Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Символ как феномен сферы политического взаимодействия 13- 75
1.1. Символ в структуре социального пространства 13-39
1.2. Функциональные особенности легитимации субъектов политического процесса 40- 75
Глава 2. Формирование системы политических символов: этапы, механизмы, структура 76- 125
2.1. Содержание и особенности процесса трансформации политической символики на современном этапе демократизации России 76- 105
2.2. Взаимодействие и взаимовлияние политических символов и ценностных ориентации россиян 106- 125
Заключение 126- 128
Библиография 129- 145
Приложения 146-164
- Символ в структуре социального пространства
- Функциональные особенности легитимации субъектов политического процесса
- Содержание и особенности процесса трансформации политической символики на современном этапе демократизации России
- Взаимодействие и взаимовлияние политических символов и ценностных ориентации россиян
Символ в структуре социального пространства
Последние десятилетия XX века Россия находится в состоянии затяжного тяжелейшего кризиса, затронувшего все сферы деятельности индивида и общество в целом. Очередной раз была предложена идея социального переустройства России по некому универсальному образцу, апробированному в иной социокультурной реальности. Произошедшие радикальные изменения по своему размаху ничуть не уступают социальным революциям прошлого, а по своим последствиям соизмеримы с татаро-монгольским нашествием. Специфика подобных преобразовательных проектов по переустройству общества заключается в игнорировании проблемы последствий этих преобразований для социальной целостности этого сообщества. Революционный слом социальных механизмов и структур приводит к разрушению тех средств контроля и регуляции поведения индивида совокупность которых и образует систему социальной и экономической организации общества.
В социологии существует объективистское и субъективистское понимание категории «социальная реальность». В первом случае (концепция Э.Дюркгейма) социальная реальность есть sui generis, т.е. особая, в своем роде, реальность. В качестве вещей рассматриваются социальные факты, но игнорируется то, что сами факты являются объектами познания. Такое понимание основывается на следующем положении объективистской позиции: «объяснение социальной жизни должно исходить не из представлений участвующих в ней субъектов, а из глубинных причин, лежащих за пределами сознания» Противоположная позиция представлена в концепции А.Шюца, где , социальная реальность понимается как некая совокупность объектов и событий в социокультурном мире, как поле, наблюдаемое социальным исследователем, которое обладает специфическим значением и структурой для живущих, действующих и мыслящих индивидов.21 Эта позиция позволяет редуцировать социальную реальность до представлений о ней, а роль общественных наук сводить к «оценке мнений» социальных субъектов. П.Бурдье в своих работах показал диалектическую взаимосвязь объективизма и субъективизма по данной проблеме. Это позволило ученому представить социальную реальность как «сеть невидимых связей, образующих пространство, складывающееся из внешних по отношению друг к другу позиций, характеризующихся соотношением друг с другом, - близостью, соседством или удаленностью, - а также взаимным расположением в пространстве относительно друг друга» При этом учитывается факт, что взаимное расположение в пространстве субъектов по отношению друг к другу не есть физическое положение тел в материальном пространстве. Социальная реальность выступает как реальность межиндивидуальная, формируемая посредством связей, привязанностей, зависимостей, обрядов, ценностей и т.д.
Словосочетанием «близко друг к другу» ученый обозначил не фактическое расположение субъектов по отношению друг к другу в физическом пространстве, а близость их социальных позиций в обществе, указывая тем самым на соотношение индивида в системе социальных отношений, т.е. на положение отдельного индивида в «социальном пространстве».
Рассматривая различные подходы к исследованию «социальной реальности», диссертант согласен с П.Бергером и Т.Лукманом в том, что теоретические определения реальности (например, научные и мифологические) не исчерпывают всего того, что является «реальным» для челнов общества» .
Понятие «социальная реальность» указывает на некую среду, в недрах которой происходят акты взаимодействия между субъектами, специфическое отличие которой выражается в не тождественности ее (среды) основных законов с логикой развития других реальностей (например, физической, биологической, психической). Тогда социальную реальность можно представить как реальность, которая предстает как аналитически вычленимая система из всех явлений, охватывающих жизнедеятельность индивидов. Такое понимание социальной реальности указывает на возможность воплощения особой системы, развивающейся по особым законам в материально-вещественных объектах, атрибутах, ресурсах (например, технологических), что позволяет говорить об этом виде реальности как парадоксальном мире, где существует своя логика неодолимых тенденций.
