Содержание к диссертации
Введение
ГЛАВА 1. Экстремизм: теоретико-методологические проблемы социально-философского исследования 30
1.1. Специфика постановки проблемы экстремизма 30
1.2. Экстремизм как предмет теоретической рефлексии в социальном познании 52
ГЛАВА 2. Феноменологический подход к экстремизму 83
2.1. Фиксация феномена экстремистского насилия 83
2.2. Смысловые характеристики экстремистского насилия
2.3. Крайность как характеристика феномена экстремистского насилия. 138
ГЛАВА 3. Сущностные характеристики экстремистского насилия 171
3.1. Трансформация насилия на социально-политическом пространстве в эпоху Нового времени 171
3.2. Основания легитимации социально-политического насилия 193
3.3. Фиксация трансцендентных и имманентных оснований социально-политического насилия 223
ГЛАВА 4. Стратегии социального бытия в ситуации экстремистского насилия 260
4.1. Стратегия допущения экстремистского насилия 260
4.2. Стратегия противодействия экстремистскому насилию 286
Заключение 318
Библиографический список
- Экстремизм как предмет теоретической рефлексии в социальном познании
- Смысловые характеристики экстремистского насилия
- Основания легитимации социально-политического насилия
- Стратегия противодействия экстремистскому насилию
Экстремизм как предмет теоретической рефлексии в социальном познании
Концепция социальной защиты предполагает усиления наказания в ситуации роста общественной опасности противоправного явления. В этом отношении реализация стратегии карательного противодействия экстремизму будет выражаться в усилении ответственности, ужесточении мер наказания за экстремистскую деятельность. Тенденция к реализации именно этой стратегии отчетливо прослеживается в современной России. Однако по своей сути подобная социальная стратегия не способна обеспечить высокую результативность и привести к устранению экстремистского насилия. Карательная стратегия в данном варианте имеет в своей основе принцип устрашающего воздействия, последним пределом которого выступает смерть. Однако в экстремистском насилии наблюдается аксиологическая трансформация смерти. Такие видные мыслители как Ч. Ломброзо и Ж. Бодрийяр убедительно доказывали, что смерть в рамках экстремистского насилия не является устрашающим фактором. В итоге практики противодействия, сводимые к устрашению, принося временный эффект, в долгосрочной перспективе грозят поставить на грань катастрофы саму систему современного общества. Как вариант карательной стратегии можно рассматривать концепцию преодоления экстремистского насилия путем его упразднения в исправляющем наказании. Однако подобная стратегия может быть эффективна только в случае явно антисоциальной направленности мотивов деяния. В ситуации экстремистского насилия мы имеем дело с конкурирующими социальными проектами, что определяет социальную ориентированность целей экстремистского насилия и делает данную стратегию неприемлемой.
Подтверждением этого выступают достаточно часто наблюдаемые в последнее время факты, когда лица, осужденные к лишению свободы за совершение преступлений экстремисткой направленности, не только не перевоспитывались, но даже продолжали распространять в среде заключенных экстремистские идеи, расширяя и увеличивая объемы реального и потенциального экстремистского насилия. При этом наивысшая опасность подобной стратегии заключается в том, что в местах лишения свободы субъекты экстремистского насилия будут не перевоспитываться, а получат новый опыт осуществления противоправной деятельности за счет контактов с уголовной средой.
10. Стратегия социального бытия, направленная на предупреждение экстремистского насилия, должна строиться с учетом трансцендентных оснований легитимации экстремистского насилия, что влечет за собой пересмотр роли различных субъектов профилактической деятельности, а также ее целевых ориентиров.
Обязательность, неустранимость легитимации и социально-политический характер экстремистского насилия задают его уникальность в рамках построения системы профилактики, что далеко не в полной мере учитывается при разработке конкретных мероприятий в данной сфере. Следует признать, что профилактика экстремистского насилия представляет собой качественно своеобразную стратегию в сравнении, например, с профилактикой общеуголовного насилия в силу качественного различия экстремистского и общеуголовного насилия. Предупредительная стратегия применительно к экстремистскому насилию должна быть ориентирована не столько на устранение причин и условий совершения конкретных экстремистских акций, сколько на более глубинные, мировоззренческие по своей сути процессы легитимации насилия в обществе. Таким образом, профилактическую работу следует ориентировать на формирование мировоззренческих основ личности, в рамках которых восприятие легитимационной мифологии, имеющей в качестве своего основания трансцендентную идею станет невозможным.
