Содержание к диссертации
Введение
Глава I. Теоретические основы изучения отрицания 14
1. Лингвистические исследования в области отрицания 14
2. Основные подходы к классификации отрицательных предложений 20
2.1. Традиционные классификации отрицательных предложений в отечественной лингвистике .20
2.2. Традиционные классификации отрицательных предложений в зарубежной лингвистике .34
2.3. Необобщенное и обобщенное отрицание в английском и русском языках 44
Выводы по главе I 51
ГЛАВА II. Структурно-семантический анализ необобщенного отрицания в современном английском и русском языках .53
1. Конструкции с приглагольным и приименным отрицанием в английском языке 53
2. Конструкции с приглагольным и приименным отрицанием в русском языке 77
Выводы по главе II .95
Глава III. Структурно-семантический анализ обобщенного отрицания в современном английском и русском языках 98
1. Конструкции с отрицательными и не-ассертивными обобщающими членами в английском языке 98
2. Конструкции с отрицательными и не-ассертивными обобщающими членами в русском языке .122
3. Сопоставительный анализ обобщенного отрицания в английском и русском языках 133
Выводы по главе III 139
Заключение 142
Библиография .147
- Основные подходы к классификации отрицательных предложений
- Необобщенное и обобщенное отрицание в английском и русском языках
- Конструкции с приглагольным и приименным отрицанием в русском языке
- Конструкции с отрицательными и не-ассертивными обобщающими членами в русском языке
Основные подходы к классификации отрицательных предложений
В рамках прагматической концепции отрицания языковые явления объясняются исходя из коммуникативной функции языка, и отрицание определяется как глубинный индикатор с функцией отклонения и коррекции мнения реципиента. Следовательно, отрицание выступает в качестве речевого акта, целью которого является опровержение мнения адресата, а не сообщение новой информации. Сторонники данной концепции (см., например, [Торопова 1978; Schmidt 1973]) рассматривают отрицание в языке не как собственно грамматическую, а как прагматическую (функциональную) категорию. Отрицательные предложения, по их мнению, маркированы относительно речевого контекста [Givon 1978: 69-112].
Данная концепция в целом обнаруживает упрощенный подход к категории отрицания. Отрицание не может выражать только отношение говорящего к чьей-либо мысли, отклонение мнения участника коммуникации, его коррекцию или же запрещение какого-то действия. К тому же в отрицательных предложениях не всегда репрезентируется ложность отрицаемого сообщения.
Представители концепции отрицания как выражения объективной разъединенности [Айзенштадт 1959; Булах 1962; Озерова 1978] сводят сущность отрицания к отражению смысловой разъединенности, разъединенного бытия. В частности, Н.А. Булах [Булах 1962: 7-8] приводит следующий пример, иллюстрирующий указанную концепцию: Я интересуюсь не книгой. В данном предложении отрицание, по мнению исследователя, выражает отсутствие смысловой связи между сказуемым и дополнением, то есть их смысловую разъединенность. Рассматриваемая точка зрения встретила справедливую критику со стороны ряда исследователей (см., например, [Бродский 1973]). По мнению И.Н. Бродского, разъединенность в пространстве может относиться только к вещам, а не к вещи и свойству, так как свойства не имеют самостоятельной пространственной локализации, бытия вне своих носителей [Бродский 1973: 24]. Сказанное дает основание считать неправомерными суждения о разъединенности, якобы имеющей место в объективной реальности. Хотя данная концепция и предполагает онтологическую интерпретацию смысла отрицания, вызывает сомнение правомерность рассмотрения в качестве референта отрицания некой разъединенности.
В концепции особой отрицательной модальности отрицание рассматривается как основная форма модальности, которая соотносится с последней как «часть – целое». Многие отечественные и зарубежные лингвисты [Адмони 1956; Есперсен 2006; Пешковский 2001; Сухарева 1958] трактуют отрицательные слова и частицы как модальные. Одни исследователи выделяют утвердительную и отрицательную модальность наряду с повествовательной, побудительной и вопросительной «модальностями» предложения [Сухарева 1958: 24]. Другие связывают отрицание с характером выраженного в предложении отношения к действительности [Баранникова 1973: 263]. Некоторые ученые, в частности О. Есперсен [Есперсен 2006: 373-374], ставят отрицание в один ряд с такими модальными значениями, как категоричность и проблематичность. А.М. Пешковский интерпретирует отрицание не как объективное, а как субъективное значение нереальности [Пешковский 2001: 387], то есть утвердительные и отрицательные предложения различаются не по содержанию выражаемых отношений объективной действительности, а по своему модальному характеру, по оценке реальности этих содержаний [Адмони 1956: 164].
