Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Смерть как социально-биологическое явление 32-113
1.1. Смерть на организменно-индивидуальном уровне 32-62
1.2. Смерть в системе социальных отношений 62-78
1.3. Идеал естественной смерти 78-113
Глава 2. Философские основания теории и практики планирования времени, места и способа ухода из жизни 114-187
2.1. Терминальный выбор личности. 114-139
2.2. Институционализация терминального выбора 140-167
2.3. Мифологема "святости жизни" и принцип общецивилизационного терминального выбора 167-187
Глава 3. Важнейшие тенденции репрезентации смерти в общественном и индивидуальном сознании 188-275
3.1. Диалектика рациональности и мифа в философско-танатологическом дискурсе 188-219
3.2. Неприятие смерти и примирение с нею как фазы умирания 219-250
3.3. Категория "страх смерти" в философии и науке 250-275
Глава 4. Разрыв и восстановление социальной целостности 276-326
4.1. Горе и утрата в жизни человека и общества 276-300
4.2. Идеал социально-индивидуального "бессмертия" 300-313
4.3. Единство и многообразие форм социализации смерти 313-326
Заключение 327-335
Библиографический список 336-413
- Смерть на организменно-индивидуальном уровне
- Терминальный выбор личности.
- Диалектика рациональности и мифа в философско-танатологическом дискурсе
Введение к работе
Актуальность темы диссертационного исследования обусловлена глубинными тенденциями общественного развития, вырвавшимися на поверхность в современную эпоху, и кристаллизацией комплекса разнообразных, но вместе с тем тесно взаимосвязанных социальных, социокультурных, социально-политических, медико-биологических, этических, правовых, теологических проблем, решение которых требует переосмысления сущности человеческой смерти.
Укажем наиболее тревожные (и в то же время наиболее очевидные) тенденции.
Во-первых, внедрение новых медицинских технологий - независимо от характера общественного устройства, от формационных или цивилизацион-но-типологических особенностей общества - привело к расщеплению смерти, к деформации как ее биологического, так и ее социального содержания. В частности, к нарушению тождества между биологическим организмом и моральным субъектом, к изменению причин смерти, к не всегда оправданному удлинению периода физических и моральных страданий (страданий и самого умирающего, и его близких), к разложению культово-религиозного уклада, а также к изоляции умирающего при резком возрастании зависимости его от системы лечебных учреждений [636; 651]. Согласно выводам социологов, изоляция благоприятствует, с одной стороны, усилению у пациента чувства одиночества, беспомощности [476. Р.85]; с другой,-дегуманизации общества [515. Р. 18-22]. Разрушение традиционных институтов социализации смерти, по мнению психологов, отрицательно сказалось на психическом здоровье населения [812. Р. 160].
Между тем, во-вторых, не все в равной мере могут пользоваться достижениями научно-технического прогресса. В ситуации, когда не искоренен застарелый социальный антагонизм, жизнь становится предметом торга. Научные открытия создают предпосылки для появления новых каналов эксплуатации, легко обращаются во вред человеку (хрестоматийный пример -убийство с целью добыть органы для трансплантации). Здравоохранение трансформируется в прибыльную индустрию, в одну из корпораций, стоя-щих на страже прежде всего собственных интересов, в институт власти, способный конкурировать с государством или церковью и навязывать обществу определенную идеологию, определенное отношение к жизни и смерти [577. Р.37-39].
В-третьих, несмотря на позитивные исторические процессы, смертность по-прежнему остается необходимым, принципиальным условием доминирования одних над другими, условием функционирования любой социальной системы. На фоне материальных, духовных завоеваний цивилизации такие явления, как неравный доступ к средствам поддержания жизни, преступное убийство и казнь, террор, кровная месть, захваты заложников, кровопролитие на классовой, религиозной и этнической почве, спровоцированный суицид, жертвоприношение и ритуальное умерщвление (в том числе, в закамуфлированных, модернизированных, трудноопознаваемых формах), выглядят особенно драматично. Новые реалии ставят крест на рассуждениях о смерти вообще, одинаковой для всех времен и народов, для всех культур [156. Р.60].
Так, в-четвертых, традиционные механизмы адаптации к факту конечности существования индивида - продолжение рода, стяжание славы, творческий вклад в поддержание преемственности генераций, приобщение к духовным ценностям - в преддверии глобальной катастрофы (и, по-видимому, в силу ряда иных причин) дают сбои [643]. Отдельному Я сулят бессмертие (точнее, радикальное увеличение продолжительности жизни), а человечеству предрекают скорую гибель.
В-пятых, в связи с отмеченными процессами в сфере общественного бытия усложняются формы и характер репрезентации смерти в общественном сознании. Страх соседствует с безразличием к чужой боли и с ажиотажем вокруг актов деструкции. Боевики, триллеры, нереалистические фантомы оккупировали кино и литературу, а информация об убийствах и катастрофах (даже прямые трансляции сцен гибели людей) наводнила масс-медиа [515. Р. 16]. Это не может не отражаться на морально-психологических качествах подрастающих поколений (хотя упрощать имеющуюся взаимосвязь не следовало бы). Притупляется способность к состраданию, растет детская преступность, прокатываются волны "культовых" самоубийств, усиливаются (конечно, не впервые в истории) настроения, которые социологи и психологи иногда называют "очарованностью смертью" [545. Р.448].
На основании анализа нескольких тысяч публикаций академического характера дифференцируем тридцать пять отчасти перекрывающихся топо-сов, или междисциплинарных теоретико-практических проблем, которыми обусловлен нынешний интерес ученых и философов к танаталистической тематике в целом:
1) сущность, дефиниция и критерии смерти (а также формы смерти в
ч
живой природе, бессмертие клеток, механизмы старения и т.п.) [335; 360; 441; 499; 520; 624; 859];
2) возможность искусственных форм жизни (а также функционирование личности на небиологическом субстрате, клонирование живых существ и т.п.) [267; 313; 314];
3) перспективы иммортализации, практического бессмертия индивида [239-241; 248; 287-288; 552; 890];
4) темпоральные параметры жизни, эволюционное (биологическое, социально-биологическое, космическое) значение смерти [345; 246; 260; 293; 299];
5) возможность посмертного существования (также реинкарнация, воскрешение и т.д.) [357; 414; 415; 422; 423; 465; 638; 507; 560];
6) тождество лица, person [304; 323; 711; 726; 833];
7) взаимосвязь мортальности и сексуальности (естественное воспроизводство, эротизм) [359; 366; 368; 665; 790];
8) морально-правовой статус неомортов [363; 518];
9) трансплантация органов и тканей (отношение со стороны различных конфессий, опасность криминализации данного вида деятельности, коммерческое использование эмбрионов) [626; 776; 855];
10) пролонжирование жизни (смысл, оправданность, одиночество, хоспис) [444; 451; 577 и др.];
11) смерть и детство (воспитание обреченного ребенка, вовлечение несовершеннолетних в военные действия, самоубийства среди подростков, переживание утраты детьми и их взросление) [955-977];
12) культурная относительность и поиск универсальных антропологических констант (восприятие смерти и примирение с нею, социализация умирающих, горе и утрата, роль ритуала, утилизация останков) [342; 400; 412; 419; 428; 455; 472; 486; 537; 564; 579; 586; 688; 819; 903];
13) природа страха смерти [493; 691; 767] и примирение с фактом смертности [453; 618-619; 879-882];
14) преодоление горя и утраты [301; 306; 400; 411; 755 и др.];
15) роль страха смерти в генезисе и эволюции общества, культуры, мифа, рационального мышления, философии, различных социальных институтов, в частности институтов власти [333; 338; 606];
16) репрезентация смерти в общественном и индивидуальном сознании [315], в мифологии [302; 324; 556], в религии [312; 430; 432], в политической идеологии [646], в масс-медиа [454; 514], в литературе и искусстве [285; 330; 350; 396; 420; 435; 503; 521; 529; 567; 601; 628; 639; 753; 783; 784; 815; 816;
862; 889]; а также соотношение сознательного и бессознательного, вытеснение и т.п. [533; 546; 630];
17) современный социо-культурный "сдвиг" и изменение демографической ситуации [343; 404; 457; 476; 576; 636; 651];
18) причинение вреда усопшим и защита их интересов [495; 542; 737];
19) добровольный уход из жизни [231; 292; 308; 332; 406];
20) легитимация эвтаназии как медико-социального института [362; 363; 424-429; 450; 481-484; 487-489; 507; 509; 911; 913; 918; 925 и др.];
21) аборт (а также незачатие, инфантицид) [662; 750; 826; 831; 852];
22) смертная казнь (возмездие и т.п.) [289; 570; 580; 781; 833];
23) отнятие жизни во всех его формах, морально позволительных и непозволительных [362; 370; 374; 460; 468; 490; 532; 558; 836; 907];
24) гибель животных и растений (экспериментирование на животных и их убой, охотам замор, потрава, экоцид, вымирание видов) [385; 397];
25) война (а также террор, геноцид, последствия Мировых войн и Холо-коста) [562; 628; 692; 772; 808];
26) массовая гибель людей в результате пандемий (СПИД), природных катаклизмов и техногенных катастроф [606 и др.];
27) угроза глобальной катастрофы и гибели человечества [605; 643];
28) грехопадение, наказание и искупление [432; 915];
29) природа вреда, "зла", связанного со смертью [523; 702; 839];
30) смерть и время, конечность существования и сознание конечности, смертность как условие индивидуальности, свободы;, смысла (преимущественно традиционная экзистенциально-философская проблематика) [377; 382; 384; 447-448; 458; 648; 916; 919];
31) вес момента ухода из жизни [387; 432; 912];
32) информирование пациента о состоянии его здоровья, коммуникация с умирающими, с их близкими [345; 373; 477; 563; 618; 843; 959];
33) методология познания смерти [273; 388; 393; 405; 634];
34) смерть и язык (концептуализация явления средствами языка, манипулирование личностью, поражение метанарраций) [303; 421; 629];
35) танатологическое образование и воспитание [416; 539; 657].