Рациональный дискурс мифологии легитимации насилия должен быть заключен исключительно в рамках имманентных оснований. Предупреждение экстремистского насилия есть, прежде всего, исключение трансцендентных положений в любой своей форме из механизмов легитимации насилия в рамках построения суверенной политической властью социально-политического единства. Это означает, что центральным элементом профилактической работы должна выступать система мер, направленных на формирование мировоззрения людей, в рамках которого легитимация насилия осуществлялась бы исключительно от имманентного основания. При этом результативность предупредительной стратегии противодействия экстремизму определяется тем, насколько формирование суверенной властью общества осуществляется социально-политическим насилием, имеющим исключительно имманентное основание.
Это влечет за собой смену приоритета ролевых позиций субъектов предупреждения экстремизма и их целевых установок. Ведущую роль в данной работе должны занимать не правоохранительные органы, а образовательные и культурные организации, органы местного самоуправления, средства массовой информации. В отличие от профилактической деятельности правоохранительных органов, имеющих своей целью снижение размеров экстремистского насилия, устранение причин и условий его возникновения в каждом конкретном случае, активная позиция вышеназванных субъектов должна быть направлена на формирования структур мировоззрения, влиять и определять общественное сознание. Здесь целью будет создание целостного про странства легитимации насилия из имманентных оснований, исключение возможностей свершения иного по своим основаниям легитимационного мифа как такового, как следствие, исключенность экстремистского насилия. Таким образом, принципиальным основанием, на котором следует построить профилактику экстремистского насилия, выступает исключение любых случаев обращения в процессе формирования социального единства к социально-политическому насилию, которое имеет трансцендентное основание.
Смысловые характеристики экстремистского насилия
Отмечаемая неопределенность данного положения требует от нас признать, что указание на девиантную природу экстремизма требует своего уточнения. То обстоятельство, что экстремисты - это бунтари не столько проясняет, сколько затемняет природу экстремизма. Квалификация бунтарства как экстремизма настолько вариативна, что подлежит вынесению за скобки феноменологической редукции.
Единственное, что мы можем зафиксировать в девиантности экстремизма со всей очевиностью - это его конфликтность. Действительно, в том смысле, в каком конфликт, как это показал еще Л. Козер, является «борьбой за ценности и притязание на определенный статус, в которой целями противника являются нейтрализация, нанесение ущерба или устранение соперника»1, любое проявление экстремизма есть проявление конфликта. Здесь речь идет о том, что экстремизм является видом или «источником насильственных конфликтов»2.
Вместе с тем феномен экстремизма не тождественен конфликту вообще, любой экстремизм есть частный случай конфликта, но не всякий межнациональный, межконфессиональный или политический конфликт есть собственно национальный, религиозный, политический экстремизм. Так, разногласия между супругами, приведшие к разводу будут считаться межличностным конфликтом, но не проявлением экстремизма, равным образом, война есть конфликт, но война не фиксируется как феномен экстремизма.
Как правильно подчеркивают исследователи, конфликт есть явление имманентное социуму. «Бесконфликтность - это иллюзия, утопия и уж тем более не благо. ...Там, где действуют люди, практически всегда есть место и
Coser L.A. The Functions of Social Conflict. - London, 1956. - P. 8. Устинов В. Правовое регулирование и механизмы противодействия терроризму и экстремизму в Российской Федерации: действующая нормативно-правовая база и перспективы ее совершенствования // Государство и право. - 2002. - № 7. - С. 9. конфликтам»1. Мы разделяем мнение А.Г. Здравомыслова, который отмечал, что конфликт есть вполне нормальное явление общественной жизни, его выявление и развитие являются полезным и нужным делом. Всеобщая гармония интересов - это миф, вводящий людей в заблуждение2.
Из этого, безусловно, не следует полезность конфликта, о которой, как верно указывает А.В. Дмитриев, «можно говорить лишь в конкретных случа-ях и притом достаточно условно» . Речь идет лишь о том, что сам по себе конфликт как «проявление объективных или субъективных противоречий, выражающееся в противоборстве сторон. Процесс, в котором два (или более) индивида или группы активно ищут возможность помешать друг другу достичь определенной цели, предотвратить удовлетворение интересов соперника или изменить его взгляды и социальные позиции»4 является категорией значительно более широкой, чем экстремизм.
