Содержание к диссертации
Введение
Глава 1. Взаимодействие обыденного и художественного сознания в процессах формирования социокультурных «образов смерти». 12.
1.1. Особенности формирования представлений о смерти в обыденном сознании. 14.
1.2. Литература как «территория смерти и бессмертия» в философии постмодернизма. 30.
Глава 2. Смерть с «русской версии»: национальная ментальность и «образы смерти» в отечественной художественной литературе. 69.
2.1. Социальная детерминация и основные характеристики «образов смерти» в русской культуре. 71.
2.2. Особенности восприятия феномена смерти в России XX века. 90.
Заключение. 107.
Библиография. 123.
- Особенности формирования представлений о смерти в обыденном сознании.
- Литература как «территория смерти и бессмертия» в философии постмодернизма.
- Социальная детерминация и основные характеристики «образов смерти» в русской культуре.
Введение к работе
Актуальность темы исследования.
Долгое время в отечественной социальной философии проблема смерти оставалась «непроговаривамой». Фиксация внимания на мрачной теме интерпретировалась как признак девиантного поведения и даже социальной психопатологии. Смерть выпала, «выломилась» из структуры ориентационных жизненных стратегий. В том, что проблематика смерти оказалась на долгое время вытесненной из поля социально-философского исследования, можно усмотреть одну из причин возникновения повышенного, если не сказать гипертрофированного, интереса к вопросам танатологии, который наблюдается в течение последних нескольких лет. В этой связи трудно избавиться от ощущения, что всеядный интерес к смерти — «танатомания» наших дней - только жадный вздох, глоток свободы от идеологического запрета на одиозную тему.
В рамках данного диссертационного исследования предлагается социально-философский подход к вопросам танатологии сквозь призму художественной литературы. С другой стороны, традиционные, «вечные» вопросы литературы, касающиеся специфики бытия человека в обществе и зачастую находящиеся в прямой связи с чувством страха смерти и импульсом к его преодолению, в этой работе оцениваются с позиций социально-философских представлений о феномене смерти и влияния его осознания на общественную деятельность людей.
Проблематика интерпретации «вечной темы» литературой исследуется~~в диссертации на основе анализа эволюции представлений о смерти в философии, обыденном сознании и художественном творчестве. Существенное внимание при этом уделяется постмодернистскому философскому дискурсу. Это обусловлено
тем, что, в отличие от двух других наиболее влиятельных - в плане осмысления
феномена смерти - тенденций в философии XX века - психоаналитической
традиции (в которой влечение к смерти, к «возврату в исходное состояние»
предстает как фундаментальная характеристика жизни) и традиции
экзистенциализма (в рамках которой осознание смертности и обретение «свободы к смерти» становится условием перехода к подлинному бытию) - постмодернизм в качестве одной из центральных проблем рассматривает именно соотношение между литературным творчеством и восприятием смерти; более того, литература предстает здесь как «территория смерти и бессмертия».
Особое место в диссертации занимает анализ особенностей российского восприятия смерти, отраженного, в частности, в национальной литературе. Проведение такого анализа представляется чрезвычайно важным именно в наши дни - в ситуации достаточно резкой смены социальных установок и ценностно-мировоззренческих ориентиров.
Проблема смерти, на столь долгий срок оказавшаяся запрятанной в подсознании общества, даже выйдя в дискурсивное пространство современной культуры, остается во многом непроработанной, недостаточно изученной, сохраняет смысловые воронки и пустоты. Необходимость выработки соответствующего категориального аппарата, поиска новых философских подходов к проблематике культурного «оформления» смерти и социальной детерминации ее восприятия обусловливает актуальность данного исследования.
Степень разработанности проблемы.
