Содержание к диссертации
Введение
1. Дискурсивно-рефлексивное единство в социальной коммуникации 23
1.1 Коммуникативные основания социально-философской рефлексии24
1.2 Социальное знание в коммуникативном пространстве 43
1.3 Дискурсивно-рефлексивное единство 57
как социальное измерение 57
1.4 Дискурсивный порядок коммуникативной рациональности 73
2. Коммуникативное пространство как экзистенциальный модус 86
2.1 Дискурс и проблема внутреннего пространства 87
2.2 Интерсубъективность как бытие-в-речи 101
2.3 Понимание как коммуникативное событие 112
3. Opus operatum и modus operandi коммуникации 131
3.1 Пространство-время в аспекте средств коммуникации 132
3.2 Историчность в дискурсивно-рефлексивном единстве 149
3.3 Трансдискурсивность как синтез нового 166
в коммуникативном пространстве 166
3.4 Проблема норм в контексте языковой 179
и дискурсивной вариативности 179
4. Этика коммуникативного сообщества 202
4.1 Целерациональное и моральное в коммуникативном сообществе 203
4.2 Дискурс индивидуального и обезличенного в массовой коммуникации 216
4.3 Рациональная толерантность как этический принцип коммуникации 245
1. Дискурсивнорефлексивное единство в социальной коммуникации 24
1.1 Коммуникативные основания социальнофилософской рефлексии 25
1.2 Социальное знание в коммуникативном пространстве 44
1.3 Дискурсивнорефлексивное единство 58
как социальное измерение 58
1.4 Дискурсивный порядок коммуникативной рациональности 74
2. Коммуникативное пространство как экзистенциальный модус 87
2.1 Дискурс и проблема внутреннего пространства 88
2.2 Интерсубъективность как бытие в речи 102
2.3 Понимание как коммуникативное событие 113
3. Opus operatum и modus operandi коммуникации 132
3.1 Пространствовремя в аспекте средств коммуникации 133
3.2 Историчность в дискурсивнорефлексивном единстве 150
3.3 Трансдискурсивность как синтез нового 167
в коммуникативном пространстве 167
3.4 Проблема норм в контексте языковой и дискурсивной вариативности 180
4. Этика коммуникативного сообщества 203
4.1 Целерациональное и моральное в коммуникативном сообществе 204
4.2 Дискурс индивидуального и обезличенного в массовой коммуникации 217
4.3 Рациональная толерантность как этический принцип коммуникации 246
Заключение 272
Библиографический список использованной литературы
- Социальное знание в коммуникативном пространстве
- Opus operatum и modus operandi коммуникации
- Рациональная толерантность как этический принцип коммуникации
- Пространствовремя в аспекте средств коммуникации
Социальное знание в коммуникативном пространстве
Теоретико-методологические основания исследования. Методологическую основу работы составляет комплекс теоретических инструментов коммуникативной онтологии, которая сформировалась на стыке критической теории общества, экзистенциализма и различных вариантов теории дискурса. Ключевые принципы диссертационного исследования можно сформулировать следующим образом: целостный подход в аспекте единства языка и мышления, ориентация на интерсубъективность и контекстуальность как основу коммуникации, рефлексивно-коммуникативный характер социального действия, феноменологический и структурный подход к анализу социального.
Отметим, что для нас было важно избежать методологических полюсов в изучении социального коммуникативного взаимодействия. Речь идет о дихотомичности философского осмысления социальной реальности, а именно расхождении объективистского и субъективистского подходов к исследованию общества (с доминированием системного или индивидного уровня). В этом отношении системную теорию Н. Лумана можно противопоставить теории речевых актов. В противоречии системы и действия заключено существенное расхождение взглядов на природу коммуникации. Компромиссное решение – это сочетание рассмотрения объективированных структур и контекстуально обусловленной практики. Наиболее четко такой подход представлен в работах Э. Гидденса, П. Бурдье, Ю. Хабермаса и К.-О. Апеля, методология которых послужила основой изучения коммуникативного пространства.
Важнейшим инструментом исследования социальных феноменов речи выступает прагматика. Проблемное поле прагматики выходит за границы социально-лингвистических и аналитических конструкций. Ее основной задачей является поиск предельных оснований коммуникации, определение конституирующих языковую деятельность норм в их взаимной связи с социальным действием и социальной реальностью. Предмет прагматики – это и языковое употребление, и регулятивная система речи, которая используется в разных социальных контекстах.