Итак, отрицание в данной концепции рассматривается не как объективная категория, имеющая определенный онтологический аналог, а как чисто субъективная, оценочная категория. При таком подходе отрицание оказывается лишенным самостоятельного статуса и включается в категорию модальности. Между тем языковые факты говорят о том, что отрицание лежит в иной плоскости, чем такие бесспорно модальные значения, как проблематичность, сомнение и другие. Так, по утверждению М.В. Ляпон, отрицание является отнюдь не периферийной категорией, его влияние сказывается на многих уровнях языковой структуры [Ляпон 1998: 303-304]. Отрицание доминирует над такой суперкатегорией, как модальность, так как в случае их сопряженности именно модальные операторы попадают в сферу действия отрицания, а не наоборот. Столь прочные позиции в системе языковых категорий позволяют отрицанию сохранить свой независимый статус при сопряженности с модальностью [Булах 1954: 73]. Следовательно, отрицание и модальность суть разные, самостоятельные категории.
Представители концепции отрицания как особого вида предикативности интерпретируют его как форму проявления предикативности [Макарова 1978: 11-12; Скребнев 1967: 78]. Однако, говоря о связи отрицания с предикативностью, авторы не вскрывают сущности данной связи. И.В. Толстой лишь указывает, что отвлеченным синтаксическим значением категории отрицания является предикативность как общая отнесенность высказывания к действительности [Толстой 1972: 60]. Как справедливо утверждает В.Н. Бондаренко [Бондаренко 1983: 76], предикативность как отнесенность содержания всего предложения к действительности не зависит от отрицательной формы данного предложения. Некоторые типы предложений не могут быть отрицательными, но при этом они всегда предикативны. Следовательно, указанные факты свидетельствуют о проблематичности определения сущности языкового отрицания как формы проявления предикативности.
Необобщенное и обобщенное отрицание в английском и русском языках
В лингвистической литературе, посвященной вопросам отрицания в английском языке, отмечается, что отрицательные предложения оформляются в нем преимущественно отрицательной частицей not, которая, как правило, находится при предикате [Есперсен 2006: 381; Downing, Locke 2006: 22; Klima 1964: 250]. Тяготение отрицания к глаголу, по утверждению А.И. Бахарева, объясняется тем, что глагол-сказуемое является предицирующим центром предложения [Бахарев 1980: 65]. Как известно, английский язык характеризуется как язык с фиксированным порядком слов, что означает установление жесткого порядка следования членов предложения, свойственного определенному коммуникативному типу высказывания [Плоткин 1989: 54-55; Худяков 2005: 76]. В частности, это касается и расположения приглагольной отрицательной частицы not, которая ставится после вспомогательного глагола [Богуславский 1985: 16; Quirk 1994: 49; Sag 2001: 4]. Предпочтительное использование показателя отрицания при глаголе-сказуемом объясняется исследователями общей тенденцией притягивать отрицательное слово как можно ближе к глагольному ядру сказуемого, наблюдаемой в английском языке [Есперсен 2006; Poldauf 1964]. Это, по-видимому, не только подтверждает уже высказывавшуюся ранее мысль относительно центрального места сказуемого в предложении, но и свидетельствует в пользу обоснованности принимаемого в работе принципа выделения в рамках необобщенного отрицания такой его структурной разновидности, как приглагольное отрицание. Как утверждает Ю.С. Степанов, отрицание определяет характер предикативной связи в предложении, взаимоотношение между подлежащим и сказуемым, приписывая признак предмету речи [Степанов 1981: 88].