«Танатологическая околдованность дней» (выражение А.Грякалова) открывает неоглядный исследовательский горизонт. На горизонте этом - прежде
всего, классические исследования, принадлежащие истории философской мысли (Платон, Аврелий Августин, С.Кьеркегор, А.Шопенгауэр, Ф.Ницше, О.Шпенглер, М.Хайдеггер, В.Соловьев, Н.Федоров, П.Флоренский, С.Булгаков, Л.Карсавин, Н.Лосский, Ф.Шперк и др.).
В этот горизонт вписываются и труды исследователей, использующих собирательно-энциклопедическую стратегию для поиска вездесущих символов, знаков, следов смерти - в надежде, что простое собирательство атрибуций смерти откроет новые перспективы ее понимания (А.Лаврин, С.Рязанцев и др.).
Существенно важными представляются и исследования А.Грякалова, А.Гуревича, П.Гуревича, А.Демичева, В.Мазина, М.Мамардашвили, В.Подороги, В.Рабиновича, И.Фролова, МЯмпольского и других отечественных авторов. В их трудах анализируются социокультурные механизмы осмысления и восприятия смерти как на предшествующих этапах общественного развития, так и в контексте ситуации наших дней, в том числе в России.
В зарубежной философии XX в. можно выделить несколько существенно различающихся тенденций в интерпретации человеческой смертности. Реализация первой из них осуществлена в работах представителей философской антропологии, персонализма и, особенно, экзистенциализма, в которых особое значение стало придаваться осмыслению индивидуальной, личной смерти и продолжению жизни перед ее лицом. Смерть предстала как непреодолимо трагичная, но фундаментальная, неустранимая характеристика человеческого бытия (М.Шелер, Э.Мунье, М.Хайдеггер, К.Ясперс, Ж.-П.Сартр, А.Камю и др.). Вторая тенденция проявилась в философии психоаналитической традиции: в
работах З.Фрейда, К.-Г.Юнга, Э.Фромма поставлены вопросы о влечении к смерти, о закодированности процессов умирания в структурах бессознательного.
Особое значение для данной диссертации имела тенденция осмысления смерти, представленная в трудах Ж.Батая, М.Бланшо, Г.Горрера, Ж.Делеза, Ж.Деррида, Р.Кастенбаума, М.Фуко. Именно работы этих авторов способствовали закономерному процессу «вписывания» идеи смерти в текст современной культуры, переживанию ее в качестве индикатора «слома письма», кризиса авторствования в европейской цивилизации на рубеже XX-XXI вв. Смерть предстала как символический код культуры, каждый раз требующий расшифровки и интерпретации.
Существенную роль в философии XX в. сыграл еще один ракурс осмысления смерти: расширение возможностей борьбы за жизнь, связанное с достигнутыми современной медициной успехами в области реаниматологии и трансплантологии, с одной стороны, и массовый геноцид, мировые войны XX века, с другой, — привели к деперсонализации и своего рода стандартизации смерти, вытеснению ее из общественного сознания (этот феномен исследовался Ф.Арьесом, Э.Каблер-Росс, С.Лемом, В.Налимовым и другими авторами).
Потерявшийся в концепциях и оценках смерти человек, опираясь на существующие в культуре представления, вынужден заново решать для себя важнейшие мировоззренческие и экзистенциальные проблемы человеческого бытия; вынужден жить, зная о смерти. В данном диссертационном исследовании основное внимание уделено ответам на «вечные» вопросы, которые предлагает культурная ситуация XX - начала XXI вв.
Цель и задачи исследования.
Целью диссертации является анализ социокультурной детерминации формирования типологических «образов смерти», роли художественной литературы в этом процессе, а также выявление влияния соответствующих танатологических представлений на ценностные ориентации и общественную деятельность людей.