Парадоксальность логических связей социальной реальности свидетельствует о наличии собственных законов, повторяемость которых объяснима посредством причин, отличающихся от причин физического мира. Эту парадоксальность можно объяснить лишь самой природой социальности: 4
- один из способов реализации социальности - символическая коммуникация;
- логика развития социальности заключается в логике развития кооперации, коллективности, т.е. логика согласования, обеспечения регулярности взаимодействия, изменения коллективных субъектов престижа.
Социальная реальность представляет собой не просто схему социальных сцеплений, сеть социальных взаимодействий, а определенную социальную среду, которая «живет» за счет мотивов, устремлений и ожиданий индивидов. Она управляется нормами, культурой, традицией. Иначе говоря, социальная реальность - реальность социокультурная.
Одной из форм проявления социальной реальности является социальное пространство. В научную практику термин «социальное пространство» был введен П.Сорокиным. Предложенная им концепция показала кардинальные отличия социального и физического пространств (например, «Положение президента Гардинга в геометрическом пространстве резко изменилось, когда он переместился из Вашингтона на Аляску, тогда как социальное положение осталось тем же, что и в Вашингтоне. Людовик XUI в Версале и Николай II в Царском Селе остались в том же геометрическом пространстве, хотя их социальное положение в один момент круто изменилось»25).
Универсальность данной концепции послужила основой для последующих моделей; она одинаково успешно реализуется как субстанциональном, так и в функциональном подходах. Его трактовка социального пространства возникает как следствие наличия народонаселения, но при этом, основой его концепции выступает социальное взаимодействие, образующее «субстрат» социального пространства.
Для П.Бурдье социальное пространство выступает как абстрактное образование, представляя собой некий конгломерат пространств и полей (например, экономических, политических, интеллектуальных и др.), обязанных своей структурой неравному распределению отдельных видов капитала. Устройство социального пространства (по П.Бурдье) характеризуется обнаружением совпадения субъектов со сходными или близкими позициями и условиями их жизни, а значит взглядов, установок, ценностей, обуславливающих единообразие их практической деятельности. Позиция, занимаемая установкой в социальном пространстве («чувство своего места» Гофман), предполагает приспособление к ней субъекта. Представления субъектов находятся в прямой зависимости от занимаемой ими социальной позиции, а значит и от соответствующих ей интересов, а также от «габитуса, выступающего в качестве систематизированных моделей восприятия и оценки, а так же когнитивных и оценочных структур, являющихся результатом длительного опыта субъекта и обусловленных определенной социальной позицией»26. Следовательно, субъекты, стоящие на определенной позиции, будут идентифицировать себя с определенной социальной группой, мнение которой было озвучено агентом на политической арене при помощи символов.
Поиск инвариантных форм восприятия (воссоздания социальной реальности) скрывает следующее: «во-первых, то, что воссоздание социальной реальности не может осуществляться в социальном вакууме, оно подвластно структурным ограничениям; во-вторых, то, что структурирующие элементы (когнитивные структуры, имеющие социальное происхождение) также социально структурированы; в третьих, то, что в воссоздании социальной реальности участвуют не только отдельные индивиды, но и группы субъектов»27.
Функциональные особенности легитимации субъектов политического процесса
Политические символы в научной литературе рассматриваются как один из важнейших элементов пропаганды идей правящих классов. В социологии категорию «пропаганда» можно представить в различных аспектах:
1. Возможность влиять на установку по противоречивым вопросам большого числа людей. В концепции Г.Д.Лассуэла, Э.Дейвиса особо оговаривается, что к пропаганде не относится нейтральное распространение взглядов.
2. Природа пропаганды понимается П.Херейстоуником, Т.Мореном не как распространение определенной "ортодоксии", а как символическое отражение мира, т.е. предстает совокупностью определенных структур, абстрактных способов, влияющих на индивидуальное восприятие, мышление и поведение.