Нетрудно заметить, что перечисленные топосы, ставшие предметом научно-теоретической рефлексии, оказались на переднем плане также на уровне обыденного массового сознания, в сфере политической идеологии, в художественной литературе и кино.
Таким образом, с одной стороны, последние десятилетия ознаменовались возрастанием интереса к социальным аспектам смерти, а именно - к ее месту в системе общественных отношений, к конструированию форм ухода из жизни в процессе общественной практики, к вопросу о границах допустимого вмешательства в естественный ход событий. С другой стороны, стало
очевидно, что без целостного понятия смерти, в котором органично соеди I нились бы знания естественнонаучные, гуманитарные и собственно философские, нельзя постичь сущность человека, выстроить систему антропологических знаний. s
Для того, чтобы точнее определить направление исследования (и глубже убедиться в актуальности темы), обратимся к накопленному опыту.
Степень разработанности проблематики. Как известно, тему бренности жизни философия унаследовала от предфилософского сознания (Еккл.2:14-22). Важно, однако, другое. Еще в древности была осознана сама значимость факта конечности существования для пробуждения философской рефлексии. Так, по словам Платона, при мысли о смерти "находит страх" и "охватывает раздумье о том, что раньше и на ум не приходило" [88. С.95. Pol 330d]. Продолжая сократическую традицию [97. С.46. Phaed 81а], Артур Шопенгауэр называет смерть "Мусагетом философии" [140. С.477. WWV 41], а Мартин Хайдеггер - "храном бытия" [125. С.324. Ding]. Подобной точки зрения на роль terror mortis в генезисе и эволюции философии придерживается громадное большинство современных авторов, в частности Дж.Карс
[384], Э.Хартл [553], О.Борецкий [992]. Что касается социальных аспектов смерти, то, так или иначе, они освещались в творчестве Ф.Бэкона, Т.Гоббса, Дж.Локка, П.-А.Гольбаха, Г.Гегеля, Ф.Ницше, Вл.Соловьева, Н.Федорова, Г.Марселя, М.Хайдеггера, Ж.-П.Сартра... (здесь и далее при перечислении имен предпочтение отдается не алфавитному, а хронологическому порядку) De facto смерть признавалась катализатором истории [12. С.260. Sap 11], хотя принималась за внеисторическую, внесоциальную константу.
Начало современного этапа научно-философского осмысления смерти правомерно датировать серединой XX века. Основанием для выбора точки отсчета служат, как охарактеризованные выше тенденции общественного развития (технологическая революция, создание ядерного оружия, новая экологическая ситуация, разительные социальные перемены и пертурбации в сфере общественного сознания), так и связанные с ними особенности самого теоретико-философского дискурса: 1) ретирада экзистенциально-феноменологических и психоаналитических программ под напором аналитических, неоструктуралистских, постпозитивистских; 2) расширение конкретно-научной базы для мировоззренческих обобщений; 3) активизация поиска на стыке наук, специализация "танатологии", в тесном контакте с кото-рой в дальнейшем развивается философия смерти и умирания; 4) повышение удельного веса работ с медико-деонтологическим уклоном; 5) оформление социологии смерти в качестве социологической субдисциплины, что, на наш взгляд, подорвало пресловутую оппозицию "метафизического" (философского) и естественно-научного аспектов мортальности.
Хотя необходимо выдерживать дистанцию между конкретно-научными изысканиями, часто содержащими философские импликации, и собственно философией, метафизический отрыв ее от науки чреват, с одной стороны, вырождением философского знания; с другой,- эмпиризмом, редукционизмом, неспособностью интегрировать новые данные в систему представлений
о человеке, использовать полученные знания при переоценке ценностей и при выборе пути общественного развития.
М.Вебер обозначил водораздел следующим образом: "О том, стоит ли жизнь того, чтобы жить, и, если стоит, то когда, медицина не спрашивает. Естествознание дает ответ на вопрос о том, что нам делать, если мы хотим управлять жизнью технически. ...[Но не о том] есть ли, в конечном счете, смысл это делать" [197. Р. 144]. Едва ли можно оспорить утверждение в целом. И всё же, во-первых, из числа факторов, влияющих на понимание смысла бытия, на ценностную ориентацию, нельзя исключать и научно-технические инновации. В свою очередь, во-вторых, мировоззренческие категории, как показывают Р.Витч [859. Р.53], Дж.Сайферт [785. Р. 175], М.Вартофски [874. Р.220], ОД.Перник [723. Р.61], амальгамируют с медико-биологическим материалом. Известно, что еще в XVIII в. гёттингенские врачи обозначили термином "танатология" "рассмотрение естественных причин смерти, ее видов и диагностики" [988. Р.VII]. Однако, несмотря на выделение анатомо-физиологических знаний о смерти в особую область науки, У.Гарвей, Ж.Бюффон, Ж.Б.Уинслоу, Ж.-Ж. Брюэр, Х.Хуфеланд, А.Филип, Р.Данглисон, У.Каллен, М.-Ф.Биша, К.Бернар, А.Кэррел и другие естествоиспытатели при объяснении явления прекращения жизнедеятельности организма непременно привлекали те или иные вненаучные представления [723. Р. 17-61]. Философской широтой отличаются биологические воззрения отечественных ученых - И.И.Мечникова [216-217], И.И.Шмальгаузена [228-229], Н.П.Дубинина [246], В.М.Дильмана [245], В.В.Фролькиса [299], И.В.Тимофеева [293]. Г.В.Шор, считающийся крестником танатологии в России, помещал "науку о смерти" отчасти в контекст патологической анатомии, а отчасти в контекст профилактической медицины и говорил о "танатологическом мышлении" [230. С.5], об "идеологии танатологии" [230. С.257]. Хотя в СССР название "танатология" закрепилось за разделом медицины, в котором изучаются причины смерти, течение умирания и возможно сти врачебного вмешательства [1021. С.499], отечественные медики не забывали о взаимосвязи между научными теориями и идеологией [268].