Функция отрицания, по мнению Н.Н. Болдырева, соответствует общим законам структурирования мира в процессе его познания, выделяя объекты, события и их характеристики, классифицируя их и устанавливая определённые взаимосвязи между ними в сознании человека. Название данной функции, ее ориентация на имеющиеся схемы знаний, которые типизируют объекты мира и их взаимосвязи, то есть общее устройство мира, задают характер интерпретации: наличие или отсутствие объектов, событий, признаков, их соответствие или несоответствие имеющимся представлениям и нормам, интерпретация речевых и неречевых действий (отказ, несогласие, опровержение, запрет, инструкция, указание, предписание и т.д.). Отсутствие того или иного признака или его несоответствие могут интерпретироваться как отрицательная характеристика, или оценка [Болдырев 2011: 13]. Многие исследователи, в частности Н.Г. Озерова [Озерова 1978: 69], полагают, что основная функция отрицания направлена на отрицание действия, выраженного глаголом-сказуемым. «Областью действия отрицания является логическая связка: отрицание аннулирует отнесенность предиката к субъекту, снимает связь» [Арутюнова 1999: 832]. Справедливость данного утверждения можно проиллюстрировать следующими примерами: (1) She did not move [Fowles3] – Она не двигалась . (2) Sarah had not married [Fowles2] – Сара не вышла замуж . Действительно, в обоих случаях выражается отрицательный характер связи между подлежащим и сказуемым. Отрицание (частица not) служит знаком отсутствия субъектно-предикативной связи: отрицанию подлежит глагольное действие, и, следовательно, через негацию предикативного признака в данном случае отрицается вся ситуация, о которой идет речь. В подобных случаях наблюдается симметрия формы и содержания: по форме и по содержанию отрицание направляется на глагол. Как правило, это явление характерно для простых нераспространенных предложений, подобных вышеприведенным (1) и (2).
Однако анализ языкового материала показывает, что отрицание может быть направлено на действие, выраженное глаголом-сказуемым, также и в распространенных предложениях: (3) As did the doctor, though he did not quit Charles with his eyes till he had disappeared under the rain-porch [Fowles2] – Так же сделал и доктор, однако он не спускал глаз с Чарльза, пока тот не скрылся под навесом у входа . (4) I shall not repeat my advice regarding the charming creature – whom I had the pleasure of meeting in the street just now [Fowles2] – Я не буду повторять свой совет относительно прелестного существа, которое я имел удовольствие только что встретить на улице .
В представленных примерах, так же как и в вышеприведенных случаях (1) и (2), отрицается действие, выраженное глаголом-сказуемым, а вместе с ним и весь предикативный узел.
Если принять весь объем фактического материала данной работы – 2584 примера с необобщенным отрицанием в английском языке – за 100%, то из них немалая доля – 80,4% (2077 примеров) – приходится на приглагольный структурный тип отрицания. При этом, однако, в данном приглагольном структурном типе отрицания лишь 21,5% составляют те случаи, в которых отрицание действительно направлено на глагол-сказуемое, и, следовательно, отрицанию подлежит вся ситуация в целом. В остальных же случаях (58,9%), как показал анализ языкового материала, отрицание при глаголе может не изменять его общий положительный смысл, то есть при ближайшем рассмотрении оказывается, что, формально находясь при сказуемом, семантически отрицание соединяется с другими, как правило, заглагольными элементами предложения.
Конструкции с приглагольным и приименным отрицанием в русском языке
Референтом thing в (68), (69) выступают денотаты абстрактного характера. Так, оказывается, что в соответствии с общей для всех широкозначных существительных чертой в слове thing сигнификативное значение преобладает над денотативным. Последнее выявляется только на основе контекста, в котором широкозначное существительное сочетается с другими словами более конкретной семантики. «Слово широкой семантики и его конкретизированный в речи денотат относятся друг к другу как целое к части» [Колобаев 1983: 12]. В связи с тем что в основе значения слова широкой семантики (thing) лежит максимально обобщенный и абстрагированный признак, а именно предметность, оно не только оказывается семантически совместимым со всеми предметами или явлениями материально-физического мира, обладающими этим признаком, но и создает возможность приписывания этого признака понятиям, им не обладающим. Таким образом, оказывается, что данная лексема способна соотноситься с практически неограниченным кругом денотатов, находящихся как в сфере ее непосредственного сигнификативно-категориального значения (вещь, предмет), так и вне данной сферы, «опредмечивая», например, некое абстрактное понятие.