3. Это «отклик» на возникновение простейшего взаимодействия между индивидами (концепция Дж.Хьюза). Речь идет не столько о механизмах внушения, сколько о передаче накопленного опыта, т.к. человек «отдает много времени и сил тому, чтобы приводить мнения других людей в соответствие со своими собственными. Преобразование умов, в этом смысле, есть основной элемент социального взаимодействия»82.
4. Пропаганда как процесс всей истории развития человечества (концепция М.Чукаса), близка по своим позициям к пониманию ее сущности Дж.Хьюзом, т.к. общества, разрабатывали средства формирования сознания отдельного индивида и контроля над его поведением с момента рождения до смерти. Данная концепция основывается на значении идеологического воздействия в процессе социализации, позволяет формировать мировоззрение, ценностные ориентации индивида, его отношение к культурным стандартам и происходящим событиям в обществе, т.к. само окружение обуславливает у людей определенные идейные представления.
Социальные концепции западноевропейских исследователей рассматривают пропаганду как целенаправленную систему идейной обработки масс при помощи политических мифов, ценностей и норм «правящих» социальных групп, иначе говоря, как средство манипулирования общественным сознанием.
Отечественная наука при изучении идеологии и пропаганды до середины 80-х годов XX столетия базировалась на концепции предложенной К.Марксом и Ф.Энгельсом , связывающей появление идеологической пропаганды со становлением раннеклассового общества, как необходимость оправдать социальное неравенство, навязать массам идеи, выражающие интересы господствующих классов.
Различные трактовки сущности пропаганды позволяют сделать следующий вывод, что основной ее задачей является не производство новых ценностей, а их распространение, внедрение. Содержание пропаганды видится как особого рода деятельность, состоящая с одной стороны, из обработки ее предмета, ценностей, определенных знаний, норм, придание им такой формы, которая наилучшим образом соответствует интересам и целям организатора пропаганды и учитывает особенности аудитории; с другой - из воздействия на сознание аудитории посредством распространения информации.
Итак, пропаганда есть исторически обусловленная форма политической и идеологической деятельности, которая используется различными классами, партиями и государствами для целенаправленного распространения своих идей, воззрений и ценностей с целью оказать воздействие на мировоззренческие представления, социальную ориентировку и поведение индивидов и социальных общностей. Иначе говоря, она не может существовать без развитой системы политических символов.
Для понимания сущности политической символики важно подчеркнуть, что градация символических форм зависит от выражения различных аспектов бытия, а символ, в сущности своей, остается одним и тем же способом воплощения идей и идеалов, фундаментальных ценностей и потаенных смыслов в социуме.
Основополагающим вариантом трактовки политической символики является определение, предложенное американскими политологами Г.Д.Лассуэлом и А.Капланом «Политические символы - это такие символы, которые имеют значение для функционирования власти» , которые непосредственно функционируют во всех проявлениях власти. Данное определение относит к политическим символам только те символы, которые имеют особую связь с политикой, измеряемой в категориях власти. Они функционируют непосредственно в процессах власти, ее осуществлении, изменениях или удержании. Не смотря на то, что данное определение полностью не раскрывает столь сложный феномен как «политический символ», но навсегда связывает символ с политической жизнью общества.
Дальнейшая разработка проблемы символа в политике и выработка его определения расширяется благодаря различным его трактовкам.
Политический символ это и «совокупность символов в образно-процессуальной форме символизирующий мир политики» , это и «условный образ важнейших политических идеалов, важнейшее средство их пропаганды и утверждения, зримое выражение приверженности их носителя к определенной позиции в политике»88, это и «совокупность выразительных средств, придающих политической жизни, политическому действию, различным формам материализации политики явный, особо очевидный, подчеркнутый либо, напротив, скрытый смысл»89. Каждое последующее рассмотрение этого "иррационального" элемента политики позволяет ближе подойти к нему или хотя бы показать еще одну из сторон столь сложного феномена.
Предлагается следующее понимание данной категории политический символ является выражением определенного общественного строя, какого-либо политически значимого действия, события или отношения к нему индивида, данный в простой форме. Иначе говоря, символ, участвующий в «игре» под названием «политика», называется - «политический символ».