Психолого-психиатрические штудии долгое время оставались в плену психоаналитической мифологемы. З.Фрейд, испытавший влияние Шопенгауэра, трактовал смерть как "цель жизни" [165. Р.32-35]. Фрейд, во-первых, постулировал наряду с "инстинктами жизни" "инстинкт(ы) смерти", то есть стремление организма вернуться в исходное неорганическое состояние [165; 166; 169]; а, во-вторых, констатировал, что бессознательно каждый уверен в собственном бессмертии [170. Р.289], и попытался вывести "страх смерти" из страха кастрации, из "страха разлуки с оберегающей матерью" [169. Р.67-68]. Притчей во языцах "инстинкт смерти" стал после статей П.Федерна [162]. В 30-е - 50-е годы в дискуссию втянулись А.Кохран, В.Бромберг, П.Шилдер, С.Бернфелд и С.Файтелберг, С.Йэлиффе, Р.Штерба, Е.Вайсс, О.Фенихел, К.Меннингер, Дж.Меерлоо, Е.Симмел, Т.Сас, Дж.Флугел, К.Айсслер, С.Нахт, М.Остов, Дж.Пратт, Л.Саул, Р.Брюн, С.Футтерман, Г.Зилбург [200]... Однако согласно компетентным выводам С.Гиффорда, дуалистическая теория инстинктов не получила подтверждения ни со стороны биологии, ни со стороны психологии и практического применения не нашла [493. Р.92]. Ошибочность теории демонстрировалась неоднократно [368. Р.87-109. 384. Р.87-107]. Иной подход связан с именем К.Юнга. В отличие от Фрейда, называя смерть "целью" жизни и ссылаясь на консенсус религий, Юнг имеет в виду не физический закон, а придающую смысл нашему существованию подготовку к новой жизни, морально-психологическую значимость "умира 1 Ч .
ния с жизнью" [180. Р.6]. Идеи Юнга оказали влияние на Э.Кюблер-Росс. Ее теория примирения умирающего с неизбежностью конца [618. Р. 100-120] также подвергается суровой критике со стороны ведущих танатологов -Э.Шнайдмана [794. Р.6], Р.Кастенбаума [593. Р.101-103], Дж.Бёнелла [373. Р. 19-20] и др. Принцип же "бессознательного бессмертия", более плодотворный, чем теория инстинктов, взят на вооружение Дж.Рейнголдом [762],
М.Селигмэном [786], Дж.МакКарти [666], Р.Лифтоном [643. Р.45-65], А.Дж.Левином [637] и другими авторами, затрагивающими тему страха смерти.
В целом, дискредитация догм классического психоанализа способствовала, с одной стороны, возрождению интереса к традицион-ной философской, морально-этической проблематике; с другой,- интенсификации эмпирических исследований. Что касается последних, то заметно несколько квадратов поиска; психология умирания [596; 619; 958],.преодоление горя, вызванного утратой, [598; 812; 960], структура и динамика страхов, окружающих смерть [438; 439; 653], психология суицида [796; 818], формирование представлений (о смерти) у детей [955; 968; 974], а также всевозможные сравнительные исследования [586; 817; 823]. Наблюдается тенденция к междисциплинарному синтезу, прежде всего, к совмещению психологической проекции с социологической (первыми образцами синтеза стали теории Э.Морэ [Цит по: 672], Х.Маркузе [184], Дж.Горера [533]).
В 1956 году в Нью-Йорке по инициативе Х.Фейфела собрался междисциплинарный конгресс, засвидетельствовавший рождение новой науки - танатологии. В числе авторов коллективной монографии, опубликованной по материалам конгресса,- К.Юнг, Х.Маркузе, П.Тиллих, врачи, писатели [838]. Позднее О.Кутшер определил танатологию как "отрасль, занимающуюся научными и гуманитарными исследованиями смерти", в частности, изучением психологических аспектов умирания, утраты, выздоровления [622. Р.303]. Немалую роль в популяризации новой науки сыграли и гильдии высокооплачиваемых психологов, и движение "фьюнеральных директоров", в эру упадка религиозных культов заботившееся о процветании похоронно-погребальной индустрии. Нельзя не согласиться с выводами ведущего российского эксперта В.Ш.Сабирова: до целостного, мировоззренческого понимания смерти скроенная по позитивистским меркам танатология так и не поднялась [283. С.111]. Раскрыть сущность смерти значит раскрыть сущ
ность человека, жизни, сознания, свободы, истории, реконструировать наше бытие как умирание. Поэтому, хотя прилагательное "философско-танатологический" контекстуально оправдано, штамп "философская танатология" [244; 252; 992] представляется неудачным (на Западе "танатологию" не смешивают с "философией смерти" [499; 735; 839]). Проведенный диссертантом анализ публикаций за период с 1975 по 2000 гг. показывает, что ни на своей родине, в США, ни в странах Европы термин "танатология" (в широком, междисциплинарном значении) не привился. Когда центр тяжести смещается в плоскость культурологии, социологии, социальной психологии (и, например, горе трактуется не просто как индивидуальная реакция, а как акт социальной адаптации, как средство консолидации коллектива, понесшего утрату [431. Р.214-215]), предпочтение отдается другим синонимам: "исследования в области смерти" (death studies) [442; 513; 728], "социология смерти" [843] и т.п.
Вклад классиков социологии неоценим. Г.Спенсер концептуализировал историю как постепенное увеличение "разрыва между миром живых и миром мертвых" [192. Р.180-183]. Т.Масарик (1881 г.) связал рост числа самоубийств с социальным прогрессом, стимулировавшим критическую рефлексию в годину обесценения христианских ценностей [1.85. Р. 144]. Э.Дюркгейм (1890-е гг.) предпринял попытку объяснить феномен самоубийства, исходя не из биологических, психологических или географических факторов, но лишь из характера социальной структуры, из степени интегрированности индивида в социум [159], а также показал, что оплакивание - это не просто выражение эмоций индивида, но социальный ритуал, который навязывается группой [160]. Р.Герц (1907 г.) развил целостное понятие о "смерти как социальном феномене, состоящем в болезненном процессе ментальной дезинтеграции и синтеза" [178. Р.86]. Согласно теории Герца, смерть бросает вызов не столько личности, сколько обществу, поскольку подрывает веру в его силы. "Процесс смерти" заканчивается лишь после того, как усопший воз
вращается в той или иной форме к жизни, вновь занимает место в коллективе, выполняет новые функции [178. Р.74]. Роль ритуалов (связанных со смертью) в поддержании социума раскрыта А.Ван-Геннепом [195]. У.Самнер (начало XX в.), предвосхищая последующие споры об эвтаназии, аборте и смертной казни, начал рассматривать право на жизнь как функцию социальных отношений (а не вечное естественное право) и показал, что содержание императива "святость жизни" варьирует от общества к обществу [189. V.I. Р.600-615].
Современный этап начинается в середине XX века. В 50-е годы научный мир всколыхнули публикации Дж.Горера, осудившего "замалчивание смерти": табу оборачивается ханжеством и безразличием [534. Р.22]. Тогда же Х.Фейфел и его единомышленники танатологи (см. выше) призвали к ком-плексному изучению смерти, которое не замыкалось бы рамками психиатрии [838. P.VI-XII]. На рубеже 50-х - 60-х годов в работах У.Фонса и Р.Фултона, Д.Суднова, Т.Парсонса социология смерти оформилась в "субдисциплину" [708. Р.90]. Г.Оуэн, Э.Маркузен и Р.Фултон видят задачи "социологии смерти" в том, чтобы "эмпирически исследовать индивидуальные и коллективные ответы на смерть, а также человеческие ориентации по отношению к смертности, которые порождаются конкретными культурными и социальными системами" [708. Р.90]. К настоящему времени описаны социальные сдвиги, произошедшие во второй половине XX века, в частности последствия внедрения пролонгационных технологий [343; 444; 515; 576; 651; 715; 863], специфика умирания в клинике [471; 476; 524; 636; 820], возрастные, тендерные, этнические и прочие особенности отношения к смерти [326; 444; 451; 586; 807]. Масштабные исследования проводили Б.Глэйзер и А.Стросс, М.Лернер, Ф.Бендер, Е.Стэннэрд, Л.Лофланд, Дж.Литтлвуд... Непосредственное участие в разработке темы приняли крупнейшие западные социологи: Т.Парсонс [715], П.Бергер [347], Э.Гидденс [522], К.Чармаз [388], З.Бауман [333], М.Малкей [689].
Тем не менее, эксперты констатируют, что, несмотря на "переоткрытие смерти", она по-прежнему изучается, главным образом, социологией медицинской [870. Р.285]. Поэтому К.Чармаз видит задачу в том, чтобы установить связь между умирающим индивидом и социальной структурой, а также раскрыть суть социального взаимодействия, характеризующий процесс умирания [388. P.V]. По мнению Ф.Меллора, дело заключается в том, чтобы объяснить "очевидное противоречие между отсутствием смерти и ее присутствием в современном обществе" [674. Р. 11]. "Центральное событие жизни" должно стать предметом социологии в целом, а не субдисциплины [674. Р.27]. Увы, подобные обобщения - редкость.