В целом теоретическую базу исследования составили труды зарубежных авторов (К.-О. Апеля, Ю. Хабермаса, Г. Маркузе, К. Маркса, М. Фуко, М. Хайдеггера, Ж.-П. Сартра, К.Л. Витгенштейна, Г.-Г. Гадамера, Э. Гуссерля, Дж.Л. Остина, Дж.Р. Серля, А. Шютца, Э. Гидденса, П. Бурдье) и отечественных ученых: А.В. Назарчука, И.Т. Касавина, В.Н. Поруса, Ю.С. Степанова, Э.А. Тайсиной, С.К. Шайхитдиновой, Г.В. Мелихова, М.Ю. Олешко и других.
Тезисы, выносимые на защиту: Коммуникативное пространство – это экзистенциальный «модус», в котором происходит постижение бытия и укореняются жизненные практики, структурированные ключевыми взаимосвязями социального контекста и действий. Основная антиномия коммуникативной онтологии – язык и коммуникация. Термин «языковая картина мира» (или «схема», который используется как синоним картины) является обманчивым, уводящим от сущности коммуникации. Вводимое в работе понятие дискурсивно рефлексивного единства позволяет указать одновременно на структурность и процессуальность коммуникации. Эта категория определяет такое коммуникативное взаимодействие, которое представляет собой измерение коммуникативного пространства. Его дефинитивным признаком является способность устанавливать соотношение дискурсивных величин. Собственным признаком выступает наличие нового смысла как синтеза и обнаружения единства значений. Дискурсивно-рефлексивное единство обусловливает взаимопонимание индивидов и детерминирует их самоосмысление.
Дискурс – это координата коммуникативного пространства, ориентирующая и располагающая индивида в со-бытийности. По сравнению со статичным текстом дискурс подвижен; вместе с тем, он и устойчив, поскольку текст, являющийся частью дискурса (его бывшим), фиксирует социальное событие.
Структурация дискурса есть факт итерации общественных связей и действий, а также закрепление социальной эмпирии в тексте как сценарии повседневности. Ни социальное знание, ни сам дискурс не могут существовать автономно, независимо от речевой деятельности. Коммуникативно опосредованное действие артикулирует семантически организованное интерсубъективное жизненное пространство как ключевую взаимосвязь социальной практики и контекста.
В феноменологии оснований интерсубъективности два: это познанный в опыте мир (общий для познающих субъектов) и опытное познание другого. Однако понятая так интерсубъективность сводится к субъективному ноэтическому акту переживания другого (в конечном счете переживания сообщества) и не выводит на основание коммуникации.
Сложность и даже опасность «замены» в теории изолированного субъекта на интерсубъективность состоит в возврате к чистой метафизической структуре. С одной стороны, философия коммуникации (трансцендентальная прагматика) стремится уйти от субъект-объектной «робинзонады», лишающей коммуникативное сообщество его человеческих черт. Вне экзистенциального измерения она превращается в утопичную схему. С другой стороны, и субъективистские установки экзистенциализма с их ориентацией на экзистенцию и ситуационность не позволяют говорить о подлинной коммуникации и исследовать ее.
Развивая отдельные положения прагматики и экзистенциализма и одновременно полемизируя с ними, мы понимаем интерсубъективность как бытие-в-речи, предопределяющее «Я» и «другое» и противопоставленное сущему «Я сам» и «другой». Онтологически «Я» и «другой» раскрываются через интерсубъективность. Интерсубъективность – это собственный признак коммуникативного пространства, связывающего и сталкивающего множество дискурсивных единств.
Opus operatum и modus operandi коммуникации
Отметим, что Хайдеггер различал «прошлое» как несобственное бытие сущего и бывшее как то, что актуализирует настоящее присутствия. В контексте социальной коммуникации прошлое – это засвидетельствованная история, не собственный пережитый коммуникативный опыт, а то, что для нас представляет неистолкованное, законченное. Бывшее же – это одно из коммуникативных событий, которое конституирует настоящее и которое является внутренней традицией. Ранее мы уже говорили (п. 2.2), что интерсубъективность конституирована общим переживанием бытия в речи, или бытие-в-речи. Коммуникативное бывшее – это момент со-бытия-в-речи, выступающий в качестве предпосылки понимания.
Структура понимания – это время. Здесь мы сталкиваемся с категориальным «завихрением». Казалось бы, что структурность в большей степени может быть отнесена к пространственной координации коммуникативных объектов, а время должно указывать на изменение структуры. Вместе с тем, описанные ранее элементы структуры понимания, а именно бывшее как коммуникативный опыт (предпонимание), актуализированное настоящее, а также предвосхищение понимания (Гадамер эту процедуру обозначает как «предвосхищение завершенности», которое трактуется им как «формальная предпосылка, направляющая всякое понимание»217) могут быть рассмотрены только в аспекте «моего» прошлого, настоящего и будущего.
