики и словаря как двух фундаментальных, но в корне разных компонентов структуры языка, то есть вопрос об «открытых» и «закрытых» списках в языкознании, к которому мы будем постоянно возвращаться (см. стр. 28, 58, 99-100, 144). В случае дхатупатх списки никогда не считались «закрытими».
Дело в том, что полное перечисление слов – это словарь, а объем любого словаря неоправданно велик, если сравнивать словарь с компактным перечнем грамматических правил. Так, акад. Л. В. Щерба весьма традиционно описывает отношения между грамматикой и словарем: «В описательной “грамматике” должны изучаться лишь более или менее живые способы образования форм слов и их сочетаний; остальное – дело словаря, который должен содержать между прочим и список морфем» [Щерба 1915]. Собственно «список морфем» как часть морфологии (теория системы, форм слов и их групп) - круг наших научных интересов.
При этом не все слова, которые приводит в словаре его составитель, воспринимаемые носителями языка как разложимые на первичные морфы, действительно раскладываются на таковые. Как результат, корни этих слов не описываются в соответствующих разделах грамматики [ср. Виноградов 1972: 20]. Перефразируя данную мысль, можно утверждать, что одного понимания построения слова не всегда достаточно, чтобы вместо словаря его расположить в именно грамматике.
Ведь в общем случае слово представляет собой сложную структуру – не элементарный знак, а сочетание элементарных знаков. Может возникнуть вопрос: каков же тогда смысл перечислять «вторичные» слова, когда большинство этих слов (если исключить заимствования) легко (или же не столь однозначно легко) с помощью грамматических правил можно возвести к тому или иному корню слова? Стоит, правда, оговорить, что таким путем мы по меньшей мере неминиуемо теряем разного рода идиоматические обороты, но для нас они вторичны.
Индийские лексикографы до какой-то степени старались не включать в словари производные слова. Делали они это в своеобразной форме: структурная связь между грамматикой и словарем осознавалась и использовалась ими на глубинном уровне, начиная от первых известных нам источников. Древнеиндийские лексикографы оставили нам с десяток разных корнесловов и глоссариев. Сама грамматика Па-нини сопровождается корнесловом как неотъемлемой частью.
Устройство dhtupaha
Язык для индийской цивилизации явился исторически первым предметом специализированного теоретического знания [Бархударов 1988]. Однако, чтобы по достоинству оценить древнеиндийских грамматиков, не нужно быть индологом. Ведь одно только «терминологическое смешение нескольких глагольных категорий» [Арискина 2006: 193], известное в славянских грамматиках еще с конца XVI века, было невообразимо уже в IV в. до н. э. в Индии, где хотя и существовали различные взаимоисключающие терминологические системы, но с самого момента их возникновения они были предельно однозначны.
Сложно не согласиться с Лайонзом, когда он пишет о превосходстве древнеиндийского учения о языке над европейским в области внутренней структуры слова [Лайонз 1978: 38].
«Если сравнить в плане морфонологии теории древних греков и римлян с теориями древнееврейских, арабских и в особенности древнеиндийских грамматистов, то бросается в глаза недостаточное понимание морфонологических проблем в период античности и средневековья в Европе. Однако и в новое время такое положение не претерпело существенных изменений. Современная семитология попросту позаимствовала морфонологические теории у арабских и древнееврейских грамматистов, не приведя их в соответствие с современными научными точками зрения. Индоевропеисты положили в основу морфонологии индогерманского праязыка морфонологические теории индийцев, тщательно их разработав, вследствие чего возникла так на зываемая индоевропейская система аблаута и вся теория индоевропейских корней и суффиксов» [Трубецкой 1967: 115].
На той же странице далее: «Однако если рассмотреть результаты, полученные современной индоевропеистикой в этой области, то становится ясно, что в сущности они не имеют ничего общего с собственно морфонологическим методом: корни (“основы”) и суффиксы приобретают здесь характер метафизических сущностей, а аблаут становится своего рода магическим действом. Характерной чертой является также отсутствие здесь связи с каким-либо живым языком» [Ibidem].