Экстремизм это отклонение, «социальная патология»5, а потому он не может быть объяснен через свою конфликтную природу, в силу хотя бы того обстоятельства, что как указывал видный теоретик западной конфликтологии Р. Дарендорф, конфликт нельзя представлять себе как патологическое отклонение от социальной нормы. «Необходимо осознать плодотворный, творческий принцип конфликтов» - писал Дарендорф6. Экстремизм конфликтен, но не всякий конфликт - это экстремизм. Это некий специфичный конфликт, но его специфика остается на данный момент скрытой.
Существуют многообразные попытки объяснения экстремизма как особой разновидности конфликтного девиантного поведения. Так, речь может идет о неких исключительных социальных условиях, попадая в которые социальная группа или отдельный индивид демонстрируют экстремистское
Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта // Социс. - 1994. - № 5. - С. 146. поведение. В этом случае «социальная природа ... экстремизма определяется особенностями общества, с которым взаимодействует ... социальная группа»1. Как следствие производной причиной экстремизма будет выступать в этом случае особенные характеристики общества.
К числу факторов социальной жизни, которые выступают причиной экстремизма, исследователи относят достаточно широкий перечень социальных процессов. В их числе, как правило, называются социально-экономические кризисы; деформация политических институтов; резкое падение жизненного уровня; безработица; ухудшение социальных перспектив значительной части населения; чувство социальной и личной нереализован-ности, неполноты бытия, страх перед будущим; подавление властями оппозиции, инакомыслия; блокирование легитимной самодеятельности индивида; исторические обиды; религиозная рознь и дискриминация; амбиции лидеров политических партий; стремление социальных и политических элит и лидеров использовать национальный или религиозный фактор для достижения своих корпоративных целей и удовлетворения личных интересов; ориентация лидеров и факторов политического процесса на экстремальные средства политической деятельности2.
К числу особенностей современного общества, вызвавших экстремизм, исследователи причисляют также слом сложившихся социальных структур; обнищание массовых групп населения; экономический и социальный кризис, ухудшающий условия жизни большинства населения; ослабление государственной власти и дискредитация ее институтов; падение исполнительской дисциплины; рост антисоциальных проявлений; распад прежней системы ценностей; нарастание чувства ущемления национального достоинства и т.д. щенности населения, а также об особенностях социальной мобильности в обществе1. Для А.Ю.Арефьевой и Ю.В. Маркова2 такими факторами являются дезорганизация общества, социально-экономические кризисы, продуцирующие падение жизненного уровня значительной части населения; активизация миграционных процессов; кризис семьи; кризис образования. О кризисе институтов семьи в рамках целостного кризиса социума говорят Д.Э. Аминов и Р.Э. Оганян Сходные идеи мы наблюдаем и в концепциях иных аналитиков4.
Таким образом, многообразнейшие причины появления и распространения экстремизма выявляются во всех сферах общественной жизни - в экономике, культуре, социальной сфере, собственно политической сфере, а также и в личностных характеристиках субъектов политического процесса. Вместе с тем исследователи признают отсутствие единого набора социальных факторов, порождающих экстремизм в любой социальной среде. В каждом конкретном случае, в каждом отдельном примере возникновения экстремизма социальные факторы из числа приведенных выше причин экстремизма играли различную роль.
Основания легитимации социально-политического насилия
Указание на крайность мы фиксируем в любой характеристике экстремистского насилия. Нельзя не признавать того, что экстремизм есть «форма радикального отрицания существующих общественных норм и правил в государстве со стороны отдельных лиц или групп» кального отрицания существующих социальных норм и агрессивное социальное явление»1, «приверженность к крайним взглядам и действиям»2. Мы солидарны с тем, что экстремизм - это «не простое пренебрежение к общепринятым нормам, правилам, законам, а крайняя степень пренебреже-ния» . Согласимся и с тем, что экстремизм заключается в «выражении социально-патологичных крайних взглядов, отражающих убеждения, направленные на коренные изменения противоправными, преимущественно насильственными мерами сложившихся и устоявшихся общественных отношений в политической, экономической, духовной или социальной сферах либо их отдельных составляющих»4.