С социологическими переплетаются исследования историко-этнографического, историко-культурологического и демографического планов [194; 122; 164; 219; 315; 446; 455; 517; 903; 990; 1001]. Обширный материал собран А.Бремоном, Й.Хёйзингой, А.Тенети, Э.Морэ, Ф.Арьесом, Ф.Лебрюном, М.Вовелем, П.Шоню, Ж.Тибо, Р.Фавром. Методологические трудности возникли и здесь [243. С.120-123. 672. Р.130. 887. Р.8-14]. В 1931 г. М.Блок жаловался на отставание исторической науки от социологии; в 1952 г. Л.Февр вновь посетовал на то, что "психологи, доктора и социологи монополизировали тему смерти" [672. Р. 115]; но спустя еще три десятилетия Дж.Уэйли так прокомментировал ситуацию: "...Пока еще далеко не ясно, что же именно пытаются изучать историки, когда обращают свой взгляд к смерти, и какие методы исторической науки наиболее приемлемы для таких исследований" [887. Р.4]. А.Тойнби ведет речь о дюжине "путей" примирения с фактом смертности [660. Р.69-94], Т.Парсонс - о христианской и научной "парадигмах" [716. Р.63-66], Дж.Карс - о десяти "концепциях смерти" [384. Р. 10], Ф.Арьес - о пяти "позициях по отношению к смерти" [316], Ж.Бодрийар - о западной "системе репрезентации", основанной на жесткой оппозиции жизни и смерти [154. Р.125-194]. В распоряжении историка, рассуждающего о типах восприятия смерти [316], нет ничего, кроме докумен тов. Велик риск подмены предмета: чувство не совпадает со зримо-материальной формой выражения. Результаты, полученные путем сканирования письменных источников, отличаются от полученных при работе с памятниками изобразительного искусства. Нет уверенности ни в репрезентативности материала, ни в правильности его интерпретации. Более того, поскольку любой эпохе и любому человеку знакомы любые чувства, то гипотеза об исторических типах отношения к смерти повисает в воздухе. Обычно не удается ни учесть социальную принадлежность умирающего, ни проследить зависимость смены "типа" от экономических, демографических процессов.
Очевидно, трудности, с которыми сталкиваются социологи и историки, связаны не в последнюю очередь с тем, что "феномен конечности существования" изучается лишь на уровне идей, тогда как уровень материального производства, социальной структуры, биологии, техники остается без внимания. Материальная сторона умирания претерпевает изменения. Изменяется и сознание людей. Однако едва ли в нем, как в зеркале, отражается то, что в действительности происходит с цивилизацией, со способом ухода людей из жизни. Объяснение предполагает философскую рефлексию над основаниями современной науки, порожденной как раз тем обществом, в котором превалирует данный тип отношения к смерти. Рефлексию над критериями самой рациональности (которые, как известно, конституируются именно в рамках дискурса о стремлении к самосохранению [28. С.368-369. Рг 1.37. 60. С.263-270. TTG 2.2]), над политическими, экономическими и прочими предпосылками принимаемых аксиом.
Несмотря на всё разнообразие точек зрения, философия смерти и сегодня сохраняет преемственность идеологии модерна, по-прежнему развивается под знаком идей Бэкона, Декарта, Гоббса, Паскаля, Ларошфуко, Гольбаха, Гегеля, испытывает мощное и сложное воздействие учений Шопенгауэра и Ницше (прав Гидденс, считающий постмодерн лишь ступенью в эволюции
модерна [522]). Последние полвека отмечены конкуренцией экзистенциально-феноменологической, аналитической и структуралистической парадигм. Богатая, утонченная культура осмысления смерти, возросшая на почве виталистических учений, философской антропологии, экзистенциализма и феноменологии, но наряду с идеями С.Кьеркегора [51], Ф.Ницше [74-82], Г.Зиммеля [36], О.Шпенглера [141], М.Шелера [210], Г.Марселя [207-209], К.Ясперса [206], М.Хайдеггера [176-177], Ж.П.Сартра [190], П.Ландсберга [182], М.де Унамуно [108] впитавшая также немецкую диалектическую традицию, элементы теологических, психоаналитических и неомарксистских теорий, пользуется авторитетом на европейском континенте. Переломным этапом в истории этой культуры стало творчество франкфуртцев, в частности Х.Маркузе, сосредоточившегося на превращении естественного факта смерти в "социальный институт" и перенесшего центр тяжести с онтологического аспекта проблемы на социологический [184. Р.73]. Позднее лидерство удерживали Х.Ферратер-Мора [501], Э.Левинас [Цит.по: 648.Р. 135-185], Дж.МакКэрри [Цит.по: 475.Р.47-72], Р.Мартен [931], Ф.Ульрих [939], П.Клэ [947], Л.Тома [952], Г.Шерер [935], Р.Лифтон [643], З.Бауман [333]. Структу-ралистические, точнее неоструктуралистские) теории, созданные во Франции, нашли приверженцев во многих странах. Крупнейшими представителями направления считаются Ж.Батай, радикализовавший философский дискурс жизни и смерти [153], Ж.Лакан, переосмысливший теорию Фрейда и связавший тягу к смерти с полаганием вечно ускользающего объекта жела-ния [52. С.84-90], М.Фуко, показавший, как "внедрение смерти в знание" проторяет дорогу биополитическому конструированию индивида [123. С.268-270. 124. С.272-365. 163. Р.135-159], Ж.Деррида, распространивший свою антиметафизическую программу на танатософские тексты и подвергший критике онтологическую концепцию [156-157], Ж.Бодрийар, проследивший историю "вытеснения смерти" из социального пространства [154]. Аналитический подход, обозначившийся в трудах классиков английской фи
лософии [149. С. 186. Sui. 23. С.232-234. Lev 27], преобладает в англосаксонских странах, но по мере возрастания актуальности морально-этической, медико-юридической, логико-методологической проблематаки завоевывает и Европу. В числе авторов, работающих в традиции анализа, необходимо упомянуть такие имена, как Дж.Флетчер [508], Г.Мёрфи [691], Э.Флу [507], Р.Брандт [361], С.Розенбаум [768-770], Т.Нагель [692-694], Дж.Фейнберг [495-498], Р.Дворкин [467-468], Б.Уильямс [890], Дж.Веллемэн [861], Д.Брок [362], М.Бэттин [332], Ф.Фут [509], П.Уиндт [891], Р.Г.Фрей [512], Ф.Фелдмэн [499], Р.Перретт [724], А.Рорти [767].
Наиболее полными реестрами публикаций по тематике смерти остаются каталоги, составленные под руководством Р.Фултона и охватывающие тысячи источников, начиная с 1845 г. (в этих каталогах используется восемьдесят классификационных признаков [983-984]); перечень, изданный С.Соутардом в 1991 г. и содержащий приблизительно 8000 наименований [982]; библиография, подготовленная М.Симпсоном (в первой части, увидевшей свет в 1979 г., аннотированы 700 книг; во второй, выпущенной в 1987 г.,- еще 1700 книг [988; 989]).
Что касается диспозиции сил в нашей стране, то влияние сохраняют марксистская платформа и течения, ориентированные на отечественную традицию (в частности, русский космизм). На недостаточность освещения в марксистской теории вопроса о жизни и смерти одним из первых указал в 1960 г. В.П.Тугаринов [294. С.92]. "Освещение вопроса" в ту пору сводилось к опровержению учения о бессмертии души. Тем временем, НТР вносила свои коррективы. В 1950-е гг. пользовавшийся в СССР авторитетом Дж.Бернал придал новый импульс технократической идее о грядущей победе над смертью. Приверженцами гипотезы зарекомендовали себя видные советские ученые: В.Ф.Купревич, Л.В.Комаров, П.Ребиндер, Н.Эмануэль... "Смерть противна натуре человека" [260. С.348]. Параллельно с обсуждением перспектив индивидуального бессмертия укреплялась и "традиционная" материалистическая доктрина. Противополагание "социального" бессмертия (в памяти потомков и т.п.) "персональному" легло в фундамент дальнейшей дискуссии [276. С. 182]. Впрочем, необходимо отметить публикации Г.Г.Ершова и защищенную им в 1969 г. диссертацию, в которой сделан важный шаг навстречу нерелигиозной концепции личного бессмертия [247; 997]. В 1970-е гг. И.В.Вишев поставил будущее самого атеистического мировоззрения в зависимость от реализации идеала "практического бессмертия" [239-241], а Б.Ф.Славин обосновал закономерность избавления от тлена, обратившись к тексту "Тезисов о Фейербахе" [287], и связал иммортализацию с построением коммунизма: "?..Коммунисты... не считают смерть и болезни людей чем-то фатальным... Марксисты полагают, что и смерть зависит от уровня развития самого общества..." [288. С. 15] Своеобразные иммортали-стические концепции предложены А.М.Жаровым [248], А.К.Манеевым [267], Б.М.Полосухиным [278].