При этом и при всей ее сложности, “не допускающая отклонений” [Daalen 1980: 22] грамматика Панини и “приложения к ней допускают устную передачу” [Wackernagel 1896: LIX; Военец 2005: 10]. Допускается это не потому, что, предположительно, не умели писать, а потому, что издревле в Индостане «письменному слову уделяется меньше внимания, чем произносимому» [Bhler 1896: 3].
Общеизвестно, что «основой современного метода внутренней реконструкции являются понятия оппозиции форм слова и понятия позиции, т.е. аналитической записи формы слова, соотнесенные с указаниями о последовательности производства, или порождения, этих форм. В тех грамматических учениях прошлого, где есть эти три элемента, есть и зачатки внутренней реконструкции» [Степанов 2005: 55]. Но не все догадываются, что тут речь в первую очередь идет про Панини и его исторических предшественников.
Как «четкий прообраз современного метода», выражаясь словами Ю.С. Степанова, часть санскритской терминологии, вместе с «зачатками внутренней реконструкции» вошла в общеевропейский лингвистический оборот, что косвенно «свидетельствует об ее достижениях и степени разработки» [Ibidem], по сравнению с куда более молодой школой современной лингвистики [Martinet 2001: 99]. Ведь данная грамматическая терминология отработана в течение почти трех десятков столетий.
Именно поэтому тем более странными кажутся сомнения и неясные этимологии отдельных терминов, такие, как, например, название сложных слов karmadhraya-. Наиболее честные из составителей грамматик вместо буквального перевода термина, который оставляет несколько путей толкования, попросту ставят вопросительный знак (?).
На примере данного термина мы имеем возможность убедиться в научной добросовестности древних языковедов, которые не боялись признавать слабость или лакуны в собственных познаниях [Чаттерджи 1977]. По аналогии санскритские корни отмечены вопросительным знаком рядом с корнем [Rix 1998: 8, 13-14; ср. Whitney 1885; Mayrhofer 1956-1980; Mayrhofer 1986-1996; Mayrhofer 2005] и в трудах современных лингвистов, чем безусловно заслуживают уважение.
Совсем иная картина предстает перед нами в академической якутской грамматике [Bhtlingk 1851] середины позапрошлого века, где даже количество фонем без длинного дополнительного экскурса нельзя точно назвать.
Это количество автор сперва некоторое время доказывает (поскольку предыдущие авторы, допустим, не догадались о различительной силе долготы), что, например, сложно представить для описания древнеиндийского языка. Составитель данного фундаментального труда впоследствии нам хорошо известен по Большому Петербургскому словарю, который и спустя полтора века остается основным толковым словарем древнеиндийского языка.
Все традиции, и индийская традиция [Зарайский 1999: 70] в частности, подходили к объекту своего изучения, выражаясь современным языком, строго синхронно [Benveniste 1966: 30; Kilbury 1976: 10; Якобсон 1985; Fleischman 2000: 33]. Многие описания, например у Панини [Иванов 1981: 177], просто не предусматривают выход за пределы одной системы [Bornstein 1976: 1; Алпатов 2005: 20; Hale 2007: 5-6]. Соответственно и мы постараемся не выходить за них.
Нас, например, интересуют не правила дистрибуции фонем и составление определенных матриц для построения теоретически допустимых морфем, служащих основанием для образования словаря санскрита, а способы и причины той или иной классификации единиц, которые сами древнеиндийские лингвисты посчитали нужными выделить в тот или иной разряд санскритских корней. Попытка эта, возможно, не более совершенная, чем обреченные на неудачу попытки реконструировать единый праязык и, соответственно и реконструируемые корни, не принимается нами некритично, однако именно оно служит основой и во многом оказывается не столь уж несовершенным с современной точки научного мировоззрения, как это было принято считать в середине или начале прошлого столетия.
Индийцы никогда не изучали чего бы то ни было из чистого любопытства [Dini 2000: 114]. Начало и конец пути, пройденного индийским теоретическим знанием о языке, равно находятся в сфере практического использования языка, работы с ним. Даже самая абстрактная идея, требующая учета еще 29 столь же абстрактных и искусственных правил [см. Rocher 1969: 73], имеет своей основной, если не единственной, целью сэкономить усилия учащегося и не более.