На крайность правомерно указывают те, кто понимает экстремизм как «приверженность к крайним взглядам и мерам, проявляющуюся в соответствующем социальном поведении, во всех сферах человеческой активности: в межличностном общении, во взаимоотношении полов, в отношении к природе, в политике и т.д.»5, как «отрицание норм и правил, принятых в обществе, и следование радикальным (необычным, неумеренным) для данного общества взглядам»6.
Таким образом, крайность фиксируется в качестве неотъемлемого компонента смысла экстремистского насилия. Экстремистское насилие есть насилие крайнее. Вместе с тем признаем, что крайность на уровне феномена не выступает интуитивно ясной его характеристикой. Термины радикальный, крайний, коренной, экстремистский, наблюдаемые в выше приведенных определениях, являются если не полноценными синонимами друг друга, то, во всяком случае, ничего не конкретизирующими субъективными, относительными характеристиками. Здесь мы сталкиваемся с удивительной ситуацией, при которой раскрытие смысла «экстремизма» пребывает, можно так сказать, в плену средневековых представлений, согласно которым, как писал Ж. Ле Гофф, назвать вещь, означало выразить ее сущность. Термин «экстремизм» происходит от латинского extremus - крайний. Поэтому указание на крайность экстремизма никак не может расцениваться как достаточное раскрытие смысла феномена экстремистского насилия. «Экстремистский» значит крайний, но это не более чем перевод, хотя целый ряд исследователей остаются убежденными в том, что полаганием крайности крайность сама себя показывает.
В этом смысле очень проницательно ироничное замечание А.В. Коро-викова, указавшего, что в этимологическом толковании мы имеем дело с простой заменой слова «"экстремистский" словом "крайний", не указывая, где же можно у взглядов найти край и как его опознать»1. То, что экстремизм есть крайность, ясно из самого наименования феномена, и повторное указание на это, даже с использованием синонима, ситуацию не проясняет. Без смыслового раскрытия того, что понимается под крайностью экстремистского насилия, мы не способны отличить его от любого другого насилия.
Примечательно, что одной из наиболее частых трактовок крайности экстремизма выступает указание на его насильственный характер. Политическое насилие в этом случае выступает показателем искомой крайности. Экстремизм может даже сводиться исключительно к насилию, понимая под ним «приверженность в политике к крайним взглядам и действиям, включая использование радикальных методов (насилия, террора) для достижения поставленных целей»2.
Признаем, что данная характеристика не является допустимой в нашем случае. Экстремизм как феномен представляет собой насилие, а потому крайность данного насилия не может выступать указанием на него самого. Крайность применительно к экстремистскому насилию не может указывать на связь феномена с насилием, но должна выступать в качестве отправной точки самостоятельного феноменологического осмысления того, что значит крайность экстремистского насилия.
В устоявшемся значении, зафиксированном в том числе и в толковых словарях крайность представляет собой наиболее интенсивную степень чего-либо. Так, например, крайние температуры есть наиболее высокие или наиболее низкие температуры, близкие к предельно допустимым для данного вещества. Крайняя усталость - наиболее сильная усталость и т.д.
Признаем, что подобная трактовка крайности вполне применима к насилию. Так, например, насилием будет причинение смерти человеку или животному. Данное причинение смерти может быть осуществлено в форме мгновенного умершвления, или же ему может сопутствовать истязание живого существа. Во втором случае мы будем говорить о крайнем насилии.
Такая трактовка насилия предполагает относительный, релятивный характер крайности. Так, например, убийство на войне есть насилие, а убийство на войне с помощью оружия, наносящего наиболее болезненные ранения -крайнее насилие, при этом сама война может выступать в качестве крайнего насилия по отношению к насилию невоенного характера и так далее. Можно сказать, что конкретное общество на определенном этапе своего культурно-исторического развития полагает некое количество, определенные формы насилия в качестве допустимых. Превышение этих пределов означает насилие крайнее.
Стратегия противодействия экстремистскому насилию
Не единожды мы были свидетелями того, как еще до окончания следствия и даже до его начала, до всяких возможных заявлений и публикаций политическая власть уже именовала насилие осмысленным явлением террора одних против других. Она снимала его молчание в своем дискурсе, устраняя его бессмыслицу и панический ужас явившегося ничто своей репрезентацией осмысленного нечто, явленного данным фактом.