Цель конкретизируется в следующих задачах:
исследовать формы взаимодействия «образов смерти», созданных в художественной литературе, и представлений о смерти, функционирующих в обыденном сознании; выявить социокультурные факторы, определяющие современные тенденции эволюции отношения к смерти;
проанализировать представления о связи литературного творчества и отношения к смерти, характерные для постмодернистской философии, реконструировать основные установки танатологического дискурса постмодерна; с этих позиций исследовать формы отражения в литературе современного восприятия смерти;
выявить социальные детерминанты и специфические черты восприятия смерти, характерного для отечественной ментальносте, проанализировать его взаимосвязь с образами смерти, созданными русской литературой;
установить особенности восприятия события смерти в России XX века, раскрыть их влияние на аксиологические установки и деятельность современного человека.
Теоретико-методологические основания исследования.
Анализ проблематики диссертации осуществлялся на основе современных социально-философских представлений о социокультурных механизмах восприятия смерти - как «метафизического феномена» и как реального события, а также о роли такого социального явления, как литература, в процессе культурного оформления смерти.
Особое значение при проведении исследования имело использование метода рационально-логической реконструкции. При написании работы совмещались исторический и логический подходы, принципы системности и конкретности, применялся текстологический анализ, а при рассмотрении историко-философского материала - приемы компаративного анализа.
Предмет исследования потребовал обращения к трудам крупнейших философов и писателей прошлого, а также к работам ведущих современных исследователей и литераторов. Особое значение для диссертационного исследования имели труды Платона, О.Шпенглера, Ф.Арьеса, Н.Федорова, С.Соловьева, Ф.Шперка, Л.Толстого, Ф.Достоевского, А.Платонова, а также идеи и подходы, выдвинутые в XX веке представителями социальной философии, философской антропологии и постмодернизма.
Научная новизна диссертационного исследования:
- показано, что литература выполняет двойственную роль в процессе оформления события смерти, с одной стороны, закрепляя существующие в обыденном сознании модели ее восприятия, с другой - создавая и распространяя новые «образы смерти»;
- установлено, что на рубеже XX - XXI веков усиливается тенденция
«вытеснения» смерти из культуры, что обусловлено влиянием факторов
социально-политических - прежде всего, международного терроризма, и
социокультурных - массовой культуры, включая литературную продукцию;
реконструированы основные установки постмодернистского танатологического дискурса: зона искусства становится для автора «территорией бессмертия»; здесь он вступает в «близкие отношения» со смертью; избрав «стратегию игры», автор приближается к смерти и одновременно стремится ее избежать; при написании художественного произведения автор руководствуется «желанием умереть довольным». Показано, что определяемое такими установками полифоническое переплетение жизни и смерти в одном символическом пространстве приводит к определенному снятию экзистенциального напряжения;
предложена гипотеза о том, что главными факторами формирования восприятия смерти, характерного для русской культуры, являются традиции абсолютизма и православия. Они обусловили: недооценку значимости индивидуальной жизни, культ мученичества и самопожертвования, почитание мощей, убежденность в особом предназначении русского народа - изменении неправедного миропорядка. Такие установки, широко распространенные в обыденном сознании, получили противоречивые оценки в отечественной художественной литературе;
показано, что для российской ментальносте характерны колебания от полного неприятия события смерти до пристальной концентрации внимания на его атрибутике. Выдвинуто положение о том, что «инфантильное» чувство смерти, детская вера в возможность недостижимого может рассматриваться как
один из факторов, побуждающих к художественной или практической деятельности по преобразованию мира, включая победу над смертью;
- установлено, что образы смерти, представленные в отечественной литературе XX века, определяются как традициями, так и рядом новых (сравнительно с предшествующим периодом) идеологических установок. Утрата «искусства индивидуального умирания» в XX в. совмещалась с обоснованием справедливости уничтожения огромного числа людей, культ святых мощей заменялся культом тела умершего Вождя, идея бессмертия души - идеей этического бессмертия и, следовательно, необходимости активной деятельности во имя счастья не нынешнего, а будущих поколений.
Теоретическая значимость исследования.
Положения и выводы диссертации могут быть использованы в ходе последующего социально-философского анализа смерти как феномена культуры, социальной детерминации формирования и функционирования моделей восприятия смерти, социокультурных механизмов защиты от страха перед ней, эволюции образов смерти в обыденном сознании, а также при исследовании взаимодействия философии и художественной литературы в разработке «вечных» мировоззренческих проблем.