В основе древнеиндийской грамматики лежит установление первичных элементов. При этом интерпретация понятия первичного элемента не претерпела значительной эволюции. Оно было создано в древности и унаследовано нами в предположительно первозданном виде. Данное стремление также стояло у истоков этимологии, следы которой обнаружил еще де Соссюр в своем знаменитом исследовании [см. Зализняк 1977] анаграмм.
Истоки индийской этимологии восходят к (достаточно часто ошибочным) спекулятивным рассуждениям по поводу смысла слов в писаниях «брахман и упанишад, к спискам ведийских глосс, называемым nighantu, однако яснее всего они просматриваются в списках языковых корней» [Thumb 1958: 167].
Когда провидец поет ye sahamsi sahas sahante rejate ague prthivT makhebhyah [Ригведа 6.66.9] “кто силой пересилит силы [врагов своих]”, более чем очевидно, что он осознавал, а возможно даже сознательно применял однокорневые слова для достижения необходимого ритма и созвучия. При этом вряд ли поэт-провидец умел правильно разделить и понимал оттенки значения каждой морфемы, входящей в sahamsi sahas sahante.
Издревле замеченное бережное отношение к (устно передаваемым) текстам, по Уитни, - это существенная часть всего индийского, часть так называемого „духа народа“. Тема „духа народа“ звучала, впрочем, не только у Уильяма Уитни, воспользовался ею, оппонируя в рецензии на статью Уитни, и австрийский санскритолог Георг Бюлер, - он объяснял медленное развитие (в том числе языка) тем же ленивым духом, которому дано столь многое, что ему некуда больше расти. И действительно, индийская лингвистика после Панини и его первых комментаторов выглядит достаточно тускло, традиционно (не в лучшем смысле данного слова).
В связи с этим предполагаемым постоянством время от времени повторялись несколько ключевых вопросов. В том числе вопрос о возможности задать первоэлементы языка списком и о количестве и правилах их сочетания. Отсюда уже недалеко было до гипотезы о бесконечности языка, «неограниченных инвентарей» лексических морфем. Но при всей бесконечности, напомним, что «морфемы, слова (лексемы) могут быть пересчитаны. Их число конечно» Э. Бенвенист цит. по [Лингвистика 2004; 219].
Однако об объеме инвентаря морфов подробнее в главе «2.4. Количество корней в санскрите».
«Лексикон как полное (а потому избыточное) перечисление свойств лексических единиц» [Демьянков 1994: 124] никогда не представлял особого интереса в Древней Индии. При этом морфология была «краеугольным камнем лингвистики в целом» [Демьянков 1994: 7].
Следует отметить, что словари появились в Индии относительно позже грамматик. В лексикон не включаются глаголы ни в каких формах. Словарь делился на неодинаково построенные части: тематически упорядоченный список синонимов и упорядоченный по формальным признакам список многозначных слов с толкованиями; первая часть, как правило, гораздо объемнее второй и задает членение всего текста на книги (kanуa) и главы (varga). Последние в некоторых словарях отсутствуют. Словари составлялись в метрической форме и предназначались для заучивания наизусть.
Везде, где это оправдано, древнеиндийские лингвисты руководствовались концепцией декомпозиции сложных основ, с отдельными списками корней, отдельными списками аффиксов и отдельно - правилами и исключениями (исключения, увы, часто занимают несправедливо много места по сравнению с лаконичными правилами и тем самым нарушают усвояемость материала, об этом подробнее в главе «1.4. Устройство dhtupatha»).
Дж. Лайонз: «Традиционные грамматики обычно не составляли списков [..], за исключением списков для «неправильных» форм [..]. Они допускали возможность построения списков слов для целей «синтеза» на основе значения отдельных слов и определении «частей речи».» [цит по. 2004; 31]
Лексикон морфем, впервые в мире разработанный древнеиндийскими лингвистами, тесно связан с их грамматической мыслью в целом и «популярностью» понятия «корень» в частности.
Мы придерживаемся той точки зрения, что в современных языках, как, впрочем, и в древних, лексикография дополняла грамматику. Это видно даже из тесной связи правил vykarana (то есть «брахманиче-ской науки грамматики») [Deshpande 1993: 3] и корней dhtupatha (дополнительного к грамматике списка) уже у Панини.