В 1980-е гг. в поле зрения советских философов попадают биоэтические коллизии, "суицид", страх небытия, казнь. В мае 1989 г. в Институте Философии АН СССР состоялась конференция по "этическим вопросам жизни и смерти" [259]. В.Ш.Сабиров защищает диссертацию на тему "Этико- философский анализ проблемы жизни и смерти" (1986) [1006], О.М.Борецкий - на тему "Конечность человеческого бытия как проблема мировоззрения" (1989) [994]. Те или иные аспекты смерти затрагивались такими авторами, как С.Ф.Анисимов, Н.Малеин, Н.Н.Трубников, А.Г.Амбрумова, О.И.Джиоев, Д.В.Бирюков, В.П.Войтенко, А.Д.Налетова, А.А.Гусейнов, Г.И.Царегородцев, Е.В.Кармазина, Е.А.Дубова,
Ю.Л.Бессмертный, П.В.Корнеев, Е.А.Торчинов, И.Т.Фролов, К.Х.Хайруллин, Г.Д.Бердышев, В.Н.Шердаков, Л.Коновалова, А.Л.Петрова, О.А.Новикова, К.Б.Серебровская, П.П.Гайденко, С.Г.Семенова, Т.А.Кайко, И.И.Саливон, Л.И.Тегако, Ю.Г.Бухаев, Т.Г.Сторчевая, Э.С.Стулова, А.А.Голов, М.А.Малышев, Л.Н.Коган, А.К.Судаков, И.И.Лапшин, С.Б.Борисов,
К.Г.Исупов, В.В.Никитаев, И.Л.Андреев. Громадное большинство работ (включая даже упомянутые диссертации) выдержано в историко-философском ключе. Аспекты рассматриваются независимо друг от друга. Как неоднократно напоминал в этой связи И.Т.Фролов, для того, чтобы понять смерть, необходимо совместить перспективу нравственной философии с перспективой естествознания [296. С.57. 298.С.302-338]. Задача по-прежнему актуальна.
За прошедшее десятилетие (1991-2002 гг.) диссертации на соискание ученых степеней докторов и кандидатов философских наук представлены Н.М.Ефимовой [998], А.В.Демичевым [996], Д.В. Матяшем [1003], Н.И.Хагуровой [1008], О.С.Суворовой [1007], М.А.Шенкао [1010], И.Н.Лавриковой [1002], Е.А . Клениной [1000]. Диссертации по различным гуманитарным специальностям, содержащие философские импликации, представлены историком Т.И.Зайцевой [999], медиком И.Б.Бойко [992], социологом О.В.Бойко [993], психологом М.П.Гусаковой [995], филологами Н.В.Проданик [1005], Г.В.Косяковым [1001], Хо Сон Тэ [1009].
И всё же не будет ошибкой квалифицировать состояние философско-танатологических исследований в стране как качественное отставание, причем не столько от западной науки, сколько от вызовов времени, от самой российской действительности (отражающей, разумеется, упоминавшиеся выше мировые тенденции). В 1995 г. диссертантом (воспользовавшимся фондом ИНИОН, а также фондами и техническими средствами библиотек США) было установлено, что доля отечественных публикаций в мировом потоке научной информации по тематике смерти (интервал с 1945 г. по 1994 г., медико-биологические работы в расчет не принимались) не превышает 0,01 %, или одной десятитысячной. Даже с учетом возрастания числа публикаций в 1995-2002 гг. эта доля не превысит 0,5 %. Можно предположить, что закреплению отставания благоприятствовали как общие тенденции в социально-политической жизни страны, так и особенности советской философии,
зависимость ее от государственной идеологии, недостаточное внимание к интересам личности, недооценка популярной на западе проблематики вплоть до неприятия целых научных направлений. Однако следовало бы воздержаться от поспешных, поверхностных выводов. Во-первых, академическую философию нельзя изолировать от прочих форм духовной деятельности: в СССР не ощущалось недостатка ни в политической публицистике, ни в произведениях художественной литературы, посвященных "вечным вопросам". Во-вторых, муссирование темы конечности существования не является универсальным показателем развитости системы гуманистических ценностей. Более того, в-третьих, гуманизм определяется через отношение к смерти и было бы логической ошибкой опираться на тезис, который предстоит доказать. Как раз данное исследование могло бы стать шагом на пути к уяснению причин упомянутого отставания (непосредственной нашей целью ответ на вопрос, находящийся в компетенции скорее истории, чем философии, не яв-ляется), но не наоборот.
Актуальность, колоссальная значимость темы и, вместе с тем, насущная потребность в философских работах, обобщающих результаты новейших конкретно-научных изысканий, определили цель и предмет предпринятого диссертационного исследования.
Цель и задачи. Цель исследования состоит в том, чтобы углубить понимание сущности человеческой смерти, обобщив разнообразные научные знания, касающиеся проблематики ухода человека из жизни, и выработать общий концептуальный подхрд к таким казалось бы разнородным явлениям, как биотехнологическая эволюция форм прекращения существования, перспективы иммортализации, пролонжирование умирания, убийство, смертная казнь, "суицид", "эвтаназия" и др. (см. выше 35 топосов).
Такой подход, учитывающий всю полноту социального бытия человека, позволил бы понять различные аспекты, типы, формы прекращения существования в органической взаимосвязи друг с другом (а также во взаимодейст
вии с социальной системой в целом) и в глобально-исторической перспективе.
ч
Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие основные задачи:
- развить представление о смерти как социально-биологическом явлении, включающем организменно-индивидуальный уровень и уровень социальных отношений, предпринять концептуальный анализ понятий "смерть", "умирание", "социальная смерть" и ряда других, обозначить главные направления конструирования формы прекращения существования;
- предпринять детальный анализ конструкта "естественная смерть", на протяжении столетий играющего ключевую роль в дискуссиях о завершении жизненного пути, проследить процесс трансформации естественного факта смерти в социальный институт, теоретически обосновать принцип активного, творческого отношения человека к собственному концу;
- в порядке конкретизации принципа активного творческого отношения человека к действительности рассмотреть перспективы планирования времени, места и способа ухода из жизни; при этом выявить истоки отрицательной и положительной установок по отношению к mors voluntaria, проанализировать аргументы за и против "суицида", раскрыть взаимосвязь между терминальным выбором личности и работой социальных институтов;
- рассмотреть принципиальную возможность общецивилизационного терминального выбора как некоторого формального условия свободного выбора личности и свободной истории человечества;
- сопоставить важнейшие тенденции репрезентации смерти в общественном сознании (обусловливающие терминальный выбор личности); прояснить сложную диалектику рациональности и мифа, свойственную философ-ско-танатологическому дискурсу, диалектику неприятия смерти и примирения с нею; раскрыть суть "разумного" (рационального) отношения к смерти,
осуществив философскую рефлексию и над основаниями танатологической науки, и отчасти над критериями самой рациональности;
- выявить начала, принимаемые без доказательства и полагающие границы размышлениям (в том числе философским) о смерти, отразить положе-ние танатологии в универсуме культуры, критически переосмыслить ряд устоявшихся стереотипов ("желание жить", "открытие смерти", "страх смерти", "вытеснение смерти", "святость жизни") с точки зрения их роли в рационализации или, напротив, мифологизации умирания;
- обобщить знания о способах восстановления социальной целостности, нарушенной вследствие утраты члена социума; раскрыть философское значение утраты, горя, постмортальных практик (в частности, похоронно-погребального ритуала) в жизни индивида и коллектива; продемонстрировать единство и многообразие путей, уровней социализации смерти;
- обозначить каналы интеграции понятия смерти в систему философско-антропологических знаний;
- оценить перспективы эволюции некоторых форм ухода из жизни, благоприятные возможности и опасности, ожидающие в этой связи цивилизацию; выработать подход к объяснению причин кризиса, охватившего разнообразные стратегии противостояния смерти, и переосмыслить идеал бессмертия.