Практическая значимость исследования.
Предлагаемые в диссертации теоретические разработки могут найти применение в процессе преподавания философии, социальной философии, теории познания, философской антропологии, а также культурологии.
Апробация работы.
Основные положения и результаты исследования получили отражение в публикациях автора. Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на заседании кафедры философии факультета социологии, экономики и права Московского педагогического государственного университета.
Структура диссертационного исследования.
Работа состоит из Введения, двух глав, Заключения и Библиографии.
Особенности формирования представлений о смерти в обыденном сознании.
Исследование стереотипов восприятия смерти, присущих коллективному сознанию определенной эпохи, является, на мой взгляд, едва ли не более важной исследовательской задачей, чем анализ философских конструкций или традиционно-религиозных установок, диктующих модус восприятия «предельной» темы в тот или иной исторический период. В обыденном сознании, в ментальное повседневности отражены установки не вполне отрефлексированные и не систематизированные посредством целенаправленных усилий теоретиков и мыслителей, поэтому их реконструкция открывает необычайные познавательные горизонты. А.Я.Гуревич пишет, что «в ментальносте раскрывается то, о чем изучаемая историческая эпоха вовсе и не собиралась, да и не была в состоянии сообщить, и эти ее невольные послания, обычно не «отфильтрованные» и не процензурированные в умах тех, кто их отправил, тем самым лишены намеренной тенденциозности — на этом уровне исследователю удается расслышать такое, о чем нельзя узнать из сознательных высказываний» . «Безмолвствующее большинство», по его выражению, оказывается вдруг способным заговорить на языке символов, ритуалов, жестов, обычаев, верований, суеверий, раскрыть исследователю свой духовный мир, лишь весьма противоречиво и опосредованно связанный с «миром идей» (под которыми понимаются теоретизированные мировоззренческие установки) и ни в малой мере не сводимый к нему.
Вместе с тем, А.Я.Гуревич высказывает мнение о том, что отношение к смерти во много большей мере, нежели другие темы "истории ментальностей", оказывается табуированным мотивом в источниках, доступных исследователю. Табуирование тематики смерти связано прежде всего с тем, что именно в установках по отношению к смерти неосознанное и невыговоренное играет особенно значительную роль. В этой связи, успех предприятия по верному "считыванию" исторических свидетельств «взаимодействия» различных эпох со смертью напрямую зависит от выбора и способа "расшифровки" культурных памятников. Как представляется мне, самым надежным из них - источником, способным представить исследователю полноцветную палитру представлений о смерти, свойственных обыденному сознанию определенной эпохи, является литература. При этом, художественные произведения, раскрывающие картину обыденных представлений о смерти определенной эпохи, не всегда хронологически совпадают с этой эпохой: иногда они предваряют ее, поскольку являются мощным инструментом формирования новых стереотипов в восприятии смерти, иногда же - «запаздывают», так как воспроизводят «образы смерти», сохранившиеся в культуре своего времени, однако не являющиеся доминирующими, остающимися в ней только как культурные «атавизмы».