Однако в Индии лексикография и koa (словари) всегда ограничивались именно списками слов: тематическими, синонимическими и омонимическими наподобие греческих onomastika. Как не без доли критицизма высказался еще А. Ф. Потт, на каком-то определенном этапе индийские спекулятивные рассуждения были возведены до целостного учения о языке {Sprachlehre) [Pott 1833: xxii].
Тот факт, что никакой подлинной традиции нет, то есть нет никакого непрерывного развития в подходах к толкованию, восходящего к составителям Вед или их современникам, что все, что мы имеем, это спекуляции древнеиндийских ученых, лишь попытка проникнуть в глубины понимания, используя схожие методы с теми, которые используем и мы, приводит нас к выводу, что древнеиндийские комментарии и комментарии на комментарии не представляют собой нерушимую истину, являясь лишь еще одним вспомогательным средством, как уже отмечалось ранее. Так или иначе, однако же среди исследователей мало кто их берет в учет, ссылаясь на их «невыдержанность» и некритичный подход при отборе материалов.
Формальные показатели корня
В малом Петербургском, не в дополнениях Шмидта тоже ничего не значится и связи между медведем и указанным гипотическим глагольным корнем ( r) не проводиться. Есть dvar [Bdhtlingk 1879, 3; 132], рі [Bdhtlingk 1879, 4; 198] и sul [Bdhtlingk 1879, 7; 165]. Корня mant, в малом Петербургском в отличие от большого Петербургского, тоже нет. Корень pr, prs остается не-засвидетельствованным в словарях Бётлинга.
В дополнении к источникам позапрошлого века можно добавить нашего современника Вербу, который ссылается на Майерхофера и приводит для dvar немецкий перевод «laufen» под условным номером 555 с происхождением из vr + . Для prs же (даже не упоминая возможную связь с pr) - «spritzen, sprenkeln», то есть «брызгать» и предлагает сравнить со словом prus. Значения корня prus [Bdhtlingk 1879, 4; 194] вполне схожи «a) spritzen, trufeln; b) bespritzen, benetzen», поэтому связь исключать не следует.
Потом мы попытались найти след в современных индийских языках, но тоже безрезультативно. За основу нашего представления современных индийских корней мы взяли словарь Турнера [Turner 1962-1966].
Корень aj "гнать", существует с времен Ригведы (RV. V. 6.10, jisus), в то же словарное гнездо положено, например, aja "коза". Так у Turner есть вокабула acchdana, где прослеживается связь с chid и aj; вокабула pjati, от которого прослеживается хотано-сакское awetam «я убрал». То есть корень встречается как в древних, так и в современных текстах, при этом присутствует у Уитни и отсутствует у Бакнела. То есть причина, повторюсь, предположительно все та же «узость» выбранных текстов.
После чего мы были вынуждены отказатся от дальнейших раскопок в данном направлении, так как они оказались нерезультативными и лишь подтрер-ждали изначальную гипотезу о разности корпусов как первопричине расхождений.
Насчет вопросительного знака, точнее в каких случаях Уитни помечал те или иные вокабулы или словоформы вопросительным знаком. Ссылаясь на ограничения выбранного жанра публикации, Уитни прибегает к вопросительным знакам, по его же словам, чаще всего в двух случаях: 1. Редуплицирующие корни; 2. Корни с основой настоящего времени на -ya. Однако на проверку заявления расходятся с тем, что удалось обнаружить нам.
Вопросительные знаки в виде вопросов внутри словообразовательных гнезд нам не интересны, ибо отводят в сторону от выяснения мотивов включения тех или иных заглавных вокабул. Именно они нам интересны, а не производные образования, коих на порядок больше, чем исследуемых нами базовых элементов, то есть корней.
Продолжая проверять изначальную гипотезу, нам интересны 2 из 3 категорий, введенных Уитни в его знаменитом перечне корней [Whitney 1885], который лежит в основе данного приложения. Особенно ценна первая и последняя категоря: 1. Основы (глагольные), которые можно найти только в раннем языке (веды, брахманы, упанишады, сутры); 2. Основы, которые можно найти как в раннем так и в позднем языке; 3. Основы, которые можно найти только в позднем языке (эпический и классический санскрит). Еще в предисловии сам Уитни пишет не о готовом словаре, а о материалах к словарю ("assamblage of materials for study"), тем самим снимая определенную ответсвеность с себя.