Функциональный диапазон лексемы body, представляющей собой второй компонент обобщенноотрицательного местоимения nobody, связан с тем, что в этой единице концептуализация объекта осуществляется по одному достаточно широкому признаку – «одушевленность» предмета, о чем свидетельствует его словарная дефиниция: “the whole physical structure of a person or animal, including the head, arms, and legs” [MED]: (70) They covered his body from the neck down [Steinbeck] – Они покрыли его тело от шеи до ног . Референтом body в приведенном примере является отдельно взятый денотат – одушевленное лицо. Следовательно, языковая единица body, сужая значение thing, предназначена для обозначения такой минимально параметризованной субстанции, как лицо.
Высокая степень обобщенности значений существительных thing и body, их таксономический характер делают данные слова «посредниками» между лексически полнозначными существительными и классом местоимений. Являясь языковыми элементами базового уровня категоризации, thing и body представляют собой переходное звено от конкретики (хотя и весьма специфичной в данном случае) номинативных элементов языка к максимуму абстрактности дейктических элементов. Фактически они сочетают в себе черты обеих указанных категорий слов. Именно эта особенность семантики и позволяет данным широкозначным существительным, входя в состав ОМ и не-ассертивных местоимений в качестве «строительных блоков» (n/any + thing, n/any + body), придавать им обобщающе актантный характер.
Семантика следующего словообразовательного компонента – one – многообразна и отличается пестротой оттенков значений, о чем свидетельствуют его словарные дефиниции [LDCE, MED, OALD], включающие несколько десятков значений.
По мнению большинства исследователей, изучавших лексему one, ядром его категориального пространства является количественное значение [Акуленко 1990: 21; Недельченко 2010: 85; Rissanen 1967: 15]. Объекты, обозначаемые данной лексемой, как правило, противопоставляются какому-либо множеству: либо множеству, указанному в контексте, либо подразумеваемому в данной ситуации. Выделяя объект из множества, лексема one обладает большим идентифицирующим потенциалом. Более того, исследуя категорию квантитативности, Т.В. Игошина пришла к выводу о том, что исторически значению «один», как началу счетного ряда, предшествует значение «автономности», «выделенности» одного предмета из ряда подобных, отделенность одного предмета от другого, одного человека от другого и от окружающего мира [Игошина 2004: 12]. Мнение исследователя находит свое подтверждение в этимологических данных: числительное один в целом ряде языков восходит непосредственно к понятию «человек/мужчина/я/сам» [Майтинская 2009: 254; Эрнитс 1973: 173].
В современном английском языке, по мнению М. Риссанена, местоименное использование лексемы one восходит именно к его индивидуализирующему употреблению (individualizing use) [Rissanen 1967]. Важной составляющей индивидуализирующей функции one является выделение конкретного человека или предмета среди подобных ему объектов и его противопоставление другим членам группы. Местоимения с -one, по утверждению О.Н. Селиверстовой, акцентируют внимание на личности актанта ситуации, хотя и не раскрывают ее. При этом данные местоимения используются, когда актант ситуации известен говорящему или когда известны все элементы множества, к которому относится участник события [Селиверстова 2004: 528].
Рассмотрев некоторые особенности семантики вторых элементов ОМ, обратимся далее к анализу значений местоимений на основе данных девяти англо-английских и англо-русских словарей. Это позволит уточнить семантический потенциал местоимений no, none, nothing, nobody, no one, образующих обобщенный тип отрицания в английском языке.
Естественным представляется начать анализ с «простой» формы no. Несмотря на наличие определенных вариаций в формулировках значений, практически все словари фиксируют два основополагающих типа значений адъективного no, которые мы условно определим следующим образом:
Конструкции с отрицательными и не-ассертивными обобщающими членами в русском языке
Как видно из приведенных примеров (121), (122), (123), сказуемое и в этом случае всегда оформляется отрицательно. В целом можно утверждать, что в русском языке структурная модель обобщенноотрицательного предложения с позитивным сказуемым отсутствует. Нами не зафиксировано ни одного примера, подобного английскому I see nobody = Я вижу никого. Помимо способа оформления глагола-сказуемого (позитивный/негативный) в обобщенноотрицательных предложениях существенную роль играет количество и способ оформления входящих в их состав обобщающих членов.