Символы оказываются более психологически эффективными посредниками в обмене идеями, что особенно характерно для политической жизни общества. Там, где человек не может непосредственно использовать предметы или совершать действия, этот иррациональный феномен оказывается сильнее слов, благодаря своей возможности репродуцировать сами вещи и воспроизводить собственное действие. Способность символа оказывает большее влияние на воображение, память, чувства, позволяет человеку не только понимать, вложенный в него смысл, но принимать и любить его. Эта способность означает ответственность политического символа за формирование сознания личности в соответствии с уровнем развития общественного бытия и общественного сознания, представленного «социальной» памятью общества.90 Символ, входя в личностную сферу, диктует индивиду модель поведения, формируемого в рамках общественного сознания определяя, тем самым, его (личности) жизненный путь.
Однако политический символ не может возникнуть вне связи с назревшими потребностями общества, а это значит, что наиболее яркое проявление происходит в конкретные исторические процессы, наиболее значимые для данной эпохи. Несмотря на конкретную связь символа и события, он лишь является квинтэссенцией произошедшего, без воспроизведения самого события, т.е. этот феномен, отражает не столько само событие, сколько социально-психический момент, характеризующий его.
Соответствие между политической символикой и практикой становится эффективным средством фиксации и трансляции политического опыта не только индивида, но. и общества в целом. Формализованность позволяет символу быть элементом хранения, накопления и передачи политического опыта в социальной среде. Отражая политические ценности, идеалы, нормы, традиции, символ становится средством коррекции поведения индивида. Таким образом, политическая символика предстает как «формализованное отражение сложившихся стереотипов или образцов политического сознания и поведения, либо формы, через которые предпринимаются усилия внедрить определенные образцы в сознании и поведении общества, социальной группы, личности»
Содержание и особенности процесса трансформации политической символики на современном этапе демократизации России
Для России XX век - век поиска своего социально-политического обустройства и идентичности. Это столетие можно охарактеризовать как один из самых трагичных периодов в истории России, сменившей за относительно короткий промежуток времени три политических строя, каждый раз оказываясь на грани самоуничтожения. Рубеж XX - XXI веков показал, что процесс радикальной трансформации общественного сознания продолжается, происходят изменения и в сознании индивида.
Показателем адаптации индивида к изменившейся социальной среде является восприятие им системы политических символов от «негативного» до «нейтрально-позитивного» отношения к «новой» символике с одновременно происходящим обратным процессом по отношению к «старой» системе символов. Это означает, что любые «новые» символы проходят один и тот же путь трансформации, но с изменением принципа их истолкования от «антинормы» к «норме». Однако процесс «устаревания» «новых» политических ценностей, выраженных в «новой» системе символов, позволяет представить иначе трансформационный путь политического символа: символы «антинормы» - «нормы» - «антинормы». Примером принципа истолкования символа от «антинормы» к «антинорме» через «норму» может являться история принадлежности к коммунистической партии в России на протяжении всего XX в.:
1 этап - «антинорма» - период до октября 1917 г., когда принадлежность к партии большевиков влекла за собой карающие санкции со стороны государства;
2 этап - «норма» - период с 1917 август 1991 гг. - время «позитивно-нейтрального» восприятия принадлежности индивида к КПСС;
3 этап - «антинорма» - с августа 1991 г. - «негативно-нейтральное» отношение к КПСС как партии власти, характеризующееся изменением названия самой партии на КПРФ, массовый выход из рядов этой партии, а также характерная фраза для политической ситуации 1991-1992 гг.: «В партии не состоял».