Форма записи взята из грамматики Уитни, к которой перечень корней является лишь приложением (то есть опирается на форму записи в граммтике). При этом Уитни сам же признает, что отклоняется от Петербургских словарей в форме записи корней в следующих случаях:
Значения, следуя устоявшимась порядкам, используется исключительно в целях опознания корней, а не для того, чтобы быть исчерпывающими. Но почему же из 955 корней Уитни у Бакнела представлено лишь 432, меньше половины?
Позвольте сделать попытку разбора, которая должна показать по каким же принципам последующие авторы отказываются от включения каких-то конкретных корней, выделенных Уитни. Объективных критериев для отбора всего четыре: 1. Хронологический срез текста (A); 2. Частотность или редкость лексем текста (B); 3. Стилистические особенности текста (C); 4. Жанровые особенности текста (включая противопоставление таких литературоведческих категорий как драма, проза и поэзия; D). При этом первые два и последние два образуют определенное единство между собой. Помимо чисто объективных можно выделить еще несколько субъективных, порой даже скрытых мотивов. Среди них мы бы отметили: 1. Соображения вкуса (нравиться или не нравиться, «поэтичность», историческая значимость, этическая и этническая ценность); 2. Сложность или легкость текста (например, сложность драмы, особенные знаки акцентуации, нарастание степени сложности текстов); 3. Приверженность к определенной научной школе, сложившаяся традиция преподавания определенных дисциплин или, наоборот, избегание определенных стереотипов; 4. Определенного содержания (например, про сожжение вдов); 189 5. Физическая недоступность прежних списков, дороговизна предшествующих изданий (экстралингвистический, книговедческий аспект).
Несколько слов из истории вопроса, чтобы показать факты, на основе которых мы выделили вышеперечисленные четыре базовых принципа, которые часто встречаются в комбинированном виде. На самом деле между приведенными категориями существует достаточно тесная взаимосвязь, если даже не зависимость.
Данное отсупление из истории изучения вопроса индийской литературы наглядно покажет почему мы выделили именно столько факторов, а не меньше или больше.
Первой в западной санскритологии была антология Лассена на 358 страницах, основанная на рукописях из библиотек Лондона и Парижа, с переводом на латынь. Не имея возможности длительного нахождения в этих двух столицах, Лассен не смог завершить свой план соответсвенно задуманному.
Господин Бётлинг, отталкиваясь от Лассена [Lassen 1838], своего учителя, сетует на недостаточный объем ("geringes Umfang") а также на содержание и жанр определенных отрывков, ибо они якобы не воссоздают правдоподобный образ народного духа и языка древних индусов ("dem Geiste und der Sprache der alten Inder").
Материалы для конкорданса древнеиндийских корней
На самом деле список Пальсуле не ограничивается тем, что встречается в 12 дхатупатхах. Сам список Пальсуле является дополненным (дополнительно к 8 спискам Либиха) списком с добавленными отссылками и комментариями, увы, только к отдельным корням.
Значениями в конокрадсе, кроме редких спорных случаев, в которых комментаторы их приводят, рядом с корнями не представлены. Есть отдельное приложение, где перечислены все значения, а к ним уже все соответствующие корни. Хотя не совсем то, что нужно, это была первой подобной попыткой упорядочить корни по значениям. Вторым изданием, которое содержит значения (но уже не санскритские, а немецкие) и пока единственным ответом на Западе было приложение Вербы.
Что же еще входит в конкорданс? Источников несколько, но они часто виноваты в возникновении еще одного омонима или корню, который встречается только в указанном одном дополнительном источнике. Проиллюстрируем примером. Корень №218 по Пальсуле под условным ярлыком 3h имеет прочерки во всех 12 индийских списках, а в сноске указано, что h "carry" related vah BR. То есть в словаре Бётлинга встречается данный корень в таком значении, которое не охвачено первыми двумя приведенными омонимами.