Наблюдения над языковым материалом показывают, что формальной особенностью обобщенноотрицательных предложений в русском языке является возможность «скопления» в них показателей отрицания: (124) Пришел я в Ершалаим точно через Сузские ворота, но пешком, в сопровождении одного Левия и Матвея, и никто мне ничего не кричал, так как никто меня тогда не знал [Булгаков]. (125) Когда же выехали, дурацкая шалость оказалась напрасной и вогнала его в стыд, потому что никто ничего не заметил и ничему не удивился – все трое были погружены в свои думы [Бородин]. (126) Уже она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий… [Толстой].
В приведенных примерах приглагольное не сочетается с более чем одним собственно ОМ обобщающего характера, то есть негация предиката дублируется отрицанием местоимений. Такая возможность использования нескольких средств отрицания в одном предложении называется полинегативностью [Стойкова 2001].
Значительно реже отмечаются конструкции, в которых наряду с собственно ОМ используются их так называемые не-ассертивные аналоги: (127) Нигде и никогда я не видел что-либо подобное [Бородин]. Как отмечалось ранее, последние принято относить к единицам с отрицательной поляризацией. В русском языке к ним относят местоимения на бы то ни было и -либо (см. [Падучева 2011: 3; Pereltsvaig 2000]). Эти местоимения, сами по себе лишенные отрицательного значения, используются прежде всего «в таких “неотрицательных” контекстах как условное предложение, обособление, контекст вышестоящей всеобщности, сравнительный оборот, вопрос и др.» [Падучева 2011: 13-15]. Но они могут употребляться в контексте отрицания, о чем свидетельствует, в частности, пример (127).
Очевидно, что в этом случае происходит так называемое «негативное согласование» всех языковых форм, «чувствительных» к отрицанию (обобщающие элементы принадлежат к их числу). При этом, как показал дальнейший анализ обобщенноотрицательных предложений, «негативное согласование» не обязательно предполагает наличие в предложении собственно ОМ. Достаточным условием для их использования является наличие только отрицательно оформленного сказуемого: (128) Но сие не производило же соблазна и даже малейшего какого-либо волнения [Достоевский2]. (129) Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что-либо сказать [Толстой]. (130) … во-вторых, сказал то, что было все-таки основным верованием Пьерa, – сказал то, что жизнь так коротка, так глупа, что не стоит того – не сделать того, чего другим так хочется, не стоит верить, так же как и не верить чему бы то ни было [Толстой].
В приведенных примерах с отрицанием при сказуемом последующие обобщающие члены подвергаются обязательному «отрицательному согласованию», то есть они используются в специфической не-ассертивной форме. Количественные подсчеты, однако, свидетельствуют, что данная структурная модель оформления обобщенноотрицательных предложений не является самой частотной в русском языке.
Если принять собранные для данной работы 2814 примеров обобщенноотрицательных предложений в русском языке за 100%, то необходимо отметить что, во-первых, все они содержат отрицательно оформленное сказуемое; во-вторых, абсолютное большинство из них – 98% (2759 примеров) – приходится на сочетание отрицательного глагола сказуемого с негативными обобщающими членами никто, ничто, никакой, стоящими в различных падежных формах (никому, ничему, ни с кем, ни с чем, никакому и т.д.). Конструкции с не-ассертивными местоимениями встречаются значительно реже. В анализируемом нами языковом материале на их долю приходится не более 2%. При этом большая часть из них (1,8% – пример соответственно) представляет собой сочетание отрицательного сказуемого с не-ассертивными обобщающими членами. Случаи совместного использования ОМ и не-ассертивных местоимений в обобщенноотрицательных предложениях единичны (около 0,2%). Это свидетельствует об их периферийном характере в системе обобщенного отрицания в русском языке.
Итак, проведенный анализ структуры обобщенноотрицательных предложений с учетом характера оформления ядерного члена предложения (глагола-сказуемого), с одной стороны, а также количества и характера обобщающих членов (негативный/не-ассертивный) – с другой, позволяет выделить следующую структурную модель указанных предложений в русском языке.
Похожие диссертации на Сопоставительный структурно-семантический анализ средств выражения отрицания в английском и русском языках