Объект и предмет исследования. Объектом исследования выступает смерть, или уход из жизни (процесс и событие) как важнейший момент общественного бытия (и, соответственно, бытия индивида), получающий отражение в общественном сознании (и, соответственно, в сознании индивида). В качестве предмета исследования определены социальные аспекты смерти, в частности ее место в системе общественных отношений, ее конструирование в процессе общественной практики, социально опосредованное вмешательство человека в "естественный" ход событий.
Подчеркнем, что широко распространенное отождествление философской проблематики смерти с "проблемой конечности существования" [994. С.З] приводит к резкому сужению поля зрения исследователя и потому не отвечает поставленной цели. Слово "смерть" употребляется нами, как в узком, так и в широком значении, в качестве синонима "умирания" (подробнее о соотношении понятий см. Главу 1).
Научно-теоретическая значимость исследования определяется потребностями философии и науки на современном этапе. Полученные результаты, во-первых, позволяют вскрыть существенные связи между различными сторонами ухода из жизни, между разнообразными явлениями, связанными со смертью и, таким образом, продвинуться от описания этих явлений к их объяснению; а, во-вторых, имеют значение для понимания целого спектра смежных философских вопросов, в числе которых - сущность человека, типы рациональности, взаимообусловленность научно-атеистической и религиозно-христианской мировоззренческих установок, генезис отношений господства-подчинения, природа постэкономического общества, направление истории и множество других.
Научно-практическая значимость. Обобщения и выводы исследования могут послужить отправной точкой при установлении межкультурного и межконфессионального диалога, при принятии социально-политических решений, при выработке долгосрочных стратегий в области образовательной политики, при проведении публичных дебатов по таким актуальным вопросам, как сущность и содержание гуманистически ориентированного воспитания; мера и способы репрезентации гибели, умирания, убийства (в масс-медиа, кино, литературе, попкультуре); отмена или сохранение института смертной казни; медикализация и институционализация эвтаназии; приоритеты здравоохранения и ценность пролонжирования жизни; способы утилизации тела в современных условиях... Материал целесообразно использовать в процессе преподавания как ряда тем вводного курса философии, так и раз
нообразных специализированных курсов социально-философской, антропологической, этико-деонтологической, историко-культурологической, психолого-педагогической направленности.
Методологической и идейно-теоретической базой исследования выступают принципы исторического материализма [71. С. 11-76], а именно: закон определяющей роли общественного бытия [71. С.20], учение об "идеологии" как извращенной форме сознания, о навязывании идеологии господствующих классов всему обществу [71. С.43], положение о том, что "осво-бождение людей" есть "историческое дело", а не "дело мысли" [71. С.21,37], теоретические принципы, позволяющие рассматривать рождение и смерть как моменты общественного бытия, как проявление определенных отношений человека к человеку, к обществу, к природе [66. С.718-720. 67. С.56. 71. С.26. 145. С.25-26].
В своих гипотезах и рассуждениях диссертант опирался на идеи многочисленных отечественных и зарубежных авторов, в той или иной степени стыкующиеся с историко-материалистическим подходом: на предложенную Х.Маркузе концепцию институционализации естественного факта смерти [184], на развитые М.Фуко представления о власти, индивиде, Просвещении, медицине, сексуальности, жизни и смерти [123; 124; 163], на созданную Р.Бартом теорию мифа как вторичной семиологической системы [9], на запатентованную Э.Гидденсом трактовку постсовременности [522], на медицински конкретизированный в трудах Д.Брока, Р.Дворкина и Г.С.Нили принцип автономии личности [362; 467-468; 696], на данную В.Ш.Сабировым оценку западной танатологии, ее мировоззренческих оснований, плюсов и минусов [283], на выдвинутый И.Т.Фроловым тезис об опасности изменяющего воздействия на биологическую ррироду человека в условиях "расколотого мира" [296-298], на разработанное И.В.Вишевым учение о практическом бессмертии [239-241], на озвученное И.Илличем антитехнократическое понимание сущности институтов здравоохранения [576], на другие источники. Взя
ты на вооружение также методы аналитической философии (точнее, апробированные на ее почве приемы анализа; идея перевода философских проблем в плоскость языка нами не разделяется). Феноменологические, деконструк-ционистские методы в данном исследовании применения не нашли (хотя выводы, сделанные феноменологами и деконструкционистами, учитываются). Использовались, конечно, общенаучные методы: логический анализ, индукция, дедукция, сравнение, обобщение, структурно-функциональный анализ, историко-антропологический анализ, компонентный анализ. Собственные наблюдения диссертанта (в частности, связанные с упоминавшейся оценкой потока публикаций, с анализом сочинений студентов, посещавших
1 і
курсы) могли повлиять на содержание работы лишь косвенно, оформления не получили и существенными с точки зрения ее результатов не представляются.
Научная новизна диссертации и положения, выносимые на защиту.
О научной новизне можно говорить в двух планах.
Во-первых, в целом, в отечественной философии (и науке) теме уделяется пока еще далеко не достаточное внимание, материалы, накопленные зарубежными авторами, представлены фрагментарно, диссертационные исследования малочисленны (см. выше).
Во-вторых, на защиту выносится концепция, основная идея которой заключается в том, что разнообразные явления, касающиеся прекращения существования индивида, рассматриваются во взаимодействии друг с другом и с социальной системой в целом сквозь призму представлений о творческой природе человека и об общественно-исторической практике (люди являются творцами не только своей жизни, но и своей смерти, конструируют ее в процессе общественной практики, хотя не вполне сознают данное обстоятельство, мифологизируют уход из жизни, вследствие чего утрачивают готовность к свободной, преобразовательной деятельности, легко становятся объектом манипуляции).
В рамках диссертационного исследования получены следующие важнейшие результаты:
- установлено, что смерть человека - сложный био-политико-этико-метафизический конструкт, отражающий социальные, технологические, идеологические изменения в обществе, и что эволюцию представлений о прекращении жизни (тем более, перемены в практике ухода из жизни) нельзя объяснить ни простым приращением медико-биологических знаний, ни самой по себе сменой мировоззренческой ориентации;
- развито представление о способе умирания, выделены социальные функции смерти, рассмотрены альтернативы, уровни, ступени умирания и, таким образом, преодолено отождествление философской проблематики смерти с преимущественно экзистенциально-философской проблемой ко-нечности существования;
- показано, что категория "естественная смерть", отражающая диалектику покорности и сопротивления, с одной стороны, призвана санкционировать некоторую норму ухода из жизни и, таким образом, оправдать институты власти; с другой,- подразумевает непрерывное наступление на "последнего врага" и также сопряжена с развертыванием отношений господства-подчинения;
- развито понятие терминального выбора, посредством которого человек сознательно реализует одну из имеющихся возможностей ухода из жизни и
ч
преобразует смысл всего пройденного пути; выделены стратегии умирания; обращено внимание на неправомерность редукции терминального выбора к отказу от пролонжирования жизни, на ошибочность отождествления идеала "свободной смерти" с "рациональным суицидом" и на опасность медикали-зации проблемы завершения жизни;
- разработана детальная классификация аргументов против планирования смерти и, соответственно, выстроена система контраргументации;
- показана обусловленность терминального выбора личности работой социальных институтов и продемонстрировано внутреннее единство различных форм институционализации смерти; при этом раскрыта диалектика отрицательной и положительной установок по отношению к mors voluntaria, обобщены аргументы за и против "эвтаназии", выявлена взаимосвязь между дискредитацией института смертной казни и легитимацией эвтаназии, дана оценка так называемому принципу "святости жизни";
- выдвинута и частично обоснована гипотеза о том, что принципиальная готовность планетарного сообщества к добровольному уходу (по этическим соображениям) способствовала бы выявлению ценности той или иной эволюционной перспективы и, таким образом, повышению шансов человечества на выживание;
- опознан Миф, полагающий границы философским размышлениям о жизни и смерти: миф воспроизводится в процессе дискуссии и корректирует ее ход; показано, что гипотеза об "открытии смерти" содержит в себе предвосхищение основания, что надежда на посмертное существование - это не столько защитная реакция, сколько предпосылка травмы, и что попытки возвести "желание жить" в ранг абсолютной истины, положить принцип самосохранения в основание рациональности чреваты методологическими и мировоззренческими трудностями;
- прояснены важнейшие аспекты диалектики неприятия смерти и примирения с нею; предпринят анализ концепта "страх смерти", доказывающий несостоятельность попыток односторонне противопоставить боязнь небытия разнообразным тревогам, связанным с предстоящим уходом из жизни, изолировать онтологическое измерение смерти от эмпирического;
- систематизированы знания о путях восстановления социальной целостности, нарушенной вследствие утраты члена социума; раскрыты философ-ско-мировоззренческое значение, а также социальные функции горевально
поминальной активности и похоронно-погребального ритуала в жизни индивида и коллектива;
- сформулирован идеал социально-индивидуального "бессмертия" и обоснован вывод о том, что увеличение продолжительности жизни могло бы обрести ценность только в том случае, если бы выступило предпосылкой свободного, творческого отношения человека к своему концу;
- предложено объяснение причин кризиса, охватившего различные стратегии адаптации человека ичобщества к факту конечности существования, или так называемые "формы бессмертия" (любая из которых - не только результат, но и предпосылка определенного восприятия смерти), обозначена связь кризиса с общими тенденциями к мифологизации ухода из жизни.