Фундаментальное исследование эволюции моделей восприятия смерти, типов «взаимодействия» с ней, сформированных обыденным сознанием, принадлежит перу французского историографа и культуролога Филиппа Арьеса, неколебимого авторитета в истории танатологии. Арьес в своей работе выделяет четыре психологических компонента, словно мозаика составляющих «образ смерти»: самосознание, защиту общества от дикой природы, веру в продолжение существования после смерти и веру в существование зла. Рекомбинации этих компонентов, изменение содержания этих составляющих, усиление одного начала и ослабевание другого — вот то, что объясняет метаморфозы, которые претерпевает «образ смерти» в различные исторические эпохи. Всего же в модусе взаимоотношений со смертью западноевропейская история - несколько условно -поделена Арьесом на пять больших отрезков: «смерть прирученная», «смерть своя», «смерть далекая и близкая», «смерть твоя», «смерть перевернутая и медикализированная». За исключением последней из выделенных Арьесом фаз преобразований, которые коснулись коллективного «образа смерти», изменения в основных психологических компонентах конструкций происходили крайне медленно, на протяжении жизни нескольких поколений, потому свидетелям своим, современникам, были практически незаметны. Необычайная стремительность изменений психологической картины смерти свойственна была только наиболее интересующему меня в данной работе временному отрезку - XX веку, который становится, по Арьесу, предельным выражением «одичания смерти» (тенденция по превращению смерти в «одичавшую» начала проявляться еще в фазе «смерти далекой и близкой», обнажившей «эротизм агонии»).
Не имея возможности в данном исследовании пристальное внимание уделить каждому этапу становления обыденного понимания смерти, я все же ощущаю необходимость привести здесь перечень черт, свойственных каждой историко-культурологической модели, поскольку без этого невозможным окажется понимание особенностей восприятия смерти, присущих сознанию человека XX века.
Литература как «территория смерти и бессмертия» в философии постмодернизма.
В необъяснимом, как ребус самой смерти, все растущем интересе к вопросам танатологии неуязвимым остается принципиальное сомнение в возможности изучения феномена смерти, и тем более — в возможности создания "науки о смерти". Не достает познавательного объекта, мыслимой вещи с убедительными свойствами присутствия и наличия особенностей, которые подразумевает познание, ибо мыслить о смерти - значит мыслить ничто, значит не мыслить. В безнадежной попытке разглядеть отсутствие рождается псевдо-мысль о смерти, разновидность дремоты. Как мне представляется, именно это давно не разрешимое противоречие между «азартом» исследователей тематики смерти и невозможностью изучения «предельной темы» в рамках привычных философских конструктов и сыграло значимую роль в разработке постмодернистской трактовки проблемы.
Философия постмодернизма в стремлении преодолеть страх смерти и установить с ней «отношения свободы» тематизирует событие смерти дискурсивно-метафорическим образом, используя ее негативный потенциал для сопротивления диктату смысловых доминант. Исходя из целей диссертационного исследования, анализ особенностей интерпретации смерти в философии постмодернизма представляется особенно важным ввиду того значения, которым здесь наделяется литература в модусе восприятия человеком смерти. Неразрывная связь феноменов литературы, автора, смерти является одним из центральных концептов постмодернистского дискурса: переживание смерти в современной культуре вообще прочитывается теоретиками постмодернизма как индикатор кризиса авторствования и письма, результат массовидного вторжения смерти в повседневность по кино- и телекоммуникационным каналам.
Как и в остальных главах работы, в данной части диссертационного исследования речь пойдет об образах смерти, вырабатываемых культурой для борьбы со страхом перед этим неумолимым феноменом. Существенное различие трактовки смерти, предлагаемой постмодернизмом, от вышеприведенных и представленных ниже образов смерти заключается в том, что само понятие «смерти» наделяется здесь метафорическим смыслом, и в центр философских поисков выходит взаимосвязь именно таким образом понимаемой «смерти» и художественного текста.
В данной части работы будут представлены центральные категории постмодернизма, раскрывающие представления о «преждевременной связи со смертью», которую, по мнению ее теоретиков, написанием художественного текста устанавливает автор. Такие категории, как «желание умереть довольным», «невозможность смерти», «смерть автора» (которая не имеет ничего общего с реальной кончиной автора-человека, а понимается как кризис авторствования), после их теоретического осмысления будут рассмотрены на примере ряда художественных произведений, созданных в XX веке.