Анализ социально-политических реалий на рубеже тысячелетий позволяет выделить следующие этапы современного символотворчества:
1 этап - 1985-1992 гг. характеризуется высокой оценкой политических и экономических ценностей, присущих западному обществу, с одновременным негативным восприятием всех политических и экономических институтов, социалистических ценностей и символов СССР. Процесс начала формирования современного символического пространства в России следует датировать эпохой горбачевской гласности. Явление «перестройка» было предопределено, с одной стороны, «новым политическим мышлением» основанным на «универсальных общечеловеческих ценностях», выработанных Западом, с другой -падением «железного занавеса», а затем и берлинской стены. При столкновении с ценностями «цивилизованного мира» советский народ пережил своеобразный культурный шок. Истинность масштаба, предложенных Западом, ценностей стала восприниматься в СССР как основной критерий переоценки своего исторического прошлого. Это период характеризуется «нейтрально-негативным» отношением ко всему советскому, к так называемой «совковости», это-время «отречения» от общепризнанных завоеваний своей страны и интенсивного навязывания индивиду откровенно-прямолинейного, критического стереотипа «homo sovieticus», основу которого составляют только ярко выраженные негативные черты характера..
Следует отметить, что время, условно называемое «перестройка», в идеологическом плане может быть соотнесено с революционным переворотом, характеризуемым как «радикалистский, революционаристский, подрывной, а кое в чем нигилистский подход, известный еще со времен революционеров-демократов и воспринятый Впоследствии большевиками: порыв разрушить «старый мир до основанья, а затем» на его развалинах строить новый»135. Такое стремление влечет за собой не только смену ценностей и традиций, но, в-первую очередь, ставит в условие социального дискомфорта их носителей. Всякий разрыь с прошлым, наблюдаемый не раз в XX в. (например, Россия после октября 1917 г., Германия после «пивного» путча 1933 г. и т.д.) неизбежно влечет за собой «разрыв» в системе ценностей, забвение ряда традиций, отказ от некоторых устоявшихся норм и общепринятых правил, смену в социально-политическом устройстве самого государства, а следовательно, и изменение всей системы политических символов. Иначе говоря, такие «решающие» времена проходят под девизом: «Революция должна быть также велика в уничтожении негодного, как и в строительстве ценного» Однако необходимо учитывать, что прежде чем история расставит акценты над ценностями «старого» и «нового» времени индивид будет находиться в состоянии дискомфорта.
Неприязненное отношение к СССР и коммунистической партии, а следовательно, и всем атрибутам тоталитарного режима является показателем периода 1985-1992 гг. Процесс перехода от восприятия индивидом советских ценностей и символов от «нормы» к «антинорме» к 1993 г. был полностью завершен. В России с октября 1993 г. начался новый процесс - процесс общественной потребности в трансформации национальной самооценки от негативного к позитивному восприятию. Начало 90-х гг. XX в. сопровождалось резким разочарованием населения относительно произошедших перемен либерального толка, сопровождающегося крахом надежд на быструю и безболезненную смену экономического устройства страны. Резкая смена традиционных установок, идеалов и ценностей привела к нигилистической реакции, растерянности и разочарованию всех слоев общества. Причины подобных умонастроений видятся в наличии трех факторов: во-первых, это стремительный и широкомасштабный распад социальных структур, институтов, организаций, с которыми «хомо советикус» традиционно себя идентифицировал. Во-вторых, «отсутствие мощной консолидирующей идеи, которая могла бы заменить величественную по своему идеальному замыслу коммунистическую идею. В-третьих, неясность пути, по которому движется общество, порождает у различных групп и слоев населения неясность собственных перспектив»
2 этап - 1993 - 1998 гг. - оценка ценностей и символов, предложенных Западом и «своих» резко изменилась. Символы «цивилизованного» мира перестают быть центрообразующими при формировании символического поля. В этот период проглядывает стремление навести мосты между дореволюционной и послепутчевой России. Наглядным доказательством может служить постановления Президента РФ о гербе и флаге страны. Возврат к государственным символам (кроме гимна и девиза) царской России показывает тем самым историческую связь между императорской и демократической Россиями. Процесс самобичевания, ориентации на «Запад» с его символически-ценностными установками к 1993-1995 гг. стал трансформироваться в патриотическое самосознание. В массовом сознании были выявлены символические фигуры «виновных» в народных бедах, это, однако, не помешало Б.Ельцыну баллотироваться на второй президентский срок и быть избранным. Начиная с 1993 г. происходит процесс реабилитации «простого советского человека», что привело к более взвешенной оценке всего советского прошлого. Об этом свидетельствуют социологические исследования, проведенные «в сентябре 1996 г. (№ = 2430 человек) уже 20 % опрошенных ответили, что их соотечественникам стоит ориентироваться сегодня на советский образ жизни, 47 % - на «традиционный русский» и лишь 11 % - на западный (22 % затруднились с ответом)»
Следует отметить, что «Запад» в российском символическом пространстве представляет собой, не только чисто аппелятивное указание на «обобщенного, значимого другого», но и некий мифологический предел мира, Россия, в данном случае, выступает уже как некая категория не принадлежащая этому миру.