Достоверность и обоснованность выводов обеспечивается привлечением большой совокупности источников (классических и современных, отечественных и зарубежных, конкретно-научного свойства и умозрительно-философского) и, соответственно, применением адекватных методов познания.
Апробация. По теме исследования диссертантом опубликовано, начиная с 1988 года, 40 работ общим объемом не менее 44 п.л. Результаты исследования нашли отражение в монографиях: "Реконструкция умирания: Опыт целостного философского осмысления проблематики жизни и смерти". Красноярск: Изд-во КГПУ, 2002.- 352 с. (грант Красноярского Краевого Фонда Науки). "Уход из жизни: Социально-философский ракурс". Красноярск: Изд-во КГПУ, 2003.- 235 с. (грант Красноярского педуниверситета). О результатах сообщалось на республиканской конференции "Молодежь и пути России к устойчивому развитию" (Красноярск, 3-5 апреля 2001 г.); на Х-м Международном Симпозиуме "Концепция гомеостаза" (Красноярск, 19 декабря 2000 г.); на Международной научной конференции "Космизм и новое мышление на западе и востоке", проводившейся Санкт-Петербургским университетом совместно с Австрийским Союзом Академиков (Санкт Петербург, 29 июня - 1 июля 1999 г.). В феврале 1995 г. диссертационная
концепция обсуждалась участниками методологического семинара на департаменте философии Боулинг-Гринского университета (США). В 1996-2001 гг. о ходе работы неоднократно докладывалось на заседаниях кафедры философии и социологии Красноярского Государственного педагогического университета.
Материалы диссертации использовались при подготовке общего вузовского курса философии для студентов естественных и гуманитарных факультетов педуниверситета (в 1990-2004 гг.; темы лекций: "Человек", "Сознание", "Общество и природа" и др.), а также при подготовке лекционного курса для аспирантов КНЦ СО РАН и соподчиненных академических институтов (в 2000-2004 гг.). Разработаны следующие специализированные курсы: "Философия смерти и умирания" (48 ч. аудиторных занятий), "Философские основания научной танатологии" (36 ч.), "Англо-американская философия (с элементами биоэтики и деонтологии)" (24 ч.). Указанные курсы регулярно читаются на различных факультетах Красноярского педуниверситета. В 1995-2003 уч. гг.- на естественнонаучном и географическом, в 2001-02 уч.гг- на факультете педагогики и психологии детства, в 2002-03 уч.гг- на факультете иностранных языков (кроме того, в 2001-02 уч.гг. курс запраши-вался факультетом коррекционной педагогики, хотя прочитан не был).
Структура диссертации. Текст состоит из введения, четырех глав (разбитых на двенадцать параграфов), заключения и библиографического списка. В соответствии с поставленными целью и задачами, в главе первой развивается представление о смерти как социально-биологическом явлении. В главе второй внимание сосредоточено на философско-мировоззренческих основаниях теории и практики планирования времени, места и способа ухода из жизни. Третья глава посвящена проблематике репрезентации смерти в общественном и в индивидуальном сознании. В главе четвертой рассматриваются процессы восстановления социальной целостности, нарушенной
вследствие утраты члена общества. Итоги подводятся в конце каждой главы. В Заключении сделаны общие выводы, намечены контуры дальнейших исследований, сформулирован минимум практических рекомендаций. Библиографический список насчитывает 1025 наименований.
Смерть на организменно-индивидуальном уровне
Не особенно удачный опыт дискуссий, имевших место в последние два-дцать лет, свидетельствует о том, что уже на стадии элементарного категориального анализа философское осмысление явления (или некоторого множества явлений), обозначаемого на уровне разговорного языка с помощью слова "смерть", сталкивается с исключительными трудностями, как логико-методологического, так и содержательно-теоретического порядка.
Прежде всего, с трудностями сопряжено уточнение границ предмета исследования и конструирование самого объекта познания. Что касается нынешнего состояния мировой философии смерти и умирания, то налицо все негативные последствия, которые несет с собой позитивистская трактовка предмета и задач философии. Отчасти в качестве реакции на распространение позитивизма могут рассматриваться периодические взлеты популярности абстрактнометафизических, формалистических, экзистенциалистских теорий, апеллирующих к внеисторической "сущности человека" и игнорирующих достижения науки. Очевидно, преодолеть возникающие противоречия позволяет лишь последовательно диалектический, историко-материалистический подход. Важно помнить об относительности различия между объектом и предметом познания, о взаимодействии субъекта и объекта в процессе общественной практики, о том, что философия призвана не только суммировать данные эмпирических наук, но и идти впереди науки, нацелена не только на анализ языка, но и на постижение сущности явления, выражающейся в единстве разнообразных форм его бытия.
Англоязычные авторы предпочитают говорить не о "сущности" ("essence"), а о "природе" ("nature") смерти [499. Р.6,12]. И то лишь в самом крайнем случае. Обычно же предметом анализа выступают дефиниции и высказывания типа "Джон умер". Немецкоязычные авторы (причем, не только феноменологического толка), как правило, ведут речь о "смысле смерти" ("der Sinn des Todes") [935. S.4]. Согласно разъяснению Георга Шерера, чьи работы считаются в постфеноменологической Германии эталоном сбалансированного подхода, вопрос о "смысле смерти" распадается на четыре вопроса: 1) Что такое смерть? (Отделение души от тела или биологический процесс? Конец существования личности или переход ее в новое состояние?) 2) Можно ли надеяться на жизнь после смерти? 3) Как мы должны относиться к смерти? 4) Как мы ее познаём? [935. S.1-5]. Главным вопросом остается, конечно, первый из четырех.
Образчиком одностороннего противопоставления "философского вопроса" "Что такое смерть?" психологическим, юридическим, биологическим и прочим "проблемам"("Почему организмы умирают?"; "Как мы чувствуем надвигающийся конец?"; и др.) служит широко разрекламированный в западной академической печати опус профессора Массачусетского университета Фреда Фелдмэна [499. Р.11]. Любую дефиницию автор пытается опро-вергнуть с помощью контрпримеров. По его мнению; смерть нельзя определить как прекращение жизни, поскольку при замораживании жизнь-де прекращается, а смерть, тем не менее, не наступает [499. Р.62] (увы, этот фантастический пример с "замораживанием" не имеет ничего общего с действительностью!). Случаи деления одноклеточных и, наоборот, слияния клеток, приводящего к возникновению нового организма, якобы также доказывают, что можно "перестать жить", не претерпев "смерти" [499. Р.66-69] (а здесь автор попросту подменил понятие). Ее нельзя определить через прекращение жизни еще и из-за отсутствия ясных представлений о жизни, об организме, о жизненных функциях [499. Р.22-65] (и эта посылка ошибочна). Далее, Фел-дмэн сталкивает результативное и процессуальное значения слова "умирание". В первом случае ("умирание-1") процесс завершится смертью. Во втором ("умирание-2"),- дело до нее, возможно, не дойдет. Иной раз она вызвана внутренними факторами, заболеванием, а иной раз - мгновенным внеш-ним воздействием (ударом, взрывом). На каждую дефиницию умирания у аналитика припасен казус, который ей не удовлетворяет [499. Р.72-88]. Выводы впечатляют: "Может показаться, что между смертью и умиранием-2 нет никакой связи.