В фильме И. Бергмана "Седьмая печать" Смерть является всюду с шахматной доской, навязывает роковую партию; А. К. Секацкий в статье "Ускользание и обман в поединке со смертью"14 говорит о безвыигрышном сражении со смертью в прятки или жмурки. Неслучайно отношение с собственной смертью в художественной традиции часто моделируется как игра, ведь Смерть, движущаяся с повязкой на глазницах, превращает смертного в инфантильное существо, которое закрывает глаза, поверив детскому закону симметрии: "я тебя не вижу -значит, я спрятался". Из детской практической магии автор художественного произведения может заимствовать и другой прием обращения со смертью -"обознатушки"15. Смерть может ухватить только физическое тело, значит, тот, кто ей попадается, не я. Человек восклицает "обознатушки!" - уповая на существование нетленной души, которую не отнять (не найти) ни в прятках, ни в жмурках, но он может выстроить и целое пространство, куда не ступит смерть. Это безопасное убежище, "преднаходимое устройство квази-бессмертия"16 - есть зона искусства.
Работая над созданием художественного произведения, автор реализует желание обрести бессмертие, однако делает это - максимально приближаясь к собственной смерти, «симулируя» ее на глазах своего читателя. Симулируя смерть, автор устраивает пышное представление, перформанс: он соблазняет собственной смертью 7, играет «на этой смерти в отсутствие взгляда, в отсутствие жеста, в отсутствие знания, в отсутствие смысла» . Этот перформанс мне, зрителю, необходим - обойденный возможностью непосредственно испытать смерть, я постигаю ее в качестве зрителя смерти другого, на сеансе художественной визуализации события смерти я только и могу пережить смерть, превратить ее в фикцию. Соблазнивший собственной смертью автор уже запустил ритуал обеспечения собственного гарантированного бессмертия - он стремительно скрывается в безопасном укрытии, готовый теперь держать дистанцию.
Что бы ни выручило авторствование из плена смерти, какую бы часть Я оно ни спрятало в нетленное тело текста, нельзя с уверенностью говорить о том, что, расставшись со своим физическим телом, эта спасенная часть Я сохранила свою духовную суть и способна представлять «Я и его обстоятельства»19 автора в пространстве вечной жизни. Более всего это относится к пониманию бессмертия как бессмертия творческого, а именно: вековечности Имени, нерушимости пьедестала. Вырубленный в памяти потомков лик неузнаваем, каменная фигура недвижима, не усомнись: сфера действий Автора была сведена (судорожно) к двум степеням свободы: страдать и творить. Подобный ничтожный процент «Я-содержания» никак не годится в залог индивидуального бессмертия. Авитал Ронелл предлагает творцам вооружиться целой наукой в борьбе за личное бессмертие - руморологией, суть которой сводится к необходимости создания собственной мифологии, обрастанию слухами и сплетнями, с которыми не страшно взбираться на пьедестал: сохраняя сущностные, человеческие черты, автор, по предположению Ронелл, получает шанс сохранить в вечности себя.
Социальная детерминация и основные характеристики «образов смерти» в русской культуре
Одним из двух наиболее влиятельных факторов формирования русского самосознания в модусе восприятия смерти, является, на мой взгляд, православная традиция. Как и прочие разновидности христианства, православие отмечает смерть печатью греха, рассматривает ее как непосредственное следствие нарушения Адамом и Евой священного вето на познание и самопознание. Преимущественно телесное понимание смерти, исповедуемое Ветхим Заветом, в Новом дополняется учением о бессмертии души. Это обогащает христианское видение смерти двумя модусами ее возможного «прочтения»: смерти как физического окончания жизни и смерти как утраты душой божественной благодати. Христианская доктрина предлагает и особую интерпретацию бессмертия: традиционно обещанное бессмертие, наступающее за гробом, за пределом человеческого существования.