Негативное отношение «homo sovieticus» осталось в прошлом. Бомбардировки Югославии оказались тем внешним стимулом, подтолкнувшим процесс положительной идентификации населения России с новой социальной общностью - «россияне». Новая российская действительность выдвинула на первый план задачи, в частности задачу погружения в социальную и духовную историю страны, поэтому в отличие от «хомо советикус» «россиянин» получил древние, глубокие корни. На этом этапе возникла необходимость совместить историческое прошлое России до 1917 г. с настоящей Россией после 1993 г.
Взаимодействие и взаимовлияние политических символов и ценностных ориентации россиян
Российское общество вот уже более десяти лет находится в процессе реформирования, проходящего без учета исторического опыта страны. Общеизвестно, что в большинстве случаев реформы в России заканчивались контрреформами (например, преобразовательные проекты М. Сперанского, С. Витте, П. Столыпина). Оценка современниками «успешных» преобразований 60-70-х гг. XIX в. была далека от оптимизма: «Казалось бы, что современные преобразования должны были поднять русскую жизнь на новую высоту... А между тем в действительности произошло не то. Вместо подъема мы видим упадок и умственный, и нравственный, и отчасти материальный. Вместо нового благотворного порядка везде ощущается разлад. Повсюду неудовольствие, повсюду недоумение... Россия представляет какой-то хаос, среди которого решимость проявляют одни разрушительные элементы, которые с неслыханной дерзостью проводят свои замыслы...»170 или «Реформа пронеслась над народом, как тяжелый ураган, всех напугавший и для всех оставшийся загадкой» . Причина негативного итога большинства реформ российским ученым видится в строгой ориентации России на стратегию догоняющего развития и перевода всех структур государства на западный образец без учета специфики своей страны. Большинство реформ проводилось под лозунгом: в России происходят те же тенденции, что и на Западе и это мировой непреложный закон. Закон стандартного (линейного) развития истории, сформулированный в рамках теории евроцентризма, не подтверждается социологическими исследованиями, базирующимися на методах культурного релятивизма и этноцентризма. Еще в средине XIX в. Н.Данилевский доказывал ошибочность подхода «вытягивания истории в одну линию», сформулировав свой закон «о непередаваемости цивилизаций в чистом виде» Исследования в этой области доказывают, что идеи, характерные для какого-либо определенного общества не могут быть использованы другим обществом в «чистом» виде, т.к. ни одна цивилизация не может гордиться тем, что она представляет высшую точку развития по отношению к другим. Прогресс состоит не в движении социальных организмов в одном направлении, а в том, «чтобы все поле, составляющее поприще исторической деятельности, исходило в разных направлениях» Идея построения общества по некому универсальному образцу, апробированному в иной социокультурной реальности, должна восприниматься идеей абсурдной, т.к. ею игнорируется национальная специфика общества и личности, к которым аппелирует. На эту особенность обратил внимание в 1908 г. М.М.Ковалевский при изучении истории формирования политических учреждений в России: «Перестройка русского политического строя по иностранным образцам нисколько не помешала сохранению самобытных русских обычаев и институтов; правду говоря, законы и регламенты, заимствованные на Западе и привитые к русскому стволу, подверглись сильному воздействию природы последнего. Неудивительно поэтому, что Россия усваивала одну лишь форму, а не дух тех учреждений, которые она копировала власть в России изменила лишь свою внешность»174.