Другой пример, корень №33 по Пальсуле под условным ярлыком 2a. В сноске дана отсылка к №36 где в примечании написано, что 2a является вариантом 3a (в колонке C стоит цифра 5), а также что он не принадлежит к дхату-патхе Панини.
При унификации залогов я придерживался следующих правил. Например №69, ay соответствуют две строки в конкорадсе, два разных залога . и U. При этом в в итоговой, последней колонке U. проставлен, а . - нет. В нашей табли 72 це каждому корню (а также каждому его омониму) соответствует только 1 залог. Поэтому мы оставляем U., как более емкого и содержащего в себе ., тем более, что именно он самим Пальсуле вынесен в итоговую колонку.
Многое в списке Пальсуле останется загадкой. Зачем иметь, например, два омонимичных корня 3ah и 4ah, значение которых идентично, и которые встречаются только в современных западных источниках? К №103, 3ah дана сноска BR (Пальсуле никогда не цитирует словарь Бётлинга кроме как отссылок к нему в отличие, например, от английских источников). Открываем Bdhtlingk Sanskrit-Wdrterbuch, Т.I, стр. 155, где первое значение корня ah это "sagen, sprechen". Дальше смотрим №104, 4ah, который в сноске снабжен английским значением "speak" без источника. Если это Монье Уильямс, то "to say , speak" на 124 стр. весьма похож на него. Отличается ли 3ah от 4ah чем-то? Нет. Английское значение полностью соответствует немецкому. Более того - Уитни и Монье Уильямс опираются на Бётлинга и всячески на это указывают.
Зря Пальсуле не стал приводить исчерпывающий список аббревиатур. Они далеко не очевидны. Так, например, №185, u не встречается ни в одном списке, при этому носит загадочную аббревиатуру Sr. Иногда в таких же условиях встречается аналогичная аббревиатура SR и S.R., предположительно синонимична.
Номера корней в обеих изданиях Бётлинга не постоянны, поэтому в отссылках к ним нужно быть крайне осторожным. Чем объяснить это непостоянство - не понятно. В поисках корня Но- нужно смотреть s. 1. und 2. ТЩв
Большом словаре, но уже s. 1. und 3. Я%в Малом словаре. Почему нельзя было добавить новое значение после 2-го, а не вместо 2-го и не нарушать заданную ранее самим же последовательность? 233 3.4.6 Whitney Единственные корни, добавленные в основной текст из поправок (Additions and Corrections): ah (в цепочке a ah at), la (в цепочке lajj la lap). Следует охарактеризовать списки, помимо сведений, которые приведены в таблице, описанием из взаимосвязей.
Среди сравниваемых нами источников, условно можно выделить два направления, два крупных раздела (как в свое время Пальсуле выделял четыре списки школы Панини и все остальные). Во главе каждого направления стоит имя видного ученого. Конкорданс Пальсуле (г. Пуна) следует воспринимать как итог двух с половиной тысячилетней традиции индийского направления дхатупатх. А двухтомную монографию Вербы (г. Вена) - как преломление взглядов Уитни, то есть резко критических в отношении к индийским ученым.
Пальсуле во многом опирается на грамматику Панини и приложения к ней в редакции Бётлинга, об этом косвенно свидетельствуют сноски к отдельным глоссам. Но Бётлинговское издание - это переработка списка Вестергаарда (полвеком раньше). Позже Бётлингская редакция дхатупатхи выходит с дополнениями (без указания на какие именно) Либиха. В предисловии к списку Бёт-линг говорит про "приписываемого Панини списку" Бётлинг допускает, что в течении времени кое-что возможно и вкралось в список, чего Панини мог и не иметь ввиду. Однако крайне вряд ли, чтобы какие-то корни выпали или изменилась их последовательность [Boethlingk 1887:61 ]. Те же слова в другой формулировке встречаем потом у Пальсуле. Емкой формулировкой "Wrzeln in Sinne von Pini (s.u. dhtu) [Boethlingk 1887:193 ]" Бётлинг очертил круг проблем, которые мы в частности пытаемся решить и в данной работе - что же имеется ввиду под термином дхату. При этом в противовес termini technici корни входят в wirkliche Wrter (помимо основ и несклоняемых слов) [Boethlingk 1887:146 ].