Американская исследовательница Ирен Мейзинг-Делик утверждает, что христианская доктрина позволяет интерпретировать возможность бессмертия и иначе — как достижение бессмертия потенциально возможного внутри этого предела, бессмертия вполне физического. Эту постапокалиптическую возможность земного бессмертия можно, на ее взгляд, обосновать, припомнив два вполне канонических положения христианства: понимание материи как субстанции, наделенной духом, и одновременная трактовка духа как усовершенствованного сорта материи. «Эволюционный процесс представляется тогда возможным рассмотреть как постепенную трансформацию, поступательное превращение материи в дух, руководимый Господом, и как продолжительную борьбу жизненных сил со смертью, борьбу, которая логически завершится достижением бессмертия, то есть вечной жизнью»67, - пишет исследовательница. Если довериться выводам Мейзинг-Делиг, то можно допустить, что именно православие, чья роль была принципиально важна в формировании русской ментальности, явилось важнейшим из источников идеи достижимого физического бессмертия; в интересе же к преодолению смерти, выказанном многими отечественными писателями, философами, учеными, чье творчество едва ли можно назвать религиозным, все же следует искать православные корни.
С другой стороны, концентрация на телесности , характерная для православной традиции (с ее упованием на воскрешение во плоти, равно же и с признанием телесности самого Иисуса), также значительно повлияла на национальный характер отношения к смерти и, в особенности, к мертвому телу. Невзирая на то, что в каноне не дается никаких указаний на то, что нетленность останков являлась бы каноническим «условием» святости или же достаточным основанием для канонизации, в народе весьма глубоко укоренено было верование, что настоящий святой должен являть чудеса и после своей смерти. И чудом, которое непременно вменялось в обязанность святому, была - нетленность его тела после смерти. Церковная комиссия могла отклонить требования канонизации, выдвигаемые только лишь на основании нетленности мощей, но в народе факт того, что разложение не касалось тела покойного, автоматически становился доказательством святости умершего святого.
Знаменитая сцена из "Братьев Карамазовых" Достоевского описывает смерть отца Зосимы, который почитался святым при жизни, и следующим образом комментирует всеобщее смятение, в которое повергла присутствующих на похоронах просьба открыть окно: "Но вопрос сей, высказанный кем-то мимоходом и мельком, остался без ответа и почти незамеченным, - разве лишь заметили его, да и то про себя, некоторые из присутствующих лишь в том смысле, что ожидание тления и тлетворного духа от тела такого почившего есть сущая нелепость, достойная даже сожаления (если не усмешки), относительно малой веры и легкомыслия изрекшего вопрос сей" . Тело "такого почившего", однако, демонстрировало недвусмысленные признаки разложения, что навязывало вывод, что отец Зосима настоящим святым все же не являлся.
Святые мощи были важнейшим объектом паломничества: "часто последователи человека, почитавшегося святым при жизни, неожиданно устремлялись к месту его захоронения с тем, чтобы причаститься чудодейственной силы его мощей и заручиться его поддержкой в посредничестве между ними и Богом" . Василий Розанов говорит о том, что этот пиетет перед святыми мощами выработался в специфическую для русской ментальное черту. "По мысли русских (Православия), жизнь есть грех, а умершее тело ео ipso есть «святое», икона. Отсюда высокое торжество погребения, где перед телом, как перед образами, зажигают церковные свечи. Не частицы ли это египетского поклонения, до нашего времени сохранившиеся или каким-то чудом возрождающиеся ныне вновь?» 71 - удивляется Розанов задолго до возведения в центре российской политической, духовной и ментальной равнины храма-мавзолея.
Совершенно иными основаниями руководствовались деятели Церкви в канонизации русских князей - мученичество интерпретировалось в несколько ином модусе, когда речь шла о страстотерпцах княжеского рода. Для канонизации князя на Руси тому не нужно было демонстрировать при жизни традиционный арсенал деяний святого - ни чудотворство, ни аскеза, ни смирение не вменялись ему в обязанность; того меньше ожидали от останков князя чуда нетленности. Внушительное число русских князей были возведены в "ранг" святых, поскольку они "приняли в молодом возрасте смерть только за то, что были князьями и воинами - за исполнение обязанностей княжеской доли" .