Понятость как текстовая завершенность конституирует смысловое единство. Это означает, что понятое стает бывшим и встраивается в структуру понимания как предпосылка следующего коммуникативного события. Непонятое устремляет бытие в будущее. Если диалог не завершен, если истолкованности события нет, то «Я» осознает ответственность перед Другим. Ответственность – это ожидание завершения. Мое чувство ответственности – это направленность на понимание.
В межличностных отношениях направленность на взаимопонимание конституирует наличие ответственности как принципа взаимодействия. Для того чтобы человек чувствовал ответственность, необходимо, чтобы он воспринимал свое поведение как часть смыслового единства, как если бы он читал текст и представлял свои действия встроенными в некую смысловую завершенность. Если текст не представляется завершенным (в терминах теории речевых актов это есть соответствие намерения и действия), то «Я» стремится это исправить. В круге понимания ответственность присутствует как предварение будущего понимания. Когда кто-то кому-то дает обещание, он предицирует наступление другого акта, связанного с обещанием, тем, что человек осознает свое намерение и искренне собирается сделать то, что обещает.
Постмодернизм не склонен видеть в дискурсивности посредника в дешифровке реальности, в приближении к вещам и человеку. Так, М. Фуко в «Порядке дискурса» утверждает: «Принцип специфичности: не разлагать дискурс в игре предваряющих значений; не полагать, что мир поворачивает к нам свое легко поддающееся чтению лицо, которое нам якобы остается лишь дешифровать: мир – это не сообщник нашего познания, и не существует никакого пре-дискурсивного провидения, которое делало бы его благосклонным к нам»218. Дискурс как коммуникативная практика обращения с вещами (гадамеровское «дело», хайдеггеровское обращение с «подручным») не приближает к пониманию смысла, а является насилием, навязыванием смысла.
Со ссылкой на работу П. Серио «Анализ советского политического дискурса» известный отечественный семиолог Ю. Степанов говорит о том, что дискурс – это такое использование языка, которое отражает ментальность коммуникативного сообщества. Единство использования высказываний и их соотнесенность с общими недискурсивными факторами позволяет все же выходить и на смысловое единство. «Универсальный опыт, в рамках которого встречаются разные исторические типы культуры, иногда создает условия, чтобы момент явного несовпадения интеллектуальных и чувственных стереотипов предстал в качестве эмпирического факта сознания. Разрыв в понимании (выделено нами – Э.М.), осознанный, прочувствованный как таковой, является предпосылкой понимания»219.
В качестве примера для иллюстрации разрыва в понимании стоит обратиться к анализу синтетических коммуникаций. Кино, сочетающее в себе различные способы трансляции информации (аудиальный, визуальный, динамически оформленный), позволяет упростить понимание текста. В фотографии, живописи или музыке такая многоканальность отсутствует, что требует от реципиента усилий для преодоления разрыва в понимании. Неслучайно Р. Барт называл фотографию более философичной коммуникацией по сравнению с кино.
Отечественный эпистемолог И.Т. Касавин уточняет, что под пониманием он имеет в виду способность контекстуализации220, встраивания смыслов в контекст культурной ситуации. Российский философ приходит к выводу, что, поскольку дискурс современности такой подстройки не требует, в понимании он не нуждается. Для того чтобы состоялся акт понимания, требуется разрыв, а в современности (в реальности) такого разрыва нет. К примеру, для истолкования культурных традиций индейцев нам необходимо выявить контекст их поведения, ритуалов, быта, отношений, ценностей. Интерпретация своих действий и понимание самости как ее результат в таком случае невозможны. Для истолкования традиций греков и египтян нам необходимо встроить их действия в культурный контекст. В то же время «однородная и современная человеку
Рациональная толерантность как этический принцип коммуникации
Когнитивный уровень: конфликт навыка и рационального решения. Предварить экспликацию данного противоречия можно известными размышлениями А.Н. Уайтхеда324 о социальном прогрессе. По мнению англоамериканского философа, прогресс выражен в увеличении числа действий, которые человек начинает выполнять, не задумываясь. Более того, он считает, что этот путь «проторенной дороги» таит в себе опасности: «Направляющая сила разума ослабевает. Ведущие умы утратили равновесие. Они видят тот ряд обстоятельств или этот, но не оба ряда вместе»325. Этот принцип автоматизации характерен и для повседневных действий, и для специфической деятельности индивида, в которой проявляются специализированные знания.