Терминальный выбор личности
Условимся понимать под терминальным выбором действие (и, соответственно, его. результат), посредством которого индивид сознательно и намеренно реализует одну из имеющихся возможностей ухода из жизни. Терминальный выбор предполагает анализ ситуации, постановку личностно (подчас общественно) значимой цели, признание собственной смерти необходимым условием или средством ее достижения, а также практическое осуществление намерения. Нередко целью называют сам уход из жизни. Поскольку, однако, поступок мотивируется желанием прервать страдания, обрести покой, очутиться в раю, то правильно было бы говорить о средстве (хотя теоретически возможна и экстравагантная мировоззренческая позиция). Выбор имеет место на любой ступени умирания. Нельзя отлучать серьезную акцию от периода ее созревания, забывать о диалектике необходимости и случайности, о преемственности в развитии личности. Сравним два высказывания :"Он сделал выбор, записался на виолончель" и "Его выбором стала музыка, ей посвятил он жизнь". В первом случае под выбором понимается однократный поступок, во втором - долгосрочная линия поведения, не застрахованная от крутых виражей.
Пассивно-созерцательное отношение к смерти, или готовность плыть по воле волн и тихо ждать своей очереди правомерно рассматривать как моди-фикацию терминального выбора, наряду с активным вмешательством в ход событий. В случае неспособности к материально-практическим действиям (и при условии, что посторонняя помощь также исключена), непосредственно у финишной черты или в состоянии абсолютной физической неподвижности, вызванной либо внутренними причинами (параличи), либо внешним насилием, компетенция личности ограничена пространством внутреннего выбора.
Совершая выбор (направленный на достижение определенной цели, так или иначе приравниваемой к благу), умирающий решает трудную задачу: правильно рассчитать баланс благ и зол, перерезать нить в нужной точке. Жизнь рассматривается им как средство достижения нужной смерти, а смерть, в свою очередь,- как условие фиксации достигнутого. Накопленные годы выкупаются ценой последнего вздоха. Промедление или поспешность препятствуют получению оптимального результата. Сравним три логически возможных варианта расчета.
Вариант первый, "романский". Радости и невзгоды образуют некоторое конечное множество и статистически распределяются вдоль оси времени. Тот, кто засиживается за игральным столом, рискует застать разрушение построенного им дома, пережить не только детей, но и внуков, за один год хватить горя больше, чем за предшествующие пятьдесят. Товар берут в кредит. По счетам платят позже. Поэтому, откусив кусок пирога, разумно спешить восвояси, а не дожидаться сезона болезней, утрат, унижений.
Вариант второй, "готический". Само по себе существование, чем бы оно ни было заполнено,- благо. А раз так, то лучше собственными глазами увидеть конец любимой внучки, чем просто помнить о том, что он когда-нибудь, да наступит. Каждый день страданий, добавленный к десятилетиям радости, только увеличивает общую сумму блага.
Вариант третий, "барокко". Земное странствие - не вытаскивание заранее напечатанных билетов, а непрерывное зарождение новых возможностей. Задержавшись на пару месяцев, можно отодвинуть мучительный конец еще лет на двадцать и обеспечить бизнесу (идеям, имени, потомству) процветание на века (или, наоборот, всё испортить).
Так или иначе,,в основу,расчетов может быть положена любая из моделей. Анна пассивно терпит боль, Борис прибегает к эвтаназии, Бонифаций же дорожит страданием и одиночеством. Для Бориса важны события (хорошего не предвидится, поэтому он покидает мир, по своей воле, но с чувством горечи), для Анны - само существование (она уходит, тоже потерпев фиаско; согласилась бы на всё, да медицина бессильна). Бонифаций же адаптируется к зимним холодам, причем, тем эффективнее, чем выше его активность. Таким образом, вариант "барокко" представляется более продуктивным, конструктивным, диалектичным, чем два других, абсолютизирующих либо количественную, либо качественную сторону жизненного пути. Только взвешенный, диалектический подход позволяет правильно соотнести ценность событийного содержания с ценностью собственно временного отрезка, а ценность всего жизненного пути - с ценностью составляющих его периодов.
Диалектика рациональности и мифа в философско-танатологическом дискурсе
Желание жить, жить во что бы то ни стало (желание, "обратной стороной" которого непременно-де является страх смерти [140. Т.2. С.478. 210. S.34]), кажется непреложным4 законом, беспредпосылочным началом, чем-то само собой разумеющимся, не нуждающимся в объяснении (которому, впрочем, не всегда и поддается). В стремлении (часто непроизвольном) уклониться от рефлексии над основаниями столь значимого факта сознания, в готовности разума принимать на веру догматы об абсолютной ценности жизни (человека, человечества) и о некотором метафизическом превосходстве "быть" над "не-быть" ("быть-вот" над "еще-или-уже-не-быть"), в мощном натиске эмоций и метафор чувствуется дыхание мифа, полагающего границы не только поэзии, здравому смыслу или религиозным исканиям, но и философским размышлениям. Миф Жизни сводится к отрицанию того, что "жизнью" не является. Отрицается реальность чего-либо помимо жизни, в частности ее конечность. Отрицание может принимать форму борьбы за жизнь (на земле или на небе), и тогда Конец рисуется в мрачных тонах, девальвируется ценность всего, что не направлено на продление жизни. Вообще, разные формы отрицания часто противоречиво сочетаются друг с другом, отрицается не обязательно конец существования личности и не обязательно существования в каком-то одном определенном смысле,- миф терпим к противоречию.
Реконструируем миф жизни, обратившись к наследию классиков философской традиции Нового Времени, к произведениям Артура Шопенгауэра, Фридриха Ницше, а также видных представителей экзистенциально-виталистических течений. Затем проследим истоки коллизии мифа и рациональности в трудах идеологов Просвещения. Далее, остановимся на страте-гиях развертьівания мифа в философско-танатологическом дискурсе в целом. Обращение к классическому материалу не носит специфически историко-философской направленности. Он интересует нас лишь как ключ к пониманию важнейших тенденций в современном сознании, снова и снова воспроизводящем исходную модель, некоторое сущностное противоречие "западного" мышления.
Вот что говорит Шопенгауэр, провозвестник эпохального поворота новоевропейской философии к теме жизни и смерти:
"Все рвется и тяготеет к существованию, если возможно, к органическому, т.е. к жизни, а затем к возможному ее усилению Я с полным правом счел волю к жизни тем, что далее объяснено быть не может, но само лежит в основе всякого объяснения и что она... ядро самой реальности" [140. Т.2. С.391-392. WWV2.28].
Пытаясь опереться на некоторые идеи Канта, в частности на его дефиницию жизни как способности существа поступать по законам "способности желания" [43. С.381], "последний немец" [80. С.604] поясняет: "...А так как то, чего хочет воля, всегда - жизнь, потому что жизнь не что иное, как изображение этого воления для представления, то все равно, ибо это только плеоназм, сказать ли "воля" или "воля к жизни"" [140. Т.1. С.379. WWV 1.54].
Снова и снова подчеркивает создатель одного из влиятельнейших этических учений, что "привязанность к жизни" неразумна и слепа:
"...Безграничная привязанность к жизни не могла возникнуть из познания и размышлений Познание же не только не служит источником этой привязанности к жизни, а напротив, противодействует ей, показывая ничтожество жизни и подавляя этим страх смерти" [140. Т.2. С.479. WWV 2.41].
Шопенгауэр дистанцируется от обоих "одинаково неверных" взглядов: от "представления о смерти как полном уничтожении" и от "уверенности в бессмертии во плоти" [140.Т.2.С.478]. Но несмотря на это, не может вырваться из гравитационного поля Мифа, ибо постулирует метафизический, антропоморфный принцип, так называемую "волю" (субстрат всех явлений, всей природьі тождествен тому, что мы обнаруживаем в самих себе как волю [140. Т.2. С.17-18]), перекладывает на нее ответственность за мысли и поступки человека и, как явствует из процитированных фрагментов (см. также [140. Т.2. С.621-623. WWV 2.50]), отказывается от дальнейших объяснений "влечения к жизни". Желание жить приобретает de facto статус непререкаемой Истины: отныне оно имеет под собой не какие-то там мотивы, не мастерски дискредитированные любовь, охоту за счастьем и идеалы прогресса, не Провидение (или Разум, использующий наши желания в качестве инструмента для достижения исторических целей), не биологические или психоло-гические константы, но "ядро самой реальности".