Более того сам феномен смертника становится возможен лишь в том случае, когда осуществляемое им насилие имеет оправдание для него самого. Он не творит насилие без смысла. Он может сотворить его только тогда, когда снимает насилие в слове, озвучивает, оправдывает его для себя. Насилие перестает быть полноценной деструкцией, смерть перестает быть явленно-стью ничто, ничтожением.
Никто и никогда не мог и не сможет совершить самоубийственного насилия, если будет твердо полагать, что смерть есть лишь смерть и ничто более. Напротив, самоубийственное акция возможна только тогда, когда смерть не есть ничтожение, но утверждение бытия, смерть репрезентует, представляет нечто, являет собой новое подлинное бытие.
В подтверждение обосновываемой позиции приведем результаты исследования механизмов подготовки террористов-смертников. Исследователи1 указывают на то, что обязательной составляющей подготовки экстремиста-смертника является мощнейшая идеологическая обработка. Именно эта идеологическая обработка делает насилие репрезентативной системой. Из ужасающей бессмыслицы явленности ничто насилие становится текстом, оно сказывается в языке. Самоубийственное насилие становится технологией властного построения общества, в нем полагается граница насилию и смерти, место уничтожения занимает новое бытие.
Очень яркий пример, подтверждающий это - действия японских смертников - камикадзе в годы Второй мировой войны. Камикадзе совершали свои самоубийственные акции на земле, в воздухе, на воде и даже под водой. Причем это были не единичные случаи. Подразделения камикадзе официально формировались, более того в ряде боевых операций именно на них делалась основная ставка. Их самоубийственные атаки производили не только материальный урон, но оказывали и большое психическое воздействие на противника.
Это воздействие достигалось, прежде всего, фактом осуществления насилия через собственную смерть. Подобная акция казалась бессмысленной, а потому образ людей, способных совершить ее был мистически ужасен. Однако для самих камикадзе их акция была не только не бессмысленна, но более чем осмысленна.
Японские камикадзе не возникают из ниоткуда, не представляют собой шокирующее, уникальное явление социального бытия. Природа камикадзе вполне объяснима. Они порождались социальным проектом построения нового японского государства. Согласно легитимационному мифу, государство было объявлено воплощением «духа Ямато», император становился живым богом, а все общество строилось по средневековым канонам. Если в японском средневековье социальные нормы задавались традицией и религией, то теперь политический разум в легитимационном мифе произвольно перенимал форму старых институтов, наполняя их новым содержанием, тем, который был нужен для полноценного разумного снятия насилия.
Так, в средневековой Японии бусидо - путь воина - был кодексом чести достаточно узкого воинского сословия. Новое японское государство в своем социальном проекте военизировало все общество, а нормы бусидо приобретали теперь всеобъемлющий характер, позволяя трансформировать насилие. Долг и смерть сплавлялись в нормах японской армии и общества воедино, но не как нормы традиции, а как воплощение интенций созидающей социальное единство политической власти. Столь широкая вплетенность норм бусидо в легитимационный миф позволяла власти претендовать даже на смерть, снимая самоубийственное насилие. Нормы средневекового кодекса воинов Бусидо задолго до этого времени поставили границу насилию, сделав саму смерть воина репрезентативной системой.
«Путь воина обретается в смерти, - утверждается в главнейшем трактате самурайства «Хагакурэ». - Когда для выбора имеются два пути, существует лишь быстрый и единственный выход - смерть»1. Японский воин становился в полном смысле воином лишь тогда, когда полностью овладевал духом. Это не требовало чтения книги, исполнения энергоемких ритуалов и обрядов, а являлось сатори-озарением, открывавшим всю призрачность вещей и всю бездну небытия. Подобный взгляд на мир оправдывал уничтожение всего, включая и себя самого. «Когда есть выбор, умирать или не умирать, то лучше умереть»2.
Именно включение норм бусидо в легитимационный миф политической власти японского государства первой половины XX века объясняет массовость камикадзе. Власть разума в легитимационном мифе была настолько полной, что позволяла не воспринимать как уничтожение даже самоубийственное насилие. Для камикадзе насилие переставало быть уничтожением, а становилось практикой утверждения бытия, пусть при этом свершающееся насилие приводило к прекращению жизни субъекта.