На познавательном уровне проявляется противоречие между коммуникативным навыком (автоматизированным, подобным инстинкту приемом взаимодействия в общении) и рациональным решением как осознанным рефлексивным актом, включающим в себя способность стратегически мыслить в коммуникативном взаимодействии. В 60-е гг. ХХ века сначала представитель американской лингвистики и философии языка Н. Хомский326, а затем социолингвист Д. Хаймс327 начинают использовать понятие «языковая (и коммуникативная) компетентность». Интерпретация этого термина у обоих ученых была совершенно разной. Если Хомский понимал под компетенцией «систему интеллектуальных способностей, систему знаний и убеждений»328, то Хаймс значительно расширил значение этого термина до умения определить уместность использования языковых средств. Таким образом, компетентность сегодня обозначает совокупность навыков и умений, которые необходимы для установления эффективного коммуникативного взаимодействия, а также знания традиций и норм общения в конкретных культурных, социальных, профессиональных условиях. Компетенция обозначает способность индивида прогнозировать, программировать и контролировать процесс коммуникации. Ясность мысли, активное слушание, эмпатия и рефлексия – только часть тех основных правил общения, которых необходимо придерживаться для достижения взаимопонимания и реализации общей цели.
Однако навык общения нельзя уподобить навыку обращения с предметом. Сложность автоматизации отношений заключена в том, что другая сторона отношения – это другой человек. Никакая степень развития усвоенных навыков не может быть гарантией достижения намеченных целей. Специалист в области профессиональной коммуникации должен, с одной стороны, согласовывать действие с интерсубъективно значимыми и ценностными смыслами, с другой – самобытно и творчески себя реализовывать. Здесь это противоречие образования воспроизводит одно из противоречий социализации индивида: следовать норме, то есть быть похожим на остальных, и одновременно сохранять неповторимость.
3. Операционный уровень: конфликт системы и действия. В этом противоречии кроются проблемы отношения общественного и индивидуального бытия, структуры и агента. Еще в 1964 году была опубликована статья английского социолога Д. Локвуда329, который подчеркнул различие между системным и социальным (межличностным) уровнем взаимодействия. Организация и упорядоченность отношений элементов системы общества, по его мнению, не могут быть напрямую обусловлены связями между индивидами. Межличностная интеграция может происходить на фоне рассогласования действий отдельных компонентов системы (например, образования и рынка).
Автор теории структурации, выдающийся социолог Э. Гидденс придерживается иной позиции в экспликации социальной и системной интеграции. Социальная устойчивость и стабильность являются результатом межличностных взаимодействий, которые «растягиваются в широком пространственно-временном диапазоне»330. Таким образом, современное общество можно назвать временем больших структур, в котором происходит растяжение пространства массовой коммуникации.
Противоречивый характер отношений индивида и системы можно продемонстрировать посредством экспликации понятия «габитус» П. Бурдье331. На наш взгляд, человек, действительно оказывается в границах социальных предрасположенностей, которые вынуждают его следовать определенным схемам. В профессиональном общении значимыми оказываются даже не столько манеры поведения, сколько практики представлений о том, кто и что должен делать в конкретной ситуации. Социальная иерархия диктует человеку выбор дискурса. Например, в политических коммуникациях необходимо действовать сообразно логике, характерной для данной сферы действия, а главное – сохранять общепризнанный курс, санкционированный агентами данной области социального пространства и подчиненный формальным правилам. Исключаются крайности, которые не подчинены объективным закономерностям взаимодействий.
Конечно, схемы практической рациональности являются неотъемлемой частью социализации, включения в процесс активного освоения реальности. Однако метауровень коммуникативного взаимодействия, на котором оказывается специалист в сфере коммуникаций, должен обеспечивать осознание границ структурных областей и возможность выходы за пределы этих типичных коллективных построений.