Социальный кризис оказывает разрушительное воздействие в первую очередь на ментальном уровне, активизируя процессы маргинального и девиантного поведения, социальной аномии, при этом происходит серьезное ослабление существующих норм и правил поведения для общества в целом, что в свою очередь провоцирует социальную дезориентированность индивида, проявляющуюся в чувстве социальной тревоги и изолированности от общества. «Кризисный» менталитет отличается мозаичностью, ситуативностью, внутренней противоречивостью, что приводит к последствиям, характеризуемых по «шкале разрушения» от деструктивного поведения индивида до саморазрушения социума, проявляющиеся в процессе ускоренной смены в идеологии государства. Экстремальный переход от одного вида правления к другому (например, от тоталитаризма к демократии), сопровождается насильственной ломкой уже имеющихся модальных ценностей, воспринимаемых политиками как факторы «второго сорта», которые должны приспосабливаться к изменившимся экономическим и политическим инновациям.
Нельсон определила главную причину провала реформ в России игнорированием социокультурного фактора, не поддающегося быстрым радикальным трансформациям, что приводит к разрушению средств контроля и регуляции поведения людей, образующих в своей совокупности систему социальной и экономической организации общества. Разрушение этой системы ставит под угрозу саму основу социальности. Следует отметить еще один немаловажный факт: реформы в России не состоялись, т.к. не получили настоящей легитимации со стороны великой русской литературы. «Реформы Александра II в их самоуверенности и энергии нельзя себе представить без предварительного Гоголя. После Гоголя стало не страшно ломать, стало не жалко ломать»176. Россия не получила положительного героя индивидуалистической предприимчивости «западного образца», таких как Форд, Крупп, Морган. В конце XX столетия положение повторяется, возврат России в русло единого цивилизованного развития не выработало положительного героя «нового» капиталистического толка.
Единое ценностное пространство Российского государства было сформировано конгломератом культур, религий и субкультур. Это позволило выработать в стране общий нормативный порядок, получивший единый ареал распространения, но при сохранении его автономности по отношению к различным культурам, распространенным в этих же границах. Именно поэтому, государственность стала выступать как внешнее проявление данной смысл деятельной структуры. Государство в России не выводится из человеческих интересов и расчетов, а базируется на «мистической» основе, которая «должна быть признана с позитивной точки зрения как предельный факт» Такой мистической основой для России становится этатизм с его универсальным, смыслообразующим ядром, вокруг которого и было сформировано единое российское ценностное евразийское пространство. Специфическая особенность российского этатизма заключена в соборности - все народы, населяющие территорию нашего государства принимали участие в строительстве общей государственности, поэтому все становление, развитие и конфликты национальных, культурных и политических сил происходили на фоне единого нормативного порядка.
Легитимность российской государственности, по большому счету, опирается на культурные архетипы, свойственные нашей стране, базирующиеся на этатизме. Такая «культурная легитимность» объяснима следующим моментом: существует необходимость сохранения стабильности и порядка, способного в едином соединить частные традиции и культуры и тем самым противостоять разрушительному национализму, локализму и хаосу. Специфика социального порядка в России, поддерживающего государственность, объяснима именно тем, что по только этатизм явился объединяющим фактором для разнообразных культурных ценностных нормативов. Следовательно, характер нашего общества должен определяться не на западный манер общественного договора, а на его евразийскую особенность - сговор. Если «общественный договор по-европейски - это соглашение подданных и власти об обюдообязательном основном законе; договор по-русски - это сговор об обюдной безнаказанности при нарушении закона»178. Это получает свое яркое подтверждение в менталитете россиян, а следовательно, нарушение властными структурами законности и ограничение свободы не вызывает делигитимизации власти.
В качестве ценностных ориентиров, предложенных Западом, выдвигаются такие как: приоритет личности над обществом, ценность личной свободы, ориентация на увеличение индивидуального потребления, придавая им статус общечеловеческих. Здесь возникает вопрос о перспективах, о «господствующих тенденциях» в развитии культуры. Глядя на эволюцию политических институтов, убеждаемся, что внешний экзогенный фактор играет большую роль, чем внутренний. Нормативно-ценностная система России во много не совпадает с ориентирами западноевропейской культуры, что заставляет вновь поставить вопрос: «каким путем будет двигаться Россия?» Р.Брейтвейн считает, что определенно можно сказать одно: это будет особое русское будущее»179.