Пространствовремя в аспекте средств коммуникации
Проблема различий между верующими и неверующими является менее конфликтопорождающей, однако не менее актуальной. В секулярном обществе сталкиваются разные дискурсы, при этом в публичной сфере проявляется асимметрия их общественной значимости: светский дискурс явно доминирует. Если приверженец веры вступает в публичную дискуссию, он вынужден ссылаться на аргументы иного дискурса. Так, в постсоветское время ислам стремился вернуть утраченные позиции, и возросшее число мусульман не могло не вызвать определенного отклика в среде атеистически настроенных граждан, апеллируя к традициям татарского народа. Следует отметить, что диалог, образующий общую границу терпимости, не приводит непременно ни к истолкованию чуждой рациональности, ни к формированию единственно верной универсальной формулы коммуникации, однако на этом рубеже каждый из участников может раскрыть для себя сакральный смысл профанного и светское значение сакрального. Заметим, что большинство мусульман в Татарстане исповедует традиционный ислам (ханафитский мазхаб), поэтому в основе диалога между конфессиями – общие дискурсивные и мировоззренческие позиции.
Антиномия когнитивного и поведенческого. Противоречие становится очевидным, когда инаковость, разность обнаруживается не в когнитивной сфере, а в области практики. В таком случае расхождение точек зрения приобретает политическую значимость, а политические решения, принимаемые на уровне управления отношениями, могут носить репрессивный характер. Как уже подчеркивалось, о проявлении толерантности (группы или индивида) может идти речь только при наличии когнитивных расхождений, которые осознанно принимаются.
Конфликтные ситуации возникают в большей степени на уровне отношений, в практической поведенческой сфере, пусть дискурсивно обусловленной. «Я знаю, что это плохо, но ничего не могу с этим поделать» – в этом обнаруживает себя детерминированность рациональной толерантности иррациональным преодолением себя. Так, можно выявить различия между характером толерантности представителя какой-либо конфессии по отношению к инакомыслящему и толерантности ученого, не согласного со взглядами коллеги. Несоответствие их состоит в том, что убеждения верующего и аргументы, которыми он может подкреплять свою позицию, укоренены в его системе ценностей и связаны с представлением о благе (где благо – это его религия, определяющая поведение индивида). Научный дискурс отражает стремление человека к объективному и беспристрастному знанию (так, М. Вебер поставил дискуссионный вопрос о свободе эмпирических фактов от практической оценки исследователя422). Степень расхождения мнений, соотносящихся с практикой, этическими суждениями, выше, чем у тех, которые не имеют отношения к ценностям, поскольку в первом случае дифференцируются переживания мира и положение «Я» и другой.
Следует подчеркнуть, что восходящее к сократовской идее «культуры» интеллекта понимание принципа рациональной толерантности неотделимо от интерпретации вопроса о взаимосвязи истины, долга и добра (ориентации в социальной практике на требование и запрет или на одобрение и осуждение). Лейтмотивом философской деонтологии Нового времени явился когнитивизм критической философии, в которой добро ставилось в зависимость от долга. Полагаю, что автономизация нравственности обусловливает изоляцию вопроса о долге и целях человека от рационально-рефлексивной практики в конкретных исторических условиях. «Гуссерль и Хайдеггер вновь утверждают это в наше время из посткантианской феноменологической перспективы: первый – разрабатывая феноменологию как способ защиты социально-необходимого разума и второй, заявивший, что мышление одинаково необходимо и вне философии»423.
Один из путей решения проблемы автономности морали, по которому идет Ю. Хабермас, – это импликация рациональной составляющей поведения человека из коммуникативной практики. Эта концепция (принимаемая и К.-О. Апелем) основана на стратегии выстраивания научного и повседневного коммуникативного взаимодействия на основе «аргументативного дискурса» как поиска наиболее значимого аргумента. В действительности о конвенциональной природе и общепринятости424 морального закона говорил и Кант, однако его этическая правильность аналогична истинности, а общезначимость императива не является результатом коммуникации. Вместе с тем, если бы «кристаллизация» нормативного основания, осуществляемая в практическом дискурсе, действительно приводила к осознанному признанию участниками диалога (полилога) общности переживаний, то и постановка проблемы нетолерантных отношений была бы избыточной. Однако на повестку дня выходит вопрос о том, насколько человек свободен для того, чтобы осознанно признать разность.
Противоречие знания и поведения в толерантности, таким образом, манифестирует вопрос о соотношении общего и частного, социального и индивидуального в дискурсе. Мораль выполняет функцию социального института, предупреждающего и охраняющего личность, вынужденную согласовывать свои действия с законом и, например, вступающей с ним в конфликт религиозной моралью («величайшие преступления оказывались во многих случаях совместимыми с суеверным благочестием и набожностью»425). Нормы и принципы, выполняющие запретительную и защитную функцию, реализуются в коммуникации и сталкиваются не сами по себе, а в коммуникации: антропоцентризм и теоцентризм могут выступать полярными концепциями, а могут и дополнять друг друга в зависимости от конкретной речевой
